Серия «Фантастика, фэнтези»

28

Ковыли

Когда мы с Эрном поселились на хуторе, я, признаться, по уши залез в ремонт. Хитте уже не был похож на дом моего детства. Он перекосился и скукожился, что твой дырявый башмак. Я без устали работал рубанком, стамеской, молотком. А Эрн шатался по округе. Сбредал с куском хлеба поутру и возвращался в сумерках. И я уж был доволен тому, что обидеть моего сыночка было некому. По эту сторону фьорда мы жили одни.

Потом пришли роботы. То ли для того, чтобы измерять уровень радиации, то ли для изучения состава воды и почвы. С виду они выглядели безобидно, и хотя у меня ёкнуло что-то в груди, я отогнал грешные мыслишки. Ну, играет Эрн с роботами… В городах детишкам можно, а тут на пустошах нельзя?

Странные были эти игры. Несколько роботов сцеплялись между собой центральными короткими щупальцами, а боковые причудливо переплетали, образовывая колесо из своих металлических корпусов. Такое колесо катилось по пустоши, немного подпрыгивая, а Эрн подгонял его палкой. Но с каждой игрой диаметр колеса странно увеличивался, оно уже оставляло глубокие борозды, катилось медленно и норовило упасть на Эрна.

Эрн придумывал подвешивать сцепившихся роботов на самую вершину заброшенного ветряка, на место снятых с него лопастей. Это немыслимое металлическое колесо вращалось часами. Вращалось и не падало. А Эрн глазел на этот сияющий плоский блин из слившихся воедино корпусов. Радовался и хлопал в ладоши, что-то пел на неизвестном мне языке. И так я узнал, что Эрн у меня не немой.
От радости не знал, что и сказать. И поделиться не с кем! Как была бы счастлива моя покойная Олла: сын пусть дурак, но хотя бы не безгласный.

Я догадался, что Эрн копировал звуки, которые издавали роботы. Гортанный щёлк и посвист, от которого мои уши заворачивались в трубочки.

Может, мы с Оллой зря руки опустили? Когда Эрн родился, все говорили нам: «Ну что за урод, да оставьте вы его в приюте». Но мы-то своих не бросаем. Жили-были, мучились-радовались. Пока Олла не умерла, я был почти счастлив. А когда умерла, приехал сюда, на пустоши.
Хитте старая, но ремонту подлежит. Воздух чистый, свежей воды во фьорде — в избытке. Рыба косяками ходит. Никакого шума, кроме ветра в соснах да мычания Эрна. Изредка к нам ленсман приезжал да Клаус, мой младший брат, наведывался. Ленсман по делу, а Клаус привозил продукты из города да кой-какой инструмент.

Один раз Клаус пробыл у нас два дня, а когда назад засобирался, то затянул неприятный разговор.
— Эрн меня тревожит.
— А что не так?
— Разговаривает он. Предложениями говорит, сносно даже. Раньше мычал только. Теперь вздор несёт. Про экзоскелеты, про ковылей каких-то.
— Я и слов таких-то не знаю, — смутился я.
— Ты ему радио включай пореже.

Вечно Клаус так. Нет бы порадоваться за племянника! Не стал я брату возражать, а хотел показать ковылей, то есть этих роботов. Это Эрн им недавно имечко придумал. Надо сказать, что удачное имечко. Но ковыли как на грех попрятались, и за два дня ни разу на глаза не попались. Возле ветряка было пусто и на берегу. Я хотел было рассказать Клаусу про роботов, спросить, может, он знает, что за исследования у нас тут ведутся. Но мне словно кто-то рот запечатал. Эрн и вовсе дома сидел, смирнехонький. А как Клаус уехал, сразу собрался и ушёл.

Потом к нам ленсман приехал собственной персоной. Прошёлся по острову, всё без происшествий. Спросил у меня, что новенького, и я начал ему про научные исследования почвы и воды толковать. А ленсман мне отвечает: «Совсем от одиночества ты тут сбрендил». Я и заткнулся. Сели мы в баньке, надрались да и проржали до утра, как жеребцы в стойле. Наутро с тяжелой головой и двумя бутылками самогона ленсман к себе уехал, а я и успокоился. Если он не встревожился, то и мне нечего переживать.

Дела у меня вообще-то хорошо шли. Только с ремонтом крыши я немного затянул. Вроде залатал, но первый же ливень наделал мне убытку. На следующее утро, пока я перины сушил, пришли ковыли, забрались по стенам на своих щупах и давай стучать да погромыхивать. За час управились с ремонтом, любо-дорого смотреть. Отличные работники: кормить не надо, самогона не просят, только щёлкают да посвистывают.

С души камень свалился у меня. И я за погреб принялся. Мне на зиму и капусты наквасить надо, и рыбы насолить-навялить. В городе погреб ни к чему, а Клаус с продуктами ко мне не наездится. Только стал котлован копать, как приходит ко мне Эрн и воет волком.

Ох, я и испугался. Вообще-то мой сынок полоумный сроду котёнка не обидит, комара не убьёт, а тут держит свёрток, из которого сломленное щупальце ковыля торчит. Я развернул тряпку, и меня чуть не вырвало. Внутри — панцирь ковыля, а из него льётся какой-то серо-зеленый студень. Я на Эрна накричал: «Что ты наделал, дурень безмозглый!» А он лишь головой мотает из стороны в сторону: «Не хотел…»

Пока я головой крутил, куда бы этого робота спрятать, как уже на порог хитте ковыли пожаловали. Целая делегация. Стоят и поскрипывают своими металлическими сочленениями. Я сразу догадался, что они пришли за свёртком. Ссыкотно мне стало. Но ковыли потоптались-потоптались да и прочь пошли. А Эрн с останками панциря поплёлся за ними. Я хотел его догнать, но меня словно к месту пригвоздило.

Прошёл час, потом второй. Эрн всё не возвращался. За окном уже легли лёгкие сумрачные тени. Время уже было ужинать да в койку. И тут почуял я, что ноги мои снова меня слушаются, встрепенулся, натянул на уши оленью шапку мехом внутрь, застегнул куртку у ворота. Я вышел из хитте и плотно затворил дверь. Было ветрено и неуютно, но я бодро зашагал в сторону заброшенного ветряка, куда до этого направился Эрн. Ни топорика, ни ружья я с собой не взял, что в них толку-то?
Я шёл и думал, что за напасть такая эти ковыли, принесла же нелёгкая их в наши края.

Эрна я действительно нашёл у мельницы. Он сидел на большом валуне. Лопасти деревянной ветхой конструкции валялись где попало, и на них падала моя косматая серая тень. На вершине ветряка крутился странный серебряный диск из ковылей, сцепившихся друг с другом. Я потряс сына за плечо. Он посмотрел на меня и сказал, сопровождая свои слова лёгким пощёлкиванием языка.

— Дома у нас есть молитвенные шесты. Здесь таких нет, но есть то, что люди называют ветряком. Когда садится солнце, мы выполняем ритуал слияния. Потом Ахнанестенсуатра велит расцепиться и разделиться. Каждый даёт свою часть, и так появляется новый ковыль. Когда умирает один из нас, мы проводим ритуал слияния дважды.
— Эрн, что с тобой? Почему ты говоришь не своим голосом? Пойдём отсюда, — попросил я и потянул его за рукав.
— Идти некуда и незачем, всё будет хорошо здесь, — ответил мой сын и отвернулся.

Несколько часов в безмолвии, нарушаемом только порывами неутихающего ветра, мы с Эрном смотрели на дикий обряд. Потом Эрн встал и забрался по лестнице на самую верхотуру. Неловко, боясь свалиться, он снял колесо и спустил его на землю. Я хотел ему помочь, но тот остановил меня жестом. Эрн закатил колесо внутрь мельницы и закрыл за ним дверь.

— Скоро нас будет много, — сказал он удовлетворённо, — и нам будут нужны новые молитвенные шесты. И новые люди, чтобы помогать нам. Для начала.

Автор: Ирина Соляная
Оригинальная публикация ВК

Ковыли
Показать полностью 1
24

Таймс Нью Роман

Вы знаете, какой шрифт считается стандартным для всей далёкой-далёкой галактики? Вот и я не знаю. Поэтому...

— Что значит "мы не будем выпускать статью"?
— То и значит. Ты вообще ТЗ читал? "Единым для всей галактики шрифтом"! А у тебя что?!
— Так на общегалактическом всё!
— Это язык, а не шрифт!
— А, ну...

Я растерянно умолк, не зная, что возразить.

— Ладно, опустим пока этот момент, — наконец произнёс главред. — Давай пройдёмся по остальным пунктам, у тебя там тоже грешков хватает... Например, текст максимально нетолерантный!
— Что?..

Я вопросительно поднял бровь. Главред вздохнул:

— Нельзя называть тёмную и светлую сторону силы "тёмной" и "светлой"! Это ведь дискриминация и очернение пользователей тёмной стороны и превознесение светлой!
— Вы издеваетесь, что ли? Да ситхи буквально носят чёрное и устраивают злодейства! Кого там можно очернить, если всё однозначно?!
— Вот именно! Всё однозначно как раз потому, что такие, как ты, формируют неблагоприятный образ тёмной стороны у окружающих!
— И как её теперь называть? Не-совсем-светлая сторона? Темноватая? Не такая радужная?
— Ну зачем же такие крайности… Сторона Силы номер один и сторона Силы номер два.

Я был готов взвыть прямо в кабинете. Это ж надо такую бурду придумать! Но хотя бы не…

— Ах да, цвета кожи тоже старайся не упоминать. Никаких зелёных почтенных старцев!
— А…
— И оранжевых падаванов!
— Но…
— Про угольно-чёрных я вообще молчу!

Интересно, стоит ли напоминать, что совсем недавно в статье главреда были "чёрные рогоносцы"? Может, забраки прислали ему письмо с угрозами? Я расплылся в улыбке, представив, как к редактору приходит Дарт Мол и насаживает его на свой длинный, красный, двойной…

Главред перелистнул страницу и выдернул меня из грёз.

