Горячее
Лучшее
Свежее
Подписки
Сообщества
Блоги
Эксперты

Жду новый пост
Серия «CreepyStory»

То, что убивает детей⁠⁠

То, что убивает детей, вернулось.

Я распахнула окно и высунулась наружу. Прохладный апрельский воздух полоснул по заспанному лицу, и до меня донесся запах сожженных шин и круглосуточной шаурмичной у железнодорожной платформы.

Вообще, я люблю ходить по ночным улицам. Люблю натянуть поглубже капюшон и согнуться, имитируя походку гопника-подростка. Люблю прийти на случайную детскую площадку и раскачиваться на старомодных железных качелях, чтобы их скрип прорезал тишину.
Но не в такую ночь, как эта.

Сегодня в мир вернулось то, что убивает детей. Оно бредет через лес к жилым массивам, высматривая себе жертву. Может быть, это будет восьмилетний мальчик, боящийся наказания за плохую оценку. Или шестиклассница, уставшая от воплей и драк между отчимом и пьющей матерью. Или же почти взрослый парень, впервые задумавшийся о самоубийстве.

То, что убивает детей, не лезет в окна, не крадет младенцев из колыбелей. Оно умнее, хитрее. Оно ищет тех, кто уязвим, тех, кто в родном доме чувствует себя в опасности. И зовет, будто Гамельнский Крысолов. Счастливый человек такой зов если и услышит, то ни за что за ним не последует. А вот те, кто на грани, натянут кроссовки, накинут куртки и убегут.

Туда, где во тьме притаилось чудовище.

Вы же видели объявления в группах «Лизы Алерт». Ушел ребенок, двенадцать лет. В шесть был дома, в семь пропал. А в комментариях спрашивают: «Что же такого случилось, почему просто взял и ушел?», «Наказать надо, запереть дома, отключить интернет, ремнем отлупить, чтобы больше дурь в голову не лезла». Но никто и не подумает, почему черная ночь стала для беглеца более желанной, чем семья.

Старомодное портативное радио ожило, наполняя квартиру шипением помех. Это устройство не умеет ловить обычные волны. Большую часть времени это всего лишь металлическая коробка со ржавыми уголками. Но иногда — порой чаще, порой реже — загорается красная лампочка, а из динамиков несется клекот вперемешку с шорохами ночного леса.
Я начала собираться. В рюкзак закинула фонарь, батарейки, теплую кофту — апрельские ночи в средней полосе обманчивы, как посты блогеров в «нельзяграмме». Заварила чай в двухлитровом термосе — крутой кипяток ошпарил заварку.

Обезбол, валерьянка, несколько пластырей. Черт, бинты закончились. Я перерыла всю кухню, но марли не нашла. Пока дойду до аптеки, наверняка упущу электричку.

То, что убивает детей, опасается подолгу быть вблизи городов и деревень. Люди думают, что их защищают от нечисти иконы, китайские обереги и заговоры. Но на самом деле их бережет цивилизация: монстры не любят электричества, тонких черных проводов над улицами, гудения вай-фай роутеров, запаха солярки и рассадников антисанитарии у железнодорожных платформ.

Я вышла в подъезд, положив портативный радиоприемник в карман куртки. Лифт вызывать не стала, спустилась пешком. На лестнице едва не задохнулась от запаха никотина — и для кого, спрашивается, висят запрещающие таблички? Шаги мои гулко разносились по подъезду. Уже среда, половина первого ночи. Не спят разве что подростки да безработные.

Круглосуточная аптека приветливо сияла зеленым светом. Цифры «24» мигали, приглашая внутрь.

— Бинты. Десять упаковок, — сказала я.

Сонная девушка фармацевт с любопытством оглядела меня:

— Поисковик, — сказала я. Даже не ложь, — человек пропал.

— Понятно. А кто?

Я пожала плечами:

— Пока точно не знаю, координатор скажет.

Первое — правда, второе — нет. Я никогда не разговариваю с координаторами. Я никогда не общаюсь в чатах. Не пишу в комментариях, не участвую в распределении зон поиска. Меня нет и не было.

— Слушайте, а вы же раньше с мужем все время приходили? — внезапно спросила фармацевт, — такой, с длинными волосами? Что-то его давно не видно.

— Расстались, — соврала я.

— А, — протянула девушка, и мне показалось, что у нее в глазах мелькнуло что-то вроде надежды. Понятное дело, Яр внимание привлекал — высокий, темноволосый, всегда улыбался. Не то что я — вечно на иголках и на нервах.

Колокольчик на двери звякнул, прощаясь, и я вновь осталась одна. Развернула карту и села на тротуар.

Радиопомехи резали слух. Сквозь шум я слышала координаты. Два километра отсюда. Три остановки на электричке или полчаса пешком вдоль железнодорожного полотна.

Первые несколько лет я вообще понять не могла, как различать слова в этих помехах. Все было просто белым шумом. Яр говорил, дело опыта. И со временем и я правда стала понимать, о чем говорят на «радио потустороннее». Как узнать координаты, как понять, куда идти.

Призывно загудела последняя электричка, и я бросилась на платформу, на ходу застегивая рюкзак. Красный состав шумел так, будто вот-вот развалится. После бега по асфальту стопа отозвалась резкой болью. В горле появилось жжение, в боку закололо.

Я взбежала на платформу и прыгнула в тамбур. Подвыпивший мужчина напротив скользнул по мне глазами и отвернулся.

Меня Яр учил не смотреть в глаза чудовищам. Посмотришь — и ребенка не спасешь, и сама погибнешь. Я до сих пор не знала, да и не хотела знать, что видел муж в ту ночь, когда навсегда исчез во тьме. Может быть, тварь схватила его и заставила посмотреть на себя. Или же он сам, вглядываясь во тьму, скользнул глазами по монстру, стоящему среди деревьев.

Яр до сих пор считался пропавшим без вести. Ушел и не вернулся. Со взрослыми мужчинами тридцати пяти лет такое тоже случается. Не только же детям и старикам пропадать. Быть может, и я однажды так исчезну.

Радио ожило, мигая красной лампочкой. Шипение сменилось свистом. Значит, жертва уже почти у монстра в лапах. И чудовище играет, заманивая все дальше в лес.

Мне ли не знать. Когда теряешь ориентиры в пространстве, когда не чувствуешь ног от холода. И в тебе все сжимается от ужаса, от понимания, что в спину смотрят потусторонние мерзкие глаза.
Обычные люди такое забывают. Свет электроприборов и мерцание экранов прогоняет первобытный страх. А я вот уже забыть не могла.
— Вообще, — сказал мне Яр в первую нашу встречу, — этим женщины занимаются. Мать моя особо не верила в это, а вот бабушка, прабабушка, и кто знает, сколько до этого, они их гоняли постоянно.

— Да что они вообще такое? — спросила тогда я. В ушах еще стояли крики, которые издавала едва видная во тьме тварь, злая, что у нее отняли добычу.

— Чудовища, — просто и коротко ответил Яр.

Первое время все казалось каким-то бредом, а паукообразный монстр, вонзивший мне в спину клыки, — кошмаром из-за постоянных недосыпов. Потом привыкла. Привыкла к шрамам на спине и к жуткому шипению древнего радио. Только поставила Яру условие: ходить на охоту вместе с ним.

Теперь Яра не было, как не было и никого из его рода. Осталась только я с чужим наследством, с проклятым радио и ночной службой.
Я вышла на нужной станции, и меня тут же оглушила тишина.

— Эй, вы точно сюда? — окликнул меня машинист, выглянувший из кабины.

— Да, все нормально!

— До шести утра здесь никто не остановится.

— Знаю, да, — я отмахнулась, поправляя рюкзак.

Я спрыгнула с платформы и, подсвечивая путь фонарем, двинулась вперед. Поисковиков я увидела издалека — оранжевые палатки, фары машин, свет фонариков. Вот походный стол с чаем для волонтеров. Координаторы, распределяющие сектора леса между людьми. Поисковый пес дружелюбно трусил рядом с кинологом.

Обогнув лагерь по дуге, я вступила во тьму. Радио вновь зашумело, ловя потусторонние помехи.

Ветки царапали лицо, я спотыкалась о корни деревьев, тонула в лужах. Страх держал за горло, и что-то в глубине кричало: «Лес — это чужой мир, уходи, уходи, уходи». Позади ухнула сова, и я едва не закричала, подумав, что чудовище уже стоит позади меня.

А потом услышала шаги. Я замерла, как напуганная кошка. Оно здесь. Оно здесь. Оно здесь.

Я упала на мокрую холодную траву. Бей, беги, замри — древняя настройка в человеческом теле. И я оцепенела, слившись с лесом.
Шаг. Снова шаг. Еще один. Нечто потустороннее, злобное, нечеловеческое. Разумное и бесконечно жуткое стояло позади меня.

Оно всматривалось во тьму тем, что заменяло ему глаза. И искало, искало.

Я закрыла рот рукой, стараясь не дышать. Я лежала в тишине, привыкая к потустороннему взгляду на своей спине. Шаг, шаг, шаг. Чудовище обходило поляну, как волк, присматривающийся к умирающей добыче.

Радио завопило помехами. Чудовище рвануло ко мне, и черная тень накрыла небо.

Я вскочила и побежала. Был бы жив Яр, он бы давно поставил ловушку на монстра и ждал, пока оно в него попадет. Его этому учили, передавая родовые секреты с раннего детства. А я знала только то, как не попасть чудовищу в лапы и не дать ему утащить добычу.

Главное — не смотреть. Не позволить человеческим глазам зафиксироваться на чудовище. Пусть так и остаётся жуткой тенью во тьме. Увидишь — пропадешь.

Радио замолкло так же внезапно, как и ожило. Я прижалась спиной к стволу дерева, закрыв глаза. Чудовище исчезло, но я еще целую вечность не рисковала взглянуть в темноту. Наконец, я достала фонарик и, тяжело дыша, стала освещать липкую тьму: пенек, ствол дерева, лужа, мертвая птица.

— Епт! — вскрикнула я и тут же прикрыла рот рукой.

Луч фонаря выхватил из тьмы девочку лет двенадцати. Она была одета то ли в пижаму, то ли в спортивный костюм розового цвета — поди разбери с современной модой. Волосы всклокочены, на плечах рюкзак. Девочка раскачивалась из стороны в сторону как лунатик.

Я осторожно подошла к беглянке. Девочка плакала, прижимая худые руки к груди. В неровном свете я разглядела шрамы на запястьях.
— Эй, все хорошо, сейчас вернем тебя домой. Меня Кира зовут, а тебя?
— Лена, — шмыгнула девочка.

Я усадила Лену на ближайший пень и накинула ей на плечи теплую кофту. Достала из рюкзака термос с чаем и налила в металлическую кружку. Пар от горячей жидкости приветливо обжег лицо и растворился в холодном тумане.

— Дома обижают? — спросила я.

Лена ничего не ответила. Интересно, чего она больше боялась — остаться тут, в лесу, или же вернуться к родителям?

— Знаешь, — сказала я, — я тоже однажды убежала. Проснулась ночью, послушала, как отец на мать орет, и решила: ну их всех к черту. Мне тогда уже семнадцать было. Из окна вылезла и ушла.

— И как? — спросила Лена.

— Заблудилась, ясен пень. Сутки так пробродила, — я помялась. Не рассказывать же о существе, отдаленно напоминающем паука, который вонзил мне в спину когти.

— Тебя тоже нашли?

— Парень нашел. Ну, в плане, будущий парень, — «и будущий муж». — Я еще тогда ногу сломала, и он меня на себе тащил километров пять.
Я вспомнила, как горела трава вокруг поляны. Как визжал монстр — тот, что убивает детей. И как посреди всего этого стоял Яр с костяным ножом в руке.

Девочка вернула мне чашку.

— А ты специально людей ищешь?

— Да. Раньше с мужем, теперь одна. У него это лучше получалось.

— А что с ним случилось?

«Посмотрел в глаза чудовищам»

— Погиб, — я убрала термос в рюкзак и взяла Лену за руку, — Я сейчас завяжу тебе глаза. Пока не разрешу, не снимай марлю, хорошо?
Девочка, видимо, слишком устала, чтобы спорить. Я достала тонкий бинт из сумки и обмотала девочке глаза.

Под ногами хрустел валежник, а фонарик выхватывал из темноты тени. Яр бы избавился от того, что убивает детей, а потом повел Лену к людям. Но я не охотник и вряд ли когда-то им стану.

— Что это?! — закричала Лена, — что там такое?!

— Там ничего нет. Лена, мы сейчас побежим. Очень быстро. Не останавливайся, пока не увидишь свет. Ты меня поняла?

Девочка, дрожа, прижалась ко мне.

По лесу тяжело бежать. Особенно ночью. Ноги тонут в грязи, ветки хватают за одежду, будто тысяча безумных рук. И по пятам идет нечто — то, что убивает детей. То, что охотится за взрослыми. То, что может убить даже потомственного охотника.

Свет ослепил меня, и я в изнеможении уперлась руками в столб дерева. Оранжевые палатки дружелюбно освещались переносными фонарями. Женщина в черной куртке собирала аптечки.

— Вы почему без жилетки? — строго спросила волонтёр.

— Потеряла, — привычно солгала я, — Нашелся ребенок ваш. Забирайте. Только родителям втык сделайте, чтобы не ругали, а то опять сбежит.
Женщина посмотрела на меня с подозрением.

— О ком речь?

— Девочка, Лена.

Волонтерша перестала перебирать аптечки и вкрадчиво посмотрела мне в глаза.

— Мы никого сейчас не ищем.

— В смысле? А лагерь?

— Тренировочный выезд. Обучаем поисковиков.

— Ну, посмотрите, может, ее где-то в другом районе ищут, — я хотела схватить Лену за руку и подтолкнуть ее к волонтеру — пусть сама объясняет, кто она и откуда.

Пальцы скользнули по пустоте.

— Кого «ее»?

Я оглянулась. Лены нигде не было.

— Лена! Лена, вернись!

Я сделала шаг назад, и лес поглотил меня, закрыв ветвями от палаточного лагеря. Девочка стояла передо мной, как лишенный жизни манекен, а затем исчезла в тумане.

– Эй, ты куда? Вернись в лагерь! — крикнула мне вдогонку женщина.
Я задрала голову — и увидела безумные чудовищные глаза, глядящие на меня из тьмы. Радио закричало помехами, и я выронила устройство.
И в последний миг увидела того, кто убивает детей.

Автор: Анастасия Шалункова
Оригинальная публикация ВК

больше рассказов, посвящённых дню пропавших детей здесь

То, что убивает детей Авторский рассказ, Пропавшие без вести, Поиск людей, Мистика, Длиннопост
Показать полностью 1
[моё] Авторский рассказ Пропавшие без вести Поиск людей Мистика Длиннопост
4

Герех⁠⁠

Всё началось с той чертовой статуэтки, что Ромыч вытащил из речки.
Мы купались в протоке Мертвого Донца у самой Недвиговки, и Ромка решил опробовать новую маску.
— Нет, ну тут явно что-то должно быть, Герка, — сказал он мне, растирая слюни по стеклам маски перед нырком. — Дед говорит, что до русских тут жили древние греки и река называлась Танаис. И, мол, в реке до сих пор находят золотые и серебряные монеты, которыми закрывали глаза усопшим, отправляющимся на плотах в мир иной.
— Танаис. Танаис, — наморщил я лоб. — Что-то знакомое. По истории ж проходили! Случаем не богиня загробного мира?
— Ну! — обрадовался Ромка. — И это тоже. Походу тут у них какое-то ритуальное место было. Сам бог велел покопаться на дне.
— Ты меня сюда за этим притащил? — Слегка обиделся я. — Я думал, мы едем за сазаном.
— Герыч, рыбачь! Кто ж тебе мешает? Я осторожно дно пощупаю. Сильно воду баламутить не буду.

