Серия «CreepyStory»

Паук остался.

У Миши отчаянно забилось сердце. Он потёр глаза и взглянул на экран ещё раз.

Тихий звук сменился шипением. Чёрно-белые помехи мелькали и струились перед глазами, словно паутина. Бледный свет телевизора освещал маленькую комнату. Миша замер. Замерло всё вокруг. Даже шипение на миг прекратилось.

Он повернул голову. Паук сидел уже на плече и полз выше: вдоль шеи, ближе к голове.

Миша крикнул, задергался, но не успел. Паук залез в ухо, царапая, казалось бы, череп изнутри.

Сквозит адскую боль и гулкое шипение послышались шаги.

— Сынок? — в дверях показалась мама. — Ты почему не спишь?

Миша до крови расчёсывал правое ухо. Бросал дикий взгляд на окружающие предметы: недоделанная полка, книги, инструменты, молоток.

— Мама.

Помехи не смолкали. Поток беспорядочного мельтешения заливал собой всю комнату. По потолку ползали пауки, пульсирующие в такт телевизионному шуму.

— Сынок? — лицо матери исказилось до неузнаваемости.

Миша сжал в руке молоток.

*

И вновь очередное убийство.

Мы даже не вздрагиваем — привыкли. Они по ту сторону экрана, мы по эту. Чувствуем себя в безопасности, пока герои страдают. Наверное, ради этого ощущения и смотрят хорроры.

Наш киноклуб состоит из трёх человек: Костя — великий очкарик, большой любитель поумничать невпопад; Света — понурая худышка, любительница уставиться в экран не моргая; и я — такой, какой есть, без лишних слов, мыслей и мнений.

Сидим на диване в гостиной и молча смотрим “Хэллоуин” Карпентера, чудом запустившийся на старом видике. До сих пор удивляюсь, как он работает спустя столько лет. Чудесам времён видеосалонов суждено, видимо, жить вечно.

Телек тут выпуклый, со всеми присущими особенностями кинескопической древности: шуршащий звук и своеобразная зернистая картинка.

Смотреть блокбастеры на таком экране нежелательно, поэтому устраиваем забег по культовым хоррорам восьмидесятых.

Попкорна нет. Мы вообще как-то без еды обходимся, да и происходящее на экране редко комментируем. Может, и к лучшему, а то в компании любой ужастик мигом превращается в комедию.

Обсуждаем фильм уже после, за столом на кухне. Скромненько: только чай и печенье. Иногда тортик. Я предлагал как-то пива взять, но Костя носом повёл — говорил, это, мол, уже не собрание киноклуба, а просто пьянка какая-то. Перед Светой, небось, выеживался. Она, кстати, ничего не ответила тогда. Может, и согласилась бы.

Кухня на первом этаже, сразу перед гостиной. Посуда одноразовая, на даче другой и не пользуемся, хотя мама давно уже хочет сюда керамическую. Может, и привезём когда-нибудь.

В этот раз обходимся без обсуждений. На Свете лица нет, а мы с Костей даже не пытаемся её разговорить.

За окном темень и слякоть. Весна ещё не полностью вошла в свои права, март у нас словно декабрь. Полгода зимы на севере как они есть.

Уходить не хочется, может и не стану. Позвоню родителям, скажу не ждать меня.

— Чего молчим? — спрашиваю. — Всем понравилось?

Света молча кивает, а Костя отвечает в своём стиле, протяжно и закатив глаза:

— Мы смотрим его уже десятый раз, в курсе?

— Мы-то понятно, — улыбаюсь. — А Света впервые, думаю. А, Свет?

— Да, — от неё сквозит неуверенностью, — фильм классный. У меня просто голова сегодня болит, — на секунду ловлю её взгляд, — устала слишком. Простите.

— Хочешь, таблетку дам?

— Не, спасибо. Это из-за погоды, наверное. Метеочувствительность типа.

— Я тоже как-то руку ломал, — рассказываю, — и на перемены погоды теперь реагирую одной левой.

Она впервые за весь день улыбается. Взгляд заметно теплеет.

Костя, которому, видимо, всегда была по душе холодность Светы, хлопает себя по коленям:

— Что-то поздновато, может, пойдём уже?

А ведь так всё хорошо начиналось.

— Мне как-то совсем лень ехать, — признаюсь. — На даче останусь. Может, у родителей отпроситесь и тоже останетесь?

Света что-то хочет сказать, но осекается. Костя лишь пожимает плечами. Как обычно, любая идея, идущая вразрез с его заранее продуманным планом, не рассматривается:

— Не, мне точно домой. Да и Свету вряд ли отпустят.

Она вновь оставляет мнение при себе. Костя продолжает:

— Пойду колесо пока у велика поправлю. Где там у тебя насос, говоришь?

— В прихожей в нижнем ящике глянь.

Он встаёт и уходит. Слышится скрип петель, стук двери, глухие шаги по крыльцу.

Света выжидает ещё пару секунд и просит:

— Можно мне остаться?

До этого момента она никогда не заговаривала со мной один на один. Всегда был посредник в виде Кости или кого-то из одноклассников. Такое бывает в дружеских компаниях, когда втроём вы вроде участвуете в беседе, но стоит одному уйти, нить разговора безнадёжно теряется. Сейчас она задаёт вопрос напрямую, и, судя по её честным глазам, совсем не шутит. Я вообще не могу припомнить, чтобы она когда-нибудь шутила.

— Почему ты так тихо говоришь? — откашливаюсь. В горле пересохло, делаю глоток остывшего чая.

— Не хочу, — она двигается ближе ко мне, — чтобы Костя слышал. Он как-то странно на меня смотрит сегодня. Я, честно, побаиваюсь его немного.

Забавно это слышать, учитывая, что Костя давно к ней неровно дышит и всячески пытается это показать: жестами, знаками. Думает, я не вижу. А ведь мы с ним договаривались, что никто с ней сближаться не станет.

Случилось это в школе, недели две назад. Мы как-то невзначай упомянули, что смотрим страшные фильмы у меня на даче, и Света внезапно попросилась к нам. Никогда не думал, что такую милую тихоню будут интересовать хорроры, причём на пороге выпускных экзаменов.

— Только давай сразу уясним, — говорил я, оставшись в тот день с Костей наедине. — Никто ведь не хочет из нас быть третьим лишним?

— В каком смысле? — Костя, при всей его любви к тайным смыслам в кино, редко понимал простые намёки в жизни.

— Гарри Поттера помнишь?

— Ну.

— Так вот. Света, считай, Гермиона. А мы оба Гарри Поттеры. И Рона среди нас нет, усекаешь?

— Типа она нам просто друг?

— Да. И никто из нас к ней не подкатывает. Просто дальше зависаем, только уже с ней. Если другие девчонки подтянутся, то, окей, посмотрим, что там дальше будет.

— Понял. Света — просто друг.

— Просто друг. Общаемся с ней спокойно и непринуждённо. А ты, блин, чё развёл?

— А чё я развёл?

— Когда разговаривал с ней, раскраснелся. Причесывался в туалете сейчас, заикался при разговоре. Ты, блин, давай не это.

— Слушай, я просто… Да пофиг, можем вообще её не брать, веришь?

— Да ладно тебе, чего ты так напрягся? Верю, верю.

— Ну вот и всё. Мне не надо по сто раз повторять.

Он снял очки и почесал переносицу. Никогда не умел прятать эмоций, поэтому старался скрыть их любым движением рук, или, если не получалось, просто уходил прочь. Как и на любой школьной дискотеке, он был стеснительным — одним из тех, кто ни разу никого не пригласил. Только напитки глушил в углу вместе со мной.

Я не искал популярности у девчонок, а Костя… Он делал вид, что не искал. Уж я-то видел.

— Свете, походу, реально нравится, — говорил я после первого сеанса. — Ты видел как она фильм смотрела? Как ребёнок, которого впервые в кинотеатр привели.

А сейчас, когда Костя ушёл, она так смотрит на меня… Никогда такого не чувствовал. Слышу её дыхание, вижу как вздымается грудь. Отчего-то хочется услышать стук её сердца, будто он будет чем-то отличаться от моего.

Но слышу я только своё. Кажется, покраснел. Наконец могу понять Костю, который не может порой оторвать от неё взгляд. Отвести бы теперь свой.

— Он неправильно всё поймёт, если ты останешься, — говорю медленно, потирая виски, — Но если у тебя прям необходимость, то комната на втором этаже свободна.

Она протяжно моргает. Это выглядит как тайное одобрение. Так, ненароком, между нами появляется общий секрет.

— Хорошо, тогда я сначала уеду, а потом вернусь, ладно? — уточняет она. — Оторвусь от Кости.

Голос слегка дрожит. Она правда не хочет возвращаться домой, видимо, поругалась с родителями. Ну и пусть остаётся, я никого не гоню. Однако родители её могут начать мне названивать, класснуха наверняка сообщит мой номер по первой надобности, да и в классе ни для кого не секрет, что она начала зависать со мной...

С нами.

— Хорошо, — киваю. — Только ты…

— Что?

— Расскажи мне всё потом. О чём так волнуешься, и почему не возвращаешься домой.

Слышится скрип петель. Тяжёлые шаги.

— Я попробую, — отвечает Света.

На кухню заходит взъерошенный Костя и с порога тараторит:

— Готово. Можем ехать.

Впервые ему хочется поскорее убраться. А я не останавливаю. Думаю, не завалялась ли бутылка пива в холодильнике да пачка чипсов в ящике с приправами.

Ребята выходят в коридор и обуваются, я подхожу к видику и ставлю “Хэллоуин” на перемотку. Поначалу я не знал, что нужно перематывать кассеты, ведь никогда ими не пользовался. Понял только, когда фильм однажды начался с титров.

Проверяю холодильник — три банки тёмного на месте. Неплохая ночь будет. На возвращение Светы я на самом деле не особо рассчитываю. Она и завтра в любой момент сможет написать, встретиться. А дома её точно ждут. Девочки часто преувеличивают свои проблемы.

Слышу, как скрипит дверь. Выхожу на крыльцо… И правда быстро стемнело. Вчера в это время можно было различить дома на том конце просеки. Сейчас беспросветно. Только окна некоторые горят, лишь по ним ориентироваться можно.