— А это что?!

Я вытянул голову и посмотрел на экран.

— Эта часть посвящена Мейсу Винду.
— Это я понял. А ниже?
— Интервью с работниками сената.
— И что значит эта фраза: "Мейс Винду очень хорошо разбирается в компьютерах. Он мне "винду" устанавливает каждый раз"? Вот что это? Ты действительно считаешь это достойной характеристикой великому магистру?!
— А вы знаете, как трудно эту новую "винду" устанавливать? Двадцатую версию даже сенатские сисадмины освоить не могут, а магистр Винду — может!

Главред прожёг меня взглядом.

— Ага. А дальше что? Реклама суши от магистра Фисто? Протезирование конечностей от генерала Скайуокера? А может, реклама йода от…

Я не выдержал и прыснул от смеха, главред ударил кулаком по столу.

— Никаких шуток с магистрами! И вообще, ты слышал, что на "Корусантский вестник" в суд подали недавно?
— За что?
— А они рекламу бритв в спецвыпуске про вуки разместили. И какой только идиот до этого додумался…

"Тот идиот, которого ты не заподозришь, даже если он будет стоять прямо перед тобой и молниями кидаться" — подумал я. Ну а что? По мне, отличная идея для рекламы была, а реализовывать её я не заставлял. Да и заплатили они мне сами, что я, от денег отказываться должен?..

***
Из офиса главреда я вышел спустя ещё час разбитым в пух и прах. Возможно, зря я остался на Корусанте, пока мои коллеги улетели добывать информацию с фронта. Всё-таки, продвинуться по карьерной лестнице за счёт репортажей из пекла войны с сепаратистами можно с большей вероятностью, нежели кукуя в столице и клепая сомнительного качества статьи.

Хотя и тут случается повеселиться. Интереснее всего писать заказные статьи, или раскапывать грязь на членов сената... Например, я недавно узнал, что у нашего канцлера есть какой-то странный фетиш на плащи с капюшоном. Постоянно ходит в них, а по вечерам накидывает капюшончик на голову и гуляет по своему кабинету, речь репетирует какую-то. Может, в театре играет?..

Я вернулся в свой кабинет и открыл ноутбук. Что ж, статью придётся основательно переделывать… Что там, шрифт ему не понравился? Где ж я ему общегалактический найду?

Идея пришла в голову внезапно.

"Магистр Винду, добрый день! Я помню, что вы хорошо разбираетесь в компьютерах. Не подскажете, а какой у нас общегалактический шрифт?"

Ответ пришёл через пару минут.

"Понаберут мазафак по объявлению… Таймс Нью Роман, кегль четырнадцать, интервал полуторный…"

Автор: Серафим Мацуно
Оригинальная публикация ВК

Больше рассказов ко Дню Силы прочесть можешь ты тут

Таймс Нью Роман
Показать полностью 1
55

Когда...

— Ну что там, на поверхности? Есть улучшения? — Саныч, дежуривший в эту смену, торопливо задраил за Андреем гермодверь и суетливо захромал к аппарату обеззараживателя.
Андрей пожал плечами, хоть дежурный на него и не смотрел. Сдернул тяжелый рюкзак с плеч.

Саныч, шустрый старик, вывернул все вентили, запрыгал, ковыляя вокруг Егорыча, удерживая руками непомерно тяжелый для своего веса толстый шланг: “Давай, давай, едрит твою кочерыжку”. И тугая плотная струя пара тут же обволокла и всего Егорыча в защитном обмундировании и обзорное стекло противогаза.

Андрей привычно поднял руки, медленно повернулся вокруг себя. А когда шум агрегата затих и дымка перед глазами рассеялась, снял противогаз.

— Так чо там? Чо? — еще раз переспросил Саныч, — изменения есть?
— Да нет там ничего. Голяк. Все также.
— Едрит твою кочерыжку, — разочарованно вздохнул старик.

Он, как и остальные жители подземки, надеялся, что ядерная зима подошла к концу. Им так говорили в самом начале, когда он, еще совсем малец, с матерью оказался в метро на момент взрыва.

Он помнил тот день как вчера. Ему было пять и мама звала его Коськой.
“Сейчас пересядем на эту линию, а там до бабушки рукой подать, Кось!” — сказала она.
А потом случилось то, что врезалось в память до мельчайшей детали, больше, чем образ бабушки или папы, так навсегда и оставшимися где-то там наверху.

Грохнуло. Качнуло поезда с двух сторон от платформы. Осыпалась плитка со сводов потолка и где-то далеко забабахало так, что людей мгновенно прижало к полу. Почти сразу стало темно.

В полной густой и вонючей черноте Коська стоял с матерью, по счастливой случайности прижатой к выемке между колоннам, и обнимал её. Одним ухом он слышал, как бешено колотится ее сердце, а вторым — как орущая людская масса давит друг друга в панике.

– Едрит твою кочерыжку, москвичи! — услышал он тогда спокойный и громкий бас где-то недалеко перед собой. — Да остановитесь вы. Стойте! Что вы мечетесь, как крысы? Включите фонарики на телефонах, ну! Живо!

И тут же один за другим вспыхнули квадратные огоньки. Засветились в отблесках лица, обреченные, полные безумия. Взрослые, вдруг превратившиеся в жалких потерянных детей. Жуки, разом попавшие в коробок.
— Едлит твою кочелышку, – повторил Коська про себя волшебные слова, чтобы тоже стать таким отважным.

— Я — машинист Сомов, — пробасил снова тот, что единственный был спокоен, и Коська увидел усатого дяденьку в темной фуражке. — С двух сторон по ветке справа от путей есть аварийные входы в бомбоубежища. Пассажиры двигаются в обратную сторону от хода движения поезда. Артемьев, ты тут?
— Тут, – подтвердил чей-то голос из дальнего полумрака.
— Поведешь со своего перрона пассажиров направо, – произнес Сомов и оглядел людей перед собой, – а мы, граждане, идем спокойно и не толкаемся, в этот туннель. Да не давите вы друг на друга, едрит твою кочерыжку. Будьте людьми!

Всё задвигалось, зашевелилось, и человеческая масса плавно потекла в две разные стороны.

Сомов же, заметив Коську с мамой, зачем-то ободряюще подмигнул, словно это могло помочь хоть немного.
– Испугался? — спросил Сомов уже не так громко у Коськи, и тот кивнул.

Ему понравился дяденька Сомов сразу и навсегда. Наверное потому, что Коська вдруг перестал бояться. Он понял, что дядя Сомов их всех спасет. И тех, кто остался наверху, тоже. Выйдет, отлупит злодеев, наведет порядок, и всё будет как прежде.

— Как тебя зовут? — спросил Сомов, пока последние люди проходили мимо них по перрону в сторону убежища, перешагивая через трупы раздавленных и унося последние телефонные огоньки перед собой.
— Консантин Алесанлович, — ответил Коська и вынул вспотевшую ладошку из рук матери, которая пыталась дозвониться до родных.
— Константин Александрович, значит, — пожал Сомов гигантской рукой маленькую ладошку, — Весомо, едрит твою кочерыжку. Я — дядя Вася.
— Дядя Вася Сомов, ядлит твою кочелышку, – повторил Коська.
— Мне надо наверх. Наверх! — заплакала мама, снова и снова тыча в непослушные кнопки.
— Да чтобы, ей-богу, какой тут может быть “верх” и какая связь, едрит твою кочерыжку? При таком то-взрыве? — сказал матери Сомов и тоже включил фонарик на своем мобильнике.
Он повел их с матерью следом за остальными и, чтобы хоть как то успокоить молодую женщину, заговорил о непонятных для Коськи вещах. Костя слышал слова про нападение, бомбовые удары, о которых за считанные минуты до взрыва передали машинистам по внутренней связи.

Константин всего не запомнил, лишь обрывки, пронесенные сквозь свою жизнь, как сокровенные знания. Он и еще пара подростков, лет через десять, процарапали их на стене. Всё, что осталось в памяти: “Если за нами не придут…”, “Пять лет не выходить, опасно”, “Черные дожди”, “Десять лет — ядерная осень, выждать”, “Десять лет — ядерная зима…”, “Через 25 лет все вернется в норму”, “Выйти, когда деревья снова станут зелеными”.

И они все стали ждать. Задраили гермодвери. Включили аварийные генераторы. Вскрыли продуктовые хранилища.

Считали дни и года. Привыкли к замкнутому пространству. Научились экономить воду, еду и силы. Дежурили. Учили детей. Дружили. Влюблялись. Женились. Старились и умирали, передавая путанные знания, как эстафетную палочку. Рождались и росли. Строили планы и работали. Мечтали о зеленых деревьях где-то там наверху и отчаянно пытались их найти при каждой вылазке.

Андрей был из тех, кто родился уже под землей, и слабо представлял тоску старшего поколения по холодному и чужому верхнему миру. Каждый раз, поднимаясь по полуразрушенным ступеням неподвижного эскалатора, он пытался представить то, что ему описывали старики. Например, что лестницы двигались или что наверху могло быть также тепло и уютно, как у них в отсеке.

Или что между серых развалин обрушенных зданий однажды вдруг он увидит что-то необычное, маленькое и хрупкое, тянущееся отростками кверху.

Сначала он даже подумал, что это трещина на стекле противогаза. Но потом понял, что это.

Андрей провел рукой в перчатке по отросткам с уплощенными тончайшими блинчиками, цветом схожими с образцовой меткой на рукаве, и те затрепетали.

“Так вот ты какое, зеленое дерево”, — подумалось Андрею и сердце его гулко застучало.

Рюкзак уже был полон находок и пришлось выложить треть, чтобы влез еще и раздвижной контейнер. Потом срезал отросток для исследования, поднял его и сквозь зеленые сплюснутые кусочки посмотрел на солнце.

