Как быть либералом (4)⁠⁠

Продолжаем знакомиться с книгой Яна Данта "Как быть либералом".

Все части сложены здесь.

Коротко для ЛЛ: экономический либерализм дискредитировал себя. Политика новых активистов за равноправие вызывает мрачные предчувствия реанимации духа Руссо с его общей волей.

Повествование об истории либеральной мысли, пожалуй, закончено. Но не закончена книга. Автор рассказал нам о судьбе либерализма в современности. Судьба эта оказывается пока не самой благоприятной.

После того, как в послевоенной экономике победил кейнсианизм, Хайеку осталось сидеть и ждать, когда идеи Кейнса продемонстрируют свою несостоятельность. В чём он был уверен. И, надо сказать, он в конце концов дождался. В сороковые у него появился ценный соратник по имени Милтон Фридман. Тому удалось сделать модным экономический либерализм а ля laissez-faire, несколько смягчив и переупаковав его.

И когда в семидесятые мировая экономика узнала, что такое стагфляция, у консерваторов был готов ответ. Практически сразу после получения поста лидера тори, Маргарет Тэтчер пришла на партсобрание с книгой Хайека «Конституция свободы» и швырнула её на стол со словами: «Вот то, во что мы верим!» За океаном идеи Хайека претворял в жизнь глава ФРС Пол Волкер, которые задрал процентную ставку до небес, чтобы побороть инфляцию. Правительство Рейгана не отставало в своём неолиберальном рвении, снизив пособия и налоги. Бедных - наказали, богатых - поощрили.

Инфляцию побороли. Но далось это ценой деиндустриализации целых секторов экономики. Именно тогда возник Ржавый пояс в США, встали заводы в Манчестере, Ливерпуле и Шеффилде и закрылись угольные шахты в Британии. Профсоюзам, пытавшихся с этим бороться, был нанесён удар, от которого они не поправились до сих пор. Финансовая индустрия получила карт-бланш и снижение ограничений, наложенных Рузвельтом в Великую Депрессию. Дерегулирование финансов продолжилось и в девяностые, после того, как развал СССР продемонстрировал победу «дикого» капитализма (его ещё называют неолиберлизмом) над другой крайностью – тоталитарным социализмом.

Я не стану пересказывать повествование о кризисе 2007-8 годов и событиях, ему предшествующих. Рассказ автора базируется на книжке Адама Туза, которую я подробненько уже излагал. Неолиберальная экономическая модель оказалась дискредитирована. Тридцать лет политики невмешательства государства в экономику закончились. Объём средств, выделенный на борьбу с последствиями кризиса в США и Евросоюзе, превысил 7 триллионов долларов. Правительства стран мира тоже не отставали в политике фискального стимулирования. Однако не всё проходило по канонам Кейнса. Пришедшие во власть консерваторы занялись сокращением госрасходов в Британии, а затем в США.

На европейском континенте развернулась греческая драма. Вступление Греции в еврозону автор назвал «ошибкой упущения», хотя это было, на мой вгляд, чистое мошенничество. Внезапно выяснилось, что греки должны намного больше, чем было известно ранее. Капитал стал сбегать из страны, перекредитоваться можно было уже под неподъёмный процент. А старые долги платить-то надо! Без посторонней помощи Греции было не выжить. Однако среди европейских стран-тяжеловесов не было единства по поводу решения проблемы: немцы не желали поручаться за чужие долги. В результате греков спасли, но навязали при этом жёсткую программу экономии. Несговорчивый потомственный премьер-министр Папандреу был смещён, вместо него назначен технократ, работавший по указке Европы.

Похожее случилось и в Италии, где своё кресло пришлось оставить Берлускони. Вот тебе и европейская демократия! Управляет не народ, а международные финансы. А европейский проект потерял свою репутацию человечности и солидарности. Laissez-faire, получив ещё один шанс в процессе реализации программ экономии, снова продемонстрировал свои бедственные результаты. Надо заметить, что бедствием экономию средств называют далеко не все, а лишь левые, в числе которых и левые либералы, позиция которых близка автору.

Если отвлечься от экономики, то в других сферах общественной жизни тоже было неспокойно. Борьба активистов различного рода меньшинств за реальное равноправие стала приносить успехи. Однополая любовь была декриминализирована. В то же время предрассудки и дискриминация сохраняются. Автор видит их в зарплатах, правосудии, полицейской жестокости, уличном насилии и назначениях на руководящие должности. Эта борьба вывела снова на передний план вопрос принадлежности к группе, которую стали определять либо, исходя из дискриминации, либо из гордости за свою идентичность. Либералы стали применять идеи Берлина к группам, базирующимся на поле, гендере, цвете кожи, сексуальности и т.д. Хотя сам Исайя был не восторге от этой идеи. В рамкал либерального плюрализма новые типы групповой идентичности получили добрый приём как часть выражения различных способов жизни и самовыражения личности.

