История шестая про старые суеверия. Хотела дорассказать про заговоренное зеркало и еще пару историй.

Скорее всего это был конец семидесятых позапрошлого столетия.  Мой прадед, звали его Григорий, занимался табачной фабрикой,  а его братья (то ли сводные то ли родные) мукой и cахаром.  Жили очень не бедно, но как-то было не принято кичиться богатством. Едиственное, денег на поддержку дела не жалели - всем работникам хорошо платили, на сырье не экономили, инструментарий чинили или закупали новый - лучше прежнего.

Однако не все было так уж ладно. Прогресс шел вперед, но люди, хотя мозгами уже вроде все по-научному делали, но не забывали и к батюшке за советом сходить. А если совет не нравился, к какой-нибудь подозрительной бабке-цыганке.

Мой прадед был всегда за вариант с бабкой.

И вот она ему сказала, что он последний деловой человек в своей семье - следующий родится когда о нем уже не вспомнит ни один из его родственников.

Бабка едиственное чем помогла - продала ему зеркало и рассказала как с его помощью можно навещать живых и давать советы. В день похорон,  когда Григория отпевали, это зеркало положили стеклом вниз к груди и, после того как все с ним простились, предмет забрали и повесили в доме.

Считается, что после смерти человека в его доме завешиваются все зеркала - но это зеркало нужно было всегда держать открытым. Душа усопшего таким образом не отходит в мир иной,  а как бы задерживается со своими живыми родственниками.

Мне рассказывали, что в некоторых купеческих домах того времени можно было увидеть на ряду с картинами небольшие зеркала на стенах - иногда по несколько штук.

Григорий навещал своих родственников во вне - даже моя тетя, заснув, увидела человека одетого по-купечески и говорящего что-то плохое про ее жениха. Она тогда не знала про легенду с зеркалом но почувствовала, что это знак и не вышла замуж. Парень этот потом оказался пьяницей и поколачивал жену. Справедливости ради - тетя и до этого подозревала жениха в любви к бутылке.

В самом начале войны моя двоюродная бабушка собиралась отнести на могилу своего папы цветы.  Жили они тогда в Пскове - но не в самом городе а чуть дальше. И она помнит, что к ней во сне пришел мужчина и будто бы увидел ее с букетом и начал неодобряюще качать головой. Бабушке этот сон очень не понравился и она решила, что не пойдет навещать папу. После она услышала, о немецких солдатах, которые были замечены как раз возле кладбища.

Помню я и еще одну легенду из прошлого.

Родители очень давно разбирали книжные шкафы - книги непонятных советских авторов выбрасывали,  а классиков, зарубежку и еще кое-какие реликвии оставляли. Когда же они натыкались на особенно старую, дореволюционную книгу, то некоторое время перелистывали ее. Папа тогда нашел весь исписанный комментариями томик на немецком языке - папа говорит что это была книга, посвященная обработке дерева. В самом конце - и я это смутно помню - было написано имя Иван и что то корявым почерком рядом. Причем страница была будто в каком то воске. Книгу выбросили. Мне тогда было не очень интересно почему,  но уже в более зрелом возрасте я спросила об этом у бабушки. Бабушка говорит,  что раньше до революции нередко заговаривали книги. Какая нибудь барышня приобретала книгу, делала приворот и оставляла ее в доме своего возлюбленного. Очень часто, даже понимая, что книга заговоренная, хозяева не избавлялись от нее - ценность книги перевешивала суеверия. Таким образом привораживали женихов из более высоких сословий.

Вот такие истории мне рассказывали - я старалась передать их, как можно лучше)

Рафик опустился на землю, привалился спиной к грязной, с подтеками стене. Косой дождь хлестал по посеревшему лицу. Капли стекали с русых волос за шиворот, чертили зябкие линии на острых лопатках. Он прикрыл светло-зелёные, подернутые сизой дымкой глаза и замер.

Закашлялся, рвано вздохнул и съежился от острой боли в груди. Уронил лицо в открытые, дрожащие от холода ладони.

- Мы - слабые существа. Кажемся себе всемогущими, но это ложь. Когда, в один из дней, люди не вспомнят о тебе, придётся уйти. Так заканчивается путь каждого из нас. Так умирают боги.

Он не верил. Отмахивался от легенд и пророчеств. Посмеивался над старыми богами, что только не выдумывающими, чтобы про них не забывали. А теперь... Теперь не верили в него.

Рафик, а, вообще-то, Рафаэль, был богом-баловником, покровителем городских дворов. Он терпеть не мог своего полного имени, дурачился, повелевал ребячьими улыбками и считал, что обязательно будет жить вечно. Ведь дети никогда не перестанут играть во дворах.

Рафик был не из тех богов, кого знают лишь по картинам и книгам. Он вихрем носился по дворам, притаскивал кукол девчонкам и планы новых шалостей мальчишкам. Заливисто смеялся, собирал вокруг себя восторженных ребятишек, вовлекал в игру тех, кто растерянно топтался в стороне.

Бабушки и дедушки вспоминали озорника с теплотой. Улыбались. Правда, считали неугомонного бога всего лишь своей милой детской фантазией.

Он с любовью ухаживал за дворами, что-то чинил, поправлял, раскрашивал. Жил силами детских улыбок и звонкого смеха. Жил восторженными возгласами: «Рафик! Рафик, ребята! Ай да, играть!»

Все его существо было соткано из озорства, счастья и смешинок в ребячьих глазах. Дети были его семьёй. А семья ведь не может предать.

Правда?

Он не знал, что произошло. Не понял, почему вдруг за какие-то годы (а для бога год - это ведь очень мало) опустели дворы. Почему тишина, и никто не бежит с восторгом ему на встречу.

Рафик слышал что-то про компьютеры. Про телефоны, виртуальные игры и искусственное общение. Про то, что больше нет необходимости выходить из дома. Ну и что?! Разве это может остановить шалопаев-ребятишек, его друзей, его большую семью?! Разве могут они жить без старых дворов и задорных глаз друг друга?! Да нет же, не могут, нет!

Теперь он слабел с каждым днём. Пока были силы, бродил по заброшенным дворам в надежде встретить играющих детей. Как обычно, как раньше. Со временем эта надежда исчезла, но он продолжал бродить без цели, скорее по привычке. Ходил, изредка притрагиваясь к сохранившим частицы детской души горкам и качелям.

Сегодня Рафик почувствовал боль в груди. Впервые за сотни лет богу было больно. Больно до хруста в зубах, до слез. Он добрел до ближайшего двора, сел, привалился к стене и понял: больше не встанет.

- Так умирают боги.

Рафик усмехнулся. Надо же, быстро кончается вечная жизнь. Снова страшно закашлялся, задохнулся. Потемнело в глазах. Он с трудом отдышался и затих.

Кто - то вышел из соседнего подъезда. Рафик медленно поднял потяжелевшую голову. Ребёнок. Мальчик. Вихрастый, с хитроватым прищуром и футбольным мячом. Неужели?!

Мальчишка увидел Рафика, подошёл. Глянул с печальной, совсем не детской улыбкой. Протянул руку. Кивнул.

- Я говорил об этом, Рафаэль. Теперь ты меня понял. Пойдём, нам пора.

