Часть третья
глава 25
Валька-зечка, она же Валентина Вальдемаровна Вебер — этническая немка, родилась в Поволжье, за год до революции.
Её предки переехали в Россию в восемнадцатом веке, поселились в Саратовской губернии и стали зваться поволжскими немцами. Со временем трудолюбивые и ответственные бюргеры наладили бесперебойную поставку зерна, овощей и тканей из освоенного и облагороженного ими района. Колонии богатели, и для новых поколений инородцев Поволжье стало фатерландом (фатерланд — земля отцов, родина — прим.авт.).
Революция и коллективизация сломали отлажено тикающий механизм немецкого рая. Изуверские масштабы продзаготовок привели к хаосу и голоду. Конец Веберов, как и многих других семей, неотвратимо приближался.
Лето тридцать второго стало для них последним. Родители умерли от голода. Валя с сестрёнкой Катькой решили под покровом ночи прокрасться на поле. Каждая нарвала по небольшому снопу ещё зелёной пшеницы. Голодные дети не подумали о том, что будущий урожай охраняют солдаты с собаками.
Сёстры попали под «Закон о пяти колосках»: шестнадцатилетней Вале дали десять лет, двенадцатилетней Кате — восемь. Срок отбывали в Северном Казахстане, в Карлаге (Карагандинский исправ. -труд. лагерь — прим.авт.).
Первые дни зимы убили Катю, спавшую с другими детьми на голых камышовых матах.
Валю изнасиловал охранник... Застегнув штаны, он вытащил из кармана завёрнутые в тряпицу горбушку и кусок рафинада, протянул плачущей девчонке.
Ей ещё в дороге, в зековском вагоне, объяснили, что она никто, и зовут её никак. «Молчи и терпи», — учили бывалые.
Так потом и повелось — охранник пользовал молодую немку за хлеб и сахар, пока она не забеременела. В тридцать четвёртом родилась дочка Леночка. Охранник отцовство не признал, так как был семейным, но Валю продолжал подкармливать.
Девочку забрали в Дом малютки при лагере. Чтобы получить право на грудное кормление два раза в день, молодая мать, как и другие недавно родившие женщины, работала по десять и более часов. У измученных и истощённых зечек часто пропадало молоко, тогда их дети умирали. Заключённая Вебер, благодаря подачкам охранника и силе воли выкормила ребёнка.
В сорок втором году Валентину выпустили, но жить разрешили в одном из посёлков, прилегающих к Карлагу. Лену разрешили забрать из детского дома. Новая жизнь началась с нуля: с почти незнакомым ребёнком, без образования, профессии, крыши над головой. Валя устроилась в цех, в котором шили обмундирование для фронта, сняла в бараке угол с одной кроватью, на которой спала в обнимку с дочкой.
В один из дней, в конце смены, новой работнице передали, что её вызывает начальник. Работавшие рядом женщины, опустив глаза, вжали головы в плечи. Почти каждая из них прошла через то, что сейчас ждало Валентину.
Бывшая заключённая неуверенно зашла в кабинет и увидела стоящего у окна высокого наголо бритого мужчину.
— Закрой дверь на ключ и иди сюда, — приказной тон не подразумевал возражений.
Сработала лагерная привычка беспрекословно выполнять команды — она повернула ключ и растерянно спросила:
— Для чего?
— Меньше слов, больше дела! Не строй из себя гимназистку! — молодой ещё начальник блеснул пенсне и, глумливо улыбаясь, напел вполголоса:
— Гимназистки румяные, от мороза чуть пьяные…
— Что вы от меня хотите? — Валентина всё поняла, но тянула время, медленно подходя и надеясь, что кто-нибудь постучит в дверь.
— Сейчас узнаешь. Здесь и коврик постелен, на нём стоять удобнее, хм-м… на коленях, — подонок проурчал под нос мелодию «конфеток-бараночек», — шевелись, времени мало, скоро водитель приедет, — он отвернулся к окну, выглядывая служебную машину, и начал расстёгивать брючный ремень.
Копившиеся долгие годы злость и обида поднялись и застряли комком под солнечным сплетением, мешая дышать. Жгучая первобытная ненависть отключила мозг. Рука сама схватила за горлышко стоявший на столе графин из толстого стекла и, выливая воду, обрушила его на блестящую макушку начальственного развратника.
За тяжкие телесные теперь уже рецидивистка Вебер получила семь лет, благо ехать далеко не пришлось — место заключения рядом. Лену, начавшую привыкать к маме и новой школе, отправили назад в детский дом.