Словно микроскопическая карта метро насыщенного яркого цвета была нарисована на каждом... “Листике” — вдруг вспомнилось ему название с урока.

“Когда деревья снова станут зелеными, ребята, — говорил им учитель, в прежней наземной жизни бывший музыкантом в переходе метро, — это будет значить, что атмосфера очистилась и на земле снова можно жить. И тогда вы выйдете наверх и начнете расчищать город…”

Андрей оглядел бесконечный горизонт вокруг себя с одной и той же картиной запустения рухнувшей цивилизации.

От привычной, спокойной жизни под землей до неизведанной, трудной на поверхности народ его убежища отделяло только это растение.

И тогда он положил срезанную веточку рядом с деревцем и отошел.
Мог бы затоптать, но что-то его удержало. Что-то, когда-то услышанное ранее о том, что процесс этот будет не остановить и земля очистится и зазеленеет.

“Но не сейчас. Не сейчас”, — струсил Андрей и почти вернулся знакомыми дорогами к своей станции. А потом вдруг вспомнил Саныча, что дежурил сегодня у гермодверей. Сколько тому? Всю жизнь старик мечтал только об одном: увидеть, как земля наверху начала оживать. А вот ведь, пожалуй, так и умрет, не узнав про дерево.

“Да едрит же…” — выругался на себя Андрей и вернулся за веткой. Упаковал её, сунул в рюкзак и уже с более легким сердцем дошел и спустился в подземку.

“Сразу ему не скажу, а то еще окочурится от переизбытка чувств. Вечером объявим вместе с начальником. А пока сделаю вид, что ничего не произошло”.

Ему стоило больших трудов не улыбаться и не броситься развязывать рюкзак и открывать контейнер прямо тут же на обработке, просто чтоб первым увидеть реакцию старика.

“Едрит твою кочерыжку, едрит твою кочерыжку”, — весело повторял Андрей любимую присказку старика Саныча, представляя, как озарится морщинистое лицо вечером на общем собрании.
Он шел по коридорам убежища прямиком к начальнику станции мимо выцарапанных древних скрижалей, напоминавших подземному племени выживших о великом и славном будущем, “когда деревья снова станут зелеными”.

Автор: Воля Липецкая
Оригинальная публикация ВК

Когда...
Показать полностью 1
18

Муму открывает глаза

Ты — собака (ну что уж делать, так карта легла). Живешь при крепости-усадьбе на страшной реке Обь (еще хуже). Раньше тебе было грустно и одиноко (это плохо). Но новый барский слуга привязался к тебе и вскоре полюбил всем сердцем (жизнь налаживается!). Кстати, ты даже узнала, кем он служит. Он служит дворником. А еще он глухонемой.
В общем, живешь себе радостно. Делаешь все, что должна делать собака в твоем возрасте: бегаешь, гавкаешь под окнами барыни, жрешь ее фикусы (кайф!). А еще постоянно носишься кругами по заднему двору, мешая барыне стрелять из ружья пятнадцатого калибра по тарелочкам и приводя ее в бешенство.

Однако в последнюю неделю в вашу с дворником каморку все чаще заходят барские слуги. Ты плохо понимаешь человеческую речь, но, учитывая, что они постоянно показывают твоему хозяину веревку с петлей и тычут на тебя пальцем, подозреваешь, что они предлагают хозяину погулять с тобой (кайф!!!). Между тем твой хозяин почему-то нерадостен. От него все чаще пахнет спиртом и железом. Он что-то мычит и все ночи проводит запершись у себя в спальне.

В один из дней ты видишь в небе паровой бронедирижабль и приходишь в такое неистовство от вида стопушечной машины, что начинаешь бешено нарезать круги по саду, снося кусты с розами, статую Аполлона Бельведерского и даже пытавшуюся укрыться за ней барыню (которая просто хотела в тишине пострелять по тарелочкам из ружья пятнадцатого калибра).

Итог:

Слуги вновь приходят к твоему хозяину. Тот, повздыхав, надолго запирается у себя в комнате. Затем выходит с веревкой и чугунным радиатором. Зачем ему чугунный радиатор, неясно, но главное — ты понимаешь, что вы будете гулять (кайф!)! Да еще перед этим хозяин налил тебе полную миску щей с мясом (двойной кайф!). Минуту, это что, вы выходите из каморки и идете к лодочной станции? Да у тебя что, день рождения сегодня? (продолжаешь кайфовать по-собачьи).

Хозяин садит тебя в лодку и мощными, волевыми гребками отводит ее от берега. Маневрируя между гигантскими торосами льда, проходя над десятиметровыми тенями ее подводных обитателей, вы выходите на середину реки (начинаешь что-то подозревать по-собачьи). Любимый хозяин накидывает на твою шею петлю, привязывая другой конец веревки к чугунному радиатору (продолжаешь что-то подозревать по-собачьи).

Шипя отрезанным языком, твой хозяин встает в полный рост. Воздев руки к небу, он делает чародейски-чародейственные пассы, и на реку Обь падает тьма. Ее чудовищные обитатели в панике прячутся на дно, а в свете зарниц из реки начинает подниматься гигантский, сочащийся кровью и ихором силуэт речного бога. Раскрыв тысячи пастей, выдыхая тьму и кровавый свет, скованный волшебно-магическими цепями, он внимает твоему стоящему в лодке хозяину.

(быстро-быстро делаешь выводы по-собачьи): Все ясно! Твой любимый хозяин оказался жрецом сектантов! Долго-долго он ходил по Руси, следя за тем, кому там живется хорошо, а главное — ища самую безгрешную душу на свете. И вот он нашел тебя! Проникнув в усадьбу под видом дворника, сектант решил совершить твое жертвоприношение, начав тем ритуал по выпуску, а может, даже и выпусканию в мир древнего речного бога. Ведь лишь гибель самой чистой души на Руси может разорвать волшебно-магические оковы.
(охреневаешь от своих выводов по-собачьи).

Пока сектант, шипя по системе Морзе, общается со своим божеством, ты спешно перегрызаешь веревку и прыгаешь в реку, начиная по-собачьи грести в сторону усадьбы.

Хозяин, поняв, что ритуал пошел не по плану, хватается за весла и, вознеся скрывавшимися до этого под одеждой псевдоподиями чугунный радиатор над головой, ведет преследование. Охреневший от такого поворота бог продолжает сочиться ихором на заднем плане.
Зовя на помощь по-собачьи, ускоряешься. Казалось бы, смерть неизбежна, но у тебя есть хитрый план. Ты мастерски выводишь лодку сектанта к заднему двору усадьбы. С берега вас замечает барыня, которая, как обычно, стреляла по тарелочкам. Знатно охренев от творящегося, барыня вскидывает ружье. Грохает выстрел из обоих стволов, и половина черепа сектанта улетает куда-то в далекие дали, унесенная ветром и залпом картечи пятнадцатого калибра.

Итог:

Бог, недовольно урча, уходит на дно реки Обь. Сектант, недовольно урча остатком головы, уходит из жизни. Барыня, довольно урча, продолжает барствовать. Ты, еще более довольно урча, живешь при ней, а по вечерам радостно глодаешь косточки бывшего хозяина — сектанта. Все счастливы (нет).

Автор: Тимур Суворкин
Оригинальная публикация ВК

Муму открывает глаза
Показать полностью 1
49

Я ненавижу красную планету

Я ненавижу красную планету.

Не удивляйся, я прожила там достаточно, чтобы возненавидеть Марс всеми фибрами своей старой циничной души. Но на Земле еще хуже — тут хоть людей поменьше.

Напомни, как тебя зовут. Агата? Совсем как мою внучку. Нет, конечно, она на Земле, со своими родителями. Этих вообще никуда не вытащишь.

Вот тебе первое разочарование. Ты не будешь жить под симпатичным прозрачным куполом на поверхности. Твое место — тридцать метров вглубь красного песка, там, где грунт спасает от радиации. Ты больше не увидишь ни солнца, ни звезд. Разве что тебя выпустят наружу. Но я гарантирую, что пройдет много длинных марсианских лет, прежде чем начальство колонии доверит тебе дорогостоящий скафандр.

А когда выйдешь наружу, то разочаруешься во второй раз. Марсианское небо — не красное. Оно синее, совсем как на Земле. Это пыль окрашивает его в ржавый цвет. А еще Марс холодный и сухой. Ни воды, ни жизни — ничего. Только призраки человеческих надежд на обретение второго дома.

Зато рейнджеры горазды рассказывать истории. О пирамидах Офир Хазмы, о криках, что слышны в Лабиринте Ночи. О гигантских костях, что покоятся во тьме Кратера Эберсвальде. И о корабле — столь ужасном и чужеродном, что от одного его вида сходишь с ума.

У нас полно легенд и суеверий. Не оставляй свою спальную капсулу открытой. Постучи в люк шлюза трижды, когда выходишь. В конце концов, мы же просто люди.

Значит, ты, Агата, выиграла красную карту? В мое время только самые лучшие могли полететь в космос. Умнейшие. Сильнейшие. А сейчас достаточно бросить свое имя в рандомайзер.

Я — Кира Тильман, и до того, как попасть сюда, я двадцать лет прослужила в армии. Я работала на МКС, когда она была настоящей космической станцией, а не отелем для детишек богачей. Я жила на Луне во времена Второй Лунной Гонки. Я строила первые объекты на Марсе. И я никогда не спрашивала разрешения. Меня либо звали, либо назначали.

Потому что добровольно я бы сюда не сунулась.

А в космосе ты уже бывала? Да? Дай угадаю, в космическом отеле? «Испытайте космос и невесомость, посмотрите на Землю через купол, притворитесь настоящим исследователем космоса!»

Это не космос. Это дом.

Космос начинается, когда Земли больше не видно. Когда она становится маленькой голубой точкой в черной бездне. Потому что именно в этот момент тебя охватывает паника — маленькая ящерка в глубине человеческого мозга сходит с ума от ужаса и отчаяния.

