О концентрационных лагерях в цифрах (часть III)
Видео с канала Асафьев Стас
О концентрационных лагерях в цифрах (часть II)
Видео с канала Асафьев Стас
О концентрационных лагерях в цифрах (часть I)
Видео с канала Асафьев Стас
Тётя Катя: война, месть старой ведьмы, оккупанты
Сегодня расскажу вам жуткую историю в стиле писателя Александра Бушкова, только в отличии от его выдумок мне её поведал мужик простой, скучный, не религиозный, и вообще без фантазии. Совсем-совсем. Работяга до мозга костей.
Отец его Григорий в войну был пятнадцатилетним подростком и жил в селе которое немцы оккупировали уже к концу августа 1941 года. Село было до войны справное проживало там несколько сотен человек, был клуб, школа, даже больница и церковь. А ещё была всамделишная ведьма. Вот вам крест. Самая что ни на есть настоящая, жуткая, со змеиными ярко-зелёными глазищами, и шестью пальцами. Звали её все тётей Катей.
Тётя Катя была пришлая, притопала в село вместе с мальчонкой, видать сынишкой, как раз в начале нового века. Бабка Гришина утверждала, что в январе 1900 года. когда снег под подошвами хрустел особенно подозрительно и тревожно. Понравилось ей почему-то у них. Остались, купив дом одной уехавшей в город вдовушки. Пользовала она молодок желавших плод скинуть, варила любовные зелья, хвори разные лечила и животных на бойне делала смирными, словно и не живыми. В сёлах и деревеньках вокруг были и свои гадалки, знахарки и колдуньи, не без этого, но по сравнению с тётей Катей они мелочь, к тому же боялись её как огня. Ивашка ведьмин сын ещё в 1919 году сбежал с закадычным другом Васькой на фронт, говорят воевал под командыванием Будённого. Хорошо воевал, храбро, неоднократно награждался. Потом в ЧОН служил, там его в 1927 и убили. А товарищ его - мельников сын, тот что подбил на побег, вернулся. Токмо без руки. Пришёл к тёте Кате и на коленях целый день возле её порога в грязи простоял - бледный, синяки под глазами, кашляет словно внутренности сейчас выхаркает и рыдает. Старуха простила его, да ещё и выходила. Выжил. И стал Васька-культяпка отцом Василием - настоятелем местной церкви. Когда нацисты по селу-то шариться начали только он один людей то и успокаивал, призывал не провоцировать иродов и ждать нужного часа. "Сложно? А вы ждите. Всё будет. Я знаю".
А мальчишки ждать не хотели и Гришка тоже. Попытались они как то стащить у немцев пару винтовок (чтобы в лес к партизанам сбежать) да и были пойманы. Вот отец Василий тогда парней и спас, если бы не он расстреляли бы их на месте. Отдал свою жизнь за жизнь детей. "Ну и что, что четырнадцать и пятнадцать лет! Всё равно дети".
Гриша плакал, размазываемая слёзы по лицу, но к тёте Кате отправился сам. Хотя боязно конечно было. Вдруг в лягушку превратит или жука навозного. Она может! Рассказал ей о смерти отца Василия и своей роли в ней. Ничего ведьма не сказала только отправилась взглянуть на тело отца Василия который за эти годы стал ей как сын.
Каким-то образом сумела забрать останки для похорон. Хотя... до этого она вылечила флюс немецкому офицеру и тот ей был благодарен.
Отца Василия хоронили всем селом. Вот только тётя Катя не пришла землицу на гроб его кинуть. Всё её ждали, а она вредная не проводила товарища сына в последний путь. "Нет его уже здесь и стоны ваши он не слышит", - сказала ведьма запахнувшись в чёрный платок и запираясь на засов.
А на следующий день парочка мордастых ефрейторов измывавшаяся над священником перестреляла друг друга по пьяни. А командовавший ими офицер повесился ещё через сутки. Да так неловко, что позвоночник лопнул и голова с телом разделились. То ещё зрелище было.
Только Гришка всё равно чувствовал себя виноватым и тёрся возле дома ведьмы с утра до вечера. А та что-то задумала. Варила в котле нечто жутко вонючее (дым из трубы коромыслом), да за дверью шептала страшным голосом. А ещё плакала, иногда. Жалостливо так, как ребёнок.
Наступила суббота и тётя Катя взяв с собой корзинку с той, что за грибами, да травами ходила и отправилась в центр. Туда где в здании бывшего сельсовета стояла немецкая комендатура.
Гришка с сотоварищами крался за ней и удивлялся чего это ведьма напялила белый платок. Никогда её в таком не видел. Она вообще носила всё чёрное. Как ворона.
Внутрь ребят конечно не пустили, но они уселись нас ступени закрытой церкви и ждали когда тётя Катя обратно домой пойдёт. А она не пошла. Зато внутри здания так полыхнуло, что их всех окон и дверей столбами огонь забил. Мальчишки даже сказку про змея Горыныча вспомнили. А потом двухэтажный сельсовет начал гореть. Да не просто гореть, а плавиться словно пластмасса, аль шоколад вместе с немцами внутри. И ведь вот что самое странное - ни запаха, ни дыма от этого пожарища не было. Да и полыхнуло всё без обычного шума. Уж взрывов-то ребята насмотрелись в июле и августе.
Странно, но немцы все погибли, человек шестьдесят их было не больше. Как так? Не объяснить. А тётю Катю селяне нашли посреди выгоревшего дотла здания целенькой (только подол юбки чуток подрумянился), лежащей на спине. Женщина улыбалась смотря в небо и на белом платке её не было ни единого пятнышка.
НАД ГОРОДОМ ГРЕМИТ ВОЕННАЯ ГРОЗА
Сначала я ничего не понимал, не знал, что творится в городе после прихода оккупантов. Тем временем что-то в городе происходило. Взрослые тихо переговаривались между собой, делясь впечатлениями о каких-то событиях. Я улавливал только обрывки тревожных фраз. О некоторых событиях при мне взрослые рассказывали друг другу подробности. О чем-то я догадывался, кое-что запоминал. Но тогда далеко не все было понятным. Только спустя несколько лет, когда я прочитал описание боевых действий на Кавказе и познакомился с их анализом в книге Маршала Советского Союза А.А.Гречко "Битва за Кавказ" и в некоторых других книгах, мне более полно стала ясна картина этой битвы и тогдашняя ситуация в нашем городе. Вот один из первых боевых эпизодов того времени.
После захвата города немцами истребительный взвод курсантов местного танкового училища под командованием лейтенанта Маркова в ночь с девятого на десятое августа 1942 года залег за южной окраиной города на пустынном правом берегу реки Подкумок. Когда небо на востоке слегка посветлело, и звезды начали гаснуть, взвод тихо перешел Подкумок и подошел к мясокомбинату, где скопилось много немцев, стояли мотоциклы и автомашины. Наверное, в это время немцы крепко спали. Провожатыми у курсантов были два пятнадцатилетних школьника, учащиеся средней школы № 5 города Пятигорска Виктор Дурнев и Эдуард Попов. Они хорошо знали все тропки, все ходы и выходы. Задачей взвода было внезапно напасть на немцев и вызвать у них панику. Ворвавшись во двор мясокомбината, курсанты открыли стрельбу из автоматов и винтовок. Захваченные врасплох фашисты выскакивали из помещений и падали под огнем курсантов. Ухали взрывы гранат, вражеские машины вспыхивали, словно сухой хворост. Вызвав переполох у фашистов, и подложив взрывчатку под основные корпуса комбината, курсанты быстро отступили и ушли за Подкумок. Этот случай уже утром стал известен жителям города, и они его долго обсуждали.
