Истории Жизни. Биографии

- Мне нужно поступить. Что делать?Где найти преподавателя Дудина?

- Преподаватель уже не работает. Попытайся всё-таки сдавать экзамены, только не снимай военную форму (целый год носил военную форму, и на занятия и на работу, пока не заработал на гражданскую одежду).

Отправился в Колпино к Володе Гринику. Меня встретила его мама.

- Володя тоже должен приехать.

И через час или два появляется Володя. Он поступает в тот же институт, только на исторический факультет. Я безмерно благодарен и Володе, и его добрым родителям. Они создали все условия для моей подготовки. Сказалась и армейская закалка. Распорядок дня был прост. С семи утра до десяти вечера изучение материала. Отдых только при приёме пищи. В десять вечера шёл на реку Ижору, холодная вода снимала усталость. В одиннадцать вечера отбой. И так до экзаменов каждый день. Володя мне доставал вспомогательный материал по математике, физике, литературе. Я заучивал многоэтажные формулы по тригонометрии, решал многочисленные задачи. Невидимая стена, стоящая передо мной до экзаменов, исчезла. Сдал все экзамены. На собеседовании декан сказал, что стипендии и общежития не будет.

- Что буду делать? - думаю я, - возможно, он проверяет меня, и я ответил, что у меня всё есть, ничего не надо. Он дал заключение, что принят. При выходе от декана ко мне подходит неизвестный парень, спросил, поступил ли я. Ответил утвердительно.

- Тогда пойдём со мной, по дороге расскажу куда.

Теперь мне было всё равно куда идти. Вышли на улицу, прошли по территории института. Он действительно рассказал, куда мы идём, что нас ждёт руководитель академического хора. Когда мы поднялись на второй этаж, я увидел перед актовым залом в безлюдном огромном вестибюле одиноко сидящего за роялем человека. Я сдал ему ещё один экзамен «по пению» и получил две четвёрки. Так я стал ещё и участником хора. Занятия проходили по семь часов в неделю. Мне нравилось, тем более, что раньше пел в школьном хоре. Но, когда занятия в хоре стали совпадать с набросками с обнажённой натуры, к сожалению, пришлось хор бросить. Считаю полезным для студентов начинать учебный год с работы в совхозе. Кроме помощи совхозу, мы знакомились. Там же создавался дружный студенческий коллектив с необходимыми положительными качествами. Впоследствии при необходимости оказывалась взаимопомощь.

Мы совместно ходили на этюды, в выходные дни с палаткой ездили в укромные уголки Ленинградской области (побережье Ладожского озера, Шапки, Пятнадцатый километр и др.) Начались занятия. Стал думать о работе. Старшекурсники посоветовали мне устроиться дворником на территории института. Будет и жильё рядом, и деньги. Начальник ЖКХ предварительно обругал тех студентов, которые работали до меня, что они ленивые. Но видя меня в военной форме, принял. Поселился в рабочее общежитие в большой комнате с окнами на Казанский собор. Из окна видна часть Невского проспекта, Дом книги, памятники Кутузову, Барклаю де Толли. В комнате жили студенты с разных факультетов, больше со спортивного и физического, которые работали в институте вахтёрами, уборщиками и т.д. Каждый обладал какой-то особенностью. Физик Вася Полевиков, полный и ленивый, насколько помню, он всё время спал. Но он помогал всем нам успешно сдавать экзамены. Когда ктото шёл на экзамен, Вася медленно поднимался, просил «копеечку» и кидал её наудачу в форточку, в сторону Казанского собора и Плехановой (Казанской) улицы. После брошенной «копеечки» мы уверенно шли на экзамен и хорошо сдавали. А Вася ложился снова в койку.

А ещё у Васи было хобби. Имея нежное круглое лицо, Вася надевал женскую шубу, головной убор и выходил к Казанскому собору «клеить» парней. От девушки его невозможно было отличить. Разве только обувь. Да на неё никто не смотрел. Возвратившись, нам рассказывал о впечатлениях своего похода. Над его головой висело радио. Иногда он его включал. Не забыть, как однажды Вася включил, а из радио прозвучало слово «дурак», и тут же выключил. Больше Вася радио не включал. Странное и редкое совпадение. Видимо, передавали спектакль. Спортсмен Сергей Крючек, поднимаясь, медленно потягивался и всегда говорил: «Нет здоровья». Думал, и правда. И вдруг по радио слышу, что на первенство Ленинграда Сергей Крючек занял третье место на дистанции восемьсот метров. Видел его на стадионе во время забега, где Сергей бежал метров на пятнадцать впереди основной группы. Рядом со мной была койка студента со спортивного факультета Толика Пинчукова, тоже поступил в институт после армии. Служил на самой южной точке страны в г. Кушка. Через полвека он находит меня по интернету и совсем недавно, неожиданно для меня, получаю звонок от него. Распределялся он в Колтуши под Ленинградом учителем физкультуры. Сейчас живёт в Украине. С удовольствием общаемся по интернету, поздравляем друг друга с праздниками. Работа дворником занимала у меня только утреннее время. До восьми утра работал, потом на кухне готовил завтрак, в девять бежал в фундаментальную библиотеку, законспектировать классиков для выступления на семинарах, и в девять сорок пять на занятия. Хорошо, что всё было рядом. Бывало, сидишь на лекции, внимание переключается на общежитие. Думаю, а выключил я газ? У меня там кастрюлька с картошкой стояла. Начинаю ёрзать на стуле, нетерпеливо ждать окончания лекции. На перемене бегом в общежитие. Иногда кто-то выключит газ и спасёт картошку, а было и так, что, прибегая, видел полностью до белизны выгоревшую алюминиевую кастрюлю.

Вспоминается забавный случай. Мы с Шершнёвым Жорой утром на работу вставали рано и старались с вечера раньше лечь. А тут ребята увлеклись гирей, и мы решили взять одеяло с подушкой и идти на крышу. У библиотеки стояли строительные леса. По ним поднялись на крышу и с сопровождающим металлическим грохотом направились к первому корпусу, а там на самом верху находилась ровная деревянная площадка. Возможно, с неё студенты наблюдали за звёздами. Мы, лёжа, тоже смотрели на звёзды и под звуки ночного города засыпали.

Как-то летом мы с женой Валентиной только что вернулись с моря, с Лермонтово. Неожиданно на пороге нашего дома в Краснодаре появляется Жора. Он рассчитывал вместе со мной поехать на Чёрное море. Ничего не поделать. Нужно составить ему кампанию, и мы на электричке доехали до Туапсе. Там на пляже отдыхающих было много. Жаркий день. Нам показалось скучным сидеть на одном месте, и мы решили раздеться до плавок и с рюкзаками на спине идти по берегу в сторону Джубги. По пути собирали обработанные морем деревянные ветки, корни. Мне попался корень, похожий на чёртика. С ним пошли дальше. Впереди перекрыла пляж скала, уходящая в море. Между скалой и основным массивом горы находилась узкая щель. Пройти через неё не решились, чтобы в ней не застрять. Чёртика я не выпускаю из рук. Понаблюдали за дном моря у основания скалы. При маленькой волне можно очень быстро проскочить опасное место.

Жора дождался самой маленькой волны и мгновенно проскочил. Я последовал за ним, но… Моя нога от сильного толчка поскользнулась, и через секунду мощная волна сбила меня с ног, потащила, как добычу, в море. Почувствовал, что, намокая, рюкзак всё сильнее прижимался к моему телу. А в нём одежда, одеяло, продукты. Попытался освободиться от него. Не получилось. Снова меня волна кинула на скалу. Уцепился руками за выступ в скале, сопротивляясь отходящейволне. Следующая волна меня с лёгкостью приподняла и снова унесла в море. Так я оказался во власти моря. Один за другим покидали меня босоножки, сопротивляться бесполезно. Я выставил вперёд руки, чтобы не удариться головой. Вдали на берегу вижу стоящих Жору и какого-то мужчину. Они смотрят на меня, но никаких даже попыток оказать помощь не предпринимают. Ведь у Жоры в рюкзаке были ласты. Но он, видимо, забыл о них. Из такого положения выбираться нужно самому. Сконцентрировался и при малой волне с силой оттолкнулся от дна моря, взлетев в сторону тихой воды.

Выбрался на берег. У меня ноги в синяках, дрожат. На пляже нашли банные тапочки, но в них в Краснодар не поедешь. Перелезли через гору искать босоножки. Море выкинуло только один босоножек. И дальше удивительно, но факт. Вышли на асфальтированную дорогу, несколько метров прошли и видим на дороге лежит связанная пара босоножек такого цвета, как у меня, только других. На опухшие ноги они не лезли. Их надел Жора, а мне дал свои. В них я добрался до Краснодара.

Учиться мне нравилось. Довольно серьёзным предметом была начертательная геометрия с теориями отражения и теней. По начертательной геометрии вступил в студенческое научное общество (СНО). Работал над темой, даже выступал с докладом, но серьёзного отношения к ней не получилось. Нужно было больше совершенствоваться в изобразительном искусстве. Начал посещать дополнительные занятия по рисунку, живописи. И этого было мало. Узнав, что в академии есть рисовальные классы, написал туда заявление. Когда я объяснил декану графического факультета Академии, что не могу предоставить справку с места работы, так как занимаюсь на худграфе.

Декан сказал, что он знаком с моими преподавателями и что большего здесь я ничего не узнаю. - Работай больше сам.

Сначала был расстроен. На стенах его кабинета висели рисунки гипсовых голов с иллюзорной проработкой до такой степени, что была изображена каждая царапина. После института я понял, что для искусства это совершенно не нужно. Действительно, при создании художественно-графического факультета были преподаватели, перешедшие с Академии художеств и Высшего художественно-промышленного училища им. В. Мухиной. Они же и занимались организацией факультета. Одним из них был профессор А. Павлов, принимавший меня на вступительных экзаменах. Увидев мой рисунок, сказал, что будет хорошая оценка и можно не приходить следующий раз для продолжения, а готовить другие предметы.

В 2022 году иду по длинному коридору Академии художеств на графический факультет посмотреть пленэрную выставку студенческих работ по Чечне. На стене висят портреты преподавателей. Было очень приятно увидеть знакомое лицо нашего профессора Павлова. Как-то старшекурснику я сказал, что его группе повезло. Ведёт группу профессор Павлов. Тот мне ответил: «Ты не смотри на звания, смотри на отношение преподавателя к студентам, на его умение учить». Действительно, я занимался почти у всех работающих тогда преподавателей и убедился в правоте слов студента. Тёплые слова могу сказать о преподавателе рисунка Сергеевой Людмиле Афанасьевне. Она как бы растворялась в нас. Учила нас не просто срисовывать с натуры, а видеть связь частей головы между собой, искать движение изображаемого. Чувствовалось, что она основывалась на достижениях художников Возрождения, особенно Рафаэля. Неравнодушна была к творчеству Сезана. С такой нежностью произносила: «Милый мой Сезан». А когда я показывал преподавателю Лаврентьеву свои эрмитажные копии, подошла к нам Людмила Афанасьевна, посмотрела на них и сказала: «Вот откуда берутся заумные художники».

Скульптуру у нас вёл скульптор Макушин. Вспоминается урок композиции, на котором преподаватель пластилином заделывал углубления в моей работе из трёх фигурной группы шахтёров. Из отдельно рядом сидящих шахтёров появлялась цельность, монолитность скульптуры. Этот урок я использую в живописи. Фигуры объединяю в тоне, цвете, ищу сочетание пятен и стремлюсь к удачному расположению их на холсте. Были и другие преподаватели. Один на мой вопрос ответил, что я много хочу, что сами преподаватели этого не знают. Заведующий кафедрой рисунка Канеев Михаил Александрович мне казался самым опытным художником на факультете. Я знаком был с некоторыми его картинами, рисунками, выполненными фломастером. У меня появилось желание показать ему свои эрмитажные копии в надежде, что он что-то добавит к моим знаниям.

Увидев мои копии, он посоветовал так работать, чтобы меня признали при жизни. - Больше пиши цветы. Особое внимание на моё изучение искусства оказал Лаврентьев Ярослав Яковлевич, работающий на вечернем отделении. А я посещал и вечернее отделение. Помню, как в пустой, проходной аудитории рисовал маску льва. Для передачи большего объёма маску делил на плоскости. Мимо проходил Лаврентьев, остановился возле меня, долго молчаливо смотрел на мой рисунок и предложил активней провести две линии на фоне маски, а на морде льва наклонную линию и спросил, что получилось. На рисунке фон ушёл вглубь, а морда льва вылезла вперёд. Я несколько дней сидел над рисунком и не мог этого добиться, а он тремя линиями передал объём. С тех пор давал мне задания тремя линиями передать основу картины. Можно изобразить наклон головы вправо или влево, но как показать наклон головы на нас. Для него было просто. На одном моём рисунке он провёл линию, и голова наклонилась на зрителя.

Посоветовал рисовать гипсы в отделе слепков Академии художеств. Мне дали разрешение, и под аккомпанемент надоедливо гудящих ламп дневного света я выбирал более понравившиеся скульптуры, рисовал и приносил на консультацию Лаврентьеву. По его предложению копировал в Эрмитаже эскизы Рубенса, картины Ван Дейка.

Копирование заключалось не в срисовывании, а в разборе произведения, в поисках ответов на вопросы «как?» и «почему?» Лаврентьев проводил вечерами наброски с обнажённой натуры. Постановки ставил в классических позах с выразительными движениями. Под его влиянием качественно менялись мои учебные работы у других преподавателей. В результате стал получать повышенную стипендию. Разбором произведений старых мастеров так увлёкся, что свои работы казались очень слабыми. Хотелось только копировать, а не развивать своё творчество. Тогда решил оставить копии и серьёзно заняться живописью. Пусть будут работы слабые, но мои, где есть беспредельные возможности в совершенствовании. До сих пор стремлюсь к дальнейшему своему развитию и чувствую себя на пути к этой цели.

Иногда всплывают в памяти слова Сальвадора Дали: «Художник, не бойся совершенства. Ты его никогда не достигнешь».

На первом курсе мы с Валентиной (будущей женой) ездили в Вологодскую область, город Кириллов и Ферапонтово. Внутри церкви Ферапонтова монастыря стояли леса. Реставрировались фрески. Мы лазили по ним и близко рассматривали фрески Дионисия. Он с сыновьями, возможно, также лазил, и по таким же лесам, расписывая стены храма. Возвращались из Ферапонтова в Кириллов пешком (двадцать километров). Дорогу недавно отсыпали, и на ней очень много было разноцветных камушков. Каждый цвет имел несколько оттенков. Цвета совпадали с цветами фресок. Дионисий такие камушки брал на берегу озера, перетирал их и делал фреску. Сохранилась ступка. По фактуре камешки были похожи на кирпич. Ими можно было рисовать. Мы насобирали этих камушков и при помощи их сделали на факультете отчёт о поездке.

На каникулах приезжал к маме, на Возы. Не забываются зимние поездки. Зима в Курской области совсем не такая, как в Ленинградской. Больше яркого солнца. Снег на морозе искрится и скрипит. Частные дома утопали в снегу. От них ровными столбами поднимался светлый дым. Люди тоже отличались одеждой, поведением. Вокруг было тихо и красиво. Из Курска к Возам с особым волнением добирался на пригородном поезде. Раньше его называли рабочим. Зная, что я приеду, но не зная, в какой день, мама ежедневно выходила на улицу, к калитке и наблюдала за вышедшими с поезда людьми.

Встретив, она мне говорила, что сейчас зарежет петушка и сварит супчик. Я просил из-за меня никого не надо резать. - Есть не буду. Она всё тихо сделает и подаёт мне горячий, душистый супчик. Он настолько завораживающее пах, что меня тянуло к нему. Я ел. С грустью вспоминаю предновогодний день. Решил принести ёлочную ветку, для запаха хвои в избе. Высокие старые ёлки росли в посадках вдоль железной дороги. От посадки начиналось поле и в дымке исчезало. Было очень пасмурно. Стоял маленький морозец. Свинцового цвета небо сливалось со снегом. От доносившегося со стороны поля тихого звука увидел одиноко, медленно движущуюся по дороге в поле метров триста от меня бортовую машину. Машина двигалась со стороны Понырей, приближаясь к моей станции. На ней стояли люди с открытыми головами. Словно удар ощутил в тот момент. Афганистан. Потом мимо нашего двора прошла местная администрация к дому погибшего. А когда я уезжал, на вокзале увидел его родителей. На круглом лице заплаканные глаза молодой мамы отпечатались в моей памяти надолго. Мне показалась, она чем-то похожей на «Кающуюся Магдалину» Тициана.

Моя мама однажды спросила своего отца: «Папо, чего Вы такой грустный?» (раньше в Украине называли своих родителей на Вы).

Дед ответил: «Чему радоваться? Вы молодые, у вас есть цель в жизни. А у нас с бабкой что? Было бы только здоровье».

В своё девяностолетие дед решил съездить к родственникам в Мелитополь. Я его сопровождал. Бабушка Клава предложила мне поехать на Азовское море в Кирилловку. Посадила в такси, и где-то через час с небольшим оказался на берегу моря. Плавал, прыгал на волнах, а на берегу, под привязанной к палочкам простынёй, делал наброски с отдыхающих. Первую ночь провёл в скирду, что был в двух километрах от пляжа. Остальные ночи спал прямо на берегу так, чтобы волной не смыло. Когда подошло время уезжать, оказалось, что на автобус надо брать билеты за неделю. Посоветовали пойти в аэропорт.

Из Кирилловки в Мелитополь летал самолёт. До вечера несколько человек ожидали самолёт, но он не прилетел. Причиной оказался День авиации. Что делать? Если я завтра не приеду, родственники будут переживать и думать, что что-то случилось. А тут уже солнце касается горизонта. Расстояние семьдесят километров. Воевавшие знакомые говорили, что во время войны в сутки они проходили такое расстояние. Ничего не оставалось, как использовать возможность проверить себя, пойти пешком. В полной темноте южной ночи отправился по единственной дороге. На пути встречались деревни. В одной люди шли в кино, в другой - возвращались из кино. Хотелось пить. Изредка доставал из рюкзака и откусывал большое яблоко и снова клал его в рюкзак. Оставил позади не один десяток километров, вдруг вижу у столба с фонарём бензовоз с открытым капотом.

Три человека возятся с двигателем. Подхожу, прошу пить. Воды у них не оказалось. В бензовозе они возили солярку, потом техническую воду. Один из них взял ведро и полез наверх проверить, может что-то осталось. Загремело об днище ведро, послышался плеск воды. В ведре воды было где-то примерно четвёртая его часть. Человек вначале отпил сам, чтобы я не боялся отравления. Эта вода для меня казалась лучшим напитком, какой я когда-либо пил. На их вопрос я ответил, что иду с моря. - Мы туда на машине не ездим. Далеко. Начинало светать. Впереди показалась автомобильная трасса Симферополь - Москва с быстро движущимися огоньками. Меня тянуло ко сну. Решил тут же на обочине прилечь. Стал снимать ботинки, не снимаются. В пути резиновая подошва стерлась, а железные гвозди впились в пятку. Рюкзак положил под голову и отключился. Не знаю, сколько бы спал, если бы не мотоцикл, с рёвом пронёсшийся мимо моего уха. Было уже светло. Попробовал надеть обувь. Нога опухла и не лезла в ботинок. Я связал шнурки и повесил ботинки на плечо сверху этюдника и босой отправился дальше. На перекрёстке находилась заправочная станция. В открытый кузов грузовой машины садились женщины с ближнего селения. Залез и я. Машина въехала в город и у бабушкиного дома высадила меня. Бабушка Клава накормила украинским вкусным борщом и уложила спать. А я ведь рассчитывал день плескаться в море, ночь идти в Мелитополь и следующий день погулять по городу. Дед торопился домой. С бабушкой он не разлучался никогда, а тут уехал на целую долгую неделю, повторяя: «Как там бабка будет одна?»