В Карлаге было много политзаключённых, Валя старалась держаться к ним как можно ближе. Иногда в ночной тиши спящего барака слышалось, как шёпотом наизусть читали стихи, пересказывали отрывки из книг, еле слышно напевали романсы. Эти редкие мгновения причастности к чему-то светлому, как маленькие маячки, помогали держаться и не потерять человеческое лицо в страшной лагерной реальности.
Выйдя на свободу в сорок девятом, Валя поймала удачу за хвост — удалось устроиться работать продавщицей в вино-водочный магазин в Караганде. Дочь приехала к ней, чтобы закончить десятилетку (в детдоме обучали до восьмого класса) и поступить в институт. Добросердечная Лена жалела маму и никогда не осуждала её. Они переписывались весь срок второго заключения и знали друг о друге всё. «Повезло мне с дочкой», — счастливо вздыхала потрёпанная невзгодами Валентина.
Жизнь начала налаживаться. За несколько лет Валя округлилась, похорошела. В пятьдесят втором Лена стала студенткой. Казалось, всё плохое осталось позади.
В магазине появился новый начальник. Видать, доля у Валентины Вебер была такая… История повторилась: когда зам. директора прижал её к ящикам с советским шампанским, она вырвалась и, схватив тяжёлую бутылку с игристым вином, разбила её об голову нахала. Итог — восемь лет лишения свободы. Третий срок злостная преступница поехала отбывать в Усть-Кут.
Суровый Иркутский край сломал Валю — контингент зоны целиком состоял из матёрых уголовниц. Полуголодные, озлобленные воровки, детоубийцы, мошенницы разных возрастов и национальностей, разделённые на группировки, постоянно враждовали.
Заключённая Вебер попала к прибалтам. Администрация негласно поддерживала русских — они в своём праве: это их земля; мужчины, погибшие на фронте; разрушенные города и деревни. Кем разрушены? А вот этими фашистками — немками, эстонками, литовками. К слову сказать, в группе Валентины действительно отбывали наказание несколько надзирательниц концлагерей.
Бесконечные бытовые и лесбийские разборки густо посыпались перцем межнациональной ненависти. То и дело вспыхивали яростные драки с визгом и вырыванием волос, в дело шли зубы, ногти. Самое страшное — резали осколками стекла: могли изуродовать, полоснув по лицу, или пырнуть в живот. Восемь лет такой жизни, в которой год шёл за три, сделали своё дело — в шестидесятом на свободу вышла Валька-зечка, сорокачетырёхлетняя озлобленная, циничная старуха с железными зубами — свои зубы были частично выбиты в драках, остальные выпали из-за цинги.
глава 26
О том, что дочь вышла замуж за однокурсника, Валентина знала из писем, на которые редко отвечала. Молодые, получив дипломы, перебрались в столицу; жили дружно, в достатке. Она отстранёно думала о будущем: «Примут — хорошо, не примут — не беда, как-нибудь устроюсь».
— Переночевать пустишь? — спросила Валя у малознакомой молодой женщины, которую родила в страшном тридцать четвёртом. Они встретились на Алма-Атинском железнодорожном вокзале. Потёртый чемодан стоял у ног, на заплёванном асфальте. Обнялись. Два сердца бились рядом: загрубевшее материнское — ровно и тихо; у любящей дочери — часто и громко.
— Ну что ты говоришь, мама? Мы комнату приготовили, ждали тебя.
Зять к тёще относился уважительно, был предприимчивым, из того типа людей, про которых говорят: «Деньги липнут к рукам». Отвёл в первые же дни к знакомому зубному технику — золотые коронки сменили зековское железо. Нашёл ей работу — тёщу официально приняли на должность уборщицы в православной церкви (помог обширный круг знакомств). Ей там нравилось: после рабского лагерного труда, мыть полы совсем не тяжело, да и батюшка вежливо здоровался.
Валя в бога верила без фанатизма, обряды не соблюдала. Немцы в основном лютеране, но, потеряв связь с корнями, она не вникала в различия: вера одна — христианская — этого достаточно. Запахи ладана и свечного воска умиротворяли. В душе зарождалась надежда — всё будет хорошо!
Кто-то подсказал зятю, что тёщину фамилию можно изменить, устроив фиктивный брак. К немцам до сих пор относились настороженно. Документы, деньги, нервотрёпка — в результате Валентина получила на руки новенький паспорт на имя Петровой Валентины Владимировны. За то, чтобы в паспортном столе ошиблись и написали «Владимировна» вместо «Вальдемаровна», пришлось заплатить отдельно.