— Что-то слишком темно, — говорю. — Может, останетесь всё-таки? До трассы хоть и немного, но всё равно темнота. Оставайтесь, позвоните родителям, скажите, что у меня будете.

Света мешкает. Из неё в присутствии Кости что-то совсем слова не вытянешь. А тот опять:

— Не, мне реально дома надо быть, мама волнуется. Она никогда меня на ночь не отпускает, ты же знаешь.

На самом деле не знаю. Только с его слов. Вообще он довольно странный. Стремится к отношениям, но желает, по-видимому, чтобы они были в вакууме, в отрыве от остального общества. Но ведь так не бывает.

Хотя что-то подобное он может сейчас испытать. Только он и Света. Одни посреди трассы под куполом тёмного неба.

Они зажигают фонарики, закреплённые на великах, и уезжают.

— Ладно, — отпускаю их во тьму, — пусть так.

Вижу как Света оборачивается, но уже слишком темно, чтобы я сумел разглядеть её лицо. В какой-то момент мне становится холодно и обидно. Уж очень хотелось посмотреть на неё ещё раз. Не знаю, почему.

*

Всего через пять минут после прощания они выезжают на трассу. Пешком до города где-то полчаса — не больше. На велике, если не спешить, минут пятнадцать.

Костя не спешит. Ни с поездкой, ни с признанием. Ведёт велосипед мягко, объезжая ямы и кочки. А признаться решает твёрдо, как учил его… Да никто, собственно, его не учил.

Признается. Вот прям сейчас признается, скажет: “Я тебя люблю”. Хотя нет, это только напугает. Или… А ведь правда, что он хочет услышать в ответ? Ждать что-то вроде: “Да, я тебя тоже” очень глупо, наивно.

Абсурд. Наверное, нужно просто завязать обычный разговор. Самый непринуждённый. Может, спросить, как ей фильм? Вряд ли он её напугал. Она не вздрогнула ни на одном моменте. Даже не моргала порой. А может, тот просто нестрашный был. Довольно старый ведь. Разве что саундтрек не устарел.

В голове Кости начинается мелодия из “Хэллоуина”, ладони потеют, а сам он чуть не теряет управление. Чудом избежав встречи с глубокой ямой, выруливает на обочину и тормозит.

Света тоже останавливается. Сама по себе, а не потому, что Костя едва не упал.

— Я, кажется, забыла кое-что в доме, — испуганно говорит Света, ощупывая карманы. — Телефон. Точно, телефон оставила. Я вернусь за ним, а ты езжай дальше, не жди.

Она разворачивает велосипед и, не дожидаясь ответа, уезжает.

— Подожди, — кричит Костя. — Давай вместе. Я провожу тебя, и вместе потом по домам поедем.

— Не нужно, — она бодро крутит педали, — я туда-обратно, — почти скрывается за поворотом, — не жди меня.

Костя стоит один в окружении тьмы. И даже огни вечернего города, тающие вдали, не способны унять его ненависть к себе. Почему она так легко и быстро уехала, и почему он даже не попробовал её остановить? Не заговорил с ней первым, всё ждал какого-то момента. Пора бы уже признать, что удобных моментов в принципе не существует.

Шр-рх.

Костя оборачивается в сторону деревьев. Густой лес огибает трассу с обеих сторон, и шелест листьев может оказаться чем угодно: дуновением ветра, или шагом неизвестного.

Тр-рк.

Хруст ветки?

Вглядываться во тьму долго не получается, болят покрасневшие глаза. Костя стоит на месте и не видит никакого движения. Деревья как деревья. Опускает взгляд — на грязном снегу, что ещё не успел растаять, виднеются следы. По ним серыми узорами раскидываются капли.

Костя спрыгивает с велосипеда и, безуспешно пытаясь поставить его на подножку, роняет на землю. Открепляет фонарик и идёт по следам.

Цепочка алых капель тянется от обочины в глубь леса. Прослойка между трассой и деревьями усеяна старой травой с чёрными сугробами. Капли ведут к красной лужице, в центре которой нетронутым островком лежит чья-то плоть.

Он присаживается на корточки и с интересом разглядывает находку. Смотрит по сторонам. Решается взять её в руки.

Ухо. Отрезанное человеческое ухо.

Костя готов поклясться, что оно ещё тёплое, но это не может быть правдой. Мысли о Свете гасит загадка.

Он оборачивается на кровавый след, уходящий далеко за деревья, и переводит дыхание.

*

Слышу громкий стук в дверь, скрип петель.

Неужели Света правда вернулась? Даже не верится. Выхожу в коридор — действительно, разувается: резиновые сапоги, розовая куртка по погоде, даже шапка. Чувство, будто её одевала мама. Обычно, девушки на нашей параллели жертвовали комфортом ради красоты. Света — наоборот.

— Даже не знаю, что сказать.

— Если не знаешь, то почему говоришь?

— Само получается. То, что ты сейчас здесь, тоже само получилось. Мне даже как-то неудобно перед Костей.

— Я сказала ему, что забыла телефон. Он не стал за мной ехать.

— Ты, получается, ему соврала?

— Нет, почему же. Посмотри на стол.

Смотрю. На столе перед телевизором её телефон.

— Я никогда не вру, — добавляет она всё так же серьёзно, без малейшей ухмылки.

— Хорошо. Вернулась ты за телефоном, а дальше что?

— Дальше? — она проходит в комнату и без стеснений падает на диван. — А дальше у меня резко заболела голова и я не смогла никуда ехать. Это тоже правда, я уже упоминала об этом.

— У тебя всё схвачено, я смотрю.

Выхожу в коридор и запираю дверь на ключ. Иду на кухню и беру две банки пива.

— Мне как-то не очень удобно перед Костей, — повторяю, — но если задумает прийти, третья банка у меня есть.

— Ой, а я не пью совсем.

— Ничего страшного, — с громким шипением открываю банку, — я тоже.

— Как-то непривычно общаться с тобой наедине.

— Не страшно?

— А должно быть?

— Мы ведь по сути совсем не знаем друг друга, — делаю глоток. — Всё наше общение это “дай списать после урока” или “передай карандаш”.

— А как же “посмотрим фильм на выходных”?

— Слушай, ты и слова не проронила за эти несколько сеансов. Зачем ты вообще согласилась ходить с нами в кино?

— А, значит, так ты это называешь: “ходить в кино”? Меня просто привлёк твой энтузиазм по части фильмов ужасов. Они классные. И честные.

— Честные? Впервые слышу, чтобы так отзывались о хоррорах.

Света встаёт с дивана и тянется за банкой пива. Открывает и делает глоток.

— Они гораздо честнее комедий, — смотрит мне в глаза. — Ненавижу комедии.

Я не думал, что она станет пить. Тем лучше, а то выглядит слишком взволнованной.

— Комедии… — продолжает она. — Они такие странные, если задуматься. Вот ездит Чарли Чаплин на роликах на краю обрыва с завязанными глазами, и нам это вроде как смешно. Но если нас, зрителей, поставить на его место, то сразу же станет страшно, и комедия тут же превратится в хоррор, понимаешь?

Киваю, но по глазам она, кажется, видит, что я нихрена не понял. К чему она вообще это начала?

— Я к тому, — говорит, словно прочитав мои мысли, — что трагедия и комедия — это две стороны одной медали. Только в трагедии нет притворства.

— А мы разве не про хорроры говорили?

— Это почти то же самое. И там, и там всегда кто-то умирает.

Она резко замолкает. Пытается запить своё замешательство. Пьёт долго, не отрываясь. Я понимаю: что-то не так. Вновь прихожу к главному вопросу этого вечера: почему она не возвращается домой?

— Не стоит налегать. Это, если что, восьмипроцентный портер, тебя развезёт с непривычки.

— Я… — она откашливается и краснеет. — Спасибо, что предупредил.

— Расскажешь, что у тебя дома творится?

— Там мне пока лучше не появляться. Отец… сам на себя не похож в последнее время.

— Орёт на тебя?

— Лучше бы орал, ей-богу. Он просто стал… другим?

— Другим, в смысле, что-то странное начал делать или глупое?

— А есть разница?

— Ну, психи бывают очень умными.

— Нет, он… Как бы это сказать… Всегда был очень добрым ко мне. Знаешь, все эти милые фотографии в интернете, где большой добрый дядька позволяет маленькой дочурке заплетать ему косички и рисовать на лице?

— Ну.

— Вот он был как раз из таких. В детстве я была прям принцессой. А сейчас… Блин, вспоминать даже как-то стрёмно. То есть, реально стрёмно.

— Если так, то не вспоминай. Можешь просто переночевать у меня, я и слова не скажу.

— Спасибо, но я правда хочу рассказать. Наверное, чтобы самой до конца осознать, что всё это правда. Короче, когда он пришёл с работы, то начал мне рассказывать про последний вызов. Он работает спасателем в бригаде, и чаще всего дневная смена состояла в том, чтобы сломать какой-нибудь замок и открыть дверь. По крайней мере, он мне всегда так рассказывал.

— Я думал, спасатели в основном кошек с деревьев снимают.

— Это тоже, — на её лице нет и тени улыбки. — Но вот в последний раз поступил вызов от женщины. Та говорила, что сестра её на связь не выходит второй день и племянник в школе не появляется, а у них вроде дети в одной школе учились. И вот она пришла к ней, та не открывает. Звонит, значит, на телефон, а из квартиры звонок слышно.

— И?

— Бригада приехала. Сломали замок, отец зашёл, а там труп в комнате. Женщина с пробитой головой лежала, а сына нигде не было. Вызвали полицию, скорую…

— А, это тот случай, что неделю назад произошёл? Слышал, мальчишку так и не нашли.

— Да. Но это ещё не всё. Отец, когда домой вернулся, был прибитый какой-то. Говорил, изо рта убитой женщины паук выполз.

Я делаю пару глотков. Никогда никому не говорил, но пауки пугают меня. Даже на словах.

— Он говорил, что паук бросился на него, что ощущал его на себе. А потом вдруг перестал. Подумал даже, что всё это привиделось.

Она вновь прилипает к банке пива. Мне даже приходится её остановить.

Садимся на диван. В тёмной комнате помимо бледной люстры с одной лампочкой горит телевизор, где за пеленой синего экрана перематывается фильм. Я вижу слёзы в глазах Светы. В них отражается синее искусственное свечение.