Да, Марс. Я его ненавижу. Но и деться мне отсюда некуда. На Земле я буду прикована к постели со своими атрофировавшимися мышцами и хрупкими костями. Гравитация — беспощадная сволочь.

А еще на Марсе дуют шторма. По сравнению с ними земные ураганы — просто легкая метель.

Представь, что ты работаешь на поверхности в новом скафандре. Голубое марсианское небо — тихое и ясное, словно на Земле. Температура воздуха выше нуля, и солнце светит прямо в лицо.
А потом ты поворачиваешься и видишь бурю.

Черная стена почти бесшумно двигается в твою сторону. Небо сереет, потом становится коричневым, а затем непроглядно черным. Солнце превращается в маленькую белую точку, будто бы дырка в крыше. Ты ничего не слышишь из-за радиопомех. Скафандр душит тебя, а мозг рептилии кричит: «Беги! Беги!»

Ты больше не знаешь, где находишься. Температура стремительно падает. Ноль по Цельсию. Минус пять. Минус десять. Минус двадцать.
Ты встаешь — и снова падаешь. Ты ничего не слышишь и не видишь. Ты хочешь снять шлем, ибо твой мозг считает, что именно громоздкая хреновина на голове не дает тебе сориентироваться в пространстве. От пота зудит лицо, а помехи сводят с ума. И ты понимаешь, что это лишь начало.

Потому что ты еще можешь стоять на ногах.

Надо добраться до марсохода. Он устойчив — на нем можно ехать в бурю. А хитрожопая электроника отлично знает, куда проложить маршрут.

Но только где машина? Во тьме даже десять метров — непреодолимое препятствие.

А потом ты падаешь и впиваешься пальцами в красный песок. Ты лежишь там, в стерильной темноте, лишенной вкусов, запахов и света. Радио вскоре тоже замолкает. И единственное, что ты слышишь, это собственное тяжелое дыхание и стук сердца.

Невидимый кулак бьет по спине.

«Обнаружено повреждение скафандра, обнаружено повреждение скафандра», — повторяет роботизированный голос прямо в ухо. «Обнаружена утечка кислорода. Обнаружена утечка кислорода. Приблизительное время — десять минут сорок секунд. Обнаружена утечка кислорода. Дышите медленно. Дышите медленно».
Надпочечники выбрасывают в кровь адреналин. «Бей или беги» — реакция древняя, как сама жизнь.

«Осталось пять минут».

Ты ползешь. Ползешь туда, где, как тебе кажется, был твой марсоход. То, что буря превратила его в металлолом и забросила в каньон, будто игрушку, тебе не приходит в голову.

«Четыре минуты»

Ты делаешь последнее усилие и встаешь на колени. Ты думаешь, что тебя собьет с ног, но ветер уже не такой сильный, как секунды назад.
Ты поднимаешь голову и видишь темно-коричневое небо и белую точку солнца, что сияет над голубоватым горизонтом.

«Две минуты сорок одна секунда»

Ты начинаешь задыхаться.

«Одна минута».

Ветер вновь поднимает пыль в воздух, и ты окончательно теряешься в пространстве. Что-то в глубине тебя требует снять шлем, отстегнуть его от крепежного кольца.

И уже теряя сознание, ты видишь тень в красно-коричневой дымке.
Она движется медленно, как будто идя сквозь глубокие холодные воды, выше и тоньше человека. Тень шевелит похожими на щупальца конечности и издает гортанные крики, звучащие громче грохота бури.

«Тридцать секунд»

Тень останавливается, будто услышав роботизированный голос. Ужас заставляет тебя вжаться в грунт. Ты теперь чувствуешь страх не перед природой, не перед стихией. А страх перед лицом хищника. Разумного и смертоносного.

Тень поворачивает голову, и последнее, что ты видишь, — это большая черная дыра на том, что можно было бы назвать лицом.

Но я здесь, верно? Живая и здоровая, даже без повреждений мозга? Ты мне не веришь. Это же просто галлюцинация, бред. Я ведь умирала.

На Марсе нет жизни, это знают все с тех пор, как первые марсоходы проехали по долине Маринер. Марс это Терра Нуллиус — ничья земля.
Но вот что я тебе скажу, Агата. На красной планете пропадают люди.

Трое из моей колонии отправились в Лабиринт Ночи и не вернулись. Мы не нашли тел, только один разбитый шлем, похороненный в песке. Обломки марсохода, ветром закинутого в кратер, исчезли, будто кто-то утащил их во тьму марсианских пещер. А в каньонах видятся следы — и эти следы оставляют не сапоги типовых скафандров.

Сказки, байки, легенды. Люди горазды придумывать страшилки, дай им только возможность. Но однажды ночью ты проснешься. Ты сама не поймешь, почему. Ты включишь свет внутри спальной капсулы и вдруг услышишь звуки в узких коридорах. Шаги. Шорох. Бормотание.
В эту ночь ты больше не уснешь. Ты будешь лежать, парализованная давно забытым детским страхом, что в шкафу прячется чудовище.
Может быть, у нас у всех галлюцинации. Может быть, наш разум сходит с ума, когда мы находимся так далеко от родной Земли. Я не знаю.
Но одно я знаю точно, Агата, и тебе это не понравится. Там, в красной дымке, прячутся чудовища. И я видела одно из них собственными глазами.

Ну так что? Ты готова отправиться на Марс?

Автор: Анастасия Шалункова
Оригинальная публикация ВК

Я ненавижу красную планету
Показать полностью 1
232

Половина чуда да четверть удачи

Тимоня был никудышным рыбаком. В артели над его неуклюжестью посмеивались: «Видно, матка тебя в постный день родила». Тимоня дружков сторонился, а при разделе улова получал долю малую и несправедливую. Старший брат Марьян его всегда стыдил и учил поморской науке подзатыльниками, да всё без толку. И сети у Тимони рвались, и вёсла тонули, и рыбный косяк под лёд уходил. За столом Тимоня после старшого ложкой зачерпывал. «Весь-то век прихлебателем будешь», — матушка корила.

Полюбил Тимоня на берег уходить и волнам на судьбину жаловаться. Рябь по воде идёт, и оттого не видно, что и у Тимони лицо рябое, как яйца в гнезде у куропатки. Сядет, бывало, на кряж, ногами болтает над водой и все слёзы проливает: «Никто меня не полюбит. Матушка стыдится неудачливого, братка насмехается. Ни одна красавица за меня, пропащего не пойдёт. Не рыбак я, а полрыбака, не помор, а половина помора».

Раз приплывает на лёгкой белой лодочке к нему дева. Лицом бледна, волосы по плечам разбросаны, глаза холодные, руки тонкие как лёд прозрачные. Рубашка на ней тонкая, как только душа греется?
Смотрит Тимоня и дивится, как только лодочка в промоине оказалась? Ума не приложить. Кругом льды да снега, а меж ними вода чёрная.

— Отчего ты печален, рыбак? — спрашивает дева.
— Как же мне не печалиться, коли нет на моём веку удачи. Мне бы хоть половинку чуда да четвертушку везения.
Засмеялась дева, словно колокольчики серебряные зазвенели, и молвила.
— Чем готов заплатить?
Почесал Тимоня в затылке и говорит:
— А у меня и нет ничего, одна злость на судьбу да зависть на людей.
— Хороша цена, — улыбнулась дева, — так и договоримся. Приходи на берег, когда лёд сойдёт, я тебе половину чуда да четверть удачи придарю. А остальное само приложится. Только злость и зависть не пропадут навечно, а у других появятся.

Сказала так и в тумане над промоиной исчезла. Тимоня почесал в затылке и подумал: «Эка ерунда привидится!» Домой вернулся, ни матушке, ни брату ничего не сказал. Зимой помору есть, чем заняться, скучать некогда даже такому блажному, как Тимоня. Сети чинить, пушнину бить, мясо вялить. Да и вечорки после трудов праведных – наипервейшее дело. Марьян балалайку берёт и брата с собой на посиделки тащит. Все красавицы к Марьяну льнут: «Младшой в семье рябой да непригожий, а старшой — песней сладкой в сердце вхожий». Марьян улыбается, знай на балалайке наяривает, а Тимоня смурной сидит, как в рот воды набравший. Девки смеются: «Пятки отбил, что не пляшешь?» А Тимоне всё чудится, что красавица с холодными глазами меж румяных девок в ярких сарафанах виднеется. Ищет её взгляд, а не находит. Истосковался Тимоня, а на берег не ходит, ждёт, когда лёд сойдёт.

Раз утром прибежала соседская Алёнка.
— Идите, глядите, лёд пошёл. Латка на латке, заплатка на заплатке.
Марьян на порог вышел, потянулся: «Эка невидаль! Кажный год одно и то же», а Тимоня схватил шапку, зипун натянул и бегом из избы. Бежит и думает: «А ну как льдами лодочку сдавит?» Примчался на кряж, кругом льды бьются, грохот стоит, как из пушек палят, а девица в жемчужном уборе и парчовой душегрейке на бережку стоит.

— Дождался, — и гарпун ему протягивает, — садись в мою лодку, будешь зверя морского добывать, а я льды успокою. Достала из рукава дудочку и заиграла песню тихую, как вечерняя зорька. Льды остановились и закачались в чёрной воде, а меж ними проглянули морды усатые. Набил нерпы Тимоня, еле на берег вытащил, поклонился девушке в пояс, и говорит:
— Вот так удача, вот так чудо.
— И не половинка чуда, и не четвертушка удачи, всё впереди ещё.
Улыбнулась дева и наказала приходить с сетью на другой день.

С тех пор за Тимоней закрепилась слава удачливого охотника и рыбака. На промысел Тимоня ходил своими тропами и далёким берегом. Не с артелью, а сам-один, а рыбы и зверя добывал столько, сколько все артельщики. Поморы сначала подшучивали, а потом и примолкли, когда Тимоня карбас о четырёх вёслах себе справил и решил отдельную избу срубить.

