Жду новый пост

Серия «CreepyStory»

Рита слепила снеговика, и это был лучший снеговик в её жизни. Крупненький, ровненький, с морковкой вместо носа. Правда, морковка старая и грязная, но это не страшно.

Снег падал крупными хлопьями. Рита смотрела на снеговика и улыбалась. Она вспомнила песенку про марширующих снеговиков, которую они учили в садике:

"Не страшны сугробы нам!
Не страшны микробы нам!
Мы как сталь закалены,
Лишь бы не было весны!"

Завтра она слепит ещё одного снеговика, а может, и двух, и они будут маршировать по дачному участку, распевая веселые песенки.

Мама постучала в окошко. Пора домой, ужин готов.

— Пап! Ты видел, какой у меня снеговик получился? — спросила Рита, стягивая с ног сапожки и оставляя в них шерстяные носки.
— А? — отозвался папа.
— Да оторвись ты от телефона! — крикнула мама из кухни.
— Красивый снеговик, зайка, — сказал папа.
— Ты его даже не видел! — не унималась мама.

Под лестницей, ведущей на второй этаж, спал Бургер. Прежде чем снять комбинезон, Рита поцеловала его в теплый нос. В последнее время он много спал и с трудом ходил на подгибающихся лапах. Рите говорили, что большие собаки живут мало, но ей не хотелось, чтобы Бургер умирал. На Новый год она загадала, чтобы пёс пожил подольше.

— Папочка, — зашептала Рита, сев папе на коленки и заслонив собой смартфон. — Мама сегодня немножко злая.
— Просто она сердится, что я не помогаю ей с готовкой.
— Ну так помоги!
— А если не помогу? — папа начал щекотаться.
— Тогда… — Рита засмеялась. — Я превращу тебя в голема!
— Голема? Это тебе бабушка про големов рассказывала? — он перестал щекотать, хотя Рита ещё не нащекоталась.

Папа пошёл на кухню и сообщил маме, что дочка знает слово "голем".

— Баба Надя скоро научит её гадать и наводить порчу, — проворчал папа.
— Пусть хоть бабушка её чему-то учит. Мама, да бабушка. А папа только в телефоне сидит, плохой пример показывает.
— То есть баба Надя хороший пример показывает?

Рита сидела на корточках перед духовкой, где запекались куриные ножки, и делала вид, будто ничего не слышит. Когда мама с папой вспоминали бабушку, то обязательно ругались.

За ужином родители мало разговаривали. Рита решила, что ничего плохого не случится, если она загадает второе новогоднее желание. Пусть Дед Мороз или Боженька, — а может, они вместе — сделают так, чтобы мама с папой больше никогда не ссорились.

В дверь постучали, и у Риты сильно забилось сердце. Вдруг это бабушка с дедушкой? Рита поспешила за папой к двери.

— Кто там? — спросил папа.
— Мы лом привезли! — послышалось из-за двери.

Рита расстроилась. Никакие это не бабушка с дедушкой. Это рабочие, которые ездят на ржавой машине и выпрашивают у дачников металлолом. Папа разрешил им забрать старые арматурины, торчавшие из бетонного пола на въезде в гараж. Чтобы выковырять арматурины, они одолжили у папы лом, а потом забыли его вернуть. Одного из дядей папа назвал нехорошим словом, когда тот чуть не задел его машину арматуриной.

— Оставьте на крыльце, — сказал папа.
— Мы лом вернуть хотим. Откройте!

Едва папа открыл дверь, как тут же вскрикнул и упал на пол. Из его носа хлынула кровь. Рита замерла, сначала глядя на кровь, которая заливала папины губы и подбородок, а потом на двух дядей. Им было тесно в маленькой прихожей, поэтому Рите показалось, будто их не двое, а намного больше. Рита вспомнила слово, которое она слышала от бабушки. Такое же необычное, как и "голем". Это было слово "легион". Легион дядей, и они ударили папу его же ломом.

***
Онлайн-сеанс длился меньше получаса. Клиент — щекастый парень, получивший степень MBA в Лондоне — рассказывал Надежде о напряжённой обстановке на работе. Новую должность не дают, зарплату не повышают, один из сотрудников метит на его место. Клиент колебался, кого ему выгоднее устранить с помощью чёрной магии — начальника или конкурента.

Надежда почувствовала, как нагрелся амулет на шее, и потеряла нить разговора. Дочь, внучка, беда. Она закрыла глаза и сквозь чёрно-белую пелену, как сквозь шелковую ткань, увидела зятя. Лицо в крови. Двое мужчин связывают ему руки клейкой лентой. Надежда не услышала, а почувствовала, как кричат дочь и внучка. От этих криков у неё скрутило кишки, как скручивают мокрое белье после стирки.

— Вы меня слушаете? — спросил клиент.

Надежда открыла глаза и сделала глубокий вдох, чтобы унять сердцебиение. Второй вдох. Третий. Захлопнула крышку ноутбука и позвонила в полицию. Сообщила об убийстве в дачном поселке, улица такая-то, дом такой-то. Двое человек, включая ребёнка, в опасности.

Она встала из-за кухонного стола и подошла к окну, за которым валил снег. На подоконнике сидел голубь с обмороженной лапкой. Надежде так и не удалось успокоить дыхание.

Они с мужем всегда знали, что этот день наступит. Через подобное проходили её мама, бабушка, прабабушка… Каждая женщина в их семье рано или поздно сталкивалась с неизбежным. Несчастье, удар судьбы, злой рок. Называй как хочешь. Суть одна. В определённый момент им приходилось защищать самое дорогое в своей жизни и либо делать выбор самим, либо покорно принимать выбор, который за них делал кто-то другой — например, двое оборванцев с ломом и липкой лентой.

Муж лежал в гостиной, закинув ногу на спинку дивана. На носке виднелась дырка. Муж решал кроссворд, нахмурив лоб и поджав губы, отчего его усы встопорщились, как шерсть на кошачьем загривке. Раньше она не понимала, как можно часами возиться с этими буковками, но с годами хобби мужа стало её радовать. Всё в мире меняется, за исключением его любви к кроссвордам.

— Что есть в лживой сказке? Пять букв, — задумчиво проговорил муж.

Надежда села на диван и некоторое время молчала, пытаясь собраться с мыслями. Может, не говорить ему, может, она сама справится. Она приложила руку к щеке, как будто у неё болел зуб. Не справится. К тому же они давно обо всём договорились.

— Это случится сегодня, — сказала Надежда.
Муж отложил кроссворд, сел.
— Уверена?
Она кивнула.
— Полицию вызвала?
Снова кивок.
— Они успеют?
Покачала головой.
— Жалко, мне пару слов осталось разгадать.
— Прости. Если бы я могла…
— Всё в порядке, — сказал он, — идём.

Он похлопал её по колену и начал переодеваться. Надежда в очередной раз подумала, что при всей своей доброте и мягкости муж был самым смелым человеком, какого она знала. Если бы не он, у неё не хватило бы духу.

