Соляристики пост
Иллюстрации к одному из величайших произведений фантастики и лично Станислава Лема
Взято из интернета
Иллюстрации к одному из величайших произведений фантастики и лично Станислава Лема
Взято из интернета
Солярис. СССР, 1968. Режиссеры Борис Ниренбург, Лидия Ишимбаева. Сценарист Николай Кемарский (по одноименному роману Станислава Лема). Актеры: Василий Лановой, Антонина Пилюс, Владимир Этуш, Виктор Зозулин и др. Премьера на ТВ – 1968 год.
Режиссер Борис Ниренбург (1911-1986) поставил 16 полнометражных игровых фильмов, в основном это были телеспектакли.
Режиссер Лидия Ишимбаева (1924-1998) поставила для телевидения выше пяти десятков фильмов-спектаклей.
Если бы не вышедшая на киноэкраны в 1973 году экранизация романа Станислава Лема, сделанная Андреем Тарковским, скромный телеспектакль «Солярис» 1968 года был бы, наверное, забыт. Но «пальма первенства» по части экранизации досталась именно «Солярису» в постановке режиссеров-телевизионщиков Бориса Ниренбурга и Лидии Ишимбаевой.
Кинокритик Светлана Матюшина пишет, что «двухсерийный телеспектакль «Солярис» 1968 года, в котором сыграл Владимир Этуш (доктор Снаут) и Василий Лановой (Крис Кельвин), отличался научной педантичностью. … Зрители увидели сухую побуквенную интерпретацию книги — как и хотел писатель. В центре фильма — размышления о познаваемости мира. Бывшая жена Криса интересовала Лема лишь как непознаваемый объект действительности. … Может, герою Ланового и не удается разгадать загадку Соляриса, но он остается на планете, уверенный, что «время ужасных чудес еще не прошло». Тот самый таинственный Океан, сверхразум, описание которого занимает в романе чуть ли треть, в фильме увидеть не получится. Все действие происходит в герметичном пространстве станции, которая больше напоминает закрытую лабораторию на Земле, а не в космосе. Зрители холодно встретили двухсерийный телеспектакль. В нем не было ничего нового относительно уже написанного текста романа: механическое перенесение драматургических перипетий на экран, сплошь однообразные диалоги и закадровый голос Криса — ленте явно не хватало художественности» (Матюшина, 2019).
Солярис. СССР, 1973. Режиссер Андрей Тарковский. Сценаристы Андрей Тарковский, Фридрих Горенштейн (по мотивам одноименного романа Станислава Лема). Актеры: Донатас Банионис, Наталья Бондарчук, Юри Ярвет, Владислав Дворжецкий, Николай Гринько, Анатолий Солоницын, Сос Саркисян и др. 10,5 млн. зрителей за первый год демонстрации.
Режиссер Андрей Тарковский (1932-1986) поставил семь полнометражных игровых фильмов («Иваново детство», «Андрей Рублев», «Солярис», «Зеркало», «Сталкер», «Ностальгия», «Жертвоприношение»), но в тысячу самых кассовых советских кинолент вошел только его полнометражный дебют – «Иваново детство».
... На космической станции, находящейся на орбите далекой планеты Солярис, происходят странные и загадочные события. На станцию прибывает астронавт Крис, которому поручено разобраться во всем этом и, как говорится, принять адекватное решение...
Используя канву знаменитого фантастического романа Станислава Лема, Андрей Тарковский, как мне кажется, создал один из своих философских киношедевров. Его фильм стал не только размышлением о последствиях возможных контактов с внеземными цивилизациями. Великий мастер сумел создать на экране емкий и притягательный образы планеты Земля, где льют теплые дожди, и задумчиво бродят над прозрачной рекой грустные лошади...
"Человеку нужен человек". Эта фраза становится ключевой для понимания авторской концепции фильма, в котором поднимаются вечные проблемы Совести, Вины, Сострадания, Взаимопонимания и, конечно же, Любви...
В "Солярисе" собран ансамбль первоклассных актеров. Донатас Банионис, Анатолий Солоницын, Николай Гринько, Юри Ярвет, Владислав Дворжецкий. Первую и, наверное, лучшую в своей актерской биографии роль сыграла в "Солярисе" Наталья Бондарчук.
Словом, о "Солярисе" говорить и писать можно очень долго. Но лучше все-таки этот фильм посмотреть. Тем более, что при каждом новом просмотре его глубина раскрывается все новыми гранями...
