Автор: Пилот Шевчук

Взято здесь: https://proza.ru/2016/03/08/2009

Предыдущие посты: #1 #2 #3 #4 #5 #6 #7

«КОМАНДИРОВКА»

«О ПОЛЬЗЕ ДИЕТИЧЕСКОГО ПИТАНИЯ» + «СЕБЕ ДЛЯ ПАМЯТИ» (Что возили)

«БЫЧКИ В ТОМАТЕ» + «СТАРЫЙ БОРТМЕХАНИК» + « БЕЗ ТОПЛИВА»

«ЭКИПАЖ»

«КОЛВАТО»

Господи, до чего надоел этот холод! Уже который день стоят морозы за тридцать градусов. Зима в этом году суровая. Хотя, чего говорить, север он и есть север. Половина третьего дня. Интересно, половина третьего дня, а на улице давно уже ночь. В декабре очень короткие дни. Поэтому ночь. Сказка абсурда.

С утра мы уже полетали вокруг Печоры. Таскали подвески на ближайшие буровые с площадки Белый-Ю. Я уже думал, что на этом закончим. Но тут ПДСП обрадовало: «21031-ый, вам работёнка подвернулась. Сходите за мясом на Колвато». Вот спасибо, благодетели. Ну, делать нечего, работа есть работа. Надо лететь. Посмотрели погоду. Слава богу, хоть с погодой повезло. Ночная погода есть. По всем площадям 450 на 4000. Это означает, что по прогнозу нижняя кромка облаков 450 метров, а видимость 4000 метров. Это и есть минимум ночь ОПВП (особые правила визуальных полётов). А фактическая погода хорошая. И у нас, в Печоре, и на запасных аэродромах в Инте и Усинске. Да и так видно, на чёрном бархате неба рассыпаны холодные северные звёзды и во всю ширь небес сияет наше любимое «коми-солнце» - Луна.

Пока принимал решение на вылет, разбирались с бумагами, автобус подвозил нас на стоянку, вертолёт уже заправили. Заправка полная- 9,5 тонн.

Запустились, выруливаем. На исполнительном старте, т.е. уже на ВПП, после контрольного висения, поставил вертолёт на полосу. В свете посадочных фар видна хорошо укатанная взлётная полоса. По бокам тускло горят желтоватые боковые огни. «Ручку» толкнул мягко от себя и вертолёт, плавно набирая скорость, начал разгон. Штурман отсчитывает цифры набора скорости. Лёгкое движение ручки и «шаг-газа» и машина, звеня турбинами, с рокочущим посвистыванием лопастей уходит в промёрзшее ночное небо.

Взлетели. Позади остались огни аэродрома и города. Забрались на высоту семьсот метров и поехали на Колвато. Погода отличная. Далеко внизу заснеженные болота и чёрные леса. В призрачном лунном свете всё кажется каким-то нереальным. Над головой пунктирный круг контурных огней лопастей несущего винта, высоко-высоко мерцающие льдинки звёзд, а справа за бортом висит над горизонтом огромная луна, поглядывая на нас с холодным любопытством. Если оглянуться в блистер, видно, как за лопастями вертолёта тянется морозный след, различимый даже во мраке ночи.

До этого Колвато от Печоры по прямой 280 км. На карте он правильно называется Колваты. Недалеко от озера с таким названием находится маленький аэродром для самолётов АН-2, рядом несколько домиков, длинные сараи и кораль для загона оленей. Всё это вместе называется «забойный пункт». Ничего себе название!? Фабрика смерти для бедных олешек. Но, поскольку люди хотят есть, то ничего с этим не поделаешь.

Летим на север, северо-восток от Печоры. Ехать примерно полтора часа. В кабине бодрящая прохлада, если не сказать грубей. Красный подсвет приборов тускло освещает лица экипажа. Машина плотно сидит в морозном воздухе и убаюкивающий гул турбин, и рокот лопастей начинает нагонять дремоту.

Прошли двести километров. Впереди показались огни. Это большое село Адзьвавом. Оно стоит на берегу реки Уса. В темноте ночи река кажется светло-серой лентой посреди чёрного-чёрного леса.