— Зашла я как-то в комнату ближе к вечеру. А отец там телевизор смотрит. Телек у нас нормальный, не как у тебя.

Я не стал перебивать и говорить, что старый телек здесь специально для аутентичного воспроизведения старых картин. Обычно я всегда занимаюсь подобным душниловом, как выдаётся возможность, но тут особый случай.

— Он смотрел какую-то тупую комедию и очень громко смеялся. Прям на всю квартиру. Жутко так было.

Сначала я хотел спросить её, где была мать, но вовремя осёкся. Кажется, в классе она пару раз упоминала, что живёт только с отцом.

— С утра на работу не пошёл, к телевизору прилип. Смеялся. А когда уже не мог смеяться, то открывал рот будто смеётся, а сам не издавал ни звука.

— Ты разговаривала с ним?

— Он меня игнорировал. Иногда только поглядывал на меня, чтобы фразу какую-то из фильма озвучить.

— А что за фильм он смотрел?

— Это важно? — чуть не вскрикивает. — Просто куча тупых комедий. Если фильм был без дебильных шуток, он сразу же переключал. Находил шоу и смотрел потом не моргая.

— Ты вызывала врачей?

— Нет, не решилась. Я ведь, получается, его так в психушку сдам, а?

— А почему бы нет? — я пытался звучать мягко. — По твоим словам, он ведёт себя неадекватно. Его следует проверить.

— Это я ещё не рассказала самое главное. О том, что произошло сегодня.

Она вновь присасывается к банке. Несколько капель стекает по подбородку, но это не выглядит мерзко. Даже не знаю, как ей это удаётся, но что бы она ни делала: рассказывала ужасы, громко ругалась, одевалась в странные шмотки — она всё равно выглядит прекрасно. Мне становится даже неудобно: чувствую себя мальчишкой на её фоне.

Пытаюсь отвлечься от этих мыслей. Нужно собраться и поддержать её. Она ведь сюда за этим и пришла. За поддержкой.

— Не надо столько пить, — отнимаю банку. В ней осталось на порядок меньше, чем у меня. — Понимаю, что сам предложил тебе, но… Не надо много.

— Ведёшь себя прямо как…

— Отец?

— Как мой парень. Будто мы с тобой вместе.

— Забавный получился бы опыт.

— Почему? Думаешь, мы бы с тобой не сошлись?

— Темпераменты слишком разные, мы как огонь и лёд, понимаешь? И лёд здесь — это я.

Она задумывается. Глаза вроде даже не пьяные.

— Забавно, что ты это сказал.

— Почему?

— Просто меня позабавило, — начинает наматывать на палец локон волос, — что: первое — ты думаешь, что люди с разным темпераментом не способны ужиться.

— Это факт, — перебиваю.

— И второе — ты всерьёз, оказывается, считаешь меня огнём.

— А разве нет? Твоя манера речи слишком бодрая. Ты выдаешь в себе любительницу постоянной движухи.

— Мы учимся вместе. Разве ты замечал за мной рвение?

— Нет, но что-то дремлет в тебе. Какой-то огонь. Ему нужно просто позволить раскрыться.

— В тебе значит тоже что-то такое есть.

— С чего ты взяла?

— С того, что мы одинаковые.

— Ну нет, — улыбаюсь. — Тебе кажется.

— Мне никогда не кажется. Мы с тобой родные по духу. Из всех людей, к которым я могла обратиться, я выбрала именно тебя. Думаешь, почему так?

Я не знаю. У меня есть несколько вариантов, и среди них нет любви к кино, или, что ещё лучше, любви ко мне.

— Твой взгляд такой же как у меня, — продолжает. — Не в смысле взгляд на мир, а буквально. Твои глаза — мои глаза. Мы оба наблюдатели. Смотрим вокруг, подмечаем детали, и воспринимаем жизнь как один большой несмонтированный фильм. Ну скажи, что не так. Так ведь?

— Слушай, давай я сразу кое-что уточню, пока ты не наговорила ещё всякого, — звучит агрессивно, и я тут же испуганно добавляю: — Прости, если резко ответил.

— Всё в порядке, продолжай.

— Я… Короче, если я не озвучу это, то до конца жизни буду чувствовать себя подонком.

— Ты про Костю? Я прекрасно вижу его попытки, если ты об этом. Надо было уже сказать ему, что у нас ничего не получится. А то он всё надеется. Но он ведь лёд. Чистый лёд.

— Я обещал ему, что среди нас не будет третьих лишних. Тогда придётся завязать с клубом, или…

— Завязать со мной?

— А у нас разве что-то развязалось?

Она вырывает свою банку у меня из рук и допивает залпом будто мне назло. Мы молча смотрим друг на друга. По ней видно, что до этого она почти ни разу не пила. Словно кашляющий юноша, впервые попробовавший сигарету.

Что она имела ввиду, когда говорила: “Мои глаза — твои глаза”? Они у нас не похожи. У меня серые, хитрые, как постоянно замечают учителя. У неё уставшие голубые, вечно намокшие. Почему она сравнила мой взгляд с кинокамерой? Я как-то по-особенному смотрю? Записываю каждое движение её тела, а потом воспроизвожу, закрыв глаза? Не замечал за собой.

А теперь, стоит только моргнуть, вижу её лицо. Будто на внутреннюю сторону век падает свет проектора.

— Отец, — говорит. — До сих пор лицо его перед глазами.

Она переводит дух и подходит к окну, за которым раскинулась непроглядная тьма.

— Этим вечером он меня чуть не убил. Подошёл ко мне, пока я одевалась, и стоял с ножом в руке. Начал какую-то шутку рассказывать, а я стою пошевелиться не могу — страшно. Он дорассказал её, и спрашивает нетипичным для себя голосом таким холодным: “Чего не смеёшься?”. Мне так мерзко стало, я и слова проронить не могла. А потом, как он подошёл на шаг ближе, я через силу засмеялась. Он заулыбался и положил нож на место. Потом ушёл телек смотреть, а я убежала к тебе.

Слушать это до боли печально.

Она правда не нашла ничего лучше, чем уткнуться в фильм, и только потом украдкой обо всём мне рассказать?

— Это всё достаточно серьёзно, — говорю. — Почему ты сразу не поделилась?

— Я не уверена была, что вообще хочу говорить об этом. Ты ведь сам говорил, что мы по сути не знакомы.

— Надо что-то с этим делать. Возвращаться тебе точно нельзя. Если хочешь, давай я сам в больницу позвоню?

— Можно лучше ты проводишь меня утром до дома?

Хочется взять её за плечи, потрясти и закричать в лицо: “Света, очнись! Твой папа сошёл с ума!” Но потом я думаю, что лучше убедиться в этом лично, и только потом звонить в больницу.

— Хорошо, — дыхание выравнивается, — так и сделаем.

Повисает молчание. Я даже не могу поначалу осознать, как наш легкомысленный разговор вдруг перемешался с бытовой трагедией. Или это трагедия перемешалась с легкомысленным разговором? Не успеваю ухватить мысль, слышу громкий стук в дверь.

Мы замолкаем. Грохот продолжается.

— Кто это? — испуганно спрашивает Света, хватая меня за руку.

Я даже не успеваю удивиться:

— Это Костя, наверное, — делаю шаг к выходу. — Пойду открою.

— Постой, — сжимает руку крепче. — Это может быть мой отец.

— Вряд ли. Откуда ему знать этот адрес?

— Я говорила ему, когда начала задерживаться по вечерам. Давно было, но вдруг он помнит?

Звучит неубедительно, а стук продолжается. Я иду к двери, а Света отчаянно пытается меня остановить:

— Пожалуйста, — цепляется за меня и дрожит, — не надо.

— Всё хорошо, — успокаиваю. — Ничего не бойся.

И открываю дверь.

*

Кровавые капли ведут Костю всё дальше в лес. Фонарик у телефона светит слабо — почти ничего не видно за кронами кривых деревьев. Только тени, что чёрными змеями ползут к одинокой поляне.

Костя видит спину человека, сидящего на краю пня посреди голой опушки. Тот не оборачивается. Сидит и вздрагивает, иногда хватая себя за горло, будто пытаясь удержать нечто рвущееся изнутри. Смеётся.

Костя роняет ухо, и решает броситься наутёк, как вдруг слышит знакомый голос:

— Костя, это же ты, да?

Он оборачивается. Узнаёт отца Светы, — тот как-то встречал её пару раз со школы.

— Подходи, не стесняйся, — мерзкий голос режет слух.

— Э-это вы? — спрашивает Костя в растерянности. — Что вы делаете здесь так поздно? Е-если вы Свету ищете, то я могу провести, она тут недалеко.

— Не беспокойся, — улыбается, — я знаю, где она. Просто отдохнуть присел. Здесь очень комфортно. Тихо так… Слышишь? Даже ветер не шумит.

Костя замечает, что кровавый след уходит глубже в лес, в сторону дачных участков, куда вернулась Света по дороге в обход. Отец смеётся:

— Слышал, тебе Светка нравится, а?

Костя краснеет и молчит. Не может произнести ни слова.

— Ну ты подходи, не стесняйся. Расскажу тебе, как с ней подружиться. Потом, может, и на большее замахнешься, а? Ну ты подойди, подойди, не будем же мы так на расстоянии общаться.

— И-извините, а ч-что это за кровь, не знаете?

— Кровь? Где кровь? А, это? Не знаю. Может какой-нибудь раненый зверь здесь поблизости? Но ты не бойся, хищников здесь нет… Ты лучше скажи, давно в Светку-то влюблён?

— Да я не… — чешет затылок.

— Девушки они, знаешь, что любят больше всего? Внезапность! Да! Когда врываешься ни с того ни с сего, готовый на подвиги, а потом туда-сюда и всё в ажуре. Правду тебе говорю! Хочешь, научу?

Неловкость затмевает страх. Страх затмевает холод. Костя дрожит:

— Довольно поздно уже, а вы ведь хотели Свету домой забрать, да?

— Свету? — переспрашивает с таким видом, будто впервые слышит это имя. — Точно. Я за ней ведь и пришёл. Что-то она совсем не спешит.

— Она скоро поедет домой. Просто телефон у друга забыла.

— Чудненько, — уже не в силах сдерживать улыбку, повторяет, — чудненько, чудненько.

Костя видит пожарный топор, спрятанный за пеньком.

— Девушки любят внезапность, — смеётся, словно умалишённый, — сам всё увидишь.

