''Автограф войны'' рисунки советского художника Геннадия Доброва
Валаамский гармонист
Рассказ о медалях. Там был ад
Старый воин
30 лет быть прикованным к постели
Цветы ушедшему другу
Источники:
Валаамский гармонист
Рассказ о медалях. Там был ад
Старый воин
30 лет быть прикованным к постели
Цветы ушедшему другу
Источники:
В открытом доступе нет документов, которые прямо указывают на то, что инвалидов ссылают на Соловки, Валаам и другие «места заключений».
Я опубликую несколько документов из Валаамского архива.
Эти и ещё сотни подобных мест в СССР начали использовать, как санатории для инвалидов войны. С 1946 года их, инвалидов, которые не могли себя обеспечивать, не могли за собой ухаживать, начали постепенно перевозить в отдалённые места страны.
Пик пришёлся на 1950–1953 года, но ссылали не всех, а только тех, кто не имел семьи и попрошайничал.
В 1950 году по указу Верховного Совета Карело-Финской ССР на Валааме был образован Дом инвалидов войны и труда. Зданий пригодных для жилья, различных подсобных помещений, хозяйственных комплексов (ферма), пахотной земли для ведения подсобного хозяйства, многолетние фруктовые сады, обильные ягодные питомники было в монастыре в достатке.
С этим всё ясно, но почему так далеко их завезли от основных городов, железных и автомобильных дорог?
Ведь если такие Дома расположить поближе, то и снабжать их проще, и содержать не так дорого. А ответ прост. Инвалидов после войны было в очень большом количестве, и мало кто им мог помочь, а государство не справлялось, ведь страна разрушена, голод, холод, а инвалиду нужны протезы, коляски, условия для жизни в городе (селе), а этого даже ещё в проекте не было предусмотрено.
Потому инвалиды без ног, без рук, слепые, парализованные – спивались и катились по пути бродяжничества и попрошайничества, промышлявших нищенством по вокзалам, в поездах, на улицах, и всё это очень плачевно смотрелось, особенно в крупных городах, когда герой, вся грудь в орденах, а сидит без ног и пьяный просит милостыню.
Но были и другие инвалиды.
Вот история Васи Петроградского, бывшего матроса Балтийского флота, который на войне потерял обе ноги. Он уехал в Горицы, в дом для инвалидов.
Вот что пишут о пребывании там Петроградского:
«Самое потрясающее и самое неожиданное, что по прибытии в Горицы наш Василий Иванович не только не потерялся, а даже наоборот – окончательно проявился. Сюда были свезены полные обрубки войны, то есть люди, лишённые абсолютно рук и ног, называемые в народе «самоварами». Так вот, он со своей певческой страстью и способностями из этих остатков людей создал хор – «хор самоваров» – и в этом обрёл свой смысл жизни».
Государство решило, что чем разрешать инвалидам попрошайничать и спать под забором (а у многих инвалидов не было дома), лучше организовать инвалидам постоянный присмотр и уход. И процесс пошёл, через время в Горицах остались только те инвалиды, которые не хотели быть обузой для семьи. Те, кто ожил – их выпускали, помогали с устройством, ведь основная задача была у дома инвалидов – это помочь человеку – герою войны, войти в новую жизнь.
Их обучали профессиям счетоводов и сапожников. Фронтовики–инвалиды понимали, что жизнь на улице (чаще всего так и было – родственники убиты, родители погибли или нуждаются в помощи) плоха, потому они писали сами письма с просьбой отправить их в дом инвалидов. Только после этого их отправляли на Валаам, в Горицы или на Соловки.
Вывозили не всех. Брали тех, у кого не было родственников, кто не хотел нагружать своих родственников заботой о себе или от кого эти родственники из-за увечья отказались.
Те, которые жили в семьях, боялись показаться на улице без сопровождения родственников, чтобы их не забрали. Те, кто мог – разъезжались из столицы по окраинам СССР, поскольку, несмотря на инвалидность, могли и хотели работать, вести полноценную жизнь.
Остров Валаам был не одним, но он был самым известным из десятков мест ссылки инвалидов войны.
Ссылали не всех поголовно безруких-безногих, а тех, кто побирался, просил милостыню, не имел жилья. Их были сотни тысяч, потерявших семьи, жильё, никому не нужные, без денег, зато увешанные наградами. Их собирали за одну ночь со всего города специальными нарядами милиции и госбезопасности, отвозили на железнодорожные станции и отправляли в эти самые «дома-интернаты».