Я занялся снастями и удочками, а Ромка продул трубку, нацепил ласты и тихо нырнул у самого берега. Ну а потом вынырнул с куском какого-то странного, покрытого илом камня.
Ухмыльнувшись, я закинул нахлестом леску с блесной, а Ромка, как малый ребенок, принялся оттирать песком находку.
Минут через десять он вскрикнул, сбросил маску и ласты, в которых сидел все это время, и сбегал к машине за тряпками и влажными салфетками.
— Гера, глянь! — торжественно окликнул он меня, и я нехотя повиновался.
— Ну и что это? Детская игрушка? Телепузик? — Мне казалось забавным подколоть друга его неудачей. Всё, что я видел, выглядело, как не аккуратно вырезанный пупс с лягушачьей головой. Статуэтка улыбалась, но выглядела улыбка несколько зловеще. — Что это? Мистер Жабс?
— Тяжеленький, — взвесил на руке “мистера Жабса” Ромка, — не могу понять, из какого камня. Но явно антиквариат!
— Думаешь? — подыграл я другу, будучи абсолютно уверен, что Ромыч страдает фигней.

Потом Ромка завернул каменного болванчика в свою футболку и ушел в воду на поиски новых артефактов, а я вернулся к удочкам. До самого вечера я цеплял наживку, менял блесна, подсекал и вытаскивал прекрасных жирных лещей и сазанов, и когда солнце стало садиться за горизонт, а кузнечики стрекотом огласили приближающиеся сумерки, стал сворачивать удочки.
Довольный, я грузил в багажник пластиковые ящики с трепыхающимися серебристыми ушками и чуть не забыл о товарище.
— Завтра продолжим, — напугал меня подошедший сзади Ромка. Я вздрогнул и рассмеялся. Ромка тоже засмеялся, поняв, что смог меня неожиданно испугать.
— Что там твои находки? Нашел еще что-то? — спросил я.
— Да так, по мелочи, — ответил Ромка и закинул в багажник свои влажные вещи.

Уставшие, мы доехали до Ромкиного деда, тут же в Недвиговке, и вместе дотащили ящики с рыбой внутрь дома. Дед, хромая и покашливая, вышел нас встретить. Даже схватился за один из ящиков, вызываясь помочь, но Ромка деда отправил ставить чайник.
Спать хотелось адски, но рыбу бросать было нельзя, и мы, присев за широкий, сколоченный из досок стол, тут же начали ее разделывать и раскладывать на засолку, откидывая мелочь для жарки.
— Хороша рыбка для жарехи-то, — сказал дед и засуетился у печки. Там уже была готова вареная картоха и томились на краю в чугунке щи, а в самый жар был пододвинут на разогрев большой алюминиевый чайник.
— Дед, — спросил Ромка между делом, — я из воды вытащил занятную штуку. Древнюю статуэтку. Хочешь посмотреть?
— Не-е, — протянул дед. — Лучше выкинь. Тут ничего, кроме рыбы, ребятки мои, доставать не следует из реки. А что нашли, киньте в воду обратно!
Больше мы эту тему при старике не поднимали. Засоленную рыбу спустили пока в погреб, требуху вынесли собакам, а потом сели ужинать, расспрашивая деда местные новости и интересуясь историей села.
— Да не особо я что и знаю, — ответил дед, ставя в центр стола сковородку с шкварчащей жареной уклейкой, — ежели что про войну там рассказать али про Советскую власть, это пожалуйста, а по древностям ужо все позабылось. Только и помню, что Мертвый Донец-то наш еще египтяне называли водами Стикс. Почитали шибко древние эти места-то. Тут, говорят, и храмы были с древними богами, и захоронения. Вот насколько он древний. А город Танаис в пятом веке был вырезан подчистую. Вот как. Но это вам лучше к учителю нашему или в музей, не ко мне.
— В Интернете посмотрим, — тут же нашелся Ромка, с аппетитом поглощая картошку с рыбой.

Свежий воздух, усталость и плотный ужин разморили меня. Я даже не помню, как добрался до кровати и как рухнул туда. Почти мгновенно вырубился и проспал, как младенец, до первых петухов. А как только открыл и протер глаза, тут же услышал бодрый Ромкин шепот:
— Короче. Я поползал по Интернету и вот что нашел. Статуэтка, что я вчера отыскал, это явно божок времен древнего Египта. По справочникам — “мужчина с головой лягушки”. Это — Хех. Или одно из воплощений Амона. И еще, может быть, Герех. Но, в принципе, это все одно и то же. Бог, умертвляющий и возрождающий все живое… бла-бла-бла…Что-то про сотворение мира и бесконечность.
— Сколько стоит? — зевнул я.
— Это правильный вопрос, Герман Семенович! – Ромка мгновенно сел в своей постели и древняя металлическая сетка заскрипела под ним. — Сдается мне, что я буду сказочно богат!
Я пролистал страницы антикваров и аукционов, и цифры там астрономические. Скажем, что-то порядка восьми знаков. В долларах.
Я присвистнул и тут же вскочил.
— Ты серьезно? — вскричал я шепотом.
— Можешь не шептать. Дед на огороде уже. Давай вставать завтракать. И на речку за новыми артефактами.

Пока мы завтракали, Ромка читал мне выборочно страницы поисковиков и книг по египетским мифам, а у меня в голове были только восьмизначные цифры и те блага, что нам светили!
«Четырехкомнатную куплю в центре Таганрога. С евроремонтом.… Да, черт возьми, какой Таганрог, в самом деле? В Москве куплю! На Арбате. Или вообще дом на Рублевке», — мечталось мне.
— «... ловушка Алчности». — Продолжал читать Ромка, — «В то время, как ящик Пандоры открывался, чтобы выпустить сверхмасштабные потрясения на мир людей, великий Герех гасил огни перед глазами самых жадных и забирал их в мир страданий и мучений, заставляя, очиститься от скверны весь остальной мир».
Я даже чуть не поперхнулся.
— Это как? — решил уточнить я у Ромки. — Что-то самые жадные и ныне процветают на первых страницах Форбса, а нищие доходяги солят рыбу на зиму.
— Ну, это ж всё мифы, Герыч. Подумай лучше о барышах, которые нам светят. Я своего Жабеныша Гереха меньше чем за миллион долларов не продам. Пусть хоть треснут. Гелендваген куплю. Ну и всякое такое…

С нетерпением мы отправились на вчерашнее место. Ромка прихватил свою статуэтку и пакеты для находок. Я пока только пакеты. Уже другими глазами я смотрел на Ромкино сокровище. Действительно потрясная крутая штука. Сразу видно, что предмет искусства и ему много тысяч лет. Все эти бороздки и даже слегка сохранившиеся пятна от золочения.
С благоговением я потер божку пузо, и тепло тут же разлилось по мне.
«Я хочу быть богатым!», — почему то попросил я, глядя в пучеглазую лягушачью морду. — «Давай, приведи меня к своим братцам, мистер Жабс!»
Мне показалось, что фигурка подмигнула мне, и я проморгался.
«Это нервы и зависть к Ромкиному успеху!» — подумалось мне.
— Ромыч, можно я первый нырну? Чувствую, что точно смогу выловить что-то ценное сегодня.
— Да не вопрос, Гер. Ныряем по очереди. Кто что вытащит, то себе и забирает. Давай, ты первый.

Проточная прохладная вода Мертвого Донца тут же радостно обняла мои ляжки, а когда я надел маску, то и всего меня целиком. Я нырнул сначала у самого берега, где на фоне ребристого золотистого песка резвилась мелкая плотва. А потом стал продвигаться ближе к середине протоки, где течение было быстрее.
Я задерживал дыхание и обшаривал камни и качающиеся водоросли. Потом всплывал за глотком воздуха и погружался снова. Я слышал, как кричит с берега мне Ромка, зовя поменяться, но азарт не отпускал меня.
«Еще немного и я найду что-то очень ценное!» — думалось мне.
Течение относило меня все дальше и дальше, но каждый раз в воде мне мерещилась довольная улыбающаяся лягушачья морда.

И вот, наконец искрящимся золотом поманила меня к себе лапа среди больших острых камней и, преодолевая холодные подводные течения, я поплыл туда. Там было темнее и настолько глубоко, что всплыв, я бы потерял из виду запримеченное место с древним идолом.
«Течение отнесет меня в бок, черт возьми!» — заколебался я и рискнул зацепиться за находку.
Захотелось вздохнуть, и удерживаемый воздух пузырем вырвался из моего рта.
«Надо всплыть!» — заметался я и потянул тяжеленный артефакт с собой. Тот осел глубоко и прочно, и даже не сдвинулся с места. Лягушачья тяжелая лапа обхватила мою руку и потянула вниз.
Я запаниковал и дернулся вверх, бросив попытку вытащить истукана. Каменная лапа ослабила хватку, а длинный язык облизнул плотоядную довольную морду.
Я рванул к свету, но быстрое течение понесло меня далеко вбок протока, поворачивая головой к острым камням.
«Великий Герех гасил огни перед глазами самых жадных», — услышал я в голове голос Ромки как раз в тот момент, когда моя голова со всей силы ударилась о валун, и я почувствовал, как она треснула.
«Стикс принимает твою жертву, грешник!» — показалось мне в шуме воды. Я еще пытался грести, но уже не чувствовал рук.
Вода тут же окрасилась в красный, а солнечные блики на воде растеклись, размножились золотыми кружками. Слепящими долларами. Монетами с глазниц мертвецов, переплывающих воды Стикс. Слепящими огнями, заполнившими жаром и звоном мою бедную голову.
А потом эти огни погасли.

Автор: Воля Липецкая
Оригинальная публикация ВК

Герех Авторский рассказ, Река, Статуэтка, Длиннопост
Показать полностью 1
[моё] Авторский рассказ Река Статуэтка Длиннопост
2

Синдром Плюшкина⁠⁠

Обычно никто не придаёт значения обслюнявленным колпачкам ручек. Пятнам жира на свитере. Расческам с чешуйками перхоти между зубцов. Не стесняясь, все делятся этой мерзостью. Распространяют грязь.

Ещё с детства Ира ненавидела плюшевых зайчиков, которые её мать искала по дворам: от них её высыпало крапивницей. То же самое касалось и рваных кроссовок в желтоватых пятнах, и конструктора с помойки. От соприкосновения с чужой вещью кожу Иры жгло, как от кипятка. Будь это аллергия на заплесневелый кислотно-розовый мех или дешевую ткань, анализы показали бы это. Но нет. Тело Иры будто бы реагировало на зло, скрывающееся в обносках незнакомцев.

И Дима об этом прекрасно знал, устраивая этот цирк.

Ира и трое её “клоунов” дымили, наверное, уже минут пятнадцать, но даже запах табака не смог перебить зловоние из квартиры семьдесят пять. Точнее курили только “клоуны”. Когда на нормальные сигареты денег не было, Ира вообще ничего курила. Хотя сейчас именно этого ей очень хотелось.

Ира присела на ступеньку, уткнулась в телефон и старалась не думать о запахе в подъезде. Засаленная от пота челка лезла в глаза, и девушка нервно откидывала волосы. На лбу уже выступило несколько волдырей. Пальцы без остановки скользили по разбитому экрану. Сообщения Диме сыпались одно за другим:

“Что это за хрень?”

“Не приедешь, я тебя прикончу”

“Меня заебало, что ты так меня подставляешь”

— Ирина, вы не должны стыдиться. Раз уж пришли, мы поможем вам и вашей матери, — попыталась утешить Иру Женя. Блондинистые жиденькие волосы и детское личико делали главу благотворительного клуба похожей на школьницу. На этом этапе Женя с её наивностью и желанием пересвитать всех нищих и застряла ментально. — Синдром Плюшкина не легко победить, но мы и не с таким справлялись. Да, ребят?

Кирилл и Ася покосились на Женю. Из троицы клоунов, эти двое не горели желанием переходить порог квартиры, а тем более разгребать завалы хлама. И Ира их прекрасно понимала.

— Может мы потихоньку начнем, а вы пока успокоитесь? — голос Жени стал ещё более слащавым.

— Да. Мне, наверное, нужно немного времени, чтобы собраться, — ответила Ира и попробовала улыбнуться. Даже у человека с параличом это вышло бы получше. К удаче Иры, неловкий разговор прервал звонок уже её настоящей матери.

— Алё, добрый вечер… Анна Андреевна! — обратилась Ира к маме по выдуманному имени, забитому в контактах. — Что вы хотите узнать? Простите, вас плохо слышно!

— Ты как с матерью разговариваешь?!

Спешно Ира побежала вниз по лестницам. Предстоящий разговор был точно не для ушей её новых “товарищей”. Мать Иры в очередной раз стала допытываться, чем доча занимается в Москве, когда приедет, когда возьмется за голову. Хвасталась, что на прошлой неделе подруга отдала коробку одежды для грудничков, и, что пора бы и ей заделаться в бабушки. Набор она уже весь собрала: коляска, она осталась ещё от Иры, да, колесо на скотче, но все же, распашонки, почти без пятен, какой-то дурачок их на помойку вытащил, ой, самое важное соски!…

На десятой минуте Иру замутило. Не хватало ей б/ушных сосок в этот и без того расчудесный день. Сбросив вызов, Ира почувствовала себя ещё хуже. Лучше бы и не отвечала. Один был только плюс: она выбралась из той дыры. Хотя на улице было по-мартовски погано и сыро, воняло бензином и подтаявшим собачьим дерьмом, там было всяко лучше подъезда.

Знакомая ауди въехала во двор и остановилась недалеко от Иры. Мужчина опустил стекла машины, не торопясь погружать ботинки в весеннюю слякоть.

— Ир, зажигалочка не найдётся?

— Нет. А если бы и была — не дала бы.

— Ничего ты мне не даёшь, — его взгляд скользнул по джинсам Иры.

Показательно она застегнула пальто на нижние пуговицы. Пальцы дрожали от гнева. Ира смотрела на заросшую рожу Димасика и представляла, как за шиворот вытаскивает его из тачки, чтобы затолкать в злосчастную хату.

“Бизнес” Димас строил на отжатии квартир у всякого сброда для дальнейшей перепродажи. Противный тип во всех смыслах. Но все упиралось в бабки, а их у него была чертова пропасть.

— Дим, ты говорил там “чутка не прибрано”! А в квартире свалка! Самая настоящая!

— Видел, я видел! Ириш…

— “Ириш”. Какая к черту “Ириша”! Я привела клоунов, пусть они тебя и развлекают! На этом умываю руки, — сказала Ира и бодро пошла прочь от машины.

— Эй, эй! Куда ты?!

— Куда подальше…

В Диминой схеме Ира была “оптимизатором финансов”: приманивала слезливыми историям всяких доброжелателей, не платя за уборку или ремонт. Богатые богаты, лишь потому что трясутся за каждую копейку. Но на себе Ира никогда не позволяла экономить.