На следующее утро в центр города ворвался трактор "Комсомолец", закованный в броневые3листы. Машина с бойцами под командованием лейтенанта Пестова прошла по Советскому проспекту (потом проспект Кирова) до самого вокзала, уничтожая пулеметным огнем растерявшихся гитлеровцев. В течение дня трактор трижды появлялся на улицах города. Во время третьей вылазки в трактор попал фашистский снаряд, трактор загорелся, его экипажпогиб.
Эти два события всколыхнули население. Группа ребят в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет задумала объединиться в подпольную организацию "Юнные чапаевцы" для борьбы с фашистами. "Город сопротивляется, будем сопротивляться и мы", ‑ так решили ребята. Они поделились своими планами с мамой одного из них, учительницей Н. Е. Бондаревской, которая стала руководителем, наставником и помощником ребят.
Тем временем немцы обживали город. На улицах стояли полевые кухни. Возле них толпились загорелые солдаты в коротких, выше колен, серо-зеленого цвета штанах и в рубашках с засученными рукавами. Они ели из плоских котелков и разглядывали дома и прохожих. Дни стояли жаркие. В парке "Цветник" полуголые солдаты из ведра обливались минеральной водой Лермонтовского источника. Витрины и двери магазинов были разбиты, на тротуарах сверкали осколки витринного стекла. Всюду висели чужие флаги ‑ красные с белым кругом в середине полотнища, а в кругу ‑ черная свастика. Удалось услышать разговор соседей:
‑ Почему у них флаги красные? Ведь красные флаги ‑ наши, советские! ‑ спросил один.
‑ Так ведь они тоже считают себя социалистами. Строят социализм. И партия Гитлера называется Национал-социалистическая немецкая рабочая партия. Это чтобы легче было народ обманывать, околпачивать. И ведь околпачили! Вон сколько сюда околпаченных прибыло!
Везде на улицах ‑ на столбах, заборах, стенах домов ‑ были расклеены приказы немецкого командования. За каждой их строкой стояла смертная казнь ‑ за хранение оружия и военного имущества, за укрытие партизан, солдат и офицеров нашей Красной Армии, за появление на улице после восьми часов вечера. Вот один из приказов для населения, сохранившийся среди наших бумаг:
"Все население обязано сдать в комендатуру имеющееся оружие, боеприпасы, военное снаряжение и радиоприемники. Кто не выполнит приказ, будет расстрелян".В другом таком приказе говорилось, что тот, кто поможет поймать или уничтожить членов "любой красной банды", пленных беглецов, скрывающихся бойцов и командиров Красной Армии, коммунистов, работников советских учреждений и членов их семей, получит 10 000 рублей вознаграждения, либо право первоочередного получения продуктов, или право на участок земли.
А вот что писалось в одном из приказов для немецких солдат:
"Чтобы в корне подавить недовольство местного населения, необходимо по первому же поводу предпринимать наиболее жесткие меры. При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь населения абсолютно ничего не стоит и что устрашающее воздействие возможно лишь путем применения необычной жестокости. В качестве наказания за жизнь одного немецкого солдата должна применяться смертная казнь пятидесяти-ста человек."
В другом приказе для солдат говорилось:
"...все лица, заподозренные в помощи красным, должны быть расстреляны, скот и продукты конфискованы, деревни сожжены дотла".
Немецкая военная комендатура приступила к выявлению коммунистов, работников советских учреждений и их семей. На улицах Пятигорска появились люди с нашитой на груди белой или желтой шестиконечной звездой. Это были евреи. Им запрещалось посещать магазины, появляться в общественных местах и выезжать из города. Такую звезду пришил к своей одежде один из наших соседей ‑ одинокий симпатичный молодой мужчина, фотограф, живший в крайней комнатке нашего дома.
За время пребывания немецких войск в Пятигорске с 9 августа 1942 года по 11 января 1943 года были уничтожены все культурные учреждения. В домике-музее великого русского поэта М. Ю. Лермонтова были размещены солдаты. Документы и имущество музея, а также картины Ростовского музея изобразительных искусств, находившиеся здесь на хранении, среди которых были произведения лучших русских и иностранных художников, были вывезены в Германию. Туда же немцы отправили несколько тысяч жителей города Пятигорска, среди которых было 800 юношей и девушек. Немцы вывозили также коров и пшеницу.
В таких условиях начали действовать ребята из подпольной организации "Юные чапаевцы". Они собрали радиоприемник и стали слушать сообщения из Москвы о событиях на фронте. На листках из школьных тетрадей ребята вручную писали листовки и расклеивали их в людных местах. В одной из листовок было написано:
"Дорогие товарищи! Не верьте фашистским гадам! Немцы получают здоровые оплеухи от Красной Армии. Пятигорск скоро снова станет советским... Победа будет за нами!"
На другом листке была нарисована карикатура на Гитлера с фигой под носом, а ниже ‑ стихи"Рады фрицы, Гитлер рад ‑
Дорвалися до Кавказа.
Но не взять вам Сталинград.
Там вы сгинете, заразы!"
Однажды листовку удалось прицепить на спину полицаю, дежурившему на базаре. Почти полчаса он прогуливался в базарной толкучке с такими стихами на спине:
"Длиннорукая горилла
По немецки говорила,
Будь на этом свете бог,
У нее б язык отсох".
В городе проводились обыски, облавы и аресты. Чаще всего облавы устраивали на верхнем городском рынке. Людей арестовывали сотнями - дома и на улице за неосторожно сказанное слово, по малейшему подозрению, за косой взгляд и просто потому, что лицо человека не понравилось полицаю. Городская тюрьма была переполнена. Подвалы гестапо и бывшей армянской церкви были набиты битком. Стало известно распоряжение начальника гестапо в Пятигорске с таким воинским званием "гауптштурмфюрер СС" Генриха Винца немецким солдатам: "Даже если из ста задержанных виновным окажется только один, вас это не должно волновать. Невиновных не выпускать. Чем меньше живых свидетелей, тем лучше. Германия от этого внакладе не останется". Расстреливали людей во дворе тюрьмы и в других местах. Только в одном месте ‑ с северной стороны горы Машук в старых каменоломнях после освобождения Пятигорска было обнаружено около трехсот трупов граждан русской национальности. Сюда немцы привозили из тюрем мужчин и женщин, иногда полуживых от ужасных пыток, и расстреливали. Чтобы не тратить патроны и время на расстрелы, Винц заказал для города две специальные машины, которые немецкие солдаты прозвали "пекарни" или "газваген", а наше население ‑ "душегубками".