Тёплые огоньки Адзьвавома проплыли над нами. Справа осталось устье реки Адзьва. На ней стоит следующая точка нашего маршрута, село Харута. От неё мы подвернём на север, а там и до Колваты рукой подать, всего каких-то семьдесят километров.

Сквозь лобовые стёкла кабины неторопливо, всё-таки высота семьсот метров, приближаются огоньки Харуты. Приятно ощущать, что среди застылой бескрайней тундры, среди снегов и морозов за этими огоньками в окошках теплится жизнь.

Интересно, заслышав рокот вертолёта, подумают ли они о нас. А может за делами и разговорами, глядя в темноту окон и не обратят внимания на какой-то гул и рокот, доносящийся с небес.

Вертолёт, упрямо перемалывая винтами морозную темень, идёт на север. Север, север, на него веками указывала Полярная звезда, вернейший ориентир ночного неба. Она должна быть строго по курсу. Не понял?! Нет никакой Полярной звезды, вообще нет никаких звёзд, и лунный свет куда-то исчез. За стёклами кабины мгла. Мы с разгону въехали в какую-то стену. Включил и чуть выпустил фары – вокруг беснуется снежная круговерть. Когда читал прогнозы, я обратил внимание, что ожидается ухудшение погоды по Нарьянмарским, Варандейским площадям, но это далеко на запад и на север, и по времени эта бяка не должна была сюда дойти, её ожидали здесь часа через четыре-пять. Но прогноз прогнозом, а в небесной канцелярии свои порядки.

В общем, подарочек экипажу, чтобы жизнь малиной не казалась. Ладно, на Колвато есть ОПРС (отдельная приводная радиостанция), она стоит не в створе полосы, а в сторонке немного, но кой какую помощь нам окажет.

Зайдём на полосу по упрощённой схеме, только бы видимость в снегу не упала до неприличия. Лететь осталось всего ничего. Снижаемся, вышли на привод (ОПРС) и строим маневр для захода на посадку. Вертолёт ощутимо потряхивает. Вышли на посадочную прямую. Карта перед посадкой прочитана, выполнена, сейчас всё внимание на приборы. Они, мои родные, красноглазенькие, и помогут мне в этой кутерьме зайти на посадку.

Голос штурмана: «Командир, гаси скорость, полоса короткая, подходим, снижайся!». Краем глаза вижу, как штурман, почти лёжа на полу своей кабины, что-то высматривает через нижние стёкла. Интересно, что он там видит, и видит ли что-нибудь?

Крик штурмана: «Саня, вижу оленью тропу, она идёт влево, к торцу посадочной полосы! Влево пять, скорость сто, высота пятьдесят!». Ещё чуть-чуть снижаю скорость и доворачиваю влево. Из снежных вихрей наплывают тусклые огоньки полосы. Всё-всё, я уже вцепился глазами за землю, всё нормально, хорошо идём и по курсу и по высоте. Фары не включать или только, чтобы светили точно под вертолёт. А то в световом экране от фар потеряю землю. Ещё чуть-чуть подгасим скорость, и голос Ивана в наушниках уверенно отсчитывает высоту: «Пять метров, три, два, один, касание!». Всем своим существом чувствую, как основные колёса коснулись заснеженной полосы, плавно опускаю нос вертолёта, и машина замедляется на пробеге. Мы на земле! На земле то на земле, но мы стоим посреди полосы. Примерно от её середины вправо ведёт короткая рулёжная дорожка. На неё я съехал, а дальше надо подкатить поближе к сараю (холодному складу) из которого будем загружаться олениной. Бортрадист выскочил из вертолёта, и сгибаясь под бешеным потоком от несущего винта, показывает сколько ещё прорулить, чтобы как можно ближе стать к складу (чем дальше встанешь, тем дольше будут грузить, таская тяжеленные туши), но при этом не наехать на этот сарай, при развороте не зацепиться за него хвостовым винтом, да и не срубить лопастями столб с фонарём, стоящий рядом со складом. Случаи уже были.

У-у-ф-ф-ф! Развернулись, стали, как надо, ничего не зацепили, не раздавили, не срубили. Охлаждаем двигатели, запускаем вспомогательную силовую установку (ВСУ), открыли створки. Выключились. Можно начинать погрузку.