— Кто тебе, идиотке конченой, платить будет? Хочешь, чтобы с квартиры нахуй поперли? К мамочке, вернешься? Снова обноски будешь носить? — заорал Дима вслед Ире. Когда реакции не последовало, он выскочил пробкой из авто.

— Что тебя, блядь не устраивает?

— Ты оглох совсем? Я не буду это дерьмо разгребать!

— Да, кто тебя просит в нём копаться! Пусть твои благотворители квартиру вылижут, а потом уже пиздуй на все четыре стороны.

— Тогда плати, блин. А я присмотрю за клоунами.

Дима закряхтел, как скупой старик, но все же полез в бардачок машины.

— Ир, только не будь ебучей сукой. Мы тут типа занимаемся “благотворительностью”, а ты рожу мученицы корчишь и смотришь на всех, как на дерьмище.

— Я так только на тебя смотрю, — конверт идеально вписался во внутренний карман пальто. — Надеюсь ты мне больше сюрпризов не подкинул? Бабка же не заявится?

— Да, сдохла она, говорю. В могиле гниёт.

— Про деда ты то же самое затирал. А потом старый пердун вернулся с того света вместе с участковым.

— Я тебе отстегнул лишнюю сотню. Если она все же воскреснет, прикончи её что ли..

***

Находиться внутри этой квартиры — настоящий бэдтрип, только без кислоты. Хотя её метраж был от силы сорок квадратов, она казалась сплошным лабиринтом. Одна комната перетекала в другую, а другая заканчивалась предыдущей. Дышать тоже было невозможно — Иру словно с головой окунули в таз с маслом.

Видя фотографии покойной хозяйки с сыновьями, Ира скидывала их в пакеты. Её нервировали счастливые лица на черно-белых снимках. Не семейная идиллия, а жуть полнейшая.

Старший сын, вроде бы, помер ещё в девяностые, а его брат повис на шее матери. Судя по количеству пузырей, пил он беспробудно Тетка, вроде бы, окончательно двинулась крышей, когда её сын алкоголик в конечном счете отбросил копыта. Видимо пустоту от смерти детей она решила заполнить барахлом. Правда, со временем у больных Синдромом Плюшкина в жилищах становятся настолько много ненужных вещей, что те уже начинают вымещать человека. Вот и бабку тоже… вытеснило.

Ира пнула носком кроссовка кипу из газет и рекламных брошюр. Из-за сырости макулатура слиплась в один блок из красок и целлюлозы. Вонь плесени чувствовалась даже через респиратор. Иру мутило. В полумрачных помещениях, промозглых и пропитанных гнилью, она чувствовала себя как в кошмаре. Каждый шорох, каждый хруст стекла давил на разум. Все эти “декорации” подпитывали в её голове мрачные мысли.

Ирина мать тоже страдала накопительством. Вот вроде бы дочь уже лет десять нормально зарабатывает, уже не нужно трястись над каждой копейкой. Бесполезно. Мать все продолжала баулами тащить к себе всякое старье. Собрала ли она столько же хлама? Ира не знала…

Схватившись за лоб и процедив сквозь зубы: “Что в голове помойка, что в этой квартире”, Ира вернулась к своей прямой обязанности: следить за “благотворителями”.

Клоунов даже было жалко. Бывают же индивидуумы, для которых благотворительность — хобби. Очень своеобразное хобби. Коричневая жижа из объедков, фекалий клопов и целлофановой шелухи устилала паркет жирным слоем. Верхний слой древесины размок от этой жижи настолько, что соскребался вместе с ней. А Кирилл безо всякого нытья вычищал это.

К Жене Ира не заглянула на “огонёк”. Та убиралась в туалете. Смогла ли Ира выдержать вид горы памперсов полных кала и мочи? Для неё это было уже слишком. Поэтому Ира предпочла зависнуть на кухне. Там было ещё прилично. Посеревшие, но ещё “живые” занавески. Плитка, которая хотя бы проглядывалась. Более-менее чистый стул…

"Было бы проще это все сжечь. Просто сжечь".

Под окно подогнали мусорный бункер. Он уже наполовину наполнился всяким хламом. Туда Ася прямо из окна швыряла черные пакеты, под завязку набитые гнильем. Без всяких колебаний.. До Иры слишком поздно дошло: “Прямо на газон поставили, уроды. Если придавили растение какой-нибудь старухи, будут проблемы.”

— Будете обедать? — вдруг спросила Ася, доставая из рюкзака завернутый в несколько пакетов бутерброд.

— В этом месте как-то не хочется…

— А я могу угостить, — Ася откусила кусок от бутера. Посреди загаженных жиром стен, недалеко от раковины, где уже завелись новые формы жизни.

Казалось, на поверхности потолка расплывалась масляная пленка, а стены обратились в пластилин. Иру только сильнее начало подташнивать, а желание расчесать до крови шею все усиливалось.

— Может ты съешь это на улице?

— У меня желудок крепкий, да и нет ничего, с чем бы не справились антибактериальные салфетки… Боже мой…

Хлеб в руках Аси покрылся серыми волосками плесени. В ужасе девушка швырнула его на пол. За каких-то несколько секунд бутерброд превратился в серый комок. Личинки копошились в нем, поедая розоватую массу колбасы.

— Свежее же было…

Зло обдало тело Иры ледяным дыханием. Вся её кожа заалела, покрывшись пятнами крапивницы. Ася вылупила на Иру глаза.

Сгустки черного нечто, как маленькие тараканы, стали вылезать из стен, из-под проржавевших консерв, полуразложившихся овощей, сливаясь в кольцо над их головами. Затем оно замерло. И резко опустилось.

Ира бросилась на пол, и круг из тьмы схлопнулся прямо над её макушкой. Хруст костей и секундный вопль, оборвался тишиной. Туловище Аси исчезло без следа, пока нижняя половина девушки так и осталась стоять. Пустота поглотила бедняжку. Качнувшись ноги, покойницы подогнулись, и внутренности расплескались по полу. Респиратор в одно мгновение стал бесполезным.

Желудок Иры свело, и кислота подкатила к горлу. Казалось даже его содержимое сгнило и рвалось наружу. Она сдернула маску и согнулась пополам. Лоб покрылся испариной, а мир сжался до небольшой точки, где желтоватая слизь стекала по человеческом мясу. Сладкий вкус тухлятины забил носоглотку.

“Какого хрена это было?!”

Из останков Аси лились реки крови. Совершенно неестественно. Черные твари плескались в ней, будто в бассейне. Выныривая тьма обретала форму. Она формировалась в эмбрионы, покрытые белесой слизью. Те заползали на стены. Пищали голосом новорожденных крысят. Их визги сливались в один непрекращающийся гул.

“Бежать!” — желание выжить заставило Иру подняться. Крапивница покрыла большую часть её тела, причиняя невыносимый зуд. Но в эту секунду каждая клеточка Иры сконцентрировалась на побеге.

Она рванула в сторону прихожей, где на полу у самой двери сидела Женя, сжимая руку Кирилла.

Кирилл был совершенно голым. Одежда растрескалась от новых габаритов владельца: его живот раздуло, как если бы у него была водянка или он был беременным… Телом он полностью закрывал путь к отступлению. Инстинктивно Ира попятилась назад. Ноги подкосились, едва не уронив её в растекающееся кровавое озеро.

— Помоги мне! Не вытягивается! — взмолилась Женя. С ног до головы она была покрыта фекалиями. На неё словно вылили все содержимое канализации. Ира даже думать не хотела, что произошло у толчка.

— Тихо… Дай я, — в районе солнечного сплетения Кирилла Ира заметила белый шип. Вместе они потянули за него. С хлюпаньем из плоти показался позвоночник рыбы, покрытый содержимым брюха Кирилла. За кости цеплялось что-то похожее на нитки, очень тонкие нитки. Волосы. Они все тянулись и тянулись, цепляя за собой кусочки плоти, обрезков овощей, чаинок… На руки Иры будто бы стошнило канализацию.

— Твою мать…

Последнее, что вышло из живота парня — маленькая фигурка бегемотика из Киндер Сюрприза. Он затерялся среди волос, но его очертания все равно угадывались. Ира отшвырнула её куда подальше. Теперь под грудной клеткой Кирилла зияла дыра, из которой показался палец. Он состоял из нескольких фаланг, от чего походил на надломанную в нескольких местах ветвь ивы.

Тела и кожа Кирилла рвались, выпуская на волю старческое тело. Это была та самая женщина с фотографий. Руки старухи были непропорционально большими. Желтыми слоящимися ногтями она хватала эмбрионы, подползавшие к ней с радостным визгом.

— Ничего, родненький, ты стерпишь... И родишь их. Родишь их всех. А девочки тебе помогут, — приговаривала она, фаршируя тело Кирилла, как праздничную утку. Из рта парня уже полилась кровавая пена.

Затем показались “ножки” старухи. В их роли выступала верхняя часть тела Аси. Её руки с трудом удерживали крупное туловище, и старуха кренилась то влево, то вправо. Хотя ещё несколько минут назад девушка была жива, её плоть начала ускоренно гнить: сквозь разложившееся мясо белела грудная клетка.

— Сука! Сука! — в легких Иры не было воздуха, чтобы сказать ещё что-то. Надо было что-то придумать. Она заставила дрожащие руки залезть в карманы пальто: лишь ключи и зажигалка.

“Черт!”

Предсмертный хрип Кирилла заставил Иру содрогнуться. Время вышло.

— Ой, закончился! — воскликнула ведьма, печально опустив длиннющие когти. — Ну, ничего-ничего…

Скрюченные пальцы уже потянулись к Жене, как Ира оттолкнула её. Одним прыжком Ира сбила с “ног” старуху. До крови сжав ключ, она всадила его в серый лоб. Острый конец с пустым звуком проткнул черепную коробку. Из раны брызнула кровь, а беззубая челюсть отвисла.

— Сожри и подавись, нечисть…

Из внутреннего кармана пальто Ира достала конверт с деньгами Димы.

Большой палец с трудом нащупал кремень зажигалки. Чирк — и огонь охватил деньги. Ира запихнула горящие банкноты прямо в пасть чудовищу. Раздался нечеловеческий визг такой силы, что Иру впечатало в стену. Старуху мгновенно поглотило пламя. Теперь она не напоминала ничем человека. Она полностью состояла из целлофана, досок, пожелтевших газет. Даже её тело теперь венчала непропорционально маленькая голова пупса.

Женя завизжала:

— Что ты сделала?!

— Все правильно сделала! Валим отсюда, дура! — заорала в ответ Ира и потащила последнюю выжившую обратно на кухню. Окно все ещё было распахнуто. Без всяких раздумий Ира залезла на подоконник.

— Забирайся!

— Я… Боюсь…

— Тогда умирай! — заорала Ира и сиганула вниз из окна.

***

— Какого хуя, Ира? Какого хуя?! — было первым, что услышала Ира, увидев над головой мартовское пасмурное небо. А затем и недовольную рожу Димы за горой целлофановых пакетов.

— Дима, ты то что тут забыл… — удивилась Ира. Из её груди вырвался полусмешок-полухрип.

— Старухи настучали на твоих клоунов. Кто, блядь, мусор швыряет из окна? На их грядки! Думал, вы уже обнаглели в край. Но этого я не ожидал!

Он указал на языки пламени, рвавшиеся из окон семьдесят пятой квартиры.

С самого начала надо было её сжечь.

— Я прикончила бабку, как ты и хотел, — пожала плечами Ира и вылезла из мусорного бункера. С печалью посмотрев на распластавшееся на газоне тело Жени, она почесала крапивницу на шее и пошла, слегка пошатываясь.

—Что? Какая бабка? Ты куда собралась?

На лице Иры сияла широкая улыбка. Будто бы в космосе побывала.

— К маме. Хочу нахрен все выкинуть.

Автор: Зина Никитина
Оригинальная публикация ВК

Синдром Плюшкина Авторский рассказ, CreepyStory, Мусор, Бабка, Мат, Длиннопост
Показать полностью 1
[моё] Авторский рассказ CreepyStory Мусор Бабка Мат Длиннопост
10

Хроники Дартвуда: Дневник⁠⁠

Этот дневник я нашел, отправившись на очередное задание “Хроник Дартвуда”. Редакция хотела несколько фотографий брошенной деревни, в которой когда-то цвела жизнь. Но по дороге туда меня застала страшная гроза. Небо почернело, как ночью, сумасшедший ветер гнул деревья и пытался сорвать с меня шляпу. В ужасе, я метался, не зная, где укрыться от стихии, как вдруг передо мной показалось старое обшарпанное здание. Я рванул к нему, оглушенный раскатом грома такой силы, что ушам стало больно.

Прорываясь сквозь заросли, я добежал до распахнутой настежь калитки садовой ограды и забежал в дом, радуясь, что дверь была открыта. Меня встретили пыльные комнаты и старая меблировка, присущая домам прошлого века. Удивительно, но она очень хорошо сохранилась. Видимо, вандалы не добрались сюда, хотя это было странно, учитывая, что дверь стояла открытой.

Пока на улице бушевала стихия, я обследовал дом в полутьме и сетовал, что скудный свет не позволит сделать хорошие снимки. На стенах все еще висели картины, а в библиотеке я нашел экземпляры редких книг, обтянутых кожей. Настоящее везение, что грабители не добрались сюда. Я и сам едва удержался, чтобы не утащить несколько заинтересовавших меня книг.

Удивило меня, что в редакции ни слова не сказали о старом доме, явно принадлежавшем в прошлом состоятельному человеку и стоявшем теперь покинутым и всеми забытым. Сам я не мог о нем знать, поскольку прибыл в Дартвуд недавно, пытаясь убежать от личной трагедии.

Обследовав первый этаж, я поднялся на второй и отыскал нетронутый кабинет хозяина. Судя по бумагам, он занимал высокий пост на государственной службе. Окно кабинета выходило на заросший ныне сад, но я не сомневался, что в прошлом вид открывался замечательный. Портретов и личных бумаг я здесь не встретил, что несколько опечалило, поскольку интерес к личности хозяина захватил меня полностью. Проследовав дальше, я набрел на спальню. Там-то на прикроватной тумбочке и лежал дневник, покрытый слоем пыли.

Я уселся у окна в старое кресло и взялся за чтение, нисколько не стыдясь, что читаю личные записи другого человека, не предназначенные для чужих глаз. Прочитанное настолько удивило меня, что я до сих пор прислушиваюсь к звукам собственного дома и проверяю, надежно ли закрыты окна. Преодолев свой ужас, я решил поделиться содержимым дневника с вами. Вот оно.

«Я купил владения у лорда Блэквотера. По непонятным причинам он решил продать небольшой, но прекрасный дом с примыкающим к нему садом.

Вместе с адвокатом я проверил бумаги и не нашел подвоха или попытки обмануть меня. К тому же я знал лорда исключительно с положительной стороны и наши редкие случайные встречи всегда были наполнены теплотой и приятельством.

Передача ключей состоялась поздним вечером. Лорд скрывал лицо за полями шляпы, и я совсем не узнал в нем того человека, с кем мне доводилось встречаться раньше. Пропали его дружелюбие и манера держаться. Даже осанка изменилась: всегда прямые плечи ссутулились, а внушающая уважение и даже страх фигура напоминала блеклую тень себя прежней.

Вместе с домом мне досталась прислуга. Весьма немногочисленная, но хорошо исполнявшая свои обязанности: старая экономка, ее муж и их взрослые дети.

