– Нет. Ничего не помню. Ни кто я такой, ни где нахожусь, ни что случилось.
– Душекрад постарался. Тварь свистнула твою память, когда ты на нее натолкнулся. Я опоздал, эх… Да что теперь поделаешь… Говорил же, не суйся поперед батьки.
– Не, батька у нас Корзиныч, а я так, на подмене, вроде завхоза. В хрендиции без нужды не хожу. Я бы и с тобой не пошел, не везет мне на новичков. Но так никого больше не было, а Корзиныч не велит от графика отклоняться. Мол, окно может схлопнуться. И что в итоге? – мужчина похлопал по чемодану, стоявшему на подоконнике. – Опять скажут, Бэшка ни хрени не нашел, ни новичка не сберег. Нихрена́, вот итог. Бэшка – это я, если что.
В голове толпилось много вопросов, но их всех оттеснил один единственный:
– Почему я ничего не помню?
– Снова здорово. Потому что душекрад твою память себе присвоил. Я тебе о чем толкую? Как у Присыпкина, помнишь… Ах да, проехали.
– Если судить по слову, душекрад крадет души, а не память, – решился я на справедливое, как мне казалось, замечание.
– Умничать будешь со Шпилькой, а со мной не в тот вагон. Память – она ж как душа. Если у тебя ее нет, все, считай, и тебя самого нет. Вот был ты весь такой из себя с памятью, а теперь все, нуль, никто и звать тебя…
– Никак? – вырвалось у меня.
– Типа того… С именем у нас после Присыпкина уже традиция намечается. Он ведь тоже свою память вместе с именем посеял, так мы ему новое имя состряпали за спасибо начхать. И тебе сладим, если…
За окном вновь закричала галка. Да так пронзительно, словно заведенная сирена.
– …если выберемся отсюда. Ну вот, накликали. Марфуша по пустякам не барагозит. Кто-то или что-то приближается, – с тревогой в голосе просипел Бэшка. Развернув чемодан к себе, он стал возиться с замками: – Подсоби с окном, умник. Пора уходить.
Птичий вопль бил по ушам, пыль лезла в горло, а безотчетный страх под кожу. Я не знал, что мне делать. Не знал, что вообще происходит. И даже не мог понять, как можно «подсобить с окном», открывая чемодан.
– Не стой столбом, крепи раму! – мужчина вытаскивал из чемодана какие-то деревянные бруски.
– Вот же твою взатяг! Сейчас подсвечу, не дергайся.
Я ждал вспышки фонарика, но вместо яркого луча полумрак разогнало пламя маленькой свечки. Коробок вместе с рассыпающимися спичками полетел на пол, но Бэшка был занят другим.
– Держи вот здесь и здесь! Ставь уголком, они сами схватятся.
В моих руках оказались две полуметровые рейки: рассохшееся выбеленное дерево с пятнами бурой краски, осыпающейся под пальцами, стоило их только коснуться. Я покрутил рейки и приложил их одну к другой под углом в девяносто градусов – две части прилипли друг к другу, как если бы их приклеили. Создалось странное ощущение, что я уже все это делал. Когда-то давно, в другой жизни.
Бэшка забрал у меня готовый угол и всунул в ладони оплывшую свечку. Язычок пламени клонило то в одну, то в другую сторону, из-за чего по стенам метались перепуганные тени. Лицо моего напарника было одутловатым, с глубоко посаженными глазами и перекошенным ртом, из которого от усердия то и дело показывался толстый язык.
Как завороженный я смотрел на то, как он создает своей уголок, а затем соединяет его с моим в единую конструкцию. Оконную раму.
– Ну что, погнали, – мужчина свистнул в болтавшийся на груди свисток, и в комнату влетела клекочущая черная птица. Она села на плечо «завхозу» и тут же замолчала.
– Погнали, говорю! – Мой странный напарник швырнул через сделанную раму пустой чемодан. Я ожидал, что тот упадет на грязный пол с характерным звуком, но ничего подобного не случилось. Чемодан попросту исчез. Без всяких эффектов, он взял и растворился, когда пересек контур рамы.