Рафик схватился за протянутую руку. Поднялся. Двор заволокло на миг густым, золотистым туманом, в котором исчезли двое.

Дождь хлестал по останкам качелей навсегда помертвевших дворов...

– Здравствуйте! Меня зовут Янина. Я по объявлению, звонила вам утром. Вакансия на роль Бабы Яги.

– Ах, да, конечно. Проходите, присаживайтесь.

Серьёзная девушка лет двадцати на вид, в очках и с папкой в руках, уверенно села в кресло напротив рекрутера, заправила рыжую прядь за ухо и сдержанно улыбнулась. Безликая женщина в сером скучном костюме и пучком на затылке: выйди за дверь – и не вспомнишь, как выглядит, – в ответ дёрнула уголком рта и щёлкнула мышкой, что-то открывая в компьютере.

– Итак. У вас есть портфолио, и в резюме указано, что опыт работы аниматором – три года.

– Да, – весело сверкнули за стёклами зелёные глаза, от кивка непослушная прядь снова упала на лицо. – Я бы хотела добавить в свои роли и Бабу Ягу.

– Похвальное желание, горизонты необходимо расширять. Наша компания государственная и узкоспециализированная – мы поставляем на праздники леших, домовых, русалок и никаких супергероев и трансформеров. Вы, возможно, не в курсе, но спрос на сказочных персонажей очень велик, и мы отдаём предпочтение постоянным актёрам. Заработная плата – стабильный оклад вне зависимости от наличия заказов, соцпакет, официальное трудоустройство и даже личное жильё.

– Жильё?

– Да, именно так. Квартира-студия. Вы же иногородняя студентка, Янина, в общежитии живёте?

– Да, верно. Но собственное жильё, вот так просто?

– Не совсем. Пока вы работаете на нас, других ролей у вас не будет. Это правило. Актёр должен являться по вызову. Вам подходит?

Янина прикусила губу и задумалась. Перспективы съехать из общаги в квартиру, больше не видеть тараканов и соседей по комнате и приходить когда вздумается, а не торопиться до комендантского часа, очень вдохновляли. Она и не рассчитывала на такие условия. И всё же:

– В вакансии не было такой информации.

– Конечно, нет. Иначе в приемной стояла бы толпа халявщиков. А вы девушка серьёзная, как я вижу, и по типажу нам подходите. Предложение будет аннулировано, если вы выйдете за дверь, будет жаль потерять такой кадр, – рекрутер подала девушке стопку бумаги. – Если раздумываете, то ваш оклад прописан в третьей строке первой страницы, обратите внимание.

Янина наклонилась вперёд, нашла цифры и округлила глаза. Безликая женщина подала ей ручку, и после беглого просмотра контракта девушка поставила подписи на каждой странице.

– Поздравляю, вы наняты в компанию «Лукоморье» штатной Бабой Ягой. Вот ключи от квартиры, там же найдете необходимый реквизит, адрес указан в контракте, – безликая подала конверт с ключами и снова «улыбнулась»: – Ожидайте звонка.

Янина как во сне шла к двери, не веря своему счастью.

– Позовите Кощея, пожалуйста, он в приёмной.

Девушка с чемоданом открыла свою квартиру, щёлкнула выключателем. Маленькая студия в деревенском стиле, чисто, прибрано и очень антуражно: пучки трав, котелки разных размеров, черепа животных, какие-то банки на полках, открытый шкаф с одеждой. В одном углу что-то похожее на большую бочку с метлой внутри.

– Мя-я-я-у-у-у-у!!

Янина подпрыгнула и взвизгнула от неожиданности. Черный кот бросился под ноги и, продолжая мяукать, тёрся вокруг.

Девушка присела на диван, вздохнула и открыла контракт, желая убедиться, что не спит.

Мелкий шрифт на последней странице гласил:

«Штатная Баба Яга ООО "Лукоморье" нанимается один раз до конца срока службы, равного пятистам пятидесяти пяти годам. Срок жизни работника продлевается автоматически магическим путём без участия работника. Со службы нельзя уволиться, нельзя умереть, нельзя не исполнять обязанности».

– В смысле? – хихикнула девушка.

– В пря-мяу-м смысле, хозяйка.

Чёрный кот сел рядом и асинхронно моргнул жёлтыми глазами:

– Добро пожаловать домой, Баба Яга. Мыр-р.

Автор: Натали Смит

Кот взял сигарету и с наслаждением затянулся.

– Глядючи на тебя, вспоминается цитата из «Бриллиантовой руки»: «Можно и зайца научить курить», – сказала я.

– А при чем тут это?

– Ну как? Ты кот, и ты куришь.

– Один из моих доблестных предков умел метко стрелять из браунинга, починять примусы, кататься на трамвае, пить спирт и наливать его дамам, так что в моем курении нет ничего экстраординарного, – промурчал кот и, прижмурившись, выпустил струю синеватого дыма в воздух.

***

– Посмотри, какая довольная рожа у экскаваторщика, – сказал кот.

Я посмотрела: за рычагами экскаватора сидел молодой парень с действительно очень довольным лицом и улыбался чему-то своему, не прекращая работы. Кот продолжил:

– Ну да, в песочнице парняга не наигрался в детстве, а теперь – смотрите все, какая у меня лопатища, сколько песка, и вообще – любого обидчика с ног до головы песком присыплю! Еще бы не быть ему довольным.

– Злой ты – у паренька, может, мечта детства сбылась? А ты его такими словами, – пожурила я кота.

– С другой стороны, я бы тоже от такой лопатки не отказался, – мечтательно улыбнулся кот чему-то своему, на мгновение став похожим на того экскаваторщика.

***

Кот сидел на подоконнике и смотрел вдаль. Я подошла сзади и спросила:

– Что интересного показывают?

– Людей, – меланхолично ответил кот, – странные они. Вон видишь – мужичок идет, знаешь, о чем он думает?

Я посмотрела в окно и отыскала взглядом опрятного мужичка лет пятидесяти, одетого в светлую рубашку, отглаженные брюки и светлую кепку:

– Ну и о чём же он думает?

– А думает он, что лето снова прошло мимо, а он так и не побывал на рыбалке, и в лесу не побывал, и в поле не заночевал, и просто под дождем летним не прогулялся, – ответил кот.

– А что же ему мешало? – несколько изумилась я.

– А мешало ему одно простое слово – «надо». Надо то, надо другое, надо на работу завтра. Ах завтра выходной? Ну все равно, на дачу надо. Жена просила ящик починить, надо сделать. Друг просил с переездом помочь, надо, это ж друг. Я вообще считаю слово «надо» одним из самых страшных слов в человеческом языке, это даже не слово, это явление, и оно мешает людям нормально жить!

«А ведь он прав», – подумала я и начала собираться: надо было помочь подруге с ребенком.

Автор: Денис Благинин

Сборник: Городские сказки

– Ты что же, не можешь прочитать ее?

– Не могу.

– Неужто ослепла? Вот, на прожилках, очень четкая... Смотри, видишь?

– Нет.

– Врешь. Так не бывает. Все ее видят, все! Формула опавшей листвы элементарна, даже мой трехлетний брат легко прочитает ее, это проще простого! Слушай, а, может, ты близорукая? Вот же, формула, узорная... А?

