Ко дню освобождения Ростова-на-Дону ч3
часть 1 Ко дню освобождения Ростова на Дону
часть 2Ко дню освобождения Ростова на Дону (14 февраля) ч2
Эта часть , очень спорная, тут меньше фото и возможно некоторое из воспоминаний не всем понравится.Но не выложить я не мог.
Генералы Эвальд фон Клейст (слева) и Рихард Руофф (в центре) на Буденновском спуске
Из воспоминаний обер-лейтенанта Курта Майзеля, записанных мною в Веймаре:
«Выздоровев после контузии, полученной под Ростовом в 41-м году, я уехал в отпуск в свой родной Веймар. Жена меня упрекнула за то, что я не посылаю из России, как это делают другие, посылки с одеждой и обувью. Моя милая Грета не представляла, как живут здесь люди. Пройдя центральную Европу и Балканы, я нигде не встречал такой нищеты, как в России, хотя и считал Советский Союз благополучной страной.
Недели через две, как вступили немцы, вышел приказ: всему еврейскому населению надеть желтые звезды, запереть квартиры на ключ с биркой с адресом, взять ценные вещи и явиться в комендатуру. Она располагалась на Пушкинской, там, где сейчас музей изобразительных искусств. Якобы для переселения. У нас в доме была соседка, еврейка Марья Михайловна Милишкевич. Очень хорошая женщина. У нее муж был немец. С началом войны его и сына, а он был уже взрослый, переселили в Сибирь. Мы ее отговаривали, чтобы она не ходила в эту самую комендатуру. Но она пошла. А оттуда — за город и в противотанковые рвы…
На фото награждение мостостроительного отряда немцев (в первой части указанно что собрали они его быстро , так как нашли чертежи и заказали из франции фермы)
про румын
В. БОНДАРЕНКО.
Постепенно мы успели осмотреться. Венгры часто насиловали, румыны обирали.
Немцев мы боялись меньше. Они чувствовали свое превосходство и везде это
подчеркивали
М. ВДОВИН. Когда наши прорвали фронт под Сталинградом и окружили немцев, то немцы убрали оттуда румын, ведь они не смогли сдержать наступление Красной Армии. И вот эти румыны потянулись через Ростов где-то в декабре. Это было подобно нашествию саранчи. Они по несколько человек врывались в дома и сметали все подряд, тащили все подчистую. Но потом наши люди сориентировались. Смотрят, что румыны пошли грабить, звали немцев. «Пан, пошли, там румын». Немцы их били нещадно. Немцы были злы на них за Сталинград. И в нашем квартале немцы колотили румын.
В нашем
доме на постое расположились румынские солдаты. Был среди них один, его звали
Ион. Когда он уходил на войну, невеста подарила ему оловянный крестик. От нас
они ушли на фронт. Когда оккупанты отступали, то эти румыны зашли к нам. Они
отступали с Волги. Один взахлеб рассказывал о своих впечатлениях о Сталинграде.
«Там хозяйка — партизан, старик — партизан, домнишара (девушка) —
партизан, дети — тоже партизаны. И мы оттуда ушли. Там опасно». А я еще
смеялась, бравировала: «А кошки там, случайно, не партизаны?»
Л. ГРИГОРЬЯН. Румыны были сравнительно мирный народ. Воевать они не хотели, так — с боку припеку. Их ставили в основном на охрану, в гарнизоны. Их казарма была как раз рядом с бабушкиным домом, где мы жили. И я видел, как немец бьет морду румынскому офицеру.
На фото Соборный 61 и Черепахина
про наших
Тут без комментов.
Л. ГРИГОРЬЯН
Однажды
прихожу и вижу: дверь на первом этаже, где жил Полней Яковлев, открыта. Он был детским
писателем, редактором газеты «Большевистская смена». И вот я подзадержался на
минутку. Смотрю, выходит Полней с палочкой. Он прихрамывал. Маленький такой,
бледный ужасно. А за ним — два полицая. Я запомнил, что у них были черные
петлицы на кителях. Русские. Он на меня посмотрел с ужасом, боясь за меня, как
я понял. Его вывели. Тут же стояла машина. Я выглянул: со двора выводили,
инженера Шатохина. Теперь у нас на подъезде дома по улице Горького установлена
мемориальная доска. Вскоре выяснилось, кто их выдал, да и других жильцов дома —
тоже. Была у нас такая Ольга Дмитриевна Ларионова. Ее немцы назначили
уполномоченной по дому. Немцы, очевидно, ей хорошо платили за эту подлую
работу. После войны ее арестовали, дали семь лет. Она вышла как-то быстро. Видимо,
и там стучала. И вот такая психологическая деталь: все знали, какая она тварь,
и все равно с ней здоровались, и я в том числе. Она была совсем старая, упала,
сломала руку. Кто-то ей еще и молоко носил. Вот как незлоблив наш народ.