В этом процессе важно не впасть в культурный релятивизм с его «всё дозволено» и отрицанием универсальных ценностей. Особенно в разгар постмодерна, отрицавшего «великие нарративы». Релятивизм этот делит людей на группы с фиксированной идентичностью, в то время как на самом деле каждый человек всегда имеет несколько: он и родитель, и ребёнок, супруг, патриот страны и города и т.д. Согласия между либералами по поводу современных вызовов не предвидится и близко. Такие темы, как позитивная дискриминация, исключения для религий, обращение с нелиберальными культурными учреждениями дебатируются до сих пор, и лёгких ответов никто уже давно не ждёт. Все едины лишь насчёт базового морального факта: решение должен принимать отдельный человек. Группы имеют значение лишь настолько, насколько они значимы для личности. И поскольку они действительно значимы, с ними следует считаться. Но до тех пор, пока они не ограничивают личную свободу. Культурное разнообразие и идентичность «крышуются» либеральными мета-ценностями: свободой выбора, разумом, автономией и умеренностью.

Эти споры в либеральной среде отошли, однако, на периметр общественной жизни. В ней стала править бал политика идентичностей. Начиная с шестидесятых, активисты стали называть либерализм теорией белых гетеросексуальных мужчин. Если ты не такой – у тебя свой опыт, свой взгляд на жизнь. Так называемая теория точки зрения. Женщин угнетают, начиная с раннего возраста, не вызывая в школе к доске и вытесняя из общественной жизни на кухню. И потому необходимо ниспровергнуть систему мужского доминирования. Подобный радикальный подход автор называет «классовой войной вдоль гендерных фронтов».

Далее, если теория точки зрения права, то и либерализм – не универсальная теория, а всего лишь один из множества возможных способов устройства жизни. Пусть англосаксы живут как хотят, и не следует им лезть со своими советами к арабам, например.

Либерализму с движениями социальной справедливости с этого момента стало не по пути. Ведь это – прямая дорога в культурный релятивизм. Но либералы сами виноваты, что не озаботились вовремя правами этих меньшинств. Теория точки зрения имеет свою тёмную сторону: она делает всех в пределах группы однородной массой, лишает одиночек индивидуальности. Более того, устанавливая твёрдые границы, она отрицает возможность сочувствия. Как ты можешь сочувствовать, если ты, белый мужлан, неспособен влезть в шкуру притесняемых и не имеешь их опыта? Результатом этого опасного развития явилось повторение того, что было в истории: появление новых робеспьеров и лениных, считающих себя вправе говорить от имени всей группы.

Сторонники политики идентичностей стали захватывать повестку на крайнем левом фланге в США. Группы под-меньшинств стали плодиться, как грибы: азиатские женщины, индейские женщины и т.д. Похожий процесс пошёл и в Британии. Ответ правительства Тэтчер на беспорядки на этнической основе в 1981 году был неожиданным: государство решило подкормить этнические меньшинства государственными средствами.

Брикстон Роуд в 1981 году

В принципе неплохое дело – помочь нуждающимся. Но до нуждающихся доходило мало. Зато достаточно досталось радикалам, выступавшим от их имени. Одним лишь случаем дело не ограничилось, и государственную подпитку стали получать всевозможные группы иммигрантов. В результаты вырастили параллельные общества, членов которых стали убеждать в их принципиальной инаковости от других англичан. Руководство доставалось же не простым смертным, а самоназначенным старым мужланам с реакционными замашками. Автор возмущается, что голосом сообщества мусульман сделалась мечеть, через которую они говорят с миром. А что же он хотел?

Результатом этого всего стало возрождение духа Руссо с его волей народа, вкладываемой в уста новых фюреров, и формирование враждующих между собой параллельных сообществ. Политика идентичностей проникла в университеты, заняв там доминирующие высоты, не в последнюю очередь благодаря Кимберли Креншоу с её критической теорией расы.

Говоря гордо «я чёрная», Креншоу переходит опасную черту, ставя моральный авторитет в зависимости от группы. Это уже совсем не похоже на либерализм.

Новые движения столкнулись со знакомыми проблемами, известными из истории классовой борьбы. Начиная из традиционного «наших бьют» вне зависимости за дело ли. И заканчивая разногласиями внутри самой группы. Ведь сразу появляются всевозможные уклонисты, не желающие шагать в ногу с вождями. Подобно большевикам, таких стали объявлять «несознательными». Или можно назвать отщепенца «ненастоящим чёрным». Так и произошло. Выступаешь за Трампа? Пожалуй в «ненастоящие»! Как случилось с Питером Тилем.