Торопим мужиков, которые грузят вертолёт, таская туши. Погода сильно ухудшилась, метёт уже довольно весело. Снег кружит вокруг вертолёта, залетая в открытые створки и двери грузовой кабины. Грузчики таскают оленьи туши от склада, выстраивая целую стену из них в грузовой кабине. У передних дверей, поперёк грузовой кабины натянута толстая сетка, чтобы груз не сдвинулся вперёд. Когда закончим погрузку, такая же сетка будет натянута у задних дверей, чтобы груз не пополз назад. На трапах стоит изрядно озябший второй пилот, считая оленьи туши. Время от времени его подменяет бортрадист, чтобы второй пилот окончательно не околел.

Я иногда хожу в помещение погреться. В небольшой комнатке печка потрескивает, на столе чай, хлеб. После лютого холода, когда вваливаешься в тепло, смесь запахов курева, перегара, заиндевевших унтов, мокрых малиц и остатков еды на столе, образует такое амбре, что хоть топор вешай. Грузчики устают, им тоже надо передохнуть. Как ни торопились, но пока загрузили семь тонн оленины, прошло почти два часа.

Наконец-то погрузка закончена. Створки закрыты, сетки закреплены, туши сосчитаны. Можно запускаться. А метель разгулялась не на шутку.

Двигатели запущены, прогреты, системы проверены. Сквозь наушники слышен свист воздуха, идущего из открытых лент перепуска. Надо хоть чуть-чуть прогреть кабину, а то вертолёт изрядно застыл, пока мы грузились, несмотря на запущенную ВСУ и включённую электропечку в пилотской кабине. При таких холодах эта печка даёт скорее моральный сугрев, чем физический.

Ну, поехали, с Богом! Наша «ласточка» медленно выползает на взлётную полосу. В вихрях снега, поднятых несущим винтом, еле-еле видны боковые огоньки полосы. Посадочные фары светят точно под вертолёт. Вперёд светить бесполезно. Я проруливаю вперёд по курсу взлёта, разворачиваю машину на 180 градусов и возвращаюсь к тому месту на полосе, откуда начинал рулить. Теперь на заснеженной полосе осталась колея, два широких следа от основных колёс шасси. Они мне и будут ориентиром при взлёте в этой бешено крутящейся белизне, чтобы я не потерял землю. Прочитана карта контрольных проверок перед взлётом.

Машина тяжело загружена, полётный вес у нас почти 42,5 тонны, поэтому взлетать будем по- самолётному (с разбегом).

Вертолёт плавно зависает. В открытый с моей стороны левый блистер я вижу колею от колёс, которую сам же и проложил. Морозный воздух со снегом бьёт по щеке, выжимая слезу из глаз, но если блистер не открыть, а он заиндевел и сильно искажает видимость земли, я могу её не увидеть.

Повисели, вертолёт плавно поставил на землю, взгляд переносим вперёд и начинаем разгон. Блистер закрыл, теперь всё внимание на след от колёс на полосе и на приборы. Машина бежит по полосе, прошли «трясучку», винт перешёл на косую обдувку, направление на взлёте выдерживаю по курсовому прибору и своей же колее. Снежный вихрь отстал, штурман читает скорость: «Скорость пятьдесят, шестьдесят, семьдесят…» Лёгкое движение «шаг-газом», и вот на моей левой руке повисли сорок с лишним тонн грохочущего и свистящего железа, фаршированного промороженной до каменного состояния оленины. Ничего себе, бутерброд!

Взлетели. Фары выключены, идём устойчиво в наборе высоты до 750 метров. Забрались на верхотуру, курс на Усинск, потихоньку едем. От Колваты до Усинска по прямой 190 км. Примерно 55 минут полёта. Судя по тому, где мы встретились с плохой погодой по пути на Колвато, и время, которое у нас заняла погрузка, а также скорость, с которой смещается эта «бяка», мы должны выскочить из неё километров за сорок до Усинска.

В кабине немного потеплело. И печка работает и ленты перепуска шумят, а может это я разогрелся при взлёте, но обстановка в кабине уже значительно более комфортная. Не Африка конечно, но жить можно!

Расчёт оказался верным. Стена непогоды обрывается неожиданно, и мы выскакиваем в подлунный мир. Красота!!! Звёздочки на небе сияют, Полярная звезда там, где и должна быть. А впереди слева, как самодовольный жирный блин, ухмыляется Луна.