Они взяли всё необходимое и вышли на улицу. За последние дни выпало столько снега, что коммунальщики не справлялись с уборкой. Супруги шли медленно, увязая в снегу и поддерживая друг друга под руки. У Надежды мелькнула мысль, что муж умрёт в дырявом носке и с не разгаданным кроссвордом.

***
Один из дядей был с усами, но не такими густыми, как у дедушки. Другой дядя походил на актёра из турецкого сериала, который смотрела мама. Когда они стали связывать папу, Бургер залаял. Рита хотела сказать турецкому дяде, что Бургер не кусается, но не успела. Он размахнулся папиным ломом и ударил собаку по голове. Рита услышала треск. Бургер упал и затих, задние лапы его дернулись.

Мама прижала рыдающую Риту к себе. Ей стало тепло, но не благодаря маме. Она поняла, что описалась. Мама ещё крепче обняла Риту и ещё сильнее прижала к себе, как будто хотела спрятать внутри себя, как в шкатулке.

Злым дядям нужны были деньги, ключи от машины и всё-всё, что годилось на продажу, как арматурины, которые они сегодня днём выкорчевали из асфальта. Мама с папой всё им отдали, в том числе деньги с банковских карточек. Но дядям нужно было всё больше и больше.

Рита любила считать. Иногда она считала свои шаги на прогулке, проезжающие мимо машины или голубей на проводах. Сегодня она считала, сколько раз усатый дядя ударил папу. Он бил его не ломом, а металлической палкой, которая сначала была короткой, а потом — едва усатый нажал на кнопку — стала длинной. Рита насчитала шесть ударов.

— Значит, он тебя назвал чуркой, — сказал усатый дядя своему другу.
Турецкий дядя харкнул на пол.
— Ты знаешь, что людей нельзя так называть? — спросил папу усатый дядя.
— Простите, — сказал папа, и Рита не узнала его голос.
— Папа больше так не будет, — вмешалась она.
— Золотые слова, — усатый дядя посмотрел на Риту. — Твой батя — плохой человек. У него есть дом, машина, жена, а он всё равно злой. За людей нас не считает. Думает, что он лучше меня, лучше Тимурчика.

Усатый дядя ещё раз ударил папу, но не очень сильно, потому что, наверное, устал вставать со стула и бить.

— Ты хочешь, чтобы мы твоего папу простили? — спросил Риту усатый дядя.
Она кивнула.
— Расскажи стихотворение.
Рита уткнулась в маму.
— Не трогайте ребенка, — попросил папа.
— А кто её трогает?! Я, что ли, трогаю?! Я?! — усатый дядя встал со стула и ударил папу.
— Я расскажу! — закричала Рита.
Усатый дядя, тяжело дыша, плюхнулся на стул, отчего тот заскрипел.
— Валяй!
— Не страшны сугробы нам, не страшны микробы…
— Громче!
— … нам! Мы как сталь закалены! Лишь бы не было весны!

Рита заметила, что пока она рассказывала стишок, усатый дядя смотрел не столько на неё, сколько на маму. Точнее, на её босые ноги.

— Теперь твоя очередь, — сказал усатый дядя, подходя к маме. — Пойдем. Стишок мне расскажешь.

Мама не хотела с ним идти. Дядя схватил маму за шею, пригнул к полу и в такой позе повёл в комнату.

Папа назвал дядечек нехорошими словами. Ещё хуже, чем раньше. Турецкий дядя ударил его ломом, и это был седьмой удар, который насчитала Рита, и после него папа уже не обзывался.

Рита просила усатого дядю пустить её в комнату вместе с мамой, но ей не разрешили. Турецкий дядя оттащил её от двери, чуть не вывихнув руку.

— А ну кыш отсюда! — сказал он Рите.

Она хотела спрятаться у папы, но увидела его широко открытые глаза, которые таращились в потолок, и испугалась. Вокруг его головы растеклась тёмная лужа. Рита поняла, что папа ей не поможет, и спряталась под лестницей. Она свернулась калачиком на лежанке Бургера и обхватила руками камень, висевший на груди. Бабушкин янтарь, оберег от злых сил. Она сжала его крепко-крепко, так что руки заболели.

***
Давным-давно, когда муж ещё не свыкся с её ремеслом, он спрашивал, почему демонов вызывают на перекрёстках. Почему бы не провести обряд в гараже или где-нибудь в лесу. Потому что сюда, отвечала Надежда, стекаются тёмные силы. На перепутье человек выбирает свою судьбу.

Они вышли на середину перекрёстка. Один из водителей просигналил им, но не остановился. Муж стал расстёгивать пуговицы пальто. Его руки дрожали то ли от холода, то ли от волнения.

Надежда не знала, что сказать и что сделать. Помочь с пуговицами? Поцеловать? Попросить прощения? Она закрыла глаза и сквозь чёрно-белую пелену увидела то, что творилось на даче. Внучка под лестницей, дочь на кровати. Увиденное придало ей решимости.

— Намёк, — сказала Надежда, помогая мужу снять пальто.
— Что?
— В лживой сказке есть намёк, пять букв.
Муж не сразу сообразил, о чем она, а потом улыбнулся.
— Спасибо! — сказал он.
Они обнялись.

Надежда взяла из его рук канистру, открутила крышку и вылила на мужа бензин. На голову, на грудь, на спину и на плечи. Либо ты сам делаешь выбор, либо выбор делает кто-то за тебя.

Она поднесла зажигалку к рубашке мужа, и пламя моментально охватило его. Надежда сделала шаг назад. Муж упал на колени и, мычя от боли, уткнулся в асфальт. Надежда стала выкрикивать слова, которые выучила наизусть много лет назад. Она знала их так же хорошо, как имена родных. Эти слова снились ей в кошмарах.

Tars ettor oners rems tar ramsm.

Муж начал кататься по асфальту, пытаясь сбить пламя.

Marts errast erra shegetn etta dast.

Он замолк и перестал шевелиться.

Errats oner zart rams erratar ettar.

Запахло мясом и палёными волосами.

Tars errast zart rems ettar.

Когда Надежда увидела в воздухе над горящим телом очертания ноздрей, она поняла, что всё сделала правильно. Ноздри расширились, вдыхая запах горелой плоти.

Marts rams zart dast.

Прежде чем потерять сознание, обессиленная Надежда услышала вдалеке грохот салюта.

***

Турецкий дядя включил музыку на смартфоне и начал рыться в кухонных шкафчиках. Зазвенели бутылки. Из родительской комнаты доносились мамины рыдания.

Рита закрыла уши. Плакать не получалось, наверное, потому что слёзы закончились. Это она во всем виновата, поняла Рита. Она загадала, чтобы мама с папой больше никогда не ругались, и вот теперь папа лежит, смотрит в потолок и не моргает. Надо было остановиться на одном новогоднем желании — про Бургера. А она пожадничала и загадала сразу два. Из-за этого Дед Мороз и Боженька разозлились на неё и наказали.