Экономка оказалась женщиной грубой и немногословной. Вид у нее был болезненный, изможденный. Порой мне казалось, что утром она не проснется — настолько тщедушной и слабой выглядела женщина. Но иногда наступали краткие периоды выздоровления. Тогда с ее лица пропадала мертвенная бледность и исчезали темные круги под глазами.

Две ее дочери занимались готовкой и уборкой дома. Они были похожи на мать бледностью и худобой. При этом отличались удивительной молчаливостью. Всякий раз, когда мне доводилось случайно встретиться с ними, они опускали головы и стремились скорее уйти. Даже не вспомню, чтобы перемолвился с девушками хотя бы словом за все время жизни здесь.

На мужа экономки были возложены все мужские обязанности. Он же исполнял работу садовника и был самым приветливым из прислуги.

Отличался и его внешний вид: здоровый цвет лица, которое отчего-то всегда выглядело несчастным, и достаточно крепкое телосложение. Кажется, в молодости этот человек был намного здоровее, но растерял физическую силу с годами.

Однако внешний вид его жены и дочерей заставили меня подозревать, что они больны чем-то неизвестным, которое передалось от матери детям, но не коснулось отца семейства. К тому же я заметил, что женщины никогда не выходят из дома. Я пытался расспросить у них о постигшем недуге, но они отнекивались, сообщая, что не жалуются на здоровье и бывают на свежем воздухе. Я отступил и занялся своими делами, коих у меня всегда было огромное множество.

Я прожил в приобретенном доме несколько недель. Прислуга исправно выполняла свои обязанности, а я радовался удачному вложению финансов, пока однажды ночью бессонница не выгнала меня нагулять сон на свежем воздухе.

Стоило мне выйти в сад, как я почувствовал странный запах. Он будто висел в воздухе, наполняя его необъяснимой тяжестью. Это было похоже на смесь запахов ладана и покойника, которую обыкновенно чувствуешь в церкви при отпевании. Но откуда он мог взяться в моем саду? Я никогда не чувствовал его прежде. Он не появлялся при редких прогулках и не залетал в открытые окна спальни или рабочего кабинета.

Помимо запаха я отчетливо слышал шаги. Кто-то ходил по ту сторону забора. И там был ни один человек. Их было много. Я слышал, как они медленно бродят по траве, шаркая ногами. Я подошел к калитке, всмотрелся в темноту сквозь кованые прутья, но никого не увидел. Тогда я спросил: «Кто там?».

Шаги стихли. Я внимательнее пригляделся и теперь различил неясные силуэты за калиткой. Их было много — больше десятка. Они стояли, не шевелясь, как каменные изваяния. И вдруг громко задышали. Сразу все. Меня окатила волна ледяного ужаса. Силуэты забирали и отдавали воздух сильными, резкими толчками. И от этого дыхания шел запах — приторный аромат разложения. С каждым выдохом пахло сильнее — отвратительная смесь прелой листвы и гнилого трупа.

Меня замутило, по телу побежали мурашки. И тут силуэты двинулись в мою сторону.

Нечеловеческий страх наполнил мой разум. Я попятился, споткнулся и упал в ледяные объятия. От ужаса я закричал и забился, пытаясь вырваться.

— Тише. Тише, — услышал я сухой голос экономки.

Он почему-то не успокоил меня, а напугал еще сильнее. Я с силой дернулся и освободился.

Как всегда бледная экономка стояла в длинной белой ночной сорочке и смотрела на меня равнодушным взглядом.

— Что тут творится? — спросил я, пытаясь унять панику.

— О чем вы? — пожала тощими плечами женщина и побрела к дому, не дожидаясь ответа.

Я оглянулся на калитку, но силуэтов не увидел. Шарканья слышно не было, но тяжелый аромат не пропал.

Я догнал экономку и пристал с расспросами, на которые получил лишь один ответ: не бродить по ночам. От такой грубости я опешил. Как она смеет указывать мне, что делать? Но женщина так быстро убралась к себе, что я не успел излить свой гнев.

Уснуть в ту ночь я так и не смог, постоянно прокручивая произошедшее в голове. А утром отчитал экономку за неподобающую грубость и еще раз спросил о ночном происшествии. Женщина понуро выслушала меня, извинилась, но не дала разумных объяснений. Не смогла она ответить и на вопрос, как оказалась ночью в саду? Бледность ее больного лица и застывшие глаза, которые, кажется, ни разу не моргнули за все время разговора, остудили мой пыл, и я отпустил женщину, так и не получив ответов.

Погрузившись в свои дела, я почти забыл о ночном ужасе, испытанном в саду. Но стоило у меня появится свободному времени, как случайная прогулка вновь поселила в голове мысли, что с этим местом что-то не так и лорд не зря избавился от него.

Я наслаждался пением птиц и шелестом травы, который создавал приятный летний ветерок, как незаметно дошел до местного кладбища. Сначала я почувствовал знакомый приторный аромат. Тот самый, что чувствовал ночью в саду, когда разглядел в темноте неясные силуэты. А уже потом увидел кресты и надгробия.

На кладбище запах стал нестерпимым. Зловонный, отталкивающий смрад гнилой плоти и мокрой шерсти, от которого меня замутило. Но теперь его источник был ясен — несколько могил стояли раскопанными, а останки трупов были разбросаны вокруг. Кое-где на них осталась одежда, прикрывавшая истлевшие гноящееся куски плоти.

Покойников разорвали на части и растащили по кладбищу. Будто стая оголодавших хищников побывала тут, чтобы набить брюхо несвежей падалью. Среди нетронутых могил с покосившимися крестами лежали черепа с остатками волос, оторванные руки и ноги, по которым ползали оголтелые мухи.

От увиденного меня замутило сильнее. Трупный запах стал настолько насыщенным, что, казалось, оседал на одежде. Я едва сдержал рвоту и поспешно отправился домой.

Там я бросился к прислуге с расспросами, но получил лишь невнятные предположения о возможных черных копателях, которые раскапывают могилы в поисках драгоценностей. Но разве можно обогатиться на деревенском кладбище?

Проведя ночь в тревожных мыслях, утром я отправился в ближайшую деревню, чтобы разузнать у местных что-то о кладбище и черных копателях. Но встретившая меня тишина разбила все надежды.

В деревне не было ни звука: не кричали дети, не разговаривали взрослые, не слышно было животных — гогота гусей, лая собак. Даже птицы и насекомые смолкли, будто боялись нарушить тишину и быть наказанными. Я поежился в седле, испугавшись, что оглох. Поборол желание повернуть обратно и въехал в деревню.

Меня встретили пустые улицы и знакомый мне приторный аромат мертвой плоти. Я поехал по главной дороге, заглядывая во дворы и окна, но нигде не увидел людей и животных.

Мне стало страшно. Тревога ледяной волной прокатилась по телу. Я не понимал, что происходит. Крутил головой во все стороны, не оставляя надежды встретить человека, а аромат гниения становился острее. Я последовал за ним, как за ориентиром, и оказался возле бревенчатого здания.

Лошадь и раньше шла неохотно: прижимала уши, закусывала удила, недовольно храпела. Но удары хлыстом заставляли ее двигаться. Теперь же она встала и отказывалась подчиняться, угрожая сбросить меня. Пришлось спешиться и идти к бревенчатому зданию самому.

На коньке было нечто, похожее на крест, верхняя часть которого больше напоминала заключенную в круг рукоять меча. Само здание выглядело, как деревенская молельня с небольшим количеством окон и массивной дверью.

Запах возле здания стал насыщенным и едким. Даже на кладбище пахло не так сильно, как сейчас. Мой желудок сжался в попытке освободиться от съеденного, но я сдержал рвотный позыв и обошел здание кругом, заглянув в одно из немногочисленных окон.

От увиденного в груди стало тесно, а тошнота уступила место ужасу, который разбежался по телу, подобно выводку пауков.

В здании стояли гробы. Огромное множество! Неужели их притащили сюда с кладбища те самые черные копатели? Но для чего?

Не знаю, сколько я простоял, уставившись в окно здания, выполнявшего роль странной усыпальницы, пока лошадь не заржала, привлекая мое внимание. Я вернулся к ней и поехал домой по пустой главной дороге. Тишина снова давила, людей и животных по-прежнему нигде не было. Любопытство толкнуло спешиться и постучать в случайно выбранный дом. Никто не открыл. Я дернул дверь — она распахнулась, выпустив на волю затхлый воздух. Я зашел внутрь и увидел покрытый слоем пыли скромный деревенский дом. Было прибрано, будто хозяева навели порядок перед уходом, но так и не вернулись.

Я обошел еще несколько домов, и везде меня встретила одна и та же картина: слой пыли покрывал скудную мебель, деревянные полы. Где-то было прибрано, как в первом доме. Где-то стояла немытая посуда, валялись вещи, будто хозяева покидали жилище в спешке.

Тревога все сильнее охватывала меня, врезалась острой занозой в сознание. В деревне что-то случилось и вынудило жителей покинуть дома и увести животных. Абсолютная тишина заставляла думать, что это что-то до сих пор находится здесь, вынуждая молчать все живое. Но стоило мне отъехать подальше от деревни, как уши заполонил стрекот кузнечиков, а в небе появились ласточки. Лошадь тоже оживилась и пошла бодрым шагом, перестав прижимать уши и плестись, понукаемая хлыстом. Впрочем, ближе к дому она снова начала тревожиться и пошла неуверенно.

Едва я спешился, как набросился на прислугу с расспросами. Экономка с мужем встретили их круглыми от удивления глазами. Они не могли поверить в рассказанное мною.

Когда я перешел к вопросам про бревенчатое здание, полное гробов, экономка стала бледнее прежнего, а ее муж начал креститься, но, опомнившись, прервал занятие и посмотрел на жену испуганными глазами. Никаких объяснений мне не дали, заверив, что ничего не знают про гробы. Но подтвердили предположение, что здание выполняло роль деревенской молельни.

Я решил, что завтра отправлюсь в деревню в сопровождении мужа экономки, написал несколько писем и удалился в спальню.

Волнения дня быстро усыпили меня, а на следующее утро я очнулся с тяжелой головой и путанными мыслями. Тело налилось невероятной усталостью, не позволившей подняться с постели. Я понял, что это начало лихорадки и о намеченной поездке в деревню можно забыть.

Дочери экономки приходили по очереди, нарушая мое полузабытье, и поили горькой настойкой с ароматом вербены. Но лучше мне не становилось. Наоборот, руки и ноги совсем перестали слушаться, налившись невыносимой тяжестью. Любая попытка приподнять голову заканчивалась резкой болью и головокружением, от которого двоилось в глазах. Набухший язык перекатывался во рту бесполезным валиком, перестав подчиняться и не давая сказать ни слова.

Сознание продолжало оставаться неясным, когда ночью я проснулся от укола в шею. В нее будто вставили клинок и провернули, причинив мучительную боль. На грудь давил камень, не давая дышать. А в нос ударил тошнотворный аромат разлагающейся плоти.

В панике я распахнул глаза и увидел, что к постели меня прижимает существо с огромными кожистыми крыльями. Оно присосалось к моей шее и жадно лакало кровь. Каждый его глоток лишал меня силы, разливая по телу слабость. Ужас парализовал сознание, тьма заволокла меня.

Очнулся я, почувствовав знакомый вкус горькой настойки. Глотать было больно, и я понял, что это последствия укуса существа с крыльями. На шее была плотная повязка, мешавшая поворачивать голову. Впрочем, у меня не было сил двигаться. Не знаю, сколько я провел без сознания, но тело так и не покинула слабость.

А ночью шею снова прострелило жгучей болью. Ноздри наполнились ароматом протухшего мяса, а дыхание сперло от давящей на грудь тяжести. Можно было не открывать глаза, чтобы понять, что мерзкое существо с крыльями снова явилось пить мою кровь. Оно забирало ее вместе с последними силами, оставляя тело бесполезным куском мяса.

Насытившись, существо отпрянуло, но осталось в комнате. Превозмогая ужас, я приподнял веки и увидел желтые кошачьи глаза на обтянутом кожей черепе. Они пристально разглядывали меня, будто боялись, что их обладатель прикончил меня своей неутомимой жаждой.

В заостренных скулах и бледном лице, я узнал лорда Блэквотера. Его тело еще больше ссутулилось, как будто согнулось под весом огромных крыльев. Кожа стала тонкой и прозрачной настолько, что я видел, как по венам бешено пульсирует иссиня-черная кровь. Из лысого черепа подобно коротким остро заточенным кинжалам торчали шипы телесного цвета.

Поняв, что я разглядываю его, лорд зашипел, как кошка, и поспешно вылетел в окно. Я остался наедине со своим ужасом и не смог уснуть до утра, пока одна из дочерей экономки не пришла с настойкой и не перевязала мне шею.

Насытившись горьким лекарством и вымотанный ночным кошмаром, я наконец задремал, но прикосновение ко лбу заставило проснуться. Распахнув глаза, я увидел мужа экономки, сидевшего на моей постеле. Он приложил палец ко рту и доверительно шепнул:

— Они спят.

Я догадался, что речь идет о его жене и детях, и нашел силы спросить, что происходит. Что за тварь терзает меня по ночам?

Муж экономки рассказал мне жуткую историю, героем которой я стал не по собственной воле.

Лорд Блэквотер надолго уезжал в жаркие страны и вернулся оттуда другим человеком. Он начал вести затворнический образ жизни: редко выходил из спальни, перестал гулять в саду, не принимал гостей и сам прекратил наносить визиты.

Принесенная ему еда оставалась несъеденной, напитки — невыпитыми. Скоро в доме начали пропадать слуги. Это всегда выглядело, как спешный отъезд среди ночи, и, конечно, вызывало вопросы. Но задавать их скоро стало некому — прислуживать осталась лишь семья экономки, поведение которой начало настораживать мужа.

Из веселой и приветливой она стала молчаливой и замкнутой. Появилась нездоровая бледность, а потом худоба. Скоро женщина начала противиться выходу из дома, проводя время в добровольном заточении.

Похожие изменения произошли и с детьми. Они стали избегать общения, предпочитая молчание разговорам. Перестали выходить из дома, отчего их не видевшая солнце кожа побелела, как у матери, а прежняя худоба превратилась в истощение.

Муж экономки решил, что лорд привез из жарких стран заразную болезнь и, поняв, что она перекинулась на экономку и ее детей, распустил остальную прислугу, чтобы не подвергать опасности. Но оставались вопросы, почему слуги покидали дом ночью и без предупреждения и почему заболевание не добралось до мужа экономки?

Поначалу он решил, что это вопрос времени, но проходили месяцы, а мужчина так и не начал болеть.

От расспросов семья уворачивалась, а попасть на аудиенцию к хозяину было невозможно. Все распоряжения он передавал через экономку.

В доме явно творилось что-то неладное, и жить здесь становилось все тревожнее. В холодное время не растапливали печи, никто не нуждался в пище. Если они не ели обычную еду, то что поддерживало их силы?

Ответ был получен одной лунной ночью, когда мужу экономки не спалось. Он увидел, как жена встала с постели и вышла в коридор. Там она встретилась с детьми, и все вместе они направились в комнату лорда.

Дверь туда была отворена, и к своему ужасу муж экономки увидел в кресле хозяина страшное существо. Голое костлявое тело восседало на месте лорда, уставившись желтыми глазами на прислугу. Руки его превратились в тонкие плети, заканчивающиеся когтистыми лапами. Ступни увеличились в размерах, а на их пальцах выросли толстые, заостренные ногти.

