loveaction

Аналогичную дескриптивно-прескриптивную природу имеют, как указывалось, и обычные законы науки. Но если у моральных принципов явно доминирует прескриптивное, оценочное начало, то у научных законов ведущим обычно является описательный момент. Таким образом, проблема не в том, чтобы заменить добро в области этики истиной, и не в том, чтобы заместить добро чем- то, что напоминало бы истину и связывало бы, подобно ей, мораль с действительностью. Задача в выявлении взаимосвязи и взаимодополнения истины и добра, в выявлении их взаимоотношений с другими этическими категориями. Если под «обычным», или «естественным», значением утверждения понимается, как это нередко бывает, его описательное значение, то ясно, что моральные принципы не имеют, строго говоря, такого значения: они описывают, но лишь для того, чтобы эффективно оценивать, и оценивают, чтобы адекватно описывать. Функции описания и оценки — диаметрально противоположны

Одним из наиболее категоричных принципов морали является норма, запрещающая лишать жизни другого человека. Социальное значение этой нормы не вызывает сомнений, и обычно она формулируется в виде лаконичного прямого приказа: «Не убей!» Другие возможные формулировки: «Человек не должен убивать другого человека», «Должно быть так, что человек не лишает жизни других людей» и т.п.

Обоснование морального принципа должно начинаться с уточнения его значения, определения тех ситуаций, на которые простирается его действие, и тех, к которым он не приложим. В частности, в нашем примере необходимо уточнить понятие убийства как насильственного лишения жизни. Шантаж, угрозы и т.п. могут оказаться причиной преждевременной смерти, но едва ли здесь можно говорить даже о неумышленном убийстве. Существенную роль в прояснении, а тем самым и в последующем обосновании принципа «Не убей» играет перечисление признаваемых исключений из него. Во-первых, в современной Европе не принято морально осуждать как убийцу того, кто лишает жизни самого себя. В недавнем прошлом ситуация была иной: во многих европейских странах попытка самоубийства считалась не только морально предосудительной, но и уголовно наказуемой. Христианская религия осуждала самоубийство, убеждая, что только Бог, давший нам жизнь, может ее отобрать. Некоторые античные философы рассматривали самоубийство как наиболее приемлемый способ ухода из жизни. В средневековой Японии акт харакири был обязанностью, выражающей верность своему господину, протест против клеветы и др. В современном обществе самоубийство может осуждаться, если человек, покончивший с собой, ушел тем самым от каких-то важных своих обязательств, выбрал более легкий, так сказать, путь. Во-вторых, исключением из принципа «Не убей» считаются случаи насильственного лишения жизни другого человека в условиях защиты своей собственной жизни или жизни своих близких. При этом должна иметь место явная агрессия, уклониться от которой другим способом не удалось бы. В-третьих, норма «Не убей» не распространяется на противника в случае войны. Однако это исключение применимо не ко всем культурам. Например, эскимосы, не имеющие политической организации, способной поставить всех граждан под ружье, вообще не понимают массового убийства одними людьми других. В-четвертых, к убийству не принято причислять умерщвление в случае неизлечимой, причиняющей большие страдания болезни. Однако здесь общего согласия нет: врачей, помогающих своим смертельно больным пациентам уйти из жизни, иногда отдают под суд. В-пятых, к убийству иногда не относят безболезненное лишение жизни детей, появившихся на свет с такими физическими пороками, которые заведомо сделают невозможной их нормальную жизнь. Этот случай еще более спорен в современном обществе, чем предыдущий. Вместе с тем хорошо известны культуры в которых практика лишения жизни не совсем нормальных детей была обычной. В-шестых, убийством, как правило, не считается прерывание беременности, хотя в разных странах отношение к нему является разным. В частности, христианская традиция относится к прерыванию беременности резко отрицательно. И, наконец, в-седьмых, к убийству не причисляется приведение в исполнение вступившего в законную силу смертного приговора

В теории морали — но не в обычной моральной жизни — первостепенное значение придается дедуктивному обоснованию моральных принципов. Последние пытаются логически вывести из некоторых общих положений, касающихся природы человека, природы общества, человеческой истории и т.п

Какие именно общие положения могут использоваться при дедуктивном обосновании принципа «Не убей»? Теория морали не дает на этот вопрос достаточно ясного ответа. Допустим, мы принимаем следующий «принцип всеобщей гуманности»: «Всякий человек должен быть гуманен». Примем, далее, в качестве посылки утверждение «Всякий гуманный человек не должен убивать». Сформулируем моральный силлогизм: Всякий человек должен быть гуманным. Всякий гуманный человек не должен убивать. Всякий человек не должен убивать. Этот силлогизм представляется логически обоснованным (правильным). Рассуждение можно переформулировать иначе: Должно быть так, что если человек гуманен, он не убивает; должно быть так, что человек гуманен; следовательно, должно быть, что человек не убивает.

Данное рассуждение является обоснованным с точки зрения логики оценок (с «хорошо, что» вместо «должно быть так, что»). Его логическая структура: «Если хорошо, что если А, то В, и хорошо, что А, то хорошо, что Я». Однако логическая правильность этих двух рассуждений мало что значит. Их заключение, что человек не должен убивать, является обоснованным лишь в той мере, в какой обоснованны те посылки, из которых оно выводится. Принцип «Всякий человек должен быть гуманен» расплывчат и неясен. Не лучше обстоит дело и с положением «Гуманный человек не должен убивать». Не очевидно, в частности, что эти два общих утверждения вообще как-то связаны с рассмотренными исключениями из принципа «Не убей». Выведение последнего из данных общих утверждений делает его в той же мере расплывчатым и неясным, как и они сами. Сходным образом обстоит дело с дедукцией принципа «Не убей» из общих положений типа: «Не делай в отношении других того, что ты не хотел бы, чтобы это было сделано в отношении тебя», «Поступай только так, чтобы правило твоего поведения могло стать предметом всеобщего законодательства» и т.п. Роль дедуктивной аргументации в обосновании принципа «Не убей», как и других ключевых моральных принципов, не может быть существенной. Это не означает, конечно, что вообще не найдется аудитории, для которой выведение рассматриваемого принципа из абстрактных пожеланий «всеобщего человеколюбия», «универсального альтруизма» или «разумного эгоизма», не покажется убедительным. Однако моральное убеждение, основывающееся на дедукции, вряд ли будет сколь-нибудь прочным. Посылки, на которое оно опирается, не являются достаточно ясными, они не способны выдерживать даже умеренную критику. То, что дедуктивная аргументация не играет важной роли в обосновании моральных принципов, не означает, что ее применимость в морали крайне ограничена. Обычное моральное рассуждение касается не столько обоснования общих принципов, сколько их приложения к конкретным ситуациям и понимания на основе данных принципов конкретных поступков. В обоих этих случаях значение дедукции несомненно. И в теории морали, и в обычной моральной практике широко распространено целевое обоснование моральных принципов и моральных решений. Такое обоснование включает ссылку на ту цель, имеющую очевидную позитивную ценность, которая достигается благодаря обосновываемому принципу или принятому решению.

