Falkonevi

Выборы - такая же обязанность. И если в них сильно участвовать не нужно будет призывать президента, чтобы он поручил министру, чтобы тот поручил губернатору, чтобы тот поручил заму, чтобы тот поручил директору, чтобы ТСу учителя в чат приглашение на выборы не слали.

Меня очень давно не называли хорошеньким мальчиком. Растеряв все силы быть хоть чуточку взрослым рядом с этой строгой бабушкой-императрицей, я просто кивнул.  

В бодрых и очень крепких руках Антонины Михайловны я чувствовал себя завёрнутым в шубу, цигейковую шапку и варежки на резинке. Меня усадили в санки и везли на праздник, где будут давать конфеты, мандарины и 76 миллионов.  

Праздничная круговерть по нотариусам, каким-то государственным организациям и всему подобному заняла весь оставшийся день. Антонина Михайловна порхала от точки к точке, как Дюймовочка, которой принц подарил крылья и заказал суши.  

Всех она знала, и везде её встречала очередная «милочка» или красивый мальчик, бросавшиеся помогать и исполнять веления своей королевы.  

Только в финале меня усадили перед нотариусом, которая вслух читала составленную доверенность и пару раз напомнила, что необходимо быть особенно внимательным. Я старался.  

Распрощались мы на улице. Солнце двинулось в сторону горизонта. Было тепло, тихо.  

Такое нежное московское лето, воспеваемое сотнями поэтов и режиссёров, но так до конца никем и не воспетое. Нет шансов передать этот спокойный момент проглядывающего сквозь зелень летнего солнца и динамичный бой барабанов прогресса, подгоняющий каждого в Москве быть первым.  

Это сочленение несовместимого и есть тёплый, летний московский вечер. Когда вокруг тебя чисто, вкусно и безопасно.  

Ужинать я решил в квартире, прихватив с собой шаурму, пару шоколадок, чай, лапшу на утро. Бюрократическая чехарда, даже срежиссированная риэлтором, вытащила из меня и силы, и душу. Хотелось лежать. И хотелось спокойно посмотреть закат из окна высотки на Котельнической набережной. Высотки из неизвестного прошлого, в которой я когда-то жил и никогда больше не буду.  

Вспомнил, что забыл позвонить жене. Разговор получился скомканным. Я не мог передать настроение летнего вечера, она считала, что меня захватила эйфория. Она всегда была разумнее и расчётливее меня. Умная женщина — половина успеха мужчины.  

Тем не менее она радовалась, и это чувствовалось. Возможно, даже сидела и выбирала купальник в интернет-магазине. Мы очень хотели на море. И может, даже завести ещё одного ребёнка. Мы же потянем.  

Я сидел в кабинете за большим имперским столом, откровенно капал майонезом на нежнейшую кожу, пил чай и смотрел на закат. Тёплое солнце рисовало мне ещё как минимум сотню закатов в разных частях света. И Тринидад и Тобаго, и Никарагуа, и Антверпен, и ещё много разных мест.  

Хорошо быть богатым. Я, конечно, ещё не был богатым. Но потенциально был. Как ребёнок перед поездкой в парк развлечений. Уже знаешь всё, что там будет, какие карусели. Ты же на них катался уже раз тридцать. Кто их менять будет? А всё равно. И «Солнышко», и чтоб на оленях первым ехать, и паровозом тоже. А потом мороженое и чебуреки.  

Я побоялся спать на местных подушках и решил просто бросить тело на раскладушку, сунув под голову рюкзак. Ночь пережду.  

Чтобы не помять всю кипу бумаг, я вынул папки из рюкзака и положил на стол. Бросил вещи и пошёл умыться в ванную. По пути заглянул в туалет с окном. Длинное помещение с крашеными стенами, а в конце — окно и унитаз. Лучшее место для размышлений.  

Обойдя ещё раз все комнаты, я понял, что что-то далёкое постоянно ускользает. Словно вещи немного не там, где мне кажется, они должны стоять. Кроме палки для света в коридоре. Она на месте.  

Палку я бережно перенёс в комнату и решил взять с собой. Показать сыну своё первое инженерное решение.  

Полистал папки с бумагами. Плана квартиры у нас всё ещё не было, только выданное свидетельство с адресом и общим описанием.  

132 метра квадратных площадь. Огромная квартира. Кому-то повезёт тут жить.  

Я рухнул на раскладушку и закрыл глаза. Спать хотелось неимоверно. Ощущение возвращения домой, появившееся утром, было выхолощено дневной чехардой. Организм вспомнил, что дом — это где спать удобно, поэтому жаловался и немножко ворчал.  

Мгновенно я провалился в сон.  

В темноте я открыл глаза. Всё тело затекло. Шея скрипела так, словно её набили мукой и асбестом одновременно. Было душно.  

Я что-то упустил, что-то важное. Это было на обрывке сна, на исчезающей, растворившейся в затекших мышцах, сонной дымке. Я упустил важное.  

Включил фонарик в телефоне, чтобы найти выключатель. Он был не рядом с дверью.  

Одномоментно со щелчком старого рижского выключателя в голове вспыхнула мысль. И я стал судорожно перебирать бумаги. Нашёл советское свидетельство, бережно вставленное в файлик. Что-то меня в нём беспокоило.

Сильно беспокоило. Что-то важное было не так, как нужно. Стало жарко, воздух в нагретой угасающим солнцем комнате прогрелся до уровня Крыма. Старый деревянный стол остывал, выдавая тепло не хуже печи. Открытое окно принесло в комнату шум огромного города, живущего по своим правилам, своим целям, перемалывающего и переваривающего тысячи людей каждый день. Автомобили, звонки, телефоны, видео, музыка, свет - все это создавало нескончаемый водоворот ощущений, на секунду валом ворвавшихся в комнату и задавивших все мои органы чувств. Словно город что-то знал и не хотел делиться.

Я стоял у окна и даже не смотрел в него. Просто пытался найти хоть какой-то ветер в ночном мареве мегагорода. 132. Как один-два-три, только не так. «Раз, два, три - пусть вдящм буиш ты». Именно «вдящм», детским голосом, не способным правильно выговорить гласные. Детским, но низким и спутанным голосом. На секунду этот звуковой образ пронесся в голове.

Что не так с цифрами?

Где-то заверещала «люстра» полицейской машины.

Четыре. Один, два, три, четыре - столько дырок было в сыре.

Почему-то тряслись руки, в горле пересохло. Холод между ребер давил изнутри. Как при прыжке вниз. Уух.

Четырех! Наконец спутанное и измученное жарой и усталостью сознание, словно учитель красной ручкой и двойной чертой с восклицательным знаком на полях, выделило главное.

Я схватил свидетельство и еще раз, медленно и вслух перечитал. Четырех комнатная квартира 132 квадратных метра общей площадью.

Где, черт возьми, выругался я как Боярский, четвертая комната? Украдена четырьмя маленькими черными чертенками? В стрессовой ситуации я мог глупо шутить, спасая собственную психику. Этот навык долго раздражал жену, но потом она смирилась.

Могли советские женщины регистраторы ошибиться? Могли. И теперь от глупой опечатки у меня трясутся руки.

Сходить к соседям сверху и спросить, сколько у них комнат? Так ночь.

Я сидел на столе с документом в руках. Мне нужен был ответ. Он превратился в задачку. Ее следовало решить. Тогда я смогу понять, почему тут все и знакомо и нет. Почему что-то мое, а что-то нет. И в конце концов, почему тут моя палка.

Как раз ее я и взял как оружие, против притаившихся под кроватями или за шкафами монстров.

Обошел все комнаты. Кухня. Спальня, гостиная, кабинет. Потом в обратном порядке. На кухне поставил чайник. Пить хотелось ужасно, а додуматься оставить себе воды я не смог. Пить из под крана опасался.

Вспомнил про телефон. Пока закипал чайник проверил рулеткой периметр всех комнат.

Налил чаю в чашку с красным гороховым рисунком. Стал складывать. Проверил два раза.

Тридцать метров не хватало до 132. Может быть и с площадью ошиблись? Вообще дали бумажку не на ту квартиру и все. Хотя время советское. В этом доме просто так квартиры не давали. Одно время ордера сам Сталин подписывал. Не могли так накосячить.

Обошел еще раз все комнаты. Внимательно приглядывался к стенам, шкафам, обоям. Может где-то скрытая комната с сокровищами? Там будет пиратский клад. Ну или хотя бы что-то тайное. Каким героем я вернусь домой. Раскрыл тайну.

Чай кончился. Вскипятил еще. На будущее. Стал опытнее, прозорливее. Самым простым решением было бы дождаться утра и подняться к соседям сверху или наоборот снизу. Как ни крути квартиры типовые. Или нет? Кто его знает, тут все вручную делали по приказу ЦК, может и все квартиры разные.

Хотел начертить план квартиры, но ни карандаша ни листа чистого не было. Портить книги и журналы душа не позволяла. Да и нечем. Рисовал в телефоне. Получилось убого, но лучше чем ничего. По часовой стрелке

Кухня, гостиная, ванная, туалет, спальня, кабинет. Прихожая переходит в просторный коридор. Из кухни выход на черную лестницу. Получается кухня уже с другой стороны дома. А кабинет выходит на запад.

В кабинете интересно. Всегда было интересно. Пахло табаком, спиртом и хлоркой. Опасно было трогать инструменты. Острые. Старые. Еще с войны.

Кухня, гостиная, спальня, кабинет. Чего тут нет? Чего не хватает? Палка в руке стала важной из-за вспотевших ладоней.

Я здесь жил, но жил давно. Мебель на месте. Палка моя на месте. Тут все словно так же и не так. Словно нет чего-то рядом.

Выйдя в коридор, я поставил палку на место. Взял снова, выключил и включил свет. Пошел прямо по коридору. Справа кабинет. Туда можно подглянуть одним глазком. Хотя там дед, он на самом деле не злой. Просто занят. Если не занят, обязательно позовет и что-то покажет. Или расскажет. Но такое редко бывает. А чаще его вообще нет, в больнице.

Дальше ванна, туалет. Точно, была выведена раковина в кабинет. Сейчас ее не было.

Дальше я прикрыл глаза и шел касаясь стены рукой. Тут были приклеены модные фотообои с видом на водопад на каком-то красивом океанском острове. Потом гостиная. Странно, что она так далеко от кабинета.

Потом спальня. Снова кухня. Краткое кругосветное путешествие закончилось.

Дед спал в кабинете. Потому что на кровати было слишком мягко. Он был военный врач. Носил усы. Долго служил в Африке. Часто рассказывал как видел бизона в войну. На кухне был тайный лаз на черную лестницу. Не только дверь. Можно было под шкафом отодвинуть заглушку и спуститься в дворницкую квартиру. Там были друзья. Можно было посмотреть диафильмы или черно-белый телевизор.

Воспоминания мозг швырял одной яркой картинкой за другой. Сознание не успевало справляться, словно кто-то открыл на всю кран с холодной водой и от души плевал в лицо. Как стоять под водопадом.

Водопада не было.

Я подошел к фотообоям. Они мне не нравились. Они не списывались в нетронутую картину мира, в которой я оказался. Ни я, ни моя палка не принимали эту поделку неизвестного безликого фотохудожника.

Проткнув топорщащийся угол картины, я резко дернул его с желанием оторвать. Под картиной оказались обои. Не те. Не в тон и не в цвет. Потом газеты. Я рвал и рвал с диким остервенением, разбрасывая вокруг куски бумаги, которые не хотели отрываться полосами. Они держали стену как стойкие солдаты, готовые сражаться за своего императора до последнего. Пальцы саднили. Под ногти набилась бумага вперемешку с клейстером и типографской газетной краской. Скорее и выглядел я как безумный. Но рвал и рвал обои, пробивал себе дорогу слой за слоем.

Спустя какое-то время все было кончено. Я сидел в пыли, посреди кучи бумаги. Весь грязный. Передо мной была дверь. Такая же деревянная дверь, как и в другие комнаты. Старая. Чуть более темная чем остальные, ведь она была спрятана под обоями.

Я не хотел туда идти, хотя был там сто раз.

Продавшиеся воспоминания, образы, запахи. Миллион ускользающих мелочей кружились в голове. Дверь. Она открывается со скрипом. Но чтобы открыть ее тихо, нужно упереться пятками в пол и попробовать приподнять ее за ручку повыше, насколько хватает роста. За дверью просторная комната, разделенная ширмой пополам. За ширмой стоит кровать матери. Нужно пройти мимо. Ближе к окну две детские кроватки.

Я с усилием поднял себя с пола. Отряхнул штаны, почему-то вспомнив, что завтра мне в них же ехать домой. Могут и не пустить в самолет. А сменной одежды у меня нет. Дернул ручку двери. С трудом, узнаваемым скрипящим звуком, еще более усиленным временем и ночной тишиной, дверь открылась.

Все было на месте. Слева от окна стоял небольшой комод, украшенный вырезанными из дерева каштанами. На комоде были детские вещи, деревянный конь, матрешка из розовой пластмассы с огромными белыми глазами, россыпь коричневых солдатиков-индейцев. У одного было оплавленное ружье. Он упал на горячую плиту, но от этого не стал менее воинственным.

В центре была цветная фотография из-за времени и солнца пожелтевшая. На ней миловидная женщина держала на руках двух детей. Девочку и мальчика. У мальчика в руках была деревянная лошадь. Взгляд девочки был спутанным. Она смотрела мимо камеры. Широкий лоб и маленькие руки. Она держалась за розовое платье из шелка. Ее лицо было красным.

Я не мог понять, не мог вспомнить, но платьице я видел. Оно было знакомым.

Странная, знакомая и пугающая комната забрала у меня все силы. Я искал ответы на вопросы, которых у меня в голове не было. Если это моя тетка и, допустим, ее дочь, почему родители никогда о них не рассказывали? Почему не говорили про моего деда? Темы родственников по материнской линии мы никогда не касались. А я не интересовался, всегда был занят своими делами. Мастерил рогатки, самострелы, потом стал ковыряться в технике. И вопрос откуда я меня не мучил. Зачем, если вокруг столько нового и интересного. То, что я плохо помнил детство объясняли просто. Я был шаловливым ребенком и упал с дерева на старые кирпичи. Они оставили на мне несколько шрамов на теле и частичную потерю памяти. Повезло, что один из острых кусков чуть не пропил ребра. Тут шрам был самым большим. В остальных местах шрамы были некрупные. Меня зашили в больнице, дали полежать немного и вернули домой.

Я включил свет во всех комнатах. Ответ был где-то рядом в этой квартире, которая вытащила из моего подсознания воспоминания о прошлом, запрятанные туда тридцать лет назад.

Уверенность, что на кровати спала именно моя мать была абсолютной. А где был отец?

Я снова сел на тол в кабинете. Потом вернулся в скрытую комнату и взял фотографию. Тетка, я, моя, сестра. С девочкой однозначно было что-то не так. Она почти кричала, таким красным было ее лицо.

Она кричала каждую ночь.

Каждую ночь я просыпался от ее пронзительного крика, который резко обрывался и переходил в неразборчивое лопотание. Она говорила на своем языке, наполовину состоявшем из русского, а наполовину из придуманных ей самой слов. Их понимал только я, и поэтому днем, когда у нее были силы мы играли в прятки. Она всегда сама считала, кому первому водить. Плохо проговаривала слова. Но я все понимал. Мы чувствовали друг друга. Это моя сестра. Одна кровь. Одна ДНК. Мы могли бы быть близнецами.

Несмотря на большую квартиру в центре мы жили бедно. Пенсия деда была единственным источником дохода, но и она уходила на лекарства для сестры. Я вспомнил как радовался новым ботинкам, хотя у всех друзей были модные китайские игрушки. Я любил сестру, я знал, что для нее мы должны быть сильными.

Врач, к которому я рассказал о том, что не помню детство, сказал, что это могут быть последствия шока. И при наличие триггеров воспоминания вернуться. Не думал, что именно так. Больно.

Я сидел на столе и плакал. Вспоминая сестру, деда, мать, которая была мне матерью первые шесть лет жизни. И родители, которые вырастили меня и дали самое лучшее, что могли.

Мы с ребятами гуляли на набережной. Было тепло, хотя уже во всю шла осень. В новостях говорили о протестах и столкновениях в центре, но тут у нас было спокойно. Никто не боялся отпускать детей. Дом все еще был полон старой советской интеллигенцией и не дорос до нуворишей, расхищавших наследие страны. Мы играли в козла. Я думал, что надо будет набрать для сестры листьев.

Общая тревожность взрослых, тогда прикованных к телевизору, нам не передавалась. Дед порывался куда-то пойти со своим именным пистолетом. Он то шел, то не мог найти китель, то бросал пистолет и хватал сумку с инструментами.

Мы же просто гуляли стайкой пацанов и прятали шапки по карманам. Я радовался, когда была возможность сбежать на улицу. Сидеть с сестрой мне не очень нравилось.

На улице было спокойно, тихо. В растянувшуюся секунду смешалось столько событий, что в моей памяти они трансформировались в диафильм и набор звуков. Визг шин по асфальту. Приглушенные, но очень резкие хлопки очередью. Крик женщины разрывающий барабанные перепонки. Срывающийся визг мужчины с газетой в руке, лежащего на асфальте и пытающегося нащупать рукой упавшие очки. Острая боль в груди и животе. Небо. Такое красивое, чуть подернутое облаками и городской дымкой осеннее небо, еще наполненное солнцем. Боль в затылке и ощущение влажной синей рубашки у тела. Рубашки как у Кристофера Робина. Без помочей, но такой же синей, куда в случае опасности можно было бы поймать Тигру и Пятачка. Грусть, что не собрал листьев.

Навалившись в один момент ясные как кристалл соли в банке на уроке физики воспоминания отдались отрезвляющим холодом в ладонях и ступнях. В носках стало так мокро, словно наступил в лужу. Страх несся по венам, распространяя себя с бешеной скоростью. Быстрее чем воздух в легких, который вдруг вздумал закончится и никак не хотел возвращаться обратно.

Это был последний день, когда я видел сестру. Я знал это так же отчетливо, как помнил имена родителей, жены и собственного сына.

Схватив ключи, весь взмокший я вылетел из квартиры даже не подумав запереть дверь. Лифт вынес меня почти на улицу. Консьерж или спал или я не заметил его присутствия. Холодный московский воздух ворвался в меня. Получив возможность дышать я остановился. Шум города успокаивал и лишал одиночества. Столица не спит ни при каких условиях. Немного затихает ночью, выпуская кракена развлечений и эгалитарной жизни.

— Олег?

Тихий вкрадчивый голос дошел до моей головы слева. Я увидел человека в растянутых тренировочных штанах и футболке с волком. Рядом с ним стояла сумка на колесах из которой торчали ветки и несколько банок пива. Он нагнулся, вытащил одну и протянул мне.

— Память вернулась?

Ошарашенный я открыл пиво и сделал несколько глотков. Холодное. Обожгло горло изнутри. Отрезвило немного.

— Я от соседки узнал, что ты вернулся. Сразу поспешил сюда, но живу на даче в Подмосковье и быстро не успел. Вот пива взял, знал, что понадобиться.

— Что? - я поперхнулся, прервался на несколько вздохов, - кто вы? Откуда меня знаете?

— Игорь Алексеевич Шейс, доктор наук, психиатр. Начинал хирургом, был в ординатуре у твоего деда. Наблюдал тебя. Я всегда подозревал, что вернувшись сюда память вернется. Слишком много вещей, способных пробить блоки. Что ты вспомнил?

— Мать, деда, сестру, как жил тут, листьев не собрал, - выпалил я совершенно незнакомому мне человеку. Сейчас, ночью, можно было довериться кому угодно, даже бомжеватого вида психиатру.

— Ты должен понять главное. В случившемся нет твоей вины. Все решения приняты не тобой. Я бы посоветовал тебе все забыть.

— Что я должен забыть! - выкрикнул я, совсем запутавшись в происходящем.

— Не надо кричать. Я расскажу. А потом мы примем решения. Ты сам примешь решения. Вот еще банка. Нужно пить. Будет легче. - он протянул мне еще пива. Внимательно посмотрел. - извини, в торопях забыл очки. Кажется ты очень похож на мать. История тут была сложная. Вы жили с матерью, дедом и сестрой. Ваш отец был военным летчиком и погиб, выполняя интернациональный долг. Дед его не любил совсем. Твоя мать была для него поздним и любимым единственным ребенком. Она надеялся на ее медицинскую карьеру, которую откровенно испортило замужество. Когда она была на 3 месяце Денис погиб. Для твоей матери его смерть стала шоком. Она пыталась отравить себя таблетками, но ее удалось спасти. Тогда твой дед и пригласил меня ее наблюдать. Всю дальнейшую жизнь она мучилась чувством вины, что именно из-за попытки суицида твоя сестра родилась с отклонениями. Она ее не любила, ненавидела себя из-за нее. - Игорь Алексеевич шумно выдохнул - но она старалась растить вас обоих и уделяла вам много времени. А вечерами резала себе ноги бритвой, чтобы наказать себя за ошибки. Мы знали, что девочка не проживет долго. Сильные повреждения мозга, нераскрывшееся полностью легкое, асфиксия при родах, желтуха. Словно на маленькую девочку свалились все проклятья ада разом. Только связи деда помогли ее поставить на ноги. Ходила она с трудом, часто испытывала боли. Пойми, я говорю это чтобы ты осознал ситуацию.

Я смог только кивнуть. Внутри все сжималось. Я словно знал ответ, но не мог его сказать.

— При этом ты был полностью здоровым, активным и любознательным ребенком. Рос нормально. До того дня. Когда тут на набережной случилась перестрелка, в тебя попали осколки брошенной гранаты и взорвавшегося автомобиля. В основном мелкие, но один пробил грудину и повредил сердце. Ты умирал здесь на асфальте. Сердце билось половиной, но уже теряло темп. Врачи не ехали. Тогда даже в Москве были проблемы со скорыми. Твой дед поднял тебя и вместе с матерью отнесли домой. У него были инструменты, был боевой опыт. Он мог зашить все раны, промыть, вынуть осколки. Но не мог перезапустить поврежденное сердце. Оно умирало. А с ним умирал и ты. Я не знаю, как твоя мать пришла к решению. Не буду пытаться оценивать ее действия с точки зрения морали. На месте событий не присутствовал и мне потребовалось несколько лет разговоров с пациенткой, чтобы восстановить хотя бы частично ситуацию.

Он снова прервался. Посмотрел на реку.

— Бог отвел меня оказаться в ситуации выбора. И никогда я этого не хотел, потому и ушел из хирургии, тем более военной. Я бы не смог заниматься сортировкой в боевых условиях. А это бы понадобилась. Впереди была первая чеченская. Многие мои друзья были там. Решение принятое твоей матерью можно осуждать. Но в какой-то мере оно было правильным. Давай возвращаться в квартиру. Мне тяжело стоять долго. Старая спортивная травма.

Мы пошли в сторону дома. Психиатр молчал. Я не хотел говорить.

В квартире он выбрал кухню и сел на табурет у окна. Мне достался тот, с которым я ходил на черную лестницу.

— После операции тебя несколько месяцев выхаживал дед. Ты быстро поправлялся. На молодых все быстро заживает, как на собаках. Когда ты сам встал и пошел, твой дед пошел в милицию и написал чистосердечное признание. Спустя три дня его нашли в душевой. Он перерезал себе яремную вену бритвой. Твоя мать сводила себя с ума. Ей требовалась психиатрическая помощь. Я пришел помочь семье старого друга, а когда разобрался уже было поздно. Дееспособность твоей матери была под вопросом. Ей требовался надзор постоянный. Ее единственной мыслью было наложить на себя руки. Ты больше полугода жил с молодыми ребятами, занимавшими дворницкую. Однажды мы поговорили и я убедил тебя усыновить. Своих детей они не могли завести по медицинским причинам. Тогда мы оформили все документы, лишили твою мать родительских прав. Тебя пришлось подвергнуть нескольким сеансам глубокого гипноза, чтобы затереть из памяти ситуацию. Ты итак не все помнил. Травма, сильное сотрясение мозга сделали свое дело, которое нам надо было завершить. До 2020 года твоя мать находилась в больнице. Квартира стояла закрытой. Но она смогла прийти в себя, смогла себя обслуживать и ее отпустили. Ей оставалось недолго. Рак поджелудочной. Я приехал сюда и заклеил первыми попавшимися обоями дверь в детскую. Потом, когда я навещал ее, она постоянно клеила обои сверху, еще и еще. Пыталась таким образом вытравить воспоминания. Такое часто бывает, люди выбирают подменяющие  действия. Тут же она тихо и скончалась. Завещание было составлено давно. Так что я не успел отследить этот момент. Хоронили ее соседи. А про мои просьбы сообщить вспомнили, только когда ты приехал вчера. Я даже на похоронах не был.

Я смотрел ошарашено в одну точку. Моя тайная история. Дед, мать. Сестра-близнец, подарившая мне жизнь взамен своей. Все смешалось в моей голове, превратилось в кашу с добавленными гашеными красками, путалось, сплеталось. Психиатр все говорил, говорил.

Звонок телефона выдернул меня из полудремы в вагоне метро.

— Олег, Антонина Михалойвна, спешу обрадовать, у нас уже есть покупатель. Не забудьте завести эскроу-счет в банке. Хорошей дороги, - прошелестела своим аристократическим голосом риэлтор и резко разорвала связь.

Я ехал в метро в аэропорт. Чудо ли - в аэропорт на метро. Москва однозначно похорошела, как бы над этим не смеялись. Скоро на метро будем на юга катать. Точно, надо же выбрать куда полететь, Мальдивы или Бали. Я же скоро буду богатым. Хорошо, когда есть родня.

Я не был в Москве тридцать лет. Москва очень сильно изменилась, этот факт я знал благодаря новостям, красивым видео и материалам блогеров. Москва похорошела, принарядилась. Стала удобным городом для жизни.  

Добравшись с двумя пересадками на метро из аэропорта до нашей старой сталинской высотки, я был очень сильно удивлен. Пока ни разу мне не встречалось подобного, чтобы местная власть могла настолько продавить и подчинить таксистскую мафию себе и лишить её самого хлебного места.  

У меня с собой был только рюкзак со сменой белья. Совсем не собирался задерживаться. Мне нужно было вступить в наследство, оформить документы и распрощаться с этим якорем. Хотя определённые мысли о грядущем богатстве меня, честно признаться, немного радовали. Но внутренне я корил себя, ведь богатство, доставшееся от умершей тётки, должно вызывать хотя бы грусть. Обязано просто, всё же родственник умер.  

Но чувства не было. Родители о тётке не говорили. Могу вспомнить всего пару раз. Моя тогда невеста на семейном застолье была усажена разглядывать фотоархив. А она в тот момент сильно хотела сменить статус на «жена» и понимала, что крайне необходимо понравиться маме, поэтому смотрела с должным прилежанием и активными вопросами.  

На одной из фотографий был я в военной фуражке и с большой деревянной лошадью в руке, а на заднем плане — неизвестные люди. Будущая моя супруга стала расспрашивать о них, то ли желая развеять откровенную скуку происходящего, то ли чтобы ещё сильнее вовлечь свёкровь в диалог. Но дойдя до тётки, родители замолчали, обозначили, что это одна сумасшедшая родственница, и очень быстро свернули просмотр. Дальше вечер прошёл скомкано, натужно. Мы с любимой поспешили в своё молодое гнёздышко. В то время мы всегда в него спешили.  

Мне 36. Я живу вполне понятную жизнь. Ипотека, недавно закрыл кредит за машину, воспитываю ребёнка. Жить с женой и ребёнком в двушке, пусть и 75 квадратов, неплохо, но я смотрю на жизнь в телефоне и хочется шикарно-блестящего. Хотя бы попробовать шоколад дубайский. Ну или почаще ездить на море. Вот в Китае, поговаривают, хорошо.  

Сидя в поезде метро, я мысленно тратил будущие деньги от продажи квартиры. Радовал себя и жену новыми вещами, делал вклады для сына, летел в отпуск на Бали и охотился на бизонов в Восточной Африке. Хотя, вроде бы, там нет бизонов. Или всех бизонов убили американцы. Или не всех, несколько осталось в Беловежской пуще, но их убил распад Советского Союза? Я понял, что знания о жизни бизонов в моей памяти носят очень размытый характер, и пообещал себе при случае почитать хотя бы «Википедию» на тему этих прекрасных и сильных животных.  

Почему я думал об охоте, не представляю. Я ведь даже стрелять не умею. Но богатство, разросшееся в фантазии уже до неимоверных масштабов, требовало выхода. А это как минимум путешествие по Африке в пробковом шлеме в сопровождении десятка местных и совершение пары-тройки удивительных открытий. Мне мерещилось внесённое в летопись — «Олег Аравийский» как минимум. И ещё воздушный шар. Обязательно нужно полетать на воздушном шаре, а лучше на дирижабле.  

Мысли роились в голове, перепрыгивая с одной на другую. То я как Ливингстон был в Африке, то готовил завтрак в Папуа — Новой Гвинее, то жил на 80-м этаже в «Москва-Сити», который увидел из окна. Даже проехал одну станцию мимо, пришлось возвращаться назад.  

Добравшись всего за час, я поел в бургерной рядом с метро. Куриные бургеры не вызывали у меня приступа счастья, и у кофе был привкус жирности и лёгкий аромат школьной столовой. Но всё было горячим и быстрым. Я сидел с подносом у окна, смотрел на электротеатр и думал, что, пожалуй, надо было ужаться, но ехать всем вместе. Посмотрели бы столицу, театр. Сыну точно бы понравилось. Правда, возиться с кучей вещей, сумками, чемоданами было так себе.  

Семья требует ежедневного, пусть маленького, превозмогания и героизма. Жаль, мы не знаем этого на старте. Такое надо в сказках писать: «И жили они долго и счастливо, заботились друг о друге, иногда отказывались от своих интересов, но всё равно им вместе было хорошо». А про «умерли в один день» не надо. Глупость какая-то.  

Я шёл дворами в сторону набережной. Специально на карте поставил точку ещё одну, иначе навигатор бы меня вёл волчьими тропами. Хотелось прогуляться красиво. Вдруг я в душе москвич. Жили же мы тут когда-то. У меня и место рождения стоит в паспорте — «Москва».  

День ещё такой пасмурный, но тёплый. В голове сквозь сумбур крутилась басовая партия из песни «Я шагаю по Москве». Я вышел к высотке.  

Все эти имперские дома честно поражают. Я смотрел на картинки перед выездом, смотрел фотографии внутри. Но стоять рядом — совершенно другое ощущение. Тебя обнимает огромная империя. Ты твёрд как стержень, потому что империя на тебя надеется и доверяет. Об этом говорит высотка. И говорит, что жить внутри было счастьем для тысяч людей.  

Я смотрел на высотку. Признался себе, что часто видел её во сне. Тогда она казалась мне ещё больше, ещё монументальнее. Но сны были отрывистые. Словно листаешь короткие видеоролики, совершенно не связанные друг с другом. А между ними — тёмные провалы. Когда очень хочется спать, а ты лежишь с интересной книжкой или фильмом и пытаешься себя заставить не спать. Но глаза слипаются раз за разом всё дольше и дольше, и уже потеряна нить сюжета. Но ты не сдаёшься. В итоге в моменты тёмных провалов тебе начинают сниться сны, как ты читаешь книгу или смотришь фильм. И всё это совершенно не совпадает с реальностью.  

И проснувшись, чтобы выключить свет и уже совсем уснуть, находишься на той истончающейся грани, где не разобрать, что правда, а что реальность. Затем проваливаешься в сон, и утром или позже, пытаясь наверстать прочитанное, совершенно путаешься в происходящем.  

Такое же ощущение было у меня, когда я стоял перед высоткой. Словно я тут был и не был, жил долгую и настоящую жизнь и оказался впервые. Дорога и перелёт дались мне непросто, решил я. Надо бы выспаться, а то ощущение дежавю может продлиться долго.  

В этот момент зазвонил телефон. Жена. На автомате начал разговор. Её голос казался далёким и даже незнакомым.  

— У меня всё хорошо. Добрался. Да, почти на месте. Да, помню, что комиссию риэлтору платить не нужно. Нет, точно попробую переночевать в квартире. Потому что я всё ещё инженер, а не владелец квартиры в центре Москвы, и мне всё ещё жалко денег. За одну ночь в московской гостишке малой сможет заниматься месяц в кружке. Ну если совсем плохо, то пойду в хостел. Не бронировал. Это Москва, тут очень много отелей и костёлов. На крайний случай вернусь в аэропорт, да. Да, поел в бургерной. Конечно, хотелось бы домашней еды. Нет. Немного волнуюсь. Вроде бы жил, да. Но я не помню. Вроде знакомо. Давай, разберусь и наберу? Всё, целую.  

Обычно она пишет. Созваниваемся мы редко. Сейчас вообще все созваниваются редко.  

Я шёл налево в сторону подъезда и открыл дверь. Дверь не открылась. Потому что нужно было позвонить в домофон. Мышцы помнили, что нужно просто подойти и посильнее дёрнуть дверь. Она просела и открывалась тяжело. Да и сама была достаточно тяжёлая. Домофон мышцы не помнили. Но я позвонил.  

— Здравствуйте, это Олег. Мы с вами созванивались по поводу ключей. У вас их оставили приставы.  

Ответа из шипящего и потрескивавшего домофона я не дождался. Услышал писк, оповещающий о разблокировке магнитного замка. Неприятный писк. Как раньше выдавал телевизор, если уснёшь под «Трёх мушкетёров», которых почему-то в час ночи показывали. Откроешь глаза, а там настроечная сетка и писк.  

Я пробормотал «спасибо» безликому домовому и дёрнул дверь на себя.  

Пересекая просторный холл к лифту, я чувствовал каждое движение внимательных глаз консьержа. Он анализировал посетителей дома не хуже автоматизированных детекторов. Движения, направление. Уверен, если бы он распознал во мне курьера, или вредителя, или просто запутавшегося посетителя, то коршун бы вылетел на битву и снёс бы меня на раз-два. Ощущал его настроение затылком. Даже запнулся. Но я не вызывал подозрений, шёл к лифту.  

Я знал, где кнопки, на какую мне нужно нажать. Кнопки были новые. В голове промелькнули пожелтевшие от времени, с царапиной на моём этаже. Царапина помогала найти её, если вдруг было темно. Где включался свет в холле, я не представлял. На новой кнопке царапины не было. Всё же столько лет прошло.  

Лифт немного и очень тихо, и знакомо гремел где-то внутри себя. Звук был убаюкивающим. Почти дома. Осталось немного.  

На площадке моего этажа никого не было. Я прошёл сразу к двери и увидел ключ в личине замка. Со мной явно не хотели общения. Оно и к лучшему. Меньше слов. Тем более опасения возможного осуждения от соседей, которые всё это время жили с тёткой, помогали ей, может быть, приносили продукты или лекарства. А тут сваливаюсь ни за что я, и все денежки отправляются к инженеру из Калязина. Потому что команда знатоков с Котельнической не смогла дать правильный ответ.  

Посетить бы «Нескучный сад». Нравилась эта телепередача в детстве. Тогда мне очень хотелось покрутить лошадку. И сейчас был бы не против. Вдруг там музей какой есть. С лошадкой.  

Открыл дверь, сделал два шага. Понял, что оказался далековато, привычные шаги сильно увеличились за годы. Справа стояла палка. Ей я включал свет в прихожей. Скрипнула третья доска паркета. Я закрыл дверь.  

Пахло старостью, плетёными салфетками и запылёнными динамиками радиолы. Пощёлкал старым рижским выключателем. В него непросто было попадать палкой. И тогда я сам придумал привязать на палку ещё палку, чтобы сделать контактную площадь больше.  

— «Так из пещерного человека инженером станешь», — окружил смущённого меня смех приятной взрослой женщины.  

Я сильно стушевался и очень гордился своим техническим решением. Воспоминание прорезало меня внутри. Я стоял совершенно растерянный, очень одинокий и печальный в большом коридоре захламлённой старой квартиры и не понимал, почему меня никто не встречает.  

Свет не включился. Снова пробки. Я, не закрывая входную дверь, прошёл на кухню, одной рукой подхватил табуретку и открыл дверь на чёрную лестницу. Электрощиток был там. Поставил перед ним табуретку. Понял, что она мне была совсем не нужна. Осторожно открыл щиток.  

Чёрные, покрытые пылью автоматы были переведены в положение «выкл», большая ручка тоже. Перевести всё обратно заняло пару секунд. Громкие щелчки вызвали рык раненого бизона, который, создавая жуткую вибрацию, заворочался на кухне. Вспотели ладони. Мне не нравился этот шум.  

Я закрыл дверцу щитка, снова подхватил табуретку и вернулся на кухню. Холодильник «ЗИЛ» рычал, стонал, сипел и ворочался в углу, словно старая собака, которую согнали с дивана нерадивые дети хозяев.  

Уютнее заброшенная кухня выглядеть не стала. Перемешанные старые деревянные шкафы с покрытыми цветным пластиком уродцами из ДВП создавали эклектичный срез долгой эпохи после разрушенного коммунизма. Когда в остов павшей империи люди, как сороки, стаскивали самые яркие безделушки, считая их более ценными.  

Клеёнка на столе. Хлебница с портретом американского актёра. Наклеенные на шкафу огромные красные маки. Китайский термос с голубыми цветами и железной крышкой сверху. Красные пластиковые лопатки и ложки для головки. Крюк для вылавливания солений из банки. У нас такой тоже был, я его потерял лет в 15, когда мы в школе ставили сценку про пиратов на КВН. Нас, конечно же, засудили учителя, и игру мы продули. Поэтому сильно опечаленные так отмечали, что я попрощался с крюком и порвал синий кроссовок.  

Жалко было обоих. Крюка — за его уникальность, а кроссовок — за красоту и понимание, что следующий его брат может появиться сильно позже и придётся летом ходить в старых кедах. На них я в итоге ручкой написал «Адидас» с одной стороны и «Говнодавы» с другой. Чем морально компенсировал потерю китайской обуви и повысил свой статус среди пацанов двора и прекрасных дам. Про последних, возможно, мои мечты. Вряд ли порядочная девушка стала гулять с парнем в подобных кедах и уж тем более из-за них. Скорее мне помогала эрудиция и постриженные маникюрными ножницами усы. Так что я даже целовался.  

Кухня не была завалена вещами. Я опасался, что найду в квартире что-то вроде результатов жизни сумасшедших женщин, натаскавших с помойки миллионы всякого добра так, что между ними протоптаны крохотные тропки. Или 70 голодных котов. Но тут была просто пустая квартира.  

Наверное, неправильно, что я не был на похоронах. Но я и не знал про них. И про тётку не знал. Смешно звучит — получить наследство от тётки, которую даже не помнишь. Такое только в сказках бывает.  

Обошёл одну за другой все комнаты.  

Кухня с выходом на чёрную лестницу. Гостиная. Тут стоял большой стол из красного дерева, ссохшийся, с потрескавшейся от времени столешницей. Она напоминала поверхность потерянного моря. Или пустыни после дождя. Прочерченные борозды, заломы шпона, блики света там, где пыль из-за силы притяжения откладывалась чуть поменьше.  

У стены стоял секретер. У него вытягивалась большая доска, чтобы можно было сидеть как за столом. Так я и сидел, рисовал или клеил что-то. Ставил ногу на ручку на дверце внизу. Однажды ручка не выдержала. Она всё же была из дерева, и никто не рассчитывал, что её будут ковырять 20 килограмм активного мальчика.  

Доска выходила очень тяжело, потому что секретер при переезде попал под дождь и его перекосило. Я не видел, но именно этим объяснялась борозда посредине. Приходилось учитывать её, когда кладёшь лист. Иначе можно было нашпиговать на листе огромный незапланированный каньон.  

В основном отделении стояли книги. Майн Рид, Валентин Пикуль, Стругацкие, Тургенев, Фенимор Купер и «Жизнь замечательных людей». Кто-то много лет выписывал эти книги, собирал для будущих поколений. Не нужно было. Теперь это хлам, груз или музейная ценность.  

На радиоле стоял чёрный кинескопный телевизор «Goldstar». Сверху он был прикрыт большой плетёной салфеткой и стопкой журналов «Телесеть» с фотографиями звёзд и кричащими заголовками об их личной жизни. «Телесеть» покупали из-за программы. Она была самая подробная.  

Тумбочки, несколько шкафов, складной стол в углу. Всё стояло в порядке. Сверху были сложены книги, журналы. «Юный техник», «Чудеса и приключения» — эти я знал. Мне их читали в этой комнате.  

В спальне стоял огромный трёхстворчатый шкаф. В него можно было спрятаться даже втроём или вчетвером. Было весело забегать туда с разных сторон и пробираться в другую дверь через развешенную и сложенную одежду и даже не встретиться на пути. Не шкаф, а дом внутри дома.  

На дверце висели чьи-то галстуки. Большая деревянная кровать застелена ковром. Сверху брошена подушка с вышитым медведем на дереве. Должны быть и другие медведи, но за годы они стёрлись. Остался только один — гордый бурый житель острова Городомля.  

В третьей комнате стоял огромный письменный стол. И два серванта. В них ничего не было. Могла быть посуда. Внутри были менее запылённые области на полках. Что-то стояло, но исчезло.  

Письменный стол вполне мог бы стоять в кабинете мэра или министра. Он выражал собой имперскость во плоти. И был готов отстаивать и защищать интересы империи. Сверху он был покрыт коричневой кожей. С одного угла она лопнула и отошла. Ни кресла, ни стула рядом не было.  

В углу стояла раскладушка, сложённая и прижатая к стене стопкой книг. Монографии по кардиохирургии, какие-то ещё книги о медицине. Я отодвинул их в сторону. Сверху лежала раскрытая на первой странице книга О. Д. Маршанова «Пересадка органов в боевых условиях».  

Как меня зовут.  

Историю семьи я не знал. Фотографий было мало. Мать всегда говорила, что фотографии в тех местах, где служил дед (а он был военным), не делали. А до войны все были простыми крестьянами да рабочими, поэтому все данные потеряны.  

Совпадения имён всегда вызывали у меня особую приязнь. Словно нашёл родственника. Их было мало. Все были с папиной стороны. Родственников матери я не знал. Оказывается, вот тётка, да и та померла.  

Вообще, та фотография с конём была моей самой первой. Раньше фотографий не было. И сейчас это казалось странным. Я жил в центре столицы. Не в закрытом городке на Ямале с одной ракетой посреди посёлка, от которой и электричество добывали, и хлеб в ней пекли. В Москве. Даже когда везде ничего не было, в центре страны всё было. Хоть и не всем доставалось.  

Я сдвинул книги и раскрыл свою будущую постель. Терпимо. Как в походе. Чистый Кощей Бессмертный. У меня есть миллионы, но их нет. Поэтому я сплю на раскладушке старше, чем я, и сейчас пойду в магазин за растворимой лапшой и шоколадкой.  

Колокол звонка заставил меня почти подпрыгнуть, снести всю стопку книг, повернуться и подвернуть ногу. Я поковылял до прихожей. В ней стояла дама, которую я в любом бы городе назвал опытной жительницей столицы.  

Присутствовала в ней определённая смесь ядерной хамоватости и аристократической утончённости. Человек, способный вести светскую беседу, попивая чай из сервиза, сделанного на императорском фарфоровом заводе, и обсуждая декадентство граффитистов Европы начала 30-х годов. И в то же время органично сцепившийся в битве за последние штаны на рынке.  

И там, и там моя гостья вышла бы победителем, я не сомневался.  

Завитые белые с фиолетовым отливом локоны, ярко подведённые глаза, опутанные сетью морщин, которые её совсем не старили, а скорее придавали очень боевой и душевный вид. Настоящая бабушка из ранних советских фильмов. Рина Зелёная с оттиском эстетства и слоновой кости.  

В ней был этот московский стержень людей, рвущихся вперёд на эскалаторах ради выигранных секунд. У неё в руках была шаль крупной вязки. Зачем ей летом тёплый аксессуар, я не представлял.  

— Молодой человек, вы же Олег, да? Антонина Михайловна. Мы с вами созванивались. Дверь была открыта. Я решила, что вы меня ждёте с радушием. Понимаю, никакого чая. Во-первых, вы тут всего-ничего, во-вторых, дела ждать не любят.  

Она посмотрела на меня выше очков, ожидая какую-то реакцию.  

— Здрасьте, — запутавшимся в тишине, надломленным голосом выдавил я.  

— У вас будут налоги и на наследство, и на продажу. Квартира старая, требует ремонта. Много не надейтесь получить, — Антонина Михайловна шествовала, как пионервожатая с отрядом, состоящим из меня одного, по комнатам, — но просторная и не так уж и страшная. Мебель можно выбросить или продать, книги тоже. Или сдайте в библиотеку. Вам копейки, а им приятно. Знание надо поощрять!  

От последней фразы на краю сознания забрезжило что-то очень знакомое.  

— Но! У нас есть проблема. Это памятник. Квартирой так давно никто не занимался, что свидетельство о собственности ещё советское, а план этажа в домовой книге отсутствует. Я направила запрос в архив, но пока они сообразят, что к чему.  Итак, наша квартира без ремонта и с учётом всех платежей, налогов, сборов и комиссии может принести вам 76 миллионов. Предстоит много сделать. Но главное — вам нужно решить, вы сами всем этим займётесь или предоставите профессионалу? Тогда нам нужно будет проехать и подписать доверенность на продажу.  Без переживаний, мой друг. Антонина Михайловна слишком стара и честна, чтобы обманывать таких хорошеньких мальчиков.  

(примечание) простите, в один пост весь текст не влез, пришлось собирать в серию.

Для примера взял больной вопрос со стадионом "Центральный", деньги на ремонт которого украли еще в конце 90х и с тех пор никто не может им заняться. Были потенциальные инвесторы, готовые взять его в концессию. Но инвесторы отказались кланяться вождю и отбыли восвояси. А когда-то на стадионе был даже этап кубка Европы по прыжкам с трамплина.

Второй выбрал центральную улицу. Вроде ничего, только урны пропадать стали, дороги поплыли. Вдоль дорог стали класть плитку. Почему? Потому что ее можно перекладывать.

Вообще красивые урны, дороги, отсутствие граффити и урны для раздельного сбора мусора есть только на улице Крылова и Салтыкова-Щедрина. В остальных местах города таких чудес не встречали. Только один раз, когда в город прилетал главный в январе и перед новым годом срочно ремонтировали дороги в поле зрения. И мусорки ставили, потому что был самый разгар мусорной реформы, которая регионе сами понимаете.

Пока мы имеем - мост пешеходный (ржаевет с первого месяца) для красивых свадебных фотографий. Собор главный (восстановленный, чутка крыша течет, ну да ладно) очень монументальный. даже площадь переименовали из Революционной в Соборную. Вообще переименование в Твери важное занятие. Губернатор даже хотел проспект в сторону столицы переименовать в Московский. Чтобы понятно было. Но потом почему-то перехотел. Зато переименовал центральную площадь, ту самую, где трехлучевая схема по принципу Питера или Парижа из Советской в площадь Святого Благоверного князя Михаила Ярославича Тверского. Что в целом не плохо, нужно знать, любить и уважать местных героев и гордиться ими. Минус тем, кто там живет с написанием адреса в анкетах. Но при этом самый длинный проспект в городе назвали в честь советского главы города, которого никто и помнить не помнит. А вот реального главу, которого все любят и относятся с уважением, кто руководил городом в 90е и даже тогда ходил на работу пешком почитают чуть менее чем никак.

Есть крутые вещи - например центральный ЗАГС, там действительно хорошо. Транспорт Верхневолжья тоже хорошо, но это заслуга московской конторы. Тверь просто близко к столице, удобно Минтранс возить показывать успешное внедрение. Автобусы реально удобные, а что их работа оплачивается из бюджета, а деньги за проезд уходят на Кипр, так это все злобные инсенуации прозападных подлецов и ЛГБТ-пропагандистов. Кстати, в Тверской области начали бороться с ЛГБТ до того как это стало трендом.

По всем федеральным программам ремонты идут. Прекрасно сделана пешеходная улица. Но только сделана вопреки, потому что активисты и заинтересованные тверские патриоты выиграли конкурс и было не отвертеться. Но при этом рекламные тумбы, которые уже 5 лет стоят незаконно, все еще стоят. И даже реклама продается. Потому что администрация города не может их демонтировать. Поднять, переложить под ними плитку может, а демонтировать не может.

По сравнению с 00 и 90ми уровень жизни и комфорт сильно увеличился. Ходить не страшно стало. Гулять можно. Реального города и поселки под умелым руководством расцветают. Но в этой Твери нету таких...

Чай, кофе, туалет, приятная проводница. Что еще нужно для командировочного? С проводницей меня конечно же объединило только мое обещание не трогать постельное белье тверичей и то, что она устроила мне показательную экскурсию в туалет, чтобы я не потерялся. Я и не потерялся. Наверно поэтому по прибытии в город меня выгоняли из поезда чуть менее настойчиво, чем других задержавшихся пассажиров.

Дальнейшая дорога оказалась не очень насыщенной, так как после приземления тверичей на свои полки, я отрубился и проспал даже прибытие поезда. В итоге мои попутчики уже ушли, а я под шум и заверения проводницы, что нас вот прямо сейчас оттащат на запасной путь, приводил себя в человеческий вид. А потом отправился на небольшую прогулку по Невскому с желанием поесть. И желательно не бургеров, которые очень не хотел. Хорошо, что есть заведения, работающие вокруг вокзала по утрам. В 5.30 особо не разбежишься. По пути расчехлил фотоаппарат со штатным полтинником на полном кадре и решил снимать все подряд, чтобы ни было. Ведь раз я тащил на себе эти 750 грамм инженерной мысли, надо использовать.

Ходил я не то, чтобы много. Вокруг площади. Приехал-то я по рабочим делам и их надо было делать, а не прохлаждаться. Фотографии всего похода будут черно-белые. Такую задачу я себе поставил на старте. С цветными фотографиями попроще, да и их удобнее делать на телефон. А вот искать сюжеты для черно-белых сложнее. Ставить себе фотозадачи - это похоже на квест. Например мне нравится ограничивать себя в кадрах, или в объективе. Или в чувствительности. Чтобы целью было не только найти сюжет, но и технически его получить. Не все на свете получилось. Одна фотография должна остаться цветной. Такая небольшая прелюдия к дальнейшему фотопотоку. Меньше слов больше картинок!

В подворотне, не знаю, может правильнее говорить в арке, все же Питер. Одинокий стоял мопед. Готовился выйти к людям, чтобы нестись и доставлять устрашение, ой, угощение людям. Хотя проблема узких тротуаров есть. Особенно на Невском. Толпа несется вперед, чтобы посмотреть что там впереди. Я против людей не выступаю. Иду себе да иду.

Само собой невозможно пройти мимо надписи "Город-герой". Просто из уважения к великим стальным людям, выстоявшим в блокаду. Были дамы, которые кормили бегемота и таскали ему воду. И бегемот выжил. А ведь могли его пожарить и прокормить пару сотен человек. Честно, как бы я поступил представить не могу. Героизм он внутри, он всегда. Честно не уверен в своих силах. Кого-нибудь я бы наверное съел. Или накормил близких.

Это будет единственная цветная фотка. Утром вывозят мусор. Красив город. Единые фасады, проспекты, улицы. В Питере очень интересно бывать. Чувствуется история. Возможно потому, что она сконцентрирована в одном месте и выливается на тебя со всех сторон. Когда отошел в сторонку, чтоб пошуршать мороженым или плюшку скушать или как я приложиться к проклятой никотиновой соске, а там "В этом доме жил известный на всю страну книгочей Иордам Актинович Вяземскый". И какой-нибудь мимо проходящий кот на тебя смотрит с осуждением "Да-да, сам Вяземскый, а ты тут вздумал курить без уважения". И уходит вдаль. А ты стоишь, уже ничего тебе не надо, только и думаешь, да кто ж такой, тысяча чертей, этот Вяземскый? Достаешь телефон, гуглишь. А в интернете тебе написано, что известный книгочей И.А. Вяземский проживал в доме 48 по улице Желейная в Санкт-Петербурге. И не понятно, то-ли дом красит человека, то-ли человек дом. Хочется немного держать в руке топор как Раскольников. Для ментального здоровья.

Потому что бабушка, точно интеллигентная, смотрит на тебя с подозрением. Она-то поняла, считала по глазам, что ты ни Вяземского, ни Нечепурного, ни Бенуа не знаешь. Причем ну Бенуа-то стыдно не знать. А ты всю жизнь думал, что это театральное. Парте, Бенуа, Балко.

В эту поездку в театр не ходил. Да и давно не ходил. Последний раз был в Мариинском. Давали Электру. Не в смысле что мочили рок, а не акустику. Спектакль такой. Опера даже. Но на немецком. С субтитрами. Чтобы я, по-немецки только гутен морген и хендехох с детских игр в войну знающий, точно сориентировался в чем там дело. Занавес открывается и дородная светловолосая Электра сидит на стиральной машине в подвале и поет. На немецком. Я вообще думал, что на немецком может петь только Рамштайн. Даже Диттер Болен и тот на английском шпарил.

Пела она пела. А там поет она внизу на сцене, а субтитры вверху. То есть мечешься как конь в ощип у казахов. От такой глазной физкультуры меня быстро укачало и я уснул. Проснулся под аплодисменты. Я хлопал как не в себя. Было стыдно. Мой внутренний интеллигент протестовал, сетовал и неистовствовал против проявленной безолаберности. Хорошо еще, что билеты достались бесплатно. За деньги-то я обычно и спички в глаза готов вокнуть, лишь бы не пропустить. Однако, уплочено.

Думаю так многие делают. Активные туристы в Питер едут, чтобы максимально все посмотреть. Я вот хотел посмотреть на яйца коня на Аничковом мосту. А то никак не разберусь, есть там лицо любовника или нет его. Мой принцип, посмотри себе сам нужно реализовать. Вот и туристы тоже должны успеть. В Санкт-Петербург же туры выходного дня. Ну кто в здравом уме поедет туда дольше? Это ж не на море. Хотя море есть. Только оно не настоящее. Идешь, идешь, идешь. А потом плюх и дальше идешь. Ну или мне где-то не повезло. Купание тоже так себе.

Зато много всяких гостишек, апартов и всего на свете. Это, конечно, приятно. Еще приятно, что надписи о досуге везде уменьшились. Теперь они QR-кодами. Когда-нибудь надо изучить и это направление. Но потом. Короче хорошо, что много гостишек, а то пришлось бы жить в гостиннице Англитер, где Есенин умер. А у меня какое-то предвзятое отношение к местам, где кто-то умер. Слишком часто редакторы телеканала ОРТ ставили по утрам "Кентервильское приведение" в сетку.

Короче туристы несутся вперед. Но в 5 утра они все же пытаются укатить и доспать свое. Мне катить было некуда, поэтому я просто гулял.

Обнаружил велосипеды. Вспомнил, что начался сезон арендных великов, самокатов и мопедов. опечалился. Люблю гулять, а потребность передвигаться по тротуару рывками, как под артобстрелом, постоянно оглядываясь и проверяя не преследуют ли тебя фашистские шпионы, желающие размотать бледное комиссарское тело по асфальту, несколько утомляет. И хотелось бы ходить с палкой в руке, чтобы пролетающему мимо ткнуть, но нет. Теперь везде камеры, и он же первый побежит на тебя жаловаться. Скучаю по детству, когда можно было навалять велосипедистам при желании и никто не в обиде. Ты ж догнал. Это его проблема, что не смог уехать.

Спустился в метро. Мне подумалось, что именно в метрополитене Санкт-Петербурга можно стать читающей нацией. Едешь минут 30. Кругом такой шум, что нереально не только поговорить, но и собственные мысли услышать. Лучший выход читать. Я читал. Чтение успокаивает. Народу в метро много. Начинался рабочий день. В Москве метро тише, выше, современнее. Можно и аудиокнижку послушать. Или сериальчик посмотреть. В Питере пить.

Выбрался из метро на станции Кировский завод и пошел. Дворец имени Газа оказывается построили конструктивисты. Надо будет побывать внутри. Перед ним покрасили скамейки. Какой-то он очень похож на 90-е. Поставь рядом палатки, торгуй и вот тебе возвращение эпохи. Хотя вроде бы вообще из другого времени. Но во многих городах торговля была именно перед ДК, и тут, думаю, тоже была. Сформировалось восприятие. А так как нет этого давящего ампира или другой имперской темы, то и кажется захолустным строением. ДК Строителей на улице строителей.

Вот ансамбль на площади совсем другой. Он торжественный, мощный. Представляешь прям как купишь себе настоящую питерскую шаверму и счастливый пойдешь мимо этих колонн, перенимая дух империи и мотивацию к новым великим свершениям в будущем.

До своей работы я дошел. А после рабочего дня силушки снимать не было совсем.

Для тех кому интересно: выдержку ставил 1/100, диафрагму 1.8 чувствительность автомат. Так как не могу привыкнуть к управлению никак, в ручном режиме не очень выходит. Ну и сама стартовая беззеркалка с полным кадром не подразумевает сильные кручения-верчения. Пробовал снимать от бедра, это удобно.

Спасибо, если кто долистал до конца. Будет настрой, напишу про музей. А не будет - не напишу.

Журналист тут же со своего смартфона пишет статью: в Госдуме хотят запретить стринги. Видео подрезает так, чтобы остались только фразы "Госдума запретит? Запретит?". Потому что короткие 7-10 секундные видео в телеграме выглядят веселее.

И вываливает все это в канал своего СМИ. Люди начинают читать и возмущаться. Пересылать друг другу. Потому что все носят стринги, а многие носят и не признаются в этом. Но в Москве всякое бывает, это, почитай, столица мира. В СМИ или телеграм-канале растут охваты. Новость кажется горящей и ее начинают разбирать другие СМИ. И охваты растут как у них, так и у породившего тему. Очень похоже на МЛМ пирамиду. Ведь в конце концов у всех жареных фактов одна конкретная цель - заработать денежек. Больше охваты - больше рекламы.

Совсем недавно лет назад один очень умный человек придумал, что эффективность политической рекламы нужно мерить охватами и вовлеченностью (то есть сколько реакций, репостов). Так как человек уважаемый и умный, ему все поверили. Тогда все специалисты по политическому пиару поняли, что эффективность их работы, а значит и их зарплаты она спрятана в отчетах об охватах. А раз все ими меряются, значит нужно за ними гнаться.

Вот и вылетают у депутатов не реже раза в месяц безумные инициативы. Не потому что они нужны или востребованы. А потому что раз месяц составляется рейтинг медиаактивности депутатов. И если депутат (А) увидит, что его показатели ниже чем у депутата (Б), то депутат (А) расстроиться и напихает в панамку своему пиарщику. Никто не хочет, чтобы ему пихали.

В результате интернет набит всякими идиотскими идеями. Часто депутат понятия не имеет, какие инициативы он может выдвинуть. Если ему не понравиться - напихает авторам. Но там люди на опыте годами живут. Знают, что запретить учителям в бикини ходить тема безопасная, но подорвет людей дай боже.

А пикабу и инициативы пикабушников если не депутаты, то их пиарщики читают, обсуждают, используют. И в обратную сторону тоже используют.

Отнесу этот ответ на пост в категорию, что я узнал 15 лет поработав в госпиаре.