Девочка удрученно покачала головой: она действительно не видела формулу и очень этого стыдилась.

В полупустом парке было прохладно и неожиданно тихо. Осенний ветер грел озябшие руки возле багряного боярышника, где-то далеко звучал тоскливый плач старых качелей, под ногами чуть слышно шелестело время.

Поежившись, девочка осторожно присела на самый краешек скамейки.

Скамейка была пыльной, усыпанной пожелтевшей листвой, а еще там сидела порядком рассерженная Эдна, которой мешали работать, но девочку это не смутило. Если честно, Эдну она просто не заметила (и дело было вовсе не в близорукости!).

Возле скамейки стоял изящный темноволосый мальчик в черном пальто.

Девочка видела только его.

Эдна вздохнула. Ох уж эти подростки! В кои-то веки она нашла время поработать над статьей, собраться с мыслями, просто помолчать – и вот тебе! Дети. Снова дети. Нет ей покоя!.. На чем она остановилась?

«...без сомнения, цвет ауры изменился. Сложно представить, что еще совсем недавно оттенки свечения варьировались от зеленого до красного, от бледно-розового до оранжевого. В настоящий момент человеческая аура представлена всеми оттенками синего...»

– Постой, если ты даже прочесть формулу не можешь, значит, ты не можешь ее и воссоздать? Получается, ты... – Синие глаза мальчика округлились. – Ты... не сумеешь сконструировать даже такой вот обыкновенный кленовый лист?

В руке мальчика дрожал только что созданный им желтый листок, щедро украшенный россыпью солнечных зайчиков. Мальчик был озадачен. Это был очень красивый стройный мальчик, который к тому же умел элегантно повязывать шерстяной шарф... совсем неудивительно, что девочка не замечала Эдну.

– А зачем? Зачем тебе опавший лист?

– Э-э... это важно. Странный вопрос! Как же еще мы сможем развивать свои способности и искать скрытые таланты? Я уже молчу об уникальном даре... – мальчик неожиданно осекся. – А все-таки ты врешь, новенькая! Во вторник, я помню, ты принесла на биологию фиалку, которую создала сама. Тебя хвалили, твой цветок был самым красивым в классе, лучше моего, хотя я применял собственную усложненную формулу... Лгунья!

– Я не обманываю, я ее не создавала... Я ее посадила. Просто поставила листик в воду, дождалась, пока он пустит корешки, потом...

– Ты обманула учителя? Глупая девчонка! Так ты никогда не разбудишь свой предначертанный дар. Какой латентный талант у тебя обнаружили?

Девочка молчала, она не знала, что сказать. Продрогший ветер забрался в ее рукав и, кажется, наконец согрелся.

– У меня... у меня не обнаружили скрытый талант, – прошептала она еле слышно.

– Так не бывает, – упрямо повторил мальчик; впрочем, он уже немного устал спорить с новенькой. – Общественно полезный дар есть у всех. Даже у «блеклых». Ты, я так понимаю, как раз из этой касты? Скажем, мой друг Рэй... у него аура тоже светло-голубая – и ничего! Успешно модифицирует мысли, работает над расшифровкой единиц генетической информации... Очень успешный парень. Хотя в моей семье «блеклых» нет. Мы – индиговые в третьем поколении. Папа читает мысли без модификации, иногда даже заблокированные, мама занимается коррекцией снов, она психолог... дядя работает над созданием новых источников энергии... У каждого есть свой дар!

– А у тебя? – выдохнула девочка. – Какой талант у тебя?

Осенний луч скользнул по румяному лицу мальчика, царапнул пластмассовую пуговицу пальто и, зацепившись за бахрому темно-синего вязаного шарфа, повис. Мальчик посмотрел на девчонку чуть высокомерно – он знал себе цену:

– Меня водили к самому магистру. Он сказал, что у меня чрезвычайно глубокая тональность, мол, нужно заниматься философией...

«…светло-голубые тона ауры характерны для так называемой касты «блеклых». Индивиды, принадлежащие к этой касте, не способны создавать новые идеи, но они весьма успешно претворяют в жизнь концепции «насыщенных индиго». Разумеется, сфера деятельности последних чрезвычайно широка. Основная направленность – создание общественно полезных теорий. Сегодня синий свет присутствует на всех уровнях. Это позволяет с уверенностью заявить: человечество перешагнуло порог новой эры, где балом правят не эмоции и чувства, а мысль. Разум победил...»

Дети отвлекали Эдну. Пальцы привычно нажимали клавиши, черные буковки ползли по светящемуся экрану, но Эдна невольно прислушивалась к разговору подростков. Стройный мальчик со всей страстностью прирожденного оратора вещал о предначертанном даре. Эдна молча согласилась с ним: мальчик был прав. У каждого есть полезный талант, даже у «блеклых». У нее, Эдны, талант уникальный – она видит ауры других людей. Пожалуй, еще семьдесят лет назад подобный дар вряд ли кого удивил бы! Говорят, в те времена каждый третий отчетливо видел свечение, исходящее от других людей, некоторые промышляли фотографиями, неплохо зарабатывали, а потом что-то сдвинулось, щелкнуло, изменилось – и вот результат: даже сверхчувствительные приборы врут, когда дело доходит до столь тонкой материи... Один из магистров высказался по этому поводу, что, дескать, эволюция – женщина мудрая, незачем каждому видеть чужую ауру, это избавит людей от деления на касты. Магистр ошибся. Для того чтобы понять, каков цвет энергии, исходящей от человека, совсем не нужно ее видеть. Достаточно посмотреть, что этот человек умеет, или, в крайнем случае, привести его к Эдне. Уж она-то точно знает!

Ирония, однако, заключалась в том, что сама Эдна была из числа все тех же «блеклых». Ее собственный ореол был серо-голубым, цвета полинялого январского неба. Может, и к лучшему, что никто не мог его увидеть? А ведь это так просто. О, если бы знали занимающие очередь в ее кабинет, как это просто! Достаточно посмотреть на объект, внимательно изучить его, сконцентрироваться и...

...Перед Эдной стоял мальчик, изящный, элегантный, темноволосый (это она уже успела заметить)...

... красивый, серьезный, немного уставший...

... уверенный в себе, сильный, очень сильный...

Эдна вздрогнула. Она увидела.

Свечение, исходящее от мальчика, было исключительно ярким: ультрамариновая аура по краям сверкала фиолетовыми сполохами. Ослепительно. Невероятно!

Не зря магистр посоветовал мальчику заняться философией. Из таких получаются великие вожди, пророки и мессии...

Эдна испугалась собственных мыслей и тут же заблокировала их. А вдруг мальчишка услышит? Но он не слышал. Он был погружен в беседу с невзрачной девочкой.

– Ну, я могу видеть будущее на два года вперед, прошлые жизни определяю, неплохо читаю мысли...

– Без словаря? – съязвила девочка.

– Что? Не веришь? Вот сейчас возьму и прочитаю твои!

Мальчик зажмурился, стараясь сосредоточиться. От напряжения он даже уронил кленовый лист, который бесшумно приземлился на замшевый сапожок девочки.

– Не могу! Все какое-то пурпурное... Ты что, блокировала?

Девочка не ответила, наклонилась, чтоб поднять желтый листок, созданный мальчиком.

