O.OCTAHUHA

Стопятьсот направлений: от хореографа до астронома. Все дороги открыты, но мне ближе буквы.

Когда –то не доучил статьи. Понял, не зря. Вот оно: заветное, искомое, осознанное.

Я студент. Очно и на дистанте – рай для фрилансера. Утром работа, ночью работа, между жизнь. Лекции в ухе, глаза в экране. Знания рядом: в машине, в Ашане, в изнурительных ожиданиях чада.

Камеры выключены. Так проще, препод не видит нас, мы его. Каждый на месте. Мы студенты. Он гуру. Нельзя снимать маски. Можно играть в неизвестность.

Возможности сыплются в чат универа. Они запакованы в рамки «до тридцати». Опоздал на десяток. У других уже степень, у тебя грыжа.

Ловлю моменты, играю в науку и побеждаю. Краснею. Внутри паскудно. Легко отобрать у ребенка конфетку, когда ему восемнадцать. У тебя опыт. Мчишь на спорткаре мимо песочницы. Хвастаешь шоколадной медалью.

Учишься выступать. Когда много пишешь – теряешь голос.

Плачешь матом, когда тебя учат читать по слогам.

Тянешь ма-ма и глотаешь страницы.

Они гуру, ты постигаешь.

Тебя подгоняют под молодость.

Они так научены. Ты созерцаешь.

Трясешься на сессии. Смотришь на лица сокурсников. Маски содраны. К нам зашел мальчик. Так и тянет сказать: «Отдай отцу телефон, но понимаешь. Студент – это он. Ты лишь играешь в упущенный сон».

Завтра экзамен. Рядом с пивасом, номер врача. Нервы ни к черту. Сыплешь в коньяк ложечку кофе. Листаешь файлы, там пусто.

Утро. Страх. Голос. Отлично.

С праздником!

Сегодня был его день: и дождь, и тачка, которую поставили как раз у окна. Вчера от неё не было никакого толку, а сегодня ночью в ней хорошо бы устроить бассейн. Натаскать с ближайшей помойки обрезки фруктов, а если пробежаться дальше, вниз по улице, минуя чёрную собаку и кота с подбитым глазом, доберешься до супермаркета. Стащишь оттуда пару оливок и коктейльный зонтик и устроить пир. Был бы он хомяком, захватил бы мясной нарезки, а крысе много не утащить. Пригласить Вертушку. Она пугливая. Чуть что крутится вокруг себя или играет с хвостом от безделья — глупышка. Вот она удивится.

Дождь припустил так, что вода поднялась до оконца. Рыжий не выдержал и выскочил из своего укрытия. Минул тачку и плюхнулся в самую глубокую лужу. Гарцевал скакуном. Есть такие животные - лошади: высокие и грациозные. Рыжий видел их в светящемся ящике, что стоит в коморке дворника. Тот когда-то был заядлым игроком. Промотал всё до нитки на ипподроме и ютился теперь в подвале, наблюдая за своей болезнью со стороны.

Рыжий вздёрнул голый щетинистый хвост и пошёл галопом. Видел бы его дворник, сразу бы отметил стать. Рыжий посмотрел вверх и попытался забраться по плотной струе, как по ветке. Там, откуда приходит дождь, должна быть небесная канализация с чистой, прозрачной, как весеннее небо, водой, а не полной нечистот, как в городе.

Рыжий замер столбиком и представит себя деревом с корнями и кроной. Постоял с минуту и рванул к супермаркету. Надо успеть удивить Вертушку.

- Хабаровск далековато, да и дельце пустяковое, — захлопал засаленными глазками Походкин.

- Далековато говорите, — пробежался глазами по документам в папке Тянушников. – Но по мосту-то не грех прогуляться, туда-сюда.

- По мосту-то не грех, но думаю и раза достаточно. Здесь делов-то. Шмякнул печать и готово. Справки и разрешения имеются. А это максимум Ярославль. Ребята молодые. Только на ноги встали. Стартап у них.

- Ярославль, — рассмеялся Тянушников. – Ярославль недели две подождёт, а то и три. В вашем положении, если по мосту туда-сюда никак, то хотя бы в одну сторону. С моста в Ярославль, а там можно и в театр заскочить. Семья большая. Пять билетов в самый раз.

«Семья у него большая. А у самого ни одного фота пухляшей. Ещё и Хабаровск просит. На блядей же потратит», — думал Походкин, ёрзая на стуле:

- Ярославль и билеты в большой.

- Пять рабочих дней. Сначала в Ярославль, потом билеты донесёте. Хабаровск бы сразу решил наши проблемы, но выбор за вами. Любите вы к нам наведываться.

Походкин нахмурился, потыкал в экран смартфона, вздохнул и вытянул из портфеля пятитысячную купюру:

- Хабаровск так Хабаровск.

