Однажды в 10 классе задали сочинение по Преступлению и наказанию — "Письмо Раскольникову из XXI века", а так как у нас с учителем была своеобразная ‘гонка’, то я и решил сделать всё по красоте. Вот так и родился такой гомункул из всяких цитат из любимых мною фильмов/игр с небольшими отсылками на само произведение. Мало ли, кого заинтересует, может, выскажитесь, вышло ли повыпендриваться у меня.
P.S. — версии с исправленными ошибами у меня нет, так что могут встречаться, а за сочинение поставили 4/4👌🏻
—
Воскресенье. Год минул с того момента, как я переступил через принципы, что сдерживали меня в породе рядовых полудурков, возомнивших себя чем-то вроде ‘высших существ’, чему не возникает желания перечить. И вот я здесь — в заточении сырой кирпичной кладки и чугунного кружева, по соседству с отбросами, добытыми с самых обречённых улиц этого города. С каждым днём в этой колыбели уродства, будущее кажется всё мрачнее, когда прошлое, со всей его грязью — сияет всё ярче. И с каждым днём мне всё тягостнее возвращаться к той ночи.
Вспоминать — точно собирать разбитое зеркало: осколки режут руки, а отражение дробится. Так можно сойти с ума. Или же обрести истинную свободу.
Воскресенье. И очередная зимняя ночь с её незаменимыми атрибутами. Снег валил с такой силой, что казалось, будто сами небеса готовы были снизойти на землю, а все те семейки — сладкоголосые лжецы, что презирали друг друга буквально мгновения назад — разбежались по своим норам, в предвкушении торжества лицемерия, прикрываемого подкупающим заголовком. И казалось, будто только я скитался по этому городу, умирающему от бешенства, где улицы являлись не более чем продолжением сточных канав, заполненных кровью невинных. И это я познал на собственной опыте.
Лучшей площадки для демонстрации моей теории было уже не найти. Оставалось лишь отыскать статиста, готового отыграть скромную роль на моём бенефисе. И вот, спустя бесчисленное количество однотипных переулков, перед моими глазами возник силуэт, походивший на женский. Но что могло побудить девушку скитаться по злачным закоулкам города в такое время? Неужели то же, что и меня? Но зловоние блуда и порочной совести, исходящее с противоположной стороны улицы, довольно быстро расставило всё на свои места. Пожалуй, лишить человека такого существования для достижения благих намерений — лучшее, что я мог бы предложить. Всё же — тварь ли я дрожащая или право имею?
Если Господь и наблюдал за нами в тот момент — он предпочёл не вмешиваться.
Сжимая самодельную заточку, спрятанную в кармане обветшалого пальто, я направлялся к ней, подходя всё ближе, пытаясь обдумать каждое последующее своё действие. Внезапно, её взгляд устремился в мою сторону, и я смог рассмотреть эту особу внимательнее. Это была девушка лет двадцати пяти с довольно выразительными чертами лица, но абсолютно угасшим взором, что придавало её внешности отталкивающее сходство с покойником. Видимо, занимаемая ею ‘должность’ оставляла шрамы на её душе в течение долгих лет. Настолько глубокие, что я было собрался развернуться и уйти, оставив в покое это немощное создание.
Но не прошло и минуты, как она переменилась в лице и потянулась за чем-то в сумке. Видимо, обнаружив во мне что-то знакомое, напоминающее ей о не самых благородных клиентах, и не подозревая о том, в каких услугах нуждался я. Дуло её карманного револьвера смотрело мне в лицо. И я ответил любезностью на любезность.
Два выстрела, прозвучавшие, словно гром среди ясного неба. Свист пули близ головы и предательская осечка. Возможно, единственный раз за всю жизнь, когда мне повезло больше, чем кому-либо ещё. Чего нельзя было сказать о ней. Снег подле её тела начал приобретать оттенки алого, напоминая какое-то подобие алтаря для жертвоприношений. А капли крови с моего ножа бойко колотили по асфальту, вступая в идеальную гармонию с моим сердцебиением.
Повернуться и уйти, скрыться из города — это было бы самым мудрым решением. Но я не мог отойти и на шаг от бездыханного тела, которое ещё сжимало в руке своего карманного предателя. А может не хотел?