– Лезь через Окно! – Бэшка присел и, придерживая раму, переступил одной ногой через рассохшиеся деревяшки. Нога вместе с бедром исчезла, словно ее отрезали. С плеча слетела и растворилась в рамочной пустоте птица.
– Да что здесь происходит?! – признаться, я запаниковал.
– Если не идиот, поймешь. А нет, так что поделаешь. Жду минуту, а потом разбираю Окно к едреному оврагу.
С этими словами мужчина полностью нырнул в раму. В последний момент он убрал руку – та исчезла вслед за телом. Без поддержки деревянная рама тут же упала плашмя.
Я подскочил к деревяшкам, не веря своим глазам. Но тут же из окон, настоящих окон, послышался скрежет битого стекла – кто-то влезал в квартиру.
Пламя свечи заметалось и сразу выровнялось. Окружающий полумрак как-то сразу сгустился, вытолкнув на линию света хрупкую девичью фигурку. Она сидела на подоконнике, подтянув к себе ноги и прикрывая худые коленки бледно-желтым платьем. Свое лицо гостья прятала за теми же коленями, вся сжавшись в один несуразный комок лимонного цвета.
– Я не люблю одиночество, – дрожащий голосок звучал неестественно громко, словно камень, выпущенный чрезвычайно сильным, но неуверенным метателем.
Я молчал, присев рядом с волшебной рамой. Если попытаться ее поднять, придется бросить свечку – я не настолько ловок, чтобы проделать трюк с перелезанием вместе с ней. А значит, в какой-то момент, я останусь в полной темноте. Наедине с жуткой девочкой.
– Одиночество – когда один. Когда единица. Не люблю единицы. Ты поиграешь со мной в двойки? Поиграешь? У меня есть игрушки, хорошие игрушки, – девочка стала медленно выпрямляться, и я четко осознал, что если увижу ее лицо, мне конец.
Рывком поднимая раму и отбрасывая бесполезную свечу в сторону, я успел уловить краем глаза быстрое движение костлявой руки. Какой-то предмет ударился мне в грудь, толкнув за раму. Я упал на пол, и прямоугольный каркас с треском накрыл меня.
– Успел все-таки, – разочарованно просипел мой недавний знакомец. – Еще десяток секунд, и я бы разобрал раму.
Вместо темной пыльной квартиры я лежал на сырой траве. Над головой шумел раскидистый тополь, разбивая ветвями небесную синеву на маленькие озерца. Глухо заходилась лаем собака, что-то отдаленно гудело.
– Чего разлегся? Чай не в гостях, дома. А дома работать нужно. Отчеты писать, хренпедицию описывать. Потеря души, как и памяти еще никого не освобождала от работы.
Небесную ширь заслонила небритая морда Бэшки с отвисшими брылями и пухлыми, обкусанными губами.
– А дома, это где? – Я неуклюже поднялся, стряхнув с куртки какую-то коричневую пластинку.
– Дома – это дома. Это Родина, понимаешь? А если точнее, Удомельский район, исследовательский лагерь «Бережок». Ничего в памяти не всплывает?
– Тверская область… – неуверенно сказал я, чувствую себя при этом очень странно. В голове словно бы остались какие-то знания о мире, но при этом они были отстраненными разрозненными фактами. И никакой привязки к собственной судьбе. Я знал, что у людей есть детство, но не помнил своего. Знал, что люди учатся в школах и университетах, но не помнил, учился ли сам. Знал, что есть Тверская область, но не помнил, как я вообще тут очутился. Словосочетание «исследовательский лагерь» навевало мысли о джунглях и отважных людях в пробковых шлемах. И что-то внутри подсказывало, что пробковых шлемов носить не придется.
– Ты не напрягайся. Потом, может, что-то и вспомнишь. Стой и жди Шишку. – Бэшка подбоченился, задумчиво шаря взглядом по выгоревшей от солнца траве.
Я уже было раскрыл рот, чтобы спросить про Шишку, но ни с того, ни с сего, вновь противно завопила галка. Птица сидела на ветке тополя, кричала и хлопала крыльями, будто готовилась взлететь.