Тянушников расцвёл, зачем-то подышал на массивный корпус автоматического штампа и щёлкнул «одобрено».

Походкин поклонился, пожелал всего хорошего и вышел из кабинета. Довольный собой, он быстро минул тёмные коридоры департамента и с некоторым раздражением плюхнулся на горячее сиденье машины. Вновь набрал троюродного племянника и замурчал:

- Документы у меня. Всего десять тысяч обошлось. По-божески. Пять тысяч я вам сэкономил. Да не надо благодарностей, родственники же. Бабе Нюре от меня пламенный. Обращайтесь.

Походкин вложил в папочку племянника купюру с неприметной надписью Хабаровск и такую же себе в портмоне. Причмокнул и улыбнулся собственному отражению в зеркале заднего вида: «Не зря в школе географию учил».

Макс зашел под аккаунтом недовольной клиентки и проследил за взбунтовавшимся отцом семейства. Жизненные показатели последнего падали.

«Зима, все-таки, а этот в одной рубахе по городу шлындает: голодный, холодный» - рассмеялся Макс и попытался вернуть персонажа в дом, но тот замирал на месте, накидывал взбесившемуся куртку, но та проваливалась в текстуры, предлагал еду, но тот словно не замечал. Макс в очередной раз проверил параметры и чертыхнулся – вирус.

Папус сидел на кухне в ожидании завтрака и вдруг почувствовал, как растет раздражение. Оно крутилось в пустом желудке и рвалось наружу. Свет стал тусклее, а окружающие предметы сузились, потеряли форму. Мир исказился. Сначала он подумал о своих родителях: «Кто дал мне такое выблядское имя? Папус. Жене тоже не повезло – Мамус, но каким же надо быть дебилом, чтобы назвать своих собственных детишек Сынусом и Дочкусой. Хуже не придумаешь».

Потом исчезли звуки и даже его собственный голос. Папус позвал жену, но та не откликнулась. Попытался поймать бегающего по кухне сына, но промахнулся. Папус замер, боясь пошевелиться, надеялся, что происходящее нереально и скоро пройдет.

Всякое с ними было: садились завтракать и неожиданно наступал вечер, день то сужался, растягивался на невыносимые часы бесконечных дел. Подобное случалась, так часто, что Папус перестал обращать внимание на мелочи жизни: сыты, здоровы. Что еще нужно? Он ходил на работу, сидел за компьютером и даже перекидывался незначительными фразами с коллегами, а потом шел домой и продолжал тупые диалоги. Еще вчера они не казались чем-то отвратительным, но сегодня, от одной только мысли о работе, начинало выворачивать. Голод исчез, хотя самочувствие снизилось, поэтому Папус не хотел шевелиться.

Дом опустел. Жена ушла на в кондитерскую, а дети в школу. Никто не спросил, почему Папус все еще неподвижно сидит на кухне. «Не позвонили с работы, не заметили мое отсутствие», - думал Папус, чувствуя, как раздражение перетекло в тревожность.

За окном пролетали машины, двигались люди, а внутри дома было тихо. Папус стукнул по столу, стараясь развеять наваждение, и почувствовал, как рука прошла сквозь столешницу. Попробовал на прочность стол снизу и не почувствовал препятствия.

Тревожность скаканувшая к гневу, переросла в ужас, сковавший тело. Папус вновь боялся пошевелиться, страшился того, что стул исчезнет, и он рухнет на пол, а затем глубже и глубже, туда. «Куда?» - на секунду задумался он и начал гнать от себя похожие мысли.

Вернулась жена. Прошла мимо, не замечая Папуса. Затем остановился школьный автобус, из которого выкатились дети, но и они не обратили внимание на отца.

К вечеру на Папуса накатила тоска. Он смотрел в окно, пока ночь не сменилась следующим днем. Мысли путались, прыгали от неизбежности существования к никчёмности бытия, но все еще теплилась надежда.

Утром повторило предыдущий день. Домашние по-прежнему не замечали Папуса. Мгновенно вычеркнули из жизни, словно его и не существовало.

Работа могла стать спасением и Папус покинул дом. Чувство голода все еще не было, но походка стала нетвердой, шаткой. Кружилась голова, а ноги то и дело проваливались в тротуар, из которого их приходилось раз за разом приходилось вытаскивать.

Папус не мог зайти в магазин или аптеку, закричать о помощи или позвонить. Люди исчезли. Дома оказались нагромождениями цифр и сложных слов, только парк вдалеке все еще выглядел реальным.

Папус шел вперед. Временами на него падала одежда, но он не чувствовал необходимости в куртке, сыпались продукты, но чувство голода отсутствовало. Он даже не удивлялся происходящему. Знал - мир скатился с катушек, но парк, только он казался реальным.

