loveaction

В трейлере фильма зритель видит яркую "замануху". Парни, отдыхающие в ночных клубах наблюдают за некоей девушкой, напившейся в хлам. Почти для каждого из них - это соблазн воспользоваться ситуацией, ведь наутро она не будет помнить ничего из того, что с ней произошло. Такие искатели легкой добычи ведут девушку к себе домой, но тут оказывается, что она и не пьяна вовсе.

И одно дело, если бы она опустошала карточки парней, звонила их официальным подругам, шантажировала, но нет, она как бы снова и снова выступает с обвинительной речью, пытаясь припугнуть и наставить на истинный путь. Но на самом деле ничего не меняется, парней не становится меньше, Нину это не воскрешает и всё это больше напоминает борьбу с ветряными мельницами. До тех пор пока на пороге кафешки не появляется бывший однокурсник, который между делом рассказывает Кассандаре что настоящие виновники живут полноценной жизнью, более того кое кто даже скоро женится на модели бикини.

Для Эмиральд Феннел важно показать, как человек уважаемый, рукопожатный, прошедший у общества тест на "хорошесть", на самом деле оказывается тем, кто таким образом заметает следы. На самом деле тут у фильма был соблазн споткнутся о личное счастье героини с идеальным парнем- мечтой, и уйти в жанр романтической комедии но автор идёт до конца и показывает что зло может надевать любые маски, даже симпатяги педиатра.

Отдельно наверное нужно сказать про эстетическую часть, тут совершенно шикарная музыка из шлягеров которые в новом контексте обретают свой ироничный и иногда зловещий контекст. Например Когда Кассандара возвращается домой после очередной ночи мести, то звучит райнинг мен, при этом она идёт босая по пустой проезжей части и с удовольствие поглощает хотдог, по руке капает кровавый ручеёк соуса и всё это зловеще рифмуется с дождём из мужчин. кровавым дождём))

Или во втором акте, после свершившейся мести декану она зависает опустошённая в машине на красный свет, ей начинает сигналить какой-то мужик, обкладывает её матами и Кассандара с монтировкой разбивает ему лобовуху. Здесь мы слышим кульминационный мотив из оперы Вагнера «Тристан и Изольда», который сопровождает сцену смерти Изольды. Один из важных моментов саморазрушения героини и конечно чтобы передать эту драму ту необходим Вагнер и режиссёр не боится махнуть по настоящему широкой кистью, что выносит зрителя из иронии попкультуры в новую искренность на территорию настоящей высокой трагедии! И реально вы тут прям выдыхаете))

Или в финале, когда сжигают труп, поют песню из фильма Король и я Это песня которую исполняет жена короля Сиама как извинение за его поведение

This is a man who thinks with his heart,

His heart is not always wise.

This is a man who stumbles and falls,

But this is a man who tries.

Но в новом контексте Девушки она обретает иной зловещий смысл, как будто сама жертва заступается за убийцу, то есть сама изнасилованная Нина оправдывает своего насильника: ну мол чувак думает сердцем, а сердце его не всегда разумно, а по отношению к Кассандре нам как будто кажется, что всё было напрасно она старалась, пыталась но ничего не вышло

This is a man you'll forgive and forgive,

And help protect, as long as you live...

На уровне общества "Вот человек которого вы прощали снова и снова и защищали всю его жизнь." И здесь Девушка на мгновение поднимается на уровень Брехта когда через песню возникает такое отчуждение, отстранения зрителя от происходящего, разочарованный зритель подвисает в финале, хотя умом понимает, что в реале именно таким и будет финал, но это именно то, что никогда не должно больше произойти и здесь режиссёр солидаризируется с нами и продавливает свой финал. То есть это не просто фильм о мести а это искусство которое рассказывая историю пытается сказать, что ведь всё может быть иначе и в наших силах изменить этот мир.

Да это плакатно и я не скажу, что это прям Оскар, но это уровень и здесь выдержан стиль, и при этом это абсолютно кассовый фильм рассчитанный на широкую аудиторию, от которого ну любой получит свою порцию удовольствия

"люди невыносимы! они срут в патрульной машине, стреляют в тебя, даже если едят или обедают могут обозвать тебя плохим словом, потом те же самые придурки приходят к тебе плакаться когда у них что-то случается!" Бедняга Джим конечно же не воспринял всерьёз предостережение своей напарницы, в первый год он ещё полон энтузиазма, энергии и оптимизма. Его жена ещё варит варенье, он сам ещё посещает церковь, а не бьёт ремнём своего сына)) Но год пролетел незаметно и Джим, который должен был обрести навыки выживания сидит с ножевыми ранениями на земле и медленно истекает кровью, а ведь его предупреждали что дистанция между нападающим с ножом и им должна быть не менее 6 метров! и вообще если у подозреваемого нож, то нужно пользоваться огнестрельным оружием!

Проблема в том что Джима только что сгенерировали и ему не хватает когнитивных ресурсов, он не очень понимает что происходит, поэтому лучшее что он может сделать это придерживаться правил, которые были составлены таким образом чтобы он выжил. Только выживание не всегда значит хорошую жизнь, а правила не всегда работают и тут Джима начинают мучить сомнения, неужели люди действительно такие плохие, а мир ужасное место? Евангилие от Матфея 21 глава -Если вы будете верить не сомневаясь, то сможете сделать не только то что было сделано с инжиром, но и даже если вы скажите этой горе поднимись и бросься в море, то так и будет! Короче если вы не поняли смысл этой проникновенной цитаты отца Джима, то это значит верь в правила несмотря ни на что!

"многие сбиты с толку этим отрывком- почему Иисус сын бога кричит на смоковницу?" потому что он верит в правила)) только по правилам когда на вас нападают с ножом нужно сперва оценить объект, является ли он объект риском насилия, а потом провести пять шагов ареста: сделать устное предупреждение, приблизится к нарушителю и бамц, как было сказано выше, Джим сидит с ножевыми ранениями на земле и медленно истекает кровью- отличная работа робокоп))

Линия Роландо- пожилого мужчины, который пришёл просить денег на операцию, -это последний шанс для элиты очнутся и выкупить свои жизни у тех, кто невидимым кольцом уже окружает дом, но свадьба в самом разгаре и тревожные знаки не проникают в их сознание.

первый вопрос, которым они встречают Роландо- сколько лет ты уже на нас работаешь? восемь- много это или мало? для невесты (25 лет) это половина её сознательной жизни, это эмоциональная привязанность, поэтому она делает всё возможное, для матери невесты (хз сколько ей 60-65) это всего лишь восемь лет и таких слуг у неё много -ты же вроде там ресторан собирался открыть? разве мы тебе мало платили? достаточно чтобы открыть ресторан, но недостаточно чтобы сделать операцию и жить, достаточно чтобы иметь слуг, но не достаточно чтобы эти слуги не пришли с вилами, достаточно для порядка- orden но не достаточно чтобы он длился веками Novus ordo seclorum как это написано на долларе))

Порядок как всегда зависит от насилия- новая валюта, но и насилию, то есть военным нужно что-то защищать, что-то кроме денег, деньги в условиях политической нестабильности быстро обесцениваются, военным нужно защищать новый порядок. На самом деле современное общество достаточно дисциплинированное (как показала пандемия и карантин) или может быть более уязвимое, достаточно отключить свет воду интернет и все покорно выстроятся в очередь за своей порцией.

Поэтому сами протестующие выбирают своим цветом зелёный- цвет надежды на мекс. флаге, то есть это не безмолвный бунт, бессмысленный и беспощадный, они не жаждут разрушать всё до основания, это протест с надеждой на перемены и восстановление справедливости, но без крови- красного цвета на триколоре это будет ещё одна Белорусь или Хабаровск и ещё 8 лет и смерть без операции на сердце

Во-вторых, государства поглотили изрядную часть других негосударственных институтов: подчинили себе церковь, сели на шею местному самоуправлению, изрядно разрушили сословные формы координации, подмяли юриспруденцию, формализовали образование, зарегулировали экономику, по локоть влезли во внутренние дела семьи. Все альтернативные формы координации между людьми были либо разрушены, либо вытеснены в маргинальную роль, либо отформатированы под государство. И теперь действительно так и есть: там, где уходит или хотя бы шатается государство, начинается бардак. Но это не всегда так было — и не всегда так будет.

Томас Гоббс, насмотревшись в эпоху войн и мятежей на всякие беспорядки, высоко отзывался о централизованном национальном государстве, которое тогда только формировалось. Но интуиция великого мыслителя заставила назвать его Левиафаном — всеобъемлющим монстром, который гребет все под себя. Можно сказать, что это название стало пророческим.

В России на государство работает процентов 40 трудоспособного населения. И учитель, и врач, и работник ЖКХ де-факто являются чиновниками: они получают зарплату из бюджета, работают по установленным государством правилам и зависят от него, а не от тех, кому предоставляют услуги, да и услуги их не совсем услуги. Они систематически выступают как агенты власти — например, врач не только лечит вас, но и выдает вам справку, от которой меняется ваш социальный статус или зависит ваше право выполнять ту или иную работу.

Мы не отдаем себе отчет в том, как много в нашей жизни существует примеров унификации «сверху». Правила грамматики не стали обязательными только из-за того, что филологи или лингвисты стали изучать, как работает язык, и достигли в этом определенных успехов. Ученые спорили о норме, ученые описывали то, что есть, но однажды им дали задание написать правила, которые будут общими для всех. И теперь мы не только учим своих детей так писать в обязательном порядке, но и сами смотрим свысока, если кто-то пишет «карова» или не выделяет запятыми деепричастные обороты. Этого не было еще 300 лет назад.

Нам это вбили в голову не только как непременное правило, но и как ценность — хорошо же уметь грамотно писать, а не «как слышится, так и пишется». Эти общие правила позволяют каждому — включая людей, которые таки пишут с ошибками — друг друга все-таки понимать. Люди могут писать не идеально, но достаточно по правилам, чтобы незнакомые люди из разных регионов понимали друг друга.

Самих языков, на которых мы говорим, стало гораздо меньше — опять же, потому что государство в какой-то момент начало насаждать центральный язык. Часто это носило малоприятный характер — в России, например, характер насильной русификации окраин. Но одновременно это было и «пряником», хотя тоже не без привкуса кнута: владение национальным языком открывало двери, которые были закрыты в обратном случае — доступ к той же государственной службе. Если ты говоришь на другом языке или на региональном диалекте, если ты пишешь на общенациональном языке с ужасными ошибками — карьеру в нормальной бюрократии ты не построишь.

Государство пытается полностью монополизировать производство порядка в обществе. Это его первая и главная функция. Почти все другие способы людей «упорядочить» друг друга оказываются подконтрольны, отформатированы, вытеснены или криминализированы.

Конечно, это невозможно сделать полностью. Мы все равно будем покупать таблетку аспирина и принимать ее без рецепта на официальном бланке, когда болит голова. Мы все равно будем обмениваться информацией мимо формальной системы образования и учить своих детей тому, чему учат в семьях. Старшие будут передавать младшим семейные традиции. Младшие будут показывать старшим, как настроить гаджеты. Мы все равно будем одергивать хамов и наглецов — особенно тех из них, кто не защищен государственными корочками — и все равно будем благодарить тех, кто делает что-то, с нашей точки зрения, общественно полезное. Но даже такие мягкие формы производства порядка «частным образом» власть старается взять под контроль, как только получает для этого достаточно свободы рук.

Государство — концентратор власти и насилия, оно ими живет, но оно же их и ограничивает. Поэтому государство было и остается главным провайдером безопасности. Сейчас люди во многом вновь приватизировали эту сферу: все поставили железные двери на подъезды, завели в машине видеорегистратор.

Мир стал прозрачнее. Вы можете пробить почти любого незнакомца в интернете. Если ничего в интернете про него не нашли, то это само по себе подозрительно. Даже бизнес свиданий через электронные службы знакомств не мог бы существовать, если бы человек не оставлял за собой электронный след, который в случае чего позволял бы его найти — это тоже элементы безопасности.

Изрядную часть своей безопасности вы обеспечиваете сами. Вы идете в полицию, когда случился уж совсем ад.

Даже исправно платя налоги и пошлины, общество не имеет возможности просто так что-то требовать от государства — чтобы государство вам что-то было должно, у общества должен быть способ забрать это что-то назад. В демократиях это работает через представительство: можно проголосовать за то, чтобы получать за свои налоги больше услуг, а можно за то, чтобы снизить налоги и уменьшить полномочия властей. Считается, что государство должно организовать нам безопасность, инфраструктуру и социальную поддержку. А на практике — мы получаем лишь столько, насколько мы его само контролируем.

Текущее российское государство плохо поддается общественному контролю. Нам хотелось бы думать, что оно нам должно хотя бы часть от собранного — но мы пока можем в основном уползать в сторону и выстраивать свою жизнь таким образом, чтобы у нас не забрали еще.

После долгого периода апатии люди не сразу начинают заниматься политической деятельностью. На то, чтобы хотеть что-то сделать за пределами своей частной жизни, нужны ресурсы, свободное время и относительно свободная голова, а еще нужно умение, простая натренированность настраивать совместные действия, которой постсоветскому человеку не хватает. Сначала зарождается общественная активность — люди начинают обращаться к властям за обеспечением своих неполитических прав. Они уже не просто просят построить бордюр, а спрашивают, не слишком ли много денег ушло на него. Люди уже не просто собирают на лечение нуждающимся, но готовы контактировать с государственными органами и лоббировать законы, чтобы решить системные проблемы, из-за которых они вынуждены собирать деньги на лечение.

В ходе этого люди постепенно приобретают опыт столкновения с политической системой. Они осознают, что дело не в том, что там сидят плохие чиновники, которые глухи к их нуждам, а что эти чиновники сидят внутри институтов, которые не позволяют им вести себя никаким иным способом.

Когда у общества появляются какие-то политические запросы, оно сталкивается лоб в лоб с неспособностью государства адаптироваться к этим изменениям. За постсоветские десятилетия государство привыкло, что люди заняты собой. Они реформируют труд и быт: в 90-е создают с нуля целые экономические отрасли и перестраивают имеющиеся; делают ремонты, учатся брить ноги и использовать дезодоранты. В поздние нулевые начинают хоть сколько-то смотреть по сторонам — спасают котиков, дискутируют в интернете о правилах поведения в обществе, решают не давать больше взятки, позорят каких-то главврачей, которые локально творят какое-то безобразие в больницах. Создают хосписы, благотворительные организации и просветительские проекты, пытаются взаимодействовать с властями, лоббируют законы «за все хорошее». А чиновники в это время спокойно себе управляют страной. Им кажется, что если никто не возражает, значит они делают это очень хорошо. И вдруг количество переходит в качество: у людей возникают претензии к политической системе, причем одновременно по всем фронтам.

Обнаружив себя вдруг в этой осаде, человек во власти пугается. Нам-то кажется, что мы от него добиваемся получения лекарства для детей с церебральными заболеваниями. А ему кажется, что ему резко объявили войну на пустом месте. Потому что он не делает ничего такого, что вызывало бы возражения еще несколько лет назад. Все вдруг стало плохо: и лечим мы не так, и учим мы не так, и плитку кладем со слишком большими затратами, и законы пишем левой ногой, и приговоры выносим методом копи-паста (а когда по-другому было? Почему все взъелись на нас именно сейчас?)

Как это чиновник должен понимать? Почему вдруг людям стало не все равно? Не иначе, враги какие-то объявились. У чиновников нет инструмента истолковать эти общественные процессы как-то иначе. Они искренне не понимают, откуда у обычных людей вдруг взялись ресурсы и способность действовать коллективно, если нет какого-то внешнего супостата, который все это оплатил и организовал. На самом же деле, люди просто накопили достаточно социального капитала — раз, и у них дошли до этого руки — два.

ну и кошка преследующая бабочку))

дети дразнят кошку))

тут уже не дразнят))

большая кошка с мышкой

некоторые тут видят собаку

кашка и помидоры

это взгляд -я знаю что ты делал в муленруж))

А что было бы, если бы союзники примерно 10 сентября перешли в наступление? В этом случае Гитлер как минимум был бы вынужден снимать значительную часть войск из Польши и спешно перебрасывать на запад. Таким образом, Германия получила бы войну на два фронта в сентябре 39-го, а не в июне 44-го. Весьма вероятно, что Сталин при таком развитии событий поостерегся бы воплощать в жизнь пакт Молотова — Риббентропа, поэтому Польша могла бы продолжить сопротивление. Более того, не исключено, что если бы эта война затянулась, РККА через некоторое время нанесла бы удар по Германии. В итоге война вряд ли приобрела бы статус мировой, оставшись локальным европейским конфликтом с несопоставимо меньшим количеством жертв, чем случилось на самом деле. При этом, правда, не исключено что Франция, Великобритания и СССР, разгромив Германию, возможно, начали бы делить континент уже между собой, поскольку для продолжения войны у этих стран оставалось бы еще достаточно ресурсов и амбиций, в отличие от ситуации мая 45-го, когда СССР и западные союзники были просто не в состоянии после разгрома общего врага начать свои “разборки”.

Впрочем, могло сложиться и так, что англо-французское наступление на Германию не изменило бы общего хода войны. Дело в том, что союзники тогда совершенно не понимали значения танковых и механизированных войск, способных совершать глубокие прорывы, разрезающие и сокрушающие оборону противника. Франция имела больше танков, чем Германия, качество их было не хуже немецких, но они были “размазаны” по пехотным частям, то есть не представляли реальной ударной силы. Поэтому вполне вероятно, что наступление союзников заглохло бы на Сааре и “линии Зигфрида” и уж почти наверняка — на Рейне; немцам хватило бы для удержания этого естественного рубежа некоторого дополнительного количества пехотных частей. Польшу бы в этом случае немцы все равно добили, возможно, лишь чуть позже, а потом, весной или летом 40-го, реализовали бы классический вариант “плана Шлиффена”, ударом через Бельгию и Голландию окружив всю англо-французскую группировку. В этом случае катастрофа союзников могла бы оказаться даже большей по масштабам, чем случилось на самом деле, погибла бы не только вся французская армия, но и англичане, зашедшие на запад столь глубоко, что просто не успели бы добежать до Дюнкерка и эвакуироваться. Впрочем, возможности форсировать Ла-Манш Вермахту это не добавило бы, в итоге война вышла бы на ту же историческую линию, которая имела место в реальности.

Сценарий № 2. “Мы идем по Африке”

Сплочение английской нации перед лицом смертельной угрозы, подавляющее превосходство британского флота над немецким, героизм английских летчиков и наличие у Великобритании радиолокаторов, позволявших обнаруживать немецкие самолеты на подходе к Британским островам, сделали невозможным немецкий десант через Ла-Манш, хотя на подготовку к нему немцы затратили массу сил, времени и ресурсов. Между тем, у Гитлера после захвата Франции был очевидный альтернативный вариант действий — переброска основных сил Вермахта в итальянскую Ливию и удар на восток, к Суэцкому каналу и дальше, в Западную Азию, вплоть до Ирана. Выдержать этот удар англичане в тот момент шансов не имели. Их ближневосточная армия была велика, но с точки зрения поставок вооружения, техники и боеприпасов почти полностью зависела от метрополии. Коммуникации по Средиземному морю были перерезаны немецко-итальянскими ВВС и ВМС практически сразу, снабжение в обход Африки стало для англичан колоссальной проблемой из-за огромного расстояния и действий немецких подлодок. Даже совсем небольшой корпус Роммеля (не более трех дивизий) и подчиненная ему итальянская армия (еще 4-5 дивизий, обладавших крайне низкой боеспособностью) в отдельные моменты в 1941 и 1942 годах стояли в шаге от победы над численно превосходящим британским контингентом. Если бы летом-осенью 1940 года значительные силы Вермахта (хотя бы те 30 дивизий, которые предназначались для вторжения в Англию и бессмысленно “мариновались” во Франции) обрушились на ближневосточную группировку англичан, то не приходится сомневаться, что через несколько месяцев немцы вышли бы к южным границам СССР.

Лишенная нефти Великобритания в этом случае с высокой вероятностью вышла бы из войны. Даже если Черчилль продолжал бы сопротивление, возможности англичан вести войну были бы близки к нулевым. Почти наверняка независимость и нейтралитет провозгласила бы Индия, чьи войска составляли основу британского контингента на Ближнем Востоке. Для нас же главное то, что в такой ситуации немцы получили бы возможность нанести удар по Советскому Союзу не только с запада, но и с юга. Нет сомнения, что на стороне Германии выступила бы Турция. Армия ее была не слишком сильна, но она бы предоставила немцам территорию для удара по СССР.

В реальной истории не достигший цели бросок Вермахта к бакинской нефти стал причиной сталинградской катастрофы и общего поражения Германии в войне. А ведь немцам осенью 42-го оставалось до Баку относительно немного, большая часть пути от западной границы была ими пройдена. В случае же реализации африканского сценария Баку пал бы через пару дней после начала войны. Хочется напомнить, что западносибирская нефть была открыта лишь в 60-е годы, а в начале 40-х более 40 процентов советской нефти добывалось в Азербайджане. СССР сразу бы ее лишился. Заправлять танки и самолеты партийными лозунгами затруднительно, без нефти в ХХ веке много не навоюешь. Кроме того, если бы немцы вторглись в Закавказье, а также (при ударе с территории Ирана) в Среднюю Азию, часть местного населения поддержала бы оккупантов.

Здесь, конечно, возможны были два варианта германских действий: либо удар только с юга, либо с юга и с запада. Первый давал возможность сконцентрировать большие силы в одном месте, что увеличивало мощь удара, но таил опасность застрять на перевалах Кавказского хребта и в среднеазиатских пустынях. Второй вариант приводил к распылению сил немцев, но позволял им взять РККА в гигантские “клещи”, охватывающие всю Европейскую часть СССР. Если бы Вермахт прорвался через Кавказ, он получил бы возможность совершить марш вдоль Волги, провоцируя дополнительные антисоветские восстания среди проживающих здесь народов (пусть и с меньшим успехом, чем на Кавказе и в Средней Азии) и захватывая оставшуюся у СССР нефть. Оптимальным вариантом для немцев было бы частью своих сил занять Закавказье и держаться на рубеже Кавказского хребта, а основными силами — нанести удар с запада, как и случилось 22 июня 1941 года. При таком варианте у нас был “хороший” шанс не пережить эту войну.

Наверное, наш народ вышел бы и из такой ситуации, но, конечно, с еще большими потерями. Может быть, даже потерпев поражение и потеряв часть территории, страна сумела бы все же подняться через годы и взять реванш. Однако даже временный выход СССР из войны практически гарантировал бы контроль, по крайней мере над Восточным полушарием, трем странам — Германии, Италии и Японии и дал бы Германии время создать ядерное оружие. Таким образом, в лучшем случае наша страна победила бы с еще более грандиозными потерями (а выдержала ли бы она их?). Про худший случай даже думать не хочется (оруэлловский “1984” оказался бы святочным рассказиком по сравнению с таким исходом — фантазия писателя обычно беднее фантазии палача). Человечеству очень повезло, что африканский вариант не пришел Гитлеру в голову.

Сценарий № 3. “Ось зла”

Как ни странно, предыдущий вариант — еще не худший. Превращение мира в концлагерь могло случиться при развитии событий, которое представлялось во многом естественным: создании союза всех тоталитарных режимов, то есть включении Москвы в “Ось” Берлин—Рим—Токио. Это было тем более вероятно после подписания пакта Молотова — Риббентропа и открытого дележа Польши (кстати, германское руководство в первые дни своей агрессии против Польши очень активно настаивало, если не сказать — требовало, чтобы Советский Союз занял “положенную” ему часть этой страны). Собственно, в 1940 году Германия прямо предложила СССР стать членом “Оси”, но Сталин по ряду соображений отказался.

Впрочем, сделать Москву союзником Берлина вполне могли Париж и Лондон. После начала советско-финской войны они не просто поддержали Финляндию поставками оружия, но готовились отправить в эту страну свои войска, а также нанести с территории своих ближневосточных колоний авиационные удары по нефтяным месторождениям в районе Баку. Причем Франция настаивала на проведении этих мероприятий гораздо более активно, чем Великобритания.

Выступи СССР на стороне “Оси”, — Восточное полушарие очень быстро оказалось бы под контролем пары диктаторов. Известно, что┬ одна Германия, на тот момент вообще не имевшая союзников, сделала с Францией, а заодно с Данией, Норвегией, Бельгией и Голландией. При помощи РККА Вермахт как минимум лишил бы Британию всех ее ближневосточных, а также, видимо, и африканских колоний (можно представить себе трогательную встречу советских и немецких бойцов, например, в Иерусалиме). Как максимум — появилась бы возможность вторгнуться и в метрополию. Хотя после потери колоний метрополия в значительной степени утратила бы значение (см. вариант № 2). Главный вопрос — смогла ли бы удержаться Америка?

Естественно, что ВМС СССР и Германии даже совместно не могли осуществить десантную операцию в Северную Америку. А вот японский флот теоретически мог бы перебросить части Вермахта и РККА, а также самой японской армии на Аляску. Сумели бы японцы обеспечить бесперебойное функционирование коммуникаций между Дальним Востоком и Аляской для переброски подкреплений и средств снабжения? Насколько реальным был марш советских и немецких танковых колонн через арктические районы Канады в сторону США (а до этого их еще надо было перебросить через всю Евразию во Владивосток)? Операция представляется очень сложной, но все же осуществимой.

Нет сомнения, что СССР, Германия, Япония рано или поздно (скорее, рано) перегрызлись бы между собой, причем независимо от того, устояла бы Америка или нет. Более того, война между диктаторами или между их коалицией и устоявшими Штатами вполне могла стать ядерной.

От всех этих “удовольствий” нас спасли бойцы РККА, несмотря на колоссальные потери, взломавшие “линию Маннергейма”, сам Маннергейм, вовремя согласившийся подписать с Москвой мир, а также Гитлер, вовремя начавший полномасштабную агрессию в Западной Европе.

Сценарий № 4. “Ледокол”

Этот вариант назван так же, как знаменитая книга Резуна-Суворова, поскольку в целом повторяет то, что написал он. Уже никто сегодня не спорит с тем, что группировка Красной Армии на западной границе в июне 1941 года превосходила три немецкие группы армий, предназначенные для реализации “Барбароссы”, по танкам почти в пять раз, по самолетам — в два раза. В танках у нас было и абсолютное качественное превосходство, Т-34 и КВ, коих насчитывалось почти две тысячи, вообще не имели немецких аналогов, да и наши легкие танки почти ни в чем не уступали немецким Т-III и на голову превосходили Т-II и Т-I. “Тигры” и “Пантеры” ведь появились только в 1943 году. Более того, наша группировка имела чисто наступательную конфигурацию. Если, например, один из наших военных аэродромов располагался в 1,5 км (!) от границы, не был прикрыт ни с земли, ни с воздуха и утром 22 июня был забит самолетами, то о чем вообще говорить? При этом, однако, никаких прямых документов, свидетельствующих о готовящемся советском упреждающем ударе, до сих пор так и не обнаружено.

И все же иногда создается впечатление, что вся “ледокольная” дискуссия ведется не о том, точнее, в ней неправильно расставлены акценты. Причиной этому стали, во-первых, “покаянное” предисловие самого Резуна к “Ледоколу”, во-вторых, глупейшая рефлекторная реакция на книгу официозных советских историков, которые немедленно бросились доказывать, что наша замечательная страна не могла быть агрессором.

К началу Великой Отечественной СССР уже был двукратным агрессором. Он совершил агрессию против Польши (вместе с Гитлером) и Финляндии, да и “мирное присоединение” Литвы, Латвии, Эстонии и румынской Бессарабии тоже напоминало агрессию, однако это наших историков почему-то не волнует. С другой стороны, Гитлер был агрессором двенадцатикратным (на его счету были Австрия, Чехословакия, Польша, Норвегия, Дания, Бельгия, Голландия, Люксембург, Франция, Великобритания, Греция, Югославия). Называть войну против агрессора агрессией — это нечто невиданное в мировой практике. Гитлер поставил себя вне закона, и против него были возможны и оправданны любые действия. Уже поэтому истерические попытки доказать чистоту наших помыслов выглядят странно. Почему-то ни мы, ни англичане не стесняемся своей совместной агрессии против Ирана в сентябре 1941 года. Захватили, — и правильно сделали, такая уж ситуация сложилась.

Более того, мы даже чисто юридически были обязаны нанести удар по Германии, поскольку в марте 41-го успели подписать договор о дружбе и взаимной помощи с Югославией. Сразу после этого Германия атаковала и оккупировала нашего нового союзника. В этот момент, в апреле 1941 года, ситуация для нашего удара была на редкость благоприятной. Значительная часть Вермахта воевала на Балканах против Югославии и Греции, находясь в естественном стратегическом мешке. Причем удар по немцам наносился бы прямо через Румынию, являвшуюся основным поставщиком нефти для европейских стран “Оси”. Румынская армия была абсолютно недееспособна (по справедливости ей надо поставить памятник под Сталинградом, именно благодаря “растворению румын в пространстве” удалось так легко окружить Паулюса), поэтому захватить эту страну было очень легко, да и болгары против нас воевать бы не стали. В итоге РККА выходила в тыл балканской группировке Вермахта, попутно лишая Германию нефти. Самое главное, что стратегическая инициатива была бы на нашей стороне, а не на стороне противника.

Конечно, по уровню подготовки личного состава от рядового до генерала Вермахт в тот период был на голову выше РККА. Тем не менее, даже если бы мы и начали проигрывать, получив удар в правый фланг из Польши и Венгрии, то это происходило бы на чужой территории, а не на своей. Не разрушалась бы экономика, не гибло мирное население. Отсутствие боевого опыта в значительной степени было бы компенсировано исключительно благоприятной стратегической обстановкой. Можно предполагать, что в конечном счете наши потери не превысили бы одного миллиона человек, вместо как минимум 27 миллионов, причем война, видимо, была бы закончена не в Берлине, а на берегу Ла-Манша, поскольку Штаты оказывались бы в стороне от войны, а Англия в тот момент не способна была на полноценный десант в Европу. И не в 45-м, а, в худшем случае, в 43-м.

Куда бы после этого пошла история человечества, сейчас сказать невозможно, но нам явно хуже бы не было. Может быть, в конце 80-х антикоммунистические “бархатные революции” происходили бы не только в Восточной, но и в Западной Европе. Может быть, мы в итоге пришли бы к тому же, что имеем сегодня. Только без Хатыни, Освенцима, Бухенвальда, блокады Ленинграда, руин Сталинграда и множества других советских городов, да и, скорее всего, без превращенных англичанами и американцами в щебенку городов Германии.

Сценарий № 5. Навстречу “Восходящему Солнцу”

В ходе реальной Второй мировой Японию можно было считать частью “Оси” лишь только потому, что она воевала с теми же противниками, что и Германия и ее европейские союзники. Координация действий между Берлином и Токио практически отсутствовала. Конечно, у этого факта были объективные причины (крайняя удаленность Европейского и Тихоокеанского театров военных действий), но в середине ХХ века абсолютизировать географический фактор не следовало. И это отсутствие координации стало одной из причин краха “Оси”.

Кроме того, Япония совершила ряд собственных ошибок. Если уж она атаковала многократно более сильную в военном, а главное, в экономическом плане Америку, надо было действовать с максимальной решительностью. При всей смелости удара по Перл-Харбору в действиях японцев явно присутствовала боязнь собственной дерзости. Если бы в этом ударе был задействован весь японский флот, а также десантные части, которые в реальности были отправлены на Филиппины, в Малайю и Индонезию, японцам удалось бы благодаря внезапности уничтожить весь Тихоокеанский флот США и захватить Гавайи. После этого Америка на несколько месяцев была бы полностью выключена из игры, а затем, после переброски на Тихий океан Атлантического флота, еще несколько месяцев (если не лет) решала бы проблему возвращения Гавайев. Воевать против Японии непосредственно с Западного побережья США американские ВМС не могли из-за гигантских тихоокеанских расстояний, поэтому вопрос возврата Гавайев и становился определяющим (не говоря уже о соображениях национального престижа). В экстремальном варианте японцы, используя захваченные Гавайи в качестве базы, могли ударами авианосной авиации разрушить шлюзы Панамского канала, сделав на очень длительный период крайне сложным для американцев маневр между Тихим и Атлантическим океанами (кораблям ВМС США пришлось бы огибать мыс Горн). Таким образом, не менее чем на год в Токио могли бы забыть об Америке и продвинуться на запад гораздо дальше, чем это удалось на самом деле.

Ничто, например, не мешало японцам захватить Мадагаскар. Более того, они могли это сделать и в ходе реальной Второй мировой, даже без захвата Гавайев. Гибель “Принца Уэльского” и “Рипалса” в декабре 1941 года, бой в Яванском море в феврале и рейд авианосцев адмирала Нагумо в Бенгальский залив в апреле 1942 года показали, что английский Восточный флот был в тот момент не в состоянии бороться с японским флотом. Занимавшие Мадагаскар вишисты испытывали очевидные симпатии к странам “Оси” и приняли бы японцев с распростертыми объятиями. Японцы имели реальный шанс опередить англичан, которые заняли остров в мае 42-го, но им снова не хватило решимости и фантазии. Кроме того, Мадагаскар был гораздо больше нужен Германии, чем Японии.

Потеря Мадагаскара означала бы полное прерывание коммуникаций между Великобританией и ее войсками на Ближнем Востоке. Тут мы возвращаемся к сценарию № 2 (“африканскому”), правда, с участием новых действующих лиц — СССР, США и Японии.

Теоретически англичане могли бы теперь снабжать всем необходимым свою ближневосточную группировку через нашу территорию. Конвои в Мурманск и Архангельск пошли бы уже не только и не столько для помощи СССР, сколько для нужд самих англичан. Разрешил ли бы Сталин такую операцию и какую плату потребовал бы за ее проведение? Справились ли бы наши северные порты, находящиеся под постоянными ударами немецкой авиации, с транзитом такого количества грузов (они и поставки для РККА обрабатывали с трудом)? Кроме того, даже если бы операция была разрешена, перевозка грузов и войск из северных портов России в Иран была бы сопряжена с колоссальными проблемами из-за конфигурации нашей железнодорожной сети, которая к тому же была занята транспортировкой наших собственных грузов и войск. Очевидно, что Роммелю в Африке как минимум стало бы гораздо легче воевать. А если бы Америка потеряла Гавайи, ей бы точно было не до Северной Африки, никакая операция “Торч” (высадка американских и английских войск в Алжире и Марокко) в ноябре 1942 года не состоялась бы, поэтому немцы в Африке могли не беспокоиться за свой тыл.

Кроме того, — тут мы снова возвращаемся к сценарию № 2, — Гитлер мог осознать значимость Африканского ТВД и передать Роммелю значительную часть войск, предназначавшихся для взятия Сталинграда. Летом 1942 года немцы погнались за тремя зайцами, причем приоритеты распределились в следующем порядке: Сталинград, Кавказ, Африка. В результате, естественно, они не догнали ни одного “зайца”. Если бы Гитлер повел себя более адекватно, главным должен был стать удар по Кавказу, африканскому корпусу Роммеля следовало содействовать главному удару, прорываясь через Суэцкий канал в Палестину, а затем в Ирак и Иран. Сталинград немцам был не нужен, если бы они взяли Баку. Конечно, наступление на Кавказ с открытым левым флангом, а затем и тылом было для немцев очень рискованным, но для прикрытия фланга и тыла им потребовалось бы гораздо меньше сил, чем для бессмысленных боев за сталинградские руины. Таким образом, при разумном распределении войск и с помощью Японии у Гитлера была возможность реализовать сценарий № 2.

Естественно, при таком развитии событий возникает еще множество различных “подвариантов”. Вступила ли бы, например, Япония в войну против СССР? И если да, то где: на Дальнем Востоке или еще и на Ближнем, отправив часть войск на помощь Германии? Выдвинул ли бы СССР часть сил из Средней Азии, Закавказья и Ирана навстречу войскам Роммеля и насколько успешным был бы такой маневр? Сумела ли бы РККА сдержать немцев на перевалах Кавказского хребта и одновременно нанести-таки им удар во фланг и тыл, организовав катастрофу более масштабную, чем сталинградская (о такой возможности речь пойдет ниже)? На эти вопросы сегодня нет ответа. Очевидно только то, что при осуществлении этого сценария роль нашей страны была бы еще более решающей, чем в реальной истории.

Сценарий № 6. “Большой Сатурн”

Все без исключения историки, как наши, так и иностранные, признают Сталинградскую битву поворотной точкой Второй мировой. После нее у “Оси” не осталось никаких шансов на победу. В предыдущем сценарии уже говорилось о том, как Гитлер мог бы “переиграть” Сталинград. Но и Сталин тоже мог “переиграть” это сражение и закончить его с гораздо большим триумфом.

Фанатичное желание Гитлера взять Сталинград объясняется, видимо, психологическими, а не военными причинами. Немцы, и не взяв город, полностью прервали сообщение по Волге, что перед началом операции и провозглашали своей главной целью. Впрочем, если бы они прорвались через Кавказ, возить по Волге стало бы нечего. В любом случае Сталинград для Вермахта не стоил того, чтобы губить здесь в огромном количестве свои лучшие части, лишая резервов группу армий “А”, наступавшую на Кавказ, и Африканский корпус Роммеля. К середине ноября 1942 года Германия испытывала явную нехватку сил на юге России. Линия фронта чрезвычайно удлинилась, немцам все труднее становилось не только наступать на широком фронте, но хотя бы вообще закрыть его войсками. Заодно очень сильно удлинились коммуникации для подвоза резервов, горючего, боеприпасов, продовольствия, медикаментов.

Ключевым узлом немецких коммуникаций тогда стал Ростов-на-Дону.

При этом левый берег Дона в районе Воронежа и к югу от него оставался в наших руках. Советские войска здесь все больше нависали над флангом и тылом групп армий “А” и “Б” (вторая штурмовала Сталинград). Причем в этом районе воевали итальянцы и венгры, боевые качества которых и так были существенно ниже, чем у немцев, а лютые морозы осени-зимы 42-го делали эти войска практически небоеспособными.

Операция “Уран”, приведшая к окружению 6-й немецкой армии в Сталинграде и его окрестностях, началась 19 ноября 1942 года. В “котле” в итоге оказались 22 дивизии (из них две румынские), которые погибли почти полностью. Однако перед советским командованием открывались гораздо большие перспективы: ударом из района Воронежа на Ростов отрезать соединения Вермахта, как в Сталинграде, так и на Кавказе. В этом случае в окружении оказывались не 22, а до 60 дивизий Вермахта и его союзников, что составляло почти треть всех сухопутных войск Германии. Причем это были лучшие части, руководимые лучшими немецкими полководцами. Гибель такого количества войск, возможно, позволила бы нам закончить войну как минимум на год раньше и, естественно, с меньшими потерями.

Собственно, операция “Сатурн”, начавшаяся в середине декабря, была быстро свернута и переделана в “Малый Сатурн”. До Ростова наши войска не дошли, все силы были брошены на отражение контрудара Манштейна, нанесенного с целью деблокирования группировки Паулюса (эти события описаны в повести Юрия Бондарева “Горячий снег”). Удар Манштейна был отражен, 6-я армия сгинула в Сталинграде, но вдвое большая группировка немцев сумела “утечь” с Кавказа через Ростов, и еще сотни тысяч наших бойцов полегли потом в боях с упущенными дивизиями Вермахта. Наше командование, увы, еще больше помогло этому “утеканию”, яростно и бессмысленно добивая Паулюса, кладя на это жизни и тратя время, хотя окруженные немцы и так бы вымерзли и вымерли от голода.

Танки Манштейна надо было пропустить к Паулюсу и снова закрыть за ними “котел”. Дело в том, что Гитлер стремился удержать Сталинград, а не спасти Паулюса. В результате немецкая группировка в городе только увеличилась бы при том же количестве горючего, продовольствия и боеприпасов, и положение немцев лишь ухудшилось бы. Более того, некому стало бы отражать удар нашей армии на Ростов. Паулюса вообще окружать не следовало, а все силы, брошенные на “Уран”, целесообразнее было бы направить на “Сатурн”, сделав его “Большим”. Кроме того, для удара на Ростов можно было задействовать еще и те войска, которые примерно в то же время безуспешно и с гигантскими потерями пытались ликвидировать Ржевско-Вяземский плацдарм немцев (это называлось операцией “Марс”, в ней была задействована группировка советских войск, по численности сравнимая со сталинградской).

От Дона на Ростов советским войскам предстояло пройти примерно 300 километров по открытой степи, где немецких частей почти не было. После этого нашим частям следовало бы повернуть на запад, где силы противника были немногочисленны и с низкой боеспособностью, продолжая наступление в глубь Украины, оставив под Ростовом лишь пехотные части с целью предотвращения прорыва немцев из гигантского “котла”. Именно здесь, а не на реке Мышковой, где был отражен удар Манштейна, советским войскам следовало стоять насмерть.

Скорее всего, немцы отреагировали бы на случившееся с запозданием, тем более что Гитлер ставил перед своей армией задачу наступать на юг и восток, а не поворачивать назад. Когда же необходимость прорыва на запад стала бы очевидной и для Гитлера, немецким танковым частям для его осуществления пришлось бы “накрутить на гусеницы” 400—500 километров по степям, чтобы выйти к Ростову от Сталинграда и с Кавказа, где находились на тот момент 1-я и 4-я немецкие танковые армии. Немцы вынуждены были бы сжечь огромное количество горючего, пополнять запасы которого у них не оставалось возможности из-за разрыва коммуникаций. А после этого надо было прорывать советскую оборону и пройти еще десятки или сотни километров для соединения со своими войсками на Украине. Скорее всего, немецкие танки прорваться не смогли бы. Для встречного удара Вермахту пришлось бы собирать силы отовсюду — от Ленинграда до Бреста (французского), что заняло бы не один месяц. В итоге у окруженных немецких частей никаких шансов не оставалось бы, даже не было бы необходимости их добивать, окруженная группировка была обречена.

“Для верности” Черноморскому флоту следовало бы провести высадку десанта в Крым, причем его следовало подкрепить воздушным десантом. Впрочем, есть сомнения, было ли бы это по силам нашему флоту и ВДВ (тем более, еще была жива в памяти керченская катастрофа весны 1942 года).

К сожалению, к осени 42-го наша армия пережила столько грандиозных катастроф, что Сталин мечтал удержать “синицу в руках”, хотя Василевский предлагал ему вышеописанного “журавля в небе”. Нельзя полностью исключать того, что Верховный главнокомандующий в данном случае был прав: у нашей армии не хватило бы мастерства успешно провести эту операцию. И все же трудно смириться с тем, что под Сталинградом был упущен шанс нанести Вермахту такое поражение, которое могло не просто переломить войну, но почти закончить ее.

В отличие от предыдущих альтернативных вариантов, сценарий № 6, видимо, не мог принципиально изменить ход истории. Крах южного фланга немецкого фронта очень сильно ускорил бы откат немецкой армии на запад, что наверняка вызвало бы форсированную высадку англо-американских войск в Европе (тем более что немцы вынуждены были бы большую часть своих сил, находившихся во Франции, перебросить на Восточный фронт). В итоге союзники встретились бы примерно там же, где это и произошло. Только случилось бы это значительно раньше, и, значит, война унесла бы меньше жизней.