Вот и показался Усинск. Хорошо видны огни в домах, на западе от города мерцают огни аэродрома. От Усинска мы подвернём на юг, и до Печоры останется около ста километров. Передал управление второму пилоту, поудобнее откинулся в кресле, теперь можно немного полентяйничать. Это мои самые любимые минуты. Погода, то что надо, топлива хватает, на борту порядок, связи имеем, катайся, не хочу! Сижу, бездельничаю, любуюсь красотой северной зимней ночи.

В наушниках слышен голос радиста, он берёт погоду Печоры. Штурман докладывает рубеж, мы переходим на связь от диспетчеров Усинска к нашим, Печорским. Они нас словно передают друг другу, с рук на руки.

Далеко-далеко на горизонте забрезжили огоньки. Они сначала кажутся маленькими, робкими, словно светлячок в ночи. В этой холодной бескрайней ночи. Но вертолёт упорно поглощает километры простора, и огоньки становятся всё ярче, их всё больше, и они, наконец, разрастаются в обширное световое пятно. В этом пятне уже просматриваются линии. Это улицы Печоры и её переулки. Справа, внизу видны огоньки посёлков Путеец и Луговой. Над заснеженной рекой застыли ажурные конструкции железнодорожного моста.

Заход визуальный, мы снижаемся с прямой. Движки облегчённо переходят на меньшую мощность, и тяжёлый МИ-6, посвистывая лопастями, идёт к земле. Всё, как в песне: « Хорошо из студёного моря возвращаться к родным берегам. Даже к нашим неласковым зорям, к нашим вечным полярным снегам!». Только у нас не из студёного моря, а из студёного неба. Но всё равно, хорошо!

Фары выпущены в посадочное положение. Их яркие лучи бегут большими световыми пятнами по земле. В их призрачном свете мелькают чёрные деревья, огни подхода.

А вот и зелёные огни порога ВПП. Голос штурмана в наушниках: « На курсе, скорость сто, высота двадцать, скорость семьдесят, высота десять, скорость шестьдесят, высота пять, высота три, метр, 21031, посадка!».

Покатились, покатились, по полосе к своей родимой пятой рулёжной дорожке. Освободили полосу, и на стоянку: «-по указанию встречающих!».

«Встречающие» - это техник, который машет нам рукой. Чтоб не слепить его, выключаю и убираю фары. Последние метры руления, и мы дома. Скрип тормозов, движки на малый газ и охлаждаемся две минуты. Всё, двигатели выключены, винт остановлен, послеполётный разбор проведён, уже подгоняют к борту огромный рефрижератор. Теперь он примет наш груз, но это уже не наша забота. Правда, второй пилот ещё останется, пока весь груз не снимут с борта и счёт не сойдётся. Сколько олешек улетело с Колвато, столько и должно прилететь в Печору. А как же! Как говорил дедушка Ленин: «Социализм – это учёт». Хотя можно и, как в «Мимино»: «Эй, Валико! Баранов было десять, а не девять. Так это с тобой десять. Вах! Это со мной десять». Слава богу, у нас все «бараны» сошлись.

А мы бредём по заснеженному аэродрому, и наши тени в лунном свете кажутся какими-то несуразными. Может к полуночи в Печору с севера подойдёт плохая погода, а может и завтра.

Но это будет только завтра…..

«АВАРИЯ»

За всё, что происходит на борту воздушного судна, в полёте и на земле, отвечает командир. И это правильно. Да, потом разберутся комиссии, напишут бумаги, раздадут всем сестрам по серьгам, сделают выводы, укажут на будущее, чтобы впредь никто, не дай бог, и т.д. и т.п.

Комиссии комиссиями, а самый главный разбор-с самим собой! Как ни крути, но себе- то я отдаю отчёт, что всё началось с моей самонадеянности. В то время мой постоянный второй пилот ушёл из экипажа. Его вводили в командиры вертолёта, с чем я его и поздравил, и пожелал всего самого-самого. И тут наш дорогой комэск говорит мне: « Саня, дам я тебе в экипаж одного лётчика. Он проблемный. Многие командиры с ним летали, есть много замечаний, но надо работать с тем, кто есть, присмотрись, может у тебя получится. У тебя и штурмана классные, и экипаж хороший, слётанный. Даст бог, справитесь!».