Известный польский писатель-фантаст Станислав Лем (1921-2006) очень ревностно относился к своему литературному детищу и постоянно спорил с Андреем Тарковским – как в процессе написания сценария, так и во время съемок фильма.
Спустя годы Станислав Лев объяснил свою позицию так: «К этой экранизации я имею очень принципиальные претензии. Во-первых, мне бы хотелось увидеть планету Солярис, но, к сожалению, режиссер лишил меня этой возможности, так как снял камерный фильм. А во-вторых (и это я сказал Тарковскому во время одной из ссор), он снял совсем не «Солярис», а «Преступление и наказание». Ведь из фильма следует только то, что этот паскудный Кельвин довел бедную Хари до самоубийства, а потом по этой причине терзался угрызениями совести, которые усиливались ее появлением, причем появлением в обстоятельствах странных и непонятных. Этот феномен очередных появлений Хари использовался мною для реализации определенной концепции, которая восходит чуть ли не к Канту. Существует ведь Ding an sich, непознаваемое, Вещь в себе, Вторая сторона, пробиться к которой невозможно. И это в моей прозе было совершенно иначе воплощено и аранжировано... А совсем уж ужасным было то, что Тарковский ввел в фильм родителей Кельвина, и даже какую-то его тетю. Но прежде всего — мать, а «мать» — это «Россия», «Родина», «Земля». Это меня уже порядочно рассердило. Были мы в тот момент как две лошади, которые тянут одну телегу в разные стороны... В моей книге необычайно важной была сфера рассуждений и вопросов познавательных и эпистемологических, которая тесно связана с соляристической литературой и самой сущностью соляристики, но, к сожалению, фильм был основательно очищен от этого. Судьбы людей на станции, о которых мы узнаем только в небольших эпизодах при очередных наездах камеры, — они тоже не являются каким-то экзистенциальным анекдотом, а большим вопросом, касающимся места человека во Вселенной, и так далее. У меня Кельвин решает остаться на планете без какой-либо надежды, а Тарковский создал картину, в которой появляется какой-то остров, а на нем домик. И когда я слышу о домике и острове, то чуть ли не выхожу из себя от возмущения. Тот эмоциональный соус, в который Тарковский погрузил моих героев, не говоря уже о том, что он совершенно ампутировал «сайентистский пейзаж» и ввел массу странностей, для меня совершенно невыносим» (Lem, 1987: 133-135).
Столичный кинематографический мир конца 1960-х – начала 1970-х, разумеется, был в курсе дела конфликта писателя и режиссера, поэтому (хотя и не только по этой причине) сразу после выхода «Соляриса» в советский прокат нашлось немало защитников романа от «неоправданных киноискажений».
Кинокритик Юлий Смелков (1934-1996) считал, что «космос и океан Соляриса превратились в фильме в антураж. Они художественно нефункциональны, без них можно обойтись. … Тему и мысль Лема Тарковский заменил своей собственной темой и собственной мыслью. … Вот в этом противопоставлении и раскрывается тема фильма — земной человек в космической бездне. Герои Тарковского довольно много рассуждают о совести, но какое она имеет отношение к происходящему, остается неясным: ведь ситуация романа, довольно точно перенесенная в фильм, вне человеческой морали, у океана не может быть человеческих мотивов поведения. Отношения же Кельвина и Хари исполнены драматизма, но, вырванные из структуры романа, не связанные с отношениями Сарториуса, Снаута, Гибаряна со своими «гостями», как бы повисают в воздухе. Попросту говоря, у Кельвина, сыгранного Д. Банионисом, нет сверхзадачи, нет сквозного мотива действия — разумеется, не потому, что актер не смог найти его, а потому, что он и не предполагался сценарием. (В этом, мне кажется, причина того, что роль не стала удачей Баниониса; то же можно сказать и о Ю. Ярвете и о А. Солоницыне. Н. Бондарчук в роли Хари многим нравится, но... перечитайте роман — на мой взгляд, там Хари намного интереснее). У героев Лема сверхзадача есть — Контакт. Контакт с непонятным, нечеловеческим (в буквальном смысле слова), но высокоразвитым разумом, с чуждой, но необычайно интересной цивилизацией. … Но того, что выводит «Солярис» Лема за рамки хорошей научной фантастики, в фильме нет. Есть человеческая драма — нет драмы познания. Есть любовь к Земле — нет стремления к контакту. Добавив к роману то, что он хотел, Тарковский взял из него меньше, чем можно было бы взять. В результате «вольный перевод» романа на язык кино обладает самостоятельными (не зависящими от «оригинала») достоинствами, но то, ради чего написан «Солярис», не вместилось в кадры «Соляриса». … Мне могут возразить: фильм Тарковского поэтичен. Да, но это поэтичность самого Тарковского, его режиссерской манеры, его видения мира. А поэзия познающей мысли, поэзия мужества человека в его борьбе с Неизвестным, так мощно и драматично звучавшая в романе Лема, осталась за пределами фильма» (Смелков, 1973).
