Mygardencat

Последнее из старой коллекции. Дальше придётся писать новое...

"Миша смотрел телевизор и улыбался. Он почти всегда смотрел на  заэкранных человечков  с улыбкой, даже если ничего весёлого они не делали. Просто его забавлял сам факт их наличия, которое оправдывалось лишь тем, что он в этот момент включил телевизор. Стоило переключить канал и они вновь уходили в небытиё: и строгая красотка, вещающая о погоде, и полуголая певица, и сериальные бравые милиционеры. Миша щёлкал пультом, заставляя их появляться и исчезать. И улыбался.
Да что там телевизор, когда весь прочий мир существовал лишь для него одного. И появлялся лишь в тот момент, когда был нужен. Улица, магазин, автобусная остановка и даже родное ЖЭУ возникали из мгновенно структурированных атомов для того, чтобы Миша мог наступить ногой в лужу, купить бутылку водки или полбатона колбасы, покурить в ожидании маршрутки, получить аванс. И точно также исчезали, сразу, как в них пропадала надобность. Часто Мишу охватывала неописуемая гордость, что он единственный, для кого всё это создано.
Впервые мысль, что мир устроен лишь для него, появилась у Миши ещё в детстве. Валяя дурака на каком-то скучном уроке, он размышлял, зачем ему это всё нужно. Сидеть, слушать скучный бубнёж учительницы, изредка вяло реагировать на шёпот соседа по парте. Он посмотрел в окно, где всё было также серо и уныло, типичный октябрьский день, вдруг перестал слышать училку. Перевёл взгляд в класс, она была на месте. Будто тут же возникшая с той целью, чтобы он её увидел. Кроме того, был ещё ряд мелочей, подтверждающих его теорию. Например, вещи. Вечером он точно помнил, на каком месте они лежат. А утром бывало, что не мог найти. То есть, пока он спал, они проваливались куда-то, а утром, стоило Мише открыть глаза, вновь появлялись. Но те, кто заставлял их возникнуть и попасться мальчику на глаза не всегда точно помнили, где что лежало, вот и возникали проколы с местонахождением. Миша не пытался облегчить им задачу, кладя все свои вещи на место. Со временем его даже начали забавлять все эти странности. Мысленно он даже позволял себе немного поворчать на явный склероз "их", раз им так трудно запихнуть оба носка под кровать.
Вопрос с "ними" долгое время был открыт. Решив для себя, что он является единственным потребителем всего этого сложного мира, Миша не сразу смог понять, кто и для чего всё это устроил. И тем более, почему не стали делать мир куда более удобным для проживания в нём. Приходилось рано вставать, высиживать положенное время в школе, что-то делать по дому, выслушивая ворчание мамы. Да и став взрослым, Миша не зажил припеваюче, в самостоятельной жизни тоже были свои сложности. Но, он уже понял, почему. Это было такое испытание ему. "Они" специально усложнили ему задачу, чтобы проверить его, достоин ли он награды. Раз за разом придумывали для него всякие сложности, создавали неудобства и следили, как он всё преодолеет. Миша очень хорошо представлял, кто эти "кто-то" наблюдают за ним, его реакцией и действиями. Оценивают и решают, достоин ли он уже сейчас получить заслуженную награду или нужны ещё проверки. Особенно красочно всё это оживало в воображении Михаила, когда он расслаблялся в конце рабочей недели на кухне с бутылкой водки. Он мысленно прокручивал в голове очередной прожитый день, что было нового в его событиях и как ему удалось всё выдержать. И представлял довольные лица своих наблюдателей. Казалось, пора бы уже услышать эту фразу, которую он давно ожидал:"Поздравляем Вас, Михаил. На этом испытание окончено". Он даже представлял недоумение, с которым его мироустроители встретят известие, что их подопытный давно раскусил весь их план. Но, время шло, а испытание всё не кончалось. Приходилось всё так же жить дальше.
От скуки Миша даже успел жениться. Он выбрал себе тот сгусток атомов, который приобретал вид симпатичной бухгалтерши из ЖЭУ, где сам Миша работал электриком. Точнее, больше им числился, не желая особенно надрываться, чтобы устранять несуществующим людям несуществующие проблемы с проводкой их жилищ. Какая разница, горит у них свет или нет,  если и они и их люстры исчезнут сразу после Мишиного ухода. Но, деньги были нужны, потому как в этом мире бесплатно кормить никто не собирался. И бухгалтерия была самым любимым местом, которое имелось на работе. К возникающему сразу после открытия Мишей двери кабинету прилагалась ещё и Людочка. В один прекрасный момент Михаил понял, что не спроста. Наверно, "они" специально постарались, чтобы создать женщину, максимально соответствующую его желаниям. У неё была неплохая фигура, весёлый характер и огромное желание выйти замуж. Мише не пришлось долго её уговаривать.
Семейная жизнь радовала не очень долго. В доме стало появляться больше еды, ночи стали куда разнообразней, но и неудобств тоже хватало. То приходилось терпеть бесконечные разговоры, что он много пьёт, то обороняться от претензий, что не может дома гвоздь даже забить. О том, что в его мире он может позволить себе всё, что душе угодно, Миша, конечно, не говорил жене. Зачем ей знать, что она такая же часть его мономира, созданная для его потребления. К тому же не очень хорошо  справляющаяся со своей задачей. А потом случилось странное, он начал ревновать Людочку, которая, то на работе задерживалась допоздна, то с девчонками на какие-то посиделки уходила. Даже, зная, что жены не существует, пока она не рядом с ним, Миша испытывал откровенную злобу, которую сам себе объяснил проснувшимся древним инстинктом. Надо было что-то делать, чтобы избавиться от этого накапливающегося раздражения. Да и испытатели, подстроившие всю эту ситуацию, наверняка уже давно ожидали от него правильной реакции. И Миша решил восстановить справедливость. Выпитая до появления Людочки бутылка придала его действиям решительность. Скандал, устроенный им перерос в драку, во время которой Михаил сам не понял, откуда в его руках взялся молоток. Ведь до забивания хоть каких-нибудь гвоздей в доме он так и не снизошёл. Только потом догадался, что это "они" подложили на видное место. Но, Людочка оказалась шустрой, успела увернуться и убежала к соседям. Миша быстро успокоился, успел прикинуть, возникнет ли новое испытание с милицией, но никто так и не появился.  Только через неделю пришла бумага о разводе.
Миша отметил обретение свободы недельным загулом, потом всё вернулось в прежнее русло."Они" меняли ему каждый день погоду за окном, заставляли крутится стрелки часов и чего-то ждали. Миша тоже. Вернув себе прежний уклад жизни, он стал ещё более уверенным в себе и считал, что готов к любым новым испытаниям. Самообладание он не потерял и тогда, когда принесли телеграмму, где сообщалось о смерти матери. Возникло глупое положение, когда надо было ехать, а там бы для него был организован кусок материи, изображающий старческий труп. Да ещё и, небось, целая армия полуживых старух, которых необходимо бы было на свои деньги кормить и поить, заниматься всякими полагающимися случаю вещами, вроде закупки гроба и нанятия копальщиков. Миша не поехал, решив, что этим заодно сэкономит время и "им", которое они могли бы потратить на создание всей этой похоронной канители. Он был уверен, что поступил правильно. А позже ещё и порадовался, что теперь не будет визитов периодически возникающей из пустоты старушки, с её вечными засолками в объёмной сумке.
Некоторое разнообразие в жизнь Миша внёс с помощью дворничихи. Она работала там же, где и он, имела скромную каморку для хранения лопат и мётел, где при желании хватало место и для прочего. Каморка была неудобная, в ней нестерпимо воняло кошачьей мочой, что не могло притупить даже большое количество алкоголя, но оно так было надо. Глядя, на дряблое голое тело немолодой дворничихи, её прыгающие груди, похожие на два наполовину наполненные водой мешочка, Миша представлял, что всё это создано лишь затем, чтобы он смог в последствии полнее ощутить контраст с тем, что будет после того, как он пройдёт своё испытание.От превкушения захватывало дух и даже кошачья вонь, казалось, переставала так сильно бить в нос.
Очередное свидание с дворничихой закончилось неожиданно. В порыве страсти Михаил задел "штакетник" лопат и все они с грохотом рухнули на них. Получив ощутимый удар по затылку, мужчина сразу же остыл к любовным играм и некоторое время просто сидел на лавке, служившей ложем любви и мрачно смотрел по сторонам. В углу он заметил канистру, которую до этого дня не видел. Дворничиха, проследив за его взглядом, тут же поспешила ответить:
- Спирт. Васька отдал, он таких три получил. Типа, трубы чистить, - в голосе женщины была какая-то виноватость, возможно, от того, что Миша мог бы поинтересоваться, за какие заслуги водопроводчик сделал столь щедрый подарок. Но, Миша же знал, что никакого Васи нет, и что его услужливая любовница не может пользоваться спросом у прочих мужчин только по той причине, что и её тоже нет. А вот спирт есть, если его взять с собой, то можно неплохо чего-нибудь отпраздновать.
Отольёшь мне? - спросил Миша и начал натягивать трусы.
-А как же. Сама хотела предложить, - дворничиха была рада, что её кавалер не стал углубляться в подробности появления канистры. Она вытащила из под стола пустую полторашку, свернула из старой газеты воронку и щедро наполнила бутылку спиртом. Запах алкоголя, смешавшийся с "кошками" стал настолько отвратительным, что Миша поспешил уйти, буркнув, что ещё зайдёт.
Намечался хороший вечер. Михаил включил телевизор, насладившись мгновенным возникновением очередной безумно прекрасной, пусть и безголосой певицы.  Но, для полного кайфа не хватало ещё кое чего. Соорудив себе яичницу и захватив с кухни стакан, Миша поудобней устроился на диване. Набулькал спирта и, выпив одним махом, приготовился привычно помечтать. Но что-то пошло не так. Вместо приятного расслабляющего головокружения, наступило куда менее приятное, вызывающее рвотные спазмы. Голова словно стала раскалываться на несколько частей, резко заболел живот, так, что вилка с куском яичницы выпала из руки и звякнув, улетела под диван. Михаил скорчился, судорожно дыша и постанывая. В такой позе он и сполз на пол, словно пытаясь спрятаться от чудовищной боли, которая навалилась так плотно, как медведь на ранившего его охотника. Даже крича от оглушающей его боли, Михаил не переставал сознавать, что с ним происходит. В бутылке явно был не спирт, и теперь он умирает. Но... ведь этого не могло быть. Вот сейчас как раз тот момент, когда "они" точно должны появиться. Дышать становилось всё тяжелее, глаза почти не видели, боль, как бы не казалось, что куда уж хуже, только усиливалась. Свернувшись клубком на полу рядом с диваном, Миша вдруг понял, что "они" не придут. Охватившие его ужас и паника на миг даже пересилили все прочие ощущения. А потом остановилось сердце, руки, вцепившиеся в колени, разжались. Только выражение дикого страха так и не покинуло лицо покойника.
А потом наступила тишина. Не та, которая бывает, когда замолкает какой-нибудь источник громкого звука и наступившая за ним пауза кажется нереально тихой. Это была совсем тишина, не наполненная даже мельчайшими звуками, вроде тикания часов, отдалённого шума машин или чуть слышного шелеста листвы. Потому голоса, прозвучавшие в этой абсолютной звуковой пустоте, были особенно отчётливы.
- Да... Не получилось у нас.
- Потом ещё попробуем. Пошли спать, гаси солнце."