За окном вспыхнул свет, как будто кто-то запустил салют у них во дворе. В доме стало тихо. Рита убрала руки от ушей, но не услышала ни маму, ни музыку. Ей сделалось очень жарко, как бывало во время болезни. Лоб покрылся испариной. Запахло гарью.

Лестница, под которой сидела Рита, находилась прямо напротив входной двери, поэтому она раньше турецкого дяди увидела, как чёрный дым просачивается в прихожую. Дым вперемешку с пылью и сажей. Он принял форму, отдалённо напоминающую человеческую фигуру, но это был не человек, и он не прошёл мимо Риты, а проплыл, как туча, оставляя за собой след копоти и сажи.

Туча проплыла мимо Бургера и мимо папы, после чего набросилась на турецкого дядю, который тщетно размахивал ломом перед собой. Дым, пыль и пепел забились дяде в рот и нос, отчего он начал кашлять и задыхаться, выпучив глаза. Его лицо побагровело. Усатый дядя выскочил из родительской комнаты со спущенными штанами, и туча вошла в него через рот, нос, уши и глаза.

Рита смотрела, как злые дяди, окутанные тучей, хватаются за горло и корчатся на полу. Когда они затихли, человекоподобная туча двинулась к выходу. Рита зажмурилась, готовая к тому, что она набросится на нее так же, как на злых дядей, ведь это всё произошло по её вине, но туча не тронула ни её, ни маму.

Плавные движения человекоподобной тучи завораживали. Рита вышла вслед за ней из дома и увидела, как туча рассеялась во дворе. Чёрные хлопья разлетелись в разные стороны. В том месте, где туча появилась и исчезла, растаял снег. Ритин снеговик, лучший снеговик в её жизни, потерял форму и осел. В голове крутились строчки:

"Мы как сталь закалены,
Лишь бы не было весны!"

Лучше бы наступила весна, подумала Рита, и пошла к маме.

Автор: Олег Ушаков
Оригинальная публикация ВК

I
Когда папу Лукьяна насмерть сбила машина, бабушка забрала осиротевшего внука к себе и первым делом наказала забыть про бокс.

— Больше ты ходить туда всё равно не сможешь, и Слава Богу! — объяснила.

Но мальчик не расстроился: он вовсе и не хотел быть боксером.

Лукьян знал, что отец надеялся вырастить из него чемпиона. Такого, как Майк Тайсон. Вместе они не раз пересматривали лучшие бои «Железного Майка», записанные на видеокассеты поверх маминых мелодрам. И чаще всего момент, где он откусывает ухо Холифилду. Этот «приём» папа любил в особенности. Ради достижения цели он не стеснялся поить сына таблетками и коктейлями, «чтобы мышца росла». Но тот терпеть не мог протеиновые смеси и украдкой выливал в унитаз, пока однажды отец не застал Лукьяна за этим делом.

Тем утром случился первый и самый памятный в жизни мальчика нокдаун.

Да, он совсем не хотел быть таким, как Майк Тайсон.

Антонина Петровна, учительница физкультуры на пенсии, всегда выступала против «мордобоя» и ругалась из-за этого с покойным зятем. Их споры обычно заканчивались обоюдными пожеланиями смерти и драками.

Бабушка любила повторять:

— Физкультура лечит, спорт — калечит!

Она жила на окраине небольшой деревни, на безлюдной улице в доме на две семьи. Но вторая половина пустовала: соседи, вслед за большинством жителей поселка, давно отсюда «умотали», как говорила бабушка.

Она отправила Лукьяна досиживать год в местную школу, где училось от силы пятнадцать детей, и в первое же утро после переезда разбудила на рассвете. Поставила рядом с собой на выцветший ковёр по центру гостиной. Принялась командовать:

— Исходное положение: руки на пояс, ноги на ширине плеч! Круговые движения головой! Раз, два, три, четыре. Теперь в другую сторону! Раз, два, три, четыре. За-акончили.

С зарядки теперь начинался каждый день, и первое время ничего необычного не происходило. Лукьяну даже нравилось.

Он делал приседания, растяжку, наклоны: крутился, вертелся по-всякому, разминал голеностопы и кисти, колени, плечи и локти — и всё такое прочее. С удовольствием ходил в спортивке: лучше уж физкультура, чем «набивать мослы», колотя кулаками в стенку.

Но потом учебный год закончился, наступили летние каникулы, и спустя пару недель после этого зарядка стала намного сложнее. Лукьян уставал.

— На том свете отдохнешь, — отвечала Антонина Петровна на жалобы.

Некоторые из новых упражнений он не мог сделать без помощи. Например, растяжку плеч.

Лукьян ложился животом на ковёр, разводил руки в стороны. Бабка ставила ногу ему между лопаток и, схватив за запястья, тянула вверх и друг к другу, выворачивая суставы. Лукьян стонал от боли, кусал губы, но старался не кричать. Он знал: Антонина Петровна этого очень не любит.

Или тот же шпагат. Сначала старуха просто потихоньку давила сверху на плечи. Но когда Лукьян научился сидеть самостоятельно, соорудила две маленькие табуретки под ноги для большей растяжки… Тут уж он не смог сдержать крика.

Вскоре после того как Лукьян попытался сбежать, Антонина Петровна решила, что локтям внука было бы полезно сгибаться не только лишь в одну сторону. Тут понадобились чугунная гантель и кляп.

А затем пришла к схожему мнению и по поводу коленей.

II
По меньшей мере весь последний месяц Лукьян делал зарядку исключительно из положения лёжа в кровати. Он постоянно пытался кричать, чем действовал бабке на нервы, и та вынимала кляп только во время кормежки. Но и тогда, стоило вытащить кругляш, заливался воплем. В итоге Антонина Петровна стала использовать трубку, и дело пошло на лад.

— Ну вот и чудно. Никаких больше капризов, — потирала руки.

Старуха накормила его завтраком из мерзкой (хуже протеинового коктейля) жижи, которую называла кашей. Встала напротив и осмотрела с ног до головы. Лукьян по выражению лица понял: она довольна собой. Внук стал гибким, как настоящий гимнаст. Конечности тянулись, сворачивались и сгибались, будто жевательная резинка.

В школу он, понятное дело, больше не ходил. Бабка забрала документы ещё в середине лета, а преподавателям наврала, что внук уехал и живет теперь в городе, у родителей покойного отца. «Всё равно тебе там делать нечего», — закончила она тогда свой рассказ, промывая Лукьяну пролежни.

— Исходное положение: руки на пояс, ноги на ширине плеч! — зычно скомандовала Антонина Петровна.

Бабка возвышалась посреди бардака в выцветшей вонючей спортивке. Строгая, безумная.

В квартире она больше не убиралась, потому что всё время уделяла зарядке, придумыванию новых упражнений и готовке отвратительных «здоровых» каш. Повторила команду.

Лукьян не шелохнулся: он не мог. Только мелко и часто моргал.