У них отбирали паспорта и солдатские книжки — фактически их переводили в статус гражданина без всяких прав.
Я связался с вдовой Геннадия Доброва, художника, который рисовал в этом доме инвалидов тех героев, тогда ещё не очень далёкой войны. Она мне разрешила ссылаться на неё и публиковать рисунки и записи из дневника своего мужа в моём романе "Летят Лебеди", отрывок из которого вы сейчас читаете.
«Защитник Ленинграда». Александр Амбаров.
Он жил в отдельной комнате.
«Когда смотришь на меня, не бойся! На моём лице следы пороха и от осколков, которые покрывали и меня, и землю, что меня спасла от смерти. А многочисленные шрамы, и то, что нет одного глаза – это не повод не быть весёлым и жизнерадостным. Ведь меня четырежды хотели похоронить фашисты под землёй на Невской Дубровке (по Дубровке проходила линия обороны Ленинграда, когда его взяли в кольцо – прим.автора). Мы держим оборону, а немцы без остановки нас обстреливают. И вот взрыв рядом и нас накрывает землёй полностью. Мы начинаем откапываться и перекличку делаем, кто живой значит. И так четыре раза. Меня засыпает, а я из-под земли вылезаю, как из могилы. Такие свирепые шли бои в этом узком месте обороны. Как они бомбили нас, как обстреливали, столько народу там погибло – не счесть. И всё-таки мы Дубровку эту отстояли, не пропустили немцев. Теперь можно и улыбаться.
...Из письма художника своей супруге:
Сейчас я рисую инвалида двух войн – финской и отечественной. Воевал в Карелии с финнами, был ранен, обморозил обе ноги, потом с немцами, всё время на передовой, в окопах. Без глаза, пуля прошла через оба глаза, весь изрешечен пулями и осколками. А жена его в это время, как он погибал на «Невской Дубровке», жила с финским офицером всю войну, а сейчас опять с этим инвалидом живёт.
А он тут напился и говорит: «Ты бы простил?»
«Неизвестный», — так и назвал этот рисунок Добров.
Из письма автора картины:
...Смотрю, человек лежит – без рук, без ног, укрытый маленьким одеяльцем, на белой простыне, на подушке, всё очень чисто. И он только смотрит на меня, смотрит. А я гляжу на его лицо, и мне кажется, что это как бы молодой новобранец. Но потом понимаю – нет, он не такой уже и молодой, это просто лицо у него застыло в том состоянии, когда его контузило, и с тех пор оно не стареет. Он смотрит на меня и ничего не может сказать. А мне потом нянечки объяснили – он ничего не говорит, он контужен на фронте, его таким привезли откуда-то ещё давно, и документов никаких при нём не было – кто он, откуда, где служил…, подобрали его уже таким где-то на поле боя.
Я сейчас же побежал обратно к себе, взял планшет свой, бумагу, карандаш и прибежал обратно. Сел тут напротив и стал его рисовать. А он – как лежал в одном положении, так и лежит, как смотрел на меня, так и смотрит – ясным, чистым и каким-то проникновенным взглядом. И я его как-то легко стал рисовать, потому что я чувствовал, будто это мой брат, будто он какой-то мой родственник, будто это человек очень мне близкий. Я просто зажал зубами свои губы, чтобы они не кривились от боли, и чтобы глаза не застилали слёзы, – и я постарался изобразить его как можно правдивее. Но рисование – это особый вид искусства. Здесь даже если хочется плакать, то не всегда можешь заплакать, потому что движется рука, одновременно наблюдаешь за пропорциями, за поворотами формы, за тем, как располагаются пятна на рисунке (свет, тени). В общем, мысль отвлекается от той необыкновенной жалости, которую, может быть, художник испытывает, глядя на свою натуру. Но у меня получилось, я его нарисовал. Хотя там и рисовать-то было нечего – на подушке лежала голова, а всё остальное закрывало одеяльце. И ноги у него отсутствовали, и руки – его укутали, и он лежал как какая-то кукла или маленький ребёнок. Позже удалось вроде бы выяснить (но лишь предположительно), что это был Герой СССР Григорий Волошин. Он был летчиком и выжил, протаранив вражеский самолет.
Выжил – и просуществовал «Неизвестным» в Валаамском интернате 29 лет.
В 1994 году объявились его родные и поставили на Игуменском кладбище, где хоронили умерших инвалидов, скромный памятник, который со временем пришел в ветхость.
Остальные могилы остались безымянными, поросли травой…
Лейтенант Александр Подосенов.