Позади, на постели лорда, лежала женщина без чувств, в плоть которой экономка и дочери вцепились зубами.

Смотреть на это у мужа экономки не было сил. Он как можно тише пробрался в свою комнату и рухнул на постель, обдумывая увиденное.

Почему существо, в которое превратился лорд, не тронуло его, по сей день остается загадкой. Могла ли кровь этого человека не подходить по составу или лорд Блэквотер решил оставить последнюю связь с миром людей? Боюсь, что никогда не получу ответы на эти вопросы. Как не смогу понять и умелый обман при передаче ключей. Как лорду удалось скрыть физические изменения под одеждой? И зачем ему понадобилась личная встреча, если он мог поручить ее мужу экономки?

Зато теперь стало понятно, почему в деревне мне никто не встретился: жители ее давно превратились в подобие лорда и влачили жалкое существование, проводя дни в гробах, а ночью отправляясь на поиски пищи. Они осквернили могилы родственников, дабы найти себе место для сна. И бродили мрачными тенями под покровом ночи в поисках свежей крови. Ее аромат и привел их к изгороди сада, за которой я пытался нагулять сон.

Проводил ли лорд дни в гробу, который верные слуги доставили в молельню, или оставался на это время в доме, было неясно. Муж экономки боялся следить за существом, надеясь, что положение жены и детей еще можно исправить, а для этого ему самому нужно остаться нетронутым недугом, охватившим лорда Блэквотера. Только это и послужило причиной до сих пор оставаться в доме и быть откровенным со мной. Он надеется, что я найду способ спасти его семью, а пока этого не случится, останусь заложником лорда и буду служить ему источником пищи».

На этом записи закончились. Я настолько увлекся, пока читал их, что не заметил, как кончилась гроза. Стоило поднять глаза от дневника и тревога обуяла меня. Я сидел в кресле, прислушиваясь к звукам, но не слышал ни одного. Словно дождь смыл всех насекомых и птиц. Даже деревья не шелестели листьями на ветру.

Я осторожно встал и направился к лестнице, сжимая дневник в руках. Скрип ступеней казался мне слишким громким и я замирал, опуская ногу на каждую следующую. Остальной дом отвечал тишиной. С улицы также не доносилось ни звука.

С каждым шагом становилось тревожнее. Несмотря на распахнутую дверь, из которой лился дневной свет и свежий воздух, не покидало ощущение, что кто-то ждет меня в густых зарослях заброшенного сада или сидит под лестницей и набросится, стоит мне сойти с последней ступени. Поэтому я замешкался, не в силах побороть страх и спуститься. Не знаю, сколько я простоял, прислушиваясь и приглядываясь, пока скрип половиц где-то на втором этаже не заставил опомниться.

Я сбежал вниз и вылетел в открытую дверь. А потом припустил к калитке сада, разбрызгивая лужи на своем пути. Лишь этот плеск воды да мое надсадное дыхание нарушали окутавшую тишину.

Я бежал почти до самого Дартвуда, лишь его очертания заставили меня перейти на быстрый шаг и осмотреть костюм, который пришел в полную негодность. В таком состоянии показываться в редакции было нельзя. К тому же задание осталось невыполненным. Все еще сжимая в руках дневник, я направился домой, где пролежал в лихорадке несколько дней, за которые задание выполнил другой фотограф газеты, чему я был несказанно рад.

Жуткая тварь, о которой я прочитал в дневнике и которая была когда-то лордом Блэквотером, не давала мне покоя. Я пытался навести об этом справки, но немногочисленные знакомые и коллеги в редакции ничего не знали. В архивах городской библиотеки я не нашел ни одной записи ни о лорде, ни о купившем его дом. Не было там упоминаний и о брошенной деревне. Лишь “Хроники Дартвуда” почему-то вспомнили о ней ради статьи для грядущего Хэллоуина. Но в самой статье также не было объяснения произошедшему. Она была написана ради развлечения и напоминала байку, которыми обычно пугают детей.

Скоро я забыл о своем тревожном приключении, погрузившись в повседневные заботы. К тому же в гости приезжал мой старый знакомый, разбередивший раны прошлого. Именно от них я пытался спрятаться в Дартвуде. И вот теперь, разбирая старые бумаги, я наткнулся на дневник и еще раз перечитал его. Может ли написанное быть плодом фантазии? Может ни самого лорда Блэквотера, ни купившего у него поместье никогда не существовало? Тогда остается неясным, почему о здании и его владельцах нигде не упоминается. Возможно я искал не там и спрашивал не тех людей. Попытаюсь еще раз навести справки, тем более круг знакомых в Дартвуде прилично расширился. Возможно кто-то из них вспомнит о старом поместье и поделится информацией, которую я обещаю незамедлительно сообщить вам.

Автор: Анна Шпаковская
Оригинальная публикация ВК

Хроники Дартвуда: Дневник Авторский рассказ, Мистика, Дневник, Длиннопост
Показать полностью 1
[моё] Авторский рассказ Мистика Дневник Длиннопост
23

Лампочки⁠⁠

Всё началось из-за лампочек.

Мне было девять, когда лампочка во мне зажглась в первый раз.

Мне было девятнадцать, когда лампочка во мне первый раз лопнула.

Мне было двадцать один, когда раскалённые лампочки выжгли меня изнутри.

***

«…Лисе одиноко было в лесу, но здесь в школе ей нравилось. Она пряталась за большим книжным шкафом в классе руского языка и летературы. Пока никого не было в школе она тихонько вылезала из своего укрытия. Она нашла тетрадку и ручьку. Утром Лиса вместе с ребятами слушала учителя и делала задания…»

Мне было девять, когда я первый раз взялась за перо. Я жила тогда у бабушки с дедушкой, потому что мама лежала в больнице. Дед ушёл на вечернюю прогулку с лопоухим Дружком, а я отодвинула от стены столик, что служил в гостиной журнальным, села в уголок и написала в зеленой разлинованной тетради красивыми, на мой взгляд, буквами: «Лиса и школа».

Первым слушателем я выбрала дедушку. Он никогда не говорил «я люблю тебя, Еся», но мастерил мне луки, скворечники, рассказывал истории о своих охотничьих приключениях и всегда был на моей стороне.

В девять лет я ещё не могла в точности охарактеризовать слово «доверие», но точно знала, что дедушке я могла доверять.

— Это ты сама написала? — подняв глаза от тетради, спросил он. Я пристроилась на ручке его кресла, как птенчик, и быстро-быстро закивала.
— Очень хорошо! Ты молодец.

Дзынь.

И внутри меня будто зажглась маленькая стеклянная лампочка, вроде тех, что в новогодних гирляндах.

У меня почти не было друзей: я много болела и почти всю начальную школу провела на домашнем обучении, поэтому много читала и ещё больше писала.

Единственной моей подругой была Алиска, любопытная и юркая, она перешла к нам в четвертом классе и тут же заметила в списках несуществующую девочку. Алиска нашла меня в соцсетях, написала, потом позвала погулять, и дальше мы уже не расставались. Она была смуглой, черноволосой, а глаза у неё были влажные и тёмные, как растопленный шоколад. Полное её имя было Алван, и она была родом из Армении. Алиска много времени проводила вне дома, большую часть дня в школе, потом на разных кружках или у меня в гостях — отец её много работал, а мать занималась младшими детьми. Она смеялась, когда я ей говорила, как сильно она похожа на мою Лису.

«…его хозяева долго ещё бродили по лесу, они всё пытались отыскать Тишку, но так и не смогли. Юленька плакала, мама держала её за руку и пыталась усадить в машину, но девочка не хотела уезжать без своего любимца. А маленький белоснежный щенок прятался в корнях большого дерева и тоже плакал, потому что в ночном лесу ему было так страшно и так хотелось домой…»

Мне было одиннадцать, когда Дружок потерялся. Это случилось перед самым Новым годом. Я много тогда плакала, и лампочки во мне болезненно позвякивали, как будто кто-то бил по ним маленьким молоточком. А потом, на восьмое марта, мама подарила мне щенка. Он был смешной и пушистый, такой крохотный, с глазками-бусинками и абсолютно белый, как выпавший наутро снег.

Дзынь.

«…у него были такие красивые голубые глаза, что я тонула в них каждый раз, стоило ему посмотреть на меня. И когда однажды мы вдвоём остались дежурить после уроков в столовой, он вдруг коснулся моей руки, и на секунду я обомлела…»

Мне было четырнадцать, когда я увлеклась девчачьими романчиками. Моя мама в тот период уже растратила почти всё имеющееся у нас папино наследство и не забывала напоминать мне о том, что «денег нет» и что это непременно «из-за тебя». Я мечтала о большой и чистой, потому что была уверена, что не существует другого способа чувствовать себя нужной.

— Не смей закрывать дверь!
— Но мама! Я хочу личного пространства!
— Я вот не запираю дверь, а может, мне тоже надо личное пространство! А ты не доросла ещё двери тут закрывать!
— Это и мой дом тоже!
— Здесь твоего ничего нет! Неблагодарная! И так на тебя все деньги трачу, а ты только и можешь, что хамить!

Мама хлопала дверью. А потом — молчала. Молчаламолчаламолчала. Лучше бы кричала.

Лампочки внутри меня дрожали, и каждый шаг сопровождался стеклянным звоном. Мать молчала уже шесть дней и пять часов. Я завтракала под молчание со звуком скрипящей по чашкам губки для мытья посуды, пила чай под молчание со звуком жарящейся яичницы и уходила под молчание поворачиваемого в замке ключа.

Я пряталась в своих историях, как прячется сурок в своей норе, и на время, пока я писала, молчание для меня будто прекращалось.

А потом появился он. Миша. Он был новеньким из параллельного класса, и я заметила его, едва он зашел в столовую. Миша был словно принц из придуманных мной сказок. И я влюбилась. А он взял и влюбился в ответ.

Дзынь.

Мне было семнадцать, когда я бросила писать.

Обострение. Капельницы. Очень много капельниц.

Я тогда на долгие два месяца оказалась в больнице. Только-только прошёл ЕГЭ, и тогда казалось, что от него зависит моя жизнь.

Потом поступила в институт на химика и к середине первого курса поняла, как ошиблась с выбором. Мне было неинтересно. И ещё почему-то страшно. Лампочки потухли, будто во мне щёлчком переключили рубильник.

Мне было девятнадцать, когда дедушки не стало.

Я сидела на паре по матанализу и заглядывала в тетрадь к соседке по парте. Мне позвонила мать.

— Дед умер, — коротко сказала она.
— Ага. А когда похороны?
— Послезавтра.

Я молча положила трубку.

На какое-то мгновение я будто перенеслась на несколько лет назад: я видела себя, маленькую, в ярко-жёлтом стареньком сарафане, у домашнего телефона со шнуром-пружинкой. Я набирала номер на затёртых кнопках, представляя, как на том конце провода дед надевает очки, берёт в руки телефон с базы-подзарядки и отвечает. Всегда отвечает.

— Деда, пойдем в лес завтра?
— Конечно, Еся. В десять, как обычно. Я возьму семечки для птиц.

Несколько лампочек внутри меня со звоном лопнули.

Мне двадцать один. Сегодня моя мать умерла.

И я вся наполнилась битым стеклом.

***

Единственное, чего хотелось — это спать, желательно постоянно, не прерываясь на жизнь. Спатьспатьспать…

Тревожно. Я раньше не очень понимала это ощущение, когда тебе в спину словно упёрся тяжёлый, злобный, чужой взгляд. И он смотрит, этот чужак, смотрит не отрываясь, ждёт, когда ты устанешь оглядываться через плечо; ждёт, чтобы схватить и раздавить, сжать, разламывая рёбра. Сначала я ужасно злилась на мать, потом узнала о долгах по микрозаймам, долгах каким-то знакомым, которых я даже не знала, долгах по банковским кредитам. Больших долгах, что послужили «той самой» причиной. Эти цифры, как надвигающееся с горизонта цунами, угрожали потопить меня, меня, совершенно не умеющую плавать.

Я в полудрёме погладила между ушами кошку.

Утро.

Я с трудом разлепила глаза.

Утро.

Пока одевалась, заметила на столе ноутбук. Минуту постояла, подумала. Отвернулась и продолжила натягивать колготки.

Вечером я вернулась домой, приняла очень горячий душ, потискала кошку и хотела было уже лечь, наконец, спать, когда взгляд опять задержался на ноутбуке.

Утроденьвечерутроденьвечер…

«…она встретила его случайно, в супермаркете: ей хотелось приготовить тыквенный пирог по очередному рецепту из Ютуба, а он просто не умел ничего толком готовить, кроме супа. Их взгляды, точно в голливудском ромкоме, встретились, и с тех пор цвет голубого сапфира стал у Еси самым любимым»

Я сама не заметила, как снова начала писать.

День был весенний, грязный и дождливый, я зашла после пар в магазин, потому что дома позавчера кончился даже хлеб.

Я выбирала картошку. Потом подняла взгляд и замерла: на меня смотрели небесно-голубые глаза, точно такие же, какими я их сочинила в своей новой истории.

Дзынь — и неуверенно, тихонько, опасливо зажглась новая лампочка.

Героиня моих рассказов стала моим двойником, моей маленькой счастливой копией, живущей счастливой жизнью в счастливой семье, в счастливых отношениях, в окружении счастливых близких людей. В общем, так, как сама я, Еся, что смотрит на меня каждый день из зеркала, никогда не жила.

Мне не хотелось уже ни спать, ни есть, я днями сидела за ноутбуком, и клацание клавиатуры заглушало звон битого стекла внутри меня. Клац-клац-клац: Еся, сотканная из слов и букв, проживала свою счастливую жизнь, словно одна из жительниц Плезантвилля. Даже мой ясноглазый Богдан, прекрасный принц из овощного отдела, незаметно отошёл для меня, настоящей, на второй план. Как оказалось, идеальные отношения гораздо проще прописывать на бумаге, чем проживать вживую.

— Эй, Веснушка! Ты вообще ела сегодня, нет? — я вздрогнула и рассеянно дёрнула головой, услышав голос. Богдан стоял в дверях с пакетом из «Пятёрочки» и улыбался. Я и забыла, что дала ему ключи. — Ты в курсе, что я тебе уже десять раз звонил? Честное слово, Веснушка, ещё немного, и я бы начал обзванивать больницы.
— Я… я завтракала. Кажется. Прости, записалась, не заметила, — нервно хихикнула я, мазнула взглядом по телефону, что валялся на кровати, и отвернулась обратно к тексту.
— Покажешь, что ты там такое строчишь уже какой день?
— Эй, нет! Оно не дописано! — я резко свернула документ. Богдан сгрёб меня в охапку и чмокнул в макушку. Он пах мёдом и специями, как будто только-только вернулся с южного базара; его запах, теплота его рук были такими реальными, такими настоящими, что на секунду я даже испугалась. Показалось, что без клацания клавиатуры в комнате стало ужасно тихо. Тихо, несмотря на весёлую болтовню Богдана и шуршание пакета, в который заглядывала кошка. Тихо, будто я смотрела кино с выключенным звуком.