– Марфуша подает сигнал, что рядом с нами хрень.
– Какая именно хрень? – с любопытством спросил я, рассматривая полоску воды за чахлыми кустарниками и уже разобранную на два уголка оконную раму.
– Кабы я знал… Стоп. А эта штука была при тебе раньше?
Мужчина указывал на коричневую пластинку, которую я раньше стряхнул с себя.
– Не помню, может и была.
– Едреный овраг мне на проселочную! Ты умудрился притащить с собой неизвестную хрень!
По встревоженному виду «завхоза» я понял, что дело нешуточное. Вдобавок из-за деревьев показался человек. Весь какой-то неказистый, в красной футболке и потерявшей всякий цвет панаме, он трусил к нам с большим армейским рюкзаком за спиной.
– Шишка, ну наконец-то! Чего так долго? Опять, наверное, стрекоз гонял?
Подбежавший парень расплылся в глуповатой улыбке и промычал что-то нечленораздельное.
– Ыыыы, – радостно замычал Шишка, скидывая на землю рюкзак.
– Раньше Шишка был нормальным, – сказал мой напарник, наблюдая, как парень выбрасывает на траву ножницы, отвертку и плюшевого медвежонка. – Технарь, программист, красный диплом, все дела. В хренпедиции ходил. А потом – раз! – и шишку в Заоконье нашел. Обычную такую шишку, сосновую.
– И что? – спросил я, только сейчас заметив, что в метрах двух от центра по периметру поляны натянута желтая заградительная ленточка.
– И два. Стал идиотом. Полезным, правда. Лучше всякой галки умеет чувствовать хрень потустороннюю. Потому он тут и дежурит, когда мы ходим за Окно.
– Ымы! – Шишка нашел пластиковый контейнер и протягивал его теперь мужчине.
– Ты что, дурак? Я неизвестной хрени касаться не буду. Лезь сам, тебе ничто уже не навредит. Вон она лежит, справа от чемодана.
Я молча наблюдал, как парень подошел к загадочной пластинке. Радостно хлопнув в ладоши, он подобрал ее, но вместо того, чтобы положить в открытый контейнер, поднял над головой, словно собирался посмотреть через пластинку на солнце.
– Это наш грибной человек, – прошептал Бэшка.
– Почему грибной? – также шепотом спросил я.
– Потому что первым пробует гриб на отраву. Сейчас увидишь.
Шишка не долго любовался на табличку, уже через секунду он метнулся к рюкзаку, откуда с гордым видом извлек мелок. Склонившись над пластинкой, он нарисовал на ней элегантную двойку.
– Мныыыыжитель, – Шишка заозирался по сторонам, а увидев брошенного мишку, подскочил к игрушке и положил табличку на плюшевую голову.
Я не успел сообразить, в какой момент мишек стало два. Точно такая же игрушка, как и первая, лежала рядом, только без таблички на голове.
– Мныыыжитель, – снова повторил Шишка, схватил табличку и положил ее теперь уже на красную резиновую отвертку.
Эффект мишек повторился – отверток стало две.
– А это интересно… – Бэшка оттолкнул радостно мычавшего парня, не дав тому приспособить табличку на рюкзак. Быстро схватив артефакт, он стер двойку рукавом куртки, после чего бросил загадочную «хрень» в открытый контейнер.
– Как же хорошо, что Корзиныч уехал в Удомлю, – задумчиво пробормотал он, но я услышал. И не удержался от вопроса.
– Потому что он бы не разрешил второй заход в Заоконье. Корзиныч же у нас главный, первая буква в алфавите. А когда нет буквы «А», кто главный? Я, потому что «Б». И я сегодня разрешаю повторную хренпедицию. Нам срочно нужно вернуться обратно.
– Обратно, это куда? – я покосился на уголки разобранной рамы.
– Туда, туда. Но ты не беспокойся. Мы там пару минуток пробудем. Ты, конечно, ничего не помнишь, но у нас есть поверье – если заоконники добывают хорошую хрень, значит, есть шанс на повторный успех. Корзиныч не одобряет сразу вторых заходов, но это так, побурчит для вида, а потом еще и наградит. За годную хрень он квартиры в Москве раздает. Трехкомнатные! Ты ведь хочешь квартиру в Москве?