А. АГАФОНОВ. Многие эвакуировались. И весь наш огромный
двор был завален скарбом, который нельзя было увезти. Особенно много было книг
— классиков марксизма-ленинизма и другой политической литературы… Мы,
мальчишки, долго рылись в этих кипах, искали книжки с картинками. Среди этой
книжной макулатуры мы нашли письмо. Прочитали его. Оно нас поразило. Письмо
было из Москвы. Самое страшное: в нем писалось, что в Москве — паника, идет
эвакуация. И адресату рекомендовали поскорее уезжать из Ростова. Мы были
воспитаны в духе патриотизма и не понимали, откуда может быть паника, тем более
в Москве. Но адрес-то был нашего дома и фамилия адресата — Каганович. Вот тут
мы растерялись. На всякий случай (наверное, услышали эхо 37-го года) мы решили
письмо это предать сожжению, чтобы никто ничего не знал. Много лет спустя я
заинтересовался, был ли Каганович в этом доме, и кто он такой. Да,
действительно, в десятом подъезде, на втором этаже жил один из братьев Лазаря
Кагановича. Многие, живущие там сейчас, помнят эту семью. Она после эвакуации
вернулась в Ростов, но жили Кагановичи уже в другом доме. Хотя кто-то из
родственников этой семьи живет там до сих пор.
М. ВДОВИН. В первую оккупацию отец, его звали — Алексей
Николаевич, уходил из города. Эвакуации мирного населения практически не было.
Приехал сюда Семен Михайлович Буденный (это было в 42-м году) и сказал: я
Ростов в 20-м году брал, я его и оборонять буду. Для немцев здесь будет могила,
второй Севастополь. Для того, чтобы выехать из города, даже совсем недалеко,
нужно было иметь разрешение. Чтобы выехать в другой город, необходимо было
иметь вызов из этого города и согласие местных властей. Так вот, моя крестная
мать, старшая сестра мамы, жила в Грузии. Она прислала свое согласие принять
нас, справку Кутаисского горисполкома, что жилплощадью она обеспечена и может
приютить семью своей сестры. Куда только не обращалась моя мать, куда только не
ходила — и в милицию, и в городскую администрацию, разрешение на выезд не дали.
А. ЛЕНКОВА. Многое из того, что происходило тогда, позже некоторые выдавали совсем в других красках.
В середине шестидесятых годов «Вечерка» стала печатать повесть горьковского журналиста: «Ее звали Лида». О горьковской учительнице русского языка и литературы, которая учит ребят писать сочинения на тему героизма. А они, школьники, в том числе и собственные сыновья, не знают, что и она сама героиня. Все происходило в Ростове. Когда вошли немцы, эта отважная девушка разорвала телефонный провод, нарушила связь, что-то еще там натворила. А я тогда печаталась в этой газете, и ко мне пришли люди, живущие на пятом этаже нашего дома. С возмущением они стали рассказывать, как было на самом деле. А было так: знойным июльским днем, когда наши войска уже оставили эту часть города, а немцы в нее еще не вступили, обитатели маленьких домиков, то ли на Театральной, то ли на Доломановском бросились по магазинам. 15-летний Славка и его дружки катили головки сыра, бочонки с вином. Как рассказывала мне Славкина мать, Лида напилась и вышла на улицу. Увидели они спину немца, тянущего провод. А когда он удалился, Славкина мать подняла провод с земли, попробовала на изгиб и говорит: «Хорошо на него белье вешать». Пьяная Лидка: «За чем дело стало?». И отмотала ей с десяток метров. Когда немцы обнаружили порыв связи, подкатили к дому пушку и дали пару выстрелов по этому двору. После одного из них повалилась стена. Ею придавило 12-летнюю Дину Преснову, а мать ее убило. Так вот рассказ бабы Дуни, матери Славки дополнила мне эта самая Дина, которая жила со мной на одной лестничной площадке. Она тоже возмущалась тем, как из Лидки сделали героиню. Отец этой самой Лиды был белым офицером и всего скорее был репрессирован. Когда пришли немцы, она повесила его портрет в белогвардейском мундире. Завела дружбу с немецкими офицерами, разъезжала с ними на легковых машинах, кутила напропалую. Когда же осиротевшая по ее милости Дина приходила к ней попросить кусок хлеба, немец пугал ее пистолетом, а Лидка хохотала. Я рассказала об этом в редакции и повесть печатать дальше не стали.