Антонина Петровна, цокнув языком, подошла и расставила ему ноги. Согнула руки в локтях, приложила омертвелые пальцы к бокам, как будто играла с куклой. Отступила на пару шагов.

— Наклоны головы влево, вправо, вперёд, назад. Влево, вправо... Делаем-делаем, не халтурим!

Лукьян повиновался.

— Раз, два, три, четыре. Влево, вправо, вперёд, назад. За-акончили. Сегодня у нас новое, самостоятельное (Лукьян сглотнул) упражнение: поворот головы на сто восемьдесят градусов назад через правую и левую сторону по очереди. Исходное положение то же. И-и-и-и раз! Что такое? Не получается?

Она раздраженно подскочила к Лукьяну, схватила одной рукой за лоб, другой вцепилась в затылок. Он заплакал. Замычал.

— Ну что ещё? — возмутилась Антонина Петровна. — Хочешь что-то сказать? Кричать не будешь?

Лукьян мотнул головой.

— Смотри у меня! — погрозила она пальцем и вынула кляп. — Ну?

Из его горла вырвался тихий неразборчивый хрип.

— Что? Ничего непонятно. — Старуха наклонилась ниже. И в следующую секунду болезненный вопль заметался под потолком квартиры, отражаясь от стен, звеня в окнах и зеркалах.

Лукьян, вспомнив любимый прием отца, намертво вцепился в ухо бабки. Жёлтые ногти царапали щёки, лоб, шею. Дряблая кислая мочка ощущалась во рту, как кусок теста — развалившийся вареник. К горлу подступил тошнотворный комок. Лукьян зажмурился, зарычал по-собачьи, скрипя поводил зубами из стороны в сторону.

Антонина Петровна рванулась назад, оставив половину уха во рту внука. Попятилась, подвывая и скуля, выплёвывая проклятия. Споткнулась. Упала навзничь в кучу хлама. Послышался глухой удар. И тишина.

Лукьян приподнялся. Старуха лежала на спине. Её шея была страшно вывернута так, что затылок оказался спереди, а лицо — сзади. В изголовье стояла одна из табуреток для шпагата.

— За-акончили! — рассмеялся Лукьян и задохнулся, подавившись огрызком уха.

Автор: Максим Ишаев
Оригинальная публикация ВК

Арсений закончил дефиле, вернулся за кулисы из ощерившегося софитами зала. Сорвал с шеи “небрежно” повязанный шарфик от Фераджи, плюхнулся в кресло. Что-то в гримёрке изменилось.

Арсений развернулся и увидел стоящего за креслом старика в чёрном пальто и котелке. Тот криво улыбался, часто моргая слезящимися глазами.

– Вам что-то нужно? – брезгливо бросил Арсений.

Старик качнул головой. Наклонился над ухом Арсения и прошептал:

– Вы знаете, чем отличаются манекены от манекенщиков?
– Эм… нет.

Старик хихикнул.

– Практически ничем.

Он хитро подмигнул, приподняв шляпу, и развернулся – резким отточенным движением подиумной модели. Арсений задумчиво смотрел на удаляющееся пальто.

Спустя пару дней, сбривая волосы с груди и ног, Арсений увидел, что они словно сами выпадают ещё до прикосновения станка. После душа Арсений удивился собственной красоте и гладкости. Подмигнул отражению и стал смазывать лицо лосьоном перед сном.

На следующее утро Арсений удивился своей причёске. Будто во сне её залили гелем, уложили и высушили – такой идеальной стала зачёсанная дугой чёлка, а на макушке не было ни единой неровности. Раньше он по двадцать минут тратил на разглаживание волос, а в то утро причёска была идеальной с пробуждения – как в рекламе.

Вечером на съёмке новой коллекции он был ослепителен. Серьёзно-отстранённое выражение лица, требовавшееся для новой линейки строгих кардиганов, удавалось ему как нельзя лучше.

А в полночь пришло сообщение с неизвестного номера. Фотография. На ней Арсений лежал с закрытыми глазами в окружении пластиковых манекенов.

Он напряг память, вспоминая. Да, этот пиджак был на нём в день показа коллекции Фераджи. Значит, фото сделано до или после показа…

Но при чём тут манекены? И почему в памяти не осталось ничего об этой фотосессии? Ни манекенов, ни фотографий, ни бордового ковра? Конечно, после показа была афтепати, много коктейлей и кокаина, но он же вернулся домой один…

На вопрос “Кто вы?” неизвестный номер не ответил. Оказалось, этот пользователь добавил Арсения в чёрный список.

Всю ночь Арсений не мог уснуть. А наутро вместе с зубной пастой выплюнул в раковину половину зубов.

Он хотел закричать, ощупать дёсны, осмотреть рот в зеркале – но губы онемели, будто резиновые, рот не открывался, а сквозь омертвевшие голосовые связки просачивалось только натужное сипение. Попытки залезть в рот пальцем тоже ничего не дали – суставы деревенели, холодеющие руки не слушались.

Арсений с ужасом смотрел в зеркало и видел волосы, спекшиеся в сплошной пластиковый шлем. Причёска была идеальной, но в общем смысле уже не была причёской.

А потом он посмотрел в другой угол зеркала и застыл. В углу ванной, за спиной Арсения стоял и улыбался пожилой человек в котелке и пальто. Он надевал кожаные перчатки.

– Ничего-ничего, – ободряюще бросил мужчина, хватая уже парализованного Арсения поперёк туловища. – Сейчас мы вас мигом облагородим, молодой человек.

Мужчина положил Арсения на ковёр, достал из внутреннего кармана ножницы и воткнул ему в живот. Арсений пытался закричать, но голоса не было. А вот боль была. Юноша не мог пошевелиться, пока загадочный визитёр резал его от паха до горла.

– Мне очень нравится ваш тип лица и комплекция, – пояснял мужчина. – Мне для презентаций нужны только лучшие модели. Не на каждом манекене кардиганы от Фераджи смотрятся так стильно.

Он ловко раздвинул края раны, стал выковыривать из живота Арсения органы. Разноцветные плотные комки застывшей плоти матово поблёскивали, точно пластиковые модели.

– Мой брат придумал, как на этом этапе законсервировать органы. Сделал себе бизнес на анатомических атласах, представляете? – смеялся господин в котелке, вытаскивая кишечник, похожий на радиаторную батарею. – Но я думаю, мода лучше. Материал не так жалко.

Он вытер вспотевший лоб. Швырнул за спину пластиковое сердце. Отдышался, достал из-за пазухи иглу с ниткой.

– Иные и при жизни становятся всего лишь подставкой под одежду. Какая им разница, ходить своими ногами или стоять красиво за стеклом?

Он стал ловко зашивать разрез. Шов затягивался, будто пластик запаивали невидимой горелкой. Арсений уже не шевелился. Последняя слеза прокатилась по пластмассовой щеке. А потом исчезла даже боль.

И только живые глаза смотрели с ужасом и тоской.

Автор: Александр Сордо

Оригинальная публикация ВК

Мне нужно бежать, потому что за мной идет монстр.