Совместное проживание начало напрягать. В течение пяти лет Лена взвешивала каждое слово, чтобы ничем не обидеть мать, с надрывом демонстрировала дочернюю любовь. В какой-то момент она поняла, что устала от постоянного напряжения. Валя, потерявшая в лагерях навыки семейной жизни, мучилась от навязчивого внимания родственников, и начала задумываться о том, чтобы снять где-нибудь на окраине комнату подешевле.
Зять, вежливо и терпеливо ждущий, понял, что пришло время убрать тёщу из их с женой жизни, и начал реализовывать давно обдуманный план.
Миром правят чиновники. В любой стране, неважно при каком строе, они двигатели и ограничители всего. Советские должностные лица упорно и целенаправленно шли к коммунизму, но любили кушать хлеб с маслом и паюсной икрой. Хитроумные комбинации с высокопоставленными знакомыми и энными суммами денег привели к тому, что Валентине выдали ордер на однокомнатную квартиру в новом доме посёлка Трикотажный. Все облегчённо вздохнули.
Дочь с зятем перевезли маму в новое жильё, купили необходимые для жизни вещи и с чистой совестью уехали, пообещав наведываться.
***
Первые недели жизни в Трикотажном Валентина посвятила знакомству с посёлком и окрестностями. Ходила по улицам, рассматривая дома, приглядываясь к людям и в одном из переулков встретила несущую цинковое ведро, неряшливо одетую бабу в мужских расшнурованных ботинках. Раздался писк.
— Что у тебя пищит? — спросила Валя.
— Котятки — кошка окатилася, аж пять штук за раз! — ответила тётка, пахнув луком.
— А куда ты их несёшь?
— Дык, топить, — собеседница кивнула в сторону колонки с водой, лоснящееся лицо озарила дебелая улыбка: — Машка моя кажный год по два раза рожает. Я водой заливаю да в арык выплёскиваю. Делов-то!
— Как, вот так просто заливаешь-выплёскиваешь? — бывшая зечка, видевшая почти все виды жестокости, начала задыхаться.
— А чё? Другие, вон, кипяток льют. А я нет, я обычной водой, чё я, изверг какой?
— А можно глянуть на котят? — спросила Валентина вместо того, чтобы скорее уйти и забыть эту встречу как страшный сон.
— Та смотри, чё, жалко штоли.
На дне ведра тряслись и попискивали пять мокрых комочков. Один, рыжий, пищал громче остальных.
— Можно я этого, рыженького, возьму? — Валя начала охлопывать себя по карманам в поисках носового платка.
— Та бери, тока он у тебя подохнет без мамкиной титьки, — хозяйка плодовитой кошки поднесла ведро ближе.
Пальцы с буквами В.А.Л.Я. осторожно обхватили тёплое тельце и вытащили наружу.
Бабища, что-то напевая, деловито повесила свою ношу на выступающий нос колонки и опустила вниз рычаг.
Желудок сжался и метнулся вверх. Опираясь плечом о ствол дерева, новая жительница посёлка Трикотажный согнулась над травой.
— Ты чё, с похмелья? — с участием крикнула тётка через шум воды.
— Иди на хуй! — смачно выругалась Валя, утирая рот рукой и быстро пошла домой, прижимая к животу котёнка в носовом платке.
глава 27
Валентина мало с кем общалась, но соседка со второго этажа — Дарья Никитична, в то время живая и здоровая, была кладезем биографических подробностей и житейских историй почти всех жильцов нового дома. От неё стало известно, что в первом подъезде живёт пенсионер Алихан Муратович — ветеринар, много лет проработавший в приусадебном хозяйстве фабрики.
Котёнок мявкал в кроличьей шапке. Как драгоценный сосуд, обнимая головной убор, Валя постучала в дверь Айболита…
Внимательно слушала наставления, сидя на подушке за низким круглым столиком.
— Дочка, ты пей, пей чай, вареньем угощайся, — старик в тюбетейке пододвинул вазочку: — Ты должна понимать, что первый месяц нужно будет забыть обо всём.
— Да, да, я готова, я смогу!
— В первые дни каждые два часа корми его из пипетки — две чайные ложки на одно кормление. Можно развести сухое молоко, а можно и козье, но его надо разбавлять водой. Еда должна быть тёплой. Через две недели корми каждые три часа.