Спрашивали чего-нибудь страшное, вот, нашлось в коллекции десятилетней давности. Кровь рекой, мистика, как заказывали. Даже мне перечитывать не по себе.

"Олег зевал, отчасти действительно скучающе, отчасти демонстративно. Голос судьи, бесстрастно зачитывающего состав совершенного Олегом  преступления, нагонял сон. И тлело слабое желание взять инициативу в свои руки и рассказать, что на самом деле стояло за этим: "В ночь с двадцатого на двадцать первое...бу-бу-бу... по причине внезапно возникшей неприязни...бу-бу-бу... нанёс два удара первому потерпевшему...". Как будто он психопат какой-то. А на самом деле "внезапно возникло" только желание забрать деньги у этих троих ночных пешеходов, которых сейчас получили статус потерпевших. А потом надо было их всех убить, и полного мужика в пиджаке, и его жену, от страха забывшую даже заорать, и ребёнка, который как раз вопил, как недорезанный, "вот и пришлось дорезать", - Олег улыбнулся придуманному каламбуру, просто так получилось. Не просить же их вывернуть карманы и отдать сумочку. Они бы ещё, чего доброго, начали пытаться сопротивляться или сбежать. Так оно быстрее вышло.

В течение всего времени, сколько длилось судебное разбирательство, которое должно было окончиться сегодня оглашением приговора, Олег нервничал только  в самом начале, когда понял, что выкрутиться не удастся, его видели, да и поймали его с бумажником убитого. Слишком красивым, качественной отделки, чтобы выкидывать. Но потом, он узнал от назначенного ему адвоката о замене приговора, каким бы он ни был, на лечение, и успокоился. И чем больше расспрашивал юриста об этом альтернативном варианте, тем расслабленней становился.

Хотя служитель Фемиды и сам знал не так много. О паратерапии, хоть и часто говорили, мало кто знал что-то конкретное, а о сути методики, вероятно, что и вовсе - только её создатели. Олег выяснил, что весь курс лечения составит всего один день, никакого хирургического вмешательства не будет, а главное, после лечения он обретёт полную свободу - всё это не могло не радовать. Один день Олег был готов вытерпеть что угодно, даже на одной ноге простоять, зато потом спокойно уйти домой.

Жаль, конечно, что бумажник ему не вернут, тем более там ещё немного и оставалось, но, не всё ж сразу... Потому и сейчас, во время судебного процесса, он просто ждал его окончания, маскируя своё нетерпение зеванием и мысленно перефразируя слова судьи. Как и речь адвоката, который не пытался избавить своего подзащитного от ответственности, но всё же предпринимал какие-то шаги, чтобы найти смягчающие обстоятельства. Потом Олег перестал прислушиваться к той ахинее, которую нёс его защитник, о трудном детстве и неустроенности личной жизни, которые косвенным образом спровоцировали столь жестокое... бу-бу-бу.

Он погрузился в воспоминания, как прошла та самая ночь, которая с двадцатого на двадцать первое. Всё не так плохо начиналось, погода, по крайней мере была отличная. Ясный безветренный день сменился яркой ночью. Луна рисовала такие же узорчатые пятна на асфальте, как до этого делало солнце, пробираясь сквозь листву деревьев. Но, в отличие от дня, визуальный ряд, во многом аналогичный дневному, сопровождала отличная тишина, почти полная, нарушаемая лишь лёгким шорохом листвы. Только потом в эти звуки добавились новые - шаги нескольких человек.

Олег, бредущий бесцельно по тротуару и размышляющий, куда бы податься и где бы на это "куда" взять наличности, остановился и оглянулся. Их было трое, видимо, семья, которую неизвестные причины выгнали на улицу глубокой ночью. Как показалось Олегу, как раз такие, которые могли бы помочь решить его финансовые проблемы. По крайней мере, теперь это должно было стать именно так. Когда он начал подходить к своим будущим вынужденным спонсорам, те остановились в нерешительности. Как будто  заподозрили что-то неладное уже по подчёркнуто спокойной походке приближающегося к ним незнакомца. Глава семьи что-то спросил, пытаясь понять что нужно странному прохожему и одновременно справиться со своей растерянностью.Олег так не произнёс и ни слова. Требовать денег, даже угрожая ножом, было для него унизительным, это же почти просить, гораздо проще сразу взять. Да и быстрее, потому что Олег действовал почти молниеносно. Толстяк свалился только после второго удара ножом в живот, пока падал, ещё пытался за что-то ухватиться, даже за своего убийцу, потом медленно сгибался пополам и оседал на асфальт. А его жена стояла, замерев, и с полуоткрытым ртом таращилась на нападавшего. Единственный звук, который она издала, был хрип, когда Олег перерезал ей горло. А потом начал громко вопить ребёнок, у Олега в ушах ещё какое-то время звенело, потому он даже нанёс несколько лишних ударов ножом. Не в отместку, просто всё не верилось, что крик уже смолк. Обшарив карманы и сумочку жертв, Олег с удовлетворением  пересчитал деньги, сложил всю сумму в дорогой бумажник толстяка и спокойно направился в прежнем направлении. Пусть он не так сильно разбогател, как мог надеяться, но уже можно было строить планы на дальнейшее проведение ночи. В баре его и задержали.
Приговор Олег выслушал с улыбкой. Дождался той части речи, где судья начал распространяться о праве осуждённого выбрать замену тюремного заключения на лечение и тут же выразил желание лечиться. На этом заседание было закончено, Олега увели обратно в камеру сизо дожидаться, когда ему назначат день, после которого он сможет стать свободным.

Обстановка комнаты была в стиле мини минимализм. Мебель представлял один стул. Олег оказался в комнате сразу как подписал несколько бланков, где, как он успел прочитать, было перечислено всё, с чем он соглашается. И с проведением какой-то процедуры, и его согласие на участие в ней, и даже готовность к разного рода последствиям. Олег решил, что его пытаются напугать, но размышлять на эту тему было некогда, его втолкнули в комнату со стулом и сказали ждать. Чего тоже не пришлось делать, уже через минуту послышались шаги, и в комнату вошли двое. На роль светил медицинских наук не тянул ни один из них, оба больше напоминали двух лаборантов, слишком молодые, не солидные, просто детский сад какой-то , а не Посвящённые в тайны паратерапии.

Олег окончательно расслабился, удобно развалился на стуле и снисходительно ответил на приветствие врачей. Тот, что был выше ростом и с папкой в руках приступил к объяснениям.
- Вы дали своё согласие на участие в процедуре так называемой паратерапии. Объясню в паре слов, в чём заключается метод и что с вами произойдёт.
- Если можно, поподробней, - ухмыльнулся Олег. Хотя он и ждал с нетерпением, когда перед ним откроются двери, ведущие на свободу, но несколько минут мог потерпеть. Ведь лучше заранее знать, что сейчас будет происходить, и подготовиться.
- А подробности вы, боюсь, не поймёте, - улыбнулся в ответ папкодержатель, - Попробую. Начну с рассмотрения проблемы социально опасных личностей вроде вас. Согласно моей теории ваша проблема в сильно суженом сознании, которое руководит вашими же поступками. Проще говоря, это как луч фонарика, освещающий лишь узкую полосу. На мой взгляд это очень важно, видеть все предоставляемые пути, это поможет вам выбрать правильный. Сложнее было придумать, каким способом расширить ваш кругозор, но сейчас метод разработан, неоднократно испытан и результаты его стопроцентные. Хотя и не всегда благоприятные… Собственно, только поэтому его было позволено применять даже к самым опасным преступникам. Вроде вас.
- Как приятно, - все пояснения Олег охарактеризовал одним словом - ***ня. Но озвучивать свой вердикт не стал.
- Немного о том, что будет с вами происходить. Это гипноз, но не совсем обычный. Вы ещё раз проживёте день, когда совершили преступление, но уже не в качестве себя. Так скажем, рассмотрите происходящее со всех сторон. И расскажете, что видите. Мой помощник будет вести диктофонную запись, это необходимо для контроля процесса, ну и просто мы сохраняем все результаты. Вы готовы?
- Готов. Начинайте. Мне глаза закрывать? - Олег даже сам не верил, что всего лишь такая ерунда отделяет его от вожделенной свободы. Даже смешно было.
- Как угодно. И, пожалуйста, начинайте вспоминать события той ночи, вслух.