Увидишь.

*

Я открываю дверь и глохну от пронзительного крика. Кто-то с визгом бросается мне на грудь и лепечет что-то невнятное:

— Ухо! Моё ухо! Прекратите этот смех, боже!

Света, почти не растерявшись, оттаскивает от меня этого безумца, и я узнаю в нём соседа из дома напротив.

— Помогите! — кричит, держась за ухо.

Вижу его рану. Кровь сочащуюся между пальцев. Я подхватываю его под руку, и помогаю Свете положить соседа на диван перед телевизором.

— У тебя есть аптечка? — спрашивает она.

— Есть, — запинаюсь, — на кухне в шкафу. Сейчас сбегаю.

Я залетаю в соседнюю комнату и беру зелёную коробку. Заношу в гостиную и начинаю рыться в ней прямо на полу. Найти перевязочный бинт среди бесконечных пачек парацетомола и глицина почти нереально.

Света ориентируется быстрее и берет всё самое нужное, полностью перехватывает инициативу в свои руки. Говорил же — огонь в сердце.

На улице никого и ничего. Запираю дверь на задвижку и достаю телефон — набираю скорую помощь.

Не знаю, как это получилось, но у Дяди Гриши — нашего соседа, который постоянно жалуется на собак в округе — нет уха. Может, на трассе его кто и поцапал? Он ведь чуть ли не единственный, кто ходит пешком до города. А в такую темень, тем более в одиночку, всякое может случится.

Интересно, как там Костя? Вроде до дома уже должен был добраться. Теперь даже как-то страшновато за него.

— Скорая помощь, чем могу помочь?

...Продолжение в пост-ответе...

Автор: Александр Пудов
Оригинальная публикация ВК

Она рассмеялась и тряхнула головой, откинув с лица непослушную прядь тёмных волос. Женская половина отряда тут же подхватила веселье предводительницы. Парни же, чуя в Витькином проигрыше поражение всех представителей сильного пола, принялись свистеть и перекрикивать девчонок. Поляну перед двухэтажным кирпичным зданием отряда наполнил такой гомон, что через секунду с высокого крыльца, перепрыгивая через ступеньки, сбежал вожатый — Дмитрий Анатольевич.

— Ну-ка цыц! — ещё с лестницы погрозил он кулаком. — Отбой в лагере!

С вожатым старшему отряду повезло: студент местного педа, оказавшийся немногим старше своих подопечных, позволял ребятам засиживаться после отбоя и периодически отлынивать от общелагерных мероприятий. Он даже закрывал глаза на самовольные вылазки до магазина в ближайшую деревню особо надёжных, по его мнению, воспитанников. В общем, Диман, как прозвали его ребята, не душил подростковую свободу излишним контролем. Но в моменты, когда воспитанники позволяли себе слишком многое, молодой вожатый начинал строить из себя взрослого. Вот и сейчас, приняв рассерженный вид, он молча указал пальцем на здание.

— Ну Дим Анатолич, — лисой запела Лена, ласково улыбнувшись, — ещё по одной истории.

— По кроватям, Трофимова! — прорычал вожатый. — Мне на планёрке опять от старшухи прилетит!

— Тогда я победила, — Лена подмигнула Витьке. — Спокойной ночи, ворон!

— Ага, давай! — легко согласился Витька.

Байка про во́рона — похитителя детских душ стала лишь первым этапом плана. То, что Ленкины истории оказывались страшнее и интереснее, конечно, не нравилось Витьке, но её насмешки откровенно бесили. А надменность, с которой она разговаривала, казалась настоящим издевательством. В общем, Ленку нужно было срочно проучить.

Раньше всех запрыгнув под одеяло, Витька терпеливо ждал. Неимоверных усилий стоило изображать спящего, пока соседи по палате кидались подушками, решали, кого обязательно разукрасят зубной пастой в королевскую ночь и, естественно, обсуждали девчонок. Ещё и Диман расхаживал по веранде, беззлобно покрикивая на выбегающих в туалетную комнату ребят. Вот он почти загробным голосом начал отсчёт, по окончании которого любой вставший с кровати на весь следующий день попадёт в рабство к Лешему. А становиться помощником угрюмого здоровенного деда, выполняющего в лагере функции и дворника, и сторожа, никто не хотел. Долгих полчаса пришлось ждать, чтобы отряд угомонился. Витька даже запереживал: вдруг Ленка уснёт? Наконец, стихли приглушённые голоса и погасли экраны смартфонов. Витька осторожно вылез из-под одеяла, быстро натянул джинсы с толстовкой и бережно достал из-под кровати пакет, в котором прятал специально выпрошенный у родителей дрон. На цыпочках подкрался к двери и, затаив дыхание, прислушался. Через минуту половицы на веранде проскрипели, провожая Димана в вожатскую. Пора! Едва касаясь пола, Витька ловко пересёк веранду и снова замер. Сейчас он ощутил себя почти супергероем — так тихо пробежать по скрипучему полу без суперспособности не получится.

Очень кстати входная дверь оказалась незапертой — лязг старого замка мог привлечь ненужное внимание. После духоты отряда освежающая прохлада тихой летней ночи показалась настоящим подарком. Предвкушая триумф, Витька нырнул в темноту за углом. Здесь к зданию практически вплотную примыкали сплошные заросли колючего кустарника и ветвистых деревьев, создавая своеобразную изгородь. Настоящий же металлический забор прятался в зарослях дикой малины метрах в пятнадцати выше по склону холма. Почему-то вожатые думали, что ржавая сетка-рабица может стать преградой для решивших сбежать из лагеря детей. Тусклый свет фонарей сюда не попадал, поэтому пробираться Витьке пришлось почти на ощупь. Осторожно разводя цепляющиеся за одежду ветки, парень упорно шёл вдоль холодной кирпичной стены.

Глаза немного привыкли к темноте, и ориентироваться стало проще. Через пару метров Витька оказался на месте. По его расчётам, Ленкина кровать должна была стоять у этого самого окна. Бережно развернув пластиковую птичку, Витька ещё раз полюбовался апгрейдом собственного производства: к передней части коптера он прикрепил вылепленное из пластилина подобие птичьей головы с клювом-гвоздём. Пусть на настоящего во́рона не особо похоже, зато стучать будет звонко, а в темноте перепуганные девчонки вряд ли станут присматриваться к деталям. Мысленно поблагодарив родителей, заставивших его весь прошедший восьмой класс ходить в школьный кружок пилотирования дронов, Витька приступил к делу.

Яркость смартфона на минимум — и не слепит, и не спалится раньше времени. Приложение запустилось, и тишину ночного леса разбавил лёгкий гул винтов квадрокоптера. Осторожно, чтобы не зацепить ветки, Витька поднял дрон к окну. Время второго шага: послушно выполняя команды оператора, динамики коптера издали пронзительное карканье стаи воронов. Витька поёжился — у самого мурашки по спине побежали от этих звуков. Повторив акустическую атаку ещё несколько раз, Витька перешёл к основной части — ткнул импровизированным клювом дрона в стекло. Вышло тихо, совсем несерьёзно. Ещё раз — лучше, но недостаточно. Третьего тычка Витька сделать не успел. В окне возникло отражение бледного лица, подсвеченного слабым неоновым огоньком. Парень вздрогнул, едва не выронив смартфон. Повинуясь невольному жесту, дрон развернулся к лесу. Ночная камера выхватила из темноты скорченный силуэт чуть позади. Кто-то сидел в зарослях на пригорке за Витькиной спиной! В эту же секунду раздался тихий шёпот:

— Охренеть, ты заморочился!

Страх ледяной волной окатил Витьку. От испуга пальцы скользнули по экрану, отправив дрон в неуправляемый полёт. Но о дорогущей игрушке Витька не думал. Сердце отбивало бешеный ритм, в ушах зашумело, а спину и ладошки покрыл липкий холодный пот. Мысленно сжавшись в упругий комок, парень стиснул в кулак свободную руку и медленно повернулся к тёмным зарослям. В этих кустах и днём разглядеть что-то было проблематично, а сейчас весь пейзаж представлялся угловатым чёрным пятном.

Витька молча застыл, всматриваясь в темноту. Казалось, если затаиться, то незваный гость исчезнет, а может, и нет там никого? Но шорох среди веток, сопровождаемый мерцанием крошечного неонового огонька, однозначно указал на присутствие постороннего. Раздался шумный выдох, а воздух наполнился сладковатым ягодным ароматом.

— Думала, в окно полезешь. Хотела снять, как навернёшься.

Знакомые насмешливые нотки сквозь ватную оболочку страха кольнули сознание: Ленка! Она всё время сидела сзади! Она всё видела! Ледяной ужас сменился обжигающим стыдом. Хотя чего стыдиться? Ну, подумаешь, хотел пошутить. И всё же щёки парня пылали, словно натёртые зубной пастой.

— Трофимова? — стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил Витька.

— Нет, блин, лесной потрошитель!

Витька пытался на ходу сочинить хоть какое-то оправдание своему нахождению под окнами женской палаты, но, как назло, в голову ничего не шло.

— Тебе, Ефремов, нужно канал запилить: «Кринжовые пранки короля лузеров»! — продолжала глумиться Ленка. — Ладно, вали! А то из-за тебя и меня спалят.

Витька действительно решил вернуться в отряд с твёрдым намерением закрыть входную дверь — пусть Трофимова кукует на крыльце до утра, ну или стучится и тогда объясняет Диману, что делала ночью на улице. Парень уже даже отступил на шаг, когда вдруг опомнился:

— Э, а коптер-то где?

— ХЗ.

Смартфон показывал, что дрон упал выше по склону, может, даже за забором. Идти в ночной лес совсем не хотелось, но гаджет нужно было возвращать, иначе родители попросту прибьют Витьку. Ему и так пришлось наобещать кучу всего отцу, чтобы тот купил эту игрушку.

— Пошли искать, — Витька включил фонарик на смартфоне, наконец-то рассмотрев прячущуюся Ленку.

— Выключи, дебил! — возмутилась Трофимова, закрыв лицо рукой. — Тебе надо — ты и ищи!

— Тебе так-то тоже надо!

Жаль, в темноте Ленка не заметила довольную ухмылку Витьки, ему бы хотелось увидеть её реакцию. Она же теперь у него на крючке! Вышло даже лучше, чем он планировал!