Я знал, о ком он говорит. Назовём его Юра. Он мой земляк, тоже с Украины, город Кременчуг. Лет на шесть моложе меня. Я слышал отзывы о нём других командиров, но пока это меня напрямую не касалось, до поры до времени не обращал на это внимание. Мало ли что там происходит в других экипажах, тут своих проблем по работе хватает. Не до того!

А напрасно я не прислушался к советам коллег: «Саня, ты, смотри, повнимательнее!». Недооценил я опасность, Макаренко доморощенный! Подумалось: « А, может, слетаемся, может чего-то не так делали, вот и не нашли общего языка».

Начали летать вместе. Стал внимательно наблюдать за новым членом экипажа. Интересная картина вырисовывается. Когда люди поступают в лётное училище, в процессе обучения, обнаруживается деление на три условных градации: отмороженные романтики авиации (вроде меня - быть лётчиком и только лётчиком); лишь бы армию пересидеть, в то время в училище была настоящая военная подготовка, при выпуске присваивалось офицерское звание; и третья категория - лишь бы до пенсии долетать. А чего, отлетал 12,5 лет при условии год за два- и свободен! Хорошая пенсия есть, возраст ещё только к тридцати пяти подходит, впереди ещё вся жизнь, гуляй- не хочу!

Вот этот был из этой, третьей категории. В армии до училища отслужил, а поступил в него, потому что сам из Кременчуга, есть связи, местный, каждую субботу-воскресенье дома, работа лётчика денежная, и до пенсии не- долго пахать. Плюс ещё особенности характера. Положишь - лежит, посадишь - сидит, поставишь - стоит, никакой инициативы. Может целый день просидеть в правом пилотском кресле и не взяться за «ручку». Передашь управление, возьмёт. А сам, ни-ни! Главный девиз в жизни: «Наше дело правое - не мешать левому». Три дня нет погоды, три дня будет спать по 24 часа в сутки, только попросит принести булочку с ужина. Я сначала пытался объяснять, показывать, рассказывать. Напрасно. Мне бы, дурачку, раньше сделать выводы и отказаться летать с ним, но всё надеялся, а вдруг?! Может, я чего-то не так делаю, не могу достучаться. Теперь то, я понимаю, что некуда было стучаться.

А чёрт уже караулил поблизости, чтобы наказать меня за мою самонадеянность. Заказчик «ВМК» дал заявку на работу. Мы базировались на Возее-51. Надо было с берега, от реки, забрать подвеску дров (короткие брёвна). Вес около пяти тонн. Жарко, подвеска тяжёлая, площадка плохая. В смысле, высокие препятствия вокруг, места для маневра мало. Огромный МИ-6 на этой площадке, как слон в посудной лавке. Слева от меня река, висим над самым урезом воды. Обороты падают, чтобы взлететь, надо чуть отойти вправо и назад. Я так и сказал экипажу: «Отойдём вправо, назад по берегу, положим груз, раскрутим обороты и будем взлетать с разгоном по берегу, с отворотом влево, на реку!».

Вот тут, как командир я и дал слабину. Мне бы помнить, что за «чудо» сидит в правом кресле, и как-то, по –другому, построить маневр. Но расходуя всё внимание на маневрирование на висении, на обороты несущего винта, на кромку берега (ведь за воду глазами не уцепишься,- по ней рябь от потока воздуха, отброшенного несущим винтом), и, услышав в наушниках голос второго пилота: « Справа, сзади свободно!», я начал отходить по берегу. Мне и в голову не могло прийти, что человек, прежде, чем открыть рот, не удосужится повернуть голову и посмотреть в ту сторону, куда мы сейчас начнём смещаться. А там, на краю берега, бугорок. А на нём две сосны, метров десять-пятнадцать высотой.

Удара я не почувствовал. Просто на «ручке» появилась циклическая дрожь, и сквозь наушники и открытый левый блистер я услышал изменившийся звук лопастей. К привычному посвистыванию добавился какой-то глухой шелест: « Ш-ш-ш-х-х-х-ш-ш-ш!». В мозгу вспышка: «Кажись, задели что-то несущим винтом!!!».