Олег всё ж закрыл глаза, чтобы не видеть эту забавную сборную юниоров, которую не воспринимал всерьёз.
- Ночь. Улица. Фонарь, - он еле согнал с лица улыбку, - Я иду по улице. Темно. То есть светло... Очень светло. Всё видно.
- Куда вы идёте? - негромко спросил врач уже откуда-то сбоку.
- Пока не решил. Денег нет, - Олег сосредоточился на воспоминаниях и отвечал серьёзно, хотя по-прежнему пребывал в уверенности, что никакой гипноз на него не действует.
- Посмотрите в карманах.
- Я же знаю, что нет. ...Нет. ...Мелочи немного. И нож. Складной.
- Вы что-то слышите. Что это?
- Тихо. Мои шаги. ...Ещё шаги. Кто идёт сзади, далеко. Несколько человек. Один из них топает громче. Каблуки.
- Обернитесь. Кто это?
- Три человека, идут за мной. Толстый мужик, прилично одет, важный. Держит под руку женщину. Поворачивает к ней голову, что-то говорит. Она смотрит на меня. Некрасивая. Уставшая какая-то. На плече сумочка. Левой рукой держит руку ребёнка. Девочка. Лет шесть. Зевает.
- О чём думает мужчина?
- Смотрит, как я подхожу. ...Не знаю...
- Знаете. Это вы. О чём вы думаете?
- Не  зн..., - брови над закрытыми глазами Олега протестующе нахмурились, но тут же взметнулись вверх, как если бы он неожиданно почувствовал нечто, что крайне удивило его, - Ботинки жмут... Нафига я их обул. "В гости", "оденься поприличней"... Чтобы с Машкиной тёткой чаи распивать... Разве отвертишься... "Ты с нами никуда не ходишь совсем"...
- Вы видите человека впереди?
- ...Молодой парень какой-то. Остановился, смотрит на нас. ...Идёт к нам. Странный какой-то. Вы что-то хотели, молодой человек? ...Не отве...А! - Олег дёрнулся всем телом на стуле, как от сильного удара,- как больно... зачем? ЗАЧЕМ?? А! - Олег обоими руками схватился за живот и начал наклоняться вперёд, не переставая говорить, тихо и сдавленно, - Я не могу умереть... Не хочу... Не буду...
Голос стихал, переходя в шумное прерывистое дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох, вдох. Дыхание остановилось и лишь спустя несколько секунд возобновилось. Обычное, ровное. Олег выпрямился, застывшая на его лице страдальческая гримаса медленно пропадала. Врач, спокойно наблюдавший за этими переменами, заговорил вновь:
- Вы женщина. Посмотрите вперёд. Что видите?
Олег поднял голову, как если бы пытался разглядеть что-то находящееся выше уровня глаз, хотя его глаза и были по-прежнему закрыты. И шёпотом произнёс:
- Глаза...
Дальше воцарилось молчание, которое врач не прерывал наводящими вопросами. Он чего-то ждал, бесшумно постукивая пальцами по обложке своей папки. Олег неожиданно захрипел, судорожно задёргавшись на стуле, раскачиваясь и, как будто, пытаясь вскочить. Ноги последний раз скользнули по полу, и всё тело резко обмякло, голова Олега упала на грудь. Если бы не еле заметное дыхание, казалось, что пациент умер.
- Вы ребёнок. Девочка, - продолжил врач, - Смотрите! - впервые в его голосе мелькнуло что-то похожее на эмоции. Олег вскинул голову и закричал:
Крик, тонкий, неимоверно пронзительный, метался в тесноте комнаты, как дикая птичка, попавшая в клетку, бился в стены, отскакивал и снова бил. Второй из врачей, тот, что держал в руке включённый диктофон, отдёрнул руку с прибором, как будто испугался, что техника не выдержит этого вопля.
Ма-а-а-амо-о-о-чка-а-а-а-а-а-а-а!!! Папа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! - продолжал орать Олег, сжавшись, вцепившись в стул двумя руками, - Не умирайте-е-е-е-е-е-е-е...
Крик затихал, тело Олега выпрямилось и слегка подёргивалось. Потом замерло.
-  А теперь я начну отсчёт от одного до пяти, - сказал врач, делая шаг в сторону и встав напротив пациента, - На счёт "пять" вы проснётесь. Один. Вы начинаете просыпаться. Два. Мышцы приходят в тонус. Три. Ваше дыхание нормализуется. Четыре. Открываются глаза. Пять.
Щёлкнула кнопка выключаемого диктофона. Олег открыл глаза, испуганно глядя прямо перед собой, потом на стены, врачей. Медленно выражение испуга сменяло совершенно другое, тоже испуг, но направленный куда-то внутрь себя, наполненный глубоким ужасом понимания чего-то страшного. Плечи Олега дрогнули, и он неожиданно зарыдал.
- Лечение окончено, вы можете быть свободны, - сообщил врач, не сделав попытки сказать бывшему пациенту хоть что-то ободряющее. Олег, поднялся и, глядя прямо перед собой, сделал несколько шагов к выходу из комнаты. Ударился плечом об косяк, пошатнулся и, наконец, вышел. Его шаги медленно затихали в глубине коридора. Врач, державший в руке диктофон, сунул прибор в карман и повернулся к коллеге:
- Думаешь, дойдёт дома?
- Должен. Ещё неплохо держался, надо сказать, - в голосе второго врача явственно слышалась усталость.
- Тоже думаю, что под машину не прыгнет. Скорее, дома повесится... тебе никогда не бывает их жаль?
- Нет.
Возникла неловкая пауза, которую "диктофонщик" решил прервать, сменив тему:
- Сколько раз не участвую в твоих сеансах, всегда поражаюсь происходящему. Если бы не знал, что ты накануне тщательно вычитываешь папку с делом пациента, запоминая всякие подробности, уже бы давно поверил в то, что ты умеешь переселять души. И управлять ими.
- Ты об этом? - первый врач впервые за день улыбнулся и махнул в воздухе папкой, - Почитай, если интересно.
С некоторой долей настороженности, ожидая шутливого подвоха, врач взял папку из рук коллеги и открыл. Никаких бумаг в папке не было.
- Прочитал? Пошли теперь кофе пить."

Продолжу перетаскивать свои старые рассказики сюда.

"Если бы приглашённый в квартиру отец Макарий, мучимый со вчерашнего дня страшным похмельем, мог слышать смех из-под кровати, он бы смекнул, что на этом «освящении жилища» ему не светит никакой заработок. Но, кроме его баса, нараспев читающего молитвы, в квартире не было слышно никаких звуков. Хотя, как только священник замолкал, припоминая во время возникшей паузы, что бы ещё прочесть, для оправдания стоимости своих услуг, тишину нарушал жалобный голос хозяйки квартиры:
– Что я только не делала: кресты, иконки, воды святой принесла, всё расставила, а они...

Макарий важно кивал и вновь затягивал «антибесную песнь», обрывая речь женщины. Во время следующей паузы она успевала ввернуть ещё несколько подробностей:
– Они и поджигали, прямо газету на столе, а посуды перебили – страсть сколько. Ночью одеяло тянут, а на днях и вовсе, чувствую, рядом кто-то лёг...

На этих словах священник повернулся к женщине, забыв, что планировал как можно реже оказываться лицом к лицу с заказчицей, чтобы та не учуяла запаха перегара. «Да кто ж к тебе ещё в постель-то ляжет», – пренебрежительно подумал он, разглядывая рано постаревшую тётку в какой-то нелепой «пижамке», стриженную по странному обычаю большинства пятидесятилетниц «под дедушку».

Насколько Макарий успел узнать, в квартире, где он старательно «изгонял бесов», женщина жила будучи давно брошенной мужем. И, как предполагалось, успела слегка тронуться на почве отсутствия мужского внимания. Сеанс чтения молитв должен был стать своеобразным плацебо, заставившим домохозяйку поверить, что силы зла, донимавшие её, испугались и исчезли.

Будь Макарий добрым и романтичным, он бы додумал эту идею до хэппи-энда: что, воспряв духом, тётка встретит свою любовь, приведёт в домашнее гнёздышко, полное моли и старого хлама, супруга, и они заживут счастливой жизнью. Но Макарию было глубоко наплевать, как и кто заживёт. Он мечтал о вознаграждении и пиве, которое могло бы скрасить последствия вчерашней дегустации коньяка, подаренного владельцем освящаемого джипа. «Бодягу подсунул, сука, – подумал Макарий, вспомнив о дарителе и, отворачиваясь от клиентки, пока та не учуяла запах, – да чтоб ты убился на своей таратайке». И продолжил обряд.

Каждое его новое выражение добавляло веселья двум домовым, которые удобно расположились под кроватью, среди похожих на поседевших крыс клубков пыли и тапочек, валяющихся там с позапрошлого года. Конечно же, мысль в срочном порядке покинуть помещение, будучи изгнанными перепутанными словами молитв, им и в голову не приходила. Но и просто хихикать над жалким действом, в успешность которого верила лишь заказчица этого спектакля, тоже постепенно надоело.