Бэшка прищурился и пытливо посмотрел мне в глаза.
И пусть я ничего не помнил, но сочетание «квартира в Москве» отдавалось в душе предвкушением счастья.
– Еще бы. А за квартирку-то и рискнуть не жалко. Да ты не боись, зайдем и выйдем.
– Так там же девочка, – вспомнил я с содроганием. – Это она, похоже, в меня табличку бросила.
– Да без разницы, кто там был, девочка, припевочка, или еще какая тварь. На той стороне мы выйдем как всегда – у Черной Черешни. Ну что, погнали?
Не успел я ничего ответить, как Бэшка уже соединял углы рамы. Готовое окно он поставил на землю и оперся об него локтем.
– Шишка, ты дежурь, местных к точке не подпускай. А мы сгоняем по-быстрому, – мужчина потянул меня к раме. Я стал упираться.
– Может, потом сгоняем? Я ведь еще ни в чем не разобрался.
– Ничего, ничего. Все успеется. Понимаешь, найти годную хрень – это шанс ублажить Корзиныча, шанс раскрутиться, стать большим человеком. Квартира в Москве, а то и две, три. Пять! Десять!
Мечты о квартирах ослабили мой отпор, чем быстро воспользовался Бэшка. Пригнув мне голову, он толкнул в спину. По инерции я сделал шаг, переступая через раму. В спину возмущенно прокричала галка Марфуша. И свежесть утра сменилась на затхлость темной квартиры.
Я вновь оказался в том же самом месте, где все началось.
Захотелось возразить напарнику, что никакой Черной Черешни здесь и близко нет, но когда я обернулся, то увидел то, от чего меня накрыл неподдельный ужас.
Оконной рамы не было. В полумраке я успел разглядеть, как истаивал ее контур, но не более. Понимание того, что ни Бэшка, ни Ашка, ни Шишка не придут, вызвало приступ паники.
Я завертелся на месте, стараясь обозреть все доступное пространство и одновременно пугаясь, что ничего толком не вижу. За то время, что я провел на тверской земле, здесь, в страшном Заоконье, полностью стемнело. А у меня с собой не было даже крошечного фонарика, даже спичечки…
Опустившись вниз, я стал слепо водить руками по полу, в надежде отыскать брошенную в прошлый раз свечу, а заодно и рассыпавшиеся спички. Под пальцами попадись куски выкрошившегося цемента, потом что-то вытянутое и слегка пушистое – что-то движущееся.
Ай! Я брезгливо отдернул руку и отполз в сторону, стараясь не думать, чего только касался. Под ногу попал камень. Я чуть было не отшвырнул его, но вовремя спохватился. Свечка! Мягкий воск податливо проминался, от фитиля пахло медом. Осталось найти хотя бы одну спичку. Я помнил, как упал коробок Бэшки. Кажется, это было у стены, где стоял шкаф.
Вздрагивая от каждого шороха, я продолжил свои слепые поиски. Сейчас-сейчас, только найду спичку, и будет свет. И не так страшно. Свет всегда прогоняет страхи.
Вспомнилась отвратительная ряха Бэшки, этого гнилого предателя, специально заманившего обратно в край ужасов. Теперь уже очевидно, что он был как-то замешан в потере памяти. Ах как бы знать, что тут произошло раньше. Да как теперь это узнаешь?
Со стороны коридора послышалось приглушенное цоканье.
Цок-цок-цок. Тишина. Цок-цок-цок. Опять тихо.
Оглохший от собственного сердцебиения, я облизал пересохшие губы. Стараясь не издавать ни единого звука, я замер на месте, продолжая медленно ощупывать пол вокруг себя.
Цоканье стало громче. К нему добавилось легкое постукивание, как если бы кто-то перебирал костяшки счет. Тук-тук-тук.
Что-то неведомое приближалось по коридору к комнате, где я, как немощный паук, ощупывал паутину веры в счастливый улов.