Эти машины ‑ порождение злобного людоедского ума ‑ появились в Пятигорске 15 августа. Они прибыли из города Ставрополя. Там 10 августа в этих машинах умертвили 660 больных, лежавших в клинике. Теперь машины стали работать в Пятигорске. Полицаи выволакивали из подвала гестапо изувеченных, полураздетых людей и дубинками загоняли их в кузов машины, куда могли поместиться 70-80 человек. Набив кузов до отказа, захлопывали дверь. Немец-шофер включал мотор, который сильно гудел. Выхлопные газы автомобиля попадали в плотно закрытый кузов. Из душегубки раздавались крики задыхающихся людей. Чтобы их заглушить, полицаи на полную громкость включали стоявший рядом с машиной граммофон. Вскоре в кузове всестихало, и машина увозила свои жертвы за город, за гору Машук, в сторону Комсомольской поляны.
Зная все это, еще со времен войны у меня выработалась привычка, которая не забылась до сих пор: как только где-то на улице я почувствую запах выхлопных газов автомобиля, я задерживаю дыхание и не дышу, пока не выйду в зону чистого воздуха. И если приходится помогать кому-то вытолкнуть из колдобины застрявший в ней автомобиль, я стараюсь так стать позади него, чтобы выхлопные газы на меня не попадали.
С тех пор как в Пятигорск прибыли душегубки, ребята из группы "Юные чапаевцы" ломали головы: как уничтожить их или хотя бы вывести из строя? Помог случай. Однажды Виктор Колотилин, Виктор Дурнев и Юра Бондаревский (их имена мы узнали только после освобождения города) вытащили из немецкого грузовика три круглые коробки болотного цвета, которые оказались противотанковыми минами. С их помощью ребята решили взорвать душегубки. Эти машины работали в строго определенные часы ‑ перед заходом солнца. Ездили они всегда одной и той же дорогой ‑ по улице Власова, куда выходили ворота гестапо. Сделав свое страшное дело, машины возвращались в город в сумерках, после комендантского часа. Это облегчало, но и усложняло задачу. Хорошо, что не будет лишних глаз. Однако в любой момент можно нарваться на автоматную очередь патруля. Но, как говорят, волков бояться ‑ в лес не ходить.
Учительница Н.Е.Бондаревская пошла вместе с ребятами. Они спрятались в кустах у подножия горы Машук и дождались комендантского часа. Было безлюдно. Ребята выбрали место, где улица Власова была узкой и немощенной, выкопали саперной лопатой неглубокие ямки и заложили в них мины так, чтобы подорвались сразу обе машины, обычно следовавшие почти впритык друг за другом. Мальчишкам до смерти хотелось своими глазами увидеть, как взлетят на воздух ненавистные машины. Но Нина Елистратовна твердо сказала:
‑ Это ненужный риск. Будет облава. Идемте домой, переночуете у нас.
Через некоторое время, сидя у Бондаревских ребята услышали взрывы, приглушенные расстоянием. Обе ненавистные машины сгорели. С ними было покончено. Других таких машин перегнать в Пятигорск немцы уже не успели.
Однажды к парку "Цветник" подъехала легковая машина. Немцы пошли в кабаре обедать. Ребята подождали момента, когда поблизости никого не будет, и взяли из машины кожаный офицерский планшет. Там оказалисьсовершенно секретные документы. Их передали Нине Елистратовне. Она попыталась их прочитать, но ей это не удалось, так как она знала немецкий язык плохо, как говорят, "с пятое на десятое". И сейчас она очень ругала себя за то, что в школе и в институте учила его кое-как. А ведь какой-то мудрец недаром сказал: "Человек столько раз человек, сколько он знает иностранных языков". Хорошо, что через знакомых документы удалось переправить нашему командованию. Они оказались очень важными.
На мотороремонтном заводе немцы изо всех сил старались организовать работу хотя бы одного цеха. Двор завода был полностью забит неисправной техникой: здесь стояли и танки, и автомашины, и мотоциклы. Специалистов на заводе не хватало. Осталась зеленая молодежь, да старики-пенсионеры. Старики прикидывались совсем немощными инвалидами, выжившими из ума, и отлынивали от работы как могли. Молодежь была и того хуже. Подростки тыкались, словно слепые котята, не умея обращаться не только со станками, но даже с тисками и напильником. Среди молодых рабочих было несколько членов подпольной организации "Юные чапаевцы".
Как-то немцам удалось организовать ремонт нескольких автомашин. После ремонта автомашины выехали с заводского двора, пересекли улицу и остановились. Двигатели заглохли. Суматошно что-то выкрикивали офицеры, взвизгивали стартеры, но машины не заводились. Немцы начали расследование. Им потребовалось немного времени, чтобы выяснить: топливные баки и трубопроводы машин были забиты кусочками мыла. К счастью, гитлеровцам не удалось установить, кто совершил эту диверсию. Но порядки на мотороремонтном заводе после этого случая ужесточились.
Обсудив обстановку на заводе, подпольщики решили, что нужно прекратить открытый саботаж. Это слишком опасно. Могут начаться аресты. Нужно действовать по-другому: подсыпать песок в смазочное масло и в различные механизмы отремонтированных машин, но понемногу, чтобы его обнаруживали не сразу, подстраивать поломку станков, но так, чтобы это выглядело случайной, непреднамеренной поломкой. Решили также доставать мины с часовым механизмом и ставить их на отремонтированную технику так, чтобы они взрывались далеко от завода. Нужно больше таких дел, но меньше разговоров, чтобы какой-нибудь предатель или провокатор не узнал о делах подпольщиков.
А в городе немцы продолжали усиливать репрессии Вывесили объявление, в котором предлагалось всем евреям 5 сентября прибыть на площадь к старым Кавалерийским казармам с самыми необходимыми вещами и продуктами на одни сутки. Это утро было тихое, солнечное. Местами стоял тонкийслой тумана. Сотни людей брели к Кавалерийским казармам с сумками, чемоданчиками или небольшими тележками с пожитками. В основном это были женщины, старики и дети разного возраста.
В это утро ушел туда и наш сосед, фотограф. Соседки, предчувствуя недоброе, отговаривали его, предлагали скрыться у знакомых или вообще уйти из города в деревню. Сосед их всех успокаивал и себя тоже: "Если говорят, чтобы мы шли с продуктами, значит, ничего страшного произойти не может. Видимо, отвезут нас на какое-нибудь поселение". С этими словами он ушел, и больше мы его не видели.
Нам потом рассказали, что было дальше. В конце улицы Анджиевского, по обеим сторонам, выстроились немецкие солдаты с автоматами наизготовку. Некоторые из них держали на поводках откормленных овчарок. У Кавалерийских казарм стояли десятки грузовиков, крытых зеленым брезентом. Просторная площадь была оцеплена жандармами и полицаями. Всем собравшимся гражданам было приказано все вещи оставить на площади, их, мол, доставят следом. За их сохранность, как сказали, отвечает немецкое командование. Началась посадка на машины. Набитые до отказа, они одна за другой покидали площадь. К часу дня около трех тысяч евреев были доставлены в город Минеральные Воды, к противотанковому рву, вырытому гражданским населением у подножья горы Змейка еще до прихода гитлеровцев. Здесь, у этого рва, ни в чем не повинных людей убивали с часу дня до позднего вечера, не пощадив никого, даже грудных детей. А их вещи, оставленные на площади у Кавалерийских казарм, фашисты растащили сразу же, как только с площади ушла последняя машина.