— С чего это?

— А с того, что дрон заснял твой перекур!

— Да там не видно ничего, — неуверенно возразила девушка.

— Это ночная камера! Лучшая в сегменте! — тоном опытного консультанта заявил Витька. — Там даже твои замазанные тоналкой прыщи можно рассмотреть!

— И чё, сдашь меня?

— Охренела?! — Витьку покоробило от того, что Ленка заподозрила в нём стукача. — Если не заберём коптер, его найдут другие! А если вожатые? Они-то по любому чекнут флешку! Тогда тебе хана.

***

Вряд ли бы Витька решился на поиски в одиночку, но в сопровождении заклятой конкурентки он воспрянул и стал подбадривать Ленку. Та в ответ тихо огрызалась, хотя и приняла роль второго номера, следуя чуть позади. Ощутить себя защитником оказалось приятно. Витька даже плечи расправил, будто от этого его худощавое подростковое тело стало мускулистее.

Покосившийся ржавый забор протяжно заскрипел, когда Витька, как заправский диверсант, оттянул оторванную часть сетки, освобождая проход для спутницы. За пределами лагеря что-то изменилось: ночь вроде стала темнее, воздух холоднее, а силуэты раскидистых деревьев выше и… страшнее. Видимо, Ленка тоже почувствовала это, а может, просто хотела спать, поэтому поторопила Витьку:

— Забирай уже свою поделку, и погнали отсюда!

— Погоди ты! — отмахнулся Витька, ища взглядом огоньки подсветки коптера.

Наконец, впереди моргнул заветный маячок. Дрон упал под огромное корявое дерево, которое в призрачном свете луны казалось исполинским монстром. Толстые корни, словно змеи, сплелись в уродливые клубки, выступая над землёй. В одном из колец этой деревянной анаконды и застряла заветная пропажа. Витька не успел толком обрадоваться находке, как в ветвях над головой раздался птичий крик. Такого пронзительного карканья Витька раньше не слышал. Он вздрогнул и отпрянул, налетев спиной на замешкавшуюся Ленку.

— А, обоссался, сказочник? — хихикнула Трофимова, но в следующую секунду сама охнула в голос.

С тихим шелестом ворон слетел с дерева и, повторив крик, опустился прямо на дрон. Птица оказалась крупной, в её больших чёрных глазах холодными искрами отражалась луна. Витька в одно мгновение вспомнил все страшилки, рассказанные у костра за прошедшую смену. Порождённые взбудораженной фантазией всевозможные фантомные монстры теперь, казалось, смотрели со всех сторон.

Ленка что-то прошипела и потянула Витьку за руку, увлекая ошарашенного парня в темноту леса. Через секунду с противоположной стороны дерева-монстра сверкнул луч фонаря, обшаривающий густые заросли. Хрустнув ветками, на поляну вышел человек. Витька видел лишь очертания его фигуры, но и этого хватило, чтобы сердце подростка вновь стало биться быстрее. Высокий и крепкий незнакомец казался медведем, наряженным в тяжёлый брезентовый плащ. Из-под низкого капюшона торчала густая борода, а за спиной проглядывалась продолговатая тень, которую Витька опознал, как ствол ружья.

— Это он! — зашипела на ухо Ленка. — Лесной потрошитель!

Витька чувствовал, как дрожит прижавшаяся к нему девушка, её участившееся горячее дыхание на своей щеке и до боли впившиеся в руку ухоженные ногти. Только радости долгожданный испуг королевы лагерных страшилок теперь парню не доставлял. Ему и самому хотелось броситься бежать. Бежать так, чтобы этот дремучий лесной маньяк остался далеко позади. Внезапная догадка даже прояснила затуманенное страхом сознание: Леший! Тот самый молчаливый дворник, которому, по мнению детей, было лет сто. Но опознание человека в плаще не избавило от страха — разыгравшаяся фантазия продолжала рисовать лагерного сторожа и маньяком, и оборотнем, и похитителем детей.

— Это Леший! — прошептал Витька. — Наш сторож.

Ленка вроде успокоилась. По крайней мере, она немного отстранилась и выглянула из-за Витькиного плеча, словно проверяя слова парня. Леший тем временем поднял коптер и сунул его куда-то в недра плаща.

— Молодец, — низким густым басом пробормотал старик.

Изумлённый Витька мог поклясться, что в ответ на похвалу ворон благодарно каркнул. Громко захлопав крыльями, птица взметнулась в ночное небо, а потом мягко опустилась на могучее плечо старика. Если бы Витька не дрожал от страха, он бы обязательно пошутил на тему: какие пираты, такие и попугаи, но смеяться не хотелось. Леший ещё раз обвёл лучом фонаря кусты, грузно развернулся и шагнул в ночь.

— Валим! — выпалил Витька, как только сторож скрылся за корявыми ветками.

— А коптер?

— Забей! Завтра схожу и заберу!

— Не-е, — помотала головой Ленка, — не хочу, чтобы у этого маньячилы остались мои фотки.

— Там видео, — зачем-то поправил её Витька.

— Пофиг! Пошли за ним. Вытащим коптер из его каморки, когда он уснёт.

— Он с вороном разговаривал…

— Он старый психопат! Он и с деревьями может болтать!

Ленка вновь наполнилась непреклонной решимостью. А Витька не хотел оставлять её одну. Что-то изменилось за эту пару минут, пока они прятались от сторожа.

***

Следить за Лешим оказалось несложно и даже интересно: прыгающий луч фонарика хорошо просматривался сквозь густую листву, а чувство совершения чего-то по-взрослому запретного пробудило охотничий азарт. Было у этого и абсолютно практическое значение: Витька плохо ориентировался в лесу, а уж в ночном — тем более, поэтому старался не упускать из виду желтоватое пятно света. Ленка же с видом настоящей шпионки перепрыгивала от дерева к дереву, со знанием дела скрываясь от объекта слежки.

Небо заметно посветлело, когда блуждающий огонёк фонаря наконец-то замедлился. Витька осторожно лёг на мягкий влажный мох у поваленного дерева. Рядом, брезгливо сморщив носик, опустилась на корточки Ленка. С этой наблюдательной позиции открывался отличный обзор. Леший остановился на широком берегу маленького лесного озера. Предрассветный туман ватными клубами стелился над чёрной гладью воды. По периметру водоёма, образовывая почти идеальную окружность, стояли невысокие пирамидки, сложенные из разномастных камней.

Тишина. Она казалась почти осязаемой. Ни птичьего крика, ни шелеста листвы. Даже взметнувшийся с плеча Лешего ворон взмыл в небо абсолютно беззвучно. Тошнотворный запах сырости и гниения ударил в нос, заставив Витьку дышать ртом.

У самого берега на большом валуне сидела девочка лет шести. Она играла с потрёпанным плюшевым медведем и небрежно болтала ногами в воде, разрывая молочное полотно тумана. На мокром платьице искрились крупные капельки, а влажные светлые волосы прилипли к спине. Леший выключил ставший уже ненужным фонарь и сунул его в боковой карман. Заметив движение, девочка легко вскочила и радостно бросилась на шею сторожу. Тот по-стариковски неуклюже, но очень ласково подхватил ребёнка. По плащу побежали тонкие струйки, оставляя тёмные, словно кровавые, следы на грубом материале. Вернулся звук, но только один: скатываясь, вода капала на землю. Кап, кап, кап. В поглотившей всё тишине эта звонкая капель звучала прямо в ушах. Кап, кап, кап.

Через несколько секунд под ногами старика образовалась целая лужа. Неуверенно переминаясь с ноги на ногу, он старался выбраться из вязкой грязи. Девочка звонко рассмеялась. Этот звук сменил внезапно смолкшую капель. Леший опустился на камень и усадил девочку себе на колени, скрыв её от наблюдателей за широкой спиной. Опять наступила тишина, такая пронзительная, что до боли загудело в ушах.

— Да чё за…? — растерянно произнесла Ленка, поднявшись на ноги.

В эту секунду девочка, услышав Ленку, осторожно выглянула из-за плеча Лешего. Бледное детское лицо украсила озорная улыбка, а тёмные глаза сверкнули холодным блеском. Девочка смотрела прямо на Ленку, беспечно покинувшую укрытие.

— Я тебя вижу!

Детский голос разрезал тишину. Витька вздрогнул то ли от этих слов, то ли от ещё более громкого вскрика Ленки. Прижимая девочку к груди, Леший вскочил с камня и обернулся на ребят.

— Пошли вон! — проревел старик, широкими шагами бросившись в пруд.

Девочка в его руках забилась, словно зверь в клетке. Резкий, душераздирающий визг ударил по ушам. Вырывающийся ребёнок в могучих руках старика кричал и молил о помощи. Ленка рядом тихо скулила, прижав ладони к лицу. А Леший не останавливался. Громко расплёскивая воду, он вошёл по пояс в пруд и принялся топить девочку. Лицо старика казалось каменным, когда крепкие руки опустили мечущегося ребёнка под воду. Тысячи брызг взметнулись в воздух, словно Леший боролся не с маленькой девочкой, а с настоящей акулой. Ребёнок извернулся и размашистым движением подбросил свою игрушку. Описав высокую дугу, плюшевый медведь, будто ударившись о невидимую преграду, упал в траву у одной из каменных пирамидок.

— Помоги ей! — закричала Ленка. — Помоги-и-и!

Оцепеневший Витька не знал, что делать. Его колотила крупная дрожь. Закружилась голова, дыхание перехватило так, что он стал отрывисто и громко хрипеть, инстинктивно пытаясь втолкнуть в себя вдруг ставший вязким воздух. Всё происходящее казалось страшным сном. Этого просто не могло быть по-настоящему! Ленкины истеричные вопли подстегнули испуганного подростка, и он побежал. Витька не понял, как и почему рванул вперёд, а не к спасительному лагерю. Одним движением перемахнув замшелое бревно, он выскочил на берег, схватил игрушку и бросился назад. Круживший до этой секунды над озером ворон разразился неистовым криком. Леший со звериным рыком обернулся, прекратив расправу, но, видимо, поздно — чёрная вода сомкнулась над головой девочки.

— Не сметь! — громыхнул голос сторожа.

— Бежим! — Витька с силой тряхнул Ленку за плечи. — Слышишь?! Игрушка — доказательство. Бежим!

