В общем, вы поняли. Со стороны может показаться даже, что чувство брезгливости мне вовсе не свойственно, не живёт оно у меня. Но, нет, живёт. Я невероятно брезглива в вопросе совместной еды. Мало с кем могу с одной чашки пить. Ненавижу, когда кто-то свои пальцы в мою тарелку запускает, пусть даже и ягоды там или печенье – всё равно не люблю. Ни за что не стану есть надкусанное кем-то до меня. Ну, и так далее. Правда, брезгливость эта распространяется только на чужих. Со своими я могу: и с одной чашки, и с одной тарелки, и кусать по очереди. А дальше самое интересное – своих мой мозг определяет не по логичному принципу родства или долгого знакомства. Своих он определяет интуитивно, каким-то нутряным потайным счётчиком.

Помню, в никарагуанском чикенбусе мы с одним парнем сначала попили водичку из одной бутылки, потом дожевали галеты из одного пакетика, а после уже познакомились только. И ничего, даже мысли не было поморщиться брезгливо. На работе тоже с коллегами было, что с кем-то с первых дней знакомства могли кофе дегустировать из общей чашки. А с кем-то и через два года совместной работы стаканы делили на твой-мой, потому как не хотелось с одного пить, никак.

Так вот, про бабушку. Родня мы с ней, вроде как, с 2016 года родня, как за внука ейного я вышла замуж, с того самого дня и породнились. Но такого, чтобы есть из одной посудины с ней – мысли не было. Если с мужем мы с лёгкостью можем друг у друга что-то потырить из тарелок, если с мамой его мы спокойненько можем кусочками обменяться надкусанными или кофейку хлебнуть с общей посудины, то с бабушкой никак не могла, никогда. Даже если не доедала она чего, даже если с вкусное очень – нет. Всё недоеденное ею за столом – оно либо в помойку уходило, либо в холодильник до следующей еды – ей же чтобы, не кому-то из нас.

А тут вон оно как повернулось… Ужинаем мы с бабушкой на кухне (ну, нам-то вдвоём большой стол несподручно в комнате двигать, в кухоньке помещаемся, нам места много не надобно). Ужинаем уютно. У каждой творожок со сметанкой в блюдечке свой собственный накладен: ейный песочком посыпан, мой солью. Посрединке стола ещё одно блюдце – с двумя кусочками булки, обжаренной в разболтанном с молоком яйце, вкуснятина, бабушка очень даже оценила. Чинно-благородно, жуём творог, посмеиваемся, отщипываем кусочки от булки, жуём. Я отламываю сразу половинку от своего куска булки, мажу творогом, как пастой – так ещё вкуснее. Бабушка повторяет, себе тоже намазывает, кивает и смеётся – вкусно. Берет вторую половинку, тоже намазывает и… кладёт на мою тарелку.

— Я чегой-то не хочу сегодня много ись-то, ты доешь за меня, доченька.

Я съедаю положенный ею кусочек, встаю плехнуть нам чайку. И понимаю, что я впервые за восемь с лишним годов съела что-то, соприкасавшееся с бабушкой. Съела не через силу, а в радость, легко, как само собой разумеющееся, как своё собственное.

Выходит, у нас с ней не просто дружба. Дружба – это само собой, это да. Но выходит, мы с ней ещё и родня теперь, совсем родня. Такие дела вот.