В таком же духе писала о фильме «Солярис» писательница и критик Ариадна Громова (1916-1981): «Что же касается ощущения прекрасной Земли, которое столь необходимо режиссеру, — так нет его в фильме. Да и Земли-то, собственно, нет. Есть подмосковный дачный участок — речка, холмик, на нем домик. Правда, возникают на минутку-полторы стремительные, совсем в иной манере отснятые, кадры: автострады, длинные туннели, поток машин… А для Криса Кельвина вся «прекрасная Земля» вроде бы умещается на дачном участке. Ведь когда он в конце фильма мысленно возвращается на Землю, все его представления о родной планете сводятся к тому же: из тумана возникает холмик, а на холмике — домик, а в домике — папа; Крис на крылечке дачи падает перед отцом на колени, и получается в точности, как на картине Рембрандта, — только космический блудный сын обут, и вместо босых пяток мы видим добротные подошвы. Затем: может ли зритель оценить, чем жертвует Крис Кельвин — тот, который в фильме? Ведь в 53 года (он лет на двадцать старше Кельвина из романа) у него только и есть за душой, что папа, тетя, дача да еще, не известно зачем, лошадь в гараже. Нет у него любви, нет друзей. Нет, по-видимому, никаких планов, замыслов, неоконченных работ. Даже непонятно, что он вообще делает, где работает, был ли хоть раз в космосе. Что же он теряет на Земле? Почему с его стороны, такая уж жертва — остаться поработать на Солярисе. … И совершенно уж удручает финал фильма, сделанный в духе примитивнейшего сентиментального антропоцентризма. … в фильме вдруг оказывается, что неконтактность Океана — фикция, что превосходно он все понял, а к Кельвину даже проникся самым лучшим чувством и в порядке компенсации за причиненные неприятности предложил нечто вроде мысленной экскурсии куда душе угодно (как уже говорилось, Кельвин, конечно, отправился к папе на дачу). То есть ясно: человека, особенно ежели он хороший, кто угодно поймет, хоть плазма, все едино. … Так что же получается? Морально-философские проблемы, которыми так интересовался режиссер в фильме фактически не разрабатываются — ни те, на которых основан роман Лема, ни те, которые заявлены в интервью. А о чем же тогда фильм? … Он талантливый, конечно. Хорошо снятый. Но порядком растянутый и скучный. Особенно в «земных» сценах, где трудно понять, о чем разговаривают и почему ссорятся герои. Ясно там по-настоящему лишь одно: герою очень не хочется покидать Землю. Вот он и глядит не наглядится на родные места. Собственно, об этом человеке, горячо любящем Землю и начисто равнодушном ко всему иному во Вселенной, Тарковский и делал свой фильм. А все остальное — трагические события на станции, споры ученых — введено в основном «для сюжета» (Громова, 1973).