Долго ещё Валя внимала наставлениям, как кормить, обтирать, приучать. Отзывчивый старик подарил пипетку и пакетик с марганцовкой.
Началась борьба за жизнь малыша. Назойливо любопытная Дарья Никитична иногда заходила, скептически поджимала губы, качала головой:
— Ты, мать, рехнулась. Вон, в округе полно кошаков — бери кого хош. Подохнет он у тебя!
При этом приносила вату, чтобы перестилать дно шапки, сухое молоко и однажды даже стакан козьего. Валентина из благодарности, сжав зубы, терпела прилипчивую соседку.
Валя действительно будто сошла с ума. Всё то женское, материнское, что не дали ей реализовать после родов много лет назад, сейчас выплёскивалось на комочек плоти, покрытый рыжей шерстью: открылись глазки, отпала пуповина, встал на ещё слабые лапки. Часы между кормлениями складывались в дни, дни в недели.
Дарья Никитична принесла тарелку с пирожками.
— Вот, напекла, ешь! Чай да папиросы — сдохнешь так, — покрутила пальцем у виска, видя, как Валя вытерла под маленьким хвостом тряпочкой, смоченной в марганцовке. Посмотрела на котёнка: — Хоспади, какое оно малое, как пирожок, и цвета такова же!
Когда за соседкой закрылась дверь, Валентина, массируя розовый животик, сказала:
— Ты мой пирожочек! Вот и имя тебе придумали — Пирожок!
Чтобы не получить обвинение в тунеядстве, гражданка Петрова устроилась на ночную работу в десяти минутах ходьбы от дома — сторожем в детский сад. Она ни с кем не сближалась, стараясь поддерживать ровные отношения, но иногда срывалась, и у жильцов дома о ней сложилось мнение как о женщине крутого нрава. Надоедливая Дарья так и не смогла подружиться со странной соседкой — здоровались, иногда на скамейке сидели — вот и всё.
Наконец битая жизнью женщина с золотыми зубами получила, что хотела — размеренный быт, работа, крыша над головой и рыжий Пирожок, растущий как на дрожжах, самый красивый и умный кот в мире. Вот оно, счастье!
глава 28
Валя вынырнула из воспоминаний:
— А знаешь, Пирожок, своё имя ты получил благодаря Дарье. Плохой она была или хорошей, теперь уже неважно — пусть земля ей пухом будет.
Уже укладываясь спать, взбив подушки, поцеловала кота в лоб — Пирожок, как обычно, расположился под боком.
— Откуда всё-таки запах ладана? — подумала, засыпая.
***
А́врум всем своим демоническим существом привязался к Пирожку. Он заходил к нему днём, когда золотозубая хозяйка находилась дома, наблюдал из зеркала в шкафу.
Валентина начала замечать странности в квартире и поведении любимца. Пирожок часто замирал на одном месте и пристально смотрел на пустую стену, случалось и такое — возбуждённо урча, бегал и прыгал, будто с кем-то играл.
Однажды кот исчез у неё на глазах. Поражённая Валя застыла на месте, а потом Пирожок появился в другой части квартиры — мгновение, когда это произошло, ускользнуло от взгляда. Ещё был странный случай: Валя гладила питомца и увидела, что он смотрит ей за спину, будто там кто-то стоит. «Мы здесь не одни!» — ледяной разряд страха прошёл через тело, волоски на руках встали дыбом, она почувствовала присутствие чего-то чужого. Медленно обернулась, страшась того, что увидит, но за спиной никого не было. Валентина не заметила, как в зеркале появилась и исчезла странная физиономия с огромными совиными глазами.
Иногда А́врум брал Пирожка к себе в междустенье. Они носились по разветвлённым коридорам как маленькие дети, играя в прятки и догонялки. Шум от их забав слышали жильцы всего дома. Происхождение странных звуков, будто идущих из стен, никто не мог объяснить.
Мок участие в играх не принимала, предпочитая наблюдать. Замкнутая Момо́ почти не показывалась. Дружбе между демоном и котом никто не мешал, и она крепла день ото дня.
***
Ночь накрыла дом, было тихо и скучно. Мама Валя на работе, новый друг не пришёл. Пирожок долго смотрел в стену, в зеркало — ждал. Решил самостоятельно найти А́врума. Может быть, друг где-то там, за приоткрытой форточкой, затянутой марлей от мух? Пирожок отодрал тонкую ткань и спрыгнул вниз…
Продолжение следует...
Для тех, кто не хочет ждать
https://www.litres.ru/gaya-rakovich-31623170/gagarina-23/