Аргументация и ценности Применительно к принципу «Не убей» целевое обоснование, взятое в упрощенной его форме, может выглядеть так: То, что человек не убивает, является необходимым условием существования общества. Общество должно существовать. Люди должны не убивать друг друга. Первая посылка устанавливает связь между реализацией рассматриваемого принципа и существованием общества. Эта посылка является, очевидно, чисто описательной. Вторая — выражает определенную социальную цель и представляет собой оценку. Рассуждение является, таким образом, разновидностью модального силлогизма, в котором из описательной и оценочной посылок выводится оценочное заключение. Если вторая посылка истолковывается как описательно-оценочное утверждение, заключение также будет иметь описательно- оценочный характер. Приведенное рассуждение можно переформулировать так, чтобы связь цели и средства ее достижения выражалась, как обычно, условным утверждением: Если люди будут убивать друг друга, общество саморазрушится. Общество должно сохраниться. Люди должны не убивать друг друга. Еще один пример целевого обоснования рассматриваемого принципа: Если люди не убивают друг друга, это способствует моральному совершенству общества. Общество должно быть морально совершенным. Человек не должен убивать. Эти упрощенные рассуждения не ставят, конечно, своей задачей убедить кого-то в приемлемости обсуждаемого морального принципа. Их задача — продемонстрировать, что для этого может использоваться также целевое обоснование. Еще один способ обоснования принципа «Не убей» представляется следующим рассуждением: Всякий человек, воздерживающийся от убийства, должен становиться гуманнее. Каждый человек должен становиться гуманнее. Каждый человек должен воздерживаться от убийства. Обе посылки этого рассуждения являются оценками, заключение также представляет собой оценку. Как и ранее, если посылки истолковываются как двойственные, описательно-оценочные утверждения, заключение должно иметь такой же, описательно-оценочный характер. Рассуждение является типичной индукцией, его заключение вытекает из посылок не с необходимостью", а только с некоторой вероятностью.

Это рассуждение можно переформулировать также с использованием условного утверждения в качестве посылки: Должно быть так, что если человек не убивает, он становится гуманнее. Должно быть так, что человек становится гуманнее. Должно быть так, что человек не убивает. Схема этого рассуждения: «Должно быть так, что если Л, то В; должно быть В; значит, должно быть А». Это — типичная индукция с оценочными (или описательно-оценочными) посылками и оценочным (или описательно-оценочным) заключением. Можно упомянуть еще один вид индуктивного обоснования моральных принципов — ссылку на образец. Рассуждение протекает в форме обычной неполной (популярной) индукции, использующей оценочные (или описательно-оценочные) посылки: L. должен воздерживаться от убийства. М. должен воздерживаться от убийства. N. должен воздерживаться от убийства. L., М., N. являются людьми. Каждый человек должен воздерживаться от убийства. Убедительность этого рассуждения во многом зависит от того, насколько аудитория уверена, что поведение упомянутых в нем лиц достойно всяческого подражания. Кроме того, на убедительность популярной индукции существенно влияет также отсутствие явных контрпримеров выводимому общему положению. В случае принципа «Не убей» такие контрпримеры сразу же приходят на ум: если Аристотель не убивал, то его ученик, Александр Македонский, повинен во многих убийствах, и т.п Ссылка на образцы вряд ли способна сколь-нибудь существенно поддержать обсуждаемый принцип. Вместе с тем она может казаться достаточно убедительной в случае других моральных принципов, таких, скажем, как «Не лги», «Уважай чужое достоинство» и т.п. Каждый акт понимания сообщает известную дополнительную поддержку той общей оценке или норме, на основе которой он осуществляется. Понимание того, что конкретные люди или группы людей не должны убивать, является индуктивным аргументом в пользу того, что вообще никто не должен этого делать: Каждый человек не должен убивать. Александр Македонский был человеком. Значит, Александр Македонский не должен был убивать. Или другой пример: Все люди, хоть в малой степени считающиеся с моралью, не должны убивать. Средневековые рыцари были людьми, дорожащими принципами морали. Следовательно, средневековые рыцари не должны были убивать.

Здесь речь идет о понимании поведения определенной группы людей. Вместе с тем, если такое понимание имеет место, оно является доводом в поддержку общего положения, что любой человек не вправе убить. Понимание представляет собой дедукцию частной оценки или нормы, касающейся определенного индивида или сообщества, из общей оценки или нормы, говорящей о каждом индивиде или сообществе. Если свершившийся акт понимания истолковывается как аргумент в поддержку такой общей оценки или нормы, рассуждение оборачивается и превращается в индукцию Однако убедительность индукции, отправляющейся от понимания, обычно не особенно высока. К теоретическим способам обоснования моральных принципов относится и указание на хорошую их согласованность не только между собой, но и с другими принципами человеческого общежития. В частности, принцип «Не убей» хорошо отвечает идее гуманности человека, положению о возможном моральном прогрессе человеческого общества, идее жизни как высшей человеческой ценности и т.п. Этот принцип хорошо согласуется также с системой права, рассматривающей убийство как одно из самых тяжких преступлений. К этому условию соответствия примыкает аргумент к системности морали. Мораль — не только сложная, но и стройная, достаточно последовательная система норм, образцов, идеалов и т.п. Эта система прочно укоренена в человеческой жизни, и указание на то, что конкретный принцип поведения входит в качестве неотъемлемого элемента в эту первостепенной важности систему, представляет собой важный аргумент в поддержку данного принципа. Системная поддержка становится особенно сильной, когда указывается, что рассматриваемый моральный принцип входит, подобно принципу «Не убей», в самое ядро моральных требований. Попытка отказаться от такого принципа означала бы отказ от всей существующей системы морали и ее неминуемое разрушение. Даже частичный пересмотр принципа «Не убей» путем изменения перечня исключений из него может иметь фатальные последствия для системы морали в целом.

Еще одним теоретическим аргументом в поддержку принципа «Не убей» может служить ссылка на то, что он имеет более широкую сферу приложения, чем та, которая прямо в нем упоминается. Можно предполагать, что он справедлив не только в отношении других людей, но и в отношении всех высших животных. Нельзя убивать без особой, крайней необходимости ни одно такое животное. Не следует, по всей вероятности, насильственно лишать жизни не только высших, но и любых животных. Быть может, вообще любое живое существо — как животное, так и растение — не может быть лишено жизни без крайней нужды. Кроме того, животным, и в первую очередь высшим, не должны причиняться неоправданные страдания. Споры по поводу кастрации домашних животных, негуманных форм их забоя, вивисекции и т.п. так или иначе связаны с попыткой распространить принцип, запрещающий убийство человека, также на высших животных и в первую очередь на домашних.

Все теоретические аргументы, если их рассматривать с логической точки зрения, являются — за исключением дедуктивного обоснования — индуктивными рассуждениями. Значимость дедукции в аргументации в поддержку принципов морали не велика. Индукция также не играет заметной роли в их обосновании. Кроме дедукции и индукции других форм рассуждения нет. Из этого можно сделать общий вывод, что само по себе рассуждение не способно обеспечить устойчивость и действенность моральных принципов. Проблема обоснования морали, если таковая, конечно существует не решается путем приведения особых — дедуктивных или индуктивных — аргументов в поддержку отдельных ее принципов или системы морали в целом. Мораль опирается в конечном счете не на рассуждение, а на что-то иное. В этом она подобна родственным ей по происхождению естественному языку и религии: они устойчивы и эффективны вовсе не благодаря особо удачным и веским аргументам в их поддержку. Подведя этот итог обсуждению универсальных способов аргументации в поддержку конкретных принципов морали, рассмотрим те контекстуальные способы аргументации, которые используются применительно к этим принципам. Аргумент к авторитету не является особенно употребительным, когда речь идет о моральных принципах. Он может показаться убедительным для тех, кто полагает, что мораль создана какой-то конкретной личностью, деяния которой имеют особое значение для человека. Но этот аргумент не окажет никакого позитивного воздействия на тех, кто убежден в естественноисто- рическом происхождении морали. Нужно заметить, что даже тем, кто полагает, что моральные законы имеют божественное происхождение, данный аргумент представляется излишне прямолинейным. Бог создал человека и дал ему моральный завет. Но завет не столько навязывается человеку силой и угрозой наказания, сколько раскрывает его предназначение и должен исполняться в первую очередь потому, что выражает его природу как специфического творения и способствует постоянному его совершенствованию. Более употребительным и веским является аргумент к моральной интуиции, к прямому усмотрению морального добра, постижению его без рассуждения и доказательства. Для моральной интуиции характерны непосредственная очевидность и неосознанность ведущего к ней пути. Для нее нетипичны однако неожиданность морального прозрения и тем более невероятность ведущего к нему пути. Результаты «непосредственного морального видения» обычно кажутся ожидаемыми и само собою разумеющимися.

Д.Мур считал, что слово «хороший», употребляемое в моральных суждениях, указывает на наличие у хороших вещей некоторого «внеестественного» свойства. Этим данное слово важным образом отличается от слов, которые, подобно слову «желтый», обозначают «естественные» свойства, воспринимаемые нашими органами чувств. Свойство «быть хорошим» не существует ни фактически, наряду с естественными свойствами, ни в какой-то сверхчувственной реальности. Оно постигается не обычными чувствами, а интуицией, результаты которой являются обоснованными, но не допускают доказательства. Мур полагал также, что все утверждения о моральном добре истинны независимо от природы мира1. Слово «хороший» действительно необычно в семантическом плане. Однако особенности его употребления вряд ли являются решающим свидетельством в пользу существования особой моральной интуиции. Все эти особенности вполне можно объяснить и без нее. Этики, увлеченные поисками таинственного собственно морального смысла «хорошего», недооценивали способность этого слова замещать множества эмпирических свойств. «Хороший» не обозначает никакого фиксированного эмпирического свойства. Им представляются совокупности таких свойств и при этом таким образом, что в случае разных типов вещей эти совокупности являются разными. Ссылаясь на это обстоятельство, можно было бы сказать, что качества, дающие право называть вещи «хорошими», являются разными в случае разных вещей. Хорошими могут быть и ножи, и адвокаты, и доктора, и шутки и т.д., т.е. вещи столь широкого и неоднородного класса, что трудно ожидать наличия у каждой из них некоторого общего качества, обозначаемого словом «хорошее». «Красным», «тяжелым» и т.п. может быть названо лишь то, что имеет вполне определенное свойство; приложимость «хорошего» не ограничена никакими конкретными свойствами. Свойство «быть хорошим» является «внеестестаенным» в том отношении, что оно не существует наряду с иными «естественными» свойствами. Вещи являются хорошими не потому, что они имеют особое свойство «добро», а в силу того, что этим вещам присущи определенные «естественные» свойства и существуют социальные по своему происхождению стандарты того, какими именно свойствами должны обладать вещи. Слово «хороший» является заместителем имен «естественных» свойств, но не именем особого «естественного» свойства. Свойство «быть хорошим (быть добрым)» не относится к какой-то сверхчувственной реальности. Смысл, в котором оно существует, отличается от смысла,.в каком существуют свойства, подобные весу и химическому составу тел. Но добро познается обычными чувствами, и его познание сводится к установлению соответствия между свойствами реальных вещей и свойствами, требуемыми от этих вещей относящимися к ним стандартами. Неверным поэтому является как утверждение Мура об интуитивном характере постижения добра, так и его положение об аналитической истинности высказываний о добре. И наконец, Мур ошибался, допуская, что неопределимое качество добра является одним и тем же в случае всех хороших вещей. Моральная интуиция существует, но она не является особым чувством и мало чем отличается от других разновидностей интуиции. Ссылки на моральную интуицию играют важную роль в моральной аргументации, особенно в запутанных и неоднозначных моральных ситуациях. Вместе с тем моральная интуиция вряд ли особенно существенна при обсуждении значимости общих моральных принципов, подобных принципам «Не убей», «Не укради» и т.д.

Наиболее употребительным доводом, используемым в моральном рассуждении, является аргумент к традиции. Этот аргумент представляется также наиболее важным, если речь идет об основополагающих принципах морали. «Привычка — душа держав» (А.Пушкин «Борис Годунов»), исторически сложившаяся и тысячелетиями эффективно действовавшая моральная привычка, или моральная традиция, — душа морали. Это кажется верным не только для так называемых «традиционных» обществ, в которых традиция определяет все существенные стороны социальной жизни, но и для любых иных обществ, хотя в последних роль моральной традиции внешне не так заметна. Аргумент к традиции оказывается обычно решающим, когда обсуждаются основоположения морали, включающие принципы «Не убей», «Не укради», «Будь справедлив», «Люби своего ближнего» и т.п. Моральная традиция двойственна, она имеет, как и принципы морали, описательно-оценочный характер. Она обобщает и систематизирует огромный опыт моральной жизни и в этом смысле суммарно описывает его. Но мораль не только ретроспективна, но и проспективна: она отгалкивается от прошлого, чтобы предписывать и определять будущее поведение. Поэтому аргумент к моральной традиции — это не аргумент «от прошлого», а аргумент «от прошлого к будущему»

Очень часто все упускают, что главное действие фильма начинается после того как Льюэллин делает свой выбор. Выбор, когда он везёт воду. То есть до этого он действовал абсолютно в логике детерминизма, он видит собаку- идёт по следу, видит разборку, снова идёт по следу (причина-следствие), подбирает деньги. Это всё на автомате, он не думает, не колеблется, не выбирает. Но вода это уже выбор и дальше происходит борьба с ангелом смерти, он осознаёт что деньги это его погибель, его искус и нужно от них отказаться, но всё ещё надеется что может выкрутится.

Это такая совсем американская черта, которая отчасти уже входит и в нашу культуру- вера в разум, свои способности (тут кстати тоже важно что он сварщик по всем металлам, что сейчас очень значимо для Пикабу- высокий профессионализм. Отчасти это верно, потому что профессионализм это не только способности но и некоторые моральные качества без которых человек не способен вести проф. деятельность (ответственность, надёжность, рациональность, понимание своей компетенции)), скил. Меня всегда прикалывало, когда я играл в мморпг на западных серваках, как там американцы проходят данж)) Американцы очень любят показать как хорошо они знают игру, какие они умные, что вот можно выманить босса совершенно не зачищая весь уровень, что в некоторых местах можно пробежать по стеночке и не агрит на себя всех мобов. При чём это совершенно не обязательно, вся пати высокоуровневая, там никому ничего не грозит и всё это чистится за минуту. Что собственно и делают русские и это меня тоже от части раздражало, после игры с американцами)) Нашим танкам обязательно нужно показать свою крутость, как они с удалым криком Лерой Дженкинс могут сагрить на себя всё подземелье)) и как лихо они и весело сносят текстуры))

Но вернёмся к фильму, в котором нас конечно цепляет не противостояние, а совершенно инфернальная фигура Чигура)) Когда помощник шерифа описывает по телефону, как он задержал Чигура. Тот сидит позади него, затем подкрадывается и душит паренька цепью от наручников. Как он оказался в участке? За что его взяли? Здесь нам все–таки придется сослаться на книгу. У МакКарти Чигур позволил заковать себя намеренно: он хотел проверить, сумеет ли он освободиться "усилием воли". Фактически, в этой сцене Чигур проверяет свою избранность. И волю он ставит выше, чем деньги, силу, какие-то особые навыки. Чтобы понять логику фильма можно обратится к ключевым диалогам с его участием. Это диалог с продавцом на заправке, разговор с отставным полковником и в финале с женой Льюэллина.

Когда он предлагает монетку на заправке, то у нас складывается впечатление как будто он предъявляет претензию бакалейщику. Он ему ещё говорит что в каком-то смысле он уже в игре. Полковнику он задаёт вопрос к чему все эти принципы если они привели тебя в эту ловушку. И с женой он говорит что да, может быть ты не виновата. но выбор уже сделал твой муж.

Все эти эпизоды противостоят образу отбитого на всю голову убийцы, о котором в начале рассказывает шериф. Он рассказывает, как словил убийцу 14летней девочки и из разговора с ним становится понятно что ему просто нравится убивать и если бы его освободили, то он бы продолжил это делать и делает он это без каких-то причин: это не детская травма, не сложная жизнь. он не мстит обществу, не ищет жертв по гороскопу, а вот просто потому что он убийца.

Чигур же на этом фоне выглядит совершенно иначе. Его убийства обусловлены, он руководствуется правилами и перед смертью, где это возможно, он предъявляет последний шанс опомнится и вернуть своё человеческое достоинство, он выключает в жертве автоматизм и возвращает его в ситуацию, когда она снова становится человеком. Его оружие пневматический пистолет для забоя скота, как бы намекает что отстреливает он не совсем людей))

Конечно тут есть ещё и шпенглеровский мотив заката культуры, Коэны совершенно открыто в этом признаются в своих интервью. Дихотомия мексиканской культуры: ацтеков, майя, индейцев и американской цивилизации, апологетика шерифа о том как деды несли закон и мораль на земли дикого запада. Как же так получилось что эти законы привели к такому плачевному состоянию когда вокруг и людей то не осталось, а одни сплошные животные?

Хотя по-моему шериф тут немного лукавит? Потом в странном разговоре, когда старый шериф рассказывает как был убит его отец, ну как-то не похоже всё на ту пасторальную картину которую рисует шериф в своих воспоминаниях. Прискакали дикие индейцы и просто так завалили шерифа))

В финале Чигур впервые убивает того кого не должен был, раньше он работал в логике фатума или инструмента- забивал скот, который по сути и был предназначен его воле и он был властен над ним. Здесь же он как обычно предлагает выбор, но женщина отстраняется от этой игры (и в этом её свобода, это приём из Большого Лебовски, когда Чувак отстраняется от той тоталитарной реальности которая пытается его схватить. Кстати, Чигур на заправке покупает на 69 центов как и Чувак в супермаркете выписывает чек на 69 центов, то есть это его антагонист), поскольку, на самом деле, это смешно, никакого выбора нет, человек, если это только возможно, будет в любом случае выбирать жизнь и потому тут нет выбора, а Чигур, как инфернальная личность, цель которой, только убивать тоже не имеет выбора, тогда зачем притворятся? и когда он это осознаёт (что он по сути воплощает свои желания) то и делает свой выбор, он выходит из логики инструмента- выбирает сам, а поскольку он берёт на себя ответственность то и получает за свой поступок (авария на светофоре). Это не бык боднул это Чигур вышел из логики детерминизма, он совершает выбор.

И сразу же происходит важная сцена с мальчиками у которых Чигур покупает рубашку. Это аналогия эпизоду в котором ветеран даёт деньги мексиканцам и оказывается в больнице. То есть мы наблюдаем смену статуса Чигура, он превратился в агента свободной воли и выбрал свою сторону. Он совращает деньгами следующее поколение которое идёт за стариками, мальчик в начале бескорыстно отдаёт рубашку, но Чигур настаивает и когда он уходит они уже за его спиной делят баксы.

Ещё мне кажется важно подчеркнуть что со стороны некоторые жертвы Чигура кажутся невинными и совершенно ни при чём, например, фермер с курами или случайный водитель. Но тут следует напомнить что Чигур воплощает детерминизм, судьбу и фатум, он просто механизм на скотобойне и в таком случае можно себе представить что как будто он стоит на месте а бесконечная лента конвейера подвозит ему скот. То есть, то что эти жертвы очутились здесь и сейчас абсолютно не случайно.

И тут нужно сказать о финальной части, когда ветерана уже убили, но фильм продолжается и зритель слегка в растерянности- значит главный герой фильма кто-то другой? Да главный герой тут больше Шериф, единственный старик, который ещё видит пламя во тьме. Он не обнаруживает присутствие Бога в свей жизни, хотя мы видели буквально его чудесное спасение, но для него оно проходит незамеченным. Даже старики,, в этом плане, уже не способны видеть божественное в жизни, но они ещё видят свет отца, тут можно наверное даже добавить небесного, можно даже Прометея сюда прикрутить)) И это по- моему одно из главных посланий фильма. Мы не видим чудесную сторону жизни, мы превратились в животных, старики ушли, а новое поколение совершенно утратило ориентиры, но свет ещё есть там во тьме, когда нам понадобится помощь, когда вы потеряетесь во тьме вы различите этот одинокий огонёк костра, который вас ждёт в пути))

Когда я начинал писать о Лебовском у меня было желание прикрутить сюда Бодрийяра, тем более что в фильме есть масса отсылок на его работы, тут и знаменитое его эссе "Войны в Заливе не было" (как и похищения которого не было в фильме и сам Саддам и новости о войне в заливе) и ковёр, Бодрийяр называл войну в Ираке войной торговца коврами с одной стороны и торговца оружием с другой, ну и самое главное его философия о симулякре! Первое что бросается в глаза это название фильма Большой Лебовски, хотя герой в фильме Чувак, а Большой Лебовски вовсе неинтересный нам персонаж оказывается пустышкой. Самого похищения не было, а нигилисты только выдают себя за похитителей. Всё это прямо связано с мыслью Бодрийяра о знаке, знак который искажает реальность, знак который маскирует/скрывавет её и знак который утратил всякую связь с реальностью, отсылает только на себя. Если присмотреться к героям фильма, то нигилисты маскируются под похитителей, Большой Лебовски- пустышка, Волтер искажает реальность своими постоянными разговорами о Вьетнаме, Донни давно утратил связь с событиями и постоянно переспрашивает что происходит.

Но на самом деле всё это не самый интересный слой фильма и не то за что мы любим Большой Лебовски. Самое важное что нас цепляет это образ Чувака- главного героя, который может отказаться от миллиона ради игры в боулинг. Чувак оказывается в мире нуар, где есть роковые женщины и подлые злодеи- миллионеры и детективы, которые шарятся по тёмным переулкам, он отправляется в путешествие чтобы пролить свет на тайну, а по дороге на него выскакивают всякие придурки. И это несоответствие героя и жанра подрывает реальность и вскрывает её абсурдность, как у Толстого когда герой впервые видит балет и не понимает кривлянья напомаженных мужчин в колготках.

На примере Чувака Коэны преподают нам самый главный урок этого фильма о свободе, когда героя макают головой в унитаз и спрашивают где деньги Лебовски он только поправляет очки и невозмутимо отвечает да там, в унитазе, давай ещё раз поищем? и нам сразу становится понятно что с этим Чуваком ничего незя поделать)) пускай на него охотится все бандиты мира отнять у него его свободу невозможно. Обратите внимание что почти во всех фильмах Коэнов герои трясутся над чемоданом денег (Фарго или Старикам здесь не место) и даже несколько сотен долларов приводят в броуновское движение весь мир и только Чувак может спокойно играть в боулинг совершенно не заботясь что на стоянке машина с предположительным лямом в багажнике и это тоже выражение свободы. Пока весь мир занят карьерой, быстрым способом обогащения и максимизацией прибыли Чувак занимается какой-то ерундой или может быть творческой реализацией))

В фильме есть несколько странных библейских ссылок что дало мне возможность взглянуть на историю под несколько иным углом. Если помните Волтер откусывает ухо нигилистам (как римским солдатам) и пытался заставить инвалида Лебовски ходить, как Лазаря.

Все почему-то вспоминают Фарго когда говорят о персонаже Донни но никто не вспоминает Бартона Финка когда говорят о Волтере! А ведь если вспомнить что он там играл совершенно инфернальную личность, то на фильм можно посмотреть как на такую чреду испытаний, которым подвергается Чувак в городе ангелов. Ведь движителем сюжета является Волтер! Это его идея подсунуть куклу, это он нашёл пацана с домашкой, а Чувак лишь шар (как это показано в его снах) который катает судьба! И тогда перед нами предстаёт история Иова)) Смотрите что происходит с Большим Лебовски? Судьба отобрала у него деньги, его жена похищена и даже Чувак уносит его ковёр)) Помните как он спрашивает Чувака что делает мужчину мужчиной? -правильный выбор. И он делает свой правильный выбор в духе современного мема с пареньком который когда был маленьким молился о велосипеде, а потом он понял, что бог работает по-другому: и он украл велосипед и стал молится о прощении. Большой Лебовски тоже делает свой выбор и крадёт миллион назад))

Чувак же использует другую стратегию каждый раз когда его прессует реальность. Когда реальность пытается его зацепить и навязать роль, свои правила он ускользает. Он берёт паузу, занимает позицию самоиронии, пропускает мимо ушей, отрицает. Его топят в унитазе- он шутит, шериф ему угрожает-он не слушает, даже когда детектив сыплет комплиментами и говорит я ваш коллега и то как вы всех стравливаете и трахаете это высший класс- он отрицает, он не мужественный хитрый детектив нуара, он просто Чувак и это ни к чему не отсылает, он не играет, роли он свободен от ярлыков. Это всех остальных строит реальность в кегли, а он лишь шар и катится по жизни.

Не знаю как рассказывать о детективе и ничего не проспойлерить? Хороший детектив на половину состоит из личности самого детектива Шерлок Холмс, Коломбо, Пуаро, отец Браун, Ниро Вульф, монахиня Пелагия. В данном случае у нас Смилла, она на полных правах занимает закономерное место в этом списке. Правда выписана она несколько неровно, на мой вкус. Если вначале она одинокий гляциолог погружённый в тягучий нуар тягостных для неё социальных отношений, то в финале она чуть ли не агент 007, а со стороны так и вовсе людям видится как она ходит по воде и сквозь стены))

Но здесь я вам предложу несколько иное. марксистское прочтение Смиллы, которого у Хёга конечно нет, но которое по моему будет интересно! В современной культуре несколько утрачена главная мысль Маркса, которая является ядром его учения и корнями восходит к Эпикуру. Эпикур это конечно совсем не то что мы себе представляем сейчас, от него осталось буквально

4 письма и несколько упоминаний. Атомизм Эпикура возникает как оппозиция Пармениду, его мысли что бытие есть а небытия нету. Дело в том что здесь сразу возникает проблема движения и изменения вещей. Ведь что такое движение? это вещь в одном месте возникает а в другом исчезает, а ведь небытия нет! что такое изменение или старение и смерть? это тоже небытие.

У Эпикура всё существует всегда, ничто не возникает из несуществующего и не обращается в ничто. Чтобы понимать реальность- говорит Эпикур,- мы должны обратится к перцепции. Каждый раз принимая решения мы должны исходить из того что мы чувствуем. Ведь что такое тела- это то что существует и дано нам в чувствах. Есть тела простые и составные из простых. Простые это атомы (неделимая часть) а всё остальное это такие асамбляжи простых тел. Душа которая воспринимает мир тоже состоит из атомов (и пустоты) и воспринимая мир и окружающие предметы она просто и непосредственно соприкасается своими атомами с атомам вещей, идёт такой атомарный взаимообмен. Чувства и перцепты которые при этом возникают это новые атомарные сцепки. Если эти сцепки наращивают тело души настолько что она теряет качество воспроизводить аффэкты то наступает смерть.То есть смерть это потеря возможности фиксировать ощущения. Всё телесно и материально, наша жизнь это впитывание новых атомарных составов. Отсюда следует этика. Почему нужно предпочитать удовольствие неудовольствию? это два базовых эффекта которые возникают в процессе восприятия, неподходящие атамарные взаимообмены истончают душу (как царапины на поверхности) а подходящие не разрушают состав души (а больше похожи на след улитки). Удовольствие продлевает жизнь.

В эпикурийской теории восприятия нет субъекта который начинает мыслится с Нового времени, когда субъект состоит из опыта восприятия субъектом объекта. У Эпикура нет этой разнесённости субъекта объекта. Воспринимающий возникает после восприятия. Вопрос о том кто регистрирует невозможно задать до того как возник контакт и регистрация

— Потому что система чисел подобна человеческой жизни. Сначала натуральные числа. Это целые и положительные. Числа маленького ребенка. Но человеческое сознание расширяется. Ребенок открывает для себя тоску, а знаешь, что является математическим выражением тоски?

Он наливает в суп сливки и добавляет несколько капель апельсинового сока.

— Отрицательные числа. Формализация ощущения, что тебе чего-то не хватает. А сознание продолжает расширяться и расти, и ребенок открывает для себя промежутки. Между камнями, между лишайниками на камнях, между людьми. И между цифрами. И знаешь, к чему это приводит? Это приводит к дробям. Целые числа плюс дроби дают рациональные числа. Но сознание на этом не останавливается. Оно стремится перешагнуть за грань здравого смысла. Оно добавляет такую абсурдную операцию, как извлечение корня. И получает иррациональные числа.

Он подогревает в духовке длинный батон и насыпает в ручную мельницу перец.

— Это своего рода безумие. Потому что иррациональные числа бесконечны. Их нельзя записать. Они вытесняют сознание в область безграничного. А объединив иррациональные числа с рациональными, мы получаем действительные числа.

Я вышла на середину кухни, чтобы было больше места. Редко получаешь возможность выговориться перед своим ближним. Как правило, надо бороться за то, чтобы получить слово. А для меня это важно.

— И это не прекращается. Это никогда не прекращается. Потому что теперь мы сразу же присоединяем к действительным числам мнимые — квадратные корни из отрицательных чисел. Это числа, которые мы не можем представить себе, числа, которые не может вместить в себя нормальное сознание. А если мы к действительным числам прибавим мнимые, то получим систему комплексных чисел. Первую систему счисления, в пределах которой можно удовлетворительно объяснить формирование кристаллов льда. Это как большой, открытый ландшафт. Горизонты. Ты идешь к ним, а они все отодвигаются. Это Гренландия, это то, без чего я не могу! Поэтому я не могу сидеть за решеткой.

Я останавливаюсь перед ним.

— Смилла, — говорит он. — Можно я тебя поцелую?

У всех нас есть определенное представление о себе.

Я всегда казалась самой себе этакой бой-бабой, которая за словом в карман не лезет. Но тут я не знаю, что сказать. Я чувствую, что он меня предал. Слушал не так, как должен был слушать. Что он обманул меня. С другой стороны, он ничего особенного не делает. Он мне не мешает. Он всего лишь стоит перед дымящейся кастрюлей и смотрит на меня.

Я не нахожу, что сказать. Я просто стою, совершенно не представляя, как мне себя вести, и это мгновение тянется, но потом оно, к счастью, проходит.

Тут конечно ещё нужно сказать и о пустоте. Потому что чтобы мир был таким каким мы его воспринимаем помимо тел должно быть и пустое пространство. Эпикур там долго разбирается сколько должно быть этой пустоты по отношению к телу (пустоты не должно быть бесконечно но она должна быть неизмерима). Но почему собственно пустота существует если она не дана нам в ощущениях, ведь в ощущениях нам даны только тела? Без пустоты не было бы движения и видоизменения тел. Мы мгновенным схватыванием ума воспринимаем, что пустота должна существовать. Атома ведь тоже нам в ощущениях не дано, но мы его схватываем умом. У атома нет сторон, а ощущения это постепенное восприятия сначала одной части тела, потом другой и введение разницы между этими частями, а этой разницы у атома просто нету потому что он неделим. И третья часть этого концепта (кроме атома и пустоты)- клиномен (мгновенное отклонение) Если атомы будут просто падать в пустоте, исходя из Демокрита и Левкиппа, то они не будут сталкиваться и будет просто прямолинейное движение. Но чтобы образовались атомарные сцепки должно быть косое движение.

Эпикур показывает что не нужен регистрирующий чтобы регистрировать. Индивид это некоя случайная опцие которая каждый раз структурируется новыми атомарными сцепками, как механизм который регистрирует аффэкты. Индивид не да заранее это его производство внутри процесса.

Для Маркса это важно потому что главный смысл его учения это отчуждение чувств индивида. Когда он пишет статью у краже леса у него там есть несколько таких повторяющихся метафор: дерево которое вырывают из живой органики леса, индивид которого осуждая суд обрывает все его связи с обществом (отец семейства, гражданин, крестьянин и прч.). Чтобы понять отчуждение чувств представьте себе стол с огромным количеством блюд, их все можно попробовать на зуб, облизать, потереться, нюхать, исследовать структуру, обмазываться ими, более того вы как ребёнок можете лизать вилки потому что вам нравится вкус метала, бесконечно пробовать на вкус соль. Но тут приходит капитал и говорит алёёё! на столе икра! самое дорогое здесь блюдо! И весь праздник чувственности прекращается и вы сосредоточены только на одном. Все связи оборваны и вы видите только икру.

Весь комплекс перед нами освещен фонарями на столбах, расположенными по обе стороны от нас вдоль причала. Даже сейчас, освещенная этим желтым светом, покрашенная в травянисто-зеленый цвет, с огнями зданий вдалеке, маленькими электромобилями и белой дорожной разметкой, «Гринлэнд Стар» по-прежнему не похожа ни на что иное, кроме как на несколько тысяч квадратных метров стали, постеленных в Атлантическом океане.

Для меня все это не более чем недоразумение. Для Яккельсена это чудесное соединение моря и передовой технологии.

— Да, — говорю я, — а самое прекрасное — это то, что все можно демонтировать и упаковать за двенадцать часов.

— Но слушай, это же победа над морем. Теперь неважно, какая глубина и какая погода. Теперь можно где угодно устроить порт. Прямо посреди океана.

Я не педагог и не вожатый бойскаутов. У меня нет никакой необходимости поправлять его.

— А почему ее надо демонтировать, Смилла?

Может быть, из-за того, что я так нервничаю, я все же отвечаю ему:

— Ее построили, когда начали добывать нефть со дна моря у Северной Гренландии. С того момента, когда нашли нефть, до начала ее добычи прошло десять лет. И все из-за льда. Сначала они построили прототип того, что должно было стать самой большой и самой надежной буровой платформой в мире, Joint Venture «Warrior»[53] — продукт «гласности» и гренландского самоуправления, результат сотрудничества между США, Советским Союзом и концерном «А. П. Мёллер». Ты проходил мимо буровых платформ. Знаешь, какого они размера. Их видно на расстоянии полусотни морских миль, и они все растут и растут, словно парящая на столбах вселенная. С пивными и ресторанами, рабочими местами и мастерскими, кинотеатрами и театрами и, наконец, пожарными командами, и все это смонтировано на высоте двенадцати метров над поверхностью моря, так что даже самые большие штормовые волны проходят под ними. Вспомни такую платформу. «Warrior» должен был быть в четыре раза больше. Прототип имел высоту восемнадцать метров над поверхностью моря. На нем должны были работать тысяча четыреста человек. Прототип воздвигли в море Баффина. Когда он был построен, появился айсберг. Это было предусмотрено. Но этот айсберг был немного больше, чем обычные. Он родился где-то на краю Северного Ледовитого океана. Его высота была сто метров, и сверху он был плоский — такими обычно бывают высокие айсберги. Под водой у него было четыреста метров льда, и весил он двадцать миллионов тонн. Когда увидели, что он приближается, пришлось немного задуматься. Но у них в распоряжении были два ледокола. Их прицепили к айсбергу, чтобы можно было отбуксировать его на другой курс. Течение было совсем небольшое, ветра не было. И все же, когда они прибавили обороты, ничего не изменилось. Ничего — айсберг продолжал двигаться прямо вперед. Как будто он и не замечал, что его тащат. И он прошел через прототип, а за ним, в воде, не осталось никаких других следов гордого проекта Joint Venture «Warrior», кроме нескольких нефтяных пятен и обломков. С тех пор все оборудование для Северного Ледовитого океана делается так, чтобы его можно было упаковать за двенадцать часов. Требование Ледового патруля. Бурение ведется с плавучих платформ, которые могут в любой момент уплыть. Этот суверенный порт — не что иное, как жестяное блюдо. Если бы здесь проходил лед, он унес бы его с собой, не оставив и следа. Они держат эту платформу здесь только в мягкие зимы, когда полярный лед не поднимается, а паковый лед не спускается сюда. Они не победили лед, Яккельсен. Борьба еще и не начиналась.

Он гасит сигарету. Стоит он спиной ко мне. Я не знаю, разочарован он или ему все равно.

— Откуда ты это знаешь, Смилла?

Когда еще только думали, не поставить ли на лед «Warrior», я полгода работала в американской гидрокриолаборатории на острове Байлот, занимаясь моделированием для определения эластичности морского льда. Нас в группе было пятеро энтузиастов. Мы знали друг друга еще с двух первых конференций приполярных народов. Когда мы устраивали вечеринки, то, захмелев, произносили речи о том, что впервые в одном месте собрано пять гляциологов эскимосского происхождения. Мы говорили друг другу, что в тот момент мы представляем собой самую компетентную в мире экспертизу.

Свои самые важные эмпирические выводы мы получали в тазах для мытья посуды. Мы наливали туда соленую воду, ставили тазы в лабораторные морозильники и замораживали воду до заданной толщины льда. Эти пластины мы выносили на улицу, клали их на края двух столов, нагружали их грузами и измеряли, насколько они прогнутся, пока не сломаются. Мы подключали электрические двигатели, чтобы создать вибрацию грузов, и доказывали, что сотрясение от бурения никак не повлияет на структуру и эластичность льда. Мы были полны гордости и научного восторга первооткрывателей. Только когда мы написали наш заключительный отчет, в котором рекомендовали компаниям «А. П. Мёллер», «Шелл» и «Госпетрол» начать разработку гренландских нефтяных месторождений с построенных на льду платформ, до нас дошло, что мы делаем. Но было уже поздно. Одна советская компания спроектировала «Warrior» и получила концессию. Нас всех пятерых уволили. Пять месяцев спустя прототип был стерт в порошок. С тех пор не делалось никаких попыток создать что-нибудь более постоянное, чем плавучие платформы.

Есть расхожее мнение что талантливый человек может легко себя реализовать в условиях свободного рынка. Но это не так человек может реализовать только то что он может монетизировать)) Например если у меня есть талант играть на скрипке то чтобы выучится мне нужны огромные деньги на образование, инструмент и прч. и даже если найдутся спонсоры, стипендии, выучившись я смогу играть только то что нравится публике, а не мне, за то что платят деньги. И так во всём! если у вас нет природных данных вы не можете заниматься спортивной гимнастикой, ну а какой смысл если вы не начинали в пять лет(тоже с балетом, музыкой), если у вас нету определённого строения тела вы никогда не достигните чего-то в этой отрасли где дикая конкуренция! И только последние лет 10 люди начали понимать удовольствие просто от занятий спортом, музыкой. Только на определённом этапе развития до нас доходит что конкуренция это не самое важное.

И это огромный пласт чувственного опыта за которым скрывается реальность. Именно здесь кроется кризис кап. системы если хотите)) Смилла не делает какой-то сверхъестественной детективной работы, она просто наблюдает реальность которая дана ей непосредственно через её чувство снега. Там где мы видим деньги она видит реальность.

В первый раз это сродни тому чувству, которое возникает, когда обнаруживаешь, что ты не спишь, в то время как все вокруг спят. В равной мере одиночество и всемогущество. Мы направляемся из Квинниссута к заливу Инглфилд. Зима, дует ветер, и стоит страшный мороз. Чтобы пописать, женщинам приходится, накрывшись одеялом, разжигать примус, иначе вообще невозможно снять штаны, не получив в ту же секунду обморожения.

Уже некоторое время мы наблюдаем, как собирается туман, но когда он возникает, это происходит мгновенно, словно наступает коллективная слепота. Даже собаки съеживаются. Но для меня не существует никакого тумана. Есть только бурное, радостное возбуждение, потому что я абсолютно точно знаю, куда нам надо ехать.

Моя мать слушает меня, а остальные слушают ее. Меня сажают на первые сани, и я помню возникшее у меня ощущение, что мы едем по серебряной нити, натянутой между мной и домом в Кваанааке. За минуту до того, как силуэт дома выступает из тьмы, я чувствую, что сейчас это произойдет.

Может быть, тот раз и не был первым. Но именно так я это запомнила. Может быть, неправильно, что мы вспоминаем переломные моменты нашей внутренней жизни как нечто, происходящее в отдельные, исключительные мгновения. Может быть, влюбленность, пронзительное осознание того, что сами мы когда-нибудь умрем, любовь к снегу — на самом деле не неожиданность, может быть, они присутствуют в нас всегда. Может быть, они никогда и не умирают.

Я вспоминаю и другой туман, кажется, тем же летом. Мне редко приходилось бывать в открытом море. Я не знакома с подводным миром. Непонятно, почему меня взяли с собой. Но я всегда знаю, где мы находимся по отношению к ориентирам на суше.

С этого дня меня стали брать с собой почти каждый раз.

В американской военной лаборатории «Колдуотер» на острове Байлот были сотрудники, специально занимавшиеся изучением способности человека ориентироваться на местности. Там мне попались толстые книги и длинная библиография статей о том, что по всей земле дуют ветры постоянных направлений, создающие кристаллы льда под определенным углом, так что даже при плохой видимости можно определить стороны света. О том, что другой ветер, почти незаметный бриз, дующий несколько выше, в тумане дает совершенно определенное ощущение прохлады с одной стороны лица. О том, что подсознание регистрирует даже обычно незаметный свет. Существует теория, согласно которой в арктических районах человеческий мозг должен реагировать на электромагнитную турбулентность магнитного полюса Земли, находящегося поблизости от Буха Феликс.

Устные доклады о том впечатлении, которое создает музыка.

Моим единственным братом по духу является Ньютон. Я была взволнована, когда в университете нам рассказали о том месте в Principia Mathematica, Книге первой, где он, наклонив ведро с водой и используя наклонную поверхность, доказывает, что внутри и вокруг вращающейся Земли, и вращающегося Солнца, и танцующих звезд, не позволяющих найти какую-нибудь постоянную точку отсчета, систему координат и точку опоры в жизни, есть Absolute Space — Абсолютное Пространство, то, что остается неподвижным, то, за что мы можем ухватиться.

Я расцеловала бы Ньютона. Позднее я впала в отчаяние от критики Эрнстом Махом эксперимента с ведром, той критики, которая стала основой работ Эйнштейна. Тогда я была моложе и впечатлительнее. Сегодня я знаю, что они лишь хотели показать, что аргументация Ньютона была недостаточной. Всякое теоретическое толкование — это ограничение интуиции. Но никто не смог поколебать нашу с Ньютоном уверенность в существовании Абсолютного Пространства. Никто не найдет дорогу в Кваанаак, зарывшись в труды Эйнштейна.