Чуть пройдя вперёд, сказал бортоператору: « Ставим груз обратно на землю, отцепляемся, мы кажись лопастями въехали во что-то!». Глухая тоска сдавила сердце: « А может, нет? Может, пронесло?». Но мозг подсказывал: « Нет, не пронесло! Ты же видишь, что с вертолётом что-то не то!». Отцепив груз и перемещаясь на малой высоте на загрузочную площадку, по вибрации «ручки» и циклической раскачке вертолёта, я понимал, что скорее всего я разбил законцовки лопастей. В голове сверлила мысль: « Господи, только бы законцовки, только бы не лонжероны лопастей! Если повреждены лонжероны, то лопасти можно выкинуть. А мне за них вовек не рассчитаться!»

Переместились на загрузочную площадку, я сел на дальний щит. Выключились. На выбеге несущего винта, когда его обороты малы, я видел, что законцовки побиты. Винт остановился, на борту тишина, в душе такая пустота. Вылез из кресла и пошёл смотреть на дело рук своих. За мной плетётся экипаж.

Подошёл, глянул. Сильнее всего разбита законцовка той лопасти, которая встретила деревья первой. Менее всего – законцовка лопасти, встретившейся с препятствиями последней. На всех пяти лопастях из рваных повреждений торчат кусочки древесины. Залез на стремянку, вытащил щепки сосновые из лопастей, зачем-то понюхал. Сидя верхом на стремянке, глянул на бортмеханика. Витя Поздеев с полуслова всё понял. Вихрем в кабину, через открытый верхний люк, по трапам двигателей полез к втулке несущего винта. Он внимательно осмотрел датчики «сильфоны» на комлевых частях всех лопастей. Я тупо ждал, что он скажет. Наконец раздался голос бортмеханика: « Саня, на сильфонах красные пояски не вышли, на всех пяти лопастях!»

Господь услышал мои мольбы! Значит, лонжероны не повреждены, и надо будет только сменить законцовки. Конечно, вертолёт пока простоит, но главное – этот несущий винт ещё полетает.

Подъехал «заказчик», и мы на его вездеходе поехали на берег реки. Приехали. Я сразу увидел, на бугре две сосны, их верхушки срезаны, будто бритвой. Хорошо полоснули лопасти. Вот лежит наша подвеска, дрова эти недоделанные. Глядя на всё это и представив объёмную картинку, как мы висели, как перемещались, как несущий винт встретился с деревьями, и сопоставив курс, с которым висел вертолёт, я понял – нам несказанно повезло! Чуть-чуть уменьши я курс, и с деревьями встретился бы хвостовой винт. Хр-р-р-р-ык! Винт разлетается и неуправляемая машина, разворачивая нос влево, валится на правый борт. Огромные лопасти рубят землю, а потом вертолёт сваливается в реку. ОТ этого мысленного видения меня внутри затрясло. Спокойно, Саня, спокойно!

Смотрю на второго пилота. Он долго молчит, глядя на землю. Когда пауза уже становится невыносимой, Юра глухо, не поднимая глаз, произносит: «Прости, командир, я даже не глянул в ту сторону! Прости меня, я мудак!»

Стоим, молчим. Говорить ничего не хочется. В голове какой-то звон стоит. И ехидный внутренний голос: « Ну что, достукался, не надо было лезть, не надо, не надо….».

Даже психануть сил не осталось. Молча залез в вездеход, за мной экипаж и «заказчик» Вова. Вездеход рванул с места и повёз нас к жилому комплексу. Экипажу отдыхать, а мне надо к телефону. Надо доложить в Печору, командиру отряда о наших, вернее моих «подвигах»!

Дозвонился, доложил Владимиру Петровичу Цымбалу, командиру отряда. Он говорит: «Саня, забирай своих гавриков, и с попутной лошадью домой, на базу, в Печору. Завтра утром чтобы был у меня. Будем думать!».

В тот же день, к вечеру, попутная «восьмёрка» привезла нас домой. Когда я пришёл домой, жена, увидев меня, только охнула. Потом она сказала мне: «Саня, ты был какой-то чёрный. Спокойный, никаких эмоций, ни крика. Просто, чёрный!».

Ночью меня заколотило по-настоящему. У меня вообще богатое воображение и буйная фантазия, а тут опять прокрутил всю ситуацию по-секундно в голове, ещё раз представил картинку и затрясло! Тихонько залез в холодильник, набулькал стакан водки. Ушла, как вода в сухую землю, ни в одном глазу. Только, чуть-чуть в голове меньше звона стало.

Утром, трезвый, как огурец, предстал перед командиром отряда. Владимир Петрович сказал: « На Возей отправляем буксир с баржей. Он пройдёт мимо Возея по реке Колве дальше на север к месторождениям. На барже, помимо груза нефтяников, будет контейнер с твоими лопастями. На Возее он будет через двое суток. Вас, по команде, туда забросит вертолёт МИ-8, когда нас известят, что груз возле Возея.

Мухой туда. Снимаете контейнер с баржи другим вертолётом МИ-6. Меняете лопасти. Битые в контейнер, новые на вертолёт. Работает техбригада и инженер. Твой экипаж – подручная сила. Сами натворили, сами за собой и убирайте. Если лонжероны действительно целы, ремонт законцовок за твой счёт! Экипаж от полётов не отстраняю. Вопросы есть? Вопросов нет! Вперёд!»

Через два дня мы были уже на Возее. Я прихватил с собой побольше денег и две канистры спирта. Деньги на накладные расходы, а спирт, это универсальная валюта. Там, где деньги в ход не идут, за спирт можно добиться очень многого.

Перед посадкой на Возее, я попросил командира «восьмёрки» пройти над рекой, посмотреть, где этот буксир-толкач с баржей. С воздуха мы увидели, что буксир проскочил выше по течению реки Колва и стоит километрах в двух за Возеем, приткнувшись к левому берегу реки. Перед ним баржа с горами щебня, а на них сверху стоит наш дорогой, долгожданный контейнер.

Выскочив из «восьмёрки», мы сделали экипажу ручкой «мерси», и выпросив у «заказчика» машину, помчались по тряской дороге на берег реки к буксиру.

Капитан буксира, маленький, кривоногий мужичок в спортивных трениках и полинялой тельняшке, стал в позу: «Без документов на груз, контейнер не отдам!». А откуда у меня документы, мне их никто в руки не давал. Мы с ним уединились в каюте, и пока два экипажа (его и мой) смотрели друг на друга, при помощи спирта пришли к консенсусу и побратались. С хорошим настроением вышли два командира на палубу. Я своему экипажу скомандовал: «В машину, и едем обратно на Возей!». Он своим крикнул: «Заводи, отходим!».

Я успел его предупредить: « Как подойдёшь к берегу, упрёшь баржу в то место, где я буду стоять, и со всей дури газуй, потому что у тебя надстройка высокая, и когда над баржей зависнет вертолёт, вас потоком несущего винта оторвёт от берега и вынесет на плёс!»

На что, снисходительно выпятив губу, он ответил: «Ты, командир, нас, морских волков, не учи, плавали – знаем!».

И завертелась карусель. Мы примчались обратно на Возей. Я предупредил Саню Рыбакова, командира соседней «шестёрки»: «Оставь топлива тонны полторы от силы, подойдёт буксир, упрёт баржу в берег, мои хлопцы привяжут и подцепят контейнер с лопастями, и ты поставишь его в то место, где я буду стоять!».

Через какое-то время подошёл к берегу буксир, ткнул баржу в берег, мои бортрадист с бортмехаником завели троса на контейнер, и в небе показался МИ-6 Сани Рыбакова. Когда он завис над баржей, её вместе с буксиром оторвало от берега и вынесло на плёс. А что вы хотите, поток от винта 35 метров в секунду – это же ураган. Бывалый мореман с буксира разозлился не на шутку и газанув так, что баржа на треть вылезла на берег, таки пристал к тому месту, где я стоял. Контейнер подцепили, МИ-6 с трудом оторвал его от баржи и начал перемещаться ко мне. Я махал ручонками, показывая, куда его ставить.

Тысячи раз я цеплял подвески и видел из кабины, как поток от винта треплет подбегающих или отбегающих подцепщиков. Но тут на своей шкуре испытал всю силу и мощь родной «ласточки». Саня Рыбаков поставил контейнер, как много ближе ко мне. Но я этого уже не видел. В крутящемся вихре рукотворного урагана, в тучах земли и пыли, я летел низко над землёй, и в голове была только одна мысль: «Господи, тут же где-то стоит электростанция, я же об неё расплющусь, как мошка о лобовое стекло машины!».

Повезло, в электростанцию я не попал. Меня занесло в кусты, и, как говорил Михаил Евдокимов: « Я обделался лёгким испугом!». Вылез из кустов, отряхнулся, осмотрелся. Кажется, земля и пыль были и в ушах, и в носу, и на зубах, и в штанах. Хорошо родная «ласточка» меня приложила.

Контейнер стоял там, где нужно, буксир с баржей на месте, МИ-6 Сани Рыбакова перелетел на заправочную площадку.

Спирт и деньги делают чудеса. Нашёлся тягач, нашёлся кран «Ивановец», с толковым крановщиком. Мы установили всесоюзный рекорд по времени замены лопастей. За два часа двадцать минут всё было закончено. Новые лопасти стояли на вертолёте, а повреждённые уложили в контейнер, закрыли его и оттащили подальше от вертолёта. Я рассчитался с крановщиком и водителем тягача. Спирт и деньги были приняты благосклонно, я искренне поблагодарил мужиков, и мы расстались.

Вместе с родным экипажем открутили вертолёт, прогоняли его, всё было в норме. Через час прилетел другой экипаж, забрал вертолёт и полетел работать. Техбригада, во главе с инженером Валерием Петровичем Хозяиновым, сказала: « Саня, деньги мы с тебя за работу не возьмём, не обижай, а вот выпьем с тобой с большим удовольствием!».

Мы уселись за стол, и началось. За эти четверо суток я ничего толком не ел, ничего в рот не лезло, да и не спал почти, поэтому два стакана разведённого, до водочной крепости, спирта, плюс закуска, состоящая из одного сваренного вкрутую яйца и корочки хлеба, сделали своё дело. Видимо отпустило нервное напряжение. Экипаж потом говорил: « Командир, ты сидел-сидел за столом, а потом просто отключился, привалившись к стенке. Мы тебя на руках перетащили в другую комнату, чтобы поспал, а то на тебя страшно смотреть. Одни глаза и уши торчат, а сам тёмного цвета!».

Я потом рассчитался с лопастником Юрой Давыдовым, ныне уже покойным, пусть земля ему будет пухом. Законцовки поменял, сделал свою работу классно, лопасти стали, будто только с завода. Он работал, а мы ему помогали, как подсобная сила.

Самое страшное началось позже. Я стал бояться. Это походило на какое-то наваждение. Мне казалось, что площадки на буровых маленькие, вертолёт не влезает, всё мерещились какие-то препятствия, деревья то под лопастями, то под хвостом. После каждой посадки на буровую, мне казалось, что лопасти как-то не так свистят, а после выключения двигателей, на выбеге несущего винта я караулил глазами законцовки лопастей, целы ли они, ничего с ними не стряслось ли?

Это походило на сумасшествие. Экипаж видел, что я маюсь, но терпел и молчал. Наконец, я не выдержал и всё рассказал своему командиру звена – Владимиру Аркадьевичу Пау. Он внимательно выслушал, грустно посмотрел на меня и тихо сказал: « Саня, в этой беде тебе никто не сможет помочь. Ты должен сам себя перебороть. Либо ты перестанешь бояться, либо перестанешь летать».

Наверное, время лечит. Где-то, через месяц, или чуть больше, я вдруг ощутил, будто с меня спала какая-то тяжесть, и мне стало пофиг, какие там площадки и какие у них размеры, какие там деревья и, где торчат. Вернулись радость и упоение от ощущения полёта, от того, как огромная машина повинуется малейшему движению твоей руки. Я лётчик, я снова лётчик, и нас только двое – я и небо!

С тех пор прошло двадцать лет. Нет уже на свете этого Юры, второго пилота. Он давно умер от болезни в своём родном Кременчуге. Он был моложе меня, но видимо так судьба распорядилась.

Когда я по утрам бреюсь и смотрю в зеркало на свою поседевшую голову, иногда приходит мысль: « Да, справедлива пословица – за одного битого двух небитых дают. Правда, если этот битый останется в живых».