Я захожу в туалет, и в нос ударяет мерзотная смесь хлорки, аммиака и сырости. Лампочка горит тускло, но достаточно, чтобы я могла разглядеть себя в зеркало.
Захожу в кабинку. Вешаю промокший от дождя рюкзак на крючок. Закрываю крышку унитаза, брезгливо коснувшись пальцем края. Открываю сумку, достаю чистые джинсы и белье. Переодеваюсь быстро, будто в казарме, хотя никогда не училась ни в кадетском корпусе, ни в спортивном интернате.
Пока не натянула джинсы, прохожусь по липкой коже влажными салфетками. Салфетки стирают запах плацкарта и пот от ночи в душном вагоне. Застегиваю брюки, затягиваю ремень. Кажется, я немного похудела, и раньше этот факт меня бы обрадовал. Сейчас мне не до этого.
В туалете придорожного кафе тишина. Время девять утра, суббота, никого нет. Только из зала доносится тихое бормотание радио. Лампа мерцает, готовая выключиться в любой момент.
Вот бы в душ. Или хотя бы в речку. Но остановиться — непозволительная роскошь. А речка… Что же, конец октября в средней полосе не слишком к такому располагает.
Выхожу из кабинки. Подхожу к зеркалу. Быстро расчесываюсь – обойдусь без помывки. Протираю лицо салфеткой. Полощу рот. Из зеркала смотрит незнакомка.
Шаги. Кто-то стоит за дверью. Уборщица? Посетитель?
Монстр?
Я закрываюсь в кабинке, прижимая к себе рюкзак. Выхода нет, но, быть может, монстр не рискнет нападать в женском туалете?
Дверь открывается, и я слышу голос уборщицы: «Ходят тут, отель сними, если умыться надо!». Женщина в синем халате принимается мыть кафель, и грязная швабра с мерзким хлюпаньем убирает грязь, которую я натоптала берцами.
Мне хочется потянуться за телефоном, но я не могу. Оставила смартфон дома, как последнюю связь с внешним миром. Без него меня не найдут. Но и я сама потеряюсь среди полей и заброшенных деревень.
Я приоткрываю дверку, уборщица бросает недовольный взгляд. Надеваю рюкзак на спину и застегиваю ремни на поясе. Хочется есть, запахи кафе дразнят, но я уже и так сильно задержалась.
Делаю шаг по мокрому полу. Подошвы скользят, и я едва не падаю – бессонная ночь в переполненном плацкарте ловкости не добавляет. Касаюсь пальцами ручки двери и понимаю, что уборщица смотрит в спину.
— Он идет за тобой, — говорит она.
Мозг словно ошпаривает кипятком.
Я бросаюсь бежать. Бегу к выходу из кафе под дождь и морось, навстречу холодному ветру и грязи. Едва не сбиваю с ног девушку в черном пальто, и она окатывает меня отборным матом.
Выскакиваю на улицу. С рюкзаком на спине бежать тяжело, но я пытаюсь.
Монстр появился в моей жизни незаметно, незримо. Я долго его не замечала. Однажды заметила его в кинотеатре. Он пялился на меня, чуть ли не облизывался.Потом шел за мной по пятам, пока я не сбросила его со следа, три раза пересев на метро.
Затем я увидела его во дворе ЖК, где снимаю квартиру. Я видела его в бизнес-центре, где работала. В кафе, где я ела, будучи слишком ленивой для готовки. В компании моих знакомых, когда мы собирались поиграть в настолки. В очереди к стоматологу. В круглосуточном супермаркете. В парке. В подъезде.
«Ну и чего ты боишься, он же на крысу похож. И ручонки дистрофичные. Ты его через коленку сломаешь, если он что-то сделает», — отмахивались от меня, и я оставалась один на один со страхом.
Да, на монстра монстр не тянул. Он был мелкий, на голову ниже меня. Болезненно худой. С тонкими анорексичными руками, на которых болтались часы. Длинные волосы доставали до середины плеч. Уши несоразмерно большие для тощего крысиного лица. Бегающие глаза, цвета ноябрьского неба.
Я брала с собой перцовый баллончик. Я плотно задергивала занавески, только чтобы мельком обнаружить монстра стоящим под окнами.
Он шел за мной, а я бежала.
Я бросила все, никому не сказав. Бросила в тот же день, когда увидела надпись в подъезде «я скоро тебя поймаю».
Сначала вокзал – кажется, Казанский. Первая ночь в поезде. Я думала доехать до Ростова, где жила подруга, но ночью обнаружила монстра в вагоне-ресторане. Я выскочила во время долгой остановки на каком-то полустанке посреди нигде, где воняло мясом из круглосуточной шаурмечной, а под козырьком спали бездомные.
Села на маршрутку и доехала до конечной. Потом бесконечно долго шла через поле, где села на попутку. Снова город, снова поезд. Плацкарт. Бессонная ночь. Я не могла спать, только изредка дремала, вздрагивая, когда под моей полкой менялись пассажиры.
— Он знает, кто ты, — внезапно сказал пожилой мужчина, севший на короткой остановке. Пассажир бездумно чистил яблоко и смотрел в окно.
Я выскочила на платформу, едва не сбив проводника с ног.
Интересно, ищут ли меня? Расклеены ли по району оранжевые листовки «Лиза Алерт» с моим лицом? Написано ли там, что видели в последний раз садящейся на поезд, на Казанском?
Я бегу со всех ног и сажусь в автобус. Старая белая маршрутка с обязательным календарем-иконой. Маршрутка пуста. В ней холодно, хоть и работает двигатель.
Водитель бросает равнодушный взгляд и пожимает плечами. Я смотрю в окно и молюсь, чтобы автобус двинулся в путь побыстрее.
На соседнем ряду сидит пенсионерка, закутанная в пальто и платок. У старушки огромная корзина на коленях и пакет в ногах. В пакете небольшое зеркало. Мне неприятно то, что я вижу в отражении.
Синяки под глазами. Удобная, но некрасивая одежда. Я вся помятая, непонятного возраста и пола. Жизнь в дороге мне не идет, но другого выхода нет. Должна сбросить монстра со следа.
Отражение внимательно смотрит на меня, и мне кажется, что оно стало выглядеть иначе. Я списываю это на бессонницу, но у женщины в зеркале появляется жестокая ухмылка и оскал.
Я завороженно гляжу в зеркало, а отражение приоткрывает рот, будто пытаясь что-то сказать.
— За проезд передавайте! — грубо толкнули меня в спинку.
Маршрутка двигается в путь. Голова тяжелеет, и я пытаюсь подремать. Но не могу – отражение смотрит на меня, и мне кажется, что я похожа на мертвеца. Во рту мерзкий привкус – я так и не купила зубную щетку — а в животе тугой узел. Последний раз я ела в другом часовом поясе.