— Где такое видано, чтобы младший раньше старшого от семьи отделялся? — возмущается Марьян. А матушка только головой качает, не хочет сыновей ссорить. А получается меж тем, что молчанием своим она старшого позорит.
— На что тебе карбас о четырёх вёслах, коли ты один на промысел ходишь, — только и спросила мать, но ответа не получила.

К осени стоял уже сруб под крышей, только печку Тимоня складывать не спешил. Пришёл к нему печник и говорит:
— Что ж не зовёшь на подмогу, али из Архангельца себе выпишешь мастера?
— Не твоё, дедка, дело, — ответил Тимоня, — иные и без печи живут, не мёрзнут.
Подивился печник и сказал матушке Тимониной, что младший её умом тронулся и с нежитью поганой связался.

Стала мать за Тимоней следить, не учудит ли какой беды. Но всё у него ладно было. Купцы заезжие и зверя морского, и рыбу поскупили, так что денег у Тимони стало столько, что не только на печь в избе хватило бы, а и на золотой запор на двери. Не в деньгах, стало быть, причина. Решила матушка дознаться. Пришли раз и в дверь постучала. Тимоня её на порог не пустил, сам вышел и насупился.

— Пирогов напекла, про здоровьичко узнать решилась, — матушка сказала, а сама за плечо сынку заглянула. Видит, сидит в избе дева, лицом бледная, глаза холодные. Пальцами белыми мороженую клюкву перебирает. Порченую ягоду в кадку кладёт, крупную на пол бросает и сапожком топчет.
— Иди матушка домой, обо мне не беспокойся, — сказал Тимоня, а сам и в глаза не глянул.
— Разве ж это по-людски? Брать жену из чужих краёв, да жить невенчанными? — строго мать спросила.
— Променял я людское одобрение да поповское благословение за полчуда и четвертушку удачи, — ответил Тимоня и дверь избы захлопнул.

А на второй день печник угорел.
— Болтливый был, любопытный. Да и жалеть об дедке кто станет? Пожил своё, — сказала дева, и Тимоня с ней согласился.
Алёнка соседская тоже не унималась. Любопытно в окошко к Тимоне заглянула и на вечорках рассказала, что заместо постели в новой избе глыба льда, заместо стола коряга речная. А жена прядёт водоросли, а на прялку и не смотрит, прямо в окошко на неё, Алёнку уставилась. Жонки не поверили.

На другой день Алёнка встретила Тимоню на бережку и говорит:
— Что же ты, Тимоня, не пускаешь жонку на вечорки? Она нас бы поучила водоросли прясть, а мы бы ей помогли на корягу скатёрку соткать.
— Передам ей слова твои, захочет – придёт, не захочет – я её не заставлю.

Тем же вечером Тимонина жена заявилась к большухе Марфе в избу. Дверь сама отворилась, повеяло тиной речной, чешуёй рыбьей, ветром с берега. Ступила на порог, поклонилась в пояс. Подивились жонки и девки на бледную кожу, на чёрные глаза, а больше на убор в жемчугах и парчовую душегрейку, стеклярусом вышитую. Подошла жонка Тимонина к большухе и поднесла кружево красоты необыкновенной. Большуха посмотрела из-под бровей и спросила:
— Как звать-то тебя? С каких краев?
— Зовите меня Хвалёной, а пришла с я того берега Двины, что завсегда туманом скрыт.
Большухе вежливый ответ и подношение понравилось, и сразу она Хвалёне место рядом с собой на лавке указала.
Тимонина жонка не пела, не плясала, бисером поясок вышивала и всё помалкивала, пока за ней муж не пришёл да с вечорок не забрал.

Большуха Марфа сказала Алёнке:
— Будет тебе, пустобрёхая, на людей добрых наговаривать. Ишь, глаза завидущие выпучила.
А на другой день у Алёнки и впрямь глаза рачьи сделались, ажно на люди совестно показаться. Женихаться с ней суженый перестал: других девок в округе полно.

Стали люди примечать: кто про Тимоню или его жонку слово худое молвит – к тому беда на порог. Кто приветит – тому прибыль. Стали помалкивать, в сторону Тимониного двора лишний раз не глядели. А уж было на что и подивиться: за один год избу достроил, на охлупень хивраса рогатого выстрогал. Ледник для рыбы поставил, возов наторговал у купцов – не посчитать. Сам оделся наряден, матушке шубу справил и сапоги сафьяновые, сундук кованый да прялку расписную. Стали соседи Тимоню Тимофеем Иванычем кликать. Только никого он не брал к себе внайм, сам в море ходил, со своей Хвалёной.
Мать угомонилась, спокойна стала: не хуже других сынок живёт. Был Тимоня никудышным, пропащим. А теперь всяк ему в пояс кланяется, шапку с головы роняет, по имени-отчеству величает. И рублик братке займёт, и на сходе главный голос его. А что живёт он инаково — кому какое дело?

Одному Марьяну невтерпёж допытаться: «Как так? Не ведьма ли Хвалёна ворожит?»
Выследил, как ранёхонько на промысел Тимоня собрался с жонкой. Сел на юркую лодочку и за карбасом Тимониным поплыл. Отстал скоро, больно вёсла у Тимониного карбаса прыткие. А тут и туман спустился, да такой, что дальше носа не видать. Проплутал Марьян, заблудился, из сил выбился. Не берега не видать, ни голоса человечьего не слыхать. Только где-то вдали дудочка играет заунывно да женский голос точно колокольчиком звенит. Марьян совсем уж надёжу потерял на спасение, как нос его лодки в берег упёрся. Протёр Марьян глаза – глядь, а это деревня родная маячит из-за сосёнок. Бегут к лодке мужики и жонки.
— Слава богу, нашёлся! Уж не чаяли живым встретить!

Чудно Марьяну: вроде как с утра не долго прошло. Ну а как народу не поверить, коли говорят, что неделю его по морю мотало.
— Это всё она, ведьма-Хвалёна! — озлился Марьян и стал рыбакам сказывать все свои подозрения. И про то, что, что матушка видала в сыновой избе, и что от печника покойного слыхал, и от Алёнки. Мужики головами мотают, не верят. А жонки подначивают:
— А пойдём к Тимофею Иванычу да сами и спросим. Нешто посмеет он перед честным народом правду скрыть?

Пошли к Тимоне, кулаками машут, шумят. Подошли к воротам, заперто наглухо. Стучали-стучали, никто не открывает. Стали ворота ломать, а Марьян – первый. Долго верею толкал плечом. А как смог повалить, так и ворота попадали, и частокол сухой рогозой повалился.

— Айда! — кричит Марьян. Всей гурьбой во двор вбежали, да и застыли. На порог Хвалёна вышла, в парчовой душегрейке, в уборе жемчужном. Рядом Тимоня стоит, пояском, бисером расшитым, поигрывает.
— Заходите, гости дорогие, — кланяется, — заждались мы вас с муженьком.
— Мы за правдой пришли, — Марьян крикнул.
— Всяк про правду трубит, да не всяк правду любит, — ответила ему Хвалёна, — тебе какую правду надобно? Про братушкины половину чуда и четверть удачи? Или про то, как зависть сердце твоё источило? У меня на всякой правды вдоволь.

Сказала так, и морок спал. Стоят перед честным народом не дева-краса в парче и жемчугах, не Тимоня рябой, а водяница с водяным. Волосы ниже пояса, зеленее водорослей, руки ниже колен повисли, на костлявых пальцах когти жёлтые.
Ахнули рыбаки с жонками и попятились. А Марьян всё не унимается, точно глаза ему замстило.
— Лучше скажи, отчего половина чуда и четверть удачи? Не смогла больше наколдовать? — смеётся Марьян, а сам скукоживается и рот чёрный стал, как у покойника.
— Человек сам-один и есть половина чуда, а для чуда целого ему любовь нужна, — ответила Хвалёна.
— Век мой недолгий, и четверти удачи мне с лихвой хватит, — вторит ей Тимоня.

Молчат поморы, сказать нечего.
— Любый мой, — поворотилась Хвалёна к Тимоне и посмотрела глазами чёрными, как ночь, — если уж за четвертушку удачи тебя сродники со свету сжить хотят, то с целой удачей мы нигде себе места не найдём.
Отступили пришлые, один Марьян корчится у порога, согнулся как рог у хивраса.
— В Двине их притопить, избу сжечь! — хрипит Марьян. Дёрнулся два раза и затих.

Задрожали жонки, мужики ахнули и прочь со двора кинулись со словами: «Ведьма проклятая удушила». Вернулись уже с кольями и батогами ко двору Тимони. Только вместо Марьяна нашли они деревянного рогатого хивраса, что на охлупень Тимоня пристроил. На месте избы – пустое место, ни стен, ни крыши. Куча водорослей сухих, глыба льда подтаявшая да коряга речная. Кинулись к берегу и только заметили, как вдалеке мелькнул белый парус Тимониного карбаса, да в тумане и пропал вместе с половиной чуда и четвертью удачи.

Автор: Ирина Соляная
Оригинальная публикация ВК

Половина чуда да четверть удачи
Показать полностью 1
45

Следствие ведёт...

– А это тогда что? – дознаватель ткнул бумажкой прямо в лицо Волкову. Тот прижал серые уши, как нашкодивший щенок, и заскулил, опустив взгляд в щербатую коричневую столешницу.
– В глаза мне смотреть! – рявкнул полицейский, хватая быка за рога, точнее – подозреваемого за шиворот модной толстовки. – Доказательства железные! Угроза убийством! Да ещё и сотруднику полиции! Думаешь, если ты удалил у себя переписку, она пропала насовсем?
– Я н-не… не убивал…
– Да? – дознаватель глянул в распечатку и с выражением продекламировал. – “Ещё раз тебя на районе увижу, сожру твою подгорелую жопу! Усёк, хлебобулочное?” Мне продолжать, или дальше сам помнишь?
– П-помню! Помню! – затараторил Волков, мелко кивая.
– Ну вот! – полицейский отпустил его и уселся напротив. – Попал ты, Волков, ой как попал! Пиши явку с повинной, серый, иначе вышак тебе светит! “Я, Волков Сергей Полиграфович, год рождения и так далее, на почве личной неприязни, предварительно оскорбив в личной переписке по признаку растительного происхождения…”
– Погодите, товарищ э… старший лейтенант?
– Волков с сомнением глянул на погоны. – Не мог я его съесть. Оскорблял – да, угрожал – ну, чутка… А съесть не мог. У меня это… – он почти прошептал, наклонившись к уху полицейского, – непереносимость глютена…

Дознаватель с сомнением покосился на мощного человекоподобного волка: белоснежные клыки, мускулы под серой тканью.

