Можно писать по абзацу в день, можно - по слову. Главное - не останавливаться. Первая часть здесь. Скоро будет продолжение.

Макс сидел на полу комнаты, уткнувшись в белую стену. Свой собственный мир без стыда и страха. Только здесь он мог быть самим собой. В наушниках долбило техно, которое заставляло мозги выворачиваться наизнанку. И вот он уже летел над пыльным Нью-Йорком. Внизу переливались огни зданий, машин и чужих мобильных телефонов. Впереди – бескрайний горизонт.Когда он только переехал в эту маленькую комнату на окраине города, казалось, что теперь жизнь в его власти. Никому ничего не нужно объяснять, оправдываться и подчиняться. 25 лет в однокомнатной квартире с престарелыми родителями – внушительный срок для того, чтобы захотеть жить отдельно даже в десяти квадратных метрах. А он был согласен на картонную коробку.
В маленькой пещере было по-мужски пусто: матрас, холодильник, компьютер, стол, старый комод и настольная лампа. Этого вполне хватало для нормального существования. Идеальный собственный мир: ни статуэток, ни маминого сервиза. В углу свалка грязных вещей, отправляющихся в стирку, в лучшем случае, раз в две недели. Безупречно.
В первую же ночёвку, чтобы не бояться засыпать в одиночестве, он врубил на полную старое кантри 60-х годов. Рэй Чарльз мягко затянул свою колыбельную. На душе стало спокойно и легко. Макс ровно двадцать минут летал над фермами и лугами, а потом его разбудил жестокий стук в дверь и громкий крик соседей по лестничной клетке. «Боже, храни наушники». Дальше своей головы он больше не улетал.
**
«Кто и зачем придумал выходные?» Макс медленно топал в сторону серой пятиэтажки с трещиной во всю стену. Наверное, он бы никогда не выходил из комнаты, если бы не две существенные причины: работа и восьмилетний Даня. Работа, чтобы были деньги. А маленький племянник – единственный человек, ради которого хотелось оставаться в этой реальности.
Каждую субботу весь день он проводил в квартире сестры, пока та со своим мужем-дебилом уходила в неизвестном направлении. По правде сказать, ему было плевать, куда именно.
«Дядя Макс», - вылетел ему навстречу Данил и крепко обнял за правую ногу.
«Привет, дружок!»
Две серые тени, не удосужившись даже сказать «привет», проползли в сторону двери и исчезли, как будто их никогда не было.
Макс с Даней сидели на холодном обшарпанном полу и собирали паззл, состоящий и тысячи деталей. Последние несколько месяцев они именно так проводили свои вечера, поскольку раз в две недели непонимающая сестра решала прибраться в детской и нещадно разрушала плоды субботних трудов. Но они не отчаивались, а просто начинали заново.
На самом деле, темное холодное помещение было больше похоже на комнату в психбольнице. Безнадега выглядит именно так. Грязные засаленные шторы, кусками оторванные обои, на стенах как попало висят Данины рисунки, а если провести рукой по ободранному полу, она станет колючей и похожей на ежа. Здесь хотелось сходить с ума или умирать, но уж точно не превращаться во взрослого человека. А Даня рос замечательным добрым парнем, не похожим ни на кого из безликого семейства. Как будто не было ни пугающе дурной комнаты, которую приходилось называть домом, ни вечно кричащей матери с амебным отцом.
Макс всегда удивлялся этому. Как можно оставаться нормальным и не втягиваться в это мерзкую зыбучую трясину? «Возможно, потому, что это ребенок», - подумал он, пытаясь прикрепить кусок паззла, который никак не подходил. Но нет, озлобленные дети есть, Макс их видел. Они ленивые, агрессивные, завистливые – зеркало своих узколобых родителей. А напротив сидит парень, уже в сто первый раз собирает мозаику из тысячи кусков и продолжает улыбаться. «Нет, Даня не такой. Но почему?»
Максим не знал, с чего начать разговор. Просто молчать с этим маленьким человеком было уже хорошо. Он соединил двенадцать кусков, из которых получилось маленькое облако, и аккуратно положил в левый верхний угол будущей картины.
«Как у мамы дела?» - осторожно начал разговор Макс.
«Да никак. Работу найти не может, сидит все время на кухне и смотрит в окно. На папу сегодня накричала», - без эмоций сказал Данил.
«А в школе как?»
Даня вздохнул. «Никак. Уроков много. Дерусь с пацанами. Наверное, я им не нравлюсь. Мама ругается, но мне все равно»
Макс очень внимательно посмотрел на племянника. «Дань, а почему тебе все равно? Это же мама».
«А потому что, когда она кричит, меня здесь уже нет?»
«То есть?» - он отложил мозаику и придвинулся ближе.
«Ну, я как бы улетаю. Выключаю уши и представляю, что проснулся в деревне у бабушки, или что гуляю около реки. А потом включаюсь, а мама уже не кричит. Я так часто делаю. Мне так лучше, - Даня задумался. – Дядя Макс, понимаешь, вот закрыли меня в туалете для девочек, все вокруг смеются. А я взял и улетел бегать в парк. И сразу не страшно».
Макс наконец понял, чем они с Даней так похожи.
«Послушай, но они ведь видят, что ты «улетаешь». Они же смеются над тобой? Ты понимаешь, почему? А если тебе, ну, не знаю, спеть захочется во время полета, что ты будешь делать?»
«Спою».
«Но все же будут на тебя смотреть?!» - не унимался Макс.
«Пускай смотрят. Я же на них смотрю».
Металлическая дверь в коридоре с привычным грохотом хлопнула. Стены задребезжали, тени проплыли в кухню.
«Родители пришли», - не отрываясь от мозаики произнес Даня.
Макс вышел из подъезда и медленно двинулся по темноте в сторону своей пещеры. Ему казалось, что на улице нет ни одного живого существа. Он прошел через детскую площадку и тихонько запел. Ему впервые было плевать, что о нем подумают окружающие, если они вообще есть. В голове крутилась Данина фраза: «Пускай смотрят. Я же на них смотрю».