Когда пальцы ухватились за спичечную соломинку, цоканье резко усилилось – нечто вошло в комнату. Отчаянное желание зажечь свечу заглушало страх увидеть того, кто стоял сейчас в метре от меня. Я слышал его (или ее) дыхание, дробное постукивание сводило с ума.
Запоздало я понял, что даже со свечой и спичкой, мне все равно не зажечь свет. Нужен еще и спичечный коробок, а искать его сейчас сродни настоящему самоубийству.
Дыхание неизвестного создания было шумным, с тоненьким присвистом, оно втягивало в себя застоявшийся воздух и выплевывало тонкими порциями. Цоканье усилилось, и воображение подсказало мне, что существо сейчас нависает надо мной, что оно уже протягивает свои корявые длинные руки и вот-вот коснется головы.
Желание наперекор всему выжить было настолько сильным, что меня осенило знанием – спичку можно зажечь, если быстро чиркнуть об ровную и сухую поверхность. Что-то подобное я уже проделывал давным-давно, наверное, в детстве. Знание было зыбким, но за него страстно хотелось зацепиться.
Решив встретить неминуемое при свете, я начал чиркать спичкой об стенку шкафа, к которому умудрился как-то подползти при поисках. Но вместо спасительного огонька я получил только шум и разочарование – спичка обломилась от сильного нажима. Существо дышало мне уже почти на ухо, еще мгновение, и оно коснется меня…
Я зажмурился и чиркнул обломком спички по шершавой деревяшке. Характерный звук рождения огня наполнил душу трепетом. Обжигая кончики пальцев, я поднес огонек к фитилю свечи.
«Только не погасни, живи, живи, живи!» – лихорадочно твердил я про себя.
И чудо свершилось, свеча ожила, а тьма отпрянула.
Вскочив на ноги, я крутанулся на месте, обводя пространство световым кругом.
Он стоял в дверном проеме на самой границе света. Ростом с десятилетнего ребенка. Коричневые сандалии, замызганные синие штанишки, детская рубашка в бурую клеточку. Но это был не человек.
На меня пристально смотрел козленок: с черной шерстью, заметными рожками и прямоугольными темными зрачками на фоне золотистой радужки немигающих глаз. В детских ручонках (вполне себе человеческих) козленок держал нить с нанизанными на нее переливающимися шариками. Сперва мне показалось, что это разноцветные человеческие глаза, но я тут же себя одернул. Нет, это было что-то другое, не глаза, однако тоже очень важное…
– Тихо, тихо, без резких движений, – начал шептать я вслух, обращаясь, скорее, к самому себе, чем к демоническому созданию.
Козленок продолжал стоять в проеме. Периодически он наклонял нить, и шарики стукались друг об друга, скользя вниз. Цок-цок-цок. Тук-тук-тук. Все начинало сливаться в монотонный усыпляющий ритм, все тревоги и страхи отошли на задний план. Я погружался в отупляющую бездну спокойствия и равнодушия.
И тут расплавленный свечной воск капнул мне на запястье. От обжигающей боли и неожиданности я шагнул вперед и взмахнул рукой. Световой круг накрыл мальчика-козленка, и тот вздрогнул, на секунду выпустив конец нити из пальцев.
Крайний шарик соскользнул с нитки, упал и покатился прямо мне под ноги. Как зачарованный я смотрел на того, как он катится, переливаясь всеми цветами и оттенками. В нем явно заключалась целая вселенная со всеми ее тайнами и хитросплетениями. Это было сокровище, ценность которого превосходила все богатства мира.
Шарик уперся в носок моего ботинка, и только тогда я перевел взгляд на дверной проем. Козленок исчез вместе со своими волшебными бусами. Еще когда я смотрел на шарик, часть сознания отметила удаляющийся топот ножек, знакомый за сегодняшний длинный-предлинный день.
Дежавю вернуло мне способность рассуждать.
Все-таки душекрад не был выдумкой Бэшки. Он реально существовал и ранее уже похищал мою личность. Сомнений быть не могло – память (или душа, тут все зависит от точки зрения) пряталась в чарующих шариках, которые душекрад нанизывал на свою нить. Наверное, после предыдущей кражи я не выглядел достаточно привлекательным для существа, раз оно не позарилось на жалкие объедки новой памяти. Красть попросту было нечего.
Стараясь не уронить свечу, я осторожно поднял подкатившийся шарик. Это моя память? И что теперь с ней делать? Как вставить в голову? Может, нужно проглотить как пилюлю рыбьего жира и надеяться, что не пронесет от накативших воспоминаний?
Я терялся в вопросах, но стоило вглядеться в переливы шариковой вселенной, как все они отпали сами собой. Я заглянул в космос, и космос заглянул в меня. Голову накрыло волной ярких и живых образов. Всего было так много – картин, голосов, чувств, все они перебивали друг друга, наслаивались и расплывались. Хаос поглощал меня, а я хватался за проплывавшие мимо обрывки слов и переживаний.
– …ну что ты нюни распустил?! Ты ведь мужчина, а мужчины не плачут! – говорит строгая женщина с длинными прямыми волосами, которые ветками плакучей ивы ниспадают на голову, пахнет едкими духами и раздражением.
– …он тогда спросит: «Зайка скачет по дорожке, где твои кривые ножки?» Что тут нужно ответить? Запоминай: «Открой моим ножкам все твои кривы дорожки!» – На стене висит календарь с котятами, работает вентилятор, а по столу ползет ленивая муха.
– …да что ты понимаешь в любви, чучело? На кой ты мне сдался, я люблю Игоря! – От слов веет льдом и холодом, да и на улице идет снег; весь мир замерзает, погружаясь в зыбкий сон.
– …Присыпкин? Какая смешная фамилия. Садитесь, юноша, вы засыпались! Переэкзаменовка! – Всеобщий смех взметается под своды аудитории, к пятну плесени на потолке между плафонов казенных ламп.
– …никогда, слышишь, никогда не задерживайся на месте входа в Орбис Терциус дольше пары минут! По протоколу вошел через раму, огляделся – быстро уходи. Они чувствуют Окно. И всегда приходят проверить, кто пришел к ним в гости. Иногда они делают засады на местах прохода сквозь раму, оставляют смотрящего. Я зову их зрящими, а Рыбак – кукляшками. Увидел хоть одну куклу с открытыми глазами – беги что есть мочи, путай следы, прячься. Если хоть одна зрящая увидит тебя, увидят и все остальные. Они чрезвычайно опасны… – Сутулый мужчина средних лет с клиновидной профессорской бородкой меряет комнату шагами. В красном углу икона Николая Чудотворца с веточкой вербы, приглушенно бубнит старенький телевизор, об ноги трется серый кот, пахнет свежеиспеченными пирожками.
– …Присыпкин, будь человечным человеком, одолжи пятихатку на неделю. Очень надо. Да я верну, не дергайся. – Долговязый мужчина в спортивных штанах и накинутой на тощие плечи женской куртке отколупывает краску от поручня в подъезде.
– …Заоконье коварно. Там все изменчиво. Корзиныч говорит, что это какой-то там Терцис Орбусис, а я так скажу. Это то, о чем мы ничегошечки не знаем. Ни-че-го. Если хочешь ходить в экспедиции, вызубри главное наше правило: «Смотри по сторонам, чти знаки, доверяй галкам и чуйке». На той стороне любой кирпич может оказаться кошкой и наоборот. А про местных спроси Шпильку, она чаще всего с ними общается. Спроси про Бабу Глашу, про Почтальона, про Куку. Спроси, так она тебе такое расскажет, бояться своей пятки будешь. Ах да, всегда носи с собой ведро! Нужно… – Звенит металл, лает собака, жилистые мужские руки взвешивают алюминиевое ведерко. На ведерке красной краской неряшливо выведено слово «Рыбак».
– …вы приняты! Анкета хорошая, тестирование вы прошли с блеском. Приезжайте в Удомлю, на вокзале вас встретят и отвезут в полевой лагерь. Все необходимые вещи из списка возьмите с собой, продуктами обеспечим на месте. О деньгах не волнуйтесь. Наш руководитель позднее все подробно объяснит. Поверьте, наше предложение уникально. Конечно, придется подписать пару документов о неразглашении, но сами понимаете… – Мобильный телефон обещает, интригует и завлекает приятным женским голосом, – в отличие от безразличного городского пейзажа в окне и записки «Найди уже работу!» на холодильнике.
– …иди, не боись! Едреный овраг мне на проселочную, если в том доме будет какая пакость. Про душекрада это все сказочки. Рыбака послушать, так здесь и одеяло-хвататель, и аквариум с улитками телепатами есть. Ты, Присыпкин, нашим «специалистам» не верь. Корзиныч Рыбака вообще в психушке нашел. А Шпилька раньше то ли гадалкой по вызову работала, то ли проституткой, одна клубника в огороде. Сам понимаешь, контингент с харизмой на всю башку. Так что плюнь и держи слюну зубами – нет там никакого душекрада. – На стенке пятиэтажки ветер треплет тяжелый плакат, и тот издает хлопающий звук крыльев подбитой утки. На западе, в стороне ставка, слышится смех с подвываниями; под ногами хрустит гравийная крошка, рядом идет человек с отечным лицом и глубоко посажеными глазами.
Всполох праведной ярости затмил калейдоскоп воспоминаний, и я смог отвести взгляд от шарика. Все это время я стоял со свечой в центре комнаты и смотрел в чудо-шар памяти. И похоже это была чужая память – того самого Присыпкина, о котором раньше говорил Бэшка. Выходит, беднягу тоже заманил сюда этот мордоворот!
Послышался какой-то едва уловимый звук – то ли снаружи, то ли внутри, то ли шорох, то ли скрип. Сразу вернулись старые знакомые мурашки, приняв прерванный парад по коже.
Я начал водить свечой по углам, чтобы разогнать тени. Внимательно рассмотрел то место, где ранее ползал по полу в поисках спасительной свечки. Нашел коробок спичек, который все время валялся у плинтуса. Продолговатый и немного пушистый предмет, который в свое время меня так напугал, оказался всего-навсего детской куклой. Ее пышная синтетическая прическа и густые кисточки ресниц отвечали за пресловутую пушистость. Конечно, двигаться кукла не могла, она лежала на спине с открытыми стеклянными глазами.
«Куклы, куклы, что-то было связано с куклами», – пронеслось у меня в голове. Эхо чужого, но яркого воспоминания. Там еще был ластящийся кот, работал телевизор, вкусно пахло пирожками, и человек с профессорской бородкой давал наставления, прохаживаясь из угла в угол деревенского дома. Да, точно!
«Увидел хоть одну куклу с открытыми глазами – беги что есть мочи, путай следы, прячься. Если хоть одна зрящая увидит тебя, увидят и все остальные. Они чрезвычайно опасны…» – Я бросил косой взгляд на куклу. Мне показалось, или раньше она лежала на десяток сантиметров дальше?
Снаружи царила кромешная стылая тьма, но я полез на подоконник, стараясь не пораниться об осколки стекла. Чужая память – не чужая, а моя собственная чуйка во всю вопила, что нужно бежать. Я и так задержался в этой проклятой квартире, не хотелось бы испытывать судьбу и дальше.
Когда я выпрямился в оконном проеме со свечой в руках, на меня нахлынул запоздалый страх высоты. Что, если квартира не на первом этаже, и тогда, в сумерках, я ошибся с перспективой? За спиной, в квартире, раздался нарастающий шум. Будто из коридора внутрь втекало что-то, и вот-вот выплеснется волной вполне ощутимой материальной силы.
Я посветил свечой в комнату, а потом сразу и не раздумывая прыгнул вниз. Уж лучше разбиться, чем сгинуть в надвигающемся кошмаре. Это были куклы. Они забили дверной проем сплошным комком искореженных пластиковых тел и длинных, неестественно длинных шарнирных ручонок. Они вползали в комнату по стенам, полу, потолку. От кукольных личиков остались только стеклянные глаза, все остальные черты поглотили черные провалы беззубых ртов, в которых копошились черви сиреневых языков.
Продолжение следует во второй части...