– И справка есть. Я принесу. Только вы пацанам не говорите, меня и на работе засмеют, и вообще…

***

– Как понимать, "это не угроза"? – старлей сощурился. Девушка тряхнула ярко-рыжими волосами и снова высморкалась в носовой платок. – Вот же, гражданка Патрикеева, ваше письмо к убитому, чёрным по белому: “Колобков-Колобков, я тебя съем”!

Он демонстративно развернул к ней портрет погибшего напарника с чёрной траурной лентой в углу.

– Да ещё и нарушение седьмой статьи! Всеобщая декларация прав антропоморфных существ, слышали о такой? “Все существа растительного, животного, механического и иного происхождения, обладающие естественным или искусственным интеллектом, имеют право на равную защиту закона, защиту от дискриминации…”

Рыжая вдруг зарыдала: громко, с надрывом, спрятав острый носик в наманикюренные лапки:
– Да какие угрозы? Ну какие? Я любила его! Как увижу эти пухлые щёчки, так бы и укусила! Флиртовали мы с ним, вот и всё! Да и он мне писал, – она едва заметно покраснела, – в таком же роде. Настоящие бумажные записки, как в школе, представляете, какой романтик? У меня они даже эти с собой, вот…

На старую столешницу упали несколько листков, явно исписанных рукой Колобкова.

***

– Значит, утверждаете, что покинули место аварии непреднамеренно?

Потапов смотрел тяжело, грузно, сопел на весь кабинет, словно воздуха там было на один вдох. Потёр мокрые виски, медленно кивнул.

– И как сбили его, не заметили?

Он качнул головой – помотать ею на такой мощной шее не вышло бы при всём желании.

– Сколько выпили в тот вечер, видимо, тоже не помните? Какая скорость была? Надо же, как совпало. И камер на том участке дороги ни одной не было, и на регистраторе вы сэкономили… А вот надпись "Меньше печёных – стройнее бока!" на весь капот налепили. Давняя неприязнь к представителям мучного населения, так?

Потапов тупо уставился в стол, глухо пробасил:
– Так ведь тело же… того. Не нашли…
– Потапов! – дознаватель повысил голос. – Под бампером вашего джипа мы нашли следы ДНК нашего сотрудника. По крошкам выгребали для экспертизы… – он положил перед Потаповым лист, испещренный мелкими символами. – Так что сбил ты его, это точно. А сам ты его съел, или вороны лесные потом растащили – это суду уже не так важно. Тем более с твоей-то нелюбовью ко всем хлебобулочным.

Старлей помолчал, ожидая, пока сидящий перед ним осознает, что отпираться бесполезно.

– Понимаю, адвокат советовал молчать до последнего, – он притворно вздохнул и сочувственно глянул на хмурого Потапова. – Да и мне за напарника отомстить ой как хочется… Но вижу, мужик ты хороший. Так что предлагаю чистосердечное, но только один раз предлагаю!

***

Когда Потапова увели, дознаватель, наконец, выдохнул и снял фуражку, разминая затёкшие уши. Глянул на табличку на столе, представляя там новую надпись.

"Капитан Зайцев! Звучит, а!” – подумал он с гордостью. Дело о пропаже коллеги, раскрытое по свежим следам, точно достойно повышения, а покрасневшие глаза и пара бессонных ночей – вообще не цена.

Зайцев достал из нижнего ящика стола бутылку со стаканом, налил на два пальца, выдохнул и махнул залпом за удачное завершение расследования. Усмехнулся, выгреб со дна ящика несколько крошек и с чувством распахнул окно.

– Эх, Колобков! И года у нас в отделе не прослужил. А я говорил, съедят тебя тут! – он отряхнул ладонь от хлебных остатков. – Не слушал меня!

Последнюю крошку склевала с подоконника безразличная ко всему ворона.

Автор: Анастасия Кокоева
Оригинальная публикация ВК

Следствие ведёт...
Показать полностью 1
34

Нить

— И-и-и тринадцатой Ариадной становится…

Тук. Тук. Тук.

— Становится…

Тук.

— Великолепная…

Ту…к.

— Эллина Милиоти!

Тт…ту..к…т…т…тук…

— Поприветствуем победительницу! Эллина, эти аплодисменты — для вас! Прошу вас… Эллина? Куда же вы?

«Куда? Кретинка!.. Ид..тка… шлюх… *пшшш*.. убью…»

.

Она стояла перед зеркалом в уборной, и вода из крана заглушала шипение наушника.

Восстановить дыхание не получалось, лицо пылало, по щекам размазалась тушь. Какая же дура, дура, дура! Что на нее нашло? Так опозориться в момент триумфа! Зевс всемогущий, Кастор ее прибьет и будет прав.

Дверь затряслась под ударами, и голос, глухой от ярости, произнес тихо, но внятно:

— Я знаю, что ты там. Открывай.

Она щелкнула задвижкой и съежилась.

— Я… Прости, Кастор, мне стало дурно…

Сжатые кулаки и челюсть, безумный взгляд — все это она ухватила краем сознания, когда закрывала голову от ударов, но ударов не последовало. Каким-то чудом ее продюсер сумел сдержаться. Он шумно выдохнул и процедил:

— Немедленно возвращайся, извиняйся, делай, что хочешь, но докажи, что тебя не просто так выбрали Ариадной. И приведи рожу в порядок.

Она стала быстро тереть щеки салфеткой.

— Впрочем… — Кастор взял ее за подбородок. — Оставь так. Раз уж ты устроила спектакль, то продолжай. Расскажи им, что мечтала об этом с детства и все в таком роде.

— Я и правда мечтала об этом с детства… Мне казалось, что тогда родители меня узнают и заберут домой…

— Нет, слишком сопливо и банально. Давай-ка удивим их. Так… У тебя сдали нервы, да, но не просто так, а потому что... У тебя есть личные счеты с Игрой! Ты пока не готова рассказывать об этом публике, но вскоре все всё узнают.

— Личные счеты? Не понимаю…

— А тебе и не положено, детка. Иди и отработай бабки, что компания потратила на твои актерские курсы. И если добавишь отсебятины, вмиг окажешься на улице.

Она хотела возразить, что нет, уже не окажется — теперь она не просто молодая актриса Эллина Милиоти, теперь она главная женщина планеты, блистательная Ариадна, управительница величайшего и популярнейшего шоу на Земле! Она так долго к этому шла, так долго играла свою роль, чтобы оказаться на этой невозможной высоте, о которой девочка из приюта не могла и помыслить!

Она, конечно, промолчала, и поспешила туда, где слышался рокот взволнованной толпы, а потом смотрела в четвертую стену и улыбалась воображаемому любовнику, как учили ее на курсах, и бездумно повторяла заученную речь и новые фразы, которые велел ей сказать Кастор. В конце она послала зрителям воздушный поцелуй, от которого пошатнулась, и на миг испугалась, что рухнет прямо под ноги сотням громких и жадных людей.

Но крики восторга подхватили и удержали ее.

Поздравляем, Ариадна!

Они сливались в одно серое пятно: организаторы, учредители, члены правления, распорядители — все, кто создавал Игру, кто творил историю. И теперь она стала частью этой истории, ее душой — Ариадной. Она будет вдохновлять, менять, творить, недаром именно ее выбрали на это почетное место.

— Повернись.

Она послушно развернулась к ним спиной. Это нормально, что они хотят внимательно изучить ее, она теперь часть команды…

— Недурно. — Судя по голосу, говорил распорядитель. — Давно у нас не было такой фигуристой Ариадны, это надо обыграть, пусть дизайнеры постараются, думаю, хитон должен быть прозрачным. А теперь, будьте добры, объясните, что это за бред про личные счеты с Игрой?

Она вспыхнула и быстро обернулась.

— Так получилось, я ничего такого не имела в виду, просто…

От волнения она по-прежнему не могла разглядеть их лиц, но все равно почувствовала на себе удивленные взгляды.

— Все хорошо, не обращайте внимания, она послушная девочка, а у пиар-отдела есть несколько предложений, — отчеканил Кастор. — Эллина, детка, посиди пока, полистай журнал.

Она присела на край кресла и постаралась улыбаться. Говорили о рейтингах, рекламной кампании, гонораре, процентах, обязательствах — она мало что понимала из услышанного, но продолжала кивать, и чуть сменила позу, чтобы выглядеть более раскрепощенной и сексуальной. Потом до нее донеслись слова про месть за родителей, это было странно, ведь речь шла о ней. Она вскинулась.

— Но все было не так! Мой отец вовсе не делал ставок в Игре и уж точно не кончал жизнь самоубийством, а мама была баптисткой и никак не могла оказаться в борделе. Им нечего было проигрывать, они были бедны, потому и отдали меня в приют...

— Надеюсь, к вечерней пресс-конференции Ариадна выучит историю своей семьи. — Кажется, это был один из управляющих. — И, кстати, пора бы ей отправиться к стилистам и сменить, наконец, цвет волос.

— О, я как раз хотела это обсудить! — Она чуть подалась вперед. — Мне кажется, что было бы хорошо оставить Ариадну, то есть меня, блондинкой!

— Эллина, детка. — Голос Кастора звучал слишком спокойно и доброжелательно. — Где ты видела Ариадну с платиновыми волосами?