Ш. ЧАГАЕВ. В городе были казино. Одно из них находилось в гостинице «Ростов», а другое на Газетном, там, где сейчас подземные туалеты. Там был огромный подвал. Немцы играли в карты, пили, женщин приводили. Почему я об этом знаю: мне рассказала моя мать, ее однажды затащила туда ее подружка Наталья, которая с немцами гуляла. Л. ГРИГОРЬЯН. Помню, где были публичные дома. Солдатский находился во Дворце пионеров, как говорили. А офицерский — на Соколова, ближе к стадиону «Динамо». Там были русские женщины. Но и в отдельных домах жили продажные женщины, это чтобы немцам далеко ходить не надо было.
8 марта 1943 года собрал нас, девчонок, замполит, поздравил с праздником, похвалил, что здорово работаем и сказал такую вещь: «Не все советские девушки такие, как вы. Есть, к сожалению, и другие. В газете «Голос Ростова» было объявление о том, что публичному дому для немецких солдат требуются сто красивых девушек. Так вот в первый же день было подано 300 заявлений…»
М. ВДОВИН. Наши люди вели себя по-разному. Были, конечно, и полицаи. Но наша квартальная нам помогала. Она нас предупреждала. Например, сказала: прячьте мешки, немцы будут ходить по домам и их собирать. Прячьте теплую одежду, ее будут отбирать для солдат немецких. Когда наши вернулись в Ростов, объявили, что все квартальные, старосты, полицаи, кто работал в администрации оккупационных войск, должны пройти регистрацию. Проверочный пункт находился на улице Красноармейской, 7, там, где расположен авиатехникум. Все, кто не ушел с немцами, пришел туда. Их раз — и до свиданья. Я учился тогда в 68-й школе, она работала на углу Пушкинской и Буденновского, здесь сейчас — архитектурный институт. Ходил в школу мимо этого регистрационного пункта. И видел, как женщины носили арестованным передачи. Некоторых после проверки выпустили, некоторые вернулись через десять лет, а кто вообще не вернулся. А потом этот фильтрационный пункт был в одну ночь ликвидирован.
Только война закончилась, пришли забирать мою сестру. Постучали ночью: тук-тук-тук. Забрали за то, что она при немцах работала посудомойкой в ресторане. Говорят: ты — комсомолка, ты должна была идти к партизанам, совершать диверсии. Просидела она пять лет.
Е. КРАСИЛЬНИКОВА. Позже, после окончания войны, стали в Ростов возвращаться те, кто был угнан в Германию, куда чуть и я не «загремела». Что они там делали, никто не знал. Но общественное мнение было таким: официальные власти всячески унижали этих людей, как будто они сами, по своей воле туда уехали. Их нигде не брали на работу. Находились и такие, кто показывал на них пальцем с осуждением. А в чем виноваты были эти люди? Ведь за укрывательство от работ в Германии грозил расстрел. Сколько они там настрадались, и здесь их за нормальных людей не считали.
На фото посол Японии в Германии генерал Осима в Ростов-на-Дону.
про немцев,тут сложно давать оценку..разные немцы были.
А. РАДЧЕНКО. Я немцев очень боялась. Особенно после одного случая. В соседнем квартале жила одна девочка. Просто красавица! На затылке узлом золотая коса уложена. Стройненькая. Было в ней что-то по-особенному привлекательное. До прихода немцев ходила в легком сарафанчике из тонкой материи. Ткань плотно фигурку облегала. Идет, а груди в такт шагам подрагивают. Крупные, упругие. Чего она из Ростова не уехала? Говорили: не хотела бабушку больную бросать.