Первый домовой, дотянувшись до тапка, начал наполнять его пушистыми волосяными клубками пыли:
– Интересно, это ещё надолго? Меня уже тошнит от его голоса, – заметил он.
– Да прикольно же, – возразила Вторая, подтягивая пальцами ноги тапок и себе.
– Прикольно было пожар устроить. Помнишь, как я с газетой?
Оба опять засмеялись.
– Я даже прочитать не успела, – вдруг серьёзно укорила Вторая. – Может, там чего интересное было.
– Ничего. Обычная фигня. Взрывы, пожары и наводнения, – Первый больше любил смотреть телевизор, и совсем не новостные программы. Тут его вкусы с хозяйкой квартиры совпадали: вечерами они вместе надолго замирали, наблюдая за перипетиями жизни героев разных сериалов. Правда, женщина смотрела телевизор сидя в кресле, а домовой чаще всего разлёгшись наверху шкафа.
– А мне было интересно, – капризно возразила Вторая. Она была моложе Первого, потому позволяла себе иногда вести себя по-детски, канючить и ныть. – В прошлый раз я в газете читала про открытие Большого театра. Знаешь, какая там теперь сцена?!
– Не знаю. По фигу. Ты бы всё равно там не выступала, – усмехнулся Первый, но беззлобно. За двадцать с лишним лет он уже устал слушать бесконечные истории Второй про то, как она не стала Великой Балериной. На сценах такого уровня ей бы никогда не блистать, но в пределах области она могла быть известной. Ей бы дарили цветы, полубандитского образа жизни поклонник осыпал бы её золотой мишурой на несколько десятков тысяч, а потом и вовсе привёз её в свой дом, таскал всюду за собой, хвастая перед всяким сбродом «личной балериной».

Потом бы Вторая медленно, но верно стала опускаться, чрезмерное употребление пива испортило бы её фигуру, и с балетом она бы завязала. Впрочем, «мафиозо» её бы не бросил. Тоже как-то незаметно оставил лихие дела юности, стал проводить вечера дома, результатом стали двое детишек. Точнее, не стали. Это было отнятое у Второй будущее. Что всё же не мешало ей с видом знатока рассуждать о балете и искусстве.

Пока Вторая обиженно сопела, проковыривая ногтем дырку в тапке, Первый, прислушиваясь к раскатам голоса Макария, начал размышлять о своём будущем, которое было у него, но которого не стало. Потому что и его отняли. Он бы стремился к глянцево-сериальной жизни – красивые женщины, богатый дом, череда развлечений. Удачно найденная работа быстро бы смогла ему это всё дать. И до поры до времени он бы упивался спокойной сытой жизнью, пока однажды ему вдруг всё не надоело. И тогда он, к великому удивлению многочисленных приятелей, бросил бы всё имущество на растерзание любовницам и ушёл воевать контрактником. В какую-то далёкую страну, делившую с другой далёкой страной нефтяные угодья. Там бы он исхитрился подорваться на гранате, зачем-то накрыв её собой, потому что увидел бы рядом полунищих местных детишек. Ему бы поотрывало многое, но ещё почти неделю он провалялся в местном душном госпитале, облепленный мухами, прежде чем умер. Улыбаясь, будто бы поняв что-то важное.

А газету Первый всё же успел прочитать. Прежде чем сжёг. Там было про войну и гибель мирного населения. Несколько чёрных цифр.

До очередного сериала оставалось совсем немного времени, домовые уже начали тревожиться, что отец Макарий никогда не уйдёт. И, хотя они никогда не шалили при посторонних, Вторая, забывшая уже обиду, хитро улыбаясь, предложила:
– Давай в этого пиздабола тапком кинем?
– Он тогда совсем никогда не уберётся, – сморщил мордочку Первый. – Подождём ещё чуть.

Ждать пришлось недолго. Получив с видом уставшего труженика деньги, священник величавой поступью борца с нечистью удалился. Хозяйка закрыла за ним дверь на оба замка, потом вернулась в комнату. Но тут Первого постигло разочарование: телевизор она не включила.
Женщина решила прилечь, почувствовав себя плохо. Два часа стояния на ногах заставили здорово разболеться спину. Дала вспомнить о себе операция, которую в спешном порядке провели после неудачного второго аборта. Первый-то как по маслу прошёл, а после второго ещё почти год маялась. Да и теперь, хоть немало лет прошло, после нагрузок начинало сильно ломить поясницу.

Женщина прилегла на диван, закутавшись в плед и привычно вслушиваясь в звуки квартиры. Конечно, она верила, что освящение непременно должно было помочь, но от многолетней привычки было не так просто избавиться. Всё было тихо… А потом диван чуть просел под неведомой тяжестью ещё какого-то тела, пристраивающегося ей «под бочок».

– Спокойной ночи, мамочка, – пробормотала Вторая сонно.

А Первый, сидя под кроватью, всё ещё печально смотрел на выключенный телевизор."

Вспомнилось в тему. Из старых рассказиков.
Жадина-говядина
Дима не помнил точно в какой из дней в их старшей садовской группе появился особенный новенький. Он отличался от прочих зарёванных ребятишек, которых тоже иногда приводили сюда и которые плакали целый день, так что на них было трудно не обращать внимание. Этот же мальчик был некоторое время почти невидимкой.Дима нос к носу с новеньким столкнулся во время одного из полдников. Тот встал рядом, молча взял Димино печенье, откусил и начал жевать. Так, как если бы это было его печенье. Диме не однажды приходилось защищать свою собственность, потому что он верил словам мамы, таким как "мужчина не должен быть слюнтяем и должен уметь за себя постоять", иначе бы он рисковал вырасти в "тряпку, об которую все будут ноги вытирать". Подобная перспектива, как смутно понимал мальчик, была чем-то очень неприятным, потому приходилось иногда вырывать из цепких лапок захватчиков свои игрушки и грозно кричать на тех, кто только собирается что-то отнять. Но новенький не отнял, не стащил втихаря, и не выпросил - он просто взял, как если печенье было его собственное, не обращая внимание на истинного хозяина сладкого квадратика. Лицо его при этом было спокойным, даже сонным, но больше всего Диму испугали его глаза. Маленькие, тускло-серые, полуприкрытые веками с такими белыми ресницами, что казалось, что глаза оплетены паутиной.Воспитательница не заметила нарушения дисциплины, поглощённая другими делами. Точно также она не замечала и прочие случаи, когда Жадина-говядина, как его тихо называли между собой остальные дети, брал себе чужое. Может, как раз потому, что обобранные вели себя не так, как это обычно бывало. Не поднимали крик, не кидались драться и не бежали жаловаться. Они, как и Дима, будто цепенели, когда новенький молча забирал у них игрушки или сладости.Дима, после первого случая, когда он стал жертвой Жадины-говядины, начал плохо спать по ночам. Мама, которой он побоялся признаться в происшествии, зная, что за такой жалобой последует только лекция о долге мужчины, не могла понять, что за кошмары будят её ребёнка почти каждую ночь. А в них жил мёртвый Жадина-говядина, тянущий руки то к самым любимым вещам: конструктору, спайдермену, который был совсем как настоящий, и к самому Диме, шепчущим голосом говоря:» Дай мне своё сердце…» Хотя чаще он молчал, даже приходя во снах. И не дышал, так как был мертвецом, а по всему его лицу тянулись липкие белёсые нити паутины. Когда оставался какой-то миг до того, как Жадина-говядина схватит то, за чем пришёл, Дима с криком просыпался и ещё долгое время лежал, тяжело дыша и боясь закрывать глаза.Один из снов сбылся в самом ближайшем будущем. День начался хорошо: сегодня работала вторая воспитательница, самая добрая, на завтрак дали вареники со сметаной, и в группе положили новый ковёр, на котором разрешили валяться. Дима, радостный, даже решился вынуть из кармана куртки принесённого с собой спайдермена, которого чаще таскал с собой просто ради чувства, что он рядом, не решаясь доставать из тёмных курточных глубин. Супергерой уже совершил несколько удачных прыжков по спинкам стульчиков, и собирался с помощью Димы спасти мир, когда план обоих неожиданно рухнул. На спайдермена опустилась чужая ладонь, крепко сжав игрушку вместе с Димиными пальцами. Мальчик понял кто это мог быть секундой раньше, чем увидел. Жадина-говядина потянул к себе спайдермена вместе с Диминой рукой. Ужас, неумолимый и тяжёлый, как эта рука, сжал горло ребёнка так, что перехватило дыхание. Дима судорожно трепыхнулся, не надеясь отстоять любимую игрушку, даже не веря, что может спастись сам, это было скорее непроизвольное движение, какое иногда случается во время сна. Пальцы выскользнули из руки Жадины-говядины, который спокойно уходил прочь, а сам Дима сидя упал на ковёр. В таком положении он пробыл почти до обеда. В ушах стоял какой-то лёгкий звон, а отчаяние от потери спайдермена ещё только начинало вползать в сознание.Вечером потерю игрушки заметила мама. Подняв шум по поводу «вечно ты всё теряешь, ротозей, никаких денег на тебя не хватит!» она отправилась к прочим родителям, теснящимся в раздевалке, выяснять, чей ребёнок творит безобразия. Диме она скомандовала ждать её на улице перед входной дверью. Замерзая на ветру, мальчик с каждой минутой терял и надежду, которая успела вспыхнуть в нём перед уходом. Что мама сумеет одолеть Жадину-говядину и вернёт спайдермена. Её не было, а октябрьский первый пробный снежок зло колотил по тугой ткани куртки. Забивался в щёлки между шеей и воротником, заставляя жмуриться и прятать руки всё глубже в теперь уже пустые карманы. Дверь хлопнула, и мама, наконец, вышла. Взволнованная чем-то и неразговорчивая, она протянула руку сыну и быстро зашагала к воротам садика, так что Дима еле успевал за ней. Спросить и судьбе спайдермена он не решился, догадавшись, что если бы мама его отвоевала, то уже бы отдала, пусть и добавив несколько слов о том, как нужно себя вести настоящему мужчине. Значит, не смогла забрать. Жадина-говядина оказался сильнее и её. В голове вновь легонько зазвенело.Дома случилось ещё одно несчастье. Уже почти раздевшись, мама вдруг опустилась на стул в прихожей и, стала звать бабушку. Та мигом стащила с мальчика куртку и вытолкала его в комнату, а сама осталась с мамой в коридоре. Дальше события закружились быстро, как вода в унитазе. Топот чужих ног в коридоре, бабушкино «быстро спать», щёлканье дверного замка и удаляющиеся шаги.А зато потом была целая огромная неделя, наполненная домашними делами, вроде поедания супа и просмотра телевизора. Даже отсутствие мамы на фоне нехождения в садик воспринималось как понятное дело. Бабушка часто куда-то уходила, неизменно грозно предупреждая: »Я скоро приду!». Что означало запрет на впускание всяческих бандитов, самовольный выход из дома и, вероятно, что-то ещё, что можно было не запоминать, так как уже ничего из предыдущего Дима делать не собирался. Дни, проведённые без Жадины-говядины уже были счастьем, где бы они не проживались. А закончилось всё неожиданным сюрпризом. Все тихие разговоры взрослых,,как если бы они ожидали важного какого-то гостя, оказались отчасти правдой, мама вернулась не одна. Пусть гостя Дима смог разглядеть лишь кусочно - только красное малюсенькое лицо, сердито хмурящееся на него из вороха кружавчатых тряпок, важность его появления трудно было не заметить. Точнее, её, той мелкой сущности, которая теперь начала считаться его сестрой, и от которой сходили с ума все приходящие взрослые.Дима наблюдал за выражением всеобщего восторга с недоумением, не решаясь вылезать из уголка, образованного кроватью и торцевой стенкой шкафа. Он ждал, пока шум, наконец, уляжется и всё станет как прежде.И дождался. Помимо того, что в комнате стало тесней из-за появления кроватки, похожей на большущую клетку, всё опять стало как раньше. Они остались опять втроём – он, мама и бабушка. Сестру ещё было сложно воспринимать как нового члена семьи, толку с неё было меньше, чем от котёнка. Разговоров о садике пока не заходило, что радовало, хотя были другие, которые оставляли тревожное ощущение внутри. Один из таких Диме удалось услышать почти полностью, пока бабушка не заметила его, стоящего возле кухонной двери и не шагнула решительно навстречу: - Так, а ты что тут вертишься? – хотя мальчик вовсе не вертелся. А наоборот, с широко раскрытыми глазами вжимался в дверной косяк, пытаясь хоть как-то понять из странного диалога. - Хочешь – вали. Бросай давай детей, беги к своему, - злобно говорила бабушка, со звоном расставляя чистую посуду. - Мам… Ну ты бы хоть меня поняла, - в голосе мамы было тоже самое, что чувствовал сам Дима, когда его в очередной раз наказывали за то, в чём он не был виноват. - А что там понимать, - тарелки звякали уже совсем жалостно, предупреждая, что ещё немного усилий при их складывании, и будет горка осколков, - Как же, любовь у тебя случилась. Нежданно-негаданно. - Я потом заберу Дашу. И Димку. Но нужно время… - маму уже было трудно расслышать. Дима напряг слух и нечаянно выдвинулся из укромного места, где его и заметила бабушка. Помимо замечания о верчении в неположенных местах, она быстро прошагала в комнату. Собрала в большой свёрток то, что представляло собой сестру и, сунув одеялистый ком в коляску, сказала: - Погуляете пока во дворе. Мама попозже к вам выйдет.Снарядив группу гуляющих, бабушка строго распорядилась никуда не отходить с того места, куда она поставила коляску и, тяжело дыша, скрылась в подъезде. Мальчик некоторое время даже не шевелился. Поглубже закопавшись подбородком в воротник куртки, он рассматривал двор, который был по-осеннему замусорен листьями. Не было их лишь на дорожке огибавшей детскую площадку. И именно по ней, медленно, навстречу Диме шагал Жадина-говядина. Позади него шёл кто-то взрослый, но Дима его не заметил.Онемев от ужаса, мальчик только крепче вцепился в ребристую ручку коляски. И это ощущение впившихся в ладони твёрдых пластмассовых граней вернула ему способность соображать. Острым холодным осколком льдинки, кольнула мысль, что сейчас у него снова что-то отнимут. Коляска… Дашка… Маленький доверенный ему свёрток. Дима быстро оглянулся назад, на подъезд, но тут же вспомнил совсем недавний разговор. Что мама собирается их почему-то бросить. И если бабушка ещё не заставила её передумать, то и надеяться на спасение дома нельзя. Может, маме как раз и наоборот лучше будет, если они с Дашкой сами пропадут. Но сам Дима не хотел пропадать, или чтобы его сестрёнка пропадала. Поэтому он, резко повернувшись, побежал вдоль дома, волоча за собой коляску. Сначала бежать и одновременно тянуть коляску было очень трудно, высокая ручка выворачивала кисть, приходилось изо всех сил сжимать пальцы, чтобы удержаться. Потом коляска разогналась и уже сама подгоняла Диму, толкая его в плечо и наезжая колёсами на ноги. Оглянуться и проверить отстал Жадина-говядина или догоняет, не было никакой возможности. Мальчик не решался и просто осмотреться куда он бежит, перед глазами мелькал асфальт, расчерченный трещинками. наступив на которые можно было навлечь на себя кучу неудач… Остановился он, когда боль в обоих боках уже мешала сделать вдох. Вокруг был совершенно новый мир чужого двора, где даже дома казались хмурыми и злыми.Дима присел на лавочку возле песочницы, ручку коляски он всё ещё крепко сжимал одной рукой. Дашка, как он только сейчас был способен услышать, громко орала. То ли успела проголодаться, то ли тоже начала понимать, что Дима натворил с ними обоими. Мальчик начал раскачивать коляску, мысленно уговаривая сестрёнку не шуметь. Их может услышать Жадина-говядина, да и просто незачем кричать, потому что он сейчас что-то придумает, после чего всё станет хорошо. Совсем-совсем хорошо, а сейчас они уже успешно спаслись… Или почти спаслись… Дима понял, что сам не верит в это спасение. И что он не знает что делать дальше. Вернуться домой он боялся. Там их мог до сих пор подкарауливать враг или мама уже успела придумать, куда их бросить. И бабушка, уже наверняка заметившая, что её строгий наказ никуда не отлучаться, не выполнен и готова убить Диму за такую выходку. Ну и просто, он не знал обратной дороги. Обычно, бывая с мамой в незнакомых местах, Дима запоминал дорогу по разным приметам: надписям на доме, сломанному дереву или спящему на лавке коту, а в этот раз ничего не успел заметить, кроме несущегося под ногами асфальта. Дашка уже успела охрипнуть от собственного крика, когда мальчик решил вытащить её из коляски и попробовать успокоить. Сначала он убедился, что сестра только казалась маленькой и лёгкой, на деле свёрток было трудно обхватить обеими руками, да и весил он много. Зато так стало гораздо теплей, если прижаться к мягкому вороху всем телом. Дашка, устав от своего бесполезного кричания, и обессилев, наконец, затихла. Дима заглянул внутрь одеялок, чтобы проверить, жива ли она, на какой-то страшный миг ему показалось, что это не так. Девочка спала, а на красном, но уже спокойном личике сидел комар. Жадно насыщаясь кровью, он даже поднял две подрагивающие задние ножки. Дима, возмущённый такой наглостью, медленно занёс ладонь над злым и жадным насекомым, которое даже не подозревало о том, что его сейчас раздавят. Также оно не догадалось, насколько ему повезло, когда Дима вдруг опустил руку, внимательно глядя на комара. Который не был злым и жадным, он даже не мог знать, как это им быть. Он ел, потому что хотел есть, а Дашка была для него просто местом, где еда… Он её даже не видел. Сразу же в памяти всплыло чуть успевшее забыться лицо Жадины-говядины, слепое, как обычно во сне.Дима вскочил, когда ошеломляющее открытие толкнуло его в спину, как бабушка, когда она и в пятый раз не могла дозваться внука домой. Быстро сунув спящую Дашку в коляску, мальчик повёз её впереди себя, внимательно глядя под ноги, пытаясь по трещинам в асфальте вспомнить обратную дорогу. Теперь ему никак нельзя было теряться. Раз уж так вышло, что его и так не видят, Жадина-говядина, но он просто не умеет, мама, но она только временами его не замечает, бабушка, которая видит любую грязь на куртке, но не видит и не слышит того, кто объясняет, откуда грязь. Он же сам тоже не всегда их способен видеть. Что мама, оказывается, ходила с Дашкой в животе, потому и ругалась чаще, чем раньше, а бабушка откуда-то всегда брала вкусную еду и куда-то девала грязь с одежды, ложась спать позже всех в доме. Теперь всё изменится. Он и Дашку, как она хоть немного вырастет, научит такому. Видеть людей, это же здорово. …Шофёр грузовика, успевший протрезветь в отделении ГИБДД, горестно покачиваясь на стуле, всё время повторял: - Ну не видел я их… Ну не видел я их… Дети же, маленькие…

Не реальность

Было начало рабочего дня, девять часов утра, наступление которых я подмечал по появлению солнечного квадрата на полированной поверхности директорского стола. Луч обычно безжалостно наводил фокус на кучу мятых бумаг, пепельницу-череп и несколько авторучек в форме распятий, но не сегодня. Сегодня поверхность стола занимал сам директор похоронного бюро- Будимир Гаврилович, длинные когти визгливо царапали полировку, когда он елозил ногами по столешнице, пока его верхние лапы проворно разглаживали грязно-белую шёрстку на толстом брюхе. И солнечный квадрат придавал его шерсти особый блеск. Я делал гравировку на памятнике, время от времени сверяясь с текстом на бумажке, и краем глаза наблюдал за утренним марафетом Гаврилыча.
Когда впервые довелось увидеть, как все сотрудники бюро ритуальных услуг, куда я только что устроился гравировщиком, неожиданно перестали быть людьми, я отправился в обморок. Успев только заметить, как директор превратился в огромную жирную крысу чёрно-белого окраса, секретарша стала питоном, а разнорабочий Денис, который выполнял в бюро функции грузчика и в то же время являлся изготовителем потрясающей красоты венков, он стал... Я даже потом не смог понять кем обернулся он. Это было крупное существо, по моим ощущениям не имеющее твёрдого состояния, раз мне никак не удавалось его разглядеть. Чаще всего он присутствовал где-то в углу, представляя собой клуб тёмного дыма, силуэтом похожий на человеческую фигуру. Лица Дениса мне ни разу так и не довелось рассмотреть.
Привыкнуть видеть их такими, научиться воспринимать превращения как обыденное явление и не задавать вопросы получилось неожиданно быстро. Возможно, так мой мозг защищал себя от сумасшествия. Позже я почти также спокойно мог воспринимать и более жуткие вещи, которые здесь время от времени происходили. А «не здесь» для меня и не существовало. Каждый вечер я уходил домой, прощался с коллегами, брался за ручку двери, выходил и.. и всё. Дальше было сразу утро, я открывал дверь и входил в наш офис, где угол под окном занимало логово директора, состоящее из стола и кресла, в другом углу помещалась моё рабочее место, которая, если заказов было много, напоминало скопище древних руин, только вместо камней разрушенной кладки громоздились гранитные и мраморные памятники. Инструменты лежали на полу, работать мне приходилось там же, сидя на коленях. Секретарша появлялась из боковой двери, которая вела куда-то, куда я не знал. Она приносила всем кофе, иногда почту, ещё реже приходила ублажить директора. Денис обычно маячил у дальней стены, то шуршал бумагой, скручивая цветы, то стоял молча и неподвижно, я часто ощущал его взгляд на своей спине.
Я прослушал о чём начал говорить директор, пока вспоминал своё первое появление на рабочем месте. Попытался сосредоточиться, но не успел, потому что дверь офиса открылась, и в помещение, шумно дыша, ввалилась массивная, как диван, посетительница. Обалдев от открывшегося её взору зрелища, она качнулась назад, а закончила это движение падением вместе с Будимиром Гавриловичем, который, несмотря на массивность туши, прыгнул со стола легко и почти изящно. И с хрустом вцепился в посетительницу. Этот момент я больше всего не любил. Морщась, наблюдал, как длинные оранжевые клыки рвут дряблую женскую шею, как по полу скачут крупные зелёные бусины, высвобожденные из плена нитки... Потом отвернулся, и последние звуки агонии мог только слышать. Зачем-то поднял с пола и сжал в ладони подкатившуюся совсем близко бусину. Нефритовая, мутновато-болотного цвета, ещё хранящая тепло кожи своей хозяйки. Где-то в груди сжался маленький угловатый ком, мешающий дышать и думать. Ком колющими толчками бился изнутри рёбер. Привычная, но каждый раз мучительно болезненная пытка, когда вопрос: "Что же делать?" так и затихал внутри меня, не находя ответа. Я даже не мог сказать, что боюсь. Это было убийственное бессилие, выматывающее больше, чем любая работа. Я знал, что не смогу ничего изменить. Даже решись я стать героем и попытайся спасти хоть кого-то из клиентов, которых нашему директору по какой-то причине вдруг приходило в голову убить. Проще было смириться, дождаться, пока боль утихнет. И больше не думать об этом, благо навыки в этой области уже были почти совершенны.
Денис медленно волок в боковую дверь тело, которое цеплялось ногами за углы мебели, как если бы было ещё немного живым, а Гаврилыч занял место за столом. Блестящая крысиная шуба обтягивала уже почти человечье тело, лицо было человеческим и довольным. Смотрел он прямо на меня, испытующе и пронзительно. Гравировочная машинка в моей руке слегка дрогнула, и я поспешно выключил её. Но директор был в хорошем расположении духа, и его просто потянуло на беседу:
- Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов, так? Сколько не пытался удержаться от соблазна сокращать срок их жизнедеятельности, всё равно иногда так и тянет... завтра у нас будет новый заказ. Как с предыдущим? Когда закончишь?
- Скоро. До вечера постараюсь, - я окинул взглядом фронт работ, где было выполнена всего лишь десятая часть, и понял, что придётся постараться. И не тратить время на беседы с начальством, тем более на такую тему, где я не знал, что ответить. Не сообщать же директору, что не являюсь сторонником его методик расширения клиентской базы. Этот факт, как мне казалось, он и сам знал, но обычно относился к чужому мнению абсолютно равнодушно, не пытаясь им даже поинтересоваться. Моя мысль о том, что «знал» тут же обрела подтверждение, Будимир хмыкнул и спросил:
- А бусинку зачем взял? На память о невинно убиенной?
Моя ладонь стала влажной. Я даже ощущал ускорившиеся толчки пульса в сжатых пальцах, они мешали мне придумать хоть какой-то подходящий ответ. Неудачно сегодня день начался. Гаврилыч ответил сам, вдоволь налюбовавшись моей растерянностью:
- Лучше заказом займись. Вещи покойников коллекционировать совсем ни к чему.
Это был выход. Я положил бусинку на пол около себя и уткнулся глазами в текст надписи. Потом включил шлифовальную машинку и продолжил работу, не рискуя отрывать взгляд от гранитной плиты. По шорохам в помещении понял, что коллеги занялись уборкой, швабра влажно шлёпалась об пол, глухо ударялась о ножки мебели, выкатывающиеся бусинки издавали весёлые гудящие звуки. Воздух очищался от тошнотворного запаха свежей крови.
…Мне оставалось только нарисовать портрет. Заказчик, я его ясно помнил, мелкий неряшливый дедок, долго тискал и мял в руке маленькую фотографию с полурасплывчатым суровым лицом какой-то вечно старой женщины. Хныкал и рассказывал что-то о любви и конченности своей жизни. Разглядывая снимок, я мысленно уже перенёс его на надгробие, но тут… Странные события сегодняшнего дня снова толкнули меня на нелогичное действие. Мысленно усмехаясь, я начал прорисовывать деду совсем другую любимую. Не всякий журнал из разряда «Досуг холостяка» мог бы похвалиться столь откровенной картинкой, которая складывалась из плавных линий всё более подробно и интимно. Процесс был увлекательным, я даже забыл о возможных последствиях своей ужасной шутки. Потребность выразить протест была огромной.
Я даже не сразу почувствовал за своей спиной присутствие Дениса. Он, стоя почти вплотную ко мне, разглядывал то, что я нарисовал, и, по довольному урчащему смешку, целиком одобрял креативный подход в оформлении надгробия. Я вздрогнул и очнулся. Выключил машинку, потрясённо рассматривая плоды своих трудов. Стоило бы уже начать прикидывать, куда бы спрятать всю эту порнографию и как успеть сделать то, что должен был, но времени хватило только лишь на осознание необходимости этого действия. Помешал приход заказчика.
Гаврилыч сухо поздоровался с дедком, указал на меня и углубился в чтение бумаг. Заказчик засеменил ко мне, замершему перед надгробием всё в той же йоговской позе, в какой я обычно работал. Клиент обдал меня волной запаха грязного тела, когда склонился, созерцая могильную плиту. Я не смотрел на клиента, потому его реакция сначала испугала меня. Дед неожиданно рухнул на колени, вцепляясь в памятник не только руками, но и ногами, больно толкая меня каблуками своих ботинок. Резко вскочив, я отступил назад, наткнувшись спиной на мягкую стену Дениса, и с ужасом наблюдал отвратительную картину заказчикового восхищения, который, сопя, елозил по плите, одурев настолько, что не замечал посторонних.
Всё веселье оборвал Будимир. Неожиданно мягко, почти бережно, он оторвал деда от надгробия, как котёнка от дерева, так же аккуратно придерживая его за шиворот, доволок до выхода и тычком отправил за дверь. Всё это произошло почти бесшумно, сопровождаясь лишь стонущим мычанием клиента. После хлопка закрываемой двери стало тихо совсем. Я ожидал разгромного внушения от директора, но оно не последовало, Гаврилыч просто вернулся за стол, оставив меня наедине с раскаянием в содеянном. Надгробие, липкое и загаженное, куда-то уволок Денис, я взял новый кусок гранита и приступил к работе. Серьёзно и с максимально быстро.
Когда руки перестали дрожать, и наступило некоторое успокоение, я попытался обдумать случившееся. Я не мог всерьёз считать себя художником такого уровня мастерства, который способен ввести человека в заблуждение своим творчеством, да так, чтобы клиент не понял, что перед ним рисунок, а не живая женщина. Понять порыв старика – тоже.
- А ты про любовь подумай, - вдруг сказал Гаврилыч, ответив на мои мысли, - Не знаешь, что это?
Я поднял голову, потрясённо разглядывая огромную крысу, сидящую в кресле и передней лапкой поглаживающей голову питона, лежащую перед ним на столе. Остальное тело змеи обвивало кресло, глаза питона были подёрнуты плёнкой, что означало высшую степень наслаждения. Понять, что выражает лицо Будимира, когда он становился крысой было невозможно. Он просто смотрел на меня круглыми и цепкими шариками глаз.
- Знаю, - ответил я, надеясь на этом и закончить разговор, по опыту зная, что это самое лучшее. За всё моё время пребывания в бюро я всего лишь несколько раз вступал в беседы с коллегами, и все они кончались по-разному неудачно. В лучшем случае надо мной просто смеялись, а я ловил себя на том, что не нахожу что возразить.
- Знаешь. Откуда? Наслушался покойников? – Гаврилыч всё так же механически гладил питона.
- Сам знаю, - тихо пробормотал я, - Помню.
- Откуда помнишь? – мне показалось или и правда в голосе Будимира мелькнула усталость.
- Из жизни, - я говорил всё тише, в глубине души надеясь, что это сойдёт за окончание беседы.
- А жизнь, это где? Там? – крыса махнула лапой в сторону двери, прервав поглаживания питона, который тут же открыл глаз. Пустой и бессмысленный, он, казалось, тоже смотрел на меня.
- Там же ничего нет, ты разве до сих пор не замечал этого? – спросил Гаврилыч. С горечью, грустно, с издёвкой – я не мог разгадать его взгляд и интонацию. Да и сами слова так отчётливо прояснившие для меня тот факт, что я ничего не помнил из происходящего там, за дверьми бюро, меня озадачили куда больше. Мир не мог не быть, оттуда приходили люди, приносили вещи. Там где-то должен был жить я… Или… Я молчал, пытаясь понять хоть что-то. Встал, пытаясь подойти к окну, но не успел.
- Мир мёртв. Потому ты его не видишь. И никого в нём нет, все давно умерли, - теперь, я не ошибался, в голосе директора ясно слышалась напряжённая боль. Накопленная за годы и долго скрываемая.
- А мы всего лишь те, кто его хоронит, - закончил он, вернувшись к ласкам питона.
Открывшаяся моему воображению страшная картина не давала мне работать, потому я просто стоял, тупо глядя перед собой. Питон, не открывая глаз, добавил приятным женским голосом:
- Ванга, помните, говорила: «Утром проснётесь. А все вы мёртвые будете на земле лежать». Утро давно наступило, а никто и не заметил.
Мой взгляд коснулся чего-то круглого и маленького. Зелёной бусины. Гаврилыч опять ответил на вопрос, который я не задал:
- Пришла заказать новое надгробие мужу. Совесть её мучила, что отравила его. Не терпелось скорее начать с любовником жить. Муж всё болел, а помирать не торопился. А теперь сама постарела, стала о загробной жизни думать, грехи замаливать. Вот и к нам пришла, думала, дорогой заказ сделать.
- Откуда вы…
- …знаете? – Будимир даже голос мой изобразил довольно точно. Жалкий и оторопелый, - Завтра родственники её придут. Они-то особо башлять не будут, им и так того, что от покойницы осталось не хватает. Так что заказ будет простенький, пара венков и деревяшка. А дедов заказ теперь можешь бросать, он не придёт.
- По…
- Помер. Теперь совсем. Секс в таком возрасте – слишком большое потрясение… - улыбка на крысиной морде напоминала оскал. Я молчал, долго, не решаясь задать важный вопрос, на который боялся получить ответ, самого ответа, которому мне пришлось бы поверить…Хотя, в глубине души надеялся, что Гаврилыч, раз уж сегодня так попёрла такая тенденция, ответит сам. Но он молчал, выжидательно или утратив интерес к беседе. Мне надо было решаться.
- В живых совсем никого не осталось? – спросил я. Стараясь, чтобы в моём голосе не прозвучало то, что я чувствовал. Страх, готовность к худшему, даже готовность безоговорочно поверить в это худшее и смириться с ним. И лихорадочная надежда, что её мне дадут, эту надежду.
Глаза человека в какой-то миг появившиеся на крысиной морде – это было бы кошмарное зрелище, если бы не их выражение. Мне не нужно было зеркало, чтобы понять, что в них отражалась то же, что и в моих, такая же тлеющая надежда.
…Звук за моей спиной не сразу проник в моё сознание. Похожий на негромкий скрежет пилы, рассекающей фанерный лист – это был смех. Усиливающийся, самозабвенно радостный, издевательский… Что-то взорвалось у меня внутри головы, достаточно мощное, чтобы в пламени вихрем взметнулись обожженные мысли и чувства, прокатились горячей шипящей волной по всему телу, сдавливая все внутренности, с такой болью, что я никак не находил в себе силы, чтобы оглянуться. И подтвердить то, что успел понять…
- Он опять повёлся, - задыхаясь от смеха довольно бормотал Денис, - Ну надо же, - он уже почти стонал от смеха. Захохотали и крыса с питоном, смех заполнял всё пространство офиса и, казалось, его растущая концентрация в воздухе действовала на меня как смертельный газ. Жар сменился головокружением и слабостью, было даже удивительно, как я ещё мог держаться но ногах. Которых почти не чувствовал.
- Хы-ы-ы… - тянул Гаврилыч, - Я ж говорил… Что он поверит…
Стоять и ждать конца веселья мне пришлось долго. Или недолго, но это время, пока я стоял, пошатываясь, оглушённый, казалось замерло, так же, как и я. Наконец успокоившись и перестав пробулькивать всё новыми смешками, Будимир спросил меня:
- Неужели ты во всё это поверил?! Похоронщики, мертвецы? Пустой мир? – он вновь захихикал, но уже тише, сил смеяться у него уже почти не осталось. Я молчал, опустив голову и сосредоточившись на своих руках. Мысленно я пытался заставить их остановить дрожь, хотя и понимал. Что точно такая же бьёт всего меня. Но сама эта попытка уже помогала мне вернуть хотя бы крохи самоконтроля. Гаврилыч заговорил уже совсем серьёзно, с долей усталого самодовольства:
- Когда я начинал это дело, открыл похоронное бюро, то прекрасно представлял, что меня ждёт. И не только меня, тех, кто будет со мной работать. Скучная малоприятная деятельность заставила бы кого угодно сбежать уже через месяц. Но я нашёл выход, такой, что работа здесь стала единственным увлекательным занятием в жизни. То кофе, который мы пьём, грубо говоря, не кофе совсем. Так, немного зёрен для запаха, сама смесь составлена по специальному рецепту, а ингредиенты я закупаю у знакомых афганцев…
Воспользовавшись наступившей в рассказе паузой, я медленно опустился на пол, ноги перестали держать.
- На всех смесь действует по-разному. Я, к примеру, не вижу галлюцинаций. Хотя, знаю, по твоим перепуганным глазам, что у тебя они достаточно реалистичны. …Могу только догадываться, какими ты нас видишь. К тому же, просыпается работоспособность, подавляется аппетит. Это кроме того, что жизнь перестаёт быть скучной и монотонной штукой, ведь перестаёшь даже ощущать течение времени. И я, когда хочу, могу говорить, когда наступает вечер и можно идти домой.
Я оглянулся на дверь, за спиной вновь заскрипел смех Дениса, а Гаврилыч кивнул:
- Там кладовка. И туда ты уходишь каждый раз, когда прощаешься.
- «До свидания», - давясь смехом, цитировал меня Денис, - а потом опять дверь открыл и – «Здравствуйте»..Х…х…х…х…
- А там? – даже взгляд, который я переводил на вторую дверь, был неимоверно тяжёлым, я еле мог им управлять.
- Приёмная офиса, - Гаврилыч несколько встревожено следил за моим состоянием. Полукрысья морда хмурилась и нервно подрагивала:
- Ты хороший художник. Отличный. Потрясающий. Под действием препаратов и вовсе гениален. И не только препаратов. Твоя нервная система, балансируя на грани безумия позволяет тебе творить просто чудеса. Заказчики записаны уже на месяцы вперёд.
Я перебил его:
- Сколько времени я уже здесь, - конец фразы дался крайне тяжело, голос тоже отказывался мне повиноваться.
- Год. И мне стоило немалых усилий удерживать тебя в том состоянии, которое было бы оптимальным для тебя. Я изучил тебя настолько, что смог «читать» твои мысли, - мне казалось, или Будимир и правда гордился собой. Пока он не добавил слегка виновато:
- Хотя, далеко уже как-то зашли… Ты истощён. И пора прекращать.
А я вдруг заметил, что моя рука сама шарит по полу, управляемая мыслью, которую моё оглушённое сознание даже не заметило. Пальцы нашли что-то маленькое и круглое.

В тему почти, из моего старого. Если у кого хватит терпения дочитать)

"Ответ на вашу запись". Такого сюрприза от почтового ящика Костик не ожидал. Точнее, ожидал, ведь что-то толкало его почти ежедневно писать всякую ерунду в свой блог. Но также он уже успел и потерять всякую надежду, за целый месяц творческих мучений его литературные труды не смогли привлечь внимание даже спамера, торгующего вразнос путёвками и проститутками.
И вот, написанная вчера вечером лирическая заметка о всеобщей скучности жизни, оказалась той самой сетью, в которой трепыхался неизведанный улов. "Пусть это будет прекрасная русалка" - загадал Костик, мысленно посмеиваясь над охватившим самого себя волнением, и нажал на ссылку. И был почти готов увидеть на открывающейся страничке заманчивое предложение обзавестись мочеприёмником, подобное тем, какие пачками успевали приходить в виде почтового спама.
Но, сюрприз оказался полноценным, это был самый настоящий комментарий, пусть и собеседником выступил некто, пожелавший остаться неизвестным. Аноним дотошно изучил текст, состоящий из перечисления подробностей очередного Костиного дня, в котором описание быта переслаивалось, как немецкие порноактёры, размышлениями на тему, почему жизнь день ото дня становится всё скучнее, к чему всё это ведёт и как смириться с этой тоскливой монотонностью будней. Заметка описывала Костин вчерашний день, проведённый совершенно безрадостно. В частности, про то, как стоя утром в пробке, которая перечеркнула надежду хоть сегодня попасть вовремя на работу, Костик огляделся по сторонам и с удивлением обнаружил, что водители в автомобилях, среди которых была зажата его девятка, кажутся ему если ещё не родными, то по меньшей мере хорошо знакомыми. Как если бы они очень часто собирались в этом месте и вот так же стояли, терпеливо дожидаясь возможности давить педаль газа. И, очередная мысль ещё больше удивила Костика, вполне вероятно, что это было правдой. Все они и были одними и теми же людьми, едущими в одно и то же время, одним и тем же маршрутом. Засевшая в голове догадка о повторяемости жизни к вечеру обросла новыми подтверждениями, что и послужило темой к написанию заметки. Костик не пытался потрясти мир своим открытием, он даже небезосновательно подозревал, что вряд ли какая живая душа заглянет читать его плоды его размышлений, но и не хотелось, чтобы этот глубокомысленный вывод просто канул в небытие, как множество прочих давно забытых соображений и идей.
Потому и потратил полтора часа от вечера, чтобы всё подробно изложить. Уже засыпая, прикинул, что написанное получилось как-то очень похожим на нытьё. Вот и комментарий, первый за всё существования блога, тут же подтвердил это запоздалое опасение:
"А разве не к этому ты и стремился? Замени термины: "однообразие" на "стабильность", "монотонность" на "спокойствие", а "скуку" на "безмятежность". Стало похоже на твою мечту о жизненном укладе? "
Костя прочитал написанное ещё раз, теперь уже пытаясь представить, что скрывается за этими словами. Подбадривает его незнакомец или посмеивается над автором, который сам не знает, чего хочет. Палец уже замер над кнопкой "ответить", как в поле зрения попали циферки в углу, олицетворяющие собой время. Они лаконично намекали, что Костик должен покинуть квартиру со скоростью пожарного или шансы успеть на работу без опоздания обнулятся. Написание ответа загадочному комментатору пришлось отложить на вечер.
За день Костик успел придумать не менее десятка вариантов ответа. От остроумных, до поражающих неведомого собеседника глубиной мысли. Поразить было наиболее желательным, так как Костик уловил некоторое превосходство в словах анонимного собеседника. Как если бы тот считал, что понимает сущность автора заметки намного лучше его самого. Это раздражало, как раз именно по той причине, что, доля истины в тех строчках была. Даже не доля, а большой её кусок.
Поставив на плиту сковородку, Костик насыпал в неё варёных макарон и включил компьютер. Пока ужин будет греться, можно успеть написать ответ анониму. И понаблюдать, будет ли тот и дальше продолжать диалог.
"Тогда, получается, мне последнюю мечту осталось осуществить. И стать космонавтом, чтобы с уже полной уверенностью сказать, что да, сбылось абсолютно всё." Костик перечитал слова в набранном тексте, не обнаружил в нём ошибок и нажал "отправить". Именно на этом варианте он и решил остановиться, как на смешном и одновременно намекающем собеседнику, что Костику самому видней, как и о чём он мечтает.
Макароны тем временем воспользовались возможностью намертво прилипнуть к сковородке, так как их будущий поедатель забыл про масло, теперь ехидно шипели и потрескивали, обсуждая его оплошность. Костик выключил газ и приступил к спасению ужина. Отскрёбывая вилкой со дна лохмотья жареного теста, он время от времени прерывал это шумное занятие, чтобы проверить, пришёл ли ответ. Потом бесполезное ожидание надоело, и Костик выключил компьютер. Даже писать в блог не стал, все мысли упорно крутились вокруг странной переписки с анонимом. Зато можно было пораньше лечь спать, что сделало бы утренний подъём на работу куда менее мучительным.
Сон, наполненный удивительными событиями и приключениями, разлетелся на незримые ошмётки от громкого звонка будильника и тут же выветрился из памяти, оставив лишь смутное ощущение "чего-то". Как если бы довелось пережить что-то необыкновенное. Нащупав ногами шлёпки, Костик побрёл ставить чайник. Потом включил компьютер, который загружался в этот раз раздражающе медленно. Или это только так казалось. Костик успел сходить на кухню за кофе и приступил к просмотру почты. Оно там было, новое уведомление о полученном комментарии. И сам комментарий, от анонима.
"Все мечты сбываются. Даже такая. Но нужно быть точно уверенным, что тебе хочется перегрузок, работы в условиях невесомости и огромной ответственности. А не славы, почестей и денег. И не необычных ощущений, риска и приключений. Не все варианты подразумевают обязательное становление космонавтом."
Костик забыл о кофе, который остывал в чашке. Его шутку про космонавта незнакомец не просто воспринял всерьёз, как вполне нормальный план на жизнь, но и проанализировал и, явно же насмешливо, предположил, что Костик по-прежнему не разбирается в собственных желаниях. Приободрив себя парой нецензурных выражений, Костик быстро напечатал ответ: "Мне бы скафандр только поносить и звёзды вблизи увидеть. Буду ждать исполнения, раз есть гарантия на сбычу мечт." Закрыв страничку, Костик нажал на кнопку "выключить компьютер" и дотянулся до чашки с уже холодным кофе. Напиток сохранил свои стимулирующие свойства, но полностью изменил вкус, такое бодряще-противное нечто. Ощущение почти такое же, как и от этой переписки с ночным комментатором. Допив кофе, он начал неспеша собираться на работу.
В течении дня Костик несколько раз возвращался мыслями к той короткой беседе и всё больше убеждался в правоте собеседника. Странно, что раньше он сам не задумывался, чего на самом деле желает. Ведь мог же сообразить ещё тогда, в детстве, когда исполнилась его самая большая на тот момент мечта - иметь свой собственный велосипед. Который он в течении года выпрашивал у родителей, на который пытался копить, прикарманивая сдачу, остающуюся после походов в магазины и который в конце-концов получил на тринадцатилетие. Уже через неделю велосипед был отправлен ржаветь на балкон и ещё в течении долгого времени служил темой разговоров "просил, а сам не катаешься". Костик так и не успел освоить езду, после очередного падения, которое сопровождалось содранной кожей на ноге, он бросил эти попытки. И совершенно не задумался, что не боль в ноге заставила его бросить попытки укротить двухколёсного мустанга. В самый первый свой выход во двор в сопровождении новенького велика, когда все приятели встретили его восхищёнными взглядами, уже и был исполнением мечты. Костик превратился из просто мальчика в крутого мальчика и смог убедить в этом друзей.
Потом для этой цели служили телефоны, которые стоили почти половину зарплаты и половину функций которых Костик и не пытался освоить, из-за ненадобности. "И всё это лишь для того, чтобы хоть раз услышать "Ого, у тебя айфон?", - это было неожиданное открытие, пусть и запоздавшее на много лет. Что так дорого приходилось покупать секунды фальшивого восхищения окружающих. Дальше мысли Костика переключились на семейную жизнь, окончательно прекратившуюся лишь полгода назад и принесшую разочарование. Казалось бы, он ведь мечтал об этой девушке, был уверен, что любит и испытывал готовность прожить с ней в горе и радости до самого дня одновременного умирания. И так и не смог понять, куда всё это исчезло уже после первого же месяца брака. Леночка всё так же отвечала его требованиям к идеальной жене, ей не пришлось превращаться в неопрятную мегеру, что могло бы объяснить потерю Костиного интереса к совместной жизни. Выходило так, что ему просто всё надоело. Костик и сейчас не мог объяснить, как и почему это произошло. Возможно, что он просто сам не знал, чего на самом деле хотел, когда добивался согласия Леночки. Возможно... Интересно, чтобы смог ответить на этот вопрос анонимный комментатор. Костик понял, что ему очень интересна, хотя и немного неприятна, эта беседа о желаниях. И что он с нетерпением ждёт момента, когда можно будет вернуться домой, включить компьютер и проверить, что нового ему написали.
Ответа не было. Костик скучающе просмотрел все старые комментарии и заметил одну странность, оба ответа пришли примерно в одно и то же время, глубокой ночью. Вполне возможно, что аноним обитал в той стране, где Костиковая ночь приходилась на его день. Заинтересовавшись этим вопросом, он решил проверить айпи-адрес комментатора. И даже вздрогнул, увидев цифры. Это был его собственный адрес. Мысль "Я писал сам себе!" вползала в сознание постепенно, расталкивая прочие соображения, что это ошибка, совпадение или мистика. Поверить в то, что он сам поднимался ночью с кровати, включал компьютер и писал сам себе ответы было непросто. Но, проверка "истории" уже не оставила место сомнениям. Только потрясение, вызванное этим открытием охватывало всё глубже.
Костик заставил себя оторваться от просмотра страницы, встал и сделал круг по комнате. Конечно то, что он таким образом узнал и собственном сомнамбулизме - не самое приятное открытие. Не дошло бы того, что какое-нибудь из следующих пробуждений выпало бы на крышу дома, куда по поверьям ходят гулять все уважающие себя лунатики.
Но - ведь он ответил на несколько важных вопросов, сам. Значит, уже знал ответы! Но, знал как-то так глубоко внутри себя, что во время бодрствования даже не подозревал об их наличии. И... ведь можно было ещё что-то спросить. Что-то важное, основное… что?
Он сел за стол, открыл поле комментариев и напечатал: " Для чего я живу?" Пальцы ощутимо дрожали, поэтому вместо одного вопросительного знака появились два и пришлось удалить лишний. Убедившись, что коммент отправлен, Костик выключил компьютер и замер в неподвижности, глядя сквозь потемневший экран. Ему было не по себе. Про ужин Костик даже не вспомнил, просто пытаясь сосредоточиться на том, что надо встать из-за стола и лечь спать. Чтобы дать появиться ответу, который, может так произойти, будет самым страшным, что он узнает. Даже то, что от самого себя не казалось хоть сколько забавным. Скорее, этот факт и был как раз самым страшным. И главным.
Костик медленно встал и пошёл спать.