— В том и дело! — Она почувствовала, как щеки заливает краска, улыбнулась и заговорила быстрее, чтобы Кастор не успел перебить — благо эту речь она несколько раз отрепетировала дома: — Я хотела предложить раскрыть образ Ариадны по-новому. Да, она выбирает Тесея и дарит ему возможность победить, но разве этого достаточно, чтобы зваться «главным человеком в Игре»? Да, Ариадна каждый год вносит какие-то изменения, но, Зевс всемогущий, это же не изменения, а насмешка… Корзинка с фруктами для каждого претендента? Узоры на стенах Лабиринта? Черная набедренная повязка для Минотавра? Серьезно? Я хочу, чтобы роль Ариадны стала ярче. Пусть кровавое зрелище будет уравновешено чем-то добрым и настоящим, а Белая Ариадна могла бы стать символом перемен, и мои светлые волосы как раз подходят идеально. Я тут записала свои предложения, сейчас…

Смех раздался, кажется, со всех сторон, и она замолчала. Громче всех хохотал Кастор, но она узнала этот черный взгляд, и воодушевление сменилось страхом. Она опять выставила себя идиоткой…

Когда все стихли, главный распорядитель повернулся к Кастору и сухо произнес:

— Господин Николау, будьте добры, отправьте госпожу Милиоти к стилистам. И по пути напомните ей, где ее место, чтобы нам не пришлось больше тратить время на всякие бредни.

— Не сомневайтесь, — отозвался Кастор сквозь зубы.

— Сегодня вечером на пресс-конференции мы хотим видеть каноническую Ариадну с черными волосами, а не глупую куклу. И, мистер Николау, проследите, чтобы наша Ариадна не сболтнула лишнего. Кстати, ваша идея с местью за родителей мне по нраву.

Когда они выходили, Кастор так толкнул ее в спину, что она едва не рухнула со своих высоченных каблуков. Он почти протащил ее до конца коридора и кивнул в сторону розовой двери. Она послушно засеменила туда. Вслед ей донеслось сдавленное «долбанутая шлюха», но она убедила себя, что ослышалась, — иначе было слезы не сдержать.

Видеть себя в зеркале было невыносимо. В прозрачном хитоне она казалась себе более голой, чем обычно в ванной, а из-за черных волос ее круглое лицо стало взрослым и вульгарным. На Кастора она не смотрела.

— Детка, ты что, дуешься? Ну-ну, хватит, тебе не идет, вон складка какая между бровей.

Она испуганно расслабила лоб и помассировала межбровье.

— А вот хитончик, — продолжал Кастор насмешливо, — идет тебе весьма. И даже к лучшему, что у тебя типаж не древнегреческой богини.

— Ариадна не была богиней.

Он покачал головой.

— Какая же ты тупая, хоть и красивая. Но ничего, я уже нанял трех сценаристов. Все возможные диалоги пропишем, разучим, отрепетируем. Кстати, учредители одобрили твою идею сделать Ариадну символом перемен в Игре.

Она прижала ладони к груди.

— О, это чудесно, я так счастлива! Надо будет обсудить, у меня есть идеи…

— Подробности узнаешь завтра, а пока готовься к шоу.

— Я готова. — Она села, закинула ногу на ногу, приподняла бровь и с удовлетворением отметила, что Кастор смотрит, не мигая. Произнесла томно и лениво: — Что я думаю об участниках? Они молоды, красивы, ладно сложены.

Он довольно хмыкнул.

— Вот, узнаю свою девочку. А чтобы ты окончательно уяснила, что я на твоей стороне, у меня есть для тебя подарок.

На стол перед ней шлепнулся крупный конверт с оттиском лабиринта.

— Что это?

— Догадайся.

— Но ведь я должна увидеть претендентов только в прямом эфире!

— Уверен, ты сможешь изобразить удивление. А вот чтобы твое удивление не было слишком уж правдоподобным, я решил немного нарушить правила.

Ладони вспотели, пока она вскрывала конверт. Семь юношей, семь смельчаков, которые совсем скоро спустятся в темный Лабиринт, чтобы встретить там смерть. И лишь она, Ариадна, может подарить им надежду, выбрав Тесея, — о, кого же ей выбрать, это так ответственно… волнующе… Фотографии рассыпались по столику, и она, увидев первую, задохнулась. Схватила вторую, третью, четвертую, пятую, шестую… Сердце, кажется, колотилось во всем теле.

— Что все это значит? Это розыгрыш, да?

Веер карточек, с которых на нее смотрели знакомые лица, дрожал в ее руке.

— Что-то не так? — невинно спросил Кастор.

— Кастор! Это же мужчины, с которыми я… которые со мной…

— Не может быть.

— Посмотри, ты только посмотри: мой бывший муж! А это — Томас, первая любовь. С Элиасом мы выступали на «Танцах», у нас был роман, с Одисом играли в «Семейке», тоже роман. С Гелиосом Фри мы несколько раз встречались, в смысле, на мероприятиях. — Мелькнуло воспоминание, как она просыпается с тяжелой от похмелья головой в чужой постели, а рядом храпит этот неприятный потный актеришка. — А это вообще мой троюродный брат. — «Который пытался меня изнасиловать».

— Надо же, какое совпадение.

— Неужели они и правда прошли отбор и показали себя самыми достойными?

— Поверь, им весьма выгодно участвовать в этом проекте.

— Как мне смотреть им в глаза? Я не могу, Кастор, не могу…

— Вот поэтому я и показал тебе их заранее.

Она медленно положила шесть фотографий на стол и взяла в руки седьмую.

— А вот этого мальчика я не знаю. Совсем юный… И такой… щуплый! Неужели и он прошел отбор?

— О! Это самое интересное!

Кастор сел рядом и приобнял ее одной рукой, а другую опустил ей на бедро.

— Это доброволец, которого взяли вне конкурса!

Она чуть отодвинулась и уставилась на хилого паренька с веснушками.

— Но он вовсе не похож на героя!

— А он и не герой! Он твой фанат! У него весь дом обклеен твоими постерами, он сделал сайт о тебе, ходит на все фильмы. Позвонил организаторам через пять секунд после того, как объявили о твоей победе!

— Совсем мальчишка. И явно не в нужной физической форме...

— Это шоу, детка, тебе ли не знать. Пылкий влюбленный юноша без шанса на победу — сплошная романтика и рейтинги. Мы еще подумаем, и, возможно, ты выберешь Тесеем именно его. Это будет ярко, трогательно, как раз в духе Белой Ариадны, как ты и хотела.

Она скинула его потную ладонь со своего плеча и встала.

— Что значит «мы подумаем»? Ариадна — я! И я сама выберу того, кто достоин зваться Тесеем!

Кастор нахмурился, а потом расхохотался истерично, с всхлипами. Она почувствовала подступающие слезы и, как обычно, спрятала их за капризной маской с надутыми губками. Кастор послал ей воздушный поцелуй.

— Пора бы понять, детка: твои желания и предпочтения ничего не значат. Впрочем, мое слово тоже будет последним... Скорее всего, организаторы заставят тебя выбрать Гелиоса — он типичный Тесей.

Она бросила взгляд на фотокарточки. Да, Гелиос Фри и впрямь выделялся из семерки: более рельефный, дерзкий, опасный.

— Что, детка, хочешь быть подружкой этого красавчика?

Она промолчала, осознав, что уже не хочет быть даже Ариадной.

Она столько раз стояла перед камерами и все равно еле справлялась с волнением.

Самообладание подвело, когда в студию вошел Минотавр. Раньше она видела минотавров только на экране и не представляла, насколько они огромны в реальности. Он словно заполнил собой все пространство, даже воздух теперь пах только им.

Практически обнаженный, с узкой повязкой на бедрах, плечи не обхватить, весь словно отлитый из бронзы, блестящий, страшный. И эти рога, крупные бычьи ноздри, жесткая шерсть на щеках…

— Эллина? Вы готовы?

Она сморгнула, улыбнулась и поплыла к декорациям, у которых ее ждал Минотавр. Она старалась смотреть мимо, но все равно чувствовала его взгляд — тяжелее и пристальнее, чем у остальных.

— Отлично. Для начала посади Ариадну на плечо

Массивное тело придвинулось, она подумала, что сейчас не выдержит и сбежит, но тут раздался тихий, глубокий голос:

— Прошу прощения. Разрешите. Я очень осторожно.

С бычьей морды на нее смотрели ясные, блестящие глаза. Она кивнула, и тут же теплые ладони подхватили легко и нежно, и она оказалась выше всех, дальше всех, на крепком, надежном плече.

Вспышки, вспышки, вспышки.

А теперь как будто ты ее сейчас растерзаешь.

А теперь на вытянутых руках.

Теперь Ариадну — в цепь, а Минотавр — господин. А теперь поменяйтесь.

Эллина, больше секса. Минотавр — больше ярости.

Разорви на ней платье. Отлично

Вспышки, вспышки, вспышки.

Это длилось и длилось. Она смотрела на яркие лампы, изгибалась, страдала, вожделела, кричала от ужаса, кричала от гнева — все, как просил фотограф. Чем больше гримас и поз, тем меньше в теле мыслей, чувств — ее самой. Иногда сквозь отупение она слышала нежное: «Извините, надеюсь, я не сделал вам больно».

Когда съемка закончилась, она накинула шелковый халат, вышла на балкон и с облегчением вдохнула вечернюю прохладу.

— Разрешите?

Минотавр дождался кивка и встал рядом.

— Не против, если я закурю?

Она пожала плечами, а потом сказала:

— Можно и мне сигаретку?

Они выдохнули дым одновременно. Сигаретная горечь возвращала из небытия. Она прикрыла глаза.

— Хотел сказать... Эта фотосессия — для меня большая честь.

Она вежливо улыбнулась.

— Правда, я счастлив, что именно вы стали Ариадной. Уверен, при вас Игра станет еще популярнее и увлекательнее.

Она поморщилась, но он не заметил.