Звуки выстрелов оглушили меня, но они не смогли заглушить её предсмертные стоны. И даже позднее, когда всё прекратилось, я отчётливо их слышал, словно её мучениям не было конца. А эти глаза — они другие, не такие, какими были всего несколько мгновений назад. В них прослеживалось желание выжить, несмотря на все пережитые страдания. Видимо, так оно неизменно и выходит.
Вот и эндшпиль. Я доказал себе, что достоин стоять выше этих дрожащих тварей. Осталась лишь самая малость и моя теория будет окончательно доказана. Но почему же я еле стою на ногах? Зачем проявляю жалость к одной из них? Это проявление откровенной слабости, не позволительной таким, как мы.
Ни за что! Невинная кровь не придаёт превосходства над остальными. Это противоестественно. Я уже так давно миновал черту невозврата, что было начал забывать, как она выглядит. Я было начал забывать, кем являлся сам.
‘Отродье торчка и потаскухи’ — вот оно, имя, с которым мне приходилось мириться в детские годы. Всё нажитое уходило на выпивку, а то немногое, что оставалось — присуждалось старшему брату. А что насчёт меня? Ну что же, если не считать следы побоев, то можно утверждать с долей уверенности, что у меня были вполне подходящие условия для выживания: объедки со стола; обноски, оставшиеся после горячо мною любимого брата; грамота, изученная благодаря немногим оставшимся у нас книгам — вот, кем я являлся, пока не осознал, что настала пора мне самому отвечать за себя.
Так я и исчез, забрав дрянное пальто брата и прозвище, заменившее мне имя. Всё остальное я добывал единственно доступным мне методом — воровством. Пока однажды мне в голову не пришла идея — простая незначительная мысль, которая могла изменить всё. Это и привело меня сюда — в закоулки этого испорченного города на Рождество, в надежде на избавление от собственных проблем. И именно это побудило меня на лишение чужой жизни.
Я наконец осознал причину моей жалости к этой девушке — мы оба стали заложниками ситуаций, в которых оказались. Оба желали одного — начать жить, а не выживать, обрести истинную свободу, хотя отчётливо понимали, что это несбыточная роскошь для таких, как мы.
В своей теории я не учёл самого главного — за любое преступление человек понесёт неминуемое наказание. Если и не физическое, то духовное. Это и держало меня здесь — я устал убегать, зная, что схожу с ума. Именно поэтому, едва различив вдали рёв полицейской сирены, я не тронулся с места.
Воскресенье. Год минул с того момента, как я осознал, что тюремные стены ничуть не отличаются от родных стен семейного пристанища. Вот уж действительно — "чувствуйте себя как дома". Похоже, жизни полные нищеты, нищетой и оканчиваются.
Порой мне удаётся заставить себя поверить, что ничего не происходило на прошлое Рождество, но такого рода сеансы дают весьма кратковременный эффект — эти предсмертные стоны и леденящий душу взгляд неизменно всплывают в моей памяти, не давая мне покоя все эти месяцы. Душевная боль всегда наступает внезапно. В отличие от физической боли, к ней нельзя подготовиться или привыкнуть — она накрывает тебя с головой, и далеко не каждый в состоянии от неё оправиться.
Интересно, возможно ли, что она обрела истинную свободу? Это бы хоть немного облегчило груз вины, лежащий на мне.
Счастливого конца не будет — это было известно мною ещё в детстве. Но он уже давно не был мне нужен. Всё, о чём я мечтал —это очищение, избавление от собственных прегрешений. Именно поэтому я решил не оставлять карманного приспешника той девушки городским ищейкам.
Протащить его сюда было более чем незамысловато. Благо, в пальтишке, позаимствованном у моего брата, были заботливо предусмотрены карманы с двойным дном, наличие которых работники этого злачного заведения не соизволили проверить. И вот, спустя длительные месяцы раздумий, я таки решился.
Рука дрожит, будто во мне ещё остаётся желание выжить, несмотря на все пережитые терзания. Действительно, так оно неизменно и выходит.
Меня одолел страх. Последний раз в жизни.