Узнав об этой расправе, ребята задумали отомстить фашистам. Помог случай. Им стало известно, что через несколько дней в Пятигорск прибудет генерал фон Клейст, командующий немецкими войсками на Северном Кавказе. Он собирался провести в театре города совещание высшего офицерского состава. Немцы рвались через Кавказские перевалы к нефтяным промыслам на Апшеронском полуострове. Гитлер бросил сюда отборные горные дивизии, прошедшие усиленную подготовку в горах ‑ Австрийских Альпах. Но все безуспешно. В горах Кавказа шли жестокие беспрерывные бои. Тысячи гитлеровских солдат остались на ледяных кручах Кавказа. Организуя совещание в Пятигорске, фон Клейст хотел поднять боевой дух своих войск и отработать тактику дальнейших боевых действий против Красной Армии.
Ребятам удалось сообщить о совещании командованию наших войск. Из-за линии фронта пришло известие, что в день совещания на город будет совершен налет нашего бомбардировщика. Ребятам передали пистолет-ракетницу и сказали, что следует подняться на гору Машук, и как только появится наш самолет, нужно будет трижды выстрелить в сторону театра. Просигналить ракетами и сразу скрыться.
В Пятигорск начали съезжаться немецкие офицеры. Гостиница "Бристоль" (теперь "Машук") была заполнена до отказа. В день совещания ребята кружными путями, чтобы не наткнуться на патрулей, забрались на склон горы, откуда был хорошо виден весь город. Самолет появился не с востока, откуда его ждали ребята, а с юга, из-за гор. Он медленно летел к городу. Я видел этот самолет и три красные ракеты, по широкой дуге ушедшие к театру. Почти одновременно с противоположной стороны, из-за Горячей горы взмыли три зеленые ракеты. Это действовала дублирующая группа подпольщиков, где были взрослые. На центр города упало несколько бомб. Только на следующий день ребята (и мы тоже) узнали, что к намеченному часу совещание, к счастью, еще не началось. К счастью, потому что бомбы в театр не попали. Его только слегка зацепило осколками и повредило облицованный плитками фасад. Видимо, с большой высоты летчики не разглядели театр, который по площади примерно одинаков с окружающими зданиями. Одна из бомб попала прямо в гостиницу "Бристоль", где было много высших немецких офицеров, другая угодила в ближайший санаторий, куда с разных фронтов приезжали раненые офицеры и отпускники. Убитых и раненых гитлеровцев было больше сотни.
Генерал фон Клейст не пострадал, но совещание отменил и уехал из города разгневанный. По городу снова покатилась зловещая волна арестов и обысков. Среди немецких солдат и полицаев был распространен приказ командования по усилению борьбы с партизанами и подпольщиками. В одном из пунктов приказа было записано: "Особенно нужно остерегаться повсюду снующих мальчишек советской организации ‑ пионеров".
Провал мальчишеской организации "Юные чапаевцы" произошел неожиданно. Бежавший по улице Юрий Карпов наткнулся на полицая. Тот, заподозрив недоброе, задержал Карпова и отвел в полицию. В оправдание, почему бежал, мальчишка мог сказать что угодно. Например, что бежал от бродячей собаки, от драчунов-мальчишек с соседней улицы. За язык, как говориться, его никто не тянул. Но он рассказал об организации, выдал сначала одного товарища, потом постепенно назвал всех. По его доносу все ребята и их мамы, включая учительницу, были арестованы. Они погибли в застенках гестапо. При освобождении Пятигорска нашими войсками Карпов сбежал с немцами. Его видели на подводе, груженной чемоданами награбленного добра, наверное, украденного у арестованных товарищей. Но в 1950 году он был пойман, привезен в Пятигорск, где был осужден за предательство и измену Родине. И лишь тогда нам стали известны некоторые подробности деятельности группы ребят «Юные чапаевцы», о которых я рассказал.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ СУДЬБА Воспоминания Ирмы Мартенс, матери певицы Анны Герман
Про певицу Анну Герман было снято множество фильмов. Последний из них - сериал "Тайна белого ангела" с Йоанной Моро вышел в далёком 2012 году. Конечно, многие оставили положительные отзывы, ведь память о великой певице и её дивном голосе жива до сих пор. Однако, у ближних женщины сериал вызвал сугубо негативные эмоции, ведь художественного вымысла и журналистских домыслов оказалось куда больше, чем реальных фактов. Это и несоответствие возраста Анны Герман в детстве и актрисы, игравшей её, и сцены пения Анечки с романсом "Гори, гори, моя звезда", который стал почти единственной песней в исполнении Герман в течение всей её жизни, и непонятный чекист Валентин Лавришин из НКВД в исполнении Башарова, домогавшийся и преследовавший Ирму Мартенс якобы из-за того, что та ему ОТКАЗАЛА когда-то, хотя в реальной жизни его вообще не существовало никогда! В рамках данной статьи же мы расскажем Вам реальную историю этих людей, согласно воспоминаниям самой пани Ирмы.
Спустя несколько десятков лет, которые минули со времени моего выезда из Советского Союза, я возвращаюсь в воспоминаниях к минутам, там проведенным. Я пишу о моих предках - голландских эмигрантах, которые, руководствуясь великой надеждой, переселялись в Россию - прекрасную и огромную страну. Пишу о счастливом детстве, годах учения, работы, о времени великого беспокойства и странствий, вызванных бегством и розысками.
И когда я думаю о России, я думаю о песне:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек;
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
У меня перед глазами - в то время Великая Сибирь - край, который сердечно всех принимал. За тех, кто попадал туда, власть была спокойна. Мало кто оттуда возвращался.Когда мне было шесть или семь лет, мать рассказала мне о нашем происхождении. Тогда я и узнала, что родиной моих предков была Фризия - местность на севере Голландии, откуда мой предок по материнской линии эмигрировал в Россию около 1850 года.
Предок этот, меннонит, мой прапрадед граф Йохан Фризен, покинул Голландию вместе с тремя сыновьями. Четвертый сын остался во Фризии, чтобы управлять хозяйством и заботиться о банковском счете. Увы, все имение он проиграл в казино. Прапрадед, узнав об этом, сказал: «Теперь обратного пути нет и нет графского титула!» На счастье, он привез в Россию тринадцать возов наиблагороднейших семян, саженцев, а также немало движимого имущества и людей, которые работали у него в имении. Там, где он поселился, он вскоре распространил высокоразвитую голландскую культуру земледелия.
Предки по отцовской линии тоже были переселенцами из Голландии, но о них сохранилось меньше сведений. Благодаря рассказам матери я поняла, почему в доме говорили не по-русски, а по-голландски. Семья наша жила в колонии Великокняжеское, основанной голландскими переселенцами в 1863 году. Было это в прекрасном кубанском краю, недалеко от Невинномысска. Кубанская область граничила на севере со Ставропольской губернией, на юге достигала Кавказа, а на западе ограничивалась побережьем Азовского моря.