Шла она раз по улице. Еще, запомнилось, узелок какой-то в руке несла, а на голове платок намотан, прямо по самые глаза, чтобы внимания меньше к себе привлекать. Да еще и прихрамывала нарочно. Навстречу шли немцы. Человек пять-шесть. Гогочут. Пьяные, наверное. Один на нее пальцем и показал. Окружили они ее, затащили в наш двор. Она кричать, да кто поможет? Немцы ее раздели. Двое за руки держали, двое за ноги — на весу… Сначала она пыталась барахтаться, а потом затихла. Они так и оставили ее во дворе. Оделась она, села. И долго-долго плакала. Я подошла, она даже голову не подняла. Ее потом в Германию на работы угнали.
М. ВДОВИН. У нас на квартире немцы не стояли, хотя у всех окрест они были. Спас случай. Остановилась возле дома колонна немецкая. Зашел квартирьер посмотреть обстановку. А на столе лежала пачка светокопий чертежей — отец был инженером. Это были старые чертежи, использовались на завертку. Немец их увидел: «Вас ист дас?» Что, мол, это такое. А мать говорит переводчику: «Мой муж инженер, это его материалы». — «Пан инженер! — почти с благоговейным почтением вымолвил немец, — никс квартир» и вышли. Что-то написали мелом на воротах. И с тех пор они больше не приходили. Но некоторым семьям, у кого стояли немцы, они помогали и делились пайком. Но приходилось делиться и женщинами.
К. ФЕДОРОВА: Мы жили в селе Самарском, но в Ростов приходили менять продукты. Привозили отруби, семечки. Покупали в основном мыло. Однажды приехали со старшей сестрой и попали на старом базаре в облаву. Документы у нас были такие бумажка с фотографией.
Надписи так повытерлись, что еле-еле можно было прочитать фамилию. И вот облава… У кого документов нет, забирали в Германию. Нас с сестрой толпа разбросала в разные стороны, а документы ее были у меня. Сестру мою и взяли. Повели в подвал. Она плакала, кричала: «У меня дети маленькие, а документы у сестры». Один из охранников услышал это и толкнул ее в другую дверь: иди и выйдешь как раз на улицу. Она вышла, и мы с ней встретились на углу.
В. ВИННИКОВА Немцы были, конечно, разные. Одни наглые, другие старались не обижать наших. Показывали фотографии своих семей. Некоторые ругали Сталина и Гитлера. Ругали — войну, у нас дети, не хотим воевать. Были случаи и комические. Немец, который жил у соседки, пришел с гулянки поздно, лезет в окно. Она его кроет, как попало. Он: «Лена, Лена, извини».Немцев я старалась избегать. Один раз к нам заехал во двор мотоциклист. Бабы сидели на скамеечке. Он у них стал что-то спрашивать. Они рукой показывают на мою квартиру. Слышу — стучит. Заходит, говорит: «Папа, папа». И показывает свою ширинку. Я испугалась. Думаю, сейчас приставать начнет: «Папы, — говорю, — нет мол». Он — свое. Оказалось, он просит штаны мужа, его порвались. Дала я ему брюки. А он просит свои зашить. Увидел, что у меня куча детей. Сел на мотоцикл, уехал. Вскоре приезжает. Штаны его готовы. Я быстро зашила, у меня машинка была, потому-то бабы ему на меня и показали. Достает кулек с конфетами и большую буханку хлеба. «Киндер, киндер», — кивает на детей. А потом показывает чуть выше колен и еще выше: «Киндер, киндер» — и машет рукой в сторону, как бы говоря — у него тоже дети есть
А. ПАНТЕЛЕЕВ. Вышел я как-то вечером на санках покататься. А санки у меня отличные были, дедовские. Вся улица мне завидовала. Рядом с нашим домом был штаб. Подходит офицер и давай на мои санки чемоданы грузить. Потом показывает: «Вези!» Впрягся я. А в гору тяжело тянуть. Правда, немец мне иногда помогал, снизу подталкивал. Привез я его чемоданы на вокзал. Он мне дает блок сигарет и блок шоколада. Я обнаглел: «Пан, мало». Немец мне пинка под одно место. Я за санки — и домой. Прихожу, а мать мне еще добавила. За меня испугалась, где я так поздно шатаюсь. А потом кинулась обнимать — живой!