***

— Ты серьёзно написала свой первый рассказ, когда тебе было девять? Офигеть, я в девять лет ещё крапиву палкой бил! — Богдан пролистывал пухлые тетрадки моих историй, смеялся, хмурился, улыбался. Читал, а я как завороженная сидела, подперев руками щеки, и смотрела на то, как сменяются эмоции на его лице.
— Ага, помню эту историю. Прикинь, у меня потом появилась подружка, вылитая эта Лиса, ещё звали её Алиска. Забавно.
— А этот, про щенка... У меня, кстати, «Дорога домой» в детстве был любимым фильмом!
— У меня тоже! Обе части! А ещё мне потом подарили такого же крохотного белого щенка. Я тоже назвала его Тишкой.
— Офигеть! Ты прямо какая-то писательская ведьма, — Богдан рассмеялся и привычно чмокнул меня в макушку. Я рассеянно хихикнула. Ведьма…

Ведьма.

Факты складывались в голове, как случайно найденные в коробке детали пазла, которых как раз недоставало, чтобы собрать полную картину. Раньше всё это казалось мне совпадением. Играми воображения и Вселенной. Но теперь…

Значило ли это, что я могу переписать свою жизнь заново?

В институте я бывать почти перестала, написала всем, что простыла и валяюсь дома с температурой. Всё, что касалось реальности, стало для меня каким-то болезненным и воспалённым, как нарыв. Я твёрдо вознамерилась переписать всё так, как мне того хотелось.

Но сначала я закрыла тканью все зеркала в доме.

Потому что та Еся, что жила в моих историях, была гораздо лучше меня настоящей: и волосы у неё были более блестящие, и кожа чище, и ноги длиннее. А из зеркала смотрела усталая, бледная девчонка с синяками под глазами, с прыщиками на лице, и я всё меньше хотела признавать в ней себя.

Зажжённые внутри лампочки, что были всегда моим желанием жить, стали вдруг слишком, обжигающе горячими. Такими горячими, что причиняли боль. И эта боль отзывалась зудом в кончиках пальцев; зудом, что заставлял писатьписатьписать.

Я попросила Богдана не приходить ко мне какое-то время, мол, мне сильно хочется закончить историю. А когда я её, наконец, напишу, я покажу ему первому. Богдан удивился, конечно, но понимающе улыбнулся, сказал: «Буду ждать, Веснушка», погладил кошку и ушёл.

Я села за ноутбук. Руки немного подрагивали, я дописывала последнюю главу, ту самую, что непременно должна была закончиться «И жили они долго и счастливо».

Последнее слово. Последняя точка.

Я сохранила документ и закрыла ноутбук. Голова раскалывалась. Знобило.

Я свернулась калачиком на кровати. Внутри одна за одной взрывались, как фейерверк, раскалённые лампочки.

***

С того дня, как я поставила ту последнюю точку, моя жизнь действительно стала меняться. Отношения с Богданом были идеальными, как с рекламы майонеза; дом-развалюху, что достался мне от матери в наследство вместе с долгами, удалось продать настолько успешно, что хватило не только расплатиться с кредиторами, но и получить сверху немного денег.

Мешали только зеркала. С каждым днём Еся в зеркале становилась всё более чужой. Я не узнавала эту девушку, эту красивую, цветущую, улыбающуюся девушку, что глядела на меня. Я могла подолгу вглядываться в свое отражение, будто пытаясь переиграть его в гляделки, но оно упорно притворялось, что это я. Что это настоящая Еся.

И лампочки внутри больше не светились. Ведь не может светиться то, чего больше нет.

И писать я теперь словно бы разучилась. Слова не складывались в предложения, а из предложений не получалось текста. Я хотела вдохновиться своими старыми историями, открыла одну из старых тетрадей и увидела, что она пустая. Пустая разлинованная зелёная тетрадь. Я открыла следующую, и следующую, и следующую, но они все были пусты. В них не было ни строчки.

А потом я стала забывать.

Я листала семейные альбомы, но не узнавала ни одной фотографии. Там была маленькая Еся и рядом с ней женщины и мужчины, пожилые и молодые, весёлые и серьёзные. Я всматривалась в лица, но видела в них просто людей. Людей, которые для меня не имеют значения. Я держала в руках фото, где маленькая Еся сидит на плечах у пожилого мужчины, и внутри что-то тихонько вздрагивало, и слышался запах крепкого табака и сладких карамелек. Но я не помнила, кто это. И от этого почему-то страшно хотелось плакать.

Я просыпалась с улыбкой каждое утро. И все предыдущие дни были просто счастливыми днями. Каждый прожитый день. Я не знала ни что я делала вчера, ни где я была неделю назад. Я знала теперь только ощущение пустого счастья. Это счастье напоминало комнату в кукольном домике — такую милую, аккуратную, очаровательную, но такую же пластмассовую, как и Барби, которая сидит на розовом стульчике и пьёт чай из розовой чашечки.

Я сидела и смотрела в зеркало. Богдан только что ушёл. По сценарию я давно должна была лечь спать, в сон клонило просто смертельно, но я сидела в темноте перед зеркалом, в окружении пустых тетрадей, и смотрела. Смотрела. Смотрела. Рядом стоял открытый ноутбук с моей последней рукописью. В руках я держала лампочку — простую лампочку накаливания, вроде тех, что светит тёплым жёлтым светом.

Я смотрела в зеркало. Еся в зеркале улыбалась. Я коснулась пальцами своего лица и поняла, что на моём лице улыбки на самом деле нет.

Лампочка в моей руке лопнула.

А затем я медленно повернула голову к экрану ноутбука, сжала пальцы сильнее, осколки впились мне в кожу, но я сжимала руку всё сильнее и сильнее, чувствуя, как по запястью сочится горячая, живая, настоящая кровь.

«Delete». Одним коротким щелчком я удалила всё. Всё, во что превратила свою жизнь.

Затем также медленно развернулась обратно и увидела, как сползает с лица зеркальной Еси улыбка. В зеркале отражался рассвет.

Автор: Полина Крутикова
Оригинальная публикация ВК

Лампочки Авторский рассказ, Магический реализм, Писательство, Длиннопост
Показать полностью 1
[моё] Авторский рассказ Магический реализм Писательство Длиннопост
23

Пиджак⁠⁠

Глазные яблоки Чебака с мерзким звуком лопнули, как два куриных яйца. Выронив тлеющий окурок, он пронзительно заверещал. Коля тоже вопил, в ужасе наблюдая, как его пальцы с силой вдавливаются в глазницы соклассника. Но ничего не мог с этим поделать: он не владел собой.

Мысли беспорядочно метались в голове. Колю стошнило. Полупереваренный завтрак из яичницы, пары сосисок и чая запачкал пиджак. Он застонал и виновато скривился. Очкарик Шуруп и толстяк Пазик громко вторили ослеплённому Чебаку, прижимаясь одновременно и к стене, и друг к другу. Коля перевёл на них заплаканные глаза. Выдавил:

— Спасите.

В ответ те закричали ещё громче и пропали в чёрной дымовой завесе, а вместе с ними и всё окружающее. Исчезли покрытые грязным кафелем стены туалета, исписанные фломастером кабинки и застывшие в беззубом зеве санфаянсовые пасти писсуаров. Перед глазами встала бездонная тьма, и Коля подумал, что потерял сознание или ослеп.

Вокруг проплывали невидимые тени, легко касаясь плеч, рук и спины, издавали хрип, вздохи и что-то похожее на нытьё. Он чувствовал их завистливые взгляды, злобные мысли, ехидные улыбочки. Вертлявые скользкие тела елозили вдоль и поперёк спины, как ленты водорослей.

«Вот бы проснуться», — молил Коля.

Он услышал во тьме отголоски знакомого смеха. Прерывистый, тот походил на ржание задыхающегося осла и становился всё громче и отчётливее. С глаз внезапно сошла мутная пелена. Школьник вздрогнул всем телом, как это бывает при засыпании.

Перед ним возвышался Чебак, целый и невредимый. Водянистые рыбьи глазки соклассника блестели, будто камешки на мелководье. Пазик и Шуруп стояли тут же. Вместо соплей и слез их лица раскрасили недобрые ухмылки.

Все четверо они находились между старых гаражей, за оградой школьного палисадника. Земля здесь была повсюду усыпана окурками и разным мусором. Вонь стояла непередаваемая: ассорти из запахов мертвечины, помоев, дерьма, мочи и бензина выбивало землю из-под ног получше хорошего удара. Колю вновь замутило. Он хотел сказать: что происходит? Как я здесь оказался? Хули ты смеёшься? Но молчал, будто немой.

Чебак перестал ржать.

— Заебись котлы. Командирские? — он зловеще осклабился.

«Какие котлы?» — подумал Коля и взглянул на свою руку, но не узнал ни её саму, ни часы на тонком запястье, ни очки, сквозь которые на всё это смотрел: он никогда не носил очки. Вслух сказал:

— Они папины.

Это был тихий дрожащий голос. Не его.

— У бати спиздил? Дай гляну.

Коля дёрнулся, но Пазик и Шуруп крепко схватили за руки и удержали на месте.

— Это подарок, — жалобно промямлил он, хотя собирался послать Чебака на хуй. Язык отказывался слушаться, будто принадлежал не ему.

— Не ссы, — отвечал Чебак. — Погоняю и верну. Эй, блядь, ты чё дёргаешься?! Крепче держите! — скомандовал он дружкам и расстегнул ремешок часов.

«Мразь ебаная!» — взбеленился Коля и хотел пнуть обидчика по яйцам, но нога не послушалась. Она застыла как вкопанная и исходила дрожью. Из глаз ручьём текли слезы (не его слезы). Щёки полыхали от стыда (не его стыда). С губ срывалось невнятное мычание, в груди закипала ярость. Но Коля чувствовал, что этот гнев принадлежит вовсе не ему.

В борьбе он получил удар под дых и согнулся пополам, рухнул на колени. Соскользнув с переносицы, в грязь упали очки и в следующую секунду хрустнули под каблуком Чебака. Мир перед глазами сразу превратился в серую лужу.

Отобрав часы, Чебак усмехнулся и поставил Коле звонкий щелбан.

Гаражи вместе с их вонью и мерзостью как ветром сдуло. Кишащая призраками тьма опустилась по щелчку неведомого пальца, по неведомому выключателю, словно бы мир был комнатой, а солнце — лампочкой на потолке. Откуда-то из недр черепной коробки поднялся тонкий комариный писк и мгновением позже обратился в неудержимый вопль. Голову вскружил приторный запах крови. Секунда-другая — и на веки с силой надавил электрический свет. Коля прищурился.

Школьный сортир. У ног в нелепой позе лежит долговязый труп Чебака с багровыми провалами вместо глаз. Рядом ссутся в штаны от страха Шуруп и Пазик.

— ТЫ ПСИХ! — заорал толстяк во всю глотку. — ПОМОГИТЕ! ПО-МО-ГИ-ТЕ!

Правая нога Коли сама собой поднялась и перешагнула через обезображенное тело. Шуруп метнулся в сторону, заскочил в дальнюю кабинку, забился в угол за унитазом. Пазик, похожий на борова, попробовал прошмыгнуть к выходу, но не удалось. Он был слишком большим.

Пальцы Коли намертво вцепились в запястье соклассника и сжали с силой, какой он от себя не ожидал. Кость хрустнула под натиском хватки, как сухая ветка. К потолку поднялся болезненный вой. Коля протянул вторую руку и, вонзив нестриженые ногти в мягкую плоть на предплечье Пазика, резким движением сорвал приличный шматок кожи. Толстяк побледнел, с удивлением уставился на оголённое дрожащее мясо и задёргался в припадке.

— Прости! — рыдал Коля. — Я не знаю, что делаю!

И это была сущая правда.

Как ни старался, он не мог совладать с собственным телом, будто оно ему больше не принадлежит.

А ещё это видение об отнятых часах. Разбитые очки. Невидимые тени. Скользкий глазной белок вперемешку с кровью, стекающий по пальцам, как яичная масса с кетчупом. Вопли. Визги. Тихий дрожащий голос… Коля никак не мог вспомнить, кому он принадлежит.

Он схватил Пазика за горло, прижал к стене и провалился во тьму потустороннего мира. Тени толкались, их стало ощутимо больше. Они льнули к нему, слетались мухами, сбегались крысами. И всё шептались, хрипели, стонали над самым ухом и плакали.

На этот раз он различил во мраке линии их лентообразных тел, тонких, почти прозрачных, белёсых, как паутина. Коля содрогался от омерзения и ужаса, но не мог пошевелиться, чтобы сбросить с себя назойливых призраков. Он не знал, что это за место, но чувствовал, что движется вперёд сквозь толщу тьмы.

Острая боль пронзила виски. Галстук тугой петлёй затянулся на горле. Жилетка под пиджаком облегала грудь и живот так плотно, что нечем было дышать, и казалось: ещё чуть-чуть — и треснут ребра.

Удар. По лицу. Мягкий, но тяжёлый. Перед глазами размытое месиво. Кто-то кричал, хватал за шиворот. Тянул. Душил. Пахло полынью и по́том.

Коля лежал спиной на колючей гравийке. Он попытался открыть глаза. От пыли они горели и слезились. Во рту скопилась слюна вперемешку с кровью. В горле встал ком. Щёки пылали, все в царапинах, и от ссадин сводило скулы. Но эти чувства вновь оказались чужими.

Проморгавшись, Коля увидел, что на нём сидит Пазик, красномордый и весь взмокший. За плечами толстяка, обжигая и слепя, ярко сияло белое солнце. Вокруг столпились школьники всех возрастов, от первоклашек до старшаков, и кричали, перебивая друг друга, ржали и улюлюкали, носились туда-сюда, разгорячённые зрелищем драки.

— Жри землю, мразь! — орал Пазик.

Одной лапой он сыпал песок на Колино лицо, второй крепко удерживал за горло.

Коля зажмурился и попытался встать, но ничего не вышло. В висках стучала кровь. Чужое сердце брыкалось в груди, как утопающий ребенок. Воздуха не хватало даже на самый маленький вдох, и чувство было такое, будто он оказался на дне кучи малы в душном пуховике под свалкой неповоротливых тел.

Руки и ноги стали мягкими, тяжёлыми. Он испугался, что сейчас задохнётся. Закричал, из последних сил колотя Пазика куда попало.

— Отпусти! — хрипел Коля. Но тот не слушал.

Толстяк перестал сыпать песок и, обхватив горло своей жертвы обеими лапами, крепче сжал пальцы.

Коле подумал, что ещё немного — и он проглотит собственный кадык, и потерял сознание. Но, очнувшись от одного жестокого кошмара, тут же оказался в другом.

Перед ним тряслось синюшное, круглое, как мяч, лицо. Глаза Пазика закатились в собачьем передозе, являя взору бледно-алые белки. Жирный язык вывалился изо рта. Щёки обвисли и взамен всегдашнего румянца приобрели серый цвет, а длинный лоб разгладился.

Прижатое к стене тело толстяка давно обмякло. Руки безвольно висели вдоль туловища. Он обмочился и, судя по запаху, обделался. Он был мёртв.

— Это не я сделал, — простонал Коля и разжал пальцы.

Пазик неуклюже сполз на пол и смачно шлёпнулся лицом о кафель. Из угла туалетной кабинки донёсся скулёж Шурупа. Вторя ему, протяжно скрипнула дверь сортира. В проёме показался рослый силуэт дежурной по этажу.

— Эй! Чего вы тут расшумелись? — вошла она, разгоняя ладошкой сигаретный дым, и обомлела.

Взору её предстал распластавшийся на полу Чебак с тщательно выскобленными глазницами. Рядом лицом вниз, в луже мочи и крови, лежал Пазик. Рана на предплечье толстяка растянулась от кисти до локтя, как красная улыбка. Дежурная перевела взгляд на возникшего из кабинки Шурупа и, наконец, уставилась на Колю.