– Блокировала, новенькая? – раздраженно переспросил мальчик.

– Я не умею блокировать.

– Дура! Любой «блеклый» умеет.

И снова Эдна молчаливо согласилась, действительно, это умеет каждый. «Странная девочка, – подумала Эдна. – Наверное, ее аура совсем серая...»

...Девочка была очень худенькой и неприметной. У нее было бледное лицо и неопределенного цвета волосы...

...покрасневшие от холода руки, огромные серые глаза, прозрачная улыбка...

...растерянность, робость, слабый свет, свет... вспышка!..

Эдна не поверила собственным глазам.

Эдна видела – и не верила, впервые за свою жизнь не верила себе!

Н-не может быть!

И все-таки – может.

Аура, яркая, сверкающая аура цвета... фуксии.

Аура, отливающая пурпуром, была присуща людям девятнадцатого века, но совершенно исчезла еще в конце двадцатого.

Атавизм энергетического поля.

Откуда?

Солнечный клубок незаметно сматывал желтые нити лучей. Качели затихли. Фиолетовые сумерки плавали в холодных водах городского пруда... Самое время идти домой, пить чай, завернувшись в клетчатый плед, завершать статью, но дети не торопились уходить, и Эдна не смела покинуть скамейку.

– Единственное, что я действительно умею, – пробормотала девочка, – это мечтать. Глупо, да? Но зато мечтать я умею отлично, честное слово! Вот ты о чем мечтаешь?

Мальчик пожал плечами:

– Да о чем угодно! Хочу открыть код бессмертия или хотя б вечной молодости, хорошо бы вычислить законы других галактик, разработать собственную схему искусственного интеллекта!.. И это только самые ближайшие планы. А ты?

– У меня, – девочка лукаво улыбнулась, – мечты дурацкие, бесполезные. Скажем, я часто мечтаю научиться танцевать. Да-да, не смейся! Я представляю, как танцую на диком лугу, поросшем медовыми травами, ромашки щекочут босые ступни, а полдень пахнет перечной мятой...

– Перечная мята на диких лугах не растет. Это культивированное растение.

– Правда? Все равно! Это ведь дурацкие мечты, в них все может быть. У меня есть мечты еще бестолковее... Я вижу себя Бесполезной Волшебницей. Я сижу на стеклянном ободке месяца... красивая такая, вся в лунной пыльце... сижу, свесив ножки, орехи ем...

– Орехи?

– Орехи! Не перебивай! Итак, ем орехи, бросаю вниз серебряную скорлупу, а кто-то... ну... скажем, ты, – девочка опустила глаза, – смотрит на ночное небо, на осколок новенькой луны, видит, как падают звезды (это, конечно, моя скорлупа летит!), желание загадывает... Я его потом исполню, только, конечно, если оно бесполезное.

– Действительно, бестолковые мечты, – согласился мальчик и быстро добавил: – А о чем еще мечтаешь?

Зажегся фонарь, расплескав вокруг скамейки лужицы тусклого света. В глазах мальчика Эдна увидела что-то странное, неожиданное и не совсем понятное.

– Еще мечтаю этим летом оседлать ветер! Знаешь, я вижу отчетливо – пенистое море, лазоревое небо, я мчусь вперед, обхватив шею ветра обеими руками, мой шелковый малиновый шарф похож на воздушного змея! Здорово, да?

– Здорово! – согласился мальчик. – Это все ты сама придумала, новенькая?

– Ну... Не совсем. О Бесполезной Волшебнице мне рассказала мама. Она говорила, что тот, чье желание Бесполезная Волшебница исполнит, полюбит ее и никогда не сможет ее забыть!

– Значит, поэтому ты хочешь, чтоб именно я смотрел на твои серебряные скорлупки? – заливисто рассмеялся мальчик, но, ей-богу, это был очень довольный смех!

– Нет! – девочка покраснела, закрыв лицо руками. – Я не об этом...

Эдна улыбнулась. А все-таки забавные они, эти дети...

– Послушай, новенькая... А хочешь, я загляну в твое будущее? Я же на два года вперед вижу. Спорим, этим летом ты не оседлаешь ветер?

– Ты выиграешь, – вздохнула девочка. – А на что спорим?

– На желание... бесполезное! Идет?

– Идет! – девочка тоже засмеялась, и в ямочку на ее щеке упала золотая клякса от фонаря.

– Давай свою руку!

Девочка послушно протянула обветренную ладошку. Индиговый мальчик закрыл глаза, не переставая улыбаться, кажется, он в самом деле видел будущее лето... Какое-то время они просто молчали. Вдруг он побледнел. Открыл глаза, боясь что-то сказать.

– Ну же, говори! Кто победил?

«Говори!» – хотелось воскликнуть Эдне.

– Ты, – хрипло прошептал мальчик, – ты победила... Слушай, новенькая, не нужно тебе ехать к морю этим летом! Веришь мне! Не нужно.

– Почему? И как я могла победить?

Он долго не знал, что сказать. Впервые Эдна видела мальчика с такой сильной аурой в таком сильном замешательстве.

– Я видел картинки будущего. Побережье... Старый дом с голубой черепичной крышей...

– У нас есть такой! – радостно перебила его новенькая, но мальчик не был рад. Отнюдь.

– Я видел твоего папу... Он подарил тебе гнедого коня по кличке Ветер. Я видел, как ты скачешь по пустынному пляжу...

– Ах, какой чудной сюрприз! Зачем же ты его разрушил?..

– ...а потом ты упала с лошади. Упала, понимаешь?! Я видел белую палату. Врач сказал, что ты никогда не сможешь ходить. Ты не сможешь танцевать на ромашковом лугу, глупая! Не нужно ехать к морю!

Кажется, он сорвался на крик.

Эдне было очень холодно, она хотела уйти из осеннего парка поскорее, но не могла даже пошевелиться.

– Знаешь, почему я попросила учителя, чтобы меня по конструированию подтянул именно ты? – спросила девочка невпопад.

– Потому что я – самый успешный в классе? – невесело усмехнулся мальчик.

– Вовсе нет. Помнишь, на занятии все конструировали карты памяти, электронные платы, кофеварки, мини-модель города будущего, килограммовые плитки шоколада, наконец! А ты создал вот это, – она помахала перед носом мальчика желтым листом клена, – почему именно это?

– Формула опавшей листвы элементарна, я не хотел напрягаться...

– Неправда! Сконструировать шоколад гораздо легче, его к тому же потом можно съесть, а ты (такой талантливый и успешный!) создал абсолютно бесполезный кленовый лист. И я опять тебя спрашиваю, почему?

– Я... я не знаю. Просто захотелось, он такой... красивый.

– Значит, я не ошиблась, – удовлетворенно улыбнулась девочка, и свечение вокруг нее колыхнулось мягкой пурпурной волной.

– Ты поедешь на побережье, новенькая? Все равно поедешь?

– Поеду. Не бойся, со мной ничего не случится! Я ведь не умею читать будущее... Слепые люди часто избегают опасности именно потому, что ее не видят. Кстати, ты должен мне одно бесполезное желание! – Индиговый мальчик, подавленный и слишком серьезный, не спорил. – Закрой глаза и посчитай до двадцати. Только не подсматривай! Вот так...