В конце концов, усталость оказывается сильнее, и мне снится, что я связана, а монстр ходит вокруг меня, как жирная крыса вокруг умирающей кошки. Мне снится… мне снится…
Я открываю глаза, но в автобусе никого нет. Пустая машина стоит посреди поля. Дверь открыта, и в салон задувает ветер.
Водитель курит, глядя куда-то за горизонт.
— Уже конечная?
Вокруг меня поле с примятой умирающей травой. Она кажется такой же серой, как это омерзительное небо над головой.
— Нет, конечная в пяти километрах. Заглохли, — сказал он, — Вы сидите, я могу дверь закрыть.
— Нет, не надо, — выхожу наружу и натягиваю капюшон поглубже. Рюкзак тянет спину, хочется снять его и никогда не надевать.
— Точно? До деревни часа два пешком.
— Все нормально. Дойду.
Мысль о том, чтобы стоять на одном месте, приводит в ужас. Монстр уже взял мой след. Я иду через поле. Водитель что-то кричит, но я его не слышу из-за ветра. Гниющая трава хлюпает и скользит под толстой подошвой, а я бреду и бреду.
Бреду бесконечно долго, засыпая на ходу. Я хочу есть, я хочу спать, я хочу перестать бежать.
Останавливаюсь и оглядываюсь. Никого. Автобуса уже тоже нет – или же его просто отсюда не видно?
— Думала, сбежишь?
Я вздрагиваю и теряю равновесие. Рюкзак начинает весить тонну, и я падаю в липкую грязь.
Монстр стоит надо мной. Его крысиные глаза бегают из стороны в сторону, тонкие губы искривлены в ухмылке. Он мерзко облизывается, и от него пахнет дешевым одеколоном.
— И что же мне с тобой делать? – бормочет он. Голос у него высокий и дребезжащий, будто принадлежащий старику. — Я знаю, для начала нужно найти место потеплее.
Я хочу кричать, но не могу. Монстр что-то делает со мной, и я проваливаюсь во тьму.
Прихожу в себя в подвале, привязанная к столбу. Из одежды на мне джинсы и футболка. От холода сводит зубы. Ботинки куда-то пропали.
Монстр видит, что я очнулась, садится на стул и, поигрывая ножом, смотрит мне в лицо.
— Да, пришлось за тобой побегать по просторам необъятной родины. Думала, сможешь убежать? От меня еще никто не скрывался. А ведь все могло быть по-другому. Мы могли договориться, если бы ты была хорошей девочкой.
Я отворачиваюсь, чтобы не видеть его лица.
— Жаль. Я ведь не злой, — он коснулся ножом моего лица, — не чудовище. Не стоило тебе сбегать.
Монстр встает и притаскивает маленькое зеркало вроде того, что ставят в магазинах обуви. Я вижу себя в отражении.
— Я хочу, чтобы ты вернулась ко мне. Ты разве не помнишь? Это тело не твое. И воспоминания тоже. Ты сбежала и захватила то, что тебе не принадлежит.
Отражение в зеркале скалится. Там – не человек. Там что-то другое, напялившее маску человека. Глаза в отражении смотрят ожившей тьмой. Отражение улыбается, будто старый знакомый.
Я поднимаю глаза на монстра.
— Ты не человек. Никогда им не была. Ты – тень, блуждающая между мирами. Ты захватила чужое тело, поселилась в нем, как паразит. Пора возвращаться домой.
Монстр встает и достает деревянный ларец. При виде его мне хочется кричать.
Я вспоминаю годы заточения. Когда мой мир, необъятный и безграничный, сузился до этой деревянной клетки, где монстр или охотник на монстров, как он сам себя называл, заточил меня и привязал заговором. Я рвалась наружу с яростью, способной уничтожить мир, но не могла сделать ничего.
Он выпускал меня. Заставлял принимать ту форму, которую пожелает. Он экспериментировал, пытаясь понять, какой облик его больше возбуждает. Постарше, помладше, повыше, ниже. Я познавала человеческий мир через него, через его убогие фантазии, через его крысиные пальцы и жестокость.
Я помогала ему ловить других теней. Теней, что проникают в дома через щели и скважины, теней, что следуют за людьми по пятам самого начала времен. Он убивал их, как строитель уничтожает лес, а колонизатор – сжигает атрибуты чужой религии.
Люди несли ему деньги – снять порчу, избавить дом от злых духов. Тени питались суевериями. Охотник же зарабатывал на этом, делая мир очищенным от скверны, но при этом стерильным. Кажется, его клиенты со временем это тоже понимали, когда вдруг осознавали, что родной дом стал напоминать инсталляцию в мебельном магазине.
— Ты неблагодарная, маленькая тень, — шепчет монстр, — я мог легко тебя стереть, убить. Но оставил существовать. И так ты мне оплатила?
Я сбежала. Сбежала в тот момент, когда удовлетворять желания монстра стало невыносимым. Шкатулка упала на пол, когда монстр потянулся за плеткой из полыни и на мгновение власть его надо мной я утратилась.
Это тело… чье же оно?
Помню свист тормозов, громкий мат. Девушку, что отлетела от удара, как тряпичная кукла. Я парила над ней в толпе зевак поздним зимним вечером и разглядывала умирающее человеческое лицо. И нырнула внутрь, как полевка в нору.
Так это тело стало моим. Так эта жизнь стала моей. Я перестала быть тенью и стала человеком. А потом монстр отыскал меня.
— Вылезай, — приказывает монстр.
— Нет.
Он бьет меня плеткой из полыни. Тело отзывается болью, из глаз текут слезы. Крыса продолжает меня хлестать, пока все тело не превращается в кровоточащую рану.
— Ты моя. Я тебя поймал. И ты будешь делать то, что я говорю. Выглядеть так, как я хочу. Спать со мной. Ловить других теней. Скоро здесь будут другие охотники. Убийцы духов, монстров, упырей, оборотней. И я хочу показать им тебя.
Человек во мне в ужасе, но тень понемногу берет свое. Ласково, будто успокаивая, она отодвигает меня в сторону, и глаза в зеркале становятся полностью черными.
— Вот так-то лучше, — облизывает губы охотник.
Я открываю рот, и тьма вырывается наружу. Охотник пытается отпрянуть, но тень, насытившись человеческой волей, проникает в его глаза.
Тень выворачивает нутро охотника наизнанку и показывает ему самого себя. Жалкого. Трусливого. Способного только ловить слабых духов. Тех, кто не может ему противостоять, оказавшись в человеческом мире.
Тень шепчет: «ты никто, ты ничто, ты похож на крысу внешне и внутренне. Ты мнишь себя егерем, но сам подобен жалкому паразиту». Тень внушает, тень смеется, а монстр молит о пощаде.
Я легко разрываю путы и беру плетку из полыни. Полынь жжет тень, но человеческое тело легко удерживает орудие в руках. Смотрю в зеркало и вновь вижу там себя, но вижу мертвой, такой, какой стала, попав под машину.
Я кричу, плачу, умоляю вернуть мне жизнь, которую я так не ценила, но тень ласково обнимает меня, и мы становимся единым целым.
Поднимаюсь по деревянной лестнице в заброшенном деревенском доме. Половицы скрипят под ногами, и я выхожу наружу. Снаружи уже темно, и вдали виднеется черная стена леса. Облака так низко, что верхушки елей и сосен царапают серое небо.
Чую присутствие человеческого мира. Он там, совсем недалеко. С его эмоциями радостями и страхами. Я жажду его, как кошка жаждет прижаться к теплой печке.
Босыми ногами, не чувствуя холода, я направляюсь к деревенским огням.