- Да нахрена ты туда прешься? – закричал в сердцах Макс и не заметил, как набрал данную фразу на клавиатуре.

Фигурка замерла.

- Ты меня видишь? – закричал Папус, но выпавшая над головой фраза превратилась в набор смешанных символов.

- Если слышишь, подними руки вверх! – набрал Макс.

Фигурка подняла руки вверх.

- Ты болен, дружок, - это вирус.

Папус поинтересовался что такое болезнь, и кто с ним разговаривает, но в облачке над головой опять получилась мешанина.

Фигурка упорно шла дальше, пока не наткнулась на локацию для пикников. Собрала в кучу хворост и принялась выкладывать слова:

- Мир стал другим.

- Я все исправлю, - ответил Макс. – Для тебя он станет прежним.

- Ненастоящим, да? – выложил из веток Папус.

- Все относительно, друг! – закричал Макс.

- Я

«Минут через пятнадцать температура начнет падать и бред уйдет, - услышал Макс незнакомый голос. – Вирус довольно неприятный, но вполне излечимый».

Картинка с персонажем пропала, но Макс не торопился открывать глаза. Он чувствовал, что взмок, ломоту, сжимающую мышцы и раскалывающую голову, и думал о Папусе, отчего становилось совсем не по себе. К чужому голосу добавилось воркотание жены. Макс пришел в себя, но все еще чувствовал тяжесть болезни.

Спрятанный за тяжелыми веками мир, растекался по поверхности сознания и вновь собирался в комнату, посреди которой застыл Папус.

Дня через два Максу полегчало, и он выпросил у жены ноутбук. Отзыв о баге был настоящим. Макс нашел его в череде восхитительных звездочек. И даже ответ помощницы, о том, что все исправлено. Затем зашел в игру. Семья девчонки жила своей полной ограниченной жизнью. Макс перехватил управление новоиспеченным папашей и поволок того в лес. Прошел до самой поляны для пикников, в надежде найти бывшего Папуса, что было само по себе глупостью.

На площадке валялся хворост, приготовленный для новой семьи, решившей отдохнуть на пикнике. Макс, усмехнулся, прищурился и замер. Среди хаотично разбросанных веток явственно проступало одно единственное слово «Прощай».

И вот вплывает в кабинет Валентина Аркадьевна, не в пуховике, как раньше, а тоже в мехах. Окидывает насмешливым взглядом Эльку. Поднимает глаза к потолку и надменно так:

- Вижу, муж тебя балует.

— А то, — запахнула Элька шубу обратно и давай кружить. – Весь год копил.

- Нищеброд, — ухмыльнулась начальница и, погладив нежно-голубой мех своей прелести, чётко и твёрдо произнесла. – У меня обнова с премии.

Услышав такие слова, присвистнули все. Незаданный вопрос заискрил в напряжённой атмосфере: «Это сколько же старой мымре отвалили?»

Валентина Аркадьевна выдержала театральную паузу и продолжила:

— Мужа.

— Мужа? – охнули мы.

— Вы думали, мужья лишь упругим дурочкам подарки делают? В цене нынче опыт, – вздёрнула нос начальница и прошла в свой кабинет.

Элька спряталась за дверью шкафа и сопела, борясь с крючками, а я уставилась в монитор, думая, как бы не лопнуть от зависти. Радость за коллег давила жирненькой анакондой, отчего захотелось пройти на сайты с верхней одеждой и удавиться ещё раз. Цены ощерились круглыми нулями.

В кабинете повисло молчание, не шуршали бумаги, не скрипели принтеры, только бойко звенели клавиши. Все сидели там же, где я, и даже Элька. Последняя пыталась оценить, насколько дороже муж Валентины Аркадьевны любит свою жену.

Мысли о шубе не давали покоя и мне. Отпустило только в столовке. Затуманило мысли запахом свежих огурцов, варёной картошечки и компота.

— Что брать надумала? – подкралась ко мне Манька.

— Шубу, — вздохнула я, поглядывая на аппетитные разноцветные слои в прозрачной тарелке.

— На кой она тебе?

— Все себя балуют, и я хочу. Жирновато, конечно, но один раз живём.

В очереди за подносами Манька молчала, а я давилась слюной, опасаясь, что останусь без шубы.

— Толку от неё ноль, — внезапно выдала Манька. – Купишь сейчас не подумав, а потом одни проблемы: в маршрутку уже не полезешь – жалко, в такси неудобно, движения скованны. Хорошо, если лёгкая попадётся, а так лишний вес на себе таскать, ни повернуться, ни развернуться. Куда лучше пух…

— Чуть-чуть-то можно, — перебила я тираду Маньки, потянувшись за салатом.

— Тогда и мне захвати, — улыбнулась она.