Она подошла к нему легко и бесшумно.

Где-то ухнула сова. Ветер дохнул в лицо, оставляя на губах горьковатый привкус октября.

Встав на цыпочки, девочка с аурой цвета фуксии несмело поцеловала красивого темноволосого мальчика.

Когда он открыл глаза, ее уже не было.

В его руке беспомощно ежился чуть надорванный кленовый лист.

Мальчик долго смотрел на небо, пытаясь, должно быть, разглядеть стеклянный серп новолуния, но ночь была безлунной, безликой и совершенно бесполезной.

В какой-то момент Эдна вновь увидела его великолепную, ослепительную ауру, ультрамариновую, с фиолетовой каймой... мощную ауру пророка, вождя или мессии.

Впрочем, что-то изменилось; что именно, Эдна поняла не сразу, а когда поняла, совсем не удивилась.

На темно-синем ореоле мальчика появилось новое маленькое светящееся пятно...

Цвета фуксии.

Автор: Татьяна Стрельченко

И вот ты приехал, прилетел, примчался из последних сил. Полуживой, задыхающийся, с выпрашивающими глазами. А перед тобой — океан. Шшшшш, шшшшш, — накатывает, урчит, лижет ноги. Как красивый нежный зверь космических масштабов. Сразу видно — и добрый и убийственный одновременно, как магическое зелье с побочным эффектом в любой из сказок. Знаешь, потому что слышал их когда-то давно, трижды давно, не в этой жизни. Совсем не в этой.

А вот океана ни разу не видел. Даже странно, и тебе и ему — как это так, столько уже существуете, а до сих пор друг с другом не встречались?

Ничего, исправимо. Теперь уже всё исправимо.

Только не забыть бы главное. Не забыть, не забыть… Ходишь растерянный вдоль кромки прибоя – шлеп, шлеп — оставляя отчетливые, единоминутные следы, — в руках открытки, веерная стопка, много-много и все подписанные, с пальмами, пляжем, фруктами и экзотическими рыбками. А ты все ходишь, ходишь, смотришь то в воду, то в открыточный глянец:

Вот же я, пришел, как ты и просил — встречай, обнимай, угощай коктейлями. Все бросил ради этого, представляешь? Только появись, пожалуйста, появись.

Но никто не появляется. Ни через день, ни через неделю, ни через месяц, ни через год.

А ты уже к тому моменту успел вырасти из старой городской шкуры. И океан – тоже вроде бы изменился. Из опасного зверя превратился в личную карту предсказаний, в чем только тебя не плевался, как только не задорил, не старался накрыть собой и не отпускать. В итоге ничего, сдружились. Ты ему песни на укулеле, он тебе – мидии в сеточке.

Но все равно никто не появляется. Мидии появляются, сами собой как-то, хоть на мелководье, хоть в глубине, даже на берегу во время отлива. А его нет. И тебя в каком-то смысле нет.

Поэтому однажды ты покупаешь открытку в сувенирной лавке и подписываешь: «Привет. Приезжай на Бали, здесь хорошо». Отдаешь почтальону эту детскую глупость, невинную, ничего незначащую. Куда доберется, туда и доберется. Неважно, не беспокоит, без разницы. Или нет, или будем ждать, с надеждой, как брошенный щенята, до самого последнего вдоха и до следующего воплощения, и через несколько воплощений, и спустя даже миллион лет, пока не растеряются и не изорвутся все твои открытки. Океан и я.

Приезжай…

***

Когда ты ни разу в жизни не трогала море, думать о нем сложно и завидно. Даже о простом, Черном, которое теоретически где-то в нашей стране, можно доехать поездом. Не говоря уже о других, более далеких, в названиях которых путаются в седьмом классе. Их так много, у них такие имена — Балеарское, море Баффина, Фракийское, Японское, даже где-то завалялось море Космонавтов, — а ты сидишь сейчас на кухне за кружкой чая и рассматриваешь дешевый типографический продукт, в шутку или по ошибке заблудившийся в почтовом ящике — «Привет. Приезжай на Бали. Здесь хорошо».

Значит вот, открытка. Ужасно банальная, с ярко-багровым, закатным небом, полоской пляжа и одиноким силуэтом пальмы. Таких тысячами печатают для туристов, у которых все случается в первый раз. Индекс странный, никакого конкретного указания. И пустота в графе адресата. Так что сразу понятно, нелепая бессмыслица, случайность, розыгрыш. Улыбнуться, спрятать в старую коробку для всякой такой мелочи и благополучно забыть.

И действительно ведь забыла. А через три месяца — раз — и еще одна. На этот раз с видом на дряхлое бунгало, похожую на древнюю черепаху, и рыбацкую лодку. Опять с пустым адресатом.

«Это Фиджи. Тут ветрено и акулы. Приезжай»

Вот как, уже Фиджи. И пока глаза блуждают в кронах остролистных пальм, в которых, наверное, действительно запутался ветер, начинаешь задумываться, а что там, собственно, с акулами? Они там живут, приплывают, их кормят или они кого-то сожрали? Эй, парень, ты там в порядке, они тебя не обижают?

Бред. Какой же бред. Ну что он такое говорит. Фиджи, акулы, бунгало, ветер. Ведь наверняка сам живет в соседнем подъезде, тайный ухажер или мальчишка-выдумщик. В любом случае, неадекватная личность. Так что подальше это сокровище — туда же в коробку. И нечего отвлекаться от реальности. Нечего. Просто нечего.

Потом надолго уезжала в командировку. На целый год, по обмену, в соседний регион, между коллегами шутили — поднимать целину. И уже не вспоминала об открытках. Какие открытки, когда нужно сначала пристраивать комнатные растения, все эти вьюнки, фиалки, крокусы, а потом носиться по всему городу, вызволять несчастных малышей из цепких лап знакомых – не хотят отдавать, говорят, прижились малютки как родные. Красивые такие. Давай ты нам их продашь или поменяемся. Вот так просто. А давай? А ни за что.

Но вспомнила, когда те вывалились из ящика и разлетелись по всей подъездной площадке. Целых пять штук. Много и все с бабочками, животными, туземными девочками:

«Привет. На Филиппинах сезон дождей. Приезжай»

«Привет. Я на Самоа. Давай ко мне»

«Привет. В Новой Гвинее растет хлебное дерево. Тебе понравится»

«Привет. В Доминикане постоянно что-то празднуют. Шумно»

А вот на последней зажала рот рукой, закусила кожицу на ладони: «Привет. Неважно где я. Очень тебя жду. Надеюсь, все в порядке»

И написано, будто в спешке, плохой ручкой, с острыми углами букв, как бывает от плохого настроения. Вот ведь. Выходит, нас даже кто-то ждет.

Конечно, обращаться в полицию не стала. Слишком бесполезная затея. Зато пыталась узнать на почте, но тоже ничего. Почтальон то вдруг помнит, то не помнит, и вообще, запоминать содержимое почтовых ящиков ему даже запрещено. Профессиональная этика. Так-то.