Фокус на отличиях от других автоматически выработался, после того, как моральный авторитет закрепили за группой. Как результат, «своя» культура, подобно территории, становится предметом защиты от заимствований, которые стали называть аппроприацией или присвоением. Заимствование стало порицаемым. Попробуйте-ка сегодня снимите белого актёра в роли чёрного, ага. Дана Шульц написала картину Открытый гроб, напоминающую об убийстве чёрного подростка:

И что вы думаете? Протесты и призывы уничтожить картину не заставили себя долго ждать.

Этот случай вызывает мрачные предчувствия: сегодня сомнению подвергается уже такая вещь, как человеческое сострадание. Авторам начинают предписывать, чтобы они создавали свои произведения лишь для себе подобных во всех отношениях: расовом, сексуальном, культурном и национальном. Запирать их в кругу своих.

Если считаете, что политика идентичностей – исключительно левый феномен, то вы ошибаетесь. Правые с радостью приняли новые правила игры. Ксенофобия, границы и единообразная масса – музыка для их ушей. От других активистов они отличаются лишь аудиторией – они апеллируют к доминантным группам, к большинству. Сторонники этноплюрализма ничего не имеют против чужаков. При условии, что они остаются у себя дома. А то от смешения культур пострадают и пришелец, и местный. Потому пришельцам рекомендуется: чемодан-вокзал-пункт назначения А то слишком многие из них будут воровать, насиловать и вести себя по законам родного аула.

Ясно. Нация должна содержаться в чистоте. Сегодняшние исламофобы пытаются конвертировать экономические неурядицы в культурные, и это понятно. Как понятно и то, что социальные низы, особенно сильно страдающие от кризисов, с готовностью отзываются на пропаганду, предлагающую им козла отпущения. Можно потерять состояние, но нельзя потерять свою страну, свой пол и свою расу. Потому-то преуспевающие чужаки вызывают неприятие: идентичность под угрозой! Вот и имеем рост национализма и племенной идентичности на всех континентах.

Понятие об универсальных либеральных ценностях начинает стираться. Теория точки зрения навешивает на них ярлык инструмента белого превосходства. Это ясно продемонстрировал случай с Бретом Вейнстейном, который возмутился, когда белых попросили побыть денёк за пределами колледжа, в котором он преподавал. В конце концов ему пришлось оставить свою должность.

Эту историю рассказывал и Дуглас Мюррей в книжке Безумие толпы. Ян Дант тоже ссылается на него. В отличие от Мюррея он рассказывает всю правду о том случае: в качестве реакции на этот вопиющий случай произошло формирование противостоящего правого лагеря, плюющегося ненавистью в сторону активистов BLM.

Главу автор заканчивает мрачно. Новая политическая культура не нуждается в либерализме.

В ней нет универсальных ценностей. Нет компромиссов. Нет постепенного принятия решений, разума или объективности. И нет личностей. Есть только одна однородная отграниченная от других группа, ведомая теми, кто мистически транслирует её общую волю.

-----------------------------

Честно говоря, не ожидал, что автор станет критиковать современный воук. По сути он прав: антипод либерализма – тоталитаризм – снова поднимает голову. С этим надо считаться, а у либералов в свете краха экономического неолиберализма - не самые лучшие карты на руках. Рост неравенства и ухудшение жизни очень многих граждан неизбежно вызывает радикализацию политики. Вот и автор призывает дать слово «радикальным либералам», как он называет социал-либералов, то есть либералов левого толка. Вообще, в США либералом могут назвать любого левого. Видимо, ещё со времени маккартизма ярлыка «левого» стали избегать и предпочитать называться по-другому. Чтобы понять, кто на самом деле есть кто, нужно смотреть на их призывы – и сомнения отпадут. Тот, кто выступает за перераспределение собственности и примат государства – сначала левый, а уж потом либерал. Поди отличи его от европейского социал-демократа, который тоже весь из себя демократ, а коммунизм видит где-то в далёком будущем, явно не при своей жизни.

Короче, либерализм автора имеет мало общего с Локком, Констаном и Хайеком, которые упирали на свободу индивида и его имущества. Милль с Берлиным произвели его ревизию, включив левую и правую идеи. Да, это сделало либерализм более привлекательным. Но менее последовательным. Что-то похожее случилось и с мировым коммунистическим движением, которое, отказавшись от идеи революции, вписалось в политический статус-кво.

В принципе, радикализм – не всегда хорошо. Но иногда приходится резать, особенно когда перитонит уже нарисовался.