Но девушка стояла как заколдованная. Пришлось схватить её под руку и силой тащить от проклятого озера. Они мчались сквозь пропитанный утренним туманом лес, не обращая внимания на хлещущие и царапающие ветки, которые, словно когти ночных монстров, старались задержать беглецов. Сзади доносился тяжёлый топот Лешего. Казалось, Витька даже слышал хриплое дыхание старика.

— Стой! — через несколько минут непрерывного спринта Ленка резко остановилась. — Смотри!

Трясущейся рукой она указала куда-то в сторону. Не желая задерживаться, Витька попытался сдвинуть девушку с места, но та замерла, будто каменный истукан, вросший в землю. Пришлось бросить взгляд на то, что приковало напарницу. Под толстым стволом раскидистого дерева на корточках сидела девочка. Она всхлипывала и содрогалась в истерическом рыдании, спрятав лицо в маленьких ладошках.

— Малышка, не бойся! — Ленка села рядом с девочкой и положила руки на дрожащие плечи. — Я побуду с тобой!

Витька опешил от такого поведения, но Ленка, словно под гипнозом, уселась рядом с плачущим ребёнком. А Леший приближался. Ужасающий крик ворона над головой, сопровождаемый звонкими хлопками крыльев, точно указал преследователю, где искать беглецов.

— Уведи её, я отвлеку! — выпалил Витька.

— Ты слышишь меня? — продолжала трясти ребёнка Ленка.

— Я тебя вижу! — вдруг отозвалась девочка.

Назад Витька не смотрел. Он понимал: стоит только обернуться, и от отчаянной решимости не останется и следа. Повинуясь горячему порыву, он сунул под толстовку дурацкого медведя, которого всё это время сжимал в онемевшей руке, поднял с земли толстую ветку и бросился навстречу маньяку. Стараясь шуметь как можно громче, Витька петлял по лесу, уводя убийцу за собой. Парень даже улыбнулся — всё-таки он супергерой! Но долго улыбаться не пришлось — далёкий надсадный крик, наполненный ужасом и болью, прозвенел на весь лес. Кричала Ленка, без сомнений.

***

Пот попадал в глаза, заставляя щуриться и вытирать грязным рукавом исцарапанное лицо. От непрерывного бега в груди разгоралось пламя удушья, а режущая боль в боку усиливалась при каждом движении. Время будто остановилось, предрассветный полумрак никак не сменялся утренним светом. Уже час, два, а может, и больше парень носился по лесу в поисках Ленки, но не мог найти следов ни напарницы, ни Лешего. Витька спохватился и хотел позвонить, вызвать полицию или хотя бы сообщить родителям, но телефона в кармане не оказалось. Досада от потери гаджета не смогла вытеснить ни страх, ни усталость. В конце концов, за коптер всё равно получать.

Леший пропал, а вот долбаный ворон продолжал кружить в сером небе, время от времени покрикивая на парня. Измождённый Витька искренне обрадовался, когда, спотыкаясь и падая, набрёл на знакомый ржавый забор. За деревьями отчётливо виднелось здание отряда. Там хорошо, тепло и безопасно. Там Ленка. Наверное, она уже рассказала всем об этом ночном кошмаре. Надежда, придавая сил, согревающей волной разлилась по телу. Уже представляя, какой заботой и теплотой его сейчас окружат перепуганные вожатые, Витька перелез через скрипучий забор. В голове возникла ещё одна мысль: а ведь за разоблачение маньяка его должны наградить!

Мысленно купаясь в овациях, парень подошёл к отряду. Серость захватила весь лагерь, словно солнце замерло где-то у самого горизонта, не решаясь показаться людям. Даже ненавистный туман пробрался на территорию. Пронизывая всё вокруг, он забивался под одежду, отчего та промокла и стала тяжёлой.

Витька поёжился и поспешил войти на веранду. Тишина. Ни привычного гомона, ни мечущихся между палатами ребят. Даже блютус-колонка на подоконнике молчала, хотя обычно с подъёма и до отбоя она неустанно крутила плейлист Димана. Неужели все спят? Витька бросился в женскую палату. Отмеряя его шаги, под скользким линолеумом громко проскрипели половицы. Ленка лежала в кровати и вроде спала. Но... девушка вся промокла, будто только из воды вылезла. Искристые капельки скатывались по свесившимся с кровати волосам и падали на пол, выбивая звонкую капель.

— Трофимова! Ленка!

Витька старался разбудить девушку, но она не реагировала. Не реагировал никто в палате. Он принялся срывать одеяла с кроватей, но все они оказались пусты. Витька кричал, выл и скулил, мечась между палатами, но кроме Ленки, в отряде никого не оказалось.

Витька устало плюхнулся на кровать в вожатской, когда полы на веранде часто проскрипели. Страха не осталось, наверное, Витька устал бояться. На веранде никого не оказалось. Только цепочка мокрых следов, оставленных детскими ножками, протянулась к окну. Скрипнуло запотевшее стекло, и в мутной плёнке появилась полоса, будто маленькая ручка протёрла его. Витька решительно подошёл к окну и выглянул на улицу.

У крыльца стоял Леший. Угрюмый и неподвижный старик с чёрной птицей на плече. В безнадёжной попытке разбудить хоть кого-нибудь Витька заорал. Тишина поглотила крик, оставив только ровное «кап-кап-кап», доносящееся из женской палаты. От прикосновения Витька вздрогнул. Холодная детская ладошка легла в его руку.

— Он хочет убить нас! — раздался жалостливый голосок.

Девочка, та самая. Теперь Витька рассмотрел её: кожа цвета хмурого неба, посиневшие губы, запутавшиеся в волосах длинные нити водорослей и вода, ручьями стекающая с промокшего платья. Девочка словно вышла из фильмов ужасов. Но страха не было. Наоборот, нестерпимо захотелось помочь ей.

Витька окинул взглядом веранду, схватил металлическую швабру и вышел на улицу. Больше он ни на кого не рассчитывал. Помощи не будет. Оставался один путь — убить старика.

— Убей его! — пропищала сзади девочка. — Убей!

Перепрыгивая через ступени, Витька спустился с крыльца. Леший не шевелился, всматриваясь куда-то мимо Витьки. С громким карканьем ворон взлетел над отрядом. Беснующаяся птица, хлопая крыльями, зависла прямо над Витькой. Старик резко перевёл взгляд на парня, будто только заметил его. Витька взмахнул шваброй, но не ударил, услышав бас Лешего.

— Остановись, парень! У твоей подруги ещё есть шанс! — Взгляд сторожа блуждал, словно никак не мог сфокусироваться на Витьке.

— Ты убил ту девочку!

— Да, — кивнул старик, — сорок три года назад я впервые убил свою дочь — мою Валечку. Как искупалась в том озере, так и стала другой. Заманивала детей и топила. Нельзя туда детям. Вода меняет. Ты думаешь, мне легко? — голос Лешего дрогнул. — Каждый месяц в ночь перед полнолунием я убиваю свою дочь! Иначе, то, что завладело ею, вырвется на волю! В этот раз вы помешали! Я состряпал обереги вокруг озера, они не дают демону выйти за этот круг. Но если кто-то вынесет то, что принадлежит бесу…

— Убей его! Убей!

Голос девочки сорвался на крик. Только крик этот стал подобен грому. Он звучал в голове, отзываясь пронзительной болью. Закрыв уши руками, Витька отшатнулся. Странно, но Леший продолжал смотреть туда, где он только что стоял. Витька даже рукой провёл перед лицом старика, чтобы убедиться, что тот его не видит. Как только ворон переместился к Витьке, и Леший перевёл взгляд.

— Ты забрал её вещь! — продолжал старик. — Ты выпустил её. Ещё есть время вернуть! Пока не наступит полнолуние, она будто в коридоре перед нашим миром, и тебя там держит. Верни её вещь!

Крик утопленницы превратился в дурманящий разум тонкий визг. Перед глазами поплыли круги. Витька схватился за перила, чтобы не упасть. Леший исчез, буквально растворившись в сгущающемся молочном тумане. Внезапно шум стих.

— Он плохой, — жалостливо пропищала девочка, оказавшаяся рядом с Витькой. — Он и тебя убьёт!

***

Дорогу до озера искать не пришлось — Валя вела Витьку. Утопленница держала парня за руку и шла рядом, рассказывая, как ей одиноко в холодном чёрном озере. Её стылая мокрая ладошка уже не пугала, как не пугал и колкий взгляд чёрных глаз. Витька не слушал её, он уже будто и не жил. Чувства отключились, сознание балансировало на грани безумия. Он управлял собой, как персонажем компьютерной игры, которому во что бы то ни стало нужно выполнить миссию.

Зайдя за ритуальный круг, Витька вытащил из-за пазухи плюшевого медведя и с силой отшвырнул его. Игрушка издала жалобный писк, ударившись о землю. Валя замерла у самого среза воды. Туман, как живой, клубился вокруг детского тельца, опутывая его белыми щупальцами.

— Уже уходишь? — спросила девочка. — Тогда она останется со мной.

Чёрная гладь воды подёрнулась рябью, выпуская свою пленницу. С тихим плеском на берег вышла Ленка. Она попыталась закричать, но из открывшегося рта потекла мутная вода. Промокшая и испуганная, она умоляющим взглядом смотрела на Витьку. Этот взгляд вернул чувства. Стыд. Ведь это из-за его дурацкого коптера они оказались в лесу.

— Твой папа кое-что не закончил, — пробормотал Витька, подходя к Вале.

Ленкин фантом дрогнул и растворился. Парень рывком поднял девочку на руки и вошёл в ледяную чёрную воду. Разум захлестнули гнев и желание избавиться от монстра. Сзади что-то кричал подоспевший Леший. Хотя, скорее всего, это опять уловки демона. Витька осторожно, боясь навредить девочке, погрузил её под воду. Руки парня сжались на тонкой шее. Она не сопротивлялась, только смотрела благодарным взглядом на своего убийцу. Вода вокруг забурлила. Туман взметнулся, заплетая холодные щупальца в замысловатые узлы. Девочка дёрнулась несколько раз и, навсегда замерев, выпустила последние пузырьки воздуха. Полная тишина повисла над озером. Витька отпустил обмякшее тело. Непонятно откуда взявшееся течение быстро прибило Валю к берегу, где уже стоял Леший.