Я родилась 15 ноября 1909 года в Великокняжеском. В 1911 году на свет появился мой брат Вильмар, а в 1920-м - сестра Герта. Были у меня еще старшие родственники со стороны отца: Катарина, Давид, Генрих и Ханс. Вместе с родными было нас девятеро. Мой отец - Давид Петрович Мартенс родился в 1863 году, а мать - Анна Мартенс, урожденная Фризен, - 18 января 1886 года в Великокняжеском. В мое детство и отрочество еще были живы дед и бабка со стороны матери, которые незадолго до революции вступили в общину адвентистов.
Бабка Катарина Ивановна (1859-1922), в девичестве и по мужу Фризен, - суровая, степенная и бережливая, была родней немецким Сименсам. Дед - Абрам Яковлевич Фризен (1857-1929) одно время владел гостиницей на Украине, строил элеваторы прирасположенной недалеко от Великокняжеского железнодорожной станции Богословская. Еще он собственноручно делал очень красивую мебель. Помню его фотографию - во фраке и шелковом жилете с золотыми пуговицами и с цилиндром на голове. Мама рассказывала, что, управляя гостиницей, он укрывал в ее подвалах евреев во время погромов.
Вокруг колонии раскинулась до самого горизонта степь. В больших садах возле домов с весны до осени росло множество сортов цветов, запах которых перемешивался с запахом степных трав. В ясные дни на заре сверкали нежные, безупречно белые, как бы висящие над горизонтом, далекие вершины Кавказа. Зимой тридцатиградусный мороз сковывал степь и жилища, а укрывающий все снег придавал окрестностям сказочный облик. Да. Прекрасно было в Великокняжеском.
* * *
Мы жили в небольшом каменном доме, скромном, стоящем на Почтовой улице. Были в доме три комнаты и кухня, в покои эти входили через пристроенную переднюю. В самой большой комнате висела прекрасная керосиновая лампа на тридцать свечей с абажуром. С другой стороны дома располагались, по старинному голландскому обычаю, конюшни и хлев. Туда входили прямо с кухни. Напротив дома был выстроен каретный сарай, вмещавшийразные средства передвижения тех времен: карету, линейку, двуколку, бричку и фаэтон - отец служил волостным курьером. Еще у нас было небольшое хозяйство. Родные арендовали, кроме этого, десять десятин земли, платя по пять рублей за одну десятину в год, чтобы был корм для коней и основные продукты - мука и масло. В саду росли абрикосы, вишни, сливы, несколько персиковых деревьев. Все владение было окружено, как изгородью, шелковицами, а перед домом, где был цветник с розами, стояли три ясеня, очень высокие, которые казались бодрствующими над жильцами дома верными стражами
Недалеко от нашего дома, на пригорке, был построен большой дом из красного кирпича - Народный дом, в котором проходили игры, встречи, театральные представления, также и школьные. Я выступала там неоднократно. В спектакле о французской революции я, одетая в розовое платье и черную шляпку, играла даму.
Еще в Народном доме показывали фильмы. Часто вместе со школьными подругами мы смотрели сквозь стекло в зал, завороженные действием, плывущим на экране. Во время революции в доме том разместился полевой госпиталь. Поблизости стояла евангелическая церковь, к которой вела аллея. Очень мне нравилась эта церковь -белая, простая, с высокими ступенями. Среди знатных последователей веры евангельской выделялось богатое семейство Эвертов. Одна из их дочерей, очень красивая, была женой пастора.
* * *
Колония Великокняжеское, основанная голландскими переселенцами, а может быть, их потомками, рожденными уже в России, становилась местом, где охотно селились люди других народов - немцы, поляки, русские. Скорей всего, привлекали их к этому лад, порядок, достаток и хорошая организация жизни работящих людей. Знаю, что так было и в других голландских колониях. Я помню фамилии и семьи некоторых поляков, живших в Великокняжеском. Напротив нашего владения держал маленький магазин пан Гюнтер.
Немного дальше, тоже на улице Почтовой были дома двух братьев Жаков - Рудольфа и Хенрика. Помню еще семью Дылеских и главу семейства, вправлявшего кости, если кто-то вывихнул руку, ногу, или повредил позвоночник. Мы, потомки голландцев, выговаривали эту фамилию как «Деляшце». Жило в великокняжеском еще семейство Кочмарков, а в недальнем Невинномысске принимал пациентов доктор Венцковский - «Frauenarat», пользовавшийся огромным уважением. Мужем моей тетки был поляк Радовский, а у мамы был двоюродный брат - лекарь Петр Завадский. Он тоже пользовался большим признанием, и когда приезжал к нам, с визитом, это было событием. В Великокняжеском и окрестностях жили, вместе с католиками и православными, адвентисты и католики - прихожане костела, бывшего в двенадцати километрах в станице Рождественской. Все эти люди жили согласно, независимо от национальности и вероисповедания относясь с уважением и пониманием друг к другу. С течением лет изменялся и стирался первоначальный голландский характер колонии.
Последствия революции 1917 года не раз охватывали тихое Великокняжеское. Зловеще дали о себе знать они в 1919 году, когда Советская власть арестовала двоих моих братьев - Давида и Генриха. Их обвиняли в том, что они, работая в волостной управе, выдали человеку, которого разыскивали революционные власти, пропуск для проезда в ближайший поселок Невинномысский. Постановление о смертной казни для братьев указывало, что они помогли известному человеку, может быть, генералу или дворянину, который скрывался. Случайные встречи с такими людьми, бродящими в изношенной одежде, заросшими, неопрятными, с нарочито грязными, как бы натруженными ладонями, не были в то время редкостью.
Помню день, когда я с родными ехала на суд над братьями в лежащую километрах в двадцати станицу Казминка. И сейчас еще неясно вижу лица родных людей, не знающих, чем закончится разбирательство. Только благодаря предусмотрительности, смелым и решительным действиям отца, знавшего местные власти, братья избежали расстрела. В апреле 1922 года умер от тифа отец. Вместе с его уходом мы утратили основы нашего существования - маленькое домашнее хозяйство не могло обеспечить средств для жизни семьи. Немного раньше смерти отца дом покинули двое старших братьев и старшая сестра.
Все больше работала мама. Я поехала в Армавир в надежде получить работу в тамошней аптеке. Аптекарь посмотрел на наивную девушку, развел руками и сказал, что не может дать мне даже должность помощницы. Вернулась домой. И так начался этап моей жизни, наполненный наукой, трудом и заботой о выдержке и терпении.
В 1928 году я окончила пятилетнюю гимназию - Александродарскую школу второй ступени колонии Великокняжеское. 15 июня я получила аттестат зрелости, в котором значилось, что во время учения «обнаружила особую любовь к литературе». Наверное, это была заслуга учительницы русского языка - Ольги Диевны Мазаевой, которая организовала также и наш школьный театрик. А муж ее, Фрезе, был учителем физики. Хотя я уже давно не лелеяла мечту стать доктором, решила найти работу, чтобы помогать семье - учиться не могла по той же, материальной причине.
Окончание гимназии давало мне возможность поступить на учительскую должность, поэтому я решилась ехать в Западную Сибирь, где всегда было много работы. В тот же самый год в Сибирь уехали мои подруги Ольга Феттер, Анна Конрад и друг Генрих Фишер. Покидая родной дом, добавляла себе храбрости, призывая образ отца, часто повторявшего по-голландски: «Sie jeracht on fercht die fer seenem» («Поступай справедливо и ничего не бойся».) Мать и сестра простились со мной на железнодорожной станции «Невинномысск», откуда я поехала в Славгород - далеко за Омск. Оттуда - еще километров сорок до меннонитской деревни Редкая Дубрава. Деревенька была небольшая, окруженная полями и березовыми рощами. Все дома ее выстроились вдоль однойдороги-улицы: жилые дома, школа, костел, небольшой магазин и деревенское управление - дом, в котором заседал секретарь Кляссен.
Я поселилась в одном из самых больших домов в нанятой небольшой комнате с отдельным входом. Одна из стен комнаты была целиком стеной печи, топка которой находилась в помещении хозяев. Зимой в этой комнате всегда было очень тепло. Школа была трехклассной и располагалась в одном доме. Как удавалось учить одновременно двадцать восемь детей? На первой скамье сидели ученики первого класса, дальше - второго и третьего. Уроки проходили, насколько я могу судить, с хорошим результатом. Это доставляло мне много радости. Плата за мою работу была 38 рублей в месяц, из которых я высылала маме 15, ак Рождеству - 25 рублей. Посылала еще посылки с бельем и одеждой, игрушки и сладости для сестры. Мама потом часто вспоминала, как ценна была эта помощь.
* * *
Был 1929 год. Занятия в школе кончились, и я поехала на каникулы в Великокняжеское. А там в это время появился представитель создаваемого в Одессе Педагогического института, который подбирал кандидатов на четырехлетний курс. Посоветовавшись с мамой, я решила сдавать экзамен. И была принята.
Я училась на литературном факультете, который готовил учителей для немецких школ. В студенческие годы явственно чувствовалось проникновение сталинской системы во все области жизни. В то время был лозунг: «Пятилетку - в четыре года!» Об этом я должна была подготовить статью в стенную газету. По невнимательности я совершила фатальную ошибку, написав: «Четырехлетний план - за пять лет!» Легко вообразить себе, какая была реакция. Только благодаря доброжелательности преподавателей я осталась студенткой. Однако меня требовалось наказать. И от этого защитил меня наш самоотверженный декан Качоровский. Взволнованный этой историей, он сказал представителям властей несколько слов: «А вы бы хотели, чтобы она ползала перед вами на коленях?».
30 июня окончилось мое учение, и я получила диплом. Получила работу учителя немецкого языка и литературы в средней немецкой школе в селении Чебриково -около ста километров на северо-западе от Одессы. Это была типичная немецкая деревня, в центре ее стояла лютеранская церковь. Мне очень там нравилось. В Чебриково царили порядок и спокойствие. В ту пору мама, не в силах больше управляться с домашним хозяйством, вместе с младшей дочерью Гертой оставила Великокняжеское и приехала ко мне.
* * *
Настал 1934 год. Из Чебрикова мы перебрались за тысячи километров - в лежащую у восточных рубежей Узбекистана Фергану, где служил в армии брат Вильмар. Я получила работу в школе рабочего поселка, расположенного неподалеку от местности Чимион, где были нефтяные промыслы. Судьба распорядилась так, что на этих нефтяных промыслах работал мой будущий муж Евгений Герман. Он был родом из Лодзи, где родился 25 марта 1909 года в семье евангелического пастора. Высокий, ладный, с серо-голубыми глазами и вьющимися темными волосами. Когда-то он был дирижером хора. Отлично говорил по-немецки, по-голландски и по-русски. Он читал множество книг, знал на память неимоверное количество стихов, пел, играл на гитаре и скрипке. Он рассказал мне, что бежал из Донбасса, где был занесен в «черный список»...
На фото - Вильмар Мартенс, родной брат пани Ирмы:
Наше счастье и желанный покой не продлились долго. «О вашем муже спрашивали!» - сообщила мне телефонистка. - Не слышали? В Ленинграде убили Кирова!» «Что общего имеет мой муж с этим убийством?» - подумала я. Но все стало так пронзительно и ясно - любой гражданин этой страны мог быть обвинен. Такое было время. Мы решили как можно быстрей уехать подальше, где нас не знают и не найдут. Подались в Ургенч, расположенный в северо-западной части Узбекистана, забрав и мать с сестрой. В Ургенче после армии жил мой брат Вильмар - он работал зоотехником. Сначала грузовиком мы доехали до Чарджоу, где пересели на колесный пароход. Я называла его «ковчегом». Пароход этот плыл, приводимый в движение громадным деревянным колесом. Когда он садился на мель, мужчины закатывали рукава и большими рычагами сталкивали его. На ночь ковчег причаливал к берегу.
Трудности путешествия я переносила, будучи беременной. Мы добрались до Ургенча, в котором надеялись обрести покой и безопасность. Нелегко было нанять жилье -комнату в глинобитном домике с окном в потолке. Комната была очень неудобной. Мы быстро отыскали работу: я - в школе, учительницы немецкого, муж - в городской пекарне - бухгалтера. Узбеки очень уважали и ценили труд Евгения.
В день 14 февраля 1936 года родилась наша доченька. Мы дали ей имена Анна-Виктория. Радость наша не знала границ, Анечка была здоровым и красивым ребенком. Я повязала ее головку белым платочком, «выглядит, как маленькая колхозница», - писала в то время матери из больницы. Через несколько дней приехал Евгений. Шел дождь. Двухколесной «каретой» перевез нас на новую - лучшую -квартиру. Она тоже была глинобитной, но большой и с нормальными окнами - в стене. Была она на холме, вблизи пекарни. После короткого отпуска я должна была вернуться к работе. Мама приносила Анечку в школу, чтобы я могла ее покормить. Мои ученики кричали в этот момент: «Ала, Ала, оуе кельды! Сенеке кизимка чорайлек!» (Госпожа, госпожа! Бабушка пришла! Твоя девочка очень красивая!) Они радовались, видя мою девочку - светловолосую и беленькую.
Следующие полтора года текли достаточно спокойно. Я, проработав три года, получила звание учителя средней школы. Наступило жаркое лето 1937 года. Анечка заболела. Она буквально таяла на глазах. Мы всей семьей выехали в Ташкент к доктору. Диагноз: паратиф. Я решила остаться с дочкой, матерью и сестрой в Ташкенте. Мы наняли жилье в старой части города, у узбека. Когда хозяин увидел Анечку, он сказал: «Это паратиф. Я сейчас принесу лекарство».
Он дал мне плод граната, шкурку которого, по его рецепту, нужно было залить тремя стаканами воды и варить, пока не останется один стакан. Вот этот отвар мы давали Ане пить. Очень скоро дочка начала возвращаться к жизни. Хвала Богу! Муж и брат тем временем уехали в Ургенч, чтобы, устроив неотложные дела, вернуться к нам. Мы все решили осесть в Ташкенте - город этот, как и сейчас, был ухоженным, там был прекрасный и большой парк Пушкина, в котором, как в Лондонском Гайд-парке, стояли трибуны. Узбеки, одетые в яркие шелковые халаты, искусно вышитые тюбетейки, пели с них любовные песни: «Ой оподзон тента керень сыз джуда чорайлек!» (Дорогая госпожа, посмотри на меня, ты очень хороша!) Возле губ они держали фарфоровую тарелку, и обращали ее в разные стороны, а отраженный от нее голос звучал необыкновенно - вибрировал и достигал слушателей с разных сторон, а временами смолкал вовсе.
Уже в августе 1937 года я начала работать учителем немецкого языка в средней школе им. Чапаева. Мама заботилась об Ане. Мы с нетерпением ждали приезда Евгения и Вильмара. Увы - 25 сентября 1937 года муж и брат на волне общих репрессий были арестованы. Многие дни и месяцы я жила надеждой, что отыщу их, в какой бы тюрьме они ни были. Я ждала в ту пору второго ребенка и очень хотела услышать добрую весть о Евгении. Но прокурор объявил самое жестокое: «Ваш муж сослан на десять лет без права переписки с родными». «За что?» Ответа я не получила. Мне не позволили даже ни одного свидания. О брате тоже не получила никаких сведений. Настал день 28 февраля 1938 года. Опоздавшая карета «Скорой помощи» везла меня в больницу. Пришлось ей остановиться, ибо уже начались роды. Тамя и родила здорового и большого сына. Назвали его Фридрих - в честь свекра. Потом я шутила, что, когда сын пойдет в армию, то напишет в биографии: «Родился в Ташкенте на улице». Биография в СССР всегда должна была быть очень подробной.
И вот мне сказали, что в Москве есть контора, где можно узнать обо всех арестованных со всего СССР. «Это, должно быть, огромный дом, куда вмещается картотека миллионов арестованных, сосланных и убитых». Решила туда ехать. Малюток оставила под опекой мамы и сестры. В Москве, конечно, я ничего не узнала, хотя часами стояла в толпе женщин со всей России в очереди за информацией.
- Вы откуда?
- Из Ташкента.
- Тами ищите, - ответили мне из окошка.
Возвращалась поездом в полном смятении. Проводницы, угощая меня чаем и хлебом, спросили, зачем я ездила в Москву.
- Ты не плачь. Ты молодая, а Москва слезам не верит. Молись и проси Бога о помощи. Приезжай к нам в Сталинск. Вокруг тайга и недалеко лагерь на восемнадцать тысяч заключенных. Может, и твои там? Пойдешь и узнаешь.
* * *
Дома мы приняли решение - всей семьей ехать из Ташкента в Сталинск, расположенный в Восточной Сибири где-то между Обью и Енисеем. К сожалению, Фридрих начал в это время болеть, скорее всего, из-за жаркого климата. Полная сомнений, я в августе 1939 года оставила работу. Дирекция на прощание объявила мне благодарность и подарила дамскую сумочку.
Итак, мы двинулись в Сибирь. По мере удаления от жарких районов Узбекистана и Казахстана сынок чувствовал себя все лучше, а около Новосибирска начал улыбаться. Анечка тоже была здорова. Мы добрались до городка Осинники в Новосибирской области, недалеко от Сталинска, где меня приняли на работу в среднюю школу № 30. Теперь нужно было как можно скорее начать искать Женю и Вильмара, пользуясь коротким летом. Я собрала посылку. Специальной железнодорожной веткой через тайгу добралась до конечной станции в районе лагеря, откуда могла дойти до лагерной администрации. В поисках канцелярии я наткнулась на человека, как оказалось, бывшего заключенного.
- Я уже отсидел свое, вызвал жену из Крыма и работаю здесь. Я вам помогу увидеть списки сосланных.
В большом волнении я ждала хоть какой-то весточки от него, и вот узнала, что Вильмар - в восьмой колонии, а Евгения в лагере нет.
А в канцелярии коротко и официально, даже не взглянув на меня, ответили:
- Если ваши в лагере, посылку передадим, а свидания не получите! Все!
Я боялась и рот раскрыть. Выйдя из канцелярии, я встретила того самого человека. Он предложил мне рискованную возможность перевести брата в ближнее поселение. Разумеется, за большие деньги. Намекнул и на нелегальное свидание - тоже за деньги. Пройти на территорию я могла под видом санитарки. Благодарю Бога, что этого не случилось - яне смогла бы хорошо сыграть эту роль, и, может быть, обрекла бы и себя на ссылку.
Когда настала зима, в лагерь двинулась мать - в надежде на свидание с сыном. В канцелярии услышала от начальника: «Мать, возвращайся обратно. Свидания с сыном не получишь, а посылку передадим».
На фото - справка Туркестанского военного округа от 26 июля 1960 года о посмертной реабилитации Германа Евгения Фридриховича. Из архива Збигнева Тухольского:
Наступил 1940 год. Мы праздновали его начало в школе. И это был счастливый день. В большом зале Аня и Фридрих зачарованно смотрели на огромную украшенную и зажженную елку и слушали пение детей. В одну из этих минут Аня обняла братика и поцеловала его. Господи, Боже! Мои сироты!
Весной мы решили, что мама с Фридрихом и Аней вернутся в Ташкент. Там было много фруктов и овощей. Лучше был и климат, кроме лета, когда не шли дожди, и надо было беречь детей от зноя. Я с сестрой оставалась в Осинниках до конца учебного года. Утешала только мысль, что Вильмар получил наши посылки и понял, что мы отыскали его. Позднее он писал сестре об этом - когда смог отослать несколько писем. В Ташкенте дети заболели скарлатиной и попали в больницу. Неожиданно я получила телеграмму: «Срочно приезжай, дети больны!».
Я тут же выехала к матери, оставив в Осинниках сестру - вто время ученицу. Добралась я до Ташкента за пять дней, но опоздала. Когда вошла домой, увидела только Анечку. Мать с плачем воскликнула: «Сыночек не живой!». Крик и плач. Я не могла вымолвить и слова. Анечка, бледная после болезни, прижалась ко мне. Фридрих умер в больнице в мае 1940 года в день, когда его должны были выписать из больницы вместе с Аней. Мама как раз принесла одежду, и, когда вошла в палату, Фридрих был уже мертв. Похоронить его она должна была немедля. Наняла узбека, который на ослике, запряженном в возок, отвез гроб на кладбище.
* * *
На фото - пани Ирма с маленькой Анной Герман:В Осинники я больше не вернулась. Нашла работу в школе, в которой работала до отъезда в Сибирь. Неожиданно вечерний Педагогический институт пригласил меня провести занятия по лексике, фонетике и грамматике немецкого языка. Я не хотела браться за эту работу - боялась обратить на себя внимание. «Может быть, они знают, что я искала в лагерях близких, и хотят, чтобы я была перед глазами?» Но, по совету матери, я все-таки с сентября 1940 года начала работать в институте, ректором которого был Доос. Через некоторое время меня пригласили преподавать немецкий в Ташкентский университет. Я начала готовиться в аспирантуру и учить английский. Мы спокойно себя чувствовали в нанятой у доброжелательных улыбчивых узбеков квартире. Вокруг господствовал порядок, и все было, или казалось, длинным - дом, двор, вся усадьба.
Хождение улицей, по обеим сторонам которой тянулись дувалы, было похоже на путешествие по ущелью. Однажды я возвращалась домой узкими улочками, полная тревожных предчувствий. Впереди медленно ехала машина - яне могла ее обойти. Рядом шел мужчина в кожаном плаще. Все двигалось в сторону, где жили мы. Я была взволнована. Однако наш дом миновали. Да. С тех пор, как не было вестей о Евгении, я жила в постоянном страхе. Мама придавала мне силы, а огромной радостью была маленькая спокойная Аня. Когда ей минул пятый годик, мы с ней пошли в магазин с игрушками. Доченька от радости целовала мне руки и выбрала только одну игрушку.
В этом мнимом спокойствии я, благодаря студенту Владиславу Краузе, была предупреждена о грозящем аресте. «А несчастье не спит - всегда меня найдет». Появились опасения: «Что будет с Аней, мамой и сестрой?» Обычно детей в таких ситуациях отбирали у матерей и отдавали в детский дом, меняя им даже имена и фамилии. Но вместо этого в январскую ночь 1942 года меня разбудил стук в дверь. Мне предъявили постановление об аннулировании нашей прописки и выселении. В этот момент Аня с мамой были в Фергане - из-за того, что не было билетов на поезд, они не могли ко мне тотчас вернуться.
- Нельзя, нельзя! - крикнула проводница, когда мама с Аней хотели войти в пустой вагон. Поезд тронулся, а они остались стоять на перроне. «Я поняла, что нас выселяют», - говорила потом мама. Сидевшие в пустом вагоне проводницы открыли двери.
* * *
Мы покинули Ташкент вместе с группой жителей. Товарными вагонами нас вывезли за Бухару, в район Рометан. Поселились мы в землянке с чужими людьми. Не было работы и не было еды. Маме удалось продать немного белья за стакан крупы. Когда нашлась работа в школе, в пятнадцати километрах, оказалось, что ученики, как и их родители, не знают русского. Я не знала узбекского. Опять без работы. Вдобавок заболела Аня. Я сидела возле нее и читала сказки.
- Мамочка, читай, только читай, - просила Аня. Думаю, так она забывала о голоде. В Рометане чуть не погибла моя сестра, когда отказалась сотрудничать с НКВД.
Энкавэдэшный чин хотел ее тут же застрелить - у свалки во внутреннем дворе. Сестра, парализованная страхом, медленно выходила из помещения, но в последний момент выскочила на улицу. Она немедленно решила выехать из Рометана. Добралась до Бухары, где тамошний офицер, узбек, позволил поселиться в Ургенче, где она нашла работу на аэродроме. Сестре удалось узнать, что стало с Евгением и Вильмаром. Жене достался тяжкий жребий: в 1938 году он был расстрелян и похоронен в общей могиле. «Десять лет без права переписки» - был в то время смертный приговор, о чем мы узнали через несколько десятков лет.
Вильмара допрашивали непрерывно 82 часа, добиваясь безуспешно, чтобы он подписал признание в том, что он шпион. Сосланный в Сибирь, он, после получения от нас посылок, был переведен в лагерь в Котлас. Я тоже, по совету матери, покинула Рометан. Бежала с Аней в Орловку, деревню в Киргизии, где жили потомки голландских переселенцев. Получила работу в школе. Но везде были страшные бедность и голод. В Орловке я познакомилась с поляком Германом Бернером. Он помог нам пережить самые тяжелые дни, делясь всем тем, что имел сам. 4 апреля 1942 года мы поженились. Но уже в декабре меня мобилизовали в «Трудармию», то есть на принудительные работы. Как можно скорее мы должны были явиться в Ленинполе - районный центр.
Мною снова овладело отчаяние. «Нет рядом матери, что будет с Аней?» Мне была дана маленькая повозка, на которую я посадила дочку, и мы путешествовали так до райцентра, в котором застали толпы женщин под охраной конной милиции. Анечка, одетая в бежевый плащик, запела грустную песню тех лет: «Мы простимся с тобой у порога, и, быть может, навсегда...» «О чем думает этот ребенок, Боже?» Вскоре мы действительно должны были расстаться. На счастье, доченька оставалась под опекой знакомой женщины. Когда мы прощались, Аня страшно плакала и кричала. До сего дня я помню это, и не могу об этом писать.
Вместе с другими женщинами меня увезли в Узбекистан, на станцию Чимион, где мы работали на строительстве дороги. Я не могла вынести тамошних квартирных условий: огромного грязного караван-сарая, где, вдобавок, останавливались узбеки со своими ослами, когда приезжали на базар. Поэтому спала на улице, где меня с легкостью обокрали.
- Ты с этим пришла? Если бы корову украли - я понимаю, но тряпки? Иди себе! -услышала в отделении милиции.
Что до строительства, то я быстро заметила, что там слишком много людей. Благодаря доброжелательности и пониманию доктора, я смогла вернуться в Орловку, где уже ждала меня привезенная опекуншей Анечка, а также мама и Герман. Муж вскоре уехал, чтобы вступить в создаваемое на территории СССР Войско Польское. Мы прощались, не предчувствуя, что больше не встретимся. Герман пропал на войне. Мы жили в такой страшной нужде, что я отважилась украсть с колхозного поля соломы, чтобы обогреть холодную комнату.
Мама пекла тогда лепешки из отрубей. Мне удалось в то время выменять запас тетрадей - бумага была товаром дефинитным -на одежду. С этого времени вместо пальто у меня была военная шинель. Осенью 1943 года Аня пошла в первый класс, однако, вскоре заболела. Доктор, карачаевец, выселенный с Кавказа, посоветовал сменить климат. Мы хотели вернуться в Ташкент, но меня предупредили, что это грозит арестом, ибо обязательной была усиленная система контроля документов. Нам позволили поселиться в недалеком Джамбуле, расположенном сразу за границей, в Казахстане. Я работала учителем немецкого языка. В 1944 году неожиданно дошла, до нас весть о смерти Вильмара. Он умер от туберкулеза 25 декабря 1943 года в лагере около Котласа. Похоронен в братской могиле, которую никогда не дано мне посетить.
В Джамбуле, где мы так и жили дальше вместе с Аней и матерью, застал нас конец войны. Как жена поляка, я собрала, вместе с матерью, документы на репатриацию. Боже, как радовались мы получению разрешения на эмиграцию. 30 марта 1946 года нам вручили постановление, разрешающее выезд в Польшу на постоянное жительство. И снова на станции - красно-бурые товарные вагоны. В этот раз мы сели в них с радостью, и 5 мая ехали на новую родину.
Перевод Ольги Чернятьевой
Источник: