O.OCTAHUHA

Сел на диван, стоявший вдоль стены, закинул ногу на ногу, скрестил руки на колене и продолжил.

– Андрей заинтересовался девушкой. Он первый на очереди. Ждёт жену. Что я должен ему ответить, если не знаю о ней ничего. Ты ставишь меня в неловкое положение. Реши вопрос. Я жду подноготную или попроси гостью съехать. Если никто не будет соблюдать правила, завтра посёлок превратится в проходной двор.

Резкая перемена в поведении Всеволода Исааковича не могла остаться незамеченной. Марик смотрел на строгое, суховатое лицо мужчины и зацепился за мягкий взгляд. Глаза старика искрились нежностью, грубой, но заботой.

Всеволод Исаакович смутился, встал, поспешил уйти. Марик же вновь посмотрел на фотографию Ляли. Старик был прав. Подруга не могла гостить постоянно. Пойдут разговоры. Даже если Марик поручится за неё как за себя. Это станет началом конца. Надо действовать быстро, и он принялся за профайлинг. Но собрать информацию мало, главное — заставить Лялю остаться.

Мысли роились, но никак не выстраивались в решение: подкупить, заставить, припугнуть. Силой нельзя — это Марик понимал, но не знал, чем же заинтересовать девчонку.

Судимостей нет, не привлекалась, училась там — сям. Отец неизвестен. Ничего плохого, как и выдающегося. Вполне может остаться домработницей, но последнее слово за Советом, да и Ляля может отказать. Свести бы Лялю с Андреем и тогда не надо ломать голову.

Весь день Марик нервничал и пару раз сорвался на секретарше. Едва дождался вечера и рванул домой.

- Лиза, мне надо поговорить с Лялей, — вошёл Марик на кухню, еле сдерживая нетерпение.

- Что случилось, дорогой? – поднялась навстречу Лиза.

- Всё хорошо. Я просила Марка помочь мне в одном деле, — загадочно улыбнулась Ляля и вышла в коридор, а затем в сад. - Я должна уехать, да?

- Но можешь остаться, — удивился Марик прозорливости девушки.

- Что надо сделать? – решительно посмотрела она на Марка.

- Выйти замуж за повара.

Ляля ничего не сказала, кивнула и пошла в дом. Марик поплёлся следом, думая о том, что придётся везти подругу жены в город.

- Представляешь, — заявила Лизе с порога Ляля. – Поварёнок воспылал ко мне чувствами.

- Ух ты, — захлопала в ладоши Лиза. – Откормит тебя булками и будет катать на тележке. А как ты узнала?

- Попросила твоего благоверного уточнить у него. Сегодня, — подмигнула Ляля. – Всё должно случиться сегодня. Вечер в вашем распоряжении. Вызовите няню  и оторвитесь по полной. Я пошла одеваться.

Лиза смеялась, а Марик был в замешательстве. Его не оставляла мысль: «Что же задумала Ляля?». Через час она вышла из своей комнаты в лосинах и коротком топике. Лоб и запястья прикрывали повязки, а волосы стянуты в хвост.

- Как вам?

- Боишься, убежит? – рассмеялась Лиза. – Будешь преследовать по посёлку пока не выдохнется. На свидание надевают платья.

Марик оценивающе посмотрел и одобрительно кивнул. Ляля была хороша и доступна.

- Пока, — махнула она рукой и выскользнула на улицу.

У неё ещё полчаса. Всего полчаса, чтобы подготовиться к встрече. Остаться в посёлке стало целью, навязчивой идеей: уважение и роскошь. О чём ещё можно мечтать. И Андрей вполне в её вкусе. «Простоват, но это даже плюс», — думала она, пробегая очередной круг вокруг озера. Пора. Всё должно быть естественно: случайная встреча, разговор ни о чём и постель. Если всё сложится, через месяц можно и под венец.

- Постойте! – крикнула Ляля и протиснулась в закрывающиеся двери булочной. – Позвольте выбрать парочку пирожков. Я так устала, что готова стрескать слона.

- Вы? – замер от неожиданности Андрей.

Ляля стояла так близко, что он слышал, как бьётся встревоженное адреналином сердце. Видел капельки пота на коже и чувствовал жар тела.

Она же, оказавшись зажатой между стеной и дверью, прижалась к груди, затянутой в униформу. Справа стена, на которую опирался Андрей, а слева его рука, с рельефом мышц и тёмными закрученными волосками. Ляля подняла голову, посмотрела кондитеру в глаза и тот, смутившись, отступил.

- Проходите.

Она, не торопясь, шла вдоль стеллажей с выпечкой. Мягкий приглушённый свет переливался на обтягивающих лосинах и стекал вниз по бёдрам.

- Люблю булочки. Награждаю себя после пробежки. Кофе найдётся? — обернулась она.

Топик едва всколыхнулся и Андрей, шедший рядом, увидел, как её кожа покрылась мурашками, округлились соски.

- У вас прохладно, — поёжилась она.

- Я проветриваю перед закрытием, — извинился повар.

Ляля остановилась перед маленькими фигурными пирожками, взяла с витрины один из них и надкусила. Запечённая малина окрасила губы пурпуром. Ляля облизала их, задержалась острым кончиком языка на верхней губе, оставляя влажный след, затем, не отрывая глаз от булочника, вонзила белые зубы в податливую мякоть.

Андрей закрыл глаза, пытаясь избавиться от неуместных ощущений, и произнёс: «Идите за мной».

Впервые за несколько месяцев он пригласил к себе девушку. Небольшая гостиная с идеальным порядком, располагалась сразу за торговым залом. Из неё можно было пройти в спальню, оттуда в ванную, но Андрей не жил дома, предпочитая мужской клуб: любовница, работа, качалка. Один бесконечный маршрут. Ляля внесла сумятицу, разбила сложившийся ритуал.

- Присаживайтесь, — указал он на диван рядом со столиком. – Хотите, я ещё пирожков принесу?

- Хочу, — улыбнулась Ляля, присела на краешек и поправила волосы.

Пока кондитер шуршал в торговом зале и шипел аппаратом для напитков, она облокотилась на спинку дивана, прикрыла веки и вдыхала ароматы, витающие в комнате. Ваниль, корица и шоколад смешивались с терпким кофе и нотками силы.

«Наслаждайтесь», — неожиданно произнёс Андрей. Ляля открыла глаза и увидела склонившегося повар, который поставил на столик бумажный стакан. Она потянулась навстречу и поцеловала Андрея в сухие напряжённые губы.

Он замешкался. С Марго было всё просто: ужин, постель или разговоры ни о чём, утреней секс и никаких обязательств. Ляля могла отказать и тогда. Что тогда? Проводить её до дверей или прогуляться по парку?

- Спасибо, за кофе, — пожала плечами Ляля, встала и быстрым шагом направилась к выходу.

Потом йога для будущих и бассейн для тех, кто на финишной прямой. Я поддерживала: таскалась по больницам и выпячивала плоский живот, чтобы соответствовать окружению. Дамы на сносях смотрели на меня с нисхождением, как на отребье в высшем обществе.

Когда Анька отправилась в роддом, я твёрдо решила не приезжать на выписку. Боялась, что не смогу пробиться, через новых друзей, но сдалась. Так хотелось глянуть на маленькую.

Был только муж, родители и я. Это стало победой, наградой за девять месяцев ожидания. Беременные подружки слились, но и Анька осталась недоступной – малышка отнимала всё время. Я узнавала о её самочувствии от собственного мужа, а он от друга и по совместительству Анькиного мужа. Олег, став папашей, не разорвал связи с внешним миром и был шпионом в собственном доме.

- Сорок дней никаких чужих, а то сглазят, — прошептала Анька по телефону и пропала.

- Чужих? – спросила я у гудков.

Это было слишком, а как же горшки, садик и парта?

Через месяц она позвонила:

- Приезжай! Надо проветриться!

- Я мигом!

«Неужели этот день настал», — радовалась я и всё не могла придумать, куда пойти: в кино или кафе.

- Тихо, — приложила Анька палец к губам, открыв двери. – Трезвонишь. Маня только уснула. Руки помой и переоденься. Я тебе халат приготовила. Заплачет, дай соску и покачай. Олег сегодня работает, а я уже вою. Пойду прогуляюсь.

- Ты одна, а я…

Анька уже не слушала, нахлобучила шапку, схватила пальто и побежала вниз по лестнице прямо в тапках.

Меня превратили в бесплатную няню, которую награждали капелькой собственного внимания. Когда всё было отлично Анька прогуливалась по парку с коляской и общалась с непонятными нинами, зинами и динами. Я же горько плакала на запасном аэродроме. Со мной нельзя обсуждать смеси, педиатров и диатез. В коликах я тундра, особенно в ночных.

- Не плачь, — успокоил меня муж. – Воспринимай как тренировку.

- Ты про Аньку? — утёрла я очередные слёзы.

- Да. Сестра также себя вела, только через год из зомби в человека превратилась. И знаешь, кто ей помогал?

Я хлопала глазами и не верила. Мой Петя — готовый отец и чуткий муж. Я же оказалась дурой. Всегда считала, что благоверный дальше игр и пабликов не видит.

Муж оказался прав. Через год Анька вышла в свет. Нарядила в лучшее Маньку и попёрлась с ней в игровую. Меня как крёстную тоже пригласили. Я тянула молочный коктейль вместо шампанского и завистливо смотрела как мамочки годовасиков обсуждают ясли и подготовительные к школе курсы. От всей этой невыносимой сладости меня затошнило, да так, что ели до туалета донеслась.

«Ротавирус» — изрёк муж, увидев зелёный оттенок на моём бледном лице, и ошибся, дав нашему отпрыску совсем другое имя.

- Зашиваешься? – услышала я в трубке шёпот Аньки.

- Ага, — еда слышно ответила я.

- Одевайся, мы выезжаем, — обрадовала подруга. – Прогуляешься, пока мы с Маней похозяйничаем. Пусть к малышам привыкает, а потом я тебе такое расскажу!

Мы существуем рядом. Не замечаем друг друга. Двадцать домов, половина заброшена, огороды, деревья и тишина. Поначалу жутко, потом комфортно, теперь необходимо.

Лес так близко, как на канале National Geographic. Я вижу его через окно: дома или машины. Некогда прикоснуться. Пересаживаюсь из рабочего кресла в водительское и обратно. Когда долго смотришь на буквы, уже не до мелькающих мимо стволов.

Надо заняться здоровьем. Пойти подышать морозцем, окунуться в естественную дикость, оторвать кусок вдохновения и упиваться им до безумия. Тогда слова сольются в предложения. Герои найдут объём и мелкое станет мелким. Страсти утихнут, перестанут терзать цифровую душонку.

Некогда. Компьютер, автомобиль, тележка в магазине, словно ходунки для слабого тела. Надо гулять. Обязательно. Завтра.

Великая сила слова — пропаганда здоровой жизни. Если не могу дойти до леса, доеду. Остановлюсь посередине грунтовки и пойду вглубь, напрямик через бурелом. Не все деревья выдержали стихию. Сломались. Поверженные великаны, припорошённые снегом, зелёные войны на границе с никчемным и тишина. Нет жизни. Всё спит. Птицы эмигрировали в город, как и забавные белки. Там проще: отходы и руки. Здесь снег и пустое гнездо.

Я сжимаю в руке смартфон — связь с настоящим в чуждом мне мире. Не выпускаю гаджет, даже когда не смотрю, так привычнее.

Когда-то здесь жили кикиморы, и бегали зайцы. Последних порвали собаки. Дачники бросают верных друзей.

Через пятнадцать минут чувствуешь духов. Через полчаса мир сжимается до размеров сегодня, затем в сейчас и остаётся лишь мягкое здесь, пока не воткнёшься в кусок бетонной стены. Какой из леших приволок сюда этот последний оплот цивилизации, посланник другого мира?

На мгновение кажется, что это конец. Больше нет ничего, кроме кирпичных останков, пробитых сильным ростком. Ты, лес и бесконечность. Вздрогнула тишина. Очнулась от грохота, принесённого ветром с ближайших заводов.

Жизнь вот она, рядом, как и вечность величия.

- Есть включение! – закричала она. – Нашему корреспонденту удалось снять ещё одни шокирующие кадры.

Ведущая исчезла и на экране замелькала Лина, поедающая труп.

- Что она делает? – пытался приглядеться мэр.

- Жрёт, — рассмеялся главный полицейский. – Зомби-апокалипсис, ёпта.

- Кто разрешил снимать в морге? — посмотрел на главврача мэр.

Экран дёрнулся, и картинка с Линой сменилась на трясущееся изображение изрубленных останков медбрата, затем перешла скрюченного ребёнка.

- Это что за нах? – взревел мэр. – Вырубите к чёртовой матери!

- Я отправлю людей, — согласился главный полицейский и вышел из кабинета.

- Почему вы до сих пор не занялись подъездом? – то бледнел, то краснел мэр.

- Мы занялись нулевым пациентом. Или, по крайней мере, вторым. Шульгин нашёл способ взять анализы. Готовится лаборатория. Нам надо понять, что искать.

- Пока вы будете искать, у меня целый дом передохнет.

Да, — прямо посмотрел главврач. – Один подъезд. На кону город.

Экран опять сменил картинку. Пошли федеральные новости. Напряжение в кабинете ослабло.

- У нас включение! – закричала ведущая.

Телевизор показал пыльное стекло, кафельные стены и сидящую по центру ванной женщину без кожи.

- Это ещё что? – мэр отвернулся от экрана и блеванул.

Картинка сменилась художественным фильмом основного канала, на котором арендовали время «Добрые вести». Зазвонил стационарный аппарат. Замигал кнопками, словно панель инопланетного корабля. Мэр вытащил из кармана выглаженный носовой платок, вытер губы, поднял чёрную блестящую трубку и, кряхтя обожжённым кислотой горлом, рявкнул.

- Да!

- Получилось? – послышался голос главного полицейского. – Мои орлы им рубильником липиздричесво отрубили. А то закрыли студию и никого не пускают. Пусть сидят.

Мэр кивал и улыбался. На коротких усах и модной бородке висели непереваренные ошмётки завтрака.

Главврач отвернулся к окну. Посмотрел на белые большие хлопья снега, на серое низкое небо, скрывшее солнце, и закрыл глаза. Слишком раннее утро, переполненное событиями, как вспененная кружка тёмного пива, и коньяк понесли его в бессознательное, откуда пялились обезумевшие глаза фельдшера.

Главврач вздрогнул и проснулся.

- Да? – требовал он него ответ мэр.

- Да! – спохватился главврач.

- Манда. Я тебя спрашиваю, что с подъездом делать будем. А ты, о чём думаешь?

- Я о нём и думаю.

- Храпишь ты. Да так, что я аж от наглости хрюкнул. Ну да ладно. Народ надо успокоить. Пусть твои врачи хоть что-нибудь делают. Кровь возьмут. Да хоть йодом горло всем мажут. С нас, как ты правильно заметил, спросят.

- Мы подвергнем необоснованной опасности людей. Анализы возьмём, но что искать? Шульгин набрал команду. Надо ждать.

- Опять ты за своё. Они в двери прут. Что мне делать? Перестрелять всех?

- Их в дверь. Они в окно, — громыхал главный полицейский в приёмной. – В интернет тараканы полезли. Видели чё делается?

Вошёл он в кабинет и грохнулся в кресло, отчего последнее взвизгнуло и осело.

- У блогерши подъездной надо бы телефончик изъять, — посмотрел он на главврача, так словно ожидал разрешения.

- Сам пойдёшь? – скривился главврач.

- Тебя отправлю, — выпятил главный полицейский нижнюю челюсть.

Отчего губа вывались наружу, обнажив чёрные неухоженные зубы.

Рингтон, вырвавшийся из кармана главврача, вернул обоих в свои кресла.

- Что у вас? – вцепился в трубку главврач.

- Мальчишка был в музее и поранился о зуб мамонта. Сам зуб исчез. Его вынес из музея проводивший экскурсию студент. Сейчас едем к нему в общежитие. Затем надо найти мальчика.

- Думаю, мальчик мёртв, — прошептал главврач. – Поторопитесь.

***

- К кому? – выглянула в оконце застеклённой вахты старушка, на груди которой висел бейдж «внутренняя служба безопасности Анна» и оглядела команду в противочумных костюмах.

- К Вальшеру, — дёрнул Шульгин проходную вертушку.

- Не дёргай. Закрыто — строго посмотрела седовласая секьюрити. – Сейчас гляну дома он, нет.

Анна без отчества склонилась над клавиатурой и принялась тыкать по клавишам скрученным подагрой пальцем.

- Лев Вальшер 205 дома. Со вчера не выходил, — отчитывалась она, глядя в стоящий на столе монитор.

- Нам срочно надо, — дёрнул ещё раз вертушку Шульгин.

- Помирает, что ли? – скривила губы секьюрити и посмотрела на Шульгина поверх очков. – У вас своя работа, у меня своя. Сейчас запись сделаю и пойдёте к своему студенту.

Анна без отчества вынула из недр стола большую тетрадь, на обложке которой красивым почерком было выведено «Электронный журнал посещений» и принялась листать замусоленные уголки страниц.

Шульгин вновь схватился за вертушку и ловко перепрыгнул через неё.

- Ты куда? Полицию вызову! – закричала вахтёрша.

 Аллочка последовала примеру Шульгина, а третий зам достал телефон и принялся кому-то звонить. Только Соколов постоянно облизывал губы и крутил камеру. Такой день бывает нечасто, да что там. Раз в жизни. Столько всего происходило вокруг, и он был в центре событий.

Найдя нужную дверь, Шульгин постучал, сначала тихо, затем всё сильнее. Филёнчатая дверь, державшаяся на петлях и замке, стонала, но не сдавалась.

- Погодь, — отодвинул Шульгина парень в форме полицейского. – Нас к вам на помощь послали. Бабулька внизу — огонь. В замок надо бить. Сюда.

Дверь икнула под напором полицейского берца и влетела в комнату.

На продавленной панцирной кровати лежал паренёк. Рот его был открыт, и тонкая струйка слюны оставила на подушке серое пятно. Поверх замызганного ватного одеяла без пододеяльника лежали руки с почерневшими ладонями.

- Не успели, — всхлипнула Аллочка.

Шульгин скрестил руки, показывая, что полицейскому в комнату нельзя и быстрым шагом направился к кровати. «Студент определённо мёртв, но некроз не успел расползтись по телу. Надо срочно изолировать помещение. У нас ещё одни карантинный объект», — думал он, преодолевая страх неизвестности. Наклонился пониже, чтобы разглядеть бледное лицо. Достал из сумки пробирку. Надо было взять слюну на анализ. Притронулся ватной палочкой к внутренней поверхности щеки и отпрянул. Зубы клацнули, задев наконечник. Парень дёрнул одеяло и перевернулся на другой бок:

- Дайте поспать! – просипел он.

- Живой? — опустил голову на грудь Шульгин, разглядывая чёрное ухо паренька.

- Вы кто? – вскочил Лев.

- Зуб где? – влетел в комнату красный от возмущения профессор.

- Там, — ещё больше побледнел студент и показал рукой на подоконник.

- Выйдете из комнаты! – потребовал Шульгин. – Нет, останьтесь.

Мысли разбегались, словно потревоженные светом тараканы: люди, зуб, нищенское убранство комнаты и неизвестное заболевание.

- Что это? – профессор крутил в руках продолговатый округлый прямоугольник.

- Зуб, — еле слышно ответил студент.

- Я вижу, что зуб. Что вот это? – указал профессор в центр.

- Мальчишка порезался, — начал объяснять студент и закашлялся. – Пить охота.

Студент потянулся под кровать, и Шульгин заметил несколько пустых бутылок из-под минералки.

- За сколько ты это выпил? – спросил он студента

- Пусть сначала объяснит, что с зубом? – влез в разговор профессор.

- Упаковку вчера купил, обычно мне полтарашки на день хватает, но вчера краски нанюхался и пить до сих пор хочется, — ответил студент, шаря глазами по комнате. – Дайте воды.

- Напьётесь и пары прогуливаете, — бубнил профессор. – А я тебе такое ответственное дело поручил.

- Доставьте воду, желательно такую же и закройте объект на карантин, — показал Шульгин бутылку, которую достал из-под кровати.

- Давно эту минералку пьёшь? – взял он студента за запястье.

Собранная в гармошку кожа не торопилась распрямляться.

- Я обычно воду беру. Местную пить невозможно. Я никак к ней привыкнуть не могу: жёсткая, ржавая, да ещё хлоркой отдаёт, но вчера так пить хотелось, что я дважды в магазин бегал. И эта вода испортилась, я её в холодильник убрал, минералки захотелось. Вот она хорошо пошла. Раньше такой гадостью казалась.

- Давно у тебя руки почернели и рот?

Только сейчас Шульгин увидел тонкие полоски обрамляющие ноздри и рот.

- Так, я же говорю краска. Я зуб красил.

- Зачем? – взвыл профессор.

- Я надеялся, что вы не увидите. Мальчишка пальцем дыру пробил, кровь капала и ткани окрасились. Я всю ночь клеил и Танькиным лаком красил. Весь бутылёк извёл. Пить хочется.

- Это краска? – указал Шульгин на стол.

Вытертая от времени поверхность старого стола была усыпана чёрной пылью.

- Нет. Зуб пришлось подпилить, слишком острый край внутри был, хотел родной осколок достать и приклеить. Он внутри звенел. Не смог. Кусок ластика вставил и закрасил.

Шульгин достал новую пробирку и провёл по столу ватной палочкой.

- Пилка где?

- Танька, наверное, забрала, — пожал плечами студент.

Профессор обхватил голову и сел на хлипкий стул:

- Уму непостижимо. Ты испортил экспонат.

- Хуже, — сжал губы Шульгин. – Он испортил место возможного заражения. Найдите Таньку и пилку. Студента в морг.

В комнате повисло молчание.

- Как в морг? – переспросил полицейский.

- У нас там лаборатория. Будем работать.

Фельдшер взвизгнула, толкнула со всей силы коллегу и вскочила на ноги, устремившись к дверям Семёновны, но та не открыла. Боль пронзила щеку. Фельдшер приподняла тяжёлые веки и вновь закричала от ужаса. Вчерашний напарник рвал зубами её лицо. Это был обморок, галлюцинация спасения, навеянная страхом. «Не смей отключатся», — приказала себе фельдшер и вцепилась свободной рукою в плечо напавшего. Ногти с лёгкостью прорвали кожу, вошли в холодные мышцы, но медбрат не реагировал: мычал и сжимал челюсть. Тогда фельдшер принялась рвать ему лицо. Надо было добраться до челюстной мышцы, надорвать её и тогда хватка ослабится.

Теперь она кричала от злости. Рвала сухие ткани, расходившиеся с характерным треском, словно сушеная вобла: жёсткая и хрупкая одновременно.

Медбрат затих, лишь оторванная с одной стороны челюсть брякала по шее фельдшера. Она оттолкнула почерневшее тело, встала на колени и поползла к дверям Семеновны.

- Открой, — забила она руками по двери старухи. – Я живая!

Слёзы брызнули из глаз, покатились вниз, отдав свою соль языку. Фельдшер схватилась за щеку, пальцы упёрлись в зубы.

- Открой, пожалуйста, открой, — шептала она, наблюдая, как упавший в лужицу крови медбрат тыкался в неё языком, пытаясь слизать бордовый сгусток.

- Лекарства! – упёрлась взглядом фельдшер в рассыпанные по полу ампулы. – Я спасусь, спасусь!

Она ломала стекло, пила содержимое, которое тут же сочилось через рану. Фельдшер доползла до квартиры Лины, толкнула входные двери, продолжая собирать упаковки, и наткнулась на высохшее тело. Маленькая мумия с разбитой головой лежала посреди коридора.

- Ребёнок! Там ребёнок! Слышишь? – закричала фельдшер и, встав по стенке на ноги, побежала к двери Семёновны.

Раздался щелчок. Дверь приоткрылась. Хозяйка схватила фельдшера за руку и втащила внутрь квартиры.

- Что с ребёнком? – спросила Семёновна.

- Он мёртв, — разрыдалась фельдшер, закрывая лицо руками – Мы все умрём. Всё почернеем.

- Успокойся, — затрясла её Семёновна и только сейчас увидела рану. - Он вырвал тебе кусок щеки.

- Ты ошибаешься, — засмеялась фельдшер. – Всё хорошо.

- Посмотри сама, — открыла Семёновна дверь в ванную.

Фельдшер шагнула внутрь, уставилась в зеркало и вновь разрыдалась.

- Мне нужен бинт и антисептик. Я останусь уродиной.

- Сейчас принесу, — попятилась Семёновна.

Она видела, как быстро чернели края раны и переваливаясь с ноги на ногу для скорости, бросилась за аптечкой. Процесс надо остановить. Найти успокоительных, слишком уж сильно прыгало настроение фельдшера, и вызвать скорую. Описать всё, что случилось.

-Вот здесь йод и…, — Семёновна осеклась.

Фельдшер рвала на себе кожу, сгребала отмирающую ткань. Она потянула за лоскут словно бумажной кожи в сторону и оторвала его вместе с ухом.

Семёновна захлопнула двери ванной и закрыла щеколду.

- Выпусти меня, — забилась в истерике фельдшер. – Мне страшно и плохо. Я хочу есть.

- Что ты чувствуешь? Расскажи. Я открою, — пыталась говорить спокойным голосом Семёновна, а сама набирала скорую.

- Ты играешь со мной, тварь, — взвыла фельдшер и замолчала. – Я ничего не понимаю.

- Опиши, что ты чувствуешь? – твердила Семёновна. – Давай же, Людмила. Тебе больно?

- Нет, — защебетала фельдшер. – Я хочу пить. Выпусти меня. Открой дверь!

Раздался глухой стук и всё стихло. Семёновна прислушалась. В звенящем от напряжения воздухе разлилась тишина. Старуха сползла вниз по стене и сидела рядом с ванной не зная, что делать дальше. Лязганье топора, доносившееся с лестничной площадки, привело её в чувство.

Семёновна бросилась к глазку. Сосед, в высоких болотных сапогах крошил топором тело медбрата, затем положил топор на плечо и шатающейся походкой пошёл вниз по лестнице. Он был пьян.

- Я убил тварь! – кричал сосед на весь подъезд.

На улице ожил громкоговоритель:

- Вернитесь в квартиру!

Семёновна поковыляла к окну.

- У меня в квартире укушенная женщина! Нужна помощь, — кричала она, но все смотрели на подъездную дверь.

Её просьба смешалась со звуком выстрелов и общим негодованием.

- Возле злосчастного подъезда опять стрельба, — заверещал телевизор. – Судьба фельдшера, как и её напарника неизвестна.

«Известна, известна, — зашептала Семёновна и неуверенно, словно во сне, вышла на лестничную площадку». Надо было найти телефон и показать миру, что здесь происходит. В нос ударило облако пыли, глаза заслезились. Семёновна закашлялась и, растирая по лицу чёрную взвесь, принялась искать телефон. Послышались щелчки замков соседних дверей. Сквозняк приподнял с пола чёрное облачко и закинул на площадку пятого этажа.

«Закройте двери!» – рявкнула она. Щелчки повторились, и Семёновна вновь принялась разглядывать пол. Телефон лежал под обрубленной высохшей рукой медбрата. На удивление, аппарат уцелел. Семёновна аккуратно ото пнула конечность и подняла всё ещё светящийся прямоугольник.

- Есть включение, — рявкнули телевизор и смартфон одновременно. – Кто вы? Представьтесь.

- Ангелина Семёновна, — ответила старуха. – Слушайте внимательно. Я постараюсь зафиксировать происходящее. Пока ещё стою на ногах. Из подъезда никого не выпускайте. Кожа превращается в чёрную пыль, которую разносит ветром. Я уже надышалась взвесью.

- Уберите от экранов детей и беременных, — рявкнул телефон.

На экране телефона замелькали останки медбрата. Затем пол, покрытый чёрным порошком и мумия мальчика с разбитой головой.

- Мальчик мёртв, — сказала Семёновна, еле сдерживая слёзы. – Фельдшер заперта в моей ванной. Её покусал медбрат. Вырвал кусок щеки. Я не могу войти к ней, но готова рассказать, что чувствую сама.

- Вас тоже укусили? – отдал эхом телевизор.

- Нет, но эта пыль. Она разъедает глаза. Я вернусь к себе и буду ждать смерти.

- У неё должно быть окно в ванне, — послышался из динамика тихий голос.

- У вас есть окно в ванной? – повторила ведущая.

- Да, — кивнула Семёновна.

- Вы можете до него добраться?

- Только если пододвину стол и вскарабкаюсь.

- Ждём от вас включения.

Телевизор перестал вторить телефону. Семёновна освободила стол и поволокла его к противоположной стене. Вскарабкалась наверх, заглянула внутрь и отшатнулась. На полу ванной сидела фельдшер. Кожи на ней почти не осталось. Рядом лежали высохшие лоскутки.

- Это отвратительно, — закричал динамик, и фельдшер посмотрела вверх. – Она сняла с себя кожу?

- Она не чувствует боли.