Старик бережно поднял дочь на руки, укоризненно покачал головой и побрёл прочь. Витька бросился следом, но вода мешала, становилась тягучей, будто превратившись в кисель. Что-то шло не так! Страх и паника с новой силой навалились на Витьку. Он кричал и звал старика, но тот молча удалялся. У границы ритуального круга Леший остановился, достал из кармана плаща злосчастный дрон и положил его на вершину каменной пирамидки. Витька наконец-то выбрался на берег. Спотыкаясь об острые камни, он подбежал к невидимой границе и замер — дальше ему нельзя. Он знал, чувствовал, что теперь не сможет выйти отсюда.

— Я же сказал, нельзя тебе в воду, — виновато сказал Леший и исчез, выйдя из защитного круга.

Витька шарил руками по невидимой преграде. Его бросили в этой сырой, холодной западне. Хищным червём тоскливое одиночество принялось грызть душу парня. Но Витька знал, что делать. Он взглянул на оставленный сторожем дрон: такая игрушка обязательно кого-нибудь привлечёт. Парень запрыгнул на влажный валун у самого берега. Он будет ждать и обязательно дождётся. Под ногами тут же образовалась лужа, набежавшая с промокшей одежды. Витька разразился беззвучным смехом. В наступившей могильной тишине остался один звук.

Кап, кап, кап.

Автор: Юрий Ляшов
Оригинальная публикация ВК

Игорь пожаловался на подскочившую отметку пенсионного возраста, на перемены в штате – омоложение коллектива – на городской ГЭС, где он уже десять лет работал инженером-электриком, на коллег-халтурщиков.

Лев понимающе кивал. Халявщиков хватало и в городской больничке, где тот пострадал пару лет да и уволился, открыл частную практику, благо психологу дай офис, кресло и кушетку – и вперед.

Игорь в тему вспомнил да расписал, как сам раньше впахивал в ЖЭКах за копейки, но теперь-то он зарабатывает достойно, кормит семью, Лену и шестилетнего Ромку. А затем поделился даже, когда они приговорили графинчик коньяка, дозаказанный Львом, что еще недавно Ленка попрекала за выпивку, просила завязать, но в последнее время ей будто и дела нет – все к одному: завела любовника.

Лев слушал, слушал сочувственно. Пробовал утешить. У самого ведь девчонка сбежала к “выгодному варианту”.

И Игорь, наконец, выдал то, что еще никому не рассказывал – что мать тоже была шалавой, бухала по-черному, что отец их бросил и отчимом стал ее собутыльник и что умерла она от цирроза, когда Игорю было двадцать.

Все это выплеснулось так легко, что он, осознав это, уверился: а ведь реально психолог, глянь, такому все выложишь. С другой стороны – и легче вроде как стало.

– Батя мой тоже был хорошим человеком, да весь вышел, растворился в бутылке, – Лев постучал ногтями по рюмке.

– Тоже, что ли, того?

– Почти. Я его вытащил.

– Да? Ты за этим и пошел врачом? – предположил Игорь, сам он в детстве мечтал стать летчиком, чтобы улететь далеко-далеко, прочь из родного пригорода.

– Наверно, – кивнул Лев. – Хотя мелким я желал ему смерти, когда он… когда напивался и…

Лев замолчал, стал разглядывать бурую капельку, что бегала по дну рюмки. Игорь заерзал, рот заполнила горечь. Догадывался, о чем парень не договаривает.

– П-поколачивал?

Лев кивнул.

– Бывает, друг, бывает, это… это все хмель, так ведь? Теряешь контроль и… Хотя дети! Нет, у тебя просто своих нет, вот ты… Ты вот не знаешь, какие они бывают вредными, непослушные, – зачастил Игорь, перед глазами встал напуганный Ромка, ревущий, прижимающий к груди руку. Гипс наложили на месяц, Игорь пообещал не пить это время, но продержался лишь неделю. Но и Рома послушнее не стал, один-один.

– Знаю, – печально улыбнулся Лев. – Понял потом: это был не отец, это был тот, кто его вытеснял, кому алкоголь дороже всего. И это спасло меня, а затем и его.

– Он…

– Он жив. Не совсем здоров, но больше к выпивке не прикасается. Он дома.

– Это… хорошо, – единственное, что нашелся ответить Игорь.

Хорошо, когда повезло, тебя кто-то вытащил. Что ж, поздравляем! А вот Игорь однажды решил завязать, уехал на дачу, заперся – и чуть не подох. В слезах умолял Ленку его забрать, угрожал даже, по ее словам, сам он этого не помнил.

– Это очень хорошо, Игорь. Ты даже не представляешь, насколько! Отец счастлив, я счастлив. И знаешь, я… ну, не могу я лишить такого других, – горячо заговорил Лев. – В тебе ведь тоже есть этот кто-то – Гарик, Гоша, Игорек – тот, кто выбирает алкоголь, а не счастье, и я могу от него избавить.

Игорь рассмеялся:

– Что, у тебя чудо-таблетка какая?

– Лучше, – Лев достал из кармана футлярчик, какой бывает у наушников. – Две.

Под прозрачной крышкой лежала пара круглых “таблеток”, чуть толще, чем бывают обычно.

– И что это?

– Избавление.

Игорь усмехнулся, а затем вспомнил Рыбу, монтажника с работы, который раз закодировался, и все – подменили человека: стал замкнутым, нелюдимым, неприкаянным, точно зомби.

– Не, жрать таблетки я не буду, да и не надо мне, я…

– Конечно, не надо, это прошлый век, я сам знаю – мы с отцом, наверно, все испробовали, а надо было всего лишь поискать в смежных областях: нейрофизиологии, кибернетике. Это новейший метод, научный. За профессора с тобой пили – так это его команды разработка.

– Нет, это, это… да это ж мука! Я так однажды чуть коньки не отбросил, нет уж, спасибо.

– Так в этом и фишка, друг: метод безболезненный! – заулыбался Лев. – Это реальный выход. Думаешь, мне не больно было наблюдать, как ломало отца? Нет, я когда-то мечтал, конечно, ему отплатить, но… его сердце б не выдержало, старые методы не годились, мне пришлось найти новый.

– И что, – хмыкнул Игорь, – я навсегда забуду о выпивке?

– Ну, как водится, это будет зависеть от тебя. Я лишь даю шанс завязать без боли, продержаться самые трудные дни без мук. А дальше уже выбор за тобой.

Игорь задумался. Самому, если быть до конца честным, ему не завязать, Ленка, кажется, уже поставила на нем крест, а Ромка… Как же не хотелось обрекать его на детство, через которое прошел сам.

– Ну, допустим, только… Тебе-то что? Я тебе не папа и вообще…

– Я психолог, – оборвал Лев, будто ждал этого вопроса. – И конечно, мне нужны клиенты. А потому предложение такое: если все получается, мы с тобой продолжаем работу, но уже над причинами, что привели тебя к алкоголю, и тебе плюс, и мне зарплата. Ну а если же не получается, то-о… я просто покупаю тебе бутылку отличного коньяка.

Игорь не смог сдержать улыбки. Лев рассмеялся:

– Видишь, ты ничего не теряешь.

Они переместились в комнатку за перегородкой, где их уже ждали пара рюмок и бутылка кристальной.

– Здесь?

– Не удивляйся, это все для дела.

Лев откинул крышку футляра, переложил “таблетки” в ладонь. Игорь неуверенно протянул свою.

– Нет, не так, – улыбнулся Лев. – Мы их вот сюда. – Придвинулся и прилепил “таблетки” в область висков Игоря.

– Зачем это?

Лев спрятал футляр, взамен вытащил черную коробочку и поставил на середину стола. Игорь пригляделся – вроде пауэрбэнк, только не хватало разъемов.

– Это, – Лев указал на бутылку водки, – чтобы проявилась твоя зависимая сущность, тот, кто тебя замещает, когда теряешь контроль, кто стоит на стороне алкоголя, разрушает твою семью и жизнь. Назовем его Гоша, сейчас мы еще накатим, и я с ним познакомлюсь.

Игорь открыл было рот, но Лев его остановил:

– Это, – задел пальцами виски́, – нейросканеры, они вычленят личность Гоши, запишут и переместят сюда, – он постучал по “пауэрбэнку”. – Он проведет там пять дней, все это время он не сможет до тебя докричаться, не сможет тобой понукать, твоя задача в эти дни – не пить алкоголя.

– То есть как?! – При одной мысли о пяти днях сердце у Игоря зачастило. – Ты же сказал – без боли. Пять дней? Как я…

– Ты ничего не почувствуешь. Как я и говорил: никакой ломки, навязчивого желания, жажды. Все это возьмет на себя Гоша, он перетерпит за тебя, а когда синдром отмены пройдет, я вас соединю назад.

– Такого быть не может.

– А давай проверим.

Лев нажал кнопку на “пауэрбэнке”. Следом пикнули сканеры.

– За это надо выпить, – улыбнулся Лев и подхватил бутылку водки.

Но Игорю было не до нее, он почувствовал слабость, покалывание в пальцах. Откинулся на спинку диванчика. Веки стали тяжелыми. Игорь что-то пробормотал, а затем они окончательно опустились, точно на окнах закрыли ставни.

>
Игорь присел. Голова тут же ответила болью. Стол, комнатка и бар пропали. Кругом были лишь бетонный пол, голые стены и потолок с квадратами света.

Холодок пробежал по спине.

Игорь поднялся на ноги. Его повело в сторону, затошнило, он сдержал рвоту. Огляделся снова – пришлось крутиться на месте, чтобы не мотать головой. Выхода не было. Ни дверей, ни окон.

Сердце заколотилось безумно.

>>
Голос сел, горло высохло, и Игорь закашлялся. Кричать, звать на помощь было бессмысленно. Ни единого шороха не раздалось в ответ.

Игорь ощупал стены, стучал и ломился в каждую – без толку. Это был герметичный бетонный короб. Точно выпотрошенная трансформаторная будка.

Телефон не реагировал, бесполезное черное зеркало!

Игоря заперли. Этот гомик его накачал! Напоил, похитил и запер, чтобы… Что? Или он так решил помочь? Садист! Ублюдок! Пять дней, он говорил?

Снова затошнило. Игорь согнулся в рвотном позыве, но ничего не вышло. Сердце не унималось, а к глазам подступали слезы.