Философ Глеб Пондопуло (1926-2020) в целом придерживался аналогичного мнения, утверждая, что в «Солярисе» А. Тарковского многое «вызывает сомнения, критические замечания и даже чувство неудовлетворенности. Нам представляется, что это определено прежде всего противоречивостью авторской позиции, неточностью идейной концепции фильма «Солярис». Суть этой неточности состоит в том, что идея нравственного долга, личной ответственности человека трактуется достаточно абстрактно, непоследовательно. Она не доведена до ясного образного воплощения той важнейшей мысли, что в основе формирования личной ответственности человека, осознания им нравственного долга лежат прежде всего коллективные формы его деятельности, а не только самоанализ, самооценка, память, чувство любви к ближнему и т.д. … Усталыми и одинокими, растерянными и страдающими выглядят герои фильма «Солярис». Вечно юным и прекрасным предстает перед нами только миф, иллюзия в облике Хари. Но чем более «очеловечивается» Хари от общения с Кельвином, тем все более страдающей выглядит. … Стремление подчеркнуть мотив страдания, в конце концов, в эпизоде «воскрешения» Хари, приводить к тому, что авторам изменяет вкус. Этот фрагмент фильма страдает натурализмом, несет на себе налет мистики. Удивительно и безысходно противоречива трансформация гуманистической идеи в фильме. Защита человека, призыв к уважению человеческой личности, внутреннего мира человека оборачивается не верой в силу его разума, его воли, его чувства, а жалостью и довольно банальной сентенцией о том, что мир может спасти только стыд. В фильме есть человек, терзаемый сомнениями, озабоченный нравственными проблемами. Есть итог человеческой цивилизации и культуры — удивительная техника, видения городов будущего, сокровища науки и искусства. Но в фильме нет или почти нет главного — человеческого коллектива, без чего невозможно достаточно полно и глубоко проникнуть в «тайну» человека. … Чувство одиночества, замкнутости в мире узко личных отношений и переживаний не оставляет героев фильма и на земле. Оно сквозит в патриархальном быте семьи Кельвина, эпизоде поездки Бертона с сыном по городу будущего, в эпизоде возвращения Кельвина. Эта искусственная изоляция от социальной сферы жизни и определяет умозрительные характеристики постановки нравственных проблем в фильме «Солярис». … поверхностность в художественной разработки многих важных, актуальных и острых проблем, поставленных в фильме, приводит к тому, что герои фильма «Солярис» выглядят достоверно и художественно убедительно, когда речь идет о проникновении во внутренний, личный, индивидуальный мир человека, и неубедительно, когда им приходится решать общечеловеческие проблемы. В этих случаях создатели фильма вынуждены прибегать к банальной символике и риторике, которых, к сожалению, не лишено это оригинальное произведение талантливого режиссера» (Пондопуло, 1973).
С подобными утилитарными мнениями спорили культурологи и кинокритики Н.М. Зоркая (1924-2006) и М.И. Туровская (1924-2019).
«Тарковский отходит от Лема? — писала М.И. Туровская — Но сколько мы видели «честных» экранизаций и ломали голову, чтобы уловить то пустячное отклонение, через которое отлетала от фильма душа, превращала его в «наглядное пособие». Тарковский честно отступил от романа, совершив то единственное, что если и не делает искусства, то, по крайности, делает его возможным. Он подчинился чужому вымыслу и стал в нем свободен. Фильм другой, это не значит плохой, хотя, разумеется, он может и не нравиться. Он может нравиться, и тогда шорох бумажных полосок, напоминающий космонавтам о шелесте листьев, как стенограмма напоминает живую речь, и странная подробность зимнего утра, разбросавшего по выпуклости земной поверхности на картине Брейгеля, и сладость дождя перестанут казаться «земным довеском», как с научно-фантастическим высокомерием говорит мой уважаемый оппонент, а станут частью целого, которое и есть фильм. … У Тарковского Океан как будто отзывается на ту самую особенную черточку, на память сердца, на горечь ностальгии Криса Кельвина, в которых навсегда закодирована Земля, ее шорохи, запахи и шум дождя, обрушившегося на деревянную терраску... Только дождь идет в доме, а Крис стоит снаружи, в саду, и смотрит сквозь стекло на отца, не замечающего, как тугие струи хлещут его по плечам. Метафора неизведанного, родной и странно-зеркальный мир, вызванный из небытия живым и непонятным Океаном Соляриса... Ожиданный контакт? Сентиментальный «хэппи энд»? Не думаю. Скорее внутренний закон художника, всегда стремящегося к гармонии» (Туровская, 1973).
А Н.М. Зоркая подчеркивала, что «истинные герои картины — не Космос, не мыслящая космическая «субстанция» планета Солярис, эта счастливая выдумка писателя-фантаста, и не пришельцы из Космоса, холоднокровные «двойники». Герои другие: Человек и его родина. О них-то, о людях и Земле, поставленных перед лицом Космоса и испытанием Космосом, Тарковский рассказывает с задушевностью, насколько возможно таковое в избранном жанре и сюжете, не располагающем к лирике. … И после того, как Кельвин, победив свои сомнения, равнодушие, эгоизм, не смог предать Хари космическую, так, как некогда упустил и просмотрел, весь в научно-технократических своих мечтаниях, в горделивом своем всезнайстве Хари земную, океан Солярис послал ему не страшных монстров, не губительные «ожившие фетиши», но родной дом, но самые счастливые образы, омытые просветленными дождевыми слезами. И в бесконечном пространстве, в плазме мироздания, во Вселенной отпечатлелся тот малый кусочек Земли, тот старый дом под Звенигородом — душа Криса Кельвина. Так и решилась пресловутая проблема контакта, так Земля любовью победила Космос. Конечно, можно сказать, что это не совсем так, как у Станислава Лема. Но разве два хуже, чем один? И разве, скажем, Эврипид был бы обижен, что про Медею, о которой он сообщил людям впервые, человечеству уже больше двух тысяч лет рассказывают все новые и новые подробности и Медея его имеет долгую жизнь?» (Зоркая, 1973).