Стала мучиться, выяснять сама. Заказала графологическую экспертизу, подтвердившую потом, что все одной рукой, и, в качестве бонуса, что таинственный незнакомец – человек, скорее всего, с высоким уровнем интеллекта и флегматичным характером. Знакомый из типографии по базе пробил другое: подобного производителя открыток в ближайшей округе не найти, да и по всей стране может быть тоже, состав бумаги слишком уж нетипичный.

О как. Значит, ты, предположительно, существуешь. Где-то в другой части мира или вселенной. А еще ты волшебник, способный отправлять безадресную почту и стирать память почтальонам. Очень интересно.

Подумала, ай да ладно, ну приходят бумажки и приходят. Может, это вообще маркетинговый ход такой. Креативная реклама тур-агентства с очень выгодными путевками. Мало ли какой спам запихивают в ящик.

А между тем стала разговаривать, тихонечко, внутри себя. Даже глубоко внутри себя, пока никто не видит. Так, по-житейски, спрашивать как дела, как здоровье, высокие ли пальмы, что выносит на берег, и водятся ли в джунглях слоны. Параллельно читала википедию и сама же отвечала в голове, что да, все хорошо, здоровье нормально, пальмы высокие, толстые, шершавые, выносит изредка рыб, деревяшки, один раз – акулу, но живую, спасли, видео даже на ютубе есть, а слоны водятся, но редко, и лучше к ним не подходить.

Так и разговаривала сама с собой, точнее с тобой, стабильно раз в два-три месяца получая очередную яркую открытку. Пока не решила, а вдруг действительно съезжу, проветрюсь, море наконец-то увижу. И действительно, уже было собралась, залезла в гугл и… Кошмар! Один перелет – как месячная зарплата. Бунгало – как две таких. А там еще еда и непредвиденные расходы…

Запретила даже себе думать. Уж как-нибудь потом, как повезет, на наше простое, Черное море, не так разорительно будет. Ладно, не сломаюсь в конце концов, переживу.

И действительно пережила. Все так же складывала открытки в коробку, методично, краешек к краешку, даже не считая.

А они шли, и шли много, год, два, три, пять.

Вечность.

N-ое число сердцебиений и простых строк. «Привет», «жду», «здесь хорошо», «приезжай». К ним добавились: скромное «пожалуйста», агрессивное «ну скоро ты там» и больное «очень устал».

Последнее чаще всего заставляло грустить. Глупый, глупый, ну как я к тебе, думаешь, прорвусь через пласт времени и пространства? Брошу свою жизнь и сама опрометчиво нырну из своего непонятно куда в твое непонятно где?

Бывало, что всхлипывала за вечерним чаем, не зная, что и делать. А когда открытки стали приходить реже – и совсем отчаялась.

К «очень устал» прибавилось «больше не буду ждать». Но они все равно упорно приходили, в каком-то рваном ритме, сразу через месяц или через долгих полгода. Но приходили.

Пока не пришла последняя. Понять это не трудно: «Я вернулся. Проткнул бок кораллом. Плохо. Больно. Извини, больше не могу».

И тут все. Остановка. Стоп. Секундная пауза, после которой летят вещи в чемодан, зубная паста, шампунь, хотя зачем он нужен? Но все равно летит. Какие-то книги, непонятные вещи. Тут же обзвонила всех своих знакомым — раздала комнатный садик, еще и шоколадки сверху, чтобы без расспросов.

Порвала договор аренды, насобирала какую-то наличность, жалкую, конечно, едва хватило на билет туда и чтобы на проживание.

И улетела. На большом самолете, потом на маленьком самолете, а потом и вовсе пересела на корабль.

И вот теперь здесь, пробует море пальцем ноги. Но не море, нет, конечно. Целый океан. Который делает так «шшшш, «шшшш» и лижет кожу.

И вот теперь на месте, со своим никчемным чемоданом, горсткой денег, сама загнанная, полуживая, глаза ищут.

И конечно не находят. Ни через день, ни через месяц, ни через год.

Но все равно ищут, даже когда появляется хорошая работа по первой университетской специальности, по которой не работала никогда. А зря, потому что, оказывается,  интересно. И сами проблемы решаются одна за другой как по волшебству. И океан рядом, и пальмы, и качелька, и бунгало, и все, все.

Но нет одного – тебя.

Поэтому однажды на плетеном столе появляется пустая открытка, пахнущая пальмовой веткой. Она обычная, дешевая, с закатным отражением на водной глади.

Что в ней написать?

«Привет. Я на Бали. Приезжай»

Под лестницей сидело... Ну, оно сидело. А что это, понять было затруднительно. Виднелись лишь носки ботинок и серый, кажется, свитер. Похоже, это нечто целиком влезло в свитер. От головы до ног. Рядом лежал рюкзак.

– Э-эй, вы в порядке? – позвал Андерс.

– В полном, – глухо прозвучало из глубин свитера. – Мне просто тут нравится. – Андерс удивленно поднял брови. Нравится сидеть под лестницей, забравшись в свитер от головы до ног... Кто бы там ни прятался, этот кто-то – знатный оригинал.

– И не смотрите на меня такими глазами. Тут хорошо, между прочим.

– Да вы даже не видите меня!

– Я чувствую.

– Зачем вы вообще забрались под лестницу, да ещё и целиком влезли в свитер? – Андерс сел рядом и вытянул ноги, поплотнее кутаясь в вязаный длинный кардиган. Ещё чуть-чуть – и придется перебираться в пальто. Осень наступала неотвратимо.

– Мне тут нравится, – кажется, что-то в свитере пожало плечами. – Дома надоело сидеть, а гулять я не хочу. Компромисс такой. Да и думается тут хорошо.

– О чём?

– Да о разном. Я рисую – когда мысль не идет, иду сюда. Думаю, иногда читаю или просто наблюдаю за лестницей. Если что-то приходит в голову, то зарисовываю.

Оба замолчали. Андерсу в голову шли всякие дурацкие мысли. А вдруг там вообще не человек, а кто-нибудь ещё? Жар-птица, например. Ага, в ботинках, причём явно не на золушкину ножку. Или там, под свитером, щупальца. Не, это совсем дурь. Хотя под свитером таких размеров можно спрятать что угодно. Хоть вход в другую вселенную.

По лестнице кто-то зашагал.

– О, это хаски с хозяйкой, – донеслось глухо из свитера.

– Вы тут живёте, да?

– Да. А вы? По голосу я вас не помню.

– Не, я в гости ходил.

Мимо действительно прошла девушка в курточке, ведя на поводке хаски. Их она явно заметила, но ничего не сказала.

Существо в свитере стало что-то тихо напевать. Слов было не разобрать, но звучало завораживающе. У Андерса крутились вопросы на языке – от того, как зовут существо, до того, что оно поёт, – но он не смел их задать, опасаясь разрушить атмосферу. Оставалось лишь откинуться на стену и слушать. Песня лилась и лилась. Казалось, в подъездном полумраке вырастает лес. Не привычный жителю средней полосы светло-зеленый солнечный лес с вечной весёлой птичьей песней, словно на картинах живописцев, а тёмный, с крупными валунами, заросшими мхом, густыми кронами деревьев, молочными туманами, лишайниками, ветками, задевающими голову и мрачным уханьем сов по ночам. Андерс прикрыл глаза и, покачивая головой, ушёл в песню. Вопросы исчезли сами собой, оставив блаженную пустоту. Казалось, что ты – часть этого леса, причём даже не птица, рыба в ручье или зверь, ты дерево или камень. Ты стоишь и покрываешься с годами мхом, ты на своём месте и ничто не может тебя сдвинуть. Сменяются сезоны, годы, льют дожди, идёт снег, пробивается сквозь кроны солнце, а ты стоишь посреди этого и наблюдаешь...

Это могло бы длиться вечно, но, к разочарованию Андерса, хлопнула дверь, чьи-то ноги взбежали вверх по ступенькам и песня оборвалась. С великой неохотой он выплывал из этого восхитительного состояния. Очень не хотелось принимать то, что он снова в подъезде с кремовыми стенами, а не в лесу, и напротив – не толстый ствол со внушительной чагой, а серые почтовые ящики с номерами квартир, написанными маркером.

– И что это было? – спросил он, нарушая тишину.

– Песня, – прозвучало глухо из глубин свитера.

– У меня появилось ощущение, что я зарастаю мхом... – задумчиво сказал Андерс.

Несколько минут длилось молчание. Несмотря на исчезновение прекрасного видения леса, в воздухе пахло влажным мхом.

– А ты не хочешь вылезти? – Андерс лениво повернул голову к этой пародии на камень.

– Ты не впечатлишься.

– Да ладно, я многое видел.

– Вряд ли ты видел такое, – раздался хмык из свитера, но тело зашевелилось. Пролезли руки в рукава и, всё ещё прячась, высовывая лишь пальцы, потянули вниз горловину, являя свету лохматую темно-русую голову. Лицо было в паре мест испачкано землей, а в волосах запуталась трава и мелкий лесной сор вроде веточек. Девушка запустила ладонь с растопыренными пальцами в волосы, попробовала прочесать.

– Опять запутались, – недовольно проворчала она, осторожно вытаскивая руку. На пол шлепнулся кусочек мха. Обычного такого зеленого лесного мха, будто содранного с камня во влажном месте. Девушка цыкнула и осмотрела тыльную сторону руки. Андерс потряс головой и сощурился. Теоретически, в полумраке может многое привидеться, но, кажется, тонким слоем покрытая мхом бледная кожа не была обманом зрения. Руки были исцарапанные и, кажется, даже искусанные, с парой пластырей, в некоторых местах мох, начинавшийся от костяшек, был содран. Судя по случившемуся только что инциденту, отдирание мха боли ей не причиняло. Под ногтями, кажется, наблюдалась грязь, а на некоторых местах – видимо, с особо крупными царапинами – был, к веселью Андерса, приклеен прозрачным пластырем подорожник. Девушка осторожно встала, пригибая голову, вышла из-под лестницы, выпрямилась во все свои никак не меньше ста семидесяти, потянулась, позволив свитеру немного задраться, показав узкую полоску спины, также покрытую мхом, перемялась с ноги на ногу, даже немного попрыгала и залезла обратно, уставившись на Андерса карими глазами:

– Ну, и как тебя звать, чудо?

– Андерс. Если уж на то пошло, то чудо здесь вы. Природы. А вас как зовут?

– Ядвига. Не комментируй, я уже сама всё знаю про свое имя. Лучше просто Яда и на ты. А чего тебя ко мне-то под лестницу потянуло?

– Сначала забеспокоился, в порядке ли, а потом просто интересно стало. Встречный вопрос: что это была за песня?

– Да так... – Яда неопределенно повела плечами. – Личная. Захотелось. В интернете не найдешь.

– А можно задать невежливый вопрос? – Андерсу было крайне неловко, но любопытство побеждало. Яда же после ответа про песню задумчиво отковыривала мох с тыльной стороны руки, обнажая бледную сероватую кожу.

– Валяй.

– А ты всегда... такая или только после песен? – выпалил Андерс и смущенно уставился на вытертые колени своих джинсов.

– Всегда, только после песен сильнее. И сезоны ещё влияют. Хочешь кофе? – внезапно и невпопад спросила она.

– Ну... Можно.

– На, – Ядвига извлекла из рюкзака термос и сунула Андерсу. – Только он не простой, я его с соком набодяжила, но это вкусно. Попробуй угадать, какой. – Андерс налил себе кофе в крышку термоса и осторожно понюхал. Пахло вкусно. Глотнув, он задумчиво погонял часть кофе по рту, не глотая с ходу. Кофе был кисло-сладкий и немного терпкий.

– Гранатовый, что ли?

– Бинго! – Яда хлопнула в ладоши, а потом задрала сбоку свитер и принялась там шарить ладонью. Бок тоже был в мхе, частично содранном, со стебельками и мелкими кустиками.

– На-ка, – на ладони Яды лежало немного черники. Андерс уставился на новую знакомую круглыми глазами.

– А ты чего думал, что девушка-природа – это такая вся зелёная деваха в цветочек и с мелкими тварями? Сюрприз! Они могут выглядеть так, жить в квартире и зарабатывать на жизнь экологией, рисуя на досуге.

Андерс молча взял черничину, переваривая то, что на некоторых людях (ну, если честно, то не совсем людях) может расти лес в миниатюре. Яда тем временем заграбастала термос себе и тоже отпила. Андерс осторожно взял в рот одну ягодку и прожевал. Черника как черника, вкусная. В голову пришла книжка, которую он читал в детстве – «Муфта, Полботинка и Моховая Борода», где у последнего персонажа в моховой, собственно, бороде росли ягоды. Только это, кажется, была брусника, а мох был вроде ягеля. А тут больше смахивало на кукушкин лён и ему подобные.

– Как тебя вообще в город занесло?

– Сложилось так. – Яда пожала плечами и отпила ещё кофе. – Я с детства живу в городе, хотя на лето всегда уезжала к бабушке, она жила на отшибе деревни, почти в лесу. Натуральный домик бабы Яги был. Ты думаешь, я одна такая в семье с таким идиотическим именем? Как бы не так! У меня бабушка – Янина, мама – Руслана и сестра – Резеда, простихоспади. Ей даже хуже, чем мне, в этом плане. – Ядвига отдала ему термос и стала вытаскивать лесной сор из волос. – Ну, я выбрала работу с возможностью почаще бывать на природе, да и до снегов я часто сваливаю куда подальше. К бабушке, например, – всякая мелочь сыпалась из разговорившейся Яды, как будто она лезла через лес, не завязав волосы, как минимум несколько часов. Андерс слушал мелкие подробности из жизни и думал, прилично ли будет достать телефон и начать конспектировать. Вроде и просто о семье говорит, а интересно – жуть! А может, это от его любви к людям.

– ...А мелочь у меня хитра! – под мелочью имелась в виду Резеда, та самая младшая сестра. – Заделалась фрилансером, накопила денег, выкупила какой-то заброшенный участок с заросшим садом, а сейчас там у неё дом и такие урожаи, что Мичурин обзавидуется! А я тут как дура сижу в центре города со своей экологией. Хоть профессию меняй и вали к бабушке.

– А я уж и не помню, когда был в лесу подолгу. Наверное, года полтора назад... – Андерс углубился в воспоминания о прошлой весне и просыпающемся лесе и не сразу заметил округлившиеся глаза Яды.