>>
Игорь вымотался. Кричать и биться в стены не было сил. Хотел сесть, отдышаться, подумать, но едва коснулся пола пятой точкой, как тот неведомым образом обернулся стеной: Игорь полетел вниз и вновь оказался на ногах.

Это было невозможно. И не могло быть реальностью. Он повторил попытку, но с прежним результатом. И сколько бы не пробовал сесть, лечь – снова оказывался на ногах.

Хотелось проснуться, но это был не сон. Если Лев не обманывал, есть вероятность, что он внутри той черной штуковины. Но почему здесь он, если должен быть… Гоша? И где тогда этот Гоша?

Случилась ошибка, и Лев должен это заметить. А значит… Значит, скоро все кончится.

>>
Ноги гудели и подкашивались, нестерпимо ныла спина. Игорь без сил сполз по стене. Снова, как десятки раз до этого. Готов был завопить вновь, оказавшись на ногах. Но внезапно комната сжалилась: Игорь сел! А затем перекатился на спину. Пол остался полом. Игорь лежал, и это было блаженством.

Он решил лежать так, пока ничего не изменится, пока все не закончится. Но ничего не менялось, время, казалось, застыло, не было спасения и во сне – Игорь не мог даже задремать. И на смену блаженству вернулись мучения. Голода он не чувствовал, зато жажда неумолимо заполняла мысли. Та самая, что уже однажды скрутила до полусмерти. Выпить. Хотелось выпить. А лучше напиться.

Тело ломило. Иногда боль дергала судорогой. Сводило желудок, он выворачивался наизнанку, но был пуст. Рот пересох, Игорь еле ворочал языком.

А еще тишина, густая и равнодушная, она давила, сводила с ума. Игорь не заметил, как стал бормотать бессвязную чушь.

>>
Приходил Гоша. Улыбался. Рассказывал, как воспитывал Ромку ремнем, как выпивал весело с Ленкой, как она, пьяная, отсасывала ему и дала в попку. Оставил бутылку водки со стаканом и ушел. Хотя казалось, что он так и стоит в темном углу. Но не потому что не может уйти. Нет, заперт тут только Игорь.

Тишина сменилась мелодичным бульканьем, так водка переливается из горлышка в стакан. Оно повторялось снова и снова, дразнящее и веселое. Игорь нарезал круги, дергаясь, корчась от спазмов, лез на стены. Прятался в углу, обливаясь потом, глотал слюну.

Наконец сел к бутылке, открутил крышку, налил. Бульк-бульк. Картинка совпала со звуком, и Игорь хохотнул. Понюхал. Подавился слюной, закашлялся.

Поднес стакан ко рту, облизнулся и опрокинул. Ничего не почувствовал. Сглотнул лишь горечь слюны.

Налил снова, руки дрожали, горлышко бутылки прыгало на ободке стакана. Опрокинул – без толку. Водка испарялась, щекоча лишь нюх. Игорь пробовал опять и опять. Бутылка оставалась полной, стакан пустым.

Игорь взвыл и швырнул его в стену. Тот разлетелся на осколки. Схватил бутылку, присосался к горлышку – жидкость устремилась в глотку. Обожгла. В нос ударил запах уксуса. Игорь в ужасе отбросил бутылку, со звонким хлопком разбилась и она. Схватился за горло, захрипел.

Мгновение спустя все прошло. Игорь зарыдал и сжался на полу.

>>
Появилась лестница. Настоящая. Она вела наверх.

Игорь не знал, сколько времени прошло: если пять дней, то ради бога, пускай. Здесь не было времени. Нет, наоборот, времени было слишком много, безумно много. Казалось, оно никогда не закончится, и нет смысла считать. Даже сердце уже не отсчитывало удары.

Но теперь этому конец! Игорь взлетел по ступеням. Наверх, наружу. Домой!

Это действительно был дом. Игорь узнал засранную, прокуренную кухню, сваленные под столом бутылки. То есть время шло, но в обратную сторону?

Обернулась мама, улыбнулась. С окосевшим отчимом они сидели за столом. Улыбка потонула в складках отечного, пропитого лица. А хмельные глаза заискрились. Мама поманила Игоря, а отчим уже разливал на троих. Снова заиграло: “Бульк-бульк-бульк”. Мать рассмеялась, сотрясая дряблый второй подбородок. Хотелось обнять ее, но отвращение пересилило. Игорь попятился и сбежал, ловя в спину проклятия.

Выше ждал Саня. Свет беспрерывно дрожал, Саня стоял спиной. Но Игорь знал, что это он. Во снах друг являлся так же. Гудели стены, протяжно завывала сирена. На ГЭС случилась авария, а они оба были пьяны. Но Сане повезло, он погиб, а Игорь остался виновным. И ведь уже почти забыл, утопил.

Саня обернулся, улыбнулся хищно. А лицо в крови, череп проломлен. “Вот и ты, Игорек, дождался”, – прошамкал Саня, сплевывая зубы, и пошел на Игоря, подволакивая раздробленную ногу. Моргнул свет – Саня пропал, моргнул снова – вцепился, прожигая взглядом. Игорь разомкнул его хватку, освободился и, не сдерживая крик, сбежал. Как тогда. И как тогда, Саня за спиной завопил. Игорь не остановился, пошел по ступеням. Не обернулся, пряча слезы (от кого?) – Саня был другом, сам же он оказался трусом.

Мерзко поскрипывал диван. Диван из их квартиры. Это и была их квартира. Дом, самый настоящий. В нос ударил запах пота и перегара. На диване Гоша трахал Лену, входил в нее рывками, вдавливая в матрас. Лена стонала, как никогда.

Сука! Тварь! Шлюха гребаная!

Игорь кинулся к ним. Подобрал с пола осколок бутылки. Схватил Гошу за волосы, задрал голову и вспорол шею, как свинье, так учил отчим. Скинул Гошу на пол и стал полосовать уже Лену. Она лишь хохотала.

Потянули за руку, Игорь отмахнулся. Ромка отлетел на пол и тут же заревел. Как тогда. И руку он прижимал к груди, как тогда. Свою лапку, мелкий гавнюк! “Ненавижу!” – проблеял плакса, щенок. Игорь рассмеялся, а затем и сам заплакал.

А по ступеням снизу, слышно было, карабкался Саня и шаркали тапочками мама и отчим, распевая любимую застольную.

>>
Слез не осталось. Как и слов, как и сил, и надежды. Игорь глядел на осколок. Откуда он на полу, помнил смутно. Тут все возникало из ничего.

Сел, дотянулся до осколка. Надо было выйти, обмануть эту бетонную монолитность. Игорь сам превращался в камень. Время застывало в нем. Может, и кровь уже не течет?

Игорь ковырнул осколком предплечье. Боль выстрелила и словно стряхнула камень, сковавший тело. Кровь потекла тонкими струйками, темно-багровыми, но такими яркими на серости кожи.

>>
Любимым осколком Игорь бил себя в бедро. Боль успокаивала, была приятна и единственно понятна. Все тело покрывали раны. Они исчезнут. Но кровь нет. Она уже напитала пол и теперь служила краской. Игорь заставил стены говорить и сотрясаться красным смехом.

я не гоша ГОШАЯ Н Е Г О Ш А негоша
лена любит негошу
ХА ХА ХА
ВЫПУСТИ

* * *

Лев убрал палец с ползунка на экране планшета, перемотка прервалась. Ползунок замер на отметке “пятая неделя”. В окошке программы, подписанном “DOM//dimension.of.madness//04”, была все та же комната, только стены оказались исписаны, а Игорь сидел в углу и истязал себя осколком стекла. Лев усмехнулся, а, приглядевшись к посланиям, рассмеялся.

Осушил рюмку, которую наполнил полчаса назад. Он так к ней и не притронулся – шоу увлекло. Водка обожгла пищевод, Лев поморщился, закашлялся. Он никогда не понимал отца: вот это пойло стоит того, чтобы жена тебя прокляла, а сын возненавидел, стоит того, чтобы потерять себя, растворить до звериного нутра?

Но однажды догадался – папаша сам по себе был с гнильцой, а пойло лишь развязывало руки. Вся эта байда о “Гоше”, зависимой сущности и вытеснении – чушь для наивных, безответственных пропитых слабаков. Именно отец изводил мать, и никто иной. Именно отец изо дня в день запирал Леву в темном и тесном шкафу, чтобы не мешал надираться. Именно он забывал об этом, и Лева проводил там по несколько суток, хотя казалось – вечность. Именно папаша, и никто иной.

И таких отцов было полно!

Лев скрипнул зубами, а затем рассмеялся, помахал одному из них через экран и сдвинул ползунок еще на неделю. Дальше было неразумно: всегда есть риск кататонического ступора, а это совсем не на руку. На выходе нужны безумие и агрессия.

На экране Игорь пырял осколком воздух перед собой, отпихивал кого-то, кричал.

То, что надо.

Лев отключил DOM, отцепил сканеры, убрал все по карманам. В запасе было около минуты. Лев глубоко задышал, растрепал волосы и воротник рубашки и вылетел из комнатки. Кинулся к бару.

– П-парни, парни! Там это… Лучше бы вам “скорую” вызвать. И лучше сразу психбригаду. Я бы сам, да телефон…

– Что случилось? – перебил бармен. Второй замер, обернувшись.

– Напился до чертиков. Кажется, того, башню сорвало.

Тут же из комнатки донесся ор. Бессвязная ругань и рычание. Следом звон посуды. Бармен сорвался с места и, подзывая официанта, кинулся на грохот и вой.

Дальше будет “скорая” и принудительное в психиатрии. Разумом папаши навсегда оставались в доме.

Лев направился к выходу. Но тут завопили уже в зале.

Игорь выбрался из комнатки. В руке он держал горлышко разбитой бутылки, которое почти сразу выпало из пальцев. Шея, грудь были в крови. Игорь пошатнулся, заулыбался и рухнул на пол.

– Вот и завязал, – хмыкнул Лев, шагнул наружу и пошел по улицам, с которыми теперь придется распрощаться. Пришло время расширяться, открывать филиалы в новых городах. Лев и сам был своего рода алкоголиком, месть пьянила и вызывала зависимость не хуже, чем отцовская прелесть. А вот поможет ли и ему кто-нибудь завязать?

Автор: Женя Матвеев
Оригинальная публикация ВК