В 17 лет добровольцем ушёл на фронт. Стал офицером.
В Карелии был ранен пулей в голову навылет, парализован. В интернате на острове Валаам жил все послевоенные годы, неподвижно сидящим на подушках.
Все эти картины рисовал художник Геннадий Добров.
У каждой картины есть своя история.
Из дневника Г. Доброва:
"Инвалид войны Виктор Попков. Картина писалась у него дома в монастырской гостинице.
Он жил вдвоём с женой. Дети их учились в городе. И вот тюремный инвалид (с одной ногой), на протезе, с ремнём наискосок через всё тело, стал ухаживать за женой Виктора. Он знал, что муж у неё тоже инвалид... И вот его жена пропала вместе с ним, с уголовником, и это, как раз в то время пока его рисовали... Но в конце концов они приехали обратно и жена опять вернулась к этому Виктору. Он принял её и простил. Любовь."
Герой моего романа, Наум приезжал в те края, инвалиды на Соловках ещё были.
Он сам, лично сам видел их, и конечно, оставалось их совсем немного.
Были ещё живы, так называемые «самовары», трое, это люди, у которых отсутствовали и ноги, и руки. Никакой это не миф.
Говорил он с ними, (сноска №145) как фронтовик с фронтовиками. Конечно, психика у них была изношена, и рассказы о том, что их подвешивали, как в гнёзда, в специальные корзины – это тоже правда, говорили, что в пятидесятых не было развито производство, как сейчас, не было пекарни или какой-то особой деятельности. И на Валаам он приезжал, и там застал последних фронтовиков–инвалидов. Рассказали они ему про первоначальное устройство монастыря–Дома инвалидов. Метеопост там был.
Госпиталь, тоже был. Было несколько рыболовецких артелей. Была Военная часть, небольшая.
Говорили, что было двухэтажное здание одно, сносное, где и жили все вперемешку. Кстати, постоянное население на Валааме тоже было. Никто тогда не занимался возрождением монастыря, всё было полуразрушено.
Это сейчас там уже всё красиво и всё реконструировано, для туристов постарались, а тогда была просто разруха.
И дом для инвалидов там был – Науму его показывали.
Первые монахи там появились в 1992 году.
--------------------
Отрывок из документального, военно-исторического романа "Летят Лебеди" в двух томах.
Том 1 – «Другая Война»
Том 2 – "Без вести погибшие"
Сброшу всем желающим пикабушникам на электронную почту абсолютно безвозмездно, до Дня Победы, включительно.. Сначала Том 1, если понравится, то после прочтения (отзыва) и Том 2. Получение Тома 2 по времени не ограничено никак.
Пишите мне в личку с позывным "Сила Пикабу" (weretelnikow@bk.ru), давайте свою почту и я всё вам отправлю (профессионально сделанные электронные книги в трёх самых популярных форматах).
Есть печатный вариант в твёрдом переплете.
===================
Продолжение. Письмо гармониста из Валаама
===================
1955
Куда: г. Алма-Ата Казахская ССР Боровик Оксане Григорьевне
От кого: От Боровик Василия Григорьевича. Валаамский дом инвалидов
Дорогая сестра!
Спешу тебе сообщить, что у меня всё хорошо, и похлёбка, и погода, и обстановка у нас хорошая. Сегодня будут читать вслух Трёх мушкетёров, готовимся к этому делу, чтобы слушать, думаю, что читать будет Евгения Павловна, потом напишу она или не она. Приезжала на днях военврач из Москвы, красивая. Перепутала меня с другим Василием. Расстроилась, что я не он.
Я не расстроился, потому как давно красивых женщин рядом не слышал.
Видеть я их не могу, у меня выжжены глаза огнемётом немецким, потому я научился различать людей по запаху. У ленивых один запах, у умных другой, у трусливых третий, а у красивых он незабываемо прекрасный. Вот военврач Люба прекрасна. У меня есть ещё руки, я ими могу писать, читать, рисовать, лепить, даже листья из-под деревьев осенью убирать – помогать нашему дворнику. Он меня перевозит с места на место (ходить я не могу – у меня нет ног), поэтому меня переносят и иногда перевозят, когда каталка освобождается. Каталка у нас царская, жаль, что всего одна на всех. Вот ей и дали на Василия Борового сопроводительные документы, чтобы она забрать могла того, Васю своего (повезёт же мужику, если его найдёт такая красотка). По приметам я попадал, лицо обожжённое, ног нет, только у меня фамилия другая – Боровик, а у него – Боровой. Весточку получил от сестры товарища своего боевого, который потом через плен и концлагерь прошёл, фашистский.
Нету его больше, не будет он мне писать, а всё грозился приехать ко мне, навестить меня хотел... Его, как узника нацистского лагеря, пригласили во Дворец Культуры, на вечер памяти жертвам нацизма. Его приглашали регулярно, он мне писал, так как знали, что он один из немногих спасшихся из того ада. Он всегда отказывался. Не хотел будоражить прошлое, а тут взял и согласился. Говорит, что, когда рассказывал весь зал плакал и стонал, а он пришёл домой и под утро повесился. Написал в записке, что, когда он вспомнил то, что он пытался не вспоминать долгие годы – снова вернулось, и с этим жить дальше просто невыносимо, и вот ушёл...Спустя годы, после всего этого ада, я понимаю, что большинство моих боевых товарищей отдали свою жизнь за семью, друзей и Родину, но не за государство!
Времени сейчас у меня много, есть возможность думать, рассуждать и анализировать. И вот сравнивая поведение в бою наших солдат и европейских, понимаю, что мы на самом деле замешаны на разных заквасках, например, команда – «стоять насмерть» – исключительно наша, и на другие языки не переводится. Да и фраза тоже. Да и на нации не делили ни нас, ни мы сами, братишки мы все, да и всё! Узбек, Украинец, Осетин, Русский, Белорус, Еврей...
Мы все были советские, все считались у врага Русскими, а в марше или окопе различали народности, ну максимум «этому сало не предлагай» или «плов явно не Батыр варил, надо нашему Степану у него поучиться...»
Ели все из одного котелка, пили из одной кружки, самокрутки курили одну на всех... вместе до Рейхстага дошли и вместе расписались. Люди настоящие они. И из них, из настоящих сейчас страна наша состоит, потому поднимем мы и хозяйство, и заводы, и на Луну слетаем...
Жаль, что я калечный, ничем стране помочь не могу, только хлеб людской зря ем... Стыдно мне, понимаешь, сестра, стыдно мне каждое утро свою больничную пайку брать, и ничего взамен не давать... Вот и помогаю им чем могу, прошусь на работы всякие... Зажился я уже здесь. Ведь нахожусь я тут с самого основания интерната. Столько пережил я отважных и несгибаемых ребят, весёлых и стойких, как сама Русь. Теперь уже нет никого, поумирали все, кого зарезали (в ссоре), а кто сам. Теперь вот новых подвозят. Видимо калек после войны тьма тьмущая. Те, кто сейчас тут ни в какое сравнения не идут с теми, с первыми. Ведь то всё были солдаты, для которых пойти в рукопашную с немцами, как «доброе утро» сказать. Все смелые и бесстрашные. А когда они сюда попали, уже были лишены возможности двигаться, то и в этой жизни инвалидной, для них совершить какой-то отчаянный поступок, было плёвым делом. Как-то сидели во дворе и играли в домино, а рядом колокольня высокая. Рядом был Егора, у него одна рука и пол ноги, больше ничего. И вот он полез на колокольню, без рук, без ног, и забрался на самую вершину! Залез на перила и начал песню свою любимую петь, про Урал, про Волгу–реку, а потом заплакал, крикнул нам, что-то прощальное и упал прямо к нашим ногам.
Разбился насмерть.
Вот так вот умирали раньше мои товарищи. Такие дела, сестра.
Осталось мне от него в наследство гармонь. Как играю на ней, так и его вспоминаю.
А почему тут так погибают, да от тоски, от того, что мы тут себя считаем заброшенными, потерянными для общества. Слышу, как мимо нас идут пароходы разные. На них туристы из Ленинграда. В Кижи плывут и на палубе у них музыка играет. Мужики комментируют, что лица у всех довольные: целуются, танцуют, пьют, гуляют, поют. А мы тут сидим на наших колясках и слушаем, или смотрим на эту, далеко не нашу, жизнь, которая течёт мимо нас. Я слепой, не вижу, но слышу, как звуки всё громче и громче приближаются ко мне, а потом всё начинает удаляться. И вот опять мы тут одни. И летом, и зимой, и весной. Говорят, что зимой можно убежать отсюда, по льду и по снегу до поселка Сортавала километров сорок, наверно, но никто не стремится, ведь и тут жить можно. А лучше ли в другом месте?
А может, ещё и хуже. Вот так вот, сестра.