– Бедненький... – в голосе Ядвиги было столько неприкрытой жалости к прожженному городскому жителю, что Андерс искренне удивился.

– Ну, я иногда бываю в Битцевском лесу... – он не успел договорить. Яда презрительно скривилась и фыркнула:

– Это не лес, детский сад. Так, большой парк. Не более.

Андерс вспомнил про битцевского маньяка, но решил смолчать. Были у него подозрения, что если Ядвига с таким встретится, то немедля набьет морду.

– Надо тебя к Резеде вывезти. У неё хорошо... Ещё не все плоды отошли, яблоки осенние ещё на деревьях, а в лесу-то как... Утром туда хорошо ходить. Идешь, а там всё уже желтеет, всё в росе, влажное, запах, этот прекрасный осенний запах, и ещё грибы есть. А в малиннике ещё осталась сухая малина, страшно вкусная вещь. Колешься, конечно, но всё равно обрываешь и ешь. Совсем другая, чем свежая или просто сушёная, но в этом её прелесть. А паутина в росе, боже, залюбуешься! Сядешь, достанешь блокнот, карандаши и яблоко, а тут нарочно ровно в центр прибегает толстый паук – и вообще картинка, только успевай рисовать. А как закончишь – примешься за яблоко. А они у Резеды что надо. Твердые, сладкие и хрусткие. Она их хранить умеет, всю зиму лежат. А вечером устраиваешься в гостиной, или у костра, или у жаровни во дворе с чаем. Резеда-то умница, сдает несколько комнат в доме, ей самой столько не надо, а селятся у неё, как на подбор, художники, поэты, писатели, журналисты, путешественники и вообще просто интересные люди. В прошлом вот году была у них одно время девочка. Подросток ещё, несовершеннолетняя, дай бог лет пятнадцать-шестнадцать, но уже объездила полмира с родителями. И как мыслила! Феерия. Разговаривать – одно удовольствие, какие идеи она выдавала. Она была даже в Китае! Мне за двадцать, я не была на востоке!

– Никогда не поздно, – пожал плечами Андерс. Яда с таким удовольствием рассказывала всё это, что он невольно даже подумал, что из неё может получится новый Пришвин, к примеру. И что надо ей жить ближе к лесу. Душный город – это вот для него, большого любителя людей. Андерс умел искренне наслаждаться городом, он его любил. Предпочтение, конечно, отдавалось городам побольше, хотя и в маленьких была своя прелесть. Выйти с утра на фотоохоту, позавтракать в какой-нибудь кофейне, пристреляться из своего «фоторужья» на каком-нибудь колоритном, может быть, фриковатом посетителе. Такой есть в каждой хорошей кофейне, особенно если это не огромная сеть; обычно юноша или девушка, хотя, бывает, везёт на средний возраст – или, вообще, редкое счастье – пожилые. Потом пойти гулять, идти, не думая, снимая всё и всех, не стесняясь просить у людей разрешения их сфотографировать. Добыть сэндвич, сесть на лавочку или прямо на газон или бордюр, изничтожить, посидеть, полюбоваться людьми, подумать, посмотреть отснятое. Выхватить из толпы взглядом неприкрыто счастливого человека, например, девушку с цветными волосами в джинсовом комбинезоне со стаканом холодного кофе, и броситься сломя голову за ней, потому что, если не снять её, – день зря. Успеть получить свою порцию заливистого смеха – и отправиться бродить ещё на несколько часов. Наконец сесть на троллейбус с гудящими ногами и, щурясь от последнего солнца, ехать домой, разглядывая пассажиров. Вот усталый курьер, вот бабушка с авоськой, вот влюбленная парочка, вот школьница на каникулах в шляпке и с книжкой, вот мужчина средних лет, едущий со встречи, вот молодая мама с ребёнком... А потом за пару остановок до дома как по заказу зазвонят колокола в церквях. И будешь ты ехать и слушать колокола и троллейбус.

Замолкшая Яда смотрела на него и улыбалась.

– Твои б эмоции – да в слова… – Андерс даже смутился. Это что же выходит, она чувствовала его воспоминания?

– Хочешь печенье? – внезапно спросила Ядвига.

– Ну, можно... – она полезла в рюкзак и извлекла из этой маленькой вселенной коробочку с печеньем, вручая её Андерсу.

– Вкусное... Тут клюква, белый шоколад и розмарин, да?

– Ага, – Яда рассеяно кивнула, взяла себе одну печенинку и продолжила свой рассказ. Выяснилось, что та девочка умела печь фантастический морковный кекс и что Яда коллекционирует интересных людей. «Ну, фигурально выражаясь». Она ещё говорила о лесе, о книгах, о временах года, сестре...

– А почему я тебе всё это рассказываю? – внезапно остановилась Яда и уставилась на Андерса.

– Э-э, не знаю? – ему вдруг стало немного неловко.

– Вот и я не знаю. Наверное, где-то я поняла, что ты – хороший человек... Эх, надо тебя в лес свозить, дитя города. Понравился ты мне.

В этом «понравился» было что-то нечеловеческое. Не как нравятся люди – как объекты любви, – нет... Так бы, наверное, говорила Хозяйка Медной горы Даниле. Это одновременно и напрягало, и льстило.

– Ладно, пора мне домой. – Яда легко вскочила, пригибаясь, и вылезла из-под лестницы. – Да и тебе, наверное, тоже.

– А как я с тобой потом свяжусь? – спохватился Андерс.

– Эх вы, люди, не умеющие приходить в гости просто так... – Ядвига достала из бокового кармана рюкзака блокнот, нацарапала там что-то, выдрала лист и вручила ему. – Держи, городское дитя, – на бумажке был телефон, почта и номер квартиры.

– Тогда ты – дитя леса, – немного обиделся на такое обращение Андерс.

– Может и так. Ничего плохого в том, чтобы быть ребёнком. Ну, бывай, дитя города. – Ядвига хлопнула его по плечу, закинула на плечо рюкзак и практически бесшумно побежала вверх по лестнице.

– Ой, подожди, а печенье! – вдруг вспомнил про стоящую на полу коробочку Андерс.

– Да ешь сам, контейнер потом принесёшь! – крикнула Яда по ощущениям этажа с третьего. Прошло ещё несколько минут, хлопнула тяжелая дверь, и подъезд затих. Андерс взял с пола печенье и задумался о своей адекватности. Девушка со мхом на коже, практически создающая лес в подъезде... Из гостей он вроде трезвый выходил, бокал глинтвейна не считается. Однако откуда-то должен был взяться мох на полу…

Распахнулась дверь в подъезд, вошёл уткнувшийся в книгу юноша с хвостом-пальмочкой, прошёл пару шагов и едва не поскользнулся на чём-то. Наклонился, поднял, рассмотрел.

– Тьфу ты, Ядвига! Опять линяет, лес везде и всюду! – сунув клок травы в карман лоскутной куртки, юноша опять уткнулся в книгу и, топая кедами, пошёл вверх, задевая колосками травы перила.

Нет, всё-таки окончательно адекватен. Пожав плечами, Андерс сунул печенье в огромный карман кардигана и сам пошёл на улицу. Надо будет действительно вернуть коробочку через пару дней. И спросить, где эта Резеда живет... Действительно, надо бы выбраться в лес.

Автор: Корица