— Знаете, я ваш поклонник. Смотрел все фильмы, читаю все статьи о вас...

«Прямо как тот бедный мальчик...».

— А ваш фильм «В плену у лабиринта» ... Когда я смотрел его первый раз… Не смейтесь, но я заплакал. Какая сильная метафора! Вы так здорово передаете это чувство обреченности, безысходности, что, уж простите за откровенность, я всегда представлял себе, что вы рассказываете историю… про меня.

Она затянулась слишком сильно и закашлялась.

— Все в порядке? Я могу помочь?

— Нет! К-х... Не трогайте меня. И знайте: в «Лабиринте» и правда есть отсылки к Игре, но он не про вас, а про Тесея, про участников, которых такие, как вы, убивают.

Он поднял голову к сизому небу.

— Но ведь и они... убивают нас.

— Ни одна Игра не прошла без человеческих жертв!

— Они знают это и все равно идут добровольцами.

— Им нужны деньги.

— Да, это их решение. У них есть выбор. В отличие от... таких, как я.

— Все равно... Вы убийцы.

— Эллина, но ведь и вы, став Ариадной, вручите одному из игроков клинок, который, вероятно, меня и прикончит.

Она выронила сигарету. Надо было развернуться и уйти, хлопнув дверью, но ноги ослабли.

— Таковы правила... Так сложилось исторически.

— Согласен. Хотя, если уж говорить об аутентичности, лучше бы вы давали Тесею клубок ниток. Может, внесете изменение в правила?

Он улыбался, а у нее стянуло горло и грудь. Аутентичность. Именно это слово использовали тогда организаторы.

Неожиданно для себя она произнесла:

— Завтра я объявлю изменение, ради него фотосессия и затевалась. Я предложу, чтобы со следующего года в Игре участвовали женщины. Как в мифе — семь человек. Вот вам и аутентичность.

Минотавр хмуро посмотрел на нее.

— Зачем?

Она прошептала:

— Я вынуждена, это контракт. Это не моя идея, конечно, я против... Но отказаться не имею права, все прописано, а я и не знала. Понимаете, отказ грозит мне... потерей всего. Возможно, даже тюрьмой — за неисполнение. Понимаете, поэтому. Семь девушек.

Где-то запела птица.

— Девушка тоже может стать Тесеем?

— Уверена, это станет их следующим шагом, новая Ариадна предложит что-то такое. А на какой-нибудь из Игр они непременно разыграют историю запретной любви между девушкой Тесеем и Ариадной… Это шоу, а шоу надо подогревать. Пока идея в том, чтобы нарядить девушек в откровенные наряды и приставить по одной к каждому воину. Дополнительная мотивация...

К птице присоединилась еще одна.

— Эллина, знаете, я очень хочу выжить и одержать победу. Но все же буду молиться, чтобы Тесей, которого вы изберете, покалечил меня. Чтобы му́ка этого новшества досталась моему последователю. Это эгоистично?

— А то, что я не могу поступить иначе, эгоистично? Даже если откажусь, они просто найдут более сговорчивую Ариадну. Я смотрю Игру с детства и почему-то всегда верила в происходящее. Даже после того, как сама снялась в нескольких фильмах. Я дура?

— Нет, просто все мы в плену у этого лабиринта. Вы не виноваты.

Потом она много раз пыталась вспомнить свои чувства и мысли в тот момент, но оказывалась в молочной пелене — и сразу в объятиях Минотавра. Он гладил ее по волосам, шептал что-то ласковое, а она обмякла и вроде бы плакала, или просто в глазах и голове было мутно.

— Спасибо...

Она была готова к проклятиям, оскорблениям, ударам; ждала, что сейчас он крикнет — иди вон, ты никто, тебе не место среди звезд, тебе никогда не стать Ариадной. Но Кастор говорил спокойно, хоть и с обжигающим презрением.

— Какая же ты тупая дрянь, детка.

— Я н-не знала, что там папарацци... Я н-не думала.

— Разумеется. Слово «думать» — не про тебя. Твои слова — «вертеть задницей, улыбаться, делать то, что говорят». Да, детка?

Она не выдержала и отвела взгляд.

— Это всего лишь объятие. На фотосессии были более откровенные снимки.

— На фотосессии нет ни одного кадра, где бы ты так нежно обжималась со зверем. Если ты хотела уничтожить свою карьеру и имя, то выбрала лучший способ.

— Вообще-то мой рейтинг упал после предложения о девушках! А ведь я была против!

— Милый снимок с Минотавром его добил, поздравляю.

Она уронила лицо в ладони.

— Не волнуйся, детка, все можно исправить. Организаторы ждут тебя сегодня на приватный ужин, чтобы рассказать, как ты можешь искупить вину.

Голос его звучал так едко и сально, что ее затошнило. Что за искупление? О... Нет.

— Да, детка. Подготовься тщательно. Белье можешь не надевать.

Только не это.

Лучше бы ЭТО.

Ее знобило от унижения, но не от того, к которому она готовилась.

Сначала они удивились, а потом хохотали и гадко шутили по поводу прозрачного платья-комбинации, красной помады и сетки чулок.

Как, наверно, веселился Кастор, который, конечно, все знал и просто решил ее наказать.

Шлюха как есть, готовая отдаться ради репутации. Вот только никому ни она, ни ее репутация не были нужны. Более того, на костях этой репутации Игра, и без того масштабная, но в последние годы пресная и предсказуемая, станет главной мировой сенсацией. Завтра Эллина Милиоти объявит новое изменение и навсегда останется в истории как Черная Ариадна, девка Минотавра, Царевна-шлюха.

Всю свою жизнь она шла к успеху, к солнцу, и вот она здесь, на самой высоте, крылья уже полыхают, дальше — только вниз.

— Зрители хотели бы услышать комментарии по поводу вашего сенсационного заявления. Что побудило вас внести в Игру это изменение?

(Э. М. улыбается)

— Общество развивается, становится более терпимым, взрослым и понимающим. При этом мы продолжаем из года в год действовать по схеме, предложенной еще античными варварами. Если мы провозглашаем равенство, то нужно идти до конца. Минотавр тоже имеет право на помощь от Ариадны. Это справедливо.

— Не так давно вы также выступили за историческую достоверность, в связи с чем уже в следующей Игре будут участвовать женщины.

(Э. М. Пожимает плечами)

— Именно так. Потому что мы равны.

— Есть мнение, что женщины в Игре обречены на гибель.

(Э. М. вскидывает бровь)

— Вы нас недооцениваете.

— И все же в чем справедливость, если и без того превосходящий всех по силе Минотавр получит клинок?

(Э. М. подается вперед)

— А то, что у него семеро противников, вас не смущает? К тому же, никто не говорит, что Ариадна выберет Минотавра. Я просто создала такую возможность.

— После снимков, опубликованных в "Q", многие считают, что вы хотите спасти Минотавра.

(Э. М. смотрит надменно)

— Отказываюсь это комментировать.

— Что вы думаете по поводу того, что вас называют Черной Ариадной?

— О, не стесняйтесь, я прекрасно знаю, как еще меня называют. Поверьте, так оно и есть.

(Э. М. поднимается из кресла, подходит к камере и проводит языком по объективу)

— Браво, детка, ты прирожденная актриса!

— Оставь меня в покое.

— Я уже веду переговоры насчет твоих будущих проектов, о-о-о, там такое! Все твои таланты раскроют, а потом еще и еще раскроют. Хочешь знать, о чем я?

— Нет.

На обнаженном теле Эллины Милиоти — портупея из черной кожи, и больше ничего. Глаза ее так густо подведены углем, что, кажется, глядят из преисподней и прожигают насквозь. На гладко зачесанных волосах — диадема из белого золота в форме изящных рогов. Эта новая Ариадна — отвратительно сексуальна, агрессивна, почти одержима в своей уверенности в себе и независимости.

«Какого черта мы тогда не отымели ее по кругу?»

Зрители кричат, свистят, неистовствуют. Они ненавидят ее, они обожают ее, они желают ей сдохнуть и желают ее.

Все знают, кого Ариадна выберет своим Тесеем, и это возмутительно, мерзко, да гори ты в аду, бедные мальчики, убейте этого зверя и его шлюху!

«Да, детка, ты богиня, ты лучшее мое творение, боги, да!»

Два воина в кожаном одеянии провожают ее в центр арены. Ведущий в белой тоге возвещает главный момент вечера. Сейчас Черная Ариадна сделает свой выбор.

Она подходит к претендентам, в руках ее — кинжал, что способен рассечь даже плоть минотавра. Они опускаются перед ней на колени. Она останавливается около каждого, гладит их по волосам, но в этом жесте нет сострадания и любви Ариадны, а лишь власть и похоть.

«Люблю тебя»

«Выбери меня, ради всего, что между нами было»

«Выбери меня, тварь»

«Я Тесей, я Тесей, я Тесей»

«Слухи, бред, провокация, я знаю, ты знаешь: только я подхожу»

«Сука»

«Мамочка, мне страшно, страшно»

Наконец она подходит к Минотавру. Он не на коленях и возвышается над ней, как гора. Но кажется, что все наоборот, что она огромна, что она здесь одна — среди теней.

Минотавр склоняется, зрители забывают дышать, и воцаряется тишина. Он целует ей руку, и безумная Ариадна смеется громко и кровожадно.

«Мне жаль, Эллина, мне так жаль»

И она делает свой выбор. Толпа ахает и тут же разражается криками. Наушник трещит, она слышит голос Кастора издалека.

Она обводит усталым взглядом живую мглу, состоящую из тысяч и тысяч людей, и вновь смотрит на Минотавра, что распростерся перед ее ногами. Из того места, куда она вонзила кинжал, льется темно-багровая кровь.

«Видишь, Кастор, я смогла сделать выбор. Ты ошибся: я не Черная Ариадна. Я Тесей. Я выбрала себя».

Продолжение в комментариях

Автор: Александра Хоменко

Оригинальная публикация ВК

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!