Пиши мне, теперь переписку только с тобой веду.
Твой брат...
--------------------
Отрывок из документального, военно-исторического романа "Летят Лебеди" в двух томах.
Том 1 – «Другая Война»
Том 2 – "Без вести погибшие"
Сброшу всем желающим пикабушникам на электронную почту абсолютно безвозмездно, до Дня Победы, включительно.. Сначала Том 1, если понравится, то после прочтения (отзыва) и Том 2. Получение Тома 2 по времени не ограничено никак.
Пишите мне в личку с позывным "Сила Пикабу" (weretelnikow@bk.ru), давайте свою почту и я всё вам отправлю (профессионально сделанные электронные книги в трёх самых популярных форматах).
Есть печатный вариант в твёрдом переплете.
-----
Как красиво созревать сыр
Из Приозерска я отправился в Сортавалу. Сам город интересует меня минут на 10 – узнать что за странное название. А вот остров Валаам, находящийся поблизости, интересует куда более.
Так что сразу же после сна, с утреца я отправился на Валаам. И капитально прифигел от красоты Ладожского озера и прибрежной зоны острова. Погулял по Валааму, подпитался благодатью, послушал классное местное пение в храме. И отправился в Ладожские шхеры, которые зарядили меня энергией по-настоящему мощно. Ребята, там офигенно круто!
Подробнее обо всём этом смотрите в видео)
В 2015 году мы с подругой Яной поехали волонтёрами на остров Валаам. По условиям часов до трёх дня ты помогаешь монастырю, а дальше - свободное время. За это - бесплатная дорога, питание и проживание. Места там невероятно красивые - лес, озёра.
Когда ехали - я мечтала, чтоб меня приписали к трапезной, это лучше, чем полоть свёклу, - думала я. Так и произошло.
Пришли мы с Яной в трапезную - а там «брат Сергий», джентльмен, выполняющий функции повара. На вид лет сорок, на руках шрамы от не до конца сведённых татуировок. Серьёзный, задумчивый.
Трапезная относилась к скиту с 30 монахами, он им готовил. В момент нашего прихода суп из макарон и гречки. 😱 Следует сказать, что продуктов у Сергия было в достатке, все свежие и хорошие, однако разнообразие не способствовало качеству блюд.
Сначала он дал нам задание чистить лук, но уже дня через два я не смогла больше участвовать в готовке странных похлёбок и взяла инициативу в свои руки. Мы готовили монахам вареники со смородиной, луковые лепёшки и даже пиццу (без мяса). То и дело радостные они заходили на кухню поблагодарить за такую кулинарную отдушину.
Брат Сергий же гулял с нами, показывал красивые места и рассказывал о том, как заваривать чай из еловых иголок, которых на Валааме в достатке. Следует сказать, что Сергий был трудником, то есть работал за еду и кров. Ничего о предыдущей его жизни мы так и не узнали, однако могу предположить, что связана она была с криминалом.
Однажды утром, как только я пришла в трапезную, Сергий подошёл ко мне и задал удивительный вопрос:
- Вот как ты считаешь, Наталья, если православной девице делают предложение - может ли она отказать? Имеет ли она на это право, ведь жениха-то Бог послал, какой бы он ни был? Или, все же, она должна согласиться и исполнить волю Божью?
Я оторопела. Эмм... Серьезно?
Смутившись (ведь он был старше меня лет на 15-20 и я вообще его не знала), я собралась с духом и ответила, что очевидно да, ведь свободу воли никто не отменял вообще-то.
Брат Сергий понуро отправился готовить свой суп, план провалился. 😁
Надеюсь, он нашёл свою любовь и все у него хорошо.
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
6 августа 2012 года Владимир Путин посетил монастырь на острове Валаам. Иеромонах Мефодий (Петров) во время приветствия президента решил поцеловать ему руку.
Глава государства неожидал такого «теплого» приёма, и отрегаировал несколькими несколькими интересными жестами.
В этом видео изучаем невербальные реакции Владимира Путина в ответ на поцелуй руки.
Первые 3 реакции в жестах и мимике: замах левой руки, сдвигание бровей и поджатие губ.
Далее идет движение левой ногой в сторону священника.
И завершает комплекс гнева замах правой рукой с кулаком, ещё более сжатые губы и жест акцентуации в мимике - поднятие бровей.
Вывод
Путин испытал сильный гнев к священнику за поцелуй. Это было неожиданно, что повлияло на силу гнева и яркость реакций в жестах и мимике.