Автор: Настя Шалункова
Оригинальная публикация ВК

Погребальный костюм пришёлся впору. Рубашка и вовсе сидела настолько безупречно, что казалось, будто он в ней родился.

Миша хотел закричать, чтобы они немедленно сняли с него этот чёртов пиджак и брюки, но вместо этого его еле шевелящийся рот исторг:

— Мааам, пааап, пожалуйста, выпустите меня, я же живой!

Мама разревелась. Отец насупился, сжал челюсть, сдерживая дрожь.

— Ну вот зачем опять мать доводишь, а? — он поправил носовой платок в кармане мишиного пиджака: — Давай-ка, Мишань, не сопротивляйся, будь мужиком.

Миша вдруг почувствовал, как окоченевшие руки налились силой — не так, чтобы оттолкнуть отца и вывалиться из гроба, но достаточно, чтобы вцепиться в обитые атласом края и сесть. Он посмотрел на спрятавшуюся за широкой отцовской спиной мать.

— Мама, пожалуйста, ты же видишь, я живой, я двигаюсь.

Она развернулась, бросилась к нему, обняла, но отец крепким движением отстранил её от Миши.

— Танюш, ты же всё понимаешь, не усложняй...

Она осела на пол и медленно, обречённо кивнула.

Миша бросил взгляд на загрузочную дверцу печи в изножье гроба.

— Пап, я не хочу туда. Я боюсь.

— Надо, Мишань. Немного потерпишь и всё закончится.

За спиной загомонили голоса. Миша обернулся, преодолевая противодействие одубевших мышц спины и шеи. На раскладных стульчиках в несколько рядов сидели соседи по дому. Дядя Костя, пьянчуга со второго этажа. Баба Катя с третьего. Даже лучший друган Андрюха, с его площадки, оказался тут. Стоял с грустной миной, клещом вцепившись в руку своей мамки, тёти Люси. Было и много тех, кого Миша знал в лицо, но чьих имён так и не запомнил.

Миша поднял руку и помахал Андрюхе. Рука слушалась, в пальцах появилось покалывание. Отец вдруг принялся расстёгивать пуговицы на его пиджаке. На лице сквозь угрюмое упрямство просочился испуг.

— Мишань, сынок, пожалуйста, не вылезай отсюда, — бормотал он, а неподвластные ему руки уже стягивали пиджак с плеч Миши.

Миша, не слушая отца, перекинул ногу через борт и встал на ленту, которая собиралась утянуть его прямиком в печь.

— Вылезу. Что я, самый крайний?

Чуть согнув непослушные колени, Миша спрыгнул на плитку.

— Андрюха, — позвал он друга.

Тот подался было вперёд, но мамка не позволила.

— Андрюшенька, так для него будет лучше.

Миша сделал шаг в сторону соседей по подъезду, второй, третий, но ноги подкосились, и он набитым требухой мешком осел на пол. Руки и ноги уже не шевелились.

— Слава богу. Всё, сынок, всё, — забормотал отец, облегчённо вздыхая.

Он торопливо поднял безвольное тело и, с помощью какого-то мужика, вновь надел Мише пиджак. Вместе они погрузили тело в гроб, схватили крышку и, не раздумывая, накрыли сверху. Миша хотел кричать, но то ли крики терялись в темноте, то ли обтянутое окоченением горло не могло выдавить ни единого звука. Щёлкнули задвижки. Несколько мгновений Миша слышал только мамин плач, но новый звук заполнил собой сжавшуюся до размера гроба вселенную. Новый звук очень походил на неистовый рёв огня.

Когда пламя добралось сквозь недолговечное дерево гроба до плоти, Миша понял, что бездвижное тело может чувствовать боль.

***

— Дышит!

Сержант Осипов отложил кислородный мешок и поднял глаза на стоящего рядом лейтенанта Кравцова.

Кравцов кивнул:

— Отлично. Тащи к медикам.

Осипов подхватил безвольное тело, походя обернулся:

— Чудом выжил. Из всего подъезда единственный. В рубашке родился паренёк.

Автор: Иван Миронов
Оригинальная публикация ВК

В последние годы Наталье казалось, что жизнь — это всего лишь набор видеофайлов со встроенного регистратора. Объём на карте памяти так мал, а рутина так безлика, что воспоминания быстро отправляются в своё электронное небытие, освобождая место для новых, столь же бесполезных, записей.

Но сегодня регистратор сохранил несколько мгновений жизни в отдельную папочку. Смотри в любое удобное время. Нет, просматривай бесконечно, представляй себе, что было бы, если бы ты не среагировала и не вжала педаль тормоза в пол. Что было бы, если бы ты на прошлой неделе пожалела «десятку» и не отогнала машину в сервис проверить тормоза. Наблюдай, как тонка перегородочка между «чуть не» и хрустом хрупких от остеопороза костей под резиной колёс.

Наталья пыталась унять дрожь. Руки едва не выгибали руль «Ниссана» в восьмёрку. Правая нога вдавила тормоз так, что, казалось, каблук пророс сквозь педаль и укоренился в полу намертво. Забытый «айфон» светил с коврика инстаграмным светом.

— Всё хорошо, Боже, всё хорошо, — еле слышно прошептала она, словно хотела оставить эти слова между собой и всевышним.

С трудом оторвав взгляд от испуганно вжавшейся в «ноль» стрелки спидометра, Наталья посмотрела на дорогу.

На пешеходном переходе, всего в метре от не добравшейся до неё смерти, опираясь на клюку, стояла старуха: серая юбка, чёрные хлопчатобумажные колготки, тяжёлые ботинки, растянутая кофта и пёстрый платок. На плече висели два связанных между собой пакета, набитых тряпьём. По-старушечьи выгнув спину, она уставилась на Наталью глазами, затянутыми белесым туманом. Утопленные в глубь сморщенного лица влажные губы шевелились. Кустистые брови с торчащими во все стороны седыми волосками походили на утёсы, нависшие над морской пучиной, а морщинистая кожа — на срез горных пород.

Наталья ждала, что жуткая старуха начнёт кричать, размахивать тростью, возможно, даже ударит рукоятью по капоту. Но вместо этого бабка улыбнулась. От этой улыбки по застывшим конечностям к сердцу пролился жидкий лёд. Наталья попыталась изобразить ответную улыбку, но не успела — лёд добрался до губ и заколол в висках и затылке.

Старуха медленно пошла к передней пассажирской двери «Ниссана». Наталья мысленно взмолилась, чтобы жуткая карга прошла мимо, но нет — сухой костлявый кулак слабо постучал в окно. Поспешно натянув на лицо растерянную улыбку, Наталья опустила стекло.

— Бабушка, извините меня, я вас не заметила из-за...

— Внучка, подвези меня, Христа ради. Я к сынку с муженьком опаздываю. Заждалися они меня.

Наталья разблокировала центральный замок. Поняла она это, лишь когда старуха потянула дверь на себя.

— Бабушка, да нам же, наверное, не по пути.

Старуха просунула трость внутрь, затем поставила на сиденье пакеты и принялась с настойчивым кряхтением забираться в салон.

— По пути, милая, по пути, — задыхаясь, проговорила бабка, размещаясь на кресле. - Ты просто езжай, а я тебе скажу, где мне выйти надо.

Наталья встретилась взглядом со старухой. Та улыбнулась. Наталья чувствовала, как эта улыбка лезет ей в глаза, пробирается под веки, сушит склеры, проникает сквозь глазные яблоки и вцепляется голыми дёснами в мозг. Она поспешно отвернулась, но улыбка не ослабляла хватку.

Наталья перенесла ногу с тормоза на газ, и «Ниссан» медленно, по-черепашьи, пополз по пустой дороге.

Некоторое время старуха молчала.

— Как звать-то тебя, внученька? Давай уж познакомимся, коли ты меня везёшь.

— Нат... Наташей.

— Наташа... «благословенная». Хорошее имечко. Не подходит оно тебе.

— Почему?

Бабка продолжила, не обращая внимания на вопрос:

— А меня вот, внученька, Мареной нарекли. Марой. Бабка моя настояла. Отец с матерью, знамо дело, стали звать Маринкой. Так оно привычней, да и надеялись от судьбы уготованной меня увести. Да только чёртова бабка понапрасну воздух-то не сотрясала.

Мертвенный холод так и не оставлял Натальиного нутра, и тем явственней проступило тепло её любопытства.

— От какой судьбы, бабушка?

Наталья повернулась, и бабкины бельма вперились ей, минуя глаза, прямо в душу.

«Боже, она же совершенно слепая. Как она забралась в машину?»

— Провожать души на тот свет, милая.

Старухины губы разъехались в стороны, обнажая дёсны. В этой влажной беззубой улыбке читалось удовлетворение — так мог выглядеть самый зловещий в мире слепой младенец, который только что срыгнул и теперь чувствовал себя лучше.

Наталье казалось, что она целую вечность барахтается в белесом болоте старушечьих бельм. С усилием она вернулась к дороге.

— Бабка померла через три дня после моего рождения. В один день всё приключилось. К завтраку не смогла встать, к обеду кровь горлом пошла, а к ужину уж мертвёхонька была. Матушка мне это опосля припоминала — ведьма, мол, ты, Маринка, и горе всем вкруг тебя. А я, дурёха сопливая, зенками хлопала да плакала, не понимала. Только отец меня жалел, бывало, приголубит, по головке погладит, слёзы и высохнут.
Старуха замолчала. Когда она продолжила, потеплевшие было слова снова покрылись ледяной коркой.

— Мать преставилась перед моим седьмым днём рождения. В канун похорон мне привиделось во сне, как я отвожу её на кладбище за деревней и там оставляю. После матушкиной смерти для своих двух старших братьев я тоже стала ведьмой. Но ненадолго. Сгинули на войне. Пришли похоронки, и я обоих во сне отвела на погост, одного за одним. Отцовская любовь на том закончилась. Он поверил в бабкино знамение. Ещё через шесть годков и он помер с проклятьем на устах.

У Натальи перед глазами промелькнула вереница родственников, идущих на кладбище вслед за грустной девчушкой с молочно-белыми зрачками.

— И вам снова приснился сон?

— Да, внученька, прямо накануне похорон. Осталась я сиротинушкой. В деревне меня недолюбливали. Слухами ведь земля полнится. Так что собрала я вещички свои немногочисленные, спалила проклятый дом и двинулась восвояси туда, где меня никто не знает. Сюда.

Наталья чувствовала, как слепые глаза изучают её. Подсказывают что-то. Намекают.

— Тут я и замуж вышла, и ребёночка родила.

Нога отпустила педаль газа, и машина стала снижать скорость. Но Наталья этого не заметила. В голове внезапно щёлкнула странная мысль, которую она боялась озвучить, но и смолчать не могла.

— Бабушка...

— Ну вот мы, кажись, и приехали, милая.

Нога, без участия мозга, нажала на педаль тормоза. Машина остановилась у обочины.

— Бабушка...

— Пора идти, внученька. Пора.

Наталья подняла глаза на кованые ворота в десятке метров от машины. «Кладбище «Марьина Роща».

«Марина Роща», - мелькнуло в голове Натальи.

— Бабушка...

Наталья повернулась и в отчаянии уставилась в бельма Мары.

— Бабушка, вам ведь сон про братьев приснился, только когда похоронки пришли?

Старуха кивнула.

— Но ведь получается, что вы никак не могли их души... проводить...

Мара ответила ей грустной улыбкой.

— Пора.

Наталья хотела сказать что-то ещё, но старуха положила ей на плечо руку.

— Нет, бабушка, я не хочу, — Слова, едва вырвавшись, беспомощно оседали конденсатом на лобовом стекле. — Пожалуйста, не провожай меня.

Слепые глаза не ответили.
Раздался хруст, и рука, лежавшая на плече Натальи, переломилась в локте. Острие желтоватой кости вспороло плоть. Мара никак не отреагировала. Рука упала ей на колени. Затрещала ткань, и сквозь разошедшуюся в нескольких местах ветхую кофту проступили тёмные, до черноты, кровавые пятна.

Наталья закричала, но крик моментально впитался в обивку сидений и крыши.

Старуха медленно, с кряхтением, принялась выбираться из «Ниссана»: открыла дверь, подхватила правой рукой пакеты, а левой, сломанной, рукой, торчащей в сторону, взяла трость. Сделав несколько неуверенных шагов к воротам кладбища, она обернулась. С тихим хрустом лопнула кость, и височная часть мягким пластилином вогнулась внутрь черепной коробки. Один слепой глаз лопнул с тихим «хлюп». Наталья уже не кричала.

«Я к сынку с муженьком опаздываю, — скальпелем вонзились в мозг бабкины слова. — Заждалися они меня».

— Спасибо, внученька. — На уцелевшей части лица появилась тёплая улыбка, а по испачканной кровью щеке проложила тропку слезинка. — Без тебя ни в жисть бы не добралась. — Поправив пакеты на плече, она добавила: — А «десятку» ты всё-таки пожалела.

В глазах Натальи потемнело. Но ей было не страшно. Ведь это всего лишь видеорегистратор, стирая старую информацию, принялся поверх писать новую — ту, которая обязательно сохранится навсегда в отдельной папочке.

Автор: Иван Миронов
Оригинальная публикация ВК