С их точкой зрения в целом был солидарен и кинокритик Юрий Ханютин (1929-1978), полагавший, что «было бы неверным понять фильм так, что режиссер призывает лежать на травке у себя дома и не соваться в неуютный космос. Но он задается вопросом: с чем мы отправимся в путешествие к звездам — можно преодолеть земное тяготение, но нельзя избавиться от своих земных чувств, предрассудков, мыслей. Что понесет человек в космическое пространство — жестокость, холодный прагматизм или разум и человечность? Иначе говоря, в фильме ставится не фантастическая пока проблема контакта с иными цивилизациями, а вполне реальная, жгучая для всей философской и социальной мысли XX века проблема — человек и технический прогресс, наука и нравственность. … Тарковский против чрезмерных претензий науки на руководство человеческим поведением. Есть ситуации, говорит фильм, где ученый должен быть прежде всего человеком. Научные доводы не должны противопоставляться нравственным принципам. При этом режиссер не ставит под сомнение необходимость самого прогресса, необходимость и силу науки» (Ханютин, 1975).
Кинокритик Сергей Кудрявцев обращал внимание читателей, что фильм «Солярис» — «метафора необходимости оставаться человеком в любых условиях. Но, помимо этого, признание в любви к Земле, ко всему человечеству. … Ведь если отвлечься от внешнего содержания «Соляриса», а также сопоставить со «Сталкером» и «Ностальгией», то эти три работы, как ни покажется странным и парадоксальным, выстраиваются в своего рода трилогию и о «спасительной горечи ностальгии», и о возвращении к истокам, и о поиске дома. … Человек всё-таки должен прислушиваться к тайнам и пытаться изо всех сил их разгадать. Вот и кинематограф Андрея Тарковского требует максимальной сосредоточенности, а главное - желания услышать, увидеть, почувствовать и понять. Просто так, без напряжённой работы органов чувств и человеческого мозга, не раскрывает свои тайны ни мир вокруг нас, ни настоящее искусство, которое тоже вглядывается и вслушивается в данную нам реальность» (Кудрявцев, 1978/2008).
Высокая оценка «Соляриса» преобладает во мнениях философов, киноведов и кинокритиков и в XXI веке.
К примеру, философ и культуролог Григорий Померанц (1918-2013) напоминал, что «искусство позволяет предчувствовать то, к чему человек отчасти уже расположен. Иконы Рублева захватывают тех, кто в американском опыте попал бы в первые 5 процентов. Они поразили и Тарковского, но изнутри он умеет видеть и показывать только людей второй группы. Люди этой группы, смотря «Солярис» или «Зеркало», испытывают аристотелевское очищение через страдание, видят обнаженными свои проблемы и сквозь свою боль — проблески внутреннего света. Люди третьей группы способны оценить Тарковского только случайно, под влиянием какого-то потрясения. Обычно они скучают и не понимают, что снобы находят «в этой тягомотине» (Померанц, 2000).
Кинокритик Егор Беликов убежден, что фильм «Солярис» «при всей его медлительности, сдержанности, безэмоциональности умудряется утащить зрителя за собой в непрозрачные воды бесконечного мыслительного океана и не дает всплыть потом еще слишком долго. … В каждом по-настоящему гениальном фильме должно найтись что-то, что невозможно объяснить. Тарковский снял фильм-обманку, который притворяется фантастикой, а оказывается загадкой без разгадки. Сама по себе картина "Солярис" обладает теми же свойствами, что и показанный в ней разумный океан: во время просмотра генерирует у нас туманные размышления о природе человеческого бытия. Но осознать себя целиком не дает, остается гладью, непроницаемой для стороннего наблюдателя» (Беликов, 2019).
Непревзойденный знаток творчества Андрея Тарковского — киновед Дмитрий Салынский в своей монографии (Салынский, 2009) и статьях пишет, что «мир, открывающийся с помощью кино за этим окном, для Тарковского обладал большей онтологической ценностью, чем обыденный мир, окружающий зрителя в кинозале. Через взгляд героя Тарковский вносил свою рефлексию о природе кинематографа внутрь фильма. В «Солярисе» мы имеем дело с двумя такими окнами, последовательно усиливающими ценностный статус видимого за ними мира. Первