DimchDimch

Сразу спойлер – конечный результат пока не достигнут. Но!

Полтора десятка бывших и действующих геологов - доктора и кандидаты наук, владельцы производственных предприятий, инженеры, коммерсанты и просто хорошие люди – сегодня были изрядно удивлены и весьма озадачены, когда им позвонил редко появляющийся на горизонте приятель и потребовал сообщить фамилию Мануэля.

Добродушию всех этих людей не было предела, я был приятно удивлен, все горели помочь, но прожитые годы плохо влияют не только на мою память.

1. Мануэля помнят почти все.

2. Никто не может вспомнить его фамилию. Даже те, кто работал тогда с ним в одной лаборатории (двое таких из опрошенных).

3. На фотографии не Мануэль.

4. Мануэль работал в лаборатории Запивалова Н.К.

5. Мануэль из Эквадора. Точно из Эквадора. Хотя-я..

6. Мануэль дружил с С. и М., их контактов ни у кого из опрошенных нет.

7. С. (см. п.6) действительно был у Мануэля в конце 90-х, и это его рассказ о шикарном приеме послужил поводом для этого увлекательного расследования.

8. В 98-м Мануэль возможно не был министром, министром, и совсем не геологии, был его брат. Вроде бы.

9. Мануэль - большой человек в своей стране, но кто он по должности, знают только его друзья (см. п.6)

10. Мануэль приезжал в начале двухтысячных в Новосибирск, он почти не изменился.

11. Все заинтригованы и ждут продолжения.

Что дальше:

1. Жду ответа от геологов, которые пытаются найти координаты друзей Мануэля, и к которым не дозвонился, а обратился письменно.

2. Завтра один товарищ попытается встретиться с бывшим начальником Мануэля, знаменитым геологом Запиваловым

3. Я периодически пробую разными запросами в яндексе найти хоть какую-либо информацию о Мануэле

4. Ускорить процесс не могу по причине занятости на работе.

5. Завтра отпишусь отдельным постом.

Благодарности и пожелания:

1. Благодарю тех, кто принял и принимает участие в идентификации Мануэля.

2. Благодарю, без исключения, всех пикабушников за доброжелательность и терпение.

3. Прошу не сердиться за затянувшийся процесс, так как он запустился внезапно в момент, когда мое свободное время ограничено.

Всем добра и теплого лета.

90-й год. Разгар тотального дефицита. Деньги еще у народа есть, но купить на них нечего. У науки тоже еще не все деньги отобрали. На полевой сезон институт геологии деньги нашел. Но деньги в поле жрать не будешь, нужно еще где-то за эти деньги продуктов купить. Раньше продукты по заявке продбаза СОРАН отпускала, а в этот раз начальник базы в позу встал, говорит, что пусть хоть сам Горбачев заявку подпишет, а тушенки с макаронами на базе нет.

- Хорошо, - сказали главные геологи, - мы понимаем, что вам выгоднее через заднее крыльцо тушенку вдвое дороже продать. Давайте и мы тогда к заднему крыльцу подойдем. Только рассчитаемся не деньгами, а бартером. Вы газеты читаете? Это очень модно сейчас – бартер.

- Давайте. - говорит начальник базы, - Раз партия поддерживает рыночные отношения, то и я поддержу.

В результате помимо государственных научных денег, база получила в полное безвозмездное пользование государственных же научных сотрудников.

Каждый завлаб, планировавший выезжать летом в поле, выделил соответствующее количеству желаемой тушенки количество молодых научных работников, и в составе сводного институтского отряда эти счастливцы отбыли на базу перебирать гнилые овощи. Интересное было время.

Полагаю, для начальника базы это было рядовое событие, про которое он вскоре забыл. Да и для всех остальных участников то событие стало бы проходным, если бы не Мануэль.

Мануэль был из Никарагуа. Он был настоящий геолог. С бородой и никарагуанской ученой степенью. Он приехал в Сибирь повышать квалификацию. Тогда у нас в Сибири иностранцы были особой редкостью. Можно сказать, их у нас не было совсем. А тут настоящий чегеваровидный южноамериканец! Да еще коллега. Поэтому Мануэля в институте любили, а Мануэль отвечал взаимностью. И дошел до того, что когда его друзей повезли на базу перебирать гнилой лук, он твердо заявил, что обязан собственноручно заработать пару банок тушенки для своих русских камрадов.

И вот мы сидим кружком вокруг контейнеров с гниющим луком, выбираем целые и крепкие луковицы – они еще похранятся, а от подгнивших отрезаем уцелевшие куски и складываем в ящики – этот лук поедет в советские столовые. Мануэль ржавым ножом ковыряет головки, глаза его как у всех полны слез, мы все трещим без умолку, и периодически пытаемся подколоть Мануэля. Но Мануэль невозмутим.

- Мануэль, а в Никарагуа, лук есть?

- Есть-есть,- с жутким акцентом говорит он.

- Мануэль, а овощные базы, в Никарагуа есть?

- Есть-есть.

- А дефицит есть?

- Есть-есть. – Мануэль немногословен, он стесняется акцента, ему разъедает глаза, и нам не понять, то ли он над нами издевается, то ли действительно в Никарагуа есть овощные базы.

- Мануэль, а тушенка в Никарагуа есть.

-Есть-есть. – Мануэль задумывается: - Только банки больше.

- Мануэль, а бормотуха в Никарагуа есть? – это вернулся гонец, который с рук у бабок купил пару фугасов с непредсказуемым пойлом.

-Есть-есть…

И мы понимаем, что уже ничем не сможем удивить Мануэля. Режем лук колечками. Мануэль счастлив, он пьет из горлышка бормотуху и закусывает ее лучком.

Прошло восемь лет, я уже давно не работал в институте и случайно встретился с одним бывшим коллегой. Он только что вернулся с международного симпозиума. То ли из Мексики, то ли из Панамы. И вот он мне говорит, что перед поездкой написал в Никарагуа Мануэлю, мол, так и так, буду рядом, везу водку, если сможешь – приезжай. И что вы думаете? В мексиканском или панамском аэропорту прямо к трапу самолета подъезжает лимузин. Из лимузина выходит клерк и приглашает моего знакомого проехать в соседнюю Никарагуа, где его ждет не дождется министр тамошней геологии Мануэль. Пять дней симпозиума прошли в тесном общении с водкой, местными спиртными напитками и Мануэлем. Причем в такой роскоши, о которой в разгар ельцинских дефолтов наш геолог и мечтать не мог.

Во как! Рядовой поход на овощную базу обернулся важнейшим событием жизни. И теперь в компании я могу небрежно сказать, что, мол было дело, перебирал я лук на базе с одним иностранным министром … И нисколько не совру!

Эх, надо бы на остатках той база табличку повесить: «Здесь работал министр геологии Никарагуа», да боюсь, что из всех ученых, что тогда через базы и колхозы прошли, можно не одного министра или академика найти, и если всем таблички вешать, то стены не хватит.

Впервые за много-много лет пошел в поликлинику.

Зашел после работы. В регистратуре очереди нет, без проблем дали вместе с карточкой какую-то бумажку и велели идти в 312-й к терапевту. Зашибись.

Подхожу – 7 человек в 312-й.

- Кто последний?

- А у вас на какое время?

- Да фиг его знает! – рассматриваю бумажку из регистратуры, там на формате А5 напечатано много-много букв, табличка какая-то. Все мелко – без очков не вижу, подаю бумажку тетке из очереди, та говорит:

- Так у вас без времени. Значит, пойдете, когда в очереди не окажется никого, кто на конкретное время назначен.

- Окей, - говорю, - подожду. А сам думаю. Сейчас 7 человек передо мной, у всех назначенное время, пока они пройдут, еще таких же набежит, это я до ночи тут простою. И понимаю, что нужно, чтобы все, кто после меня подойдет, даже не вздумали меня опередить.

Оцениваю диспозицию. План готов.

Включаю режим пожилого кавалериста.

Последним в очереди мужик, который через каждые две минуты вздыхает, смотрит на часы и бурчит про длинные очереди и бардак в медицине. Отлично! Завожу с ним разговор, громко сочувствую, расспрашиваю о местных порядках. Все время поглядываю на тетку, которая выглядит самой вредной. Та подключается к разговору. Делаю тетке комплимент, расспрашиваю про систему выдачи рецептов и получения льготных лекарств. Мне все эти разговоры даром не нужны, мог бы в планшете Пикабу почитать спокойно, но зато теперь я тут свой. Любой, кто подойдет к нашей компашке, поймет, что этот лысый кавалерист тут давно и на законных основаниях.

Через сорок минут передо мной остались вредная тетка и ворчащий мужик, разговор подутих, я со скуки разглядываю бумажку из регистратуры. Щурюсь, чтобы буквы не расплывались. И ту вижу – 312а.

312а?! Смотрю на таблички кабинетов – точно, рядом с нашим 312-м есть 312а! Ха!

Бодро, по кавалерийски встаю, громко прощаюсь со своими и занимаю новую очередь! Публика в восторге - бесплатный цирк в поликлинике.

Видимо я так в роль лихого рубаки вошел, что даже не расстроился. А через час доигрывал в кабинете – врач, прощаясь, ржал как конь и крепко жал мне руку. Пришлось пообещать заглянуть к нему через пару лет.

Про Деньги и Власть написал раньше..

СЛАВА

В один распрекрасный июльский день началась удивительная история, которая длилась три месяца и в итоге принесла простому механику водителю всесоюзную славу.

День начался обычно. С утра механики водители отбыли в парк для проведения текущего обслуживания техники. Закуток, где отдыхали четыре наших танка, был самым тихим местом во всем полку, туда редко заглядывали даже родные батальонные офицеры, не говоря уже про остальное полковое офицерье. Время прошло в каких-то неспешных простых делах, приятных разговорах под жиденький чаёк, и уже перед самым обедом мы лежали на горячей броне, нежась на солнце, дожидаясь заветного часа, когда можно будет перелезть забор и, огибая плац закоулками, пробраться в столовую.

Вдруг над забором появилась голова долговязого батальонного комиссара. Выпученные глаза и подергивающиеся в нервном тике уголки губ подполковника не предвещали ничего хорошего. Дурным голосом он приказал заводить и полез через забор

- Куда? Чего? Скоро обед! – сказали мы.

- Весь! Полк! По тревоге! – прокряхтел комиссар, вися на заборе.

- Нам никто не сказал. Скоро обед! – сказали мы.

Тут подполковник наконец-то оказался по нашу сторону целиком.

- …. … ….! – заорал он.

И мы завели танки.

Ехать без объяснения причин велели к пехотному стрельбищу. Это всего в паре километров, но за увалом, так, что пока не подъедешь, не увидишь. Въезжаем на увал.

Мамочки-родные! Посреди унылого, вылинявшего стрельбища два междугородных «Икаруса» какой-то ярчайшей расцветки. Вокруг них бабы в кокошниках и сарафанах. Много-много баб. И мужики в цветных косоворотках с гармошками. С пригорка все как на ладони. Ощущения как у дальтоника, которому вдруг вернулось нормальное зрение.

Подъехали. Сразу подлетает летчик в капитанских погонах, весь обвешенный фотоаппаратами, и мерзким тоном начинает командовать: «Этот танк сюда, этот сюда, пехота стройся». И действительно, вся наша пехота уже тут. С автоматами, минометами. В полной боевой выкладке. А летчик орет, руками машет. Мы просто в ступоре.

Тут кто-то из вменяемых отцов командиров нас в сторонку отвел и прояснил обстановку. Оказывается в отдаленный полк приехал окружной ансамбль песни и пляски, с ним корреспондент, он будет снимать концерт и учения. Учения не настоящие, концерт тоже.

Тут началось.

Солдатики бегают, стреляют холостыми, дымовушки горят, взрыв-патроны хлопают. Летчик бегает как угорелый, диспозиции меняет. Для пущего эффекта привезли ящик запалов от лимонок, стали их разбрасывать, от них толку никакого - шум один, хорошо я их парочку в карман пригрел, и взрыв-патронов горсть, и дымовушек. Хоть какая польза от пехоты.

Два часа пехота скакала. Мы свои танки как в диагональ выстроили, так больше и не двигали. Только несколько раз погазовать пришлось, чтобы дыму в кадр нагнать. Артисты тоже пока в сторонке стояли. Потом полевую кухню пригнали – вот и обед. Летчик жрать не дает, он постановочные сцены из нас выстраивает, потом артистов позвал, они тоже с котелками, но жратва кончилась, так они в пустых котелках ложками скребут, а летчик затворами щелкает.

Потом концерт. Видимо корреспондент уже утомился, и концерт через десять минут кончился. Показали хоровод из баб и двух прыгающих гармонистов. Уфф, наконец-то конец.

Вечером в клубе все же нормальный концерт был, и очень неплохой даже. Артисты прониклись отдаленностью нашего гарнизона и старались вовсю. Уехали они в ночь вместе с корреспондентом, так как ночевать ни в полку, ни в крохотном тувинском городишке такой ораве было негде.

Прошел месяц.

Кто-то, разглядывая картинки в свежем номере «Советского война», радостно заорал. На фотографии были размытые силуэты бегущих солдат, а подпись гласила «Солдаты Н-ского полка на учениях». Весь август мы с нетерпением ждали почту, рвали из рук друг у друга газеты, чтобы прочитать под картинками: «Лейтенант Иванов из Н-ского полка отдает приказ перед учебным боем», «Мотострелки 2-го батальона Н-ского полка готовятся к атаке», «Обед после учебного боя в Н-ском полку». Фотки появлялись через номер, иногда по две штуки сразу. К концу августа мы стали находить себя в «Красной звезде», это было круто. Номера исчезали из ленинских комнат мгновенно. Если фото было групповое, то бежали в город на почтамт и докупали газеты, что бы каждый из запечатленных на снимке мог вырезать себя для дембельского альбома.

В сентябре поток кадров стал иссякать, солдаты, не нашедшие в газете себя, грустили, и у меня была лишь одна фотка, на которой плясали бабы в кокошниках, и виден был черный затылок шлемофона.

И вот, наконец, наступил расчудесный осенний день. Утро было морозным, солнечным и тихим. Мы сидели в парке, курили, когда появился наш замполит. Вообще-то этот подполковник за год нашего с ним знакомства стал для меня демонической фигурой, после его появления в поле зрения всегда начинала твориться какая-то ерунда. И в этот раз ничего хорошего мы от него тоже не ждали.

- DimchDimch и Бутырин, вас срочно вызывает командир полка! Бего-ом!

О-ёё! Когда целый подполковник прибегает за тобой, чтобы доставить к полкану, перед глазами пробегает вся жизнь. Что мы натворили, нам было известно, но что из того, что мы натворили, стало известно командиру полка?

Бежим. Бежим мы с Мишей Бутыриным в чем есть, в грязных хэбэшках и тапочках, потому что в тапочках удобнее лазить по танку. Без пилоток, с распущенными ремнями бежим. Понимаем, что за внешний вид нам добавят по году дисбата, и от этого не становится легче. Наконец мы в штабе, первый раз в кабинете командира полка.

О-ёё! Собрались все! Все полковые командиры, все политработники полка, все батальонное начальство. Сидят полукругом и смотрят. Командир полка задает вопрос.

- Ефрейторы DimchDimch и Бутырин, вы газету «Правда» читаете?

- Читаем, - отвечаем мы, потому что читать эту газету обязан каждый солдат, и ответить нет, значит усугубить свою вину.

- А сегодня читали? – да грозно так спрашивает, и брови хмурит. При этом партработники дружно кивают головами, а ротный покрывается пятнами.

Мы почти описались. Начинаем лебезить, что, вот, срочно пришлось утром танки чинить, не успели прочитать…

Командир полка встает, берет газету со стола и протягивает нам.

- А теперь ЧИТАЙТЕ! Там написано, что вы отличники боевой и политической подготовки! Теперь вам ПРИДЕТСЯ стать отличниками боевой и политической подготовки! Кругом!

Бли-и-ин! На третьей странице «Правды» мы с Мишкой стоим перед танком, у Мишки ромашка во рту, у меня взгляд как у поэта-лирика конца восемнадцатого века, и подпись «Танкисты Н-ского полка отличники боевой и политической полготовки DimchDimch и Бутырин отдыхают после учебного боя». О-ёё!

Целый месяц мы ходили в начищенных сапогах и с бритыми рожами. Целый месяц в нас тыкали пальцами и провожали завистливыми взглядами. Это была СЛАВА! Да, очень тяжело быть отличниками, но постепенно все улеглось. Выпал снег, и вместо сапог мы обули валенки, лезвия для бритв кончились, а номер «Правды», хранимый моей мамой, до сих пор занимает видное место в личном списке достижений.

P.S. Время событий  - 85-й год. Продожение танковых историй запланировано.

Как я решал мирные задачи тувинской глубинки, будучи механиком-водителем среднего танка, описано мною раньше.

События те происходили по договоренности между командиром полка и местной администрацией, они же и получали весь профит в виде пары «Камазов» кирпича на нужды полка, или в виде экономии городского бюджета вкупе с благодарностью от местного парткома. Мне же доставались ветер свободы и улыбки тувинских барышень, которые на хлеб не намажешь. А ефрейторская зарплата скромна и неказиста, да и вся жизнь советского срочника это сплошные тягости и лишения.

Что хорошего может получить механик от обладания танком? 37 тон боли и радости, одну тонну солярки, бочку антифриза, десять обмороженных пальцев. Ветер в лицо на походном марше и пожизненный радикулит. Сейчас в Российской армии все по-другому, а вот раньше механик водитель мог получить все – ДЕНЬГИ, ВЛАСТЬ, СЛАВУ.

ДЕНЬГИ.

Тут все просто и разнообразно.

- Обмундирование. Если долго ходить за ротным, заглядывать, грустно вздыхая, в глаза комбату, периодически срываться на взводного, то, в конце концов, можно получить заветную бумажку, по которой склад выдаст новые шлемофон и комбинезон. Хватаем их и сразу за забор искать штатских, которые дадут поллитру за шлемофон и червонец за комбез,

- Техническое вооружение. Можно предложить помощь пехотному запмотеху, которому вечно не выделяют бойцов и средств на обслуживание хранимой техники. За несколько часов, потраченных на зарядку танковым генератором автомобильных аккумуляторов, получаешь доступ к списанным запчастям, а, например, карбюратор от Шишиги, пусть и без заслонки – это треть ефрейторской зарплаты.

- Тягловая сила. На танке легко вывезти за ворота металлолом или четыре мешка цемента. Покупатели сами тебя найдут.

- Антифриз. Когда половина страны каждый вечер зимой сливала воду из радиаторов, чтобы утром бежать к своим машинам с кипятком, трехлитровая банка антифриза имела весьма высокую цену. При заправке восьмидесятилитровых танковых радиаторов, запросто можно было «сэкономить» до десяти литров. И этим можно было беззастенчиво пользоваться.

- Боеприпасы! Сидя за рычагами, ни разу не видел, что командир с наводчиком делают в башне на стрельбах. Между делом они, конечно, стреляют, так как звук идет и мишени иногда падают. Но что-то мне говорит - это там у них было не главное. После стрельб, особенно ночных, в башне срачельник как после массовой оргии – рваные телогрейки, горелые тряпки, окровавленные бинты и разворошенная аптечка, гора стреляных гильз под «поликом». Они сверху гильзы сметут, сдадут на склад как положено, а под «поликом» им лень ковырять. Среди сотни гильз до десятка целых патронов. Это для меня до сих пор загадка - хоть и пытались мне объяснять, почему из пулеметной ленты патроны целые вываливаются, видимо - пока не увидишь, не поймешь. За пять патронов от танкового пулемета калибром 7,62 тувинские охотники дают барана. Баран очень манил, но как-то стрёмно было боеприпас на сторону отдавать. Сдавали прапору за 5 рублей десяток, тот тоже себя охотником называл, а мы верили старшему по званию, и совесть нас по ночам не мучила.

ВЛАСТЬ.

Если танк не выедет по тревоге, или сломается на учениях, то ни взводный, ни ротный, ни даже комбат не получат новое звание. Поэтому когда всех распределяют в наряды и караулы, ты спокойно сообщаешь, что у тебя масло не качает, и идешь в парк спать или делать дембельский альбом, потому что ты хороший механик и на самом деле у тебя все качает и работает.

Мало того, можно потребовать дополнительный банный день или сухпаек ввиду сверхурочной ночной работы по устранению вымышленных поломок. Один хитротрозадый подполковник, чуя подвох в нашей самоотверженности, решил доказать, что танки наши не требуют ремонта, и притащил в парк целую комиссию - дурачок. Пара ослабленных клемм, заклиненный на нуле манометр и заботливо скрученная гаечка в течение часа демонстрировали комиссии абсолютно не рабочую технику, требующую сложнейшей диагностики.

Нас было всего четверо механиков-инструкторов на весь батальон, и мы были незаменимы. Как же мы упивались своей властью! И лишь командир взвода, разжалованный за какие-то страшные грехи из ротных, а потому злой на весь мир, не давал покоя. Его попытки привести нас в уставной вид, хотя бы побрить, отравляли жизнь. А что стоили его выходки с выводом нас на зарядку! Он орал, брызгал слюной, заставлял отдавать честь и подходить к нему строевым шагом. Одним словом – кошмар. Но победа была за нами. А помог нам простой тувинский прапорщик.

Необходимое отступление.

Прапорщик Монгуш заведовал ГСМ. Делал он это редко, так как был перманентно пьян. Частенько полк по тревоге мчался прочесывать город в поисках бухого прапора, у которого в кармане хранились ключи от заправки и склада. Найдя валяющееся под забором тело, его несли в полк, слегка били и сажали на гауптвахту. Чтобы заправить танк, приходилось много дней караулить появление прапора на рабочем месте. Благо, полной заправки хватало на пару недель обычной полковой жизни.

Не удивительно, что при очередной появлении на заправке Могуша, мы с коллегой, ефрейтором Вовой, порулили к нему. Монгуш, находясь в глубочайшей прострации, просто выдал ключи, велел качать из третьей цистерны и завалился спать. Ручной насос и мышцы плечевого пояса за полчаса наполнили носовой и левый баки. Можно отъезжать, но фиг там – не заводится. Что за ерунда? Методом дедукции и облизывания смоченных топливом пальцев определяем АИ-80 – прапор перепутал емкости, и теперь четыреста литров бензина плещутся под броней. Рациональность немецкого народа, а ефрейтор Вова носил фамилию Ганценрейдер, остановила меня от выяснения отношений с пьяным прапором и от дальнейшей замены топлива. Мы тихонько подцепили мой танк к Вовиному и оттащили на стоянку. Бензин был перелит в бочки, дизель промыт и запущен, танк заново заправлен (прапорщик еще спал и не мог помешать), а мы сели мечтать о том, как обменяем 400 литров бензина на недоступные обычным служащим ништяки.

Возвращаемся к нашему взводному.

Наверное, он был казак. Крепкий, широкий и невысокий, ноги колесом, легко впадающий в буйство, он беззаветно любил свой мотоцикл. То, что сейчас называется аратюнингом, меркнет перед хромированным величием капитанского коня. На сотню полковых офицеров было только два мотоцикла - гнедая кляча «Планета-Спорт» у начпрода и вороной красавец «Восход-2» у нашего героя. В свободное время взводный приезжал к нам на стоянку и ухаживал за своим любимцем, пользуясь казенными смазками и инструментами.

Мы несколько раз просили прокатиться, но получали отказ, хотя и обещали за это побриться и немного походить строем. Аргумент был один – овес нынче дорог и в дефиците. Уж не знаю, что за проблема была тогда с бензином в Туве, и как может быть он дорогим при очень приличных зарплатах советских офицеров, но в глоссе взводного звучала неподдельная искренность.

Грязная трехлитровая банка с зачерпнутым из нашей бочки бензином произвела на казака огромное впечатление. Считая нас главными и единственными своими антагонистами, он видел в наших руках вожделенный корм для своего любимца, противоречивость чувств гримасами отражалась на его лице, он переминался, руки его дергались в разные стороны, наконец, он взял банку и признал нашу власть над ним.

Увольняясь в запас, мы подарили ему больше ста литров бензина, и расстались друзьями.

СЛАВА

... пока все, но продолжение будет