— Это не я, — повторил он, и глаза налились слезами.

Ответом был истошный вопль, сродни визгу пожарной сирены.

Старшеклассница бросилась прочь, едва не сорвав дверь с петель, и за считаные секунды подняла на уши всю школу. Под шумок из туалета сбежал и Шуруп. Взбунтовавшееся тело Коли бросилось вдогонку.

Он летел за очкариком, ловко минуя коридоры и лестничные пролёты. По пути ему попадались вышедшие из кабинетов учителя и возбуждённые суматохой школьники. Одни провожали преследователя недоумённым взглядом, другие, те, что пытались помешать, без лишних церемоний толчками и ударами отправлялись в нокдаун.

Вылетев на первый этаж, Коля увидел, как Шуруп с криками выбежал из школы, и с удвоенной скоростью кинулся следом. Пузатый охранник у входа хотел остановить его, но получил пяткой в живот и, охнув от боли, свернулся на полу. Следующий пинок достался двери.

— ПОМОГИТЕ! — кричал Шуруп, но на пришкольном участке, кроме пары старушек с собачками, никого больше не было. И всё время оборачивался на преследователя.

— Не оглядывайся! Беги! — молил Коля.

Вскоре пустырь сменился лесопосадкой. В глубине её, там, где рощица упиралась в бетонную стену школьной ограды, на массивных, торчащих из земли трубах теплотрассы сидели бомжи и пили водку. Шуруп бежал к ним и истошно орал. Те пьяно переглянулись.

— Спаси-и… — начал было очкарик, но поперхнулся от сильного толчка в спину и кубарем полетел под ноги бездомным.

Он распластался на бетонной плите близ канализационного люка, до розового мяса расцарапав кожу на локтях и ладонях. Ударившись о шершавую поверхность, разбил очки и горестно взвыл. Из носа хлынула кровь. Шуруп поднял голову, потянулся рукой к бомжам — на их перепуганных лицах отразилось замешательство — и попытался встать, но Коля не позволил. Он занёс ногу, обутую в туфлю на каучуковой подошве, как будто курок взвёл, и с размаху опустил очкарику на спину. Раздался хруст и пьяные крики пришедших в ужас бомжей. И вместе с ударом Коля рухнул в объятия бледных призраков подземного мира, в черноту, пахнущую землёй и перегноем. Его больше не занимали прикосновения теней, будто пищевой плёнкой покрывавших всё тело, так что он чувствовал себя куском мяса в морозилке супермаркета. Он плыл вперёд, увлекаемый неизвестными силами не пойми куда, но больше не хотел сопротивляться.

Тьма рассеялась. Коля сидел, скрестив ноги, в песочнице на детской площадке.

«Опять оно», — мелькнула мысль. Перед ним возвышалась небольшая горка из песка. Вокруг сидело несколько ребят. Среди них Чебак и Пазик, но лет им было не больше одиннадцати. Рядом стояли другие дети, примерно того же возраста.

На вершине насыпи покоилась лужица из слюны, и Коля догадался: они играют в свинку. Припомнил правила. Сначала из песка строится небольшой холмик. Затем каждый из участников занимает место вокруг него и плюёт по очереди на верхушку. После этого игроки подкапывают пальцем горку со своей стороны, вызывая осыпь. К кому скатится лужица, тот и свинка.

— Теперь ты, — улыбнулся Чебак и кивнул на холмик. — Давай.

Коля чуть привстал на коленях и наклонился прямо над лужицей. Он поводил языком во рту, накопил побольше слюны и хотел уже плюнуть, но почувствовал на затылке чужую ладонь. Вершина с мерзкой пузырчатой жижей стремительно приблизилась к лицу, как праздничный торт с белковым кремом. Испуг. Вскрик. Глухое «хлоп». Песок попал в глаза. Коля зарычал и сквозь жжение и боль услышал смех. Оглянулся. Дети смеялись над ним, а сзади стоял щуплый Шуруп и гоготал громче остальных.

— Свинка! — заорал очкарик, идиотски приплясывая. — Свинка, свинка!

Щёки вспыхнули от стыда и обиды. Коля поднёс руку к лицу: по губам и носу была размазана густая грязная слюна вперемешку со слезами. А потом увидел среди скалящихся лиц своё собственное. Оно скрывалось за спинами других: тёмные жирные волосы торчат из-под кепки, под козырьком прячутся веснушчатые щёки, один глаз немного косит. И тогда он понял, в чьих воспоминаниях оказался.

Свинка. Витя Свинка из параллельного класса, который повесился весной. Вся школа две недели только об этом трещала. А недавно было сорок дней. Мама Коли общалась с родителями Вити ещё со времён младших классов и пошла на поминки. Обратно еды принесла и целый мешок со шмотками, включая школьный пиджак. Коля его носить не собирался, но мать настояла, типа свой изнахратил, а на новый денег нет. На этом спор закончился.

Свинка вскочил и набросился с кулаками на Шурупа, но Чебак поставил подножку, и Витя упал. Поднявшись, быстрым шагом пошёл в сторону дома, на ходу утирая лицо футболкой. Вслед летели обзывательства и смех, и кто-то швырял камни. Один попал в спину. Свинка нырнул в подъезд, сел в темноте под лестничным пролётом. Прижался к холодной стенке и притих.

Раньше они дружили, вспомнил Коля. Ведь папа у Вити хорошо зарабатывал, и дома у него имелись видик и сонька. А у самого Коли не было даже отца, не говоря уже о приставке. Поэтому он не отказывался погостить у соседа, похавать печенье и конфеты из германских посылок, поиграть в «Резик» или «Сайлент Хилл», посмотреть кинцо с Ван Даммом — короче, побыть ему другом.

Но с годами всё изменилось: никто не хочет общаться с терпилой. Ещё немного, и Колю стали бы чмырить со Свинкой за компанию. Так дружбе пришёл конец. А теперь он сидел во тьме подъезда, разделяя Витино тело, мысли, которые путались с его собственными так, что сложно было понять, где чьи, и Витину боль.

В следующую секунду сознание Коли выбросило из-под лестничного закутка чужих воспоминаний в настоящее. Он широко распахнул глаза. Солнце стоит высоко. Сквозь белый свет проступают очертания деревьев и труб теплотрассы, силуэты встревоженных бомжей, лежащего на земле Шурупа, занесённой над ним ноги. Дуновение ветра. Мимолётные мысли. Вдох, застрявший в гортани. Кислый запах бездомной жизни. Шум приближающейся погони. Секунда — и Коля вмял каблук в затылок соклассника, с чудовищной силой вдавливая лицо в шершавую поверхность плиты. Череп Шурупа с хрустом лопнул, разбрызгивая повсюду жижу из крови и мозгов. Руки и ноги судорожно дёрнулись и обмякли. Пьяницы взвыли, схватились за головы. Один разбил бутылку о трубу и, хрипя, крепко сжал в руке розочку. В воздух поднялся едкий запах палёной водки.

Шум голосов стал ближе. Прибежали учителя, охранник, завуч… Вместе с ними несколько школьников. Коля обернулся. Слёзы на лице высохли.

— Я ничего не сделал, — прошептал он одними губами. Потерянный от криков голос не позволял сказать громче. — Я не виноват…

Взрослые суетились, как перепуганные овцы, говорили что-то, кричали или оцепенело глазели на тело Шурупа. Среди них Коля узнал свою мать, школьную техничку. Рыдая, та звала его по имени, но боялась подойти ближе.

Всё ещё не владея собой, он наклонился, поднял с земли острый осколок бутылки. Но когда стал ровно, лесопосадка и вместе с ней все, кто был рядом, исчезли. Солнце погасло, как красный уголёк бычка в пасти унитаза. С безумной скоростью Коля пронёсся сквозь тьму, разрывая тела-ленты привидений, слыша их замогильный скрежет и хохот, и очутился в другом месте, в чужой голове.

Яркий день сменил мрак прокуренного подъезда. Коля стоит на лестничной площадке между этажами. Из окна в спину смотрит сырой вечер и пухлая, как лицо матери, луна.

Перед ним двое, чёрные, будто тени. Третий притаился слева в углу. Сидит на корточках, не сводя с него глаз. Один что-то говорит требовательно, с нажимом. Но Коля не разбирает слов, будто не понимает языка. И только в груди клокочет ужас.

На третьем этаже тускло горит лампочка над электрощитком. На втором она разбита. Убогие подобия граффити уродуют бледные стены. На потолке кто-то нарисовал чёрной копотью кривую пентаграмму. Этот подъезд был хорошо знаком Коле (снизу раздался скрежет входной двери, потом шум, когда она захлопнулась за вошедшим, шаркающие шаги по ступеням…), и он уже понял, что́ за вечер Витя хочет ему показать.

Он вспомнил, как поднимался в свою квартиру, когда на лестничной площадке между вторым и третьим этажами встретил Чебака, Пазика и Шурупа. Напротив них, потупив взор, к подоконнику прижимался Свинка: стоял во всегдашнем своём школьном пиджачке, том самом, который теперь носит Коля.

Бывшие друзья встретились взглядами. Глаза Вити блестели, как стеклянные шарики. Он судорожно выставил вперёд руку, но Коля её не пожал. Он отвернулся, поздоровался с мучителями, стрельнул сигарету и зашагал домой, чувствуя на себе взгляд.

Но на этот раз угол зрения изменился. Теперь он видел свою спину и затылок, удаляющиеся вверх по лестнице, злобный блеск в глазах Шурупа, хищную ухмылку Пазика, сжатые кулак Чебака.

Эта троица не скоро отпустила Свинку. А сам Витя отпустил Колю не раньше, чем задохнулся в петле той же ночью, дав возможность увидеть и прочувствовать каждое мгновение последних часов своей жизни.

— Я не… — вернувшись из чужих воспоминаний, тихо сказал Коля.

На секунду он замешкался. Его рука дёрнулась и осколком бутылки описала на горле дугу. Над кронами деревьев поднялись визги и вопли. На пиджак покойника хлынула кровь.

Автор: Максим Ишаев
Оригинальная публикация ВК

Показать полностью
[моё] Авторский рассказ CreepyStory Мистика Мат Длиннопост Текст
8
Proigrivatel
Коллектив авторов за качественную литературу
CreepyStory
Серия CreepyStory

Дно рождения⁠⁠

– Конечно, об умершем либо хорошо, либо никак, поэтому я скажу так – Виталик всегда был никаким.

Это Юрка Селин. И говорит он сейчас про меня. Мне хочется поднять голову, выглянуть поверх полированного края гроба и посмотреть на выражение его лица. Наверняка он улыбается своей мерзотной улыбкой, которую я за столько лет не смог забыть. Но, по правилам, которые я же сам и придумал, посмотреть не могу.

– Он постоянно ходил немытый и вонял потом. Я сидела за две парты от него, а всё равно чувствовала этот смрад. Я его в лицо совершенно не помнила, лишь эту вонь. Так он и был для меня – вонь с задних парт.

Ленка Кротова. Сучка. Сколько мозолей я натёр, представляя её обнажённой. Двадцать лет прошло с выпускного, а она не смогла и пары добрых слов найти.

Идея провести свой день рождения в стиле похорон пришла мне в голову давно. Сколько раз я представлял себе, что умру, а эти сволочи, однокласснички, будут жалеть, что унижали меня, будут рассказывать, как не ценили время, проведённое со мной. И вот теперь, когда я всё это организовал, потратил столько лет и усилий, эти гады поливают меня всё той же грязью.

– Я помню, как он пытался затесаться в нашу компанию. Ха-ха-ха! Вы помните, да? Этот задрот думал, что кому-то интересен. Да у него даже контрошки списывать брезговали.

Коля Жарков. Необъявленный лидер класса. Как был холёным красавчиком, так им и остался. Мы могли бы быть друзьями, потому что он казался умным парнем, но нет... наличие работоспособного интеллекта не имеет прямой корреляции с желанием издеваться над невинным человеком.

Один за одним они продолжают говорить про меня гадости. Вася Туков, Наташка Нечитайло, Маринка Правдина. Ни одного доброго слова.

Представляю, как они сидят на раскладных стульчиках, хихикают надо мной, лыбятся. Ну ничего, пусть лыбятся. С момента, когда всем приехавшим гостям подали мой фирменный салат с пастернаком – или нет, давайте так, с «пастернаком», – прошло почти десять часов, а это значит, что в ближайший час они будут улыбаться так широко, что губы пойдут по швам. А ещё через несколько часов ни одного из этих говнюков не будет в живых.

– Мне он всегда казался какой-то донной рыбой, – это Таня Курицына, тихая отличница, которая по всем параметрам была бы в самом низу ученической иерархии… если б не было меня. – Плавает себе по дну, и иногда пытается наверх подняться… – голос Тани спотыкается, раздаётся гулкое сглатывание, словно её растрогали собственные слова. – … но природа его создала таким, что он может существовать только там, внизу.

Боже, как же хочется открыть глаза, посмотреть, что происходит! Но я держусь.
Гулкий стук – и всеобщее волнение.

– Человеку плохо! Нужно вызвать врача!

Помощи они, естественно, не дождутся. Сотовая связь благодаря глушилкам отсутствует, территория обнесена неприступным забором. Мы полностью изолированы от мира в моём поместье. Зря я что ли столько лет готовился к этому моменту!

– Посмотрите на её лицо!

Боже, боже, боженька! Там начинается самое интересное! Отравление корнем омежника водяного, который легко можно спутать по вкусу с пастернаком, имеет очень интересный симптом (помимо банальной тошноты, диареи, галлюцинаций и конвульсий). Тризм. «Сардоническая улыбка». Энантоксин вызывает спазм нижней челюсти, отчего на лице непроизвольно появляется гримаса, похожая на улыбку во все тридцать два зуба. Гримаса не исчезает и после смерти.

Больше никто не произносит над моим гробом издевательских речей. Раздаются звуки опорожняющихся желудков и кишечников, стоны и крики. Постепенно звук множится и нарастает.

Не выдержав, я открываю глаза и выглядываю наружу. Картина просто бесподобна. Мои проклятые однокласснички чувствуют себя не лучшим образом: кто-то растерянно крутит головой по сторонам; кто-то бродит по помещению, покачиваясь, хотя выпивку ещё не подавали; кто-то блюёт в углу; кто-то уже просто лежит. И все улыбаются. Кровоточат губы, блестят намертво сомкнутые зубы, мечутся обезумевшие глаза – мои одноклассники счастливы умереть от моих рук.

– Эй, Курицына! – кричу я из гроба. – Кто теперь донная рыба, а? Я-то со дна поднялся, а ты?

Тихая отличница Курицына не отвечает – она мертва. Лежит, улыбаясь потолку.
Коля Жарков поворачивается ко мне – на лице... да, да, сардоническая улыбка. Он двигается к гробу. За ним, как за необъявленным лидером класса, двигаются трое парней, растерянные и улыбчивые.

– Ну что, Коля, любишь посмеяться надо мной, а? Не интересен тебе задрот? А салатик тебе как, а?

Внезапно челюсть Коли размыкается.

– Салатик? А я и не ел салатик.

Этот сучонок всё же оказался умнее. Не зря он был необъявленным лидером класса.

Удар в лицо опрокидывает меня на бархат обивки. Я хочу что-то сказать, но крышка гроба отсекает свет. Щёлкают замки. Я кричу. Кричу до тех пор, пока не начинаю ощущать движение. Гроб поднимается, и мы куда-то двигаемся.

– Виталик, – раздаётся далёкий голос Коли через две минуты, – не забывай, ты – донная рыба.

Ещё через минуту слышится: «Давай, пацаны, раз, два, бросай», – и я ухаю вниз, на дно выкопанной для шоу ямы.

Лёжа на дне рождения и слушая глухие шлепки земли по гробу, я мечтаю только об одном – о салате с пастернаком, или нет, давайте так – с «пастернаком».

Автор: Иван Миронов
Оригинальная публикация ВК

Дно рождения Авторский рассказ, Месть, CreepyStory, Абсурд, Длиннопост
Показать полностью 1
[моё] Авторский рассказ Месть CreepyStory Абсурд Длиннопост
30
Proigrivatel
Коллектив авторов за качественную литературу
CreepyStory
Серия CreepyStory

Некого спасать⁠⁠

Солнце неторопливо подползало к полудню, тускло просвечивая сквозь желтое марево. Иван уже забыл, когда видел настоящий цвет неба в последний раз. Когда пил воду сразу из колодца, а озера пахли по-другому. Последнюю выловленную рыбу он помнил хорошо. Ее перламутровая чешуя вспыхивала на солнце, приводя маленького Лешу в восторг. Он помогал снимать ее с крючка, внимательно слушая наставления, высунув от усердия язык, а Иван то и дело задерживал дыхание, думая, что брат вот-вот насадит на крючок палец вместо рыбы. Лешка был его единственной слабостью. Только из-за него замирало сердце, испарялось хладнокровие. Но Леша этого не знал. И не поверил бы. Его брат был неуязвим и бесстрашен, всегда спокоен. Однажды мальчик убедился в этом и с тех пор не забывал.

Иван снова поднял глаза к солнцу. Из-за окружавшей его мути, ему даже не приходилось щуриться. Нужно вернуться до темноты. До того, как и этот недосвет уйдет. Никто в здравом уме не захотел бы переходить болота, перемежающиеся с небольшими, но богатыми рыбой озерами в темноте. Особенно эти.

После долгих дождей сухие дорожки превратились в узкие тропки, и Ивану нужно было проявить всю свою осторожность, чтобы не шагнуть в болото. К ним. К тем, кто не знал, что рыбу есть было нельзя.

Иван рыбу не любил. Только ловить, чистить и жарить. Да и то нечасто. И теперь временами жалел об этом.

Он аккуратно ступал, выбирая сухие места. Обходя любую подозрительную кочку. Походный мешок с припасами значительно полегчал с тех пор, как он отправился в путь. Иван старался смотреть только под ноги, а взгляд то и дело соскальзывал в воду. Выцеплял зеленоватые лица с открытыми ртами и белыми глазами, бессмысленно и зловеще уставившиеся в небо.

Рыбу есть было нельзя. Ни бабушке, ни Алешке. Но в рыбацком поселке ее едят почти все, как ни крути. Озера ей кишели. Рыбу жарили, варили, коптили, сушили, продавали. И жили так годами. Поэтому все случившееся было просто неизбежно. Он не знал, что попало в воду и отравило всех ее обитателей. Никто не знал, и скорее всего, уже не узнает. Но ядовитой вода была наверняка. От нее пахло странно. Иван не припоминал ни одного похожего запаха, существующего в природе.

Он шел. Узнавал лица под стеклом воды. Можно было легко представить их экспонатами в музее, чтобы хоть как-то отстраниться. Чтобы не болело сердце. Несмотря на то, что однажды они едва не утащили его к себе, Иван не мог их ненавидеть. Это были его друзья и соседи, не чудовища, не злодеи. С некоторыми из них он вырос, некоторые старели, видя, как он растет. Которых он в каком-то смысле опекал. И в один момент все стали чужими. Как дядя Женя, в чей дом Иван пришел, забеспокоившись, что пару дней не видел пожилого соседа во дворе. Тот сидел за столом и ел рыбу из железного таза. Взял двух окуней в обе руки и откусывал от них по очереди. На лицо налипла чешуя, поблёскивая в такт заторможенно жующих челюстей. Рыбья требуха свисала с бороды, падала на стол.

— Дядь Жень, — тихо позвал Иван, сглотнув ком в горле.
***
Нога соскользнула с кочки. Иван засмотрелся на детское лицо совсем рядом с тропой и потерял осторожность. Людочку он помнил еще квакающим свертком, который принесли из роддома. Он водил Алешу на ее дни рождения. Теперь шестилетняя девчушка застыла в толще воды, и казалось, смотрела не в небо, а на него. И он провалился по пояс в болото. К Людочке.
***
— Дядь Жень…

Мужчина перевел на него отупевший взгляд и поднялся из-за стола. И Иван попятился. Дядя Женя, шаркая, подошел к нему, поглядел, не моргая, прямо и насквозь. Потянулся, схватил Ивана за шею и попытался засунуть полусъеденного вместе с костями окуня ему в рот, размазывая дурно пахнущую кашицу по его щекам, царапая губы рыбьим хребтом. Иван вырвался, отплевываясь.

— Вы чего, дядь Жень?!

Но дядя Женя молчал. Молчал, жевал и снова шаркал к нему. Иван выбежал, захлопнув дверь, вытирая рукавами рот. По дороге за калиткой шла баба Валя, у которой всегда была с собой ириска для Алешки, и тоже шаркала. Изо рта торчал рыбий хвост.

В тот день Иван запер в доме окна и двери и замер. Взял время подумать.
А к вечеру у бабушки тоже остекленели глаза. И, глядя на Лешу, Иван с замиранием сердца почувствовал, что думать уже поздно.
***
Детские руки схватили за штанины и потащили вниз. Иван соскользнул, вырвав пучок травы, и хлебнул ядовитой воды. Сердце пропустило удар. Замерло на короткие секунды, за которые он успел увидеть собственное лицо среди многих других в подводной усыпальнице. Промокший мешок потяжелел, облегчая Людочке работу. Иван задергал ногами, хватаясь за куски земли, пытаясь подтащить себя к близкому и надежному берегу. Но девочка вцепилась крепко, постепенно взбираясь по штанам, топила его своим весом, лезла на спину. Очередная кочка раскрошилась в пальцах. Иван снова хлебнул воды.
***
— Вань. Что с бабулей, Вань? — спрашивал Лёшка, сжавшись комочком на кровати, положив голову брату на колени. Иван гладил его, уставившись в пустоту и молчал. Бабушка сидела без движения в своем любимом углу за столом, и он понимал, что она уже не поднимется. Из безвольно открытого рта капала слюна, глаза смотрели сквозь внуков. Что-то зеленоватое и плотное скапливалось между морщинами и складками, словно густой пот. Лешу это пугало до икоты. Только под сердцем у Ивана он чувствовал себя спокойнее. Брат защитит. Брат что-нибудь придумает. Так всегда было. Когда поваленное бурей дерево перегородило дорогу, Иван без разговоров пошел его пилить и пилил дольше всех. Когда рядом с поселком заметили медведя, он молча взял ружье и пошел в лес. И когда горел дом бабы Вали, Иван первый побежал спасать из огня ее дочь. Алеша навсегда запомнил, как он вышел из клубящейся черной завесы с девушкой на руках, пока остальные тушили. Мокрая рубашка дымилась на высокой фигуре, а на лице не было страха. С тех пор Иван стал для Лёши таким же супергероем, как тот же Железный Человек или Капитан Америка из любимых фильмов. Только настоящий. Он выяснит, что с бабушкой, сделает что-нибудь и она станет прежней.

— Заболела, Леш, — проводя широкой ладонью по худенькой спине, отвечал Иван, стараясь не выдать свою растерянность.
***
Маленькие твердые пальцы больно впивались в кожу под штанами. Иван никогда так остро не ощущал свое одиночество, как во время этой безмолвной борьбы в тишине мертвых болот и озер, нарушаемой только плеском воды. В окружении лесов, молчаливых, почерневших, впитавших отраву забродившей земли, из которых исчез птичий щебет и треск веток под лисьими лапами. Среди еще незатопленных полей с гниющими тушами коров и лошадей. Застывших, словно умерли прямо на ходу, как каркасы восковых фигур. Зеленое полужидкое мясо стекло с них в траву, оголив зубастые рогатые черепа. Даже мухи брезговали кормить этим своих личинок. Впрочем, их и не было. Даже мух.Только трупы. Только безмолвие. Только статуи с разинутыми ртами под водой. Не живые. Не мертвые. Ждущие. Возможно, его. Последнего человека, ходящего по земле. Может, именно его им не хватало для завершения какого-то плана.

Людочка тянула. Карабкалась. Висла на одежде, которая тоже тянула вниз, в водяную могилу. Но у Ивана получалось продвигаться к берегу. Пусть по сантиметру, пусть на дрожащих от напряжения руках, но ближе и ближе. И по злой иронии руки отказались тащить, стоило им добраться до твердой земли. Иван погрузился с головой, чувствуя, как Людочка уцепилась за мешок и повисла на нем. Вода хлынула в нос. Небо задрожало сквозь водную рябь.
***
Поселок опустел одним днем. Иван увидел в окно шаркающую толпу, медленно и целеустремленно идущую в сторону болот. Безмолвную, загипнотизированную. Единственной, кто не шел, была Людочка. Она громко отчаянно плакала, вырывала худенькую руку из сильной папиной ладони. Падала и волоклась по земле, обдирая колени.

Иван выскочил из дома и бросился к ней. Ударил ее отца в затылок, повалив на землю, схватил Людочку поперек туловища и потащил, но никак не мог вырвать маленькое запястье из отцовской руки. Он держал намертво, словно пальцы сковало окоченение, а к Ивану уже тянулись десятки рук. Не люди больше, а настоящие зомби окружили кольцом его и кричащую, бьющуюся Людочку, пытались ухватиться за одежду, лицо, бороду, словно собирались снять с него кожу. Он отбивался одной рукой, взяв девочку под мышку, по-прежнему пытаясь забрать ее у отца. Зомби падали, но не отпускали. А потом Иван увидел Лешку, спускающегося с крыльца. Он медленно волочил ноги, приближаясь к толпе. И Иван обмяк. Людочку вырвали из рук. Кажется, она звала его по имени, а он только и мог, что смотреть на брата, вперившего в Ивана невидящий взгляд.

Иван рванулся, вывернулся из куртки, сбросив ее вместе с нападавшими, кулаками разорвал кольцо и побежал к Леше. Схватил брата под мышки и занес домой, заперев дверь. Мимо бабушки, покрывшейся слизью, теряющей человеческий облик, похожей на плавящуюся свечу. В единственную комнату, где чувствовал себя в безопасности.
***
Иван захлебывался. Тонкие ручки обвили шею. Небо заволакивало чернотой.

“Давай. Давай, ползи! Ради Лешки!” — прозвучал в голове собственный рык, и тут же Иван почувствовал, что коснулся ногами дна.

Он схватил за запястья холодные руки и вывернул. Хруст маленьких косточек прошел сквозь ладони. Он оттолкнулся от дна изо всех сил и упал грудью на берег. Пополз вперед, боясь, что снова вцепятся, снова потащат. Выкашливая воду до рвоты. Когда горло вытолкнуло последний “холостой” спазм, Иван упал лицом в пыль и бессильно ударил кулаком по земле.

— Люда, Людочка, прости. Прости, — шептал он.
***
Иван поил Алешу кипяченой водой из колодца, надеясь, что хоть раз мальчик ее проглотит. Но вода вытекала из открытого рта. Челюсть не жевала ни хлеб, ни колбасу, ни любимые ириски. Иван купал его в шампуне по три раза в день, смывая выступавшую на коже слизь. Тер детские щеки, которые он так часто целовал, и Лешка брыкался и хохотал из-за щекочущей его бороды. Пытался вернуть им румянец, но под бледной кожей все четче проступали зеленоватые сосуды. В первый день заточения Иван не закрывал в комнате окна, чтобы выветрить вонь от бесформенной кучи мяса и слизи, в которую превратилась бабушка. Подслеповатый глаз, сползший по плывущей плоти к полу, бросил на него последний взгляд, когда Иван пришел с лопатой для снега и, содрогаясь, собрал разваливающиеся куски в мешок. Он закопал ее во дворе, но горевать не мог: все его мысли занимал онемевший Лешка, запертый в комнате, пока Иван уходил в поселок. Обходил дома, некоторые – по два раза, когда ему казалось, что в первый визит он мог что-то пропустить. Вдруг кто-то остался и нуждается в помощи. Спустился в погреб, например, а выйти не может, или боится. Мальчик все так же порывался уйти. Присоединиться к остальным в мелких озерцах, между зловонными топями. На суше он умирал. Плавился. Гораздо медленнее, чем бабушка, видимо, потому что был моложе и крепче. Русые волосы, так похожие на мамины, слипались потемневшими прядями и сползали с черепа. Он оставлял за собой склизкие лужицы, когда бесцельно бродил по комнате. И все же Иван обнимал его. Прижимался ухом к впалой груди, надеясь, что внутри стукнет сердце. Но внутри Алеши царила тишина. Тишина была везде.
***
Около вечера Иван достиг поселка. Дом встретил его распахнутой дверью. Больше не было смысла ее запирать.

Он сбросил мокрый мешок на пол в кухне и повалился на стул. Его мутило. Он так устал, обходя ближайшие деревни, стуча в двери, заглядывая во дворы. Безлюдные, тихие, словно никто никогда там не жил. Такие же, как и его поселок. То же хлопанье незапертых дверей. Те же “растаявшие” козы и овцы. Мир без людей. Он никому не был нужен. Он был бесполезен. Что толку от супергероя, которому некого спасать. И казалось, не дверные петли жалобно скулят на ветру, а у него внутри ноет и плачет. От безмолвия кругом, от пустоты, от вида высохших на половицах зеленых луж.

В такой же луже Иван увидел однажды Алешу. Худенькие ножки влипли в дощатый пол, превратившись в мутное зеленоватое желе. Слизь сожрала его до острых коленок. Он повернулся к Ивану. Кожа свисала с него, будто лицо срезали с кого-то другого и надели на Лешу. В заплывших гноем глазах мелькнула жизнь. Он поднял руку, вялую, как у глубокого старика, и протянул к брату.
***
Иван поднялся, держась за стол. Снял с плиты ведро с кипяченой водой и медленно пошел к ванной. Такое тяжелое, что поднять его на бортик он смог только двумя руками. Наклонил медленно, аккуратно, пока вода не полилась из трясущегося ведра, разбавляя ту, что частично испарилась, пока его не было. Со дна на него смотрел Лешка, покрывшийся зеленоватой рябью. Ивану хотелось думать, что на него. Кожаная маска парила над лицом, двигалась вместе с водой, и иногда поворачивалась так, что в ней можно было рассмотреть родные черты.

Иван склонился над водой, чтобы поймать этот момент. Снова увидеть Лешку. Маленького, любимого. Своего. Как хотелось коснуться. Как хотелось прижать.

Сквозь горячую пелену слез Лешка протянул к нему руки. Такие ласковые. Такие сильные...

Автор: Анна Елькова
Оригинальная публикация ВК

Некого спасать Авторский рассказ, Мистика, CreepyStory, Драма, Длиннопост
Показать полностью 1
[моё] Авторский рассказ Мистика CreepyStory Драма Длиннопост
21
Отличная работа, все прочитано!