Снова институт. В программу входила летняя практика воспитателями в пионерских лагерях. В профсоюзе Краснодара нам предложили Анапу. Вдоль побережья Чёрного моря тянулся длинный Пионерский проспект, по обе стороны которого шли вереницы пионерских лагерей. Знакомство с работой в пионерском лагере началось в «Нефтянике», расположенном непосредственно рядом с пляжем. В моём отряде дети 13-14 лет. Жили в огромном шатре. Рядом пляж, море. День начинался с зарядки у моря под баян. Потом дети с визгом и брызгами бежали в море. Незабываемое чувство испытывали мы в тот момент. В тихий час некоторые ребята не хотели спать, в кровать под одеяло чтото подкладывали, чтобы казался лежащий человек, и убегали на пляж. «Ненадёжных» ребят я знал и всегда проверял. На месте нет. Иду на пляж. Увидев меня, заскакивали в раздевалку. Они, как страусы, головы спрятали, а ноги видны, да и много ног в одной раздевалке.

Вспоминается случай в столовой. Свой отряд привёл в столовую, сели за столики. За чем-то пошёл на кухню. Посмотрел вверх на чердак, там дымоход с большим отверстием, а в нём сплошное пламя. Мимо кухни идёт начальник лагеря. Ему спокойно говорю, точнее спрашиваю: «А что там, пламя?» и показываю.

«Пожар!!!» - во всю мочь закричал начальник. «Выводите детей!» Детей вывели, и мы с физруком погасили огонь. Физрук на чердак подавал вёдра с водой, а я лил её на огонь. Со своим отрядом выезжал на специально подготовленный полигон, для отработки действий детей по гражданской обороне. Были там и окопы, и взрывы, и носилки. Нам объяснили наши действия. Военная обстановка. Двое несут раненого на носилках. В стороне раздаётся взрыв. Ребята, несущие раненого, откидывают его в сторону, а сами прыгают в окоп. Был тревожный случай в походе. На самом же деле мой отряд вывезли на автобусе в горы. На поляне рядом с дорогой поставили палатки. Разделили пополам отряд. Половина пошла по склону горы, в кустах собирать для костра ветки, другая готовила ужин.

Одна девочка, собирая ветки, посмотрела вниз, на море, потеряла сознание и покатилась, ударилась об дерево. Ребята, которые были с ней, принесли её к палатке. Стал вопрос, что делать? Проходящих машин не было. А уже стемнело. Южная ночь очень тёмная. Выход был один: срочно искать машину, а тут даже огней нигде не видно. Тогда я вышел на дорогу и в полной темноте побежал в сторону Анапы. Дороги не видно. Впереди чёрная стена. На повороте, когда сбиваешься с дороги, ощущается обочина. Не помню, сколько я бежал. Из-за горы показалось селение с огнями. Подбегая, спросил у гуляющих по дороге людей, где можно взять машину. Указали на автобазу. Побежал на проходную автобазы. «Ничего не получится. Водители расслабились. Трезвого водителя не найти. Сегодня же суббота». Объяснил дежурному ещё раз. Стали звонить. Нашли водителя и автобус. В Анапе врачи определили у девочки сотрясение мозга.

Работа в лагере нам нравилась. В дальнейшем после окончания института мы с Валентиной устраивались воспитателями, я ещё плавруком, в детские лагеря. Работая в другом лагере, в станице Благовещенской, на море ездили на автобусе на расстояние километра. Не забыть те волнующие минуты, когда, сев в автобус, дети своими звонкими голосами с таким азартом пели песни, что казалось, сам автобус, подпрыгивая на неровной дороге, пританцовывал.

Впервые я услышал песни: «три белых коня…» и «с чарами не справиться, весь ты будешь мой…» Особое чувство испытываешь, когда едешь с поющими детьми. Их звонкие голоса звучали слаженно и во всю силу. Необъяснимое приподнятое ощущение испытывал каждый из нас. Мы как бы растворялись в этих песнях и из открытых окон улетали далеко. Однажды автобус застрял в песке. Близко на пляже никого не было. Все вылезли из автобуса и стали его толкать. Внезапно раздался громкий смех. Посмотрели по сторонам, никого. Только над нами пролетела чайка. Оказалось, что она над нами смеялась. Существует такая порода смеющихся чаек. Их я ещё слышал, когда писал пейзаж. Стоял на таких открытых заросших мелкими кустарниками буграх, где люди не ходят, да и в такую жару, что все предпочитают находиться под навесом. Слышу, смеются люди и так близко. Несколько раз поворачивался. Не верил. Вокруг летали одни чайки. На втором курсе института у нас была практика в Литве, называлась производственной. Знакомились с искусством, посещали учебные заведения, мастерскую архитекторов в Вильнюсе и Каунасе. На Троицу просыпались рано и шли в костёл посмотреть процедуру про- ведения католического праздника.

Просто бродили по городу, наблюдая за городским оформлением. Побывали в Тракайском замке, Пирчуписе, десятом форте, бывшем концлагере. Сейчас там музей. В Каунасе всех нас покорил музей витража, находившийся в православной церкви. В полумраке на просвет причудливо сверкали толстые цветные куски стекла. Мастера, делавшие такое чудо, рассказали, как от незначительной доли градуса зависел цветовой ряд. Зрители любуются в основном красотой стекла, а не композицией. И пожаловались нам, что «имя» ставят художников, сделавших только эскиз. Мастеров стекла никто не знает. Слышал, что теперь ставят два имени: художника и мастера. B Каунасе ещё одна достопримечательность - музей чертей. Стали искать. В том месте, куда нас послали, у города два уровня. Внизу у артиллерийского музея послали наверх по длинной лестнице. Сверху снова вниз, и так несколько раз. Ребята молодые. Сначала поднимались, опускались быстро. Затем, уставшие, скорость сбавили. Некоторые встречные жестами показывали, что русского языка не понимают. Чувствовалось отношение к носителям русского языка не очень.

Оказался музей вверху, в маленькой квартире. Я представлял его значительно больше и интересней. В Вильнюсе жили в общежитии Академии художеств. Как-то со своим преподавателем сидим на лавочке у общежития и в полголоса разговариваем. В несколько метров от нас в общежитие идут местные парни, видимо, студенты старших курсов. Услышав русскую речь, один подходит к нам, приставил палец к губам и говорит:

«Ша, это вам Прибалтика».

А архитекторы закончили нашу встречу словами, что культура идёт с Запада. Сначала она их пройдёт, только потом доберётся до России. Отношение к нам было разное. Стоим в длинной очереди у автомата с водой. Замыкаем очередь. Услышав нашу русскую речь, впереди стоящая молодая женщина подошла к нам и пригласила встать впереди неё. Столовая. Мы брали суп, котлеты, а местные просят цеппилины. Когда мы взяли их и попробовали, понравились. Дальше их брали всегда. Заказывая суп, нам давали ещё картошку. Оказывается, в Литве в суп не кидают картошку, а дают отдельно. После третьего курса предстояла пленэрная практика на Северной части Урала, в Нижнем Тагиле. На окраине города выделялась небольшая гора, у подножия её стоял мрачный, черный демидовский завод. но он ещё работал. С горы видна панорама города вместе с этим заводом. Мы писали, делали зарисовки. А в самом центре города находился огромный металлургический комбинат, по периметру обнесённый кирпичным забором. Сразу, как только пройдёшь проходную завода, тебя обдаёт жаром и шум такой силы, что бесполезно с кем-то говорить. Надо кричать в ухо. На фоне раскалённого металла двигались люди. Их мы рисовали, сделали несколько акварельных этюдов, а в обеденное время вместе с ними обедали в заводской столовой.

После пяти дней работы на заводе по узкоколейке и пешком добрались до большого демидовского посёлка Черноисточинск. Расположен он на берегу озера Белое. По приданию, там Демидов отмывал золото. Сохранились старые дома, своеобразные дворы, ворота. И всё украшено резьбой. Ряд домов от фундамента до крыши в резьбе, такие же и ворота. Трубы на крышах с замысловатыми металлическими завершениями.

Оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты" https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54

Бологово. Вокруг сосновый лес с озерами. Временами у меня были пробежки по лесной дороге. Один раз бегу, смотрю, как обычно, по сторонам. Дорога идёт вдоль озера. Сосны доходят до воды. Вдруг вижу на дереве тёмное пятно. Думаю, медведь. Перешёл на шаг. Поближе подошёл, присмотрелся - рыбак. Зачем-то залез на дерево и с него удочкой ловил рыбу. В первый день в Доме культуры нашёл изостудию. Она была закрыта. Летом студийцы сами писали этюды, но мне на вахте дали адрес руководителя студии. Человек добрый, увлечённый искусством. Он мне дал походный деревянный мольберт, небольшие грунтованные картонки для живописи, и мы с ним стали ходить на этюды. Большие холсты, ближе к квадратному формату, он записывал за один сеанс. Мне казалось, он сильно разбеливал. Узнав, что собираюсь в армию, чтобы годы не пропадали, посоветовал поступать учиться заочно и дал московский адрес. Вскоре были шумные проводы новобранцев. Гремела музыка. Разные мелодии сливались воедино, превращаясь в жуткий шум. От военкомата до перрона шла сплошная людская лавина. Призывники терялись среди родных и близких. Я там был один без провожающих. И только у вагона ко мне подошел однокурсник Коля Богданов, проводить меня. Он работал осмотрщиком в соседнем парке. Привезли нас в областной сборный пункт города Калинин (Тверь). Пол помещения, куда я зашёл, плотно «застелен» спящими призывниками. С трудом поставил ноги. Постепенно, раздвигая спящие тела, опустился на колени. Стал дальше уплотнять спящих, и сам принял горизонтальное положение.

В пути не говорили, куда мы едем. Только сообщили, что едем в самый зелёный город Сибири. Это был Омск. Наша воинская часть находилась в Чкаловском посёлке на окраине города. Нас «отсортировали». Оставили в городе тех, у которых было среднетехническое или незаконченное высшее образование. Несколько человек было со средним. Остальных отправили на точки по всей Западной Сибири от Караганды до Сургута. Наша рота связи считалась показательной. Поэтому муштра была постоянно. Отрабатывались каждые движения до автоматизма. Отбой вместо трёх минут требовали сорок пять секунд. Не успевающих наказывали. Солдаты заранее втыкали карандаш в петлю для пуговиц и крутили до тех пор, пока она не становилась свободной. Оставалось низ воротника растянуть, и пуговицы, как по команде, выскакивали из своих ячеек. Гимнастёрка на лету чётко складывалась сама и плавно опускалась на табуретку. Портянки ловко закручивались вокруг сапог. А сами быстро прыгали в койки. Если кто не успеет, поднимали всех, и по новой. Взбудораженные быстрым отбоем, несколько минут не могли заснуть. Шёпотом вспоминали немецкие слова (большинство до армии учили в школах немецкий язык) или подсчитывали, сколько метров за службу съедим селёдки. По соседству со мной - койки ребят из Уфы, оба Николая. Разговорились они, вспомнили гражданку, свою работу. Первый Николай работал плотником в небольшой организации. Второй - мастером в строительном участке, расположенном рядом. «Так это же я у тебя воровал доски?» - с улыбкой признался первый. Общий смех объединил их настроение. Насколько помню, я лежал на втором ярусе двух ярусных коек. По команде «Подъём» просыпался налету, резко опускался на голову солдата с нижней койки. Возмущения его не помню. Всё наше внимание было направлено на быстрое одевание, чтобы вовремя встать в строй.

Часто кто-то из молодых солдат, получив наказание, после отбоя при тусклом свете мыл пол. Я с волнением за ним наблюдал, и решил взять тему для композиции с этим солдатом. Коричневое поле холста. Слегка проступают силуэты коек, а почти в центре золотистоовальное светлое пятно. В нём босой, в брюках, в нижней белой рубашке, согнувшись, солдат тянет распластанную на полу мокрую тряпку. Изображённые в эскизах солдатские будни понравились преподавателю. Акцент был сделан на фигуре солдата. А когда перешёл к выполнению самой композиции, увлёкся деталями и потерял выразительность. В течение трёх лет перед глазами висел лозунг: «Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для рабочего дела». Подобные лозунги висели по всему периметру казармы. Никто из солдат в них не вникал. Много делалось для проверяющих. На протяжении всей службы по утрам на плацу проводился развод войск. Командир полка маленького роста с очень неприятным лицом, подполковник Гребнев, произносил речь, приводил страшные примеры происшествий в других частях, всех предупреждал, кого-то ругал, давал задания и под музыку духового оркестра поротно полк расходился по своим местам. И сейчас, когда слышу в исполнении духового оркестра «Прощание Славянки», вспоминаю армейские разводы войск, где в течение трёх лет шагал строевым под духовой оркестр. Когда Гребнев получил звание полковника, мы с нетерпением ждали появление его маленького в большой папахе. Через сутки заступали на боевое дежурство на командный пункт. Он находился в семи километрах от части, в большом деревянном одноэтажном доме. Радисты, видимо, были ценнее. Их возили в автобусе, нас же, планшетистов, в открытом фургоне.

В сильные морозы мы прижимались друг к другу и с песней добирались до места. Маршрут начинался с бетонки, на которую садились и поднимались почтовые самолёты. Охранник бегал с ракетницей по бетонке и стрелял в нашу сторону. Ракеты пролетали перед нашей машиной. К концу службы вдоль бетонки с одной и с другой стороны построили жилые дома. Дальше в наш маршрут входила другая бетонка от авиационного завода, в котором во время войны работал Туполев, а после и мой хороший знакомый врач и художник А.А. Бутюгов, мы с ним дружили много лет. Дальше через ряд стоящих Су-9 мы выезжали на дорогу, ведущую к командному пункту. Я был планшетистом. В обязанность входило принимать по телефону данные от оператора локационных станций и наносить на вертикальный во всю стену планшет с обратной стороны. И цифры писали в обратную сторону так, чтобы со стороны оперативного дежурного они нормально читались. Привыкали «неправильно» изображать цифры, а когда нужно было написать на конверте номер части, порой спрашивали друг друга, как пишется двойка. Тогда только входили электронные планшеты, но они ломались от неумелого обращения. Под нашим наблюдением находилось воздушное пространство Западной Сибири.

Кроме самолётов на карту наносили и приземляющихся космонавтов, с громадной скоростью появляющихся на экране локатора. Потом резкое торможение и аппарат зависал в одном месте, менялась только высота. Над Омском пролетали зарубежные воздушные шары. Их можно было обнаружить только визуально. Медленно летела белая точка на синем небе. Увидев её, мы бежали к оперативному дежурному докладывать. Лётчики и ракетчики были рядом. Однажды видел, как к воздушному шару направили Миг-17. При подлёте самолёта. шар поднимался, и снова самолёт делал большой круг, набирая высоту. Шар ещё поднимался выше. Так и не смог истребитель «истребить» пролетающий шар. Потом сообщили, что в районе Семипалатинска сбила его ракета. Воздушные шары запускали со стороны Норвегии. Иногда объявлялась тревога. Из домика, где отдыхали, бежим на командный пункт, на ходу натягивая на себя одежду.

У командного пункта стоит в тулупе часовой с карабином. В таком месте стоит, что его надо оббегать. Кто-то из бегущих решил пошутить и повалил часового на спину. Тот упал, а встать сам не смог. Тулуп такой тяжёлый и влажный, одевался на шинель и подходил на любой рост солдата. Вертелся, как жук, лежащий на спине кверху лапами. Ребята снова поставил его в прежнее положение. Мне нравилась суета, возможность побегать. Бегущий солдат воспринимается как спешащий выполнить чьё-то задание. Я бежал в одну сторону, разворачивался и бегом возвращался обратно. Совершенно иначе воспринимались учения, особенно на несколько дней. Сложно было ночью. Без сна и еды. Ребятам давали два часа отдохнуть, а мне нужно было за это время сделать отчёт о проделанном этапе учения. Склеить из нескольких частей карту и нанести маршруты самолётов с указанием высоты полёта, времени, ответов на запрос, а также нанести на карту имеющиеся локационные станции на «точках» и показать зоны обнаружения самолётов. Я разувался и ползал по карте на полу. Хотелось хотя бы сесть, но садиться нельзя было, иначе кружилась голова, и я терял сознание. Делал ошибки, лезвием, как учили в техникуме на черчении, срезал их. Торопился, чтобы хоть пятнадцать минут поспать. И только я заканчивал отчёт, как снова гудела сирена. Тревога. Ровно пятьдесят часов без сна напряжённой работы. Вернувшись в роту, шестнадцать часов проспал. Ребята разбудили на завтрак. Проснувшись, увидел на тумбочке ужин. Кто-то из них позаботился. На дежурстве с семи вечера до девяти утра солдаты были голодные и вынуждены иногда сами что-то искать. По два человека (один старослужащий и один молодой) ходили на колхозные поля или на дачи за картошкой и огурцами. На случай тревоги солдаты прикрывали отсутствующих. Вспоминается, как мы вдвоём с молодым солдатом при свете луны нашли огромное поле с огурцами и недалеко от дороги начали за пазуху их собирать. Вдруг вдалеке увидели стоящего всадника. Он заметил наши тёмные силуэты, направился по дороге в нашу сторону. Мы легли, плотно прижавшись к земле, размышляя о наших действиях на случай активности всадника. «Первым делом стаскиваем его с лошади…» Всадник остановился напротив нас. При полнолунии не видеть нас он не мог. Слишком близко были от дороги. После нескольких тихих минут, возможно, он вспомнил свою армейскую службу, всадник отправился обратно, а мы принесли огурцы к свежей сваренной картошке.

С появлением девчат в нашей роте, на ближние огороды сверхсрочников стали ходить и они. Командир роты возмущался, что на огородах следы от женских сапог. За планшетом на электроплитке или на улице на костре варили картошку. Для отвлечения оперативного дежурного посылали одного солдата, который знал интересные для капитана темы разговора: предстоящее повышение звания и радиотехника. И всё-таки, почувствовав запах картошки, вместо того, чтобы самому зайти за планшет и посмотреть, оперативный кулаком стучал по планшету и громко спрашивал: «Что вы там делаете?» Отношение оперативных дежурных к нам было достаточно хорошее, доброжелательное. Успех их работы полностью зависел от нас, от каждого солдата в отдельности. И мы к оперативным относились с уважением. Вспомнился забавный случай. Развалившись на стуле, в пустом помещении сидит капитан. Звонит телефон. Небрежно берёт телефонную трубку и протяжным голосом представляется. Вдруг как вскочит со ступа и по стойке «смирно» громко, четко отвечает: «Так точно, товарищ генерал!» Когда в воздухе спокойно, никакие данные о самолётах нам не поступали, занимались мы своими делами, порой с наушниками, а то и с двумя на голове. Я рисовал, ребята читали книги, Слава Баранов из присланных из Риги деталей собирал радиоприёмник, Володя Козырев мудрил над философией, готовясь поступать в университет. Его спутницей была книга «Анти-Дюринг». В одно время, кроме меня, ребята увлеклись изготовлением сувениров из плексигласа. Сувенир представлял собой самолёт Ту-104 с сопровождающими его истребителями. Делалось всё очень аккуратно. Получался сувенир прозрачным и сверкающим, как стекло.

Вспоминаю, как всё отделение шило себе зелёные плавки. Обычно ежедневно каждый солдат подшивал белые подворотнички. У каждого в пилотке была иголка, чёрная и белая нитки. А с какой стати плавки? Просто одному солдату захотелось сшить плавки, когда увидел у меня оставшиеся куски зелёной ткани от только что изготовленных стендов. Я выполнил просьбу всех солдат, раздал каждому по кусочку ткани, да и сам решил от них не отставать. Себе сшил. Плавки представляли собой узенькую полоску с застёжкой на боку.

В памяти оживает ещё один эпизод, когда на лужайке у казармы вокруг фанерного посылочного ящика солдаты моего отделения, сидя на траве, увлечённо пили куриные яйца. Это моя мама прислала в город Омск целую посылку яиц. Чтобы они не разбились и не потекли, она их пересыпала мукой. Командир роты капитан Козленко делал внезапные проверки наших рабочих мест на командном пункте, но всегда кто-то из роты предупреждал нас одним словом «едет». И мы готовились к встрече, с виду убирали всё, что не положено иметь. Прятали в висевший на стене между окнами ящик с телефонными аппаратами.

Капитан приезжал и начинал проверку с этого ящика. Чувствовалось, что ему тоже кто-то сообщал. Увидев мой альбом с рисункам, сказал: «Рисуешь ты хорошо, но служба есть служба. Командный пункт не место для рисования. Тебя нужно наказать. Вот тебе задание: вынести из здания двадцать вёдер воды». Это было единственное наказание за всю службу. Остальные были только поощрения.

На улице от штаба полка шла галерея больших портретов лучших людей части, среди них был мой портрет. Портреты, напоминающие портреты членов Политбюро в период праздников, были написаны маслом художником Андрющенко, выпускником художественного училища. Помню, как он с фотоаппаратом бегал вокруг солдат и офицеров в поисках новых ракурсов. Потом использовал их в создании портретов. Сохранилась газетная вырезка с рисунком меня работы этого художника. Когда я попросил для института характеристику, командир роты пообещал написать «золотыми буквами». Тогда было не до золота, и он ограничился простыми чернилами. Мысль о заочном поступлении учиться не покидала меня с первых дней службы. Но международное положение было напряжённым. Проблема была с Германией. Решался вопрос о закрытии коридора из ФРГ в западный Берлин. Командир роты произнёс такую речь: «Пусть наши матери, сёстры мирно живут и думают о мире. А мы люди военные, должны думать о войне и к ней готовиться. Положение складывается такое, что она неизбежна». Часто объявлялась тревога, и мы суткам не покидали командный пункт. Солдат не хватало. В наш взвод добавили девчат. Не забыть ту ночь перед приездом девчат, когда мне пришлось до утра от руки писать распорядок дня, различные инструкции и многое другое, что составляло большой красочный стенд. Ещё до армии мне давали советы: «На любой вопрос начальника уверенно говори, что это делать умеешь. Если что-то не умеешь - научишься. Легче будет служить». У меня получилось всё наоборот. Всё, что требовалось по службе, выполнял вместе с солдатами, а когда они отдыхали, мне приходилось выполнять «срочное» задание, связанное с рисованием или с написанием рукописного текста. В декабре вопрос разрешился миром, и я, собрав свои небольшие рисунки, вместе с заявлением о приёме меня на художественный факультет заочного университета искусств послал в Москву. В ответном письме сообщили, что я принят на первый основной курс. Заочные занятия помогли мне моё увлечение систематизировать, появилась ответственность за качество рисунков. Руководителем назначен педагог и художник А.А. Подколзин. Он присылал программы, учебники и рецензии по каждому выполненному ежемесячному заданию. В данный момент хочется сделать вставочку о своём педагоге. И, как в сказке, улететь далеко в будущее. Прошли годы, даже десятилетия, как я у него учился. Сам стал и художником, и педагогом. Волею судьбы оказался в Доме творчества «Академическая дача». Подошёл к столу регистрации прибывающих художников. У стола даёт свои данные неизвестный мне пожилой художник.

- Я, Подколзин Александр Александрович, город Москва.

Так это же мой преподаватель. После регистрации обратился к нему, спросил, работал ли он с заочниками? Ответ был утвердительный.

«А помните солдата из Омска?» - «Да, хорошо помню». - «Так это был я».

На «Академичке» мы увиделись впервые, в равных условиях, как художники. Много говорили. Он хотел почитать сохранённые рецензии, которые мне писал. К сожалению, в суете дел я не нашёл времени привезти ему письма. Всегда кажется, что успеешь. А у времени законы свои. Хорошо отозвались о нём московские художники, рассказали о его большой персональной выставке в Москве.

Итак, снова армейская жизнь. Солдаты охотно позировали. Особенно благодарен Коле Шорину, знатоку анекдотов. Коля пообещал позировать в любое время и как мне надо. Мне нужно было по программе нарисовать обнажённую фигуру, и он позировал в казарме совершенно раздетым. Командир роты разрешил мне написать портрет Николая до подъёма. Мы поднимались на два часа раньше, работали и перед подъёмом минут за десять снова ложились, чтобы вместе со всеми вскочить и встать в строй. Несколько рисунков Николая было сделано для газеты.

Мои рисунки солдат разлетались в письмах к родным по всей стране. В отсутствие работы на командном пункте просил ребят позвать меня при объявлении тревоги или готовности №1, а сам брал этюдник и шёл писать этюды. Особо вспоминаются зимние пейзажи. За всю службу два раза выезжал за пределы Омска, не считая запасного командного пункта в ракетном дивизионе.

Один раз ездил в Новосибирск на слёт военкоров. Старенький полковник совершенно не по-военному давал команду «Подъём», добавляя ещё слово «ребята».

Я вскочил, посмотрел вокруг, и, к моему удивлению, из лежащих военкоров никто не встал. Мне неудобно стало, и я снова лёг. На третий раз прихода полковника все спокойно поднялись. На слёте военкоров мы знакомились друг с другом. Когда я назвал свою роту солдату из Дикси, тот спросил меня, за что я в неё попал. Чувствовалось, на весь сибирский округ наша рота была известна строгой дисциплиной. Второй раз из Омска выехал в отпуск. После учений меня первого из роты наградили отпуском. Была зима. Приехал к маме и только побегал на лыжах по курским полям. Остальное время провёл в избе. Встречался со знакомыми. Другие солдаты по очереди отдыхали в отпусках летом.

Забавным был один случай. Написал маслом автопортрет. Чтобы не размазали, стал искать ему место. Нас от ракетчиков разделяла тонкая стенка с небольшим окошком. Мы к ним не ходили, и они к нам. Прикинул, размер портрета совпал с размером окошка, и я поставил его туда лицом в нашу сторону. Идёт за планшет девушка, служившая с нами, а я иду сзади. Поднимает голову, видит меня в окошке, спрашивает, называя мою фамилию:

«Ты зачем туда зашёл?»

- «А я здесь», - отвечаю ей с другой стороны. Долго мы смеялись.

Ротный разрешил мне посещать изостудию в доме офицеров. Первое задание с целью проверки, что я умею, руководитель студии дал гипсовую голову. Как учили в изостудии в Ленинграде, начал рисунок с общей формы, постепенно прорабатывая её. «Этому и я учу студийцев», - сказал руководитель. Раз пять съездил на занятия и решил прекратить. Каждый раз нужно отпрашиваться, получать увольнительную, искать каптёра, чтобы тот выдал мундир.

Между тем ко мне стали подходить солдаты и просить научить их рисовать. Обращаюсь опять к ротному за разрешением организовать в роте изостудию. Разрешил. Нашли доски, бумагу. Нет мольбертов. Кто-то предложил перевернуть стулья и на них расположить доски. Получилось удобно. Начали рисовать. Я продумывал программу в соответствии с нашими условиями. Неожиданно появляется на пороге старшина, видит для него странную картину. Удивление сменяется на гнев. Лицо заметно краснеет. «Вы мне стулья переломаете! Чтоб я этого не видел! Никаких занятий!» - прокричал старшина сверхсрочник. Возможно, он хороший службист, если рота показательная, но нормальные человеческие качества отсутствовали полностью. Неслучайно ему одному кто-то из солдат пел: «…в армии будешь служить ты до старости, а мы в октябре уезжаем домой. И опять в сентябре будет издан приказ, а в конце октября мы уедем в запас…». Он не терпел тех, кто что-то умел, чем-то увлекался. У него правой рукой был здоровенный, со свисающими складками на лице, старший сержант. До армии он занимался боксом. Тех, кто им не нравился, заводили в каптёрку для проработки. Один солдат с музыкальным образованием в свободное время играл на баяне. Его музыка была слышна и раздражала старшину. Он обещал солдату «разбить баян на голове». Как-то вызвал в каптёрку баяниста. Долго его не было. Мы уже «отбились», лежали в койках, а солдат только возвращался после проработки, всхлипывая. По выходным мы ходили в увольнение. Я особо в увольнение не рвался.

Рисовать можно было и на территории части. Разве только на выставки в картинную галерею, что у моста, или в художественно-краеведческий музей высоко на холме. Помню, как меня поразил свежо, материально написанный в картине самосвал. Написан без белил. А я в каждый цвет добавлял белила, отчего терялась чистота цвета, появлялась блёклость в картине. А ещё мне нравились маленькие портреты, выполненные пастелью с детальной проработкой. На первом этаже музея, в краеведческом отделе, я впервые увидел чучело небольшого рыжего колонка, из которого делают упругие акварельные кисточки. На втором этаже постоянная экспозиция картин зарубежных художников всегда привлекала меня. Иногда по радио слышу слово «добровольцы». Часто оно у меня вызывает сомнение, в связи с той обстановкой, в которой появляются они. Вспоминается Карибский кризис, когда мне тоже приходилось писать заявление с просьбой послать добровольцем на Кубу. Было это так. После двенадцати часов ночи по телеграфу на командный пункт нашего полка пришло короткое сообщение. На телеграфной ленте читаем текст: «Сообщите количество добровольцев на Кубу». Я думал, что днём нас соберут и это объявят, скажут, как и что написать. Рядовой Костко сразу взял лист бумаги и написал заявление. В воздухе над нашим полком было тихо, и дежурившая группа на четыре часа легла отдохнуть. Утром, вернувшись на рабочие места, увидели, что часть дежуривших солдат уже заявления написали. Тут же написали остальные. Человека три из роты не стали писать, они были «дембелями». -

«Зачем этот концерт? Кого захотят, того без спроса пошлют», - рассуждали дембеля.

Весь полк собрался на плацу, всех построили. На середину вызвали солдат, не написавших заявления, и начали перед строем «грязью обливать», показывать, какие они ужасно плохие. Хорошо, что было мирное время. Мне тогда казалось, стоявшие перед строем солдаты написали бы несколько заявлений, чтобы не слышать оскорблений в свой адрес. Из объединённого командного пункта на Кубу был послан только один человек - штурман авиационного полка. Вернувшись, он выступал перед нами, делился впечатлениями о поездке. Моё мнение, что целью сообщения количества добровольцев была проверка боевого духа личного состава полка. Из всей роты пять человек получили разрешение готовиться к поступлению в институт в ближайшей образовательной школе. Занятия совпадали с ужином. Попросили старшину оставлять наши порции до прихода из школы. Он сказал, как отрезал: «Или школа, или ужин». Мы выбрали школу. Хорошо, что ребята «учеников» понимали и приносили кусочек чёрного хлеба и два кусочка сахара и оставляли их на тумбочке. В течении всего обучения такой был ужин. В нашем отделении, да и в роте между собой у солдат конфликтов не было. Напротив, оказывали друг другу помощь. Вышеупомянутый Толик Костко рождён был на подвиги. Быть в наряде довольно неприятное дело. Это два часа даётся в сутки для сна, стоять, как суслик у норы, у тумбочки и многое другое. Он смотрит, что никто не хочет идти, все наклонили вниз головы. На сержанта не смотрят. Тогда он предлагает себя.

Был и такой случай. Ночь. Солдаты все спят. За окном ливень. Сквозь сон слышу продолжительные раскаты грома. Вдруг меня будит Толик, весь мокрый, и протягивает ветку, облепленную яблоками. - «Возьми, нарисуешь».

Я взял и положил её в тумбочку. С яблоками за пазухой он ушёл. В ненастную погоду он вышел на улицу, видимо в туалет, прошёл мимо дневального у тумбочки, перелез через высокий забор, а там были дачи. Утром о походе Толика было известно ротному. Нас построили. Вызвал ротный рядового Костко из строя и начал его прорабатывать.

- Я борюсь с частной собственностью, товарищ капитан, - чётко «выпалил» Толик.

Толик хорошо бегал. Помню, как мы с ним бежали, будучи в увольнении. Наверное, через весь город, чтобы успеть к семи часам вечера, мы бежали, перелезали через какие-то заборы, бежали напрямик, по бездорожью, зная только направление своей части. Минут за пять добежали до дежурного по части, стоим перед ним «в мыле», слово не можем сказать. Дежурный посмотрел на нас и произнёс: «Нализались». Осенью прибыло молодое пополнение, мы перешли в разряд стариков. Будучи на командном пункте, кому-то в голову пришло принять у молодёжи солдатскую присягу. Толик Гугин был на несколько лет старше «стариков». Взяли его с института.

Он предложил выкуп. Ухватились ребята за его предложение и решили скинуться с молодёжи по два рубля, с остальных по рублю. Собралась определённая сумма. Костко предложил себя сходить в магазин. Самый ближний магазин в питомнике, в двух километрах. В чём принести? На стене висели сумки с противогазами офицеров, по тревоге прибывающих на командный пункт. Толик выложил противогаз, повесил через плечо сумку с фамилией Ворожбит и ушёл (непонятно, почему мне запомнилась эта фамилия). У здания командного пункта была деревянная пристройка с множеством огнетушителей. В конце смены перед отьездом в казарму по очереди солдаты заходили в пристройку, так же по одному выходили. А в пристройке: один солдат стоял с горящей свечой, другой, по-моему Костко, наливал и подавал кружку очередному солдату. До приезда смены данную процедуру прошло всё наше отделение. Когда прибыли в роту, капитан Козленко о присяге уже знал. Ребята предполагали, что заложил сержант прибывшего на смену отделения. Самым интересным была потом работа над стенной газетой. Все приняли активное участие. Мы с увлечением критиковали себя. Ребята придумывали остроумные тексты, я рисовал поэтапно наши действия. Молодых солдат изображал зелёными. Не только одежда, но и лицо, руки были зелёными. Получилась самая удачная стенная газета за весь период службы.

Оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты" https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54

Теперь я имел временную прописку и можно думать об изостудии. Ближайшая была в Доме культуры им. Крупской, в котором сейчас большой книжный магазин. Руководитель студии, старенький, среднего роста человек, предложил сначала сдать вступительный экзамен, так как ещё одна девушка хочет учиться. А он может взять только одного. Не помню, что мы рисовали. В результате выбрал меня. В тесном помещении плотно друг к другу за мольбертами сидели ученики. На стенах, на полу висели и стояли работы студийцев. Занятие включало в себя час лекции и два часа практической работы. Тщательно проработанные, «сухие» натюрморты мне казались бесцветными, затушёванными. На большом мольберте стояла картина, выполнена студийцем, «Ленин в Разливе». Как сейчас бы сказали, «продвинутому» студийцу позировал сам руководитель в костюме, соответствующего цвета ленинскому костюму. И в то же время он не советовал писать картины на политическую тему и привёл пример, как до войны написал картину с вождями Германии и Советского Союза. Во время войны пришлось варить картину, чтобы сохранить холст. На этом холсте написал картину со Сталиным, а после его смерти снова варил картину.

В день второго моего занятия в изостудии все ученики техникума работали на воскреснике. На улице Крупской разбирали булыжники, подготавливали улицу к асфальтированию. Чтобы не показаться симулянтом, я не отпрашивался, и когда оставалось время только добежать до изостудии, отпросился. И всё равно на пару минут опоздал. Руководитель не допустил до занятий, сказав, что ему такие ученики не нужны, которые, ещё не начав заниматься, опаздывают.

Оставалось обратиться в изостудию Дома культуры им. Ленина. Раньше там занимался дядя Сергей. Туда по проспекту Обуховской обороны надо добираться на трамвае. Руководителем была Жукова Нина Павловна. Вскоре меня назначили старостой, в обязанности которого входило брать ключи на вахте и готовить студию к занятиям. Для меня это было важно, так как мог приезжать заниматься в любое свободное время. Помню, как вместо консультации перед экзаменом, предпочёл занятия в студии. А по воскресеньям с утра до вечера рисовал гипсовые слепки, забыв про обеды. Рисовал, начиная от розеток, анатомических рук, прямых и согнутых, ног и добирался до экорше головы. В некоторых рисунках ограничивался тоном. И всё же больше нравилось передавать объём мелкими плоскостями.

И когда в техникуме объявили конкурс на лучший рисунок, я представил очень много рисунков, добротно сделанных с натуры в студии. За первое место мне на вечере секретарь комсомольской организации вручил диплом и статуэтку бюста Чехова. Сохранилась фотография.

От Нины Павловны узнал о рефлексах, их значении в передаче объёма. В углу студии висели маслом написанные мужские портреты. Нина Павловна посмотрела на один из них, где мужчина изображён строго в фас, и говорит, что в нём нет затылка. Мне казалось, портрет сделан на самом высоком уровне. При чём здесь затылок, если голова в фас? Она объяснила, что без рефлекса ощущается отсутствие тыльной стороны. Однажды перед каким-то праздником она оставила на вахте для меня записочку, где было сказано, что мой рисунок портрета девушки отобран на выставку самодеятельных художников в Русском музее. Окрылённый такой вестью, поехал на выставку посмотреть свою работу в музее. Много раз прошёл по залу, но своего рисунка так и не нашёл.

В библиотеке техникума познакомился с большим рядом книг по изобразительному искусству. Особый интерес у меня вызвал четырёхтомник «Мастера искусства об искусстве». В нём собраны мысли, советы зарубежных художников, начиная с эпохи Возрождения. Я познакомился с «золотым сечением», искал такие секреты, которые раскроют тайны художников в технологии живописи, думал, начну сразу создавать пусть не шедевры, но что-то близкое к ним. Меня волновал вопрос:

«Чем отличаются хорошие произведения от плохих?» Казалось, картины, написанные профессиональными художниками, все хорошие. Но мы знаем великих мастеров и не очень, даже посредственных. Многое законспектировал и в дальнейшем использовал в практическом изучении искусства.

Просматривая записи периода учёбы в техникуме, нахожу выписки из «немецкой Академии», отрывки из книги «Искусство живописи, её древность и величие». Знакомился с советами русских художников, таких как П. Чистяков. Меня тянуло на изображение человека, где требовалось не только взять правильно пропорции, но и передать характер, создать образ. Сначала в общежитии никто из однокурсников не хотел позировать. Тогда я взял зеркало и написал себя маслом на картоне, и сразу появились натурщики.

В студии кроме натюрмортов рисовали и писали портреты. Впервые сделал рисунок с обнажённой фигуры девушки. Она неподвижно стояла и рассматривала нас. Когда её взгляд доходил до меня, я стыдливо опускал глаза до середины её тела. Как-то в студию зашёл большевик Ануфриев, ранее позировавший для портрета. В юношеские годы был связным у Ленина. По его словам, он упоминается в книге «Обуховцы». По просьбе руководителя он нам позировал. Рисунки выставили для просмотра.

Гость остановился у моего рисунка и произнёс: «У этого молодого человека я более похож».

Хорошо помню, как в студию пришёл парнишка с «охапкой» больших листов бумаги. На каждом листе крепко скомпонованные рисунки плакатов, выполненные в карандаше. Показал руководителю студии. Нина Павловна их одобрила и посоветовала показать в редакции для печати. Меня поразила его работоспособность. Не помню его эскизов. Он сразу на большом листе быстрыми движениями равномерно заполнял всё пространство.

Мы познакомились. Это был Коля Громов. Прошли годы, десятилетия. 2020 год. Случайно зашёл я в Союз художников. На стенде вижу портрет искусствоведа профессора Николая Громова в чёрной рамке. Как мне не хотелось в это верить. Совсем недавно мы с ним встречались на персональной выставке В. Леднева «По Китаю». Моё выступление о выставке Коля оценил: «Хорошо сказал» и попросился привести ко мне в мастерскую студентов Театральной академии, где он работал. Долго стоял я у стенда. В памяти пробежала вся наша жизнь, начиная с изостудии в юношеские годы. Потом были случайные встречи в городе, когда мы учились в институтах. Как-то он мне встретился с цветной бумагой. Спешил домой выполнять плакат к конкурсу. К моему удивлению, от него узнал, что он учится на искусствоведческом факультете. Он был секретарём комсомольской организации института им. И. Репина. На одной из встреч пригласил меня показать институт и провёл по всем факультетам и мастерским. В памяти остался момент, когда в монументальной мастерской, руководимой профессором А. Мыльниковым, спросил я одного студента: «Как делается фреска?» Он выполнял фрагмент композиции в материале. «Возьми книгу Киплика и точно следуй его указаниям. Мы сами так делаем», - ответил студент. В то время я интересовался технологией изготовления фрески. Даже дипломную работу собирался выполнить в этом материале.

Многие годы областных художников от Союза художников курировал В. Леднев. Впоследствии стал народным художником России. Учился Леднев у Мыльникова в то время, когда мы с Николаем были в монументальной мастерской, руководимой A. Мыльниковым, где я спросил студента о фреске. Через много лет ко мне пришла странная мысль: а не был ли Леднев тем, запомнившимся мне, студентом? Николаю я рассказал о своём знакомом театральном художнике А.Д. Кетове, ещё в блокаду работавшем в Кировском (Мариинском) театре. Николай заинтересовался, и мы вместе пришли к Кетову. Коля долго беседовал с художником. Хотел написать статью, да и Кетову тоже хотелось. C Николаем по телефону договаривались о встречах в Эрмитаже в дни занятий со студентами.

Помню, как он с небольшой группой студентов режиссёрского отделения Театральной Академии проводил занятия на временной выставке французского искусства. Николай выбрал сезановского «Курильщика». Всё занятие говорил об одном портрете, да так эмоционально. Он связывал портрет со всеми достижениями французских художников второй половины девятнадцатого века. Я стоял в стороне и наслаждался его речью, наблюдая за его артистическими движениями, меняющейся интонацией, порой вызывающей улыбку у внимательных студентов.

Мы с ним ходили по залам Эрмитажа. Он вежливо здоровался с дежурными по залам. Они спрашивали нас: «Не братья?» Сам Николай подчёркивал наше с ним внешнее сходство. Он мне показывал такие места в залах Эрмитажа, на которые я раньше не обращал внимание. Но никакого превосходства от него не чувствовалось. Напротив, он внимательно слушал меня и иногда говорил, что этого не знал.

Я проговорился, сказав, что у меня сегодня день рождения, и он из кармана достал небольшую, видимо приготовленную на обед, шоколадку и подарил. Один раз он приводил ко мне в мастерскую студентов с режиссёрского факультета. С принесённым ими большим тортом мы пили чай, говорили об искусстве. Студенты задавали мне интересные вопросы, а прощаясь, оставили свои автографы в книге почётных посетителей. Сам Николай сделал линейный рисунок себя на фоне моего портрета, написанного Л. Кривицким. Подписал: «Дорогому Валерию Ивановичу в благодарность за хорошую и познавательную встречу со мной и моими студентами-режиссёрами. 3.12.2014 г.».

На одной встрече я попросил написать статью для моего намечавшегося каталога.

- Только не в стол. Какие наши годы?

Напишу сам или порекомендую хорошего искусствоведа. Но…

Выше сказано о моём увлечении, а в основном, в техникуме были занятия по предметам. Они не только давали знания, но и воспитывали. Особенно хорошо оборудованные мастерские. Вспоминается, как в кузнечной мастерской делали заготовки для плоскогубцев. Положишь в горн заготовку, отвернёшься с соседом поговорить, заготовка сгорает бенгальскими огнями. Проблема была с электросваркой, где прилипший к металлу электрод не оторвать. Насколько я помню, лучший в нашей группе сварочный шов получался у девушки Нины Ожигиной (Гриник). В дальнейшем она стала инженером и работала на Ижорском заводе. Преподавала. В техникуме на всех специальностях требования были предельные. Нам повезло с преподавателями. К ним мы относились с уважением, хотя получали разные оценки. Их требования считались учащимися нормой, потому что полученные знания, навыки нужны были не только для работы, но и для жизни. После изучения столярного дела я приехал к маме и сделал ей добротный стол. В дальнейшем для своих картин изготавливал подрамники, рамки.

Хочется вспомнить преподавателя теоретической механики, сопромата, деталей машин и машиноведения Николая Ивановича. Называли его Машин Иваныч. Шестидесятилетний с седой, серебристого цвета головой он говорил, что в трамвае, в котором ехал в техникум, золотые сидят, а серебряные стоят, имея в виду молодёжь и стариков. Он понимал юмор и не обижался. Контрольные работы по разделам написать было трудно, если не знаешь материала. Даже учебник не помогал. Вспоминается забавный случай на контрольной по сопромату. Сидим по одному за столом далеко друг от друга. Учебниками пользоваться нельзя. Шпаргалками можно, если только быстро посмотреть и спрятать в карман. За первым столом сидел Витя Иванов. В столе у него учебник. Преподаватель увидел, как учебником пользуется Иванов, встаёт из-за своего стола и медленно к нему идёт. Не глядя, протягивает руку в стол, «шарит» там, но никакой книги не находит. Осматривает Иванова. Тот сидит, не шевелится, под себя не мог положить, передать тоже не мог. Все далеко. Машин Иваныч только произнёс: «Кио-Иванов» и вернулся за свой стол. В то время популярный фокусник Кио удивлял зрителей на арене цирка. Всех заинтересовал Витя. Куда мог спрятать книгу? Оказалось, он коленом прижал её снизу полки стола. Если все положительные оценки по письменным работам, можно не готовиться к экзаменам, а прийти на экзамен и сказать: «Машин Иваныч, можно на ничью?»

Тот берёт зачётку и ставит «удовлетворительно». Успеваемость на стипендию не влияла, так как стипендии делились на всех. Получалось по двадцать рублей. Чтобы протянуть на них месяц, я покупал сахар-песок, батон и пачку сливочного маргарина. Иногда что-то варил. По комнатам довольно часто проходила с проверкой комиссия, заглядывали в тумбочки, а у меня там всегда стояла кастрюля с первым. Если чувствовали кислый запах, спрашивали: «Что там? Если суп, то прокис, если щи, то нормально». - «Конечно, щи». Не помню, чтобы когда-то я варил щи.

В то время в магазинах из продуктов было всё, кроме яиц. Так как из-за очередей магазин плотно набивался людьми, иногда яйца продавались с обратной стороны магазина. Нужны были только деньги. Мы подрабатывали, где можно было.

Вечерами, после отбоя, в общежитие приходила женщина с пивоваренного завода «Вена» и просила срочно разгрузить вагон с десятью тысячами бутылок или с ячменём. Завод находился, как сейчас бы сказали, в шаговой доступности. И человек десять, как по тревоге, вскакивали с коек и шли разгружать вагон. Бутылки лежали горлышко к горлышку ровными рядами от пола до крыши вагона. Нужно было разложить их по двадцать штук в ящики и по транспортёру отправить вниз на землю. Организация за простой вагона в ночное время дорого платила железной дороге. Поэтому обращались за помощью к нам. Пиво давали в бачке с краником. Такие бачки, только с питьевой водой, стояли во многих организациях. Наливали пиво в полулитровые банки и пили, сколько кто хотел. До этого пива я не пил, оно казалось горьким. Но, чтобы утолить голод, пил сколько мог. Работали до утра и сразу на занятия. После напряжённой физической ночной работы и более суток без сна, помню, как мы шли на занятия по высшей математике. Неприятно, когда в таком состоянии тебя спрашивают. Ячмень разгружали без респираторов в сплошной пыли. Часть зерна «вытекала» из отрытых люков, остальное убиралось нами лопатами. По глупости своей смеялись друг над другом, когда видели себя негроподобными, со сверкающими белками в глазах и белыми зубами.

Вместе с однокурсниками работал путевым рабочим в транспортном цехе вагоноремонтного завода, также слесарем по ремонту вагонов в 11 парке. Инструментами слесаря-боковика в то время были: в одной руке ломик, в другой - тяжёлая кувалда. Из-за разболтанных частей приходилось с силой забивать крепёжные клинья у полувагона, домкратом поднимать угол вагона для смены подшипника скольжения и так далее. Вдоль состава на отдельно стоящих стеллажах находились листовые рессоры весом 75 килограмм. Они находились на такой высоте, что было удобно подойти к стеллажу, наклонить рессору на плечо и нести к месту ремонта. На всё отводились считанные минуты. Если на следующей станции отцепят тобой осмотренный, отремонтированный вагон - жди наказания. Бывало, что опытный с большим стажем осмотрщик дядя Яша (мой консультант) из-за отцепки вагона вызывался «на ковёр».

В настоящее время, спустя более полувека, я не перестаю приятно удивляться состоянию на железнодорожных путях. Прежде всего, бросается в глаза чистота и отсутствие людей на путях. Сразу вспоминается мой период работы в одиннадцатом парке депо, в котором начинал свою трудовую деятельность. Вдоль прибывшего поезда суетились рабочие, устраняли неполадки. А их было достаточно. Переходные площадки в поезде были редко, и рабочий, чтобы перейти на другую сторону вагона, пролезал под вагоном. Лез с осторожностью, чтобы не зацепиться о тяги или торчащие выступы. Часто бывало, находясь под вагоном, слышишь пробегающую дрожь вагонов от отправляющего поезда и пулей выскакиваешь. О чистоте того времени говорить не приходится. Чего только не валялось между путями. Однажды, готовились к встрече немецкой делегации, организовали «субботник». Весь мусор собрали в кучу, большую кучу. Чтобы её спрятать, решили оббить кучу досками. Получился сказочный домик без окон и дверей. Летом я устраивался проводником в поездах дальнего следования. Были поездки в Москву, Котлас, Мурманск, Никель (у границы с Норвегией). Штатные проводники делились своим богатым опытом, давали необходимые нам студентам советы. Были и такие советы, выполнять которые мы не решались. На практике в вагонном депо нужно стоять возле рабочего и записывать все его движения. Отмечать лишние движения рабочего в течение всего дня. С той ли стороны лежат инструменты и т.д. Называлось это «фотографией рабочего дня». Не нравилось такое занятие нам, особенно рабочим. «Ребята, будьте умными, идите домой, а в ваших дневниках мы распишемся», - советовали рабочие. Мы уходили и на период практики устраивались на работу на завод менять тяжёлые крестовины на заводских путях. Иногда работу давал дядя Сергей. Он был строительным мастером на Сортировочной. Небольшая наша группа гасила известь вечерами, чтобы с утра рабочие могли её использовать. Работали быстро и без перекуров. Дядя отмечал, что мы за несколько часов делали больше, чем рабочие за день. Жили в общежитии сначала возле техникума, затем, став взрослее и дружнее, нас перевели в отдельно стоящий одноэтажный дом из красного кирпича среди железнодорожных путей. В доме две большие комнаты. В одной - будущие тепловозники, в другой мы - вагонники, 16 человек.

Поздно вечером мы уже легли спать, кто-то крикнул: «Наших бьют!» Быстро вскочили и побежали в сторону Фарфоровского поста. Навстречу шли несколько человек наших ребят и сообщили, что всё в порядке. Но не всегда был порядок. В один поздний вечер в общежитие возвратился Борис Завалишин, снял рубашку, а у него вся спина в ножевых порезах. Повернулся, и на груди следы ножа. Оказалось, на праздновании открытия Московского парка Победы наши ребята столкнулись с другой группой. В результате из наших один погиб и несколько было раненых. Внутри общежития все жили дружно. Делились, чем могли. В основном элементами одежды, к которой отношение было особое. Наверно, кроме меня, ребята стремились приобрести зауженные зелёные брюки и грубый пиджак, серого цвета. Тогда начали появляться нейлоновые белые рубашки-распашонки. Рубашки были у всех, а остальным делились. Однажды всё общежитие одевало Колю Холоднякова для встречи с его давней знакомой. Нужно было показать, что он не такой бедный, как на самом деле. Одели от новеньких туфель до шляпы. Похоже одевались перед танцами. Самой модной причёской был «ёжик» - короткая стрижка. Одному я делал «укладку». Это значит, что расчёской сгибаются короткие волосы и прижигаются утюгом. Они, согнутые, так и остаются. Когда все волосы согнёшь, образуется единая поверхность. В общежитии я любил играть в шахматы, а карты у меня вызывали отвращение, как и курево. У ребят было наоборот. Играли, курили. Далеко за полночь от громкого крика просыпался и видел за столом оживлённых ребят. Над головами висела тонкая полоса синего дыма. И этот дым всегда видишь и чувствуешь, вспоминая техникум, общежитие.

Снова возвращаясь к искусству, вспоминаю посещение музеев города. Мне больше нравился Русский музей, чем Эрмитаж. В Русском музее в картинах видел больше свежести, воздуха, цвета. В нём, в Советском отделе (сейчас корпус Бенуа), проходили выставки ленинградских художников, персональные, к примеру. большая выставка скульптур Конёнкова, привезённых из США. С особым волнением смотрели её с дядей Сергеем. В 1960 году на выставке художников Ленинграда среди многих замечательных картин, на мой взгляд, значительно выделялись «Ополченцы» автор E. Моисеенко, и «Гроза прошла», автор В.Ф. Загонек. «Значит, есть большие художники в наше время», - думал я. В то время основную экспозицию выставок составляли заказные картины. Они отличались большими размерами, писались долго. По словам В.Ф. Загонека он писал картины по два года. Созданные произведения проходили тщательный отбор. Сначала давал оценку Союз художников, выставком, а окончательное решение было за заказчиком. С изменением государственного строя изменился состав картин, особенно их размеры. Сразу же большой зал выставочного Центра Союза художников заметно запестрел мелкими картинами. Появилось много картин-«скороспелок». Размер и качество соответствовали быстрой реализации произведения. Но это потом, а сейчас период учёбы в техникуме. Вспоминается работа в колхозе Тихвинского района (раньше был Капшинским). Наш курс разделили на группы и распределили по сёлам. Моя группа из пяти парней работала по извлечению картофеля из земли. Технику из-за мелких камней применять нельзя, послали нас. Дали каждому по ведру и копалку - копия сапожной лапы. Лошадь тянула деревянную с металлическим наконечником соху, которая где-то раскрывала борозду, а чаще проходила рядом, ещё больше засыпая её землёй. А мы тупыми копалками разгребали землю и, насколько могли, доставали картошку. Ещё более интересной была трелёвка леса. Наша группа работала с местными парнями. Спиленные деревья привязывались к оглоблям лошади, и та тянула к определённому месту.

У местных ребят созрела идея, с которой согласились все. Нужно закругляться с работой и раньше идти домой. А время-то не подошло. Местные «мыслители» стали думать, искать причину. Решили сломать у лошади дугу. Распрягли лошадь. Два человека налегли на дугу, она, спружинив, откинула их. Попытались повторить и снова отскочили в сторону. Местные ребята оказались упрямые. Один предложил: «А если немножко помочь топором?» Прибегли к топору. Сделали две насечки, дружно нажали. Раздался треск, и ранее упёртая дуга сдалась, один её край повис. Сломанную, потерявшую прежнюю упругую форму, дугу вставили на место. Довольные, возвращались из лесу. Не помню, выиграли что по времени? Из Токарёва в Новинку нужно было перегнать лошадей тяжеловозов. Попросили меня помочь. Я вскарабкался на широкую спину лошади без седла. Мои ноги, как на шпагате, расставлены по прямой в стороны. Всадники (местные ребята) на других таких же лошадях поскакали по песчаной дороге (во время войны была дорогой жизни). Поскакал и я, прыгая на спине лошади, как мячик. Каждый километр отмечал падением. И каждый раз лошадь останавливалась и терпеливо ждала, пока я залезу. В Новинке с неё сполз. К моему удивлению идти не смог. Не соединить ноги. Постепенно «пришёл в себя» и вернулся в Токарёво. Нам с Володей Гриником - однокурсником, другом по техникуму, эти «дикие» места понравились, и решили мы съездить туда ещё. Назначили дату. Пока добирался с Возов в Ленинград, опоздал. На Московском вокзале меня встретил Коля, брат Володи, и сообщил, что тот с другим другом уехали в Тихвинский район. Они торопились. Друг решил дня на два перед армией побыть в глухом лесу, что явилось причиной быстрого отъезда. Предстояло мне добираться самому. На поезде доехал до Тихвина. Точно не помню, но до Новинки добираться километров семьдесят. Часть пути проехал на автобусе. Дальше автобусы не ходили, и я, нагруженный рюкзаком и атрибутами для живописи, отправился пешком. Из вооружения на случай встречи со зверем в голенище сапога торчал тупой столовый нож. Дорога вела вдоль речки. Шёл целый день. К вечеру добрался до Новинки.

Предстояло до Гуриничей ещё три километра. Думаю, если совсем стемнеет, не буду стучать, пугать людей. Когда подошёл к домам, в окнах света не было. По дороге сюда на большой поляне маячил скирд сена. Подошёл к нему, сделал углубление, чтобы можно в него залезть. Поперёк углубления сделал лежанку, сеном заложил отверстие и заночевал. Утром нашёл дом, где останавливались ребята. Хозяйка сообщила, что за дорогой овсы (овёс), если не скошены, то они там в засаде на медведя. Если скошены, тогда они ушли на озера. Овёс оказался скошенным. Озёра находились в десяти километрах от Новинки. Отправился в Новинку, а оттуда по лесной дороге на озёра. Ранее Володя, как опытный и интересующийся охотник, рассказывал, как спасаться на сосне от медведя, как следить за рысью на дереве. Долго я шёл, и вдруг между стволами сосен засверкала вода. Прошёл по берегу озера, похожего на реку, покричал. Только эхо мне ответило. Продолжил путь дальше. Деревья закончились. Лесная дорога перешла в настил из брёвен. На вкопанных в землю столбиках написан год вырубки, как дневник того времени подсказывает, был 1953 год. До этого на вырубках никогда не бывал. Присел на лежащее серебристого цвета бревно. Стал что-то рисовать. На горизонте появилась синяя туча, увеличиваясь, надвигалась в мою сторону. Стал собираться в деревню.

Опять предстояла дорога через лес. Внезапно раздались громкие одиночные ружейные выстрелы и, угасая, эхом катились по всему лесу. «Это ребята», - подумал я и пошёл на звук. В лесу звуки кажутся в разных сторонах. Выстрелы прекратились. Окрылённый предстоящей встречей, смело шёл по бездорожью, напрямик к выстрелам. Пока я метался то в одну, то в другую стороны, потерял дорогу. Слышу, в траве ручеёк журчит. Он может течь или в озеро, или в речку, а там проще выбраться к населённому пункту. Вскоре ручей привёл меня к тому озеру, где я уже был. Там, у озера, где начиналась лесная дорога, стояли две раскидистые сосны с толстыми, горизонтальными ветками. Осмотрел их со всех сторон, чтобы заночевать на ветках сосны. А в это время ребята шли сюда. Я даже не предполагал, что в нескольких метрах от меня спрятана палатка и что через несколько минут они будут здесь. От набежавшей тучи темнело. Начал капать дождь и помешал моим планам. Укрыться от дождя у меня ничего не было. Пришлось уходить. Всю дорогу до Новинки шёл под дождём. Гуриничи появились, когда было совсем темно. Мокрым ночевать в скирде не решился. Обратился к уже знакомым. За горячим чаем мне сказали, что ребята обещали через два дня вернуться. Оставался один день. Действительно, они появились в назначенное время.

С почты друг позвонил домой, узнал, что его ждёт повестка из военкомата. Мы проводили его на попутной машине, а сами отправились на то место, где я был вчера. Мы с Володей и с Ниной навещали те места, только были на другом озере. На высоком берегу стояла бревенчатая банька с печкой. Когда-то была деревня, а после укрупнения колхозов, жителей переселили в другие сёла. Вместо домов остались бугры, заросшие крапивой. Один человек отказался покидать это место. Поселился в баньке и жил до последних своих дней. А после в ней останавливались рыбаки и охотники. Рядом с банькой отдельно росли высокие стройные сосны. Под ними у нас был костёр. Было уже темно. Володя или ещё не пришёл с охоты, или что-то делал внутри баньки. Мы с Ниной сидим у костра. Тихо о чём-то беседуем. Тишина. Только изредка потрескивают горящие палочки. Вдруг раздаётся у нас над головами сильный детский крик. Крик повторился. От неожиданности возможно мы вздрогнули. Не помню. Это кричал филин. Вспоминается другой случай. Володя на охоте. Нина на озере в плоскодонке, вырубленной из половины толстого бревна. Я наверху, у баньки, пишу акварельный этюд. Вдруг Нина громко обращается ко мне и просит помощи. Бегу вниз и вижу в руках у неё щуку. «Убей её». Я никогда никого не убивал, а тут пришлось выполнить просьбу. Что произошло? Лежала щука неподвижно в лодке. Нина решила её почистить, окунула в воду, и рыба ожила, стала вырываться. Как каждое учебное заведение, техникум заканчивался дипломом и распределением на работу. Тема моего диплома «Проектирование вагонного депо с детальной разработкой сборочного цеха». На распределении проблемы не было. Девчата попросились выбирать места первыми, так как ребятам всё равно скоро идти в армию. У меня для выбора оставалось два места: г. Кемь и Бологое (самое южное место, куда посылали). Выбрал Бологое.

Оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты" https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54

В начале десятого класса учитель военной подготовки предложил мне поступать в топографическое военное училище. Пришла разнарядка из военкомата. До этого я несколько раз проходил медицинские комиссии в военкомате и был приписан в десантные войска. Рассчитывал, что после службы буду строить свою судьбу, но обязательно связанную с рисованием. Предложение учителя добавило вопросов. Служившие в армии знакомые меня отговаривали: «Хоть кем ты там будешь, армия есть армия. Постоянно ты будешь от кого-то зависеть и выполнять чьи-то приказы. Потеряешь свободу». Не верил. Считал, что это особый род войск. Представил радужные занятия картографией. «Они не знают особенности этой специальности, вот и отговаривают», думал я. Принимая от меня документы в районном военкомате посёлка Поныри, капитан, глядя мне в глаза, говорит: «Ты будущий офицер, это твои первые шаги в почётную, порой сложную службу.

«Это дело надо обмыть». Я вышел. Ожидающий меня школьный друг Валентин сбегал в магазин и принёс бутылку водки. Протянул я её капитану. Тот взял, приподнял свою ногу и резко ударил донышком бутылки о каблук. Слабый хлопок и крышечка от бутылки покатилась по полу. Это было сделано так ловко, что содержимое бутылки нисколько не разлилось. Капитан протягивает бутылку мне: «На, пей». Я отказался. Тогда он сам сделал несколько круговых движений бутылкой, пару глотков отпил и поставил бутылку в стол. Получив документы, я ушёл. Снова медицинская комиссия, теперь более тщательная. Из всех желающих, а их было со всего района много, отобрали двоих. Одного в автомобильное военное училище, и меня - в топографическое. Находилось оно в Ленинграде. В Курске нас уже было много, да ещё добавились ребята с Донбасса. За дорогу появились новые друзья. Прибыв в Ленинград, мы решили сначала сдать документы, а потом погулять по городу. Прошли через проходную, сдали документы и, довольные, пошли гулять. Но на проходной нас задержал дежурный и велел принести пропуск от старшины. Возмущённые, направились к нему.

- Не положено отпускать, - ответил старшина.

- Мы ещё никто. Только сдали документы…

Ничего от нашей беготни не вышло. Только тогда я понял, что мы в западне, а самый главный здесь это старшина. Я вырос на просторах Среднерусской возвышенности, где на много километров вокруг посёлка простирался панорамный пейзаж с многочисленными деревнями, полями, балками с рощами и лесополосами. А здесь, как животное, держат на небольшой ограниченной площади, с трёх сторон огороженной зданием. С четвёртой стороны колючая проволока завершала высокую стену. По площади хаотично бродил часовой с карабином. Что или кого он охраняет, непонятно. По безразличному выражению его лица казалось, он сам этого не знает. На втором этаже огромная казарма с несколькими рядами коек. На них мы валялись и днём, и ночью. Только в определённое время шли в столовую. Из окон видели проходящих мимо офицеров с другого учебного заведения да играющих детей. Мы кидали детям деньги и просили принести нам мороженое, потом по ниточке поднимали его наверх. Сдавали экзамены по группам. Так как их было много, приходилось днями ждать. Проходит неделя без изменений. Хотя бы дяде сказать, что я в Ленинграде. Решил рискнуть, съездить к дяде. Сговорился с соседом по койке составить мне компанию. Вышли через окно, несколько метров пробирались по карнизу, вспрыгнули на кирпичную стену, ведущую к проезжей части улицы, и оказались на свободе среди спокойно идущих по улице людей. Не помню, сколько пробыли у дяди. Предстояло вернуться незамеченными. Иначе наши документы отослали бы в военкомат, который нас направил, и нам пришлось бы возвращаться домой. Помогая друг другу, проделали тот же путь, только в обратную сторону. Нам открыли окно, и мы были на месте. В моём сознании постепенно менялось представление об армии. Некоторые ребята стали «заваливать» экзамены, чтобы получить документы и быть свободными. Им последовал и я. Как никогда, почувствовал свободу. Ничего равного ей не было.

оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты"

https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54

«Зачем вы наклеили открытку? Лучше бы нарисовали». В одно время популярны были индийские фильмы. Одноклассник попросил меня нарисовать портрет Раджа Капура из фильма «Бродяга». Я нарисовал, и он дал мне за рисунок один рубль.

Это был мой первый заработок искусством.

В шестом классе с Николаем Ильичом ходили в поход по местам боевой славы.

Он чертил маршрут движения, ориентировался по компасу. Ночевали в школах на матах в спортивных залах. Первая ночь была в Бобровке. На подходе к Понырям прошли по полю, где было большое танковое сражение. На пьедестале стоял танк. В Понырях впервые попал в столовую. Нам дали гречневую кашу-«размазню». Некоторые ребята по незнанию или по шалости насыпали в неё всю стоящую на столе соль, добавили весь горький перец и, чтобы было ещё вкусней, заправили горчицей. Есть было невозможно. Продолжали свой путь через деревню Самодуровка. Прошли по опушке леса, сплошь усыпанной ржавыми патронами, круглыми погнувшимися дисками от автоматов и многими другими железками.

Там даже трава не росла. Нас предупредили в лес не заходить, так как ещё сапёры не прошли. Следующей на пути была деревня Теплое. Издалека показалась большая стела, а рядом на высоком пьедестале возвышалась пушка.. По брёвнышкам мы забрались к пушке и сфотографировались. Николай Ильич проводил с нами зарядку, научил плавать на спине ногами вперёд. Пароходиком. До сих пор помню этот приём и потому плаваю именно так.

Особенно, если плаваю в бассейне. Тогда не приходится ударятся головой об стенку бассейна. Видно куда плывёшь.

Не забыть, как Николай Ильич всем ученикам школы объявил, что над нашим районом будет пролетать первый искусственный спутник Земли. Вечером к назначенному часу пришли к школе дети из всех близлежащих селений, в том числе и возовские ребята преодолели три километра, чтобы посмотреть на первый спутник Земли. Собралось много людей.

Внимательно смотрели на чистое темнеющее безоблачное небо. Ждали. И вдруг на небе появилась летящая маленькая звёздочка. В отличие от самолёта, она летела тихо. У всех было столько радости и восторга. Шумели, что-то кричали.

Снежной зимой Николай Ильич попросил меня изобразить наш вокзал. Лежал снег, была оттепель. Я тепло оделся, взял акварельные краски, бумагу, баночку с горячей водой и пошёл писать. Бумага была рыхлой и впитывала краску. Получались пятна. Я волновался. Как покажу работу учителю? Показал. Николай Ильич одобрил акварель, сказав, что это здорово, что пятна. Так должно быть, так материальней.

Вспоминая своего учителя, хочется сказать о его отце и о редчайшем случае, который с ним произошёл. Отец работал сторожем на Возовской нефтебазе: В тупике стояла цистерна. Что его натолкнуло залезть на цистерну с керосиновым фонарём «летучая мышь», открыть крышку, опустить внутрь фонарь и посмотреть:

Вдруг раздался мощный свист, затем удар.

Любопытного сторожа откинуло далеко.

Но он остался жив, благодаря удачному падению на склон насыпи, на котором стояла цистерна. В это время я находился дома и услышал оглушительный звук.

Будто огромный метеорит на землю упал.

На следующий день пошли смотреть, что произошло. В ста метрах от вокзала стояла цистерна без торцевой круглой стенки, а перед перроном у колонки, в стороне от железной дороги, лежал круглый торец цистерны. Ребята сразу его превратили в карусель. Рядом с «каруселью» - согнутый, вкопанный в землю рельс, спасший жизни людей и строений, находящихся на перроне. Какая должна быть сила удара о рельс, чтобы его согнуть!

Колесов Валентин Николаевич - учитель физкультуры и военного дела. С благодарностью вспоминаю, как он нас «мучил». Урок проходил очень напряжённо.

Бегали все дистанции. От 100 метров до пяти километров. Моя дистанция на рай-онных соревнованиях была 800 метров.

Помогал тренироваться мой двоюродный брат Слава. Он ехал на велосипеде, а я рядом бежал. Значительных результатов не показывал. На районных соревнованиях Валентин Николаевич предлагал своим коллегам из других школ: «Давайте пустим забег на пять километров. У меня берите любого». Но те не рискнули; так как нам тогда не было восемнадцати лет. Зимой он с нами ходил на лыжах. Бывало, пустит нас на десять или пятнадцать километров; отнесёт в учительскую классный журнал, наденет из ленточных полосок шапочку, прикрывающую только уши. Встанет на лыжи, догонит, перегонит, возьмёт журнал и ожидает нас. Хотя мы старались. Шли быстро. Не забыть его слова на уроках: «Что вы, как старики пятидесятилетние. Давайте быстрее».

Сейчас я вижу школьные стадионы огорожены и на замках. А у нас стадион был через дорогу от здания школы. Мы даже на большой перемене выскакивали на стадион, метали диски, учебные грана-ты, бегали в «догонялки». Кто хотел, мог прыгать через деревянных коня, козла, всегда стоящих на краю стадиона. В коридоре, возле учительской, висели канат и шест. По шесту на одних руках поднимались до потолка. Соревновались друг с другом.

в памяти отпечаталось плавание в реке возле школьного сада. В то время плавки были узенькими, с застёжкой на боку. Очень удобно снимать и надевать их даже в одежде. После уроков одноклассница Маша Кондратова подошла к классному руководителю и эмоционально говорит: «Анна Фёдоровна, у Валентина Николаевича что есть плавки, что их нет.

Одинаково», «Ну что. Такая форма», - ответила Анна Фёдоровна.

На школьных вечерах выступали боксёры, гиревики. Моим пределом было поднимание пудовой гири шестнадцать раз. Рекорд школы - 55 раз. На площади у школы чемпион ходил на руках. Автор рекорда окончил школу с золотой медалью.

В то время отношение к спорту было особое. Перед занятиями Валентин Николаевич выстраивал на улице всю школу на зарядку. После физических упражнений ученики расходились по классам.

Было много секций. Да и самостоятельно занимались. Так, на Возах постоянно была натянута волейбольная сетка. Вечерами играли навылет. Это значит, что две команды играют, третья формируется играть с победителем. Ещё игра в лапту была особо популярна. Она вырабатывала многие спортивные качества: умение палкой точно бить по мячу, мячом попасть в противника, убежать от мяча. Игра в «догонялки» не требовала больших команд, достаточно было двух человек.

Почему-то весной, как сходил снег, мы играли в «клёп». Где-то называли «игра в чижика». На земле чертился квадрат, в середине клали сам пятнадцатисантиметровый деревянный клёп, заточенный с двух сторон. Требовалось по одному концу ударить палкой, чтобы клёп подпрыгнул, и сильным ударом послать его в сторону противника, а тот должен или поймать, или поднять, бросить и попасть в квадрат.

Таюке весной играли не только дети, но и взрослые парни, в деньги. По договорённости клали стопкой монеты на кон и битой на определённом расстоянии нужно попасть в стопку. Перевёрнутые монеты забирались.

Биту отливали из свинца в баночках из-под вазелина. Некоторые ребята для игры приносили старинные медные пятаки.

Фетискин Александр Карпович - учитель черчения. Внешне отличался гладко выбритой головой. Человек немногословный, спокойный, в какой-то степени за-бавный. Проходит мимо группы учеников, увидев среди них Гаврила, говорит: «Все чижики и один Гаврик». Проверяя чьё-то домашнее задание - технический рисунок катушки из-под ниток с выревом четверти, долго смотрел на меня поверх очков, как бы думая, что сказать. Потом называет мою фамилию и приглашает меня к столу:

«Иди смотреть свои ошибки», - говорил он мне. И я понимал, что в работах моих товарищей он видел именно мою руку.

Действительно, всем, кто просил меня, я рисовал катушку.

Малышкина Анна Фёдоровна - учитель химии и биологии, классный руководитель. С теплом и уважением вспоминаю её. С учениками говорила тихо, спокойно.

Внимательно выслушивала каждого, всегда стараясь помочь, казалось, получала огромное удовольствие от этого. Обратил внимание на неё ещё до классного руководства, когда впервые увидел её в школе. Она была стройная, отличалась подчёркнутой тонкой талией, чем-то напоминала институток девятнадцатого века. Анна Фёдоровна для нас, учеников, была второй мамой. С ней мы готовили классные спектакли. К одному из них я изобразил на переднем плане клумбу цветов. После спектакля подошла ко мне и попросила: «Валер, можно вырезать цветы на память?»

К Новому году я готовил для себя костюм бравого кота. Из папье-маше выполнил маску со сверкающими глазами. Мне дали сапоги с высокими бортами, шпагу, которую на вечере об кого-то сломал. Не было только плаща. Тогда Анна Фёдоровна предложила свою зелёную юбку «солн-це-клёш». Она мне хорошо подошла. Костюм кота занял на вечере второе место.

Детушев Дмитрий Иванович - физик.

Грузный, с одним протезом ноги, часто кричал на учеников своим сильным пронзительным голосом. Он не терпел авто-ручек. Приходилось делать из проволоки маленькие пружинки и вставлять их в пёрышко. Макая такое пёрышко в чернильницу, набиралось много чернил. Можно было писать долго. Носили чернильницы из дома. Хоть и назывались непроливайками, мы были в чернилах, особенно, когда выяснялись отношения между учениками. Потом появились на партах в специальных дырочках чернильницы. По утрам уборщица наливала в них чернила.

На Возах все знали Колю-пьяницу с одной ногой. Какое у меня было удивление, узнав, что наш Дмитрий Иванович и Коля - родные братья, и у обоих по одной ноге.

Память выхватывает из прошлого эпизоды, теряя последовательность. Так, вспоминаются подробности, как мы ходили в школу. Она работала с восьми часов утра.

Поднимались в шесть. В тёмное время выходили рано. Делали факелы из ветоши На железной дороге её было достаточно.

Высоко поднимая факел над головой, выкрикивали: «Данко, Данко». По дороге в школу играли, делились прочитанными сказками. Любили произведения Жюля Верна. Книги передавали друг другу. 3и-мой, в пургу, возвращаясь домой, теряли дорогу, даже направление, Огней на Возах не было видно. Под свежими сугробами дорога не ощущалась. Мы расходипись по сторонам. Нашедший кричал: «Я столб нашёл!» Все бежали на крик. Потом ис-капи следующий телеграфный столб. Так добирались домой. А дома ждал тазик с водой. Замёрзшие руки, чтобы не болели, опускал в холодную воду. Летом, осенью путь домой проходил через кукурузное или конопляное поле. Мелкие круглые семена конопли просеивал с одной руки на другую и ел. Дома семена конопли поджаривали и кидали в суп. Превосходный аромат и вкус. Обычно у нас супы зажаривали луком. В старших классах нас, возовских, оставалось только двое. Зимой в школу - на лыжах, весной и осенью - бегом.

Иногда Валентин остановится, примет какую-нибудь позу: «Нарисуй меня вот так Я рисовал.

Был период, когда мы увлекались стихотворчеством. У меня были тетради со стихами. Даже сочинения на свободную тему писал в форме стихов. Так было меньше ошибок. Девочки тайно от меня утаскивали тетради со стихами и читали.

Сам я стеснялся кому-то показывать. Слава Гладких, глядя на пишущих, сам попробовал выдать рифму: «Я хоть не Евгений, но великий Гений».

С тех пор его стали называть не по имени, а Гением. Слава ежедневно приезжал в школу на велосипеде. Однажды на районных соревнованиях по велогонкам он занял призовое место. Удивительно, что комплекция у него была совершенно не спортивная, а такой успех. Он объяснил, что на неровностях приподнимался от седла, другие этого не делали. Валентин Николаевич повёз новоявленного спортсмена на областные соревнования в Курск, но там не оказалось неровностей.

Сплошной ровный асфальт был причиной неудачного заезда.

В школе увлекались игрой в шахматы.

Для этого в вечернее время выделялся свободный класс. Брали в учительской шахматы и часами играли. С Валентином мы играли одинаково. В домашних матчах каждому хотелось закончить последнюю партию победителем, отчего матч затяги-вался на всю ночь. Шахматную позицию предвидели на несколько ходов вперёд В шахматы играли и во сне. Знали и использовали в игре ряд защит. Спустя много лет, учась в институте, мне предложили сыграть в шашки на первенство вуза. Согласился. В большом подвальном помещении шестого корпуса, куда я пришёл, за одним из столиков с расставленными на нём шаш-ками сидела девушка. На вид серьёзная; сидела ровно, в ожидании противника.

Меня направили именно к ней. «Девушку то я обыграю», - думал я. Начали играть.

К моему удивлению, она сразу же повела игру. Ни одного хода не смог сделать по своему желанию. Подставленную шашку я должен бить, а она бьёт несколько. Так я быстро проиграл. Чувствовалось, что у неё заучены, хорошо отработаны ходы.

После поинтересовался, с кем играл. Оказалось сестра Бориса Спасского - чемпиона мира по шахматам.

Вспомнился ещё забавный случай.

Почему-то мы с Валентином пошли домой по Чертановке. Спустились вниз, идём по балке. Тишина. Вверху на склоне тихо пасётся стадо коров. Для комплекта рядом ходит пастух. Валентин посмотрел на пастуха и мне говорит:

Он сейчас запоёт.

Откуда ты знаешь?

Вот смотри.

И запел сам. Через некоторое время пастух стал громко подпевать. Валентин за-молчал. Мы тихо уходили, а пастух всё пел.

Снова в памяти мои учителя. Тогда мне казалось, что некоторые из них полу-чали удовольствие, если кого-либо поймают с невыученными уроками. Один ученик даже из-за тройки боялся идти домой:

«Меня отец убьёт». На дороге к дому пере-пуганный мальчик в окружении сверстников аккуратно убирал «тройку» из дневника.

Совсем другими были учителя математики и литературы. К сожалению, имени учителя литературы не помню. Он выразительно читал стихи, готовил чтецов к конкурсам. Нас всех приучал к красивому письму, как аккуратно зачеркнуть неправильно написанное слово. От него учились делать словарики, их переплетать; как книгу. Странички словарика делили по вертикали на две части. Вверху нумеровали страницы с чёрточками по обеим сторонам цифры. Заполняли словарики незнакомыми словами из прочитанных книг. Внешне учитель отличался большим ростом и длинным носом. Временами странно поворачивал голову, казалось, нос ему мешал.

Математик Артёмов Виктор Васильевич. Бывший лётчик. Самое лучшее объяснение материала из всех математиков, которые учили меня. Было просто и понятно.

На полянке в лесу Валик, Света и я готовились к выпускным экзаменам. Я рисовал и слушал. Они по очереди читали ответы на билеты. Запомнился выпускной вечер. Волнующие слова директора, поздравления, вино, роскошный стол, за годы полюбившаяся музыка гремела весь вечер и ночь. Танцевали до пяти утра. Казалось всё хорошо, но аттестат зрелости на вечере нам не вручили. Выдали потом, после отработки в колхозе по прополке нескольких борозд в поле. Прополкой за-менили и вождение трактора.

После окончания школы несколько раз приезжал на День встречи. Встречался с одноклассниками. Виктор Малеев. Он работал на Возах на подстанции электриком.

Меня пригласил показать «чудо» техники, электрические разряды. Жуткое зрелище.

С Сергеем Вялых нормально поговорить не удалось. Одни цитаты из Библии. Больше ничего не услышал.

Много лет собирался посетить места моего детства. Особо благодарен моей дочери Леночке. Она настояла на том, чтобы мы вместе с ней и с внуком Мишей в 2017 году поехали туда. Мой одоклассник Володя Вялых встретил нас, и мы жили у него в Нижней Смородине.

Он внешне мало чем изменился. Такой

же маленький, худенький, только мышцы бегали по загорелому телу. С 1958 года мы с ним не виделись. Сохранилась фотография, на которой я с Кофановым Виктором в боксёрских перчатках замерли перед боем, а Володя стоит рядом в строю. Это был девятый класс. С Виктором мы ред-ко, но переписывались. У меня было желание через 60 лет втроём встретиться и в перчатках сфотографироваться, как на фотографии. Тем более, что Виктор приезжал к сестре из Саратова в Нижнюю Смородину. Долго я собирался. За год до моего приезда Виктора не стало. Успел встретиться с Володей. Как-то я, гуляя по деревне, спрашивал жителей, и никто не мог сказать, где живёт Володя Вялых. Когда назвал его «Максимычем», сразу показали дом. Помню, ещё в школе называли его Максимом, а я не мог понять почему.

Оказалось, его отчество Максимович. Он по путёвке комсомола работал в Казахстане. В Нижней Смородине он вручную для всей деревни бурил глубокие скважины для воды. С Володей мы вспоминали школу, учителей, общих знакомых, одноклассников, которые оставались в тех местах.

Никого уже не было. Сходили на Возы.

Там, где когда-то садился планер на цветущую гречиху, ровными рядами расположи-лись асфальтированные улицы. На месте копаниров стоит завод. Откуда со свистом в мою сторону летел осколок, там стоит школа десятилетка. Сменились поколения.

И я, находясь среди людей, но не встречая знакомых в посёлке, где прошло моё детство и юность, чувствовал себя одиноко, как в пустыне.

Нас с Володей на машине отвёз в Коренную учитель физики Владимир Николаевич Кучерявенко, составляющий летопись школы. Мы познакомились с большим, красивым церковным комплексом, расположенным на высоком склоне горы.

Поплавали внизу в святом пруду среди больших старых деревьев. А в церкви подошли и постояли у иконы, которую писал И. Репин в картине «Крестный ход в Курской губернии». С этой иконой до сих пор ежегодно совершают Крестный ход из Курска в Коренную.

Из десяти моих пейзажей, привезённых в подарок для нашей школы, Володя выбрал один себе на память. Я сделал с натуры маленький карандашный рисунок портрета Володи и подарил ему. А через год от Владимира Николаевича узнал горькую весть.

Оцифровка журнала "Невский Альманах" "работаю над картиной" 15 страница https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/3_2022/magazine/#page/16

И вдруг вижу: тоже носом к стеклу с другой стороны лицо деда. От касания нас разделяла только толщина стекла. Я сильно испугался. Дед проверял, чем мы занимаемся. Не балуемся ли? Перед окном стоял столик. На нём делал уроки, как обычно вечерами. До девятого класса моё пространство освещала десятилинейная керосиновая лампа со стеклом. Для того, чтобы свет ярче освещал моё рабочее место, я в чистом тетрадном листке вырывал дырочку и надевал лист на стекло. Рядом с тетрадями лежал альбом. Начинал учить уроки с рисования в альбоме.

Деду, как железнодорожнику, выделяли один пролёт для покоса травы вдоль железной дороги. От сильной жары трава выгорала и много сена не получалось.

Для коровы этого было мало. Мы с дедом заготовляли сено в лесу, в кустах, он всегда работал серпом, а я рвал руками.

Повзрослев, меня научили косить. Собирали траву в вязанки, приносили домой, возле огорода на свободном месте расстилали и сушили. Недалеко от нас жил лесник. Бывало, подходил к расстеленной траве и долго смотрел на нее, потом обращался к деду: «Дед, ты видишь у тебя скошено дерево. Нужно на тебя составить акт. Из этой веточки могло вырасти дере-во. А ты его срезал». Выходит бабушка, называет по имени-отчеству и предлагает зайти в избу. Там уже ждал дежурный стакан самогонки, купленной в деревне, и яичница. Высушенное сено складывалось в копну у дома. Мне нравилось, когда дед предлагал ночевать на сене, побыть для копны прессом. Душистый запах сена в сочетании со звёздным небом не забыть никогда.

Ночную тишину посёлка нарушали временами проходящие поезда и лай собак.

Ночная жизнь посёлка особая. С началом темноты она оживлялась. Кто-то что-то тащил, скрипели тачки. Что нельзя взять днём, уносили ночью. От соседей узнал, что в поле недалеко от Возов запахивают клевер. С косой и тачкой помчался на то поле: Действительно, под светом фар пахал трактор и рядом в полной темноте с косами суетились люди. Скошенный клевер быстро вытаскивали на ближайшую опушку балки.

Подростки вечерами собирались на вокзале и решали: идти в кино в своём поселке или в деревню за три-четыре километра. Если поступало предложение «очистить» сад, лезли в сады. (Я точно могу сказать; что в детстве ни разу в чужой сад не лазил. Всегда был под наблюдением взрослых. Мама всегда знала, где я нахожусь.) На жалобы родителям этих детей, почему бы не посадить вам свой сад, те отвечали, что долго ждать урожая.

Из нашей избы был вход в погреб.

За овощами бабушка по деревянной лестнице спускалась в низ. С пучком лучин за ней спускался я. Тусклый свет от лучин освещал небольшой погреб. Приятным был запах горящей лучины.

Шло время. Люди вылезали из зем-лянок. Кто хотел и мог построиться, по-ставили простенькие избушки. Недалеко от нас несколько лет семья Моргозовых жила в сырой, холодной землянке. Ста-рушка иногда обращалась ко мне с просьбой прочитать письмо. От кого-то услышал или сам придумал, как мне тогда казалось, забавной фразу: «станция Возы, где живут Моргозы».

Помню послевоенные вагоны со множеством труб, надстроек на крыше. На этих крышах с узелками сидели люди. Потом их стали сгонять. На ходу поезда от охранников люди убегали. В памяти осталось, как спускающегося с крыши человека охранник ногой бил по голове. Один раз, не имея денег на билет, я вынужден был так же возвращаться с Понырей на крыше. Как тронулся поезд, вскочил на лестницу между вагонами, поднялся на крышу. Сидя на ней, добрался до своей станции. Вперёд смотреть было нельзя. Из трубы паровоза вместе с густым дымом летели мелкие частицы угля. Поездка была удачной.

Часто без остановки на станции в сторону Москвы шли грузовые поезда с заключёнными. Через маленькие решётчатые окна частично видны были лица людей. В каждом вагоне, на переходных площадках, стояли с винтовками конвоиры. На площадке последнего вагона часовой с пулемётом.

Заключённых везли и в пассажирском поезде Курск-Москва. Для них специально был выделен вагон с маленькими решётчатыми окнами, который находился между локомотивом и багажным вагоном.

На нашей маленькой станции отражалась жизнь страны. Помню, как в 1953 году, в день похорон Сталина, пять минут на Возах стояли два поезда и в течение трёх минут гудели паровозы. Мы с дядей Сергеем находились у своей избы, слушали и смотрели на поезда. Приходил в школу, там учителя плакали. Ощущалась потеря близкого всем человека.

в товарняках везли не только заключённых, но и новобранцев в Армию. На нашей станции поезд с новобранцами останавливался, видимо из-за отсутствия туалетов в поезде. Остановка таких поездов жителей посёлка приводила в ужас.

Обезумевшие новобранцы, как саранча, разбегались по огородам, рвали всё, что попадалось. Люди забегали в свои дома и закрывались. Сопровождающие сержанты с необузданной массой новобранцев сделать ничего не могли.

Цыгане. Однажды в обычной тишине посёлка услышал далёкие ритмичные звуки, похожие на бой барабана. Звуки усиливались. И вдруг на большаке показались два всадника. Проскакали мимо посёлка, с галопа перешли на шаг, остановились на большой площадке, окруженной лесом, и поскакали обратно, оставляя после себя полоску поднятой на дороге пыли. Вскоре появилась нескончаемая вереница подвод, кибиток и направилась на выбран-ное всадниками место. Одновременно женщины пошли по избам. За обман, воровство дед не любил цыган, да и за то, что они не работали, как все люди. А тут, незаметно пройдя коридор, сени, на пороге комнаты появилась цыганка. Дед мгновенно вскипел и с криком накинулся на неё. Она бежать. Вдруг из-под широкого, многослойного платья с шумом вылетает курица. По пути в избу в коридоре, где был насест, цыганка ловко и тихо её прихватила. Цыганский табор занял всю выбранную территорию и начал «выкачивать» из населения всё, что мог. На видном месте поста-вили горн. Виден был извилистый дымок, на весь поселок слышны удары кувалды по металлу. Мужчины лудили старые вёдра, корыта, для колхозных лошадей изготовляли подковы. Женщины ловко «прилипали» к жителям, гадали, с детьми на руках. Мне казалось, что дети у них общие. Кто хотел, тот их и брал на дело. Прошли дни, и табор продолжил покорять просторы стра-ны. Жизнь посёлка восстановилась. Двери в избах перестали запираться. Даже солнце казалось ярче

На картине дед сидит босой и в соло-менной шляпе. Летом в основном ходили босыми. Подошвы на ногах у нас были такие крепкие, как на обуви. В окрестностях поселка среди травы много было колючек и, как наступал вечер, мама с помощью иголки доставала занозы из моих ступней. Этот эпизод художники прошлого изображали в своих произведениях. Спустя десятилетия, посещая Эрмитаж, у единственной в нашей стране скульптуры Микеланджело «Скорчившийся мальчик» вспоминаю и своё босоногое детство. Что касается шляпы, то дед плёл сам. С лета заготовлял солому, тщательно отбирая, связывал в пучки и подвешивал у печки. Зимой соломку распаривал, уплощал, разглаживал и плёл. Он не только шляпу носил, но и ею прикрывал лицо, когда во время обеденного часового отдыха лежал в тени на сене. В семье каждый знал свое занятие.

В церковные праздники не работали.

Это мне нравилось. А поход в церковь, что находилась в семи километрах в деревне Верхняя Смородина, был для меня пыткой. Поднимали очень рано, чтобы прийти в церковь до начала службы. Голодный, уставший, да ещё полдня приходилось стоять. В определённое время службы все прихожане дружно становились на колени. У меня возникал вопрос: «За что?» Бабушка дёргает меня за штанину: «Вставай».

Думаю - ни за что не встану. Рассматриваю иконы, сверкающий позолотой иконостас, ловлю взгляд на меня священ-ника. Очень хочется сесть. Долгожданный час настаёт. До причастия выхожу на улицу, сажусь на белёсые деревянные скамейки и, наблюдая за взбудораженными от колокольного звона грачами, жду дальнейших указаний бабушки.

Особенно неприятный момент был, когда священник протягивал для поцелуя свою старческую пятнистую, с выпуклыми венами, красно-фиолетовую руку.

Священника не помню, а она до сих пор перед глазами. После небольшого перекуса снова километры пути. Осталось в памяти, как дед на крещение приходил из церкви. Весь в снегу. Вместо бороды сплошная ледяшка. жутко было на него смотреть. С бабушкой дед пел песни, как бы повторяя церковное богослужение.

Копотью от свечки рисовал кресты на дверных проёмах и на окнах. В праздники через круглое с ручкой увеличительное стекло дед читал Библию, Евангелие (Ветхий и Новый заветы). Часто просил меня почитать, чтобы у него отдохнули глаза. Я читал на русском и древнеславянском языке с сокращениями в словах.

Дед, бабушка да и мама молились много: утром, поднимаясь, - молились, перед едой, настраивая себя, - молились, после еды благодарили - молились, и перед сном тоже молились. Я видел в их действии несоответствие со святым писанием. Деду вопросы не задавал. Он мог отстегать меня верёвкой. «Кто не бьёт детей, тот их не любит», - не раз повторял дед. Иногда меня он очень «любил». Вопросы я задавал бабушке. «Каждое дыхание да хвалит Господа», а вы эти дыхания режете, едите. В заповеди «Не убий» - вы убиваете животных, птицу. Как это понять? А святой взял в руки меч. Не играть же с ним? Если он на самом деле святой, то у него должна быть сила мысли, и ею он должен воздействовать на людей.

Бабушка не долго думала и отправляла меня к деду.

Вспомнился случай, когда группа возовских ребят с вечера носила в церковь святить крашенные яйца и куличи (дома называли пасками, возможно по-украински). Для детей предстояла дорога длинная. Хотелось поиграть и поесть. До церкви терпели, не ели. Под утро, возвращаясь обратно, кто-то сказал, что у него курица несёт самые крепкие яйца. Решили проверить. Разбили по одному. Съели. За семь километров пути несколько раз проверяли, пока они не кончились. Домой принесли одни куличи.

На старый Новый год мама готовила меня колядовать. Давала несколько горстей зерна, и я шёл к дедушке с бабушкой и, рассыпая по избе зерно, уверенно, громко говорил: «На счастье, на здоровье, на новый год, на ново лито (лето) роды боже жито, пшеницу и всякую пашницу. С праздником, с Новым годом!» После я получал подарок в виде чего-то испечённого вкусного или конфет, что было в семье редкостью.

На какой-то весенний праздник мама пекла жаворонков из теста. Мне не нравилось, что во время еды нужно было откусывать то голову, то другие части птицы. В прощёные воскресенья дед, всегда строго относящийся ко мне, вдруг перевоплощался и просил у меня прощения. Такая сцена мне казалась неестественной, каким-то притворством. Но я отвечал, как учила мама: «Бог простит и я прощаю». Через два дома от нас жила Полина.

У неё муж Григорий - инвалид. Работал бухгалтером в «Заготзерно». За то, что я пас их козу, он мне давал свой большой, единственный в посёлке велосипед, покататься. Так как я был мал и никогда на велосипед не садился, меня катали на раме старшие ребята. А ещё у них был красный петух. Для проверки своих бойцовских возможностей петух искал жертву, чтобы, разбежавшись, на неё наброситься и по-бить. Почему-то для этого он выбрал меня.

Может быть, потому, что больше никого не было, а может, по весовой категории я был ближе к нему, чем взрослые. Не забыть, как по пыльной дороге, слегка расставив кры-лья, изо всех сил ко мне мчался петух. Рас-стояние было очень большое, и оно меня спасало. Так как с петухом состязаться у меня никакого желания не было, я успевал прибежать к своей избе.

Однажды у Полины «обновилась» икона: Слух пошёл далеко за пределы Возов. Шли женщины из сёл. Толпились у дома. Желающие помолиться перед иконой в избе не вмещались. Приезжающие на поезде люди меня спрашивали: «Где обновилась икона?» Я показывал на дом Полины. Возможно, надоело принимать «гостей», постепенно всё стихло, забылось. Моя версия: видимо, Полина протер-ла растительным маслом старую икону, жухлость исчезла, краски стали ярче, и она увидела совершенно другую икону. Так и художники свои старые картины покрывают лаком, защищая их от пыли и влажного воздуха. Картины становятся звонче. Возвращается начальное состояние.

Когда я был в старших классах, мне мама из церкви принесла несколько тём-ных, покрытых копотью икон на реставрацию. Не имея никакого представления о технологии иконописи, да и о живописи, я взялся за дело. Трудно сказать, что я наделал. Увидев мою грубую работу над древними иконами, священник маме сказал, что ему (это мне надо учиться.

Соседи. С одной стороны от нас жил поляк Мироныч, человек вежливый. Проходя далеко от маленького меня, он первым со мной здоровался, кланялся и шёл дальше, Он был состоятельней нас. Внешне его дом в посёлке заметно выделялся своей опрятностью, строгостью, благодаря дощатой обшивке. Коридор выкрашен ярко-синей краской. На станке, привезённом из Польши, сосед делал двухсторонние гребешки из коровьих рогов и про-давал. На крыше его дома возвышалась радиоантенна, единственная в посёлке.

Иногда приглашал нас послушать радио.

Помню, как я слушал по голосу Америки дочь Льва Толстого. - Здравствуйте мои земляки, - начинала она. Однажды к его дому подъехала большая крытая машина - «Чёрный ворон» и увезла Мироныча. Долго его мы не видели, долго ждала его жена Анна. Потом он появился. Сын их стал офицером, а дочь учителем математики. Дочь вышла замуж за начальника станции, того Ивана Васильевича, который присутствовал в четвертом классе у нас на экзаменах. Бывало, что я обращался к ним за помощью по математике.

С другой стороны от нас жил белорус с семьёй. Отношения с ним были тоже хо-рошие. Белорус приходил к деду, брал для чтения тоненькие книжечки с маленькими поучительными рассказами Льва Толсто-го, предназначенные для простого люда и изданные в 1903 году с портретами Толстого на обложках. К примеру «Много ли человеку земли надо?» Эту статью иногда вспоминаю, когда иду на свою дачу мимо большого, добротно выложенного белым кирпичом, заброшенного дачного дома, так похожего на своего хозяина. Хозяина уже нет давно. Несколько лет назад видел его с палочкой, а до этого состоялись баталии за землю. Доходило до суда с Администрацией района. Суд он выиграл и построил дом на берегу Луги. Сейчас эта земля и Администрации не нужна, и дом с землёй стоит пустой.

Между домами поляка и белоруса был наш - украинцев. Остальные в поселке жили русские. Жили дружно

На нашу станцию в пригородном (рабочем) поезде привозили три больших ящика с хлебом. Продавали его в буфете на вокзале. К прибытию поезда за хлебом приходили жители всего посёлка и из бли-жайших деревень. В первую очередь хлеб давали железнодорожникам. Если железнодорожник стоит далеко и не может подойти, он кричит: - Маш, дай мне буханку! Передаёт деньги, и буханка хлеба по рукам доходит до него. Хлеба на всех не хватало, и многие уходили ни с чем.

Хлеб - проблема взрослых, а детей

больше волновали коньки, лыжи.

Популярны были коньки, с помощью верёвки палкой прикрученные к валенкам.

Коньки двух разновидностей: «снегурки» с закрученными носами и «дутыши» - трубчатые, с острыми носами. Катались часто на ледяной дороге, раскатанной грузовыми машинами. В гору они поднимались медленно, и мы цеплялись за них и на подъёме ехали, пока машина не увеличивала скорость. Выехав на бугор, мы отцеплялись и долго продолжали путь. На коньках съезжали с горок в балку со льдом и с огромной скоростью мчались по ней.

Мы с мамой сами делали лыжи. Для задержания снега вдоль железной дороги ставились щиты из нестроганных досок.

Из этих щитов брали две доски, в выварке на плите распаривали, сгибая один конец, привязывали к табуретке и высушивали.

Рубанком строгали скользящую сторону.

Прибивался ремешок для ноги, и лыжи были готовы.

Играя зимой на улице, приходил домой в снегу, в сосульках. Часто простывал.

При высокой температуре дед лечил меня своими методами, взятыми из книги немецкого доктора Кнейппа «Водолечение».

Он рукой проверял ноги и голову. Делал компрессы. Если все тело горячее, он ставил меня у кровати полностью раздетого, в холодной воде мочил грубую, самотканую простынь-рядно (мне кажется, слово «рядно» более созвучно с материалом) и обвёртывал меня. Было очень холодно. Я ложился. Меня укрывали шерстяным одеялом, сверху накидывали ещё что-то. Эта процедура оказывала исцеляющее дей-ствие. И все-таки мама решила совершенно здорового положить меня в ближайшую больницу в Брусовое. На всю деревню единственный дом из красного кирпича.

Как бы на лекарство, мама дала главному врачу двадцать пять рублей. В огромном холодном зале нужно было вымыться и надеть больничный халат. С потолка на тело падали холодные капли. Я замерзал, начинал кашлять и в палату шёл готовенький к лечению. Поместили в женскую палату.

Палата была большая, со стоящими по краям койками. Они были все заняты.

После меня в палату принесли мужчину. Он не двигался. Положили на пол и под пристальным наблюдением раздели догола, и два человека в белых халатах начали над ним «мудрить». Помню, как один мужчина просил врача что-то сделать, чтобы его шестидесятилетняя мама поправилась. «Что ты хочешь, чтобы она сто лет жила?» - ответила врач. Если говорить о врачах, спустя многое время приглашал врача к больному своему деду. Нужно было пройти метров двести, но одна врач раз сказала, что это не ее участок, вторая, что от старости нет лекарства, и не пришла.

До появления клуба вокзал был культурным местом в поселке. Здесь люди встречали знакомых, приходили к пригородным поездам просто посмотреть на людей, уезжающих или приезжающих.

Может, кто-то появится из знакомых со свежими новостями. Ходили с песнями девушки по перрону. Не только девушки пели, как мне казалось, все жители посёлка пели. Сейчас я не слышу, чтоб люди сами пели. Иногда слышен был звук маг-нитофона. А сейчас и этого не слышно.

Весь мир человека помещается в смарт-фоне и наушниках. «Живая» песня доно-силась из изб на различных вечеринках, в гостях, в одиночку. Не раз видел, как женщины в светлых косынках шли с косами или граблями в поле и пели. Мама любила петь. Когда собирались у неё подруги, то разговоры заканчивались пением. Пели больше старинные, очень мелодичные украинские песни.

Для подруг и знакомых мама была до-вольно интересным человеком. К ней тянулись за советом. Она многое умела де-лать. Хорошо шила, вязала на спицах или крючком, вышивала гладью. Помню, как один знакомый мужчина упрашивал маму помирить его с супругой, работавшей с мамой. Был период, когда мама увлеклась гаданием на картах. Делала предсказания подругам, но узнав от священника, что это плохо, выкинула карты и больше о них не вспоминала.

Вечерами в вокзале показывали фильмы. Как «затарахтит» на перроне движок, люди со своими табуретками направлялись к вокзалу. В нем посреди зала с одним окном на столе стоял киноаппарат и показывал чёрно-белые фильмы. «Трансвааль в огне», «Неуловимый монитор», две серии « Тарзан», «Великий воин Албании...», позже

«Дело было в Пенькове» и т.д. Люди пели понравившиеся новые песни после просмотра кинофильма. Мы - школьники, чтобы не платить десять копеек на билет, подходили к высокому окну, под ноги подкладывали валяющиеся куски кирпича и смотрели фильм. На самом интересном месте фильм обрывался. В зале раздавался свист, выкрики: «Киномеханика на мыло!».

Киномеханик снимал большой диск с лентой и на его место вставлял другой. Фильм продолжался. Шум утихал.

На несколько дней к нам приезжал вагон-клуб. Внутри чистенький, с ковровыми дорожками, с лекционным залом.

С осторожностью и особым волнением мы шли по этим дорожкам. Днем можно было играть в шахматы, шашки, читать газеты, журналы. А вечером, когда люди после работы приходили в вагон-клуб, по-казывали кинофильм и читали лекции, которые сводились к тому, что мы (страна) самые умные, самые сильные.

На мой взгляд, интересным был призыв ребят в Армию. Из деревень шла толпа людей к вокзалу. Далеко, еще никого не было видно, только чуть слышались частушки под однообразную мелодию гармошки. Постепенно звук нарастал, показывалась длинная вереница людей.

Люди, поднимая пыль, плясали, шумели.

Ощущение было такое, будто вся деревня провожает. У матерей слёзы. Пляски с «острыми» частушками продолжались до прихода пригородного поезда. Называли его «рабочим».

После начальной школы пошёл в пятый класс Нижнесмородинской средней школы, в трёх километрах от станции Возы.

А в ней уже другие требования. Было не-привычно, что там были учителя предмет-ники. Половина учеников с Возов была второгодниками, но они и здесь не хотели учиться, порой до школы не доходили.

Их привлекал большой полуразваленный скирд соломы по среди поля. Там они находили развлечения до нашего возвращения из школы.

Между тем в школе была своя радио-газета. Мы сидели в классе, в определённое время слушали о школьной жизни, успеваемости, спорте. Назывались знакомые фамилии. Вся школа знала отличников, спортивные успехи и внешкольные мероприятия. Подводились итоги работы школы. Ученики старших классов шефствовали над младшими. Шефы, насколько я помню, были девочки. Мне казались они серьёзными, вежливыми. Учились отлично. Вот почему мы относились к ним так же, как и к учителям.

Особенно помню наши школьные ве-чера. Чудный был отдых: каждый учитель со своими учениками всегда что-то готовил для вечера. Обычно вечера начина-лись с доклада директора школы, Александра Сергеевича Ковалёва, яркого по своим делам человека. Не забыть, как он спокойным уверенным шагом поднимался на возвышающую у сцены на краю актового зала кафедру и перед полностью заполненном зале начинал говорить о текущем международном положении. На вечере с гордостью читал письма выпускников, уехавших на целину в Казахстан или на «стройки коммунизма» в Сибирь. Подчёркивал, что они там становились сильными. чувствовали себя героями своего времени. Долго ходил он по школе в красивых белых фетровых сапогах и в военной форме, только без погон. На груди красовался орден Красной Звезды. Он много рассказывал о недавно прошедшей войне. Был он на фронте артиллеристом. Мы внимательно слушали его. Представляли, как он с солдатами тянул старую пушку на деревянном лафете, вязнущую в болоте.

Классом ставили спектакли. Школьный опыт пригодился, когда, уже будучи директором детской художественной школы, я играл в спектаклях в Кингисеппском театре. На гастроли выезжал в Калининград. Мне приходилось играть роль ка-зачьего офицера, митрополита в исто-рических событиях времен Александра Невского. И всё это было во мне заложено нашими школьными спектаклями.

Уникальность директора-историка, Александра Сергеевича, была в том, что он создал два хора - один ученический, другой - учительский. Сам же он и руководил ими, дирижировал, одновременно играя на скрипке, помогая вытягивать высокие голоса. Кроме скрипки мог играть на пианино, баяне. В хор ходил мой школьный друг, Чевычелов Валентин, просто Валик. Чтобы одному не идти домой, я ожидал его в коридоре. Идёт мимо меня директор.

Что здесь стоишь??

Жду Валентина, - отвечаю.

Пойдем, будешь петь, - сказал он мне.

Так у меня нет голоса, - отвечаю я ему.

Но у тебя хороший слух

Так я стал участником школьного хора.

Не забыть репетиции, да и выступления хора. Особенно любил песню «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» за её мелодичность и за соответствие слов и музыки.

Вспоминается, как мы с Валентином выступали даже в учительском хоре в Доме культуры в посёлке Золотухино. Нас на вокзале встретил А.С. Ковалёв и предложил поехать в составе учительского хора.

В нём не хватало голосов, так как некоторые учителя из-за весеннего разлива реки не смогли перейти через затопленный мост. И тут я увидел учителей на сцене как говорится, с «изнанки». Всегда серьёз-ные, иногда строгие, они вдруг оказались такими же, как и мы, - детьми: никто из них не хотел стоять впереди, и потому они начали выталкивать друг друга вперёд. Ви-димо, стеснялись или плохо знали текст песен. Каждый хотел встать во второй ряд, т.к. там можно было прикрепить тексты песен на спины впереди стоящих.

А.С. Ковалёв, обращаясь к ученикам, советовал нам оставаться людьми скромными, без вредных привычек, быть Человеком с большой буквы, всегда нужным другим. Он боролся с курением в школе, объясняя мальчишкам о вреде курения.

В одежде девочек особой требовательности не было, т.к. одевались тогда очень скромно. Поэтому помню его слова: «Я не против залатанной одежды, но она должна быть чистой и без дыр». Интересно, что бы он сказал, увидев современную молодёжь с разорванными коленями и светящимися бёдрами?

Александр Сергеевич учился в аспи-рантуре в Москве. Нам он советовал учиться, пока мы молоды, ибо в его возрасте запоминать материал очень не про-сто. Однажды он вернулся из Москвы не один. С ним была женщина симпатичная, полная и мальчик лет десяти. Часто мальчика я видел за пианино. Видимо, женщина не выдержала условий сельской жизни и вскоре уехала. А потом директор нам дал совет: «Ребята, не женитесь на полных девчатах. Они ленивые»

Наконец, жену выбрал в своём коллективе, стройную, круглолицую учительницу немецкого языка.

Последняя моя с ним встреча была в пригородном поезде. Мы ехали из Понырей на Возы. Узнав о моей учёбе в механическом техникуме в Ленинграде, Александр Сергеевич спросил меня: «Что такое рас-стояние между передней и задней бабками у токарного станка?» (Он как раз приобрёл для школы токарный станок и изучал его.

В руках у него был технический паспорт станка.) Я ответил, что это расстояние, определяющее размер заготовки, а в дальнейшем размер выточенного изделия.

Он сообщил мне о трагической гибели моей одноклассницы, Светланы Тарабриной, после окончания школы уехавшей на «комсомольскую стройку» в Казахстан, г. Темиртау. Она училась лучше всех в классе, на всех вечерах пела. Наша с Валентином подруга. Мы собирались у меня дома или у Валика. Допоздна пели песни под гитару. Потом четыре километра провожали её домой в Брусовое или на квартиру в Нижнюю Смородину, где она жила в учебный период.

Вспоминается один случай. Зима.

Сильный мороз. Тёмные тени от яркой луны. Под ногами скрипит снег. Провожаем на квартиру Светлану. Это не менее трёх километров. Прошли огромное поле, осталось метров триста до её дома.

Впереди что-то среднее между речкой и ручьём, затянутое льдом и присыпанное снегом. Я пошёл вперёд, твёрдо ступая на лёд, показывая, что лёд крепкий. Где-то на середине лёд затрещал, и моя нога погрузилась в воду. Опираюсь на вторую ногу, и та, ломая лёд, пошла за первой.

По грудь оказался в воде. Мои попутчики каким-то чудом перешли ручей и помогли мне выбраться на берег. От мороза одежда превратилась в непродуваемый панцирь. От внезапности холода не чувствовал. Наоборот было тепло.

В просторной деревенской избе меня раздели и поместили на теплую русскую печку. По всей комнате развесили одежду.

К утру она высохла, и мы пошли в школу. Наши матери успокоились, когда мама Ва-лика пришла в школу, увидела нас. Второй случай был летом. Тихая тёмная ночь. Иногда слышен нарастающий шум проходящего скорого поезда и постепенно исчезающего вдали. Провожаем Светлану в Брусовое. Дорога вела через балку, называемую Большим Верхом. Перед балкой у дороги заросли тёрна. По слухам в кустах пряталось жульё (раньше называли разбойниками). Они грабили проходивших с поезда людей.

Вдруг на той стороне балки, слегка качаясь в такт шагам, показался огонёк фонаря. Глубокой ночью с фонарём мог идти только железнодорожник на дежурство.

Свету осенила странная мысль, а если напугать? Предложила громко кричать. И в ночной тишине раздались душераздирающие крики. Огонёк исчез. Потом поя-вился очень далеко. Чувствовалось, что он удаляется. Мы пошли за ним. Подходя к деревне, увидели как в первом доме зажёгся свет. Прошли мимо. Вскоре был дом Светланы. Светало. После песни «А рассвет уже всё заметнее..» мы с Валиком возвращались домой.

Как-то моя мама спросила: «Светлана, мальчики тебя не обижают?»

«Да я сама кого угодно обижу», - ответила она. Всё-таки один раз обиделась на нас. Причину не помню. Вместе мы шли под проливным дождём со школы. Тогда ни зонтов, ни плащей не было. Одежда прилипла к телу, стекала вода, к ногам налипали громадные куски чернозёма. Мы делали резкие движения ногой, и куски грязи отлетали далеко. Так прошли три километра до Возов. Светлане предстояло пройти ещё четыре. Как мы ни уговаривали остаться на Возах, обсохнуть, а на следующий день пойти домой, а там и дождь перестал бы, - она не согласилась. Большими шагами, мокрая пошла в Брусовое.

Люди, приезжающие на поезде поздно вечером на Возы, боялись идти домой в деревню мимо страшных, непредсказуемых кустов тёрна, ночевали у знакомых Приходили и к нам. Делились новостями.

При свете керосиновой лампы рассматривали фотографии на стенах. В то время принято было не в альбомах держать фото, а на стенах в деревянных рамках чтобы все видели. История семьи. Вокруг фотографий шёл разговор. В один из приездов к маме я написал большой натюрморт, на котором показал часть стены между окнами с висящими в рамках фотографиями. Внизу, как пьедестал, стоят в банках цветы. Мне не хотелось ничего менять. Всё как было. Назвал натюрморт «Память». В 1978 году на первой областной выставке в залах Союза художников его показал зрителям.

оцифровка журнала "Невский Альманах"

Единственный раз в жизни я видел всё небо в самолётах. В безоблачном небе стоял длительный гул. Группами, ровными рядами самолёты летели со стороны Курска на Москву. Летели над Возами и Брусовом. Спустя годы, понял, что они могли лететь в Москву на парад 1945 года.

Не стираются из памяти события тех лет. Война нанесла людям неизгладимый отпечаток. Страдания людей продолжались ещё долго и после победы.

В поездах, по сёлам один за другим шли калеки - недавние солдаты - победители, просили у населения милостыню. Шли на костылях, протезах, безрукие, контуженные, со странными движениями, о которых трудно говорить. Кто-то играл на гармошке, играли и на других музыкальных инструментах. Один крутил шарманку, издававшую грустную мелодию. Они переходили из одного селения в другое.

Бабушка, потерявшая на войне старшего сына Костю, сама испытавшая ужасы войны, понимала этих людей и отдавала им всё, что было. И когда из продуктов ничего не оставалось, видя, что не может больше помочь этим несчастным людям, со слезами говорила: «Хлопцы, я всё, что было, отдала. Не могу ничем помочь...».

А они всё шли и шли.

После окончания войны с Японией с Сахалина вернулся дядя Сергей. Было темно. Мы только легли спать, и вдруг слабый стук в окно. Мама тихо пошла к двери.

Слышу: «Кто там?» Громкая речь, слёзы радости. Мама быстро открыла дверь, и в избу вошёл дядя Сергей. Все поднялись с лежанок, зажгли семилинейную керосиновую лампу. Радости не было предела. Бабушка стала собирать на стол. Дядя положил красную рыбу, привезённую с самого Сахалина. «У меня там вещи», - сказал и вышел. В избу занёс ещё две больших ко-робки, как потом оказалось, с красками. На следующий день коробки он распаковал.

Там находились сверкающие серебристые железные баночки с масляными красками разных цветов. Баночки закручивались такими же металлическими крышками.

В одной коробочке лежали разноцветные палочки. Это была пастель. Дядя стал писать портреты своих родителей, соседей, знакомых. Но больше копировал репродукции с картин В. Васнецова «Богатыри», «Аленушка» и др. Наблюдая за работой дяди, я впервые почувствовал запах красок, разбавителей. Эти запахи превосходили все запахи цветов и трав в нашем районе. Впервые увидел художника за работой. Наблюдал за каждым движением, восхищаясь тому, что выходило из-под его кисти. Иногда штрихами или точками он намечал профиль деда и давал мне обвести. Тогда и обвести толком не мог. Жил у нас дядя недолго. Вскоре он завербовался на восстановление полуразрушенного Ленинграда. Начал работу паркетчиком и закончил мастером.

Вечерами посещал изостудию в Доме культуры им. Ленина. Получал похвалу от руководителя.

С тех пор я и дня не проводил без рисования. Пытался рисовать бабушку за прялкой с натуры и перерисовывал картинки из книг. В школу носил тетради; среди которых находилась тетрадь с рисунками. Там много было «ленинов», «сталинов». Знакомые, видевшие рисунки, предупреждали меня не показывать их никому, - могут маму посадить. Вождей разрешено рисовать только профессиональным художникам.

Альбома для рисования у меня не было. Да и ни у кого их не было. Одна знакомая женщина, мама одноклассницы, надумала поехать в Евпаторию за мукой. (Это с Курской области!) Про муку не знаю, а альбомов для рисования привезла много. Чтобы их купить, дети образовали очередь.

На Возах была только начальная железнодорожная школа. Она находилась у переезда. Это небольшой, барачного вида деревянный дом красного цвета Раньше была казарма. Со временем её потеснили. Выделили комнату под школу и очень маленький ларёк с ситро и разноцветными горошками из сахара, почему-то называемыми витаминками. В школе занимались в две смены. В каждом классе по четыре-пять учеников, располагались на двух рядах. Вера Васильевна сначала даст задание одному ряду и переходит к объяснению второму ряду, второму классу. В класс приносил человек коробку с хлебом. Вера Васильевна по кусочку раздавала ученикам, но только детям железнодорожников. Их было половина.

Пористые кусочки хлеба серого цвета, похожие на резинку. Их можно было есть, не запивая. Дети железнодорожников ели, остальные на них смотрели.

Мама устроилась уборщицей в казарму и считалась железнодорожницей. Да и дед, бабушка, два дяди в разное время работали на железной дороге. Дядя Гриша вырос и стал работать путевым рабочим до армии.

А когда его призвали в Армию, призывникам в военкомате велели с собой иметь железную кружку и ложку. Кружку нашли; а железную ложку во всём посёлке не могли найти. У нас были ножом вырезанные деревянные ложки. Наконец нашли железную ложку, наполовину со сломанной ручкой. С такой ложкой дядя отправился к месту службы на Дальний Восток в Уссу-рийск. Года через два из его части пришёл толстый конверт. В нём письмо командира части, документы, письма, фотографии с похорон дяди. Не забыть, как бабушка без крика, без всяких причитаний ушла в сени, в чулан и долго там была одна, пока не вы-плакалась. Потерян был второй сын.

Вспоминается, как бабушка вечерами доила Бурёнку, а мы: я с тяжёлой медной кружкой (до сих пор бережно храню, использую при составлении натюрмортов) и кот у своей из-под консервы баночки, с нетерпением ждали молока. И вот бабушка через марлю молоком заполняла нашу посуду, и мы его пили, тёплое, парное. В отличие от кота, я пенку сдувал.

Медная кружка была единственной на всю семью. Из неё мы пили воду, кислое молоко, узвар (компот). Бабушка постоянно её чистила до блеска золой, и кружка всегда сверкала новизной. Бывало, бабушка наливала кувшин молока, завязывала его сверху белой тканью и давала мне: «Отнеси соседу... У него нет коровы, а детей много». Из Мелитополя бабушкина сестра Клавдия иногда присылала посылки с абрикосами. Бабушка отбирала несколько штук и посылала меня кому-то из знакомых отнести.

Насколько я помню, бабушка всегда занималась хозяйством. Хорошо готовила. Даже простой, но обязательно с зажа-ренным луком, суп с галушками был очень вкусным. Возможно потому, что питались точно в одно и тоже время и все вместе.

При варке супа внимательно следили за состоянием картошки в нем. Она не должна терять острых краёв. Тогда суп считался самым вкусным. Переваренную картошку со скруглёнными краями отдавали живот-ным. Иногда, попадая в общественную столовую, вспоминаю это время. Да и животные без зажарки ничего не ели. Бабушка даёт свинье суп, она визжит, но не ест, пока ей не размешают зажарку. К продуктам от-носилась экономно. Подсолнечное масло она капала на сковородку и гусиным пе-ром, хранящимся в консервной баночке, размазывала по всей сковородке. Бабушка сама делала сливочное масло. Долго трясла бидон со сливками до появления в нём мелких желтоватых крупинок. Затем ложкой крупинки собирались в один комок.

Для меня забавным было наблюдать, как бабушка молотком на табуретке била картошку до тех пор, пока вместо картошки не появлялась тянущаяся масса. Так получался клей для склеивания конвертов к письмам родственников, «разбросанным» по всей стране. В семье любили кисели: фруктовые, молочные. Для этого нужен был крахмал. Его делали сами. В корыто натирали картошку, промывали водой. Белый крахмал оседал на дно, высушивали и использовали в пищу.

У нас, да и у всех в посёлке, картошка и молоко занимали особое место. Из них готовили все блюда. Поэтому в основном огород был засажен картошкой. При посадке моей обязанностью было раскладывание по лункам кусочков картофеля глазками кверху. Лунки делались длинными ровными рядами. На краю каждой лунки добавлялись горох, фасоль, бобы, укроп. Выращенная фасоль шла в суп и пироги. А бобы были незаменимы в украинском борще. С вареных бобов снимали упругую кожицу и добавляли в борщ. Для борща нужна свёкпа. Её выра-щивали трёх видов. Столовая (красная) использовалась в приготовлении различных блюд. Особенно вспоминаю вкусный квас и такой до слёз резкий. Сахарную (конусообразную, белую) чаще половинкой добавляли в компот вместо сахара или резали на кусочки и ели. Скоту давали кормовую, большую, круглую. В семейной кулинарии широко использовался мак. Высушенный мак бабушка толкла в ступе до тех пор, пока он становился влажным и появлялась белая пенка. Им мазали испечённые булочки, обкатывались комочки, сваренные из проросших зерен ржи, и добавляли в начинку пирогов.

Прибавлялись животные и получали клички совершенно случайно, но точно по своему соответствию. Так, услышав от меня про путешественника Миклухо Маклая, бабушка назвала своего любимого огромного лохматого кролика Маклаем. Он неуклюже прыгал по огороду, надолго скрываясь в зелени картофеля. Летом бабушка готовила еду возле избы на таганке, представлявший собой маленький металлический обруч на трех ножках, на который ставился чёрный закопчённый чугунок. Под ним разводился костер. Дров было мало, использовали собранный в поле сухой коровий кизяк. Он горел как торф. Больше дыма, чем тепла.

Голодные послевоенные годы на Украине. Тётя Паша, жившая в Мариуполе с маленькими двумя сыновьями Витькой и Славкой, попросила своих родителей взять детей. После их приезда в 1949 году мне стало веселее. Их сразу включили в работу: помогать по хозяйству. И я уже не один чистил картошку, а втроём. Сама собой проявлялась игровая форма работы. Мы устраивали соревнования, например, у кого тоньше и длиннее очистки, кто быстрее почистит картошку. Нас учили разным способам чистки круглой и продолговатой картошки. Вместе собирали в лесу веточки для топки или уголь вдоль железной дороги. Однажды шли с ведром угля по дороге к дому, увидели у стоявшего танка людей.

Они стучали массивными молотками, что-то старательно крутили. Машин не было, и мы поставили ведро среди дороги, пошли к незнакомым людям просить колёсики, чтобы их катать. Откуда она взялась, эта грузовая крытая машина? Водитель посигналил. Мы бегом к ведру. Не успели добежать, как стоявшая перед ведром машина проехала через наше ведро и смяла его.

Тут стало не до колёсиков. Братья были постарше меня. Они сообразили снова идти к танку и просить что-нибудь сделать с ведром. Иначе как идти домой? Один человек с кувалдой направился к ведру. Двоюродные братья поняли, что он хочет сделать, и забрали ведро. Другой небольшим молоточком долго стучал, пока не придал куску металла форму ведра. Получилось гофрированное ведро.

В нашей семье верили в приметы. Считалось, если корова легла и положила голову набок, будет дождь. На окне стояла баночка с солью. Если соль стала влажной, то на следующий день пойдёт дождь. Не разрешали пить воду из ведра, чтобы куры не пили свои яйца...

Зная тяжёлое материальное положение в семье, я никогда не просил денег у мамы. Однажды в первом классе учительница Вера Васильевна велела ученикам принести несколько копеек на перо. Конечно, денег я не попросил. И вот иду в школу, низко опустив голову. Представляю, как одноклассники получат по перу, а меня учительница будет ругать. Настроение совсем никакое. Вдруг вижу передо мной на дороге лежит перо, правда, слегка потемневшее. В средней части пера расширение, отчего оно было похожее на лягушку. Его так и называли «лягушкой». Радость была неописуемая. Обычно ученики писали перьями коричневого цвета.

На перьях был выдавлен номер со звёздочкой. Вот такой интересный был случай. Недаром говорят, если чего-то очень хочешь, сбывается.

Вспоминаются уроки рисования B третьем классе. На одном учительница дала задание перерисовать картинку с учебника. Подобное я делал и сам много раз. На картинке изображены дети, работающие в саду. В тетради в клеточку я нари-совал, как мне казалось, удачно, сохранил пропорции фигур детей. Приятно удивлена моему рисунку была учительница: «Что ты листок в клеточку взял? На тебе чистый лист». И дала обложку тетради синего цвета. Как я ни старался, точно повторить не смог. В этот период мне почему-то захотелось переводить картинки в книгах. Много книг попортил, но зато потом рука стала уве-ренней, послушной, и рисунки получались точней.

Прошло больше двух лет, как закончи-лась война. На полях остались её следы: воронки от взрывов, капониры от военной техники, окопы, множество снарядов и мин, от последних гибли, калечились и взрослые, и дети. То тракторист наскочит на снаряд и взорвётся, то дети, доставая порох и шарики для рогаток. Чтобы увезти раненых в г. Курск, останавливали скорые поезда.

Среди моих сверстников у двоих были отцы. Матери работали. Дети чаще всего оставались одни. Собирались группами.

Занятия наши были связаны в основном с оказания помощи родителям по дому или в огороде, но обстановка и условия жизни были такие, что война напоминала о себе постоянно. Мы часто играли со снаряда-ми. Разбирались, в каком из них какой порох. А он был разного вида, от мелкого - в патронах, до больших, похожих на макароны. В хвостатых минах порох был в виде длинных узеньких пластин. Даже в школу приносили снаряды сдавать в металлом.

Вы школу взорвёте! Уносите, где взяли, - возмущались учителя.

Мы послушно уносили, выжигали тол и снова несли в школу.

От балки, называемой Большим Верхом, в сторону нашего посёлка отходил овраг. Возле этого оврага была маленькая воронка, даже не воронка, а углубление от падения самолёта. В нём и вокруг него валялись мелкие кусочки алюминия и плексигласа. Не раз я с друзьями бегал туда за волшебными кусочками оргстекла. Ведь эти стёклышки могли гореть. Мы зажигали их и наблюдали за горением. Пламени почти не видно, а заметно, как плавятся края.

Прошли годы, десятилетия. Я бы и не вспомнил о сбитом самолёте, если бы не случай. В 2005 году пишу портрет ветерана войны, потомка князей Всеволожских Евгения Георгиевича Капитонова, в прошлом юриста. В разговоре узнаю, что он воевал в Сталинграде и на Курской дуге, что ежегодно на праздник Победы приезжает в Поныри. Это мой районный центр.

Поделился и я, сказав, что во время войны жил в Брусовом, а после на Возах. Евгений Георгиевич оживился, услышав знакомое место.

А на Возах один солдат из противо-танкового ружья сбил немецкий самолёт.

И дал мне с автографом свою тоненькую книжечку «Падение Цитадели» (2004 год), в которой на репродукции фотография молодого солдата, сидящего на обломках самолёта. Имя его - Александр Филягин.

Он подбил ещё и вражеский танк, и с войны вернулся к мирной жизни..

Так через десятилетия узнал имя этого солдата и познакомился с человеком, освободившим мой край и защитившим меня в детстве - Капитоновым Евгением Георгиевичем. Возможно, это его вместе с другими солдатами увозили с Понырей на нашем поезде, на котором ехали гражданские, эвакуированные беженцы.

Я представил Евгения Георгиевича в то время молодым, как на фотографии, солдатом и решил на фоне изобразить моего собеседника в военной форме.

Натурный портрет послужил основой для другого портрета-картины, написанного и подаренного областным комитетом по культуре городу Волгограду к юбилею Победы. Сейчас он находится в Волгограде в художественном музее имени художника И. Машкова. На этой картине Е. Капитонов изображён на фоне горящего Сталинграда.

Хочется ещё добавить, что его дочь Люба, художник-прикладник, посвятила мне стихотворение. Выдержка из него..

Прозреньем счастлив!

Этот мир увидеть

Ты одержим, пылаешь и горишь,

Ведь, у мольберта стоя молчаливо,

Ты маленькое чудо сотворишь.

Снова возвратимся в то далёкое послевоенное время. Взрывы продолжались. На этот раз нарушали тишину сапёры. Рамками, штырями они обследовали каждый метр зем-ли. Собирали и увозили в поле снаряды. мины, бомбы и вблизи посёлка, в сделан-ных углублениях, взрывали. Предварительно солдаты ходили по поселку и пред-лагали населению выйти из изб и встать с обратной стороны от взрыва. Однажды раздался взрыв, о котором я не знал. На самом высоком месте посёлка появился чёрный дым, и со свистом в мою сторону полетел большой осколок. Я побежал в одну сторону, кажется, и он ко мне летит. Побежал в другую, и он сюда. «Будь, что будет», - подумал я и побежал в сторону дома, пока оско-лок, задняя часть снаряда, не врезалась в землю в нескольких метрах от меня.

Вспоминается случай в школе, когда учительница не поняла предупреждения сапёров и поставила учеников у стенки школы со стороны взрыва. К счастью, осколки пролетели выше и ни один в нас не попал. Видимо, спасла разделяющая нас железнодорожная насыпь. В школе сменилась учительница. Приехала после учёбы Анна Григорьевна Гнездилова На уроке пения запела, да так затянула мелодию, что ученики не выдержали и дружно громко засмеялись. Мы были воспитаны на песнях типа «Три танкиста, три веселых друга», да на народных песнях, и сами пели, чаще украинские, исполняемых взрослыми на вечеринках. А такое пение слышали впервые.

В школе была перемена. Ученики бегали, играли. Под ногами валялись осколки от взорванных снарядов. Одноклассник бросил такой осколок в меня, попал в нос.

Хлынула кровь из носа. В это время мимо проходила группа солдат. Один подошёл ко мне, открыл сумку с красным крестом, полную сверкающих металлических предметов. Стал поочерёдно доставать их и что-то делать в носу. Затем начал разматывать бинт. В это время вышла учительница позвать нас на урок и видит такую картину. Подошла к нам. «Бинт вам нужней», - сказала солдату и дала мне беленький носовой платок. А я уже пред-ставлял, как с перебинтованной головой покажусь в классе.

Ученики нашего четвёртого класса готовились к выпускным экзаменам. Странно готовились. Писали лозунги типа «Сдадим экзамены на пять и четыре». Вокруг цвела сирень. Мы, вместо подготовки, лазили по веткам в поисках пятиконечного лепестка, надеясь, что это поможет сдать экзамен на пять. На экзамен был приглашён начальник станции Иван Васильевич, чепо-век очень высокий и стройный. Мы трепетали, для нас был первый экзамен, а главное; присутствие самого начальника станции. Мне казалось, что значимей его был только Сталин.

Работая над картиной о военном времени, я вспоминаю нужные мне детали.

Вода. На весь посёлок Возы была одна колонка-водокачка с длинной ручкой.

Каждому, коснувшемуся её, нужно было накачать по два ведра воды. Те, кто уже не смог взяться за ручку, стояли в очереди. Колонка иногда ломалась. Приходилось с вёдрами идти в соседнюю деревню Чер-тановку на расстоянии более двух кило-метров, по глубокой балке. Чтобы вода не расплёскивалась, клали лист лопуха или сломанную с дерева веточку, и с полными вёдрами поднимались по крутым буграм.

Дома ждала корова по кличке Бурёнка. Поднесешь ей ведро и с ужасом наблюдаешь, как быстро уменьшается вода. Хотя бы на этом ведре остановилась: Но нет, корова подходит ко второму ведру и продолжает всасывать воду. Ещё полведра Ничего не остаётся, нужно снова по жаре идти в деревню. Чтобы корова далеко не убегала, иногда я слегка подсоленной водой сбрызгивал траву. В знак благодарности она подходила ко мне и своим шершавым языком до боли лизала мой лоб.

Для стирки брали воду в толкаче. Толкачом называли паровоз, толкающий поезд, груженый в основном углём: блестящим антрацитом, иногда коксом. Уголь везли с Донбасса. На участке Золотухино - Возы крутой подъём. На этом участке курсировал толкач. В момент стоянки паровоза жители поселка прямо набрасывались на толкач. Лезли на тендер, черпали для технических нужд ведром воду и по це-почке передавали друг другу вниз. Дела-лось это быстро. Вода расплескивалась, стоял грохот ведер об паровоз. Для своих знакомых машинист давал горячую воду внизу паровоза. Вспоминая это время, я написал картину «Вода на станции Возы», получившую диплом первой степени на областном конкурсе.

Чуть в стороне от нашего дома, напротив вокзала, стояли три громадных коричневых подбитых немецких танка.

Иногда местные трактористы что-то там доставали для трактора. Слышался стук молотков. Детям давали плоские колёсики зубьями внутрь. Мы с помощью проволоки катали их, бегая по поселку.

Так как уголь везли на платформах, он рассыпался, и вдоль железной дороги валялись куски, а я ходил по шпалам со старым ведром и за полдня набирал полное ведро угля. Кроме угля с Украины иногда везли на платформах соль. Я проходил вдоль состава и видел, как один парнишка возле платформы с солью посмотрел вокруг. Никого нет. Залез и набрал кепку соли.

Вдруг из танка выскочил охранник и помчался за парнем. Они скрылись за складами «Заготзерно». Через некоторое время охранник вел парня в дежурку вокзала. Так появлялись кандидаты в Соловки.

Вскоре танки увезли. Видел, как тащили их к железной дороге. Танки были такие тяжёлые, что два гусеничных трактора не могли сдвинуть с места. Помогала танкетка, маленький без ствола танк. Он разгонялся и таранил большой танк. От удара тот вздрагивал, и трактора тянули.

Разные были паровозы в грузовых и пассажирских поездах. В грузовых поездах - обычного вида, чёрные паровозы.

Спереди на торце были большие буквы «ФД» (Феликс Дзержинский). Паровозы в пассажирских поездах внешне менялись, становились более обтекаемыми, с буквами «ИС» (Иосиф Сталин). Начали появляться тепловозы. Свисток паровоза менялся на протяжный гудок тепловоза. Услышав далёкий сигнал тепловоза, я подбегал к железной дороге ближе и ждал, чтобы посмотреть, как без паровоза на большой скорости проносятся скорые поезда. Спереди внизу паровоза находилась решётка:

На путях бродили куры. Увлечённо что-то клевали. При приближении поезда

ОНИ подпрыгивали и отлетали. Много раз приходилось видеть, как курица, подпрыгнув, не успевала отлететь, попадала в решётку. Перепуганная, прочно застрявшая курица уже не кричала, а ехала до следующей станции. Бывали случаи, когда, в отличие от куриц, люди, не замечающие поезда, погибали.

От проходящих поездов дрожали пол, кровати, звенела посуда. Постепенно мы привыкали. На многих вагонах скорых поездов было написано: «Спальный вагон прямого сообщения». Я не мог понять, для чего нужно это писать и для кого. Наша изба становилась тесной, а рядом пустовали пятнадцать соток земли. Маме разрешили взять эту землю себе и построить из самана маленькую избушку.

Дед помогал. Потолок был из плетня, за-штукатуренный и побелённый, но с сучками и неровностями. Гости высокого роста головой натыкались на сучки. Наружные двери открывались на улицу. Зимой избу с крышей заметало снегом. Дверь не от-крыть. Приходил с лопатой дед и у двери выкапывал в снегу яму чуть больше дверного размера. Дверь открывалась, и мы выползали наверх. Вспоминаю это как сказку, а тогда было обычным делом.

Никто не проявлял недовольства такой жизнью. Из своей избы дед выходил через сделанный в снегу тоннель.

оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел Исторической Памяти "Работаю над картиной " 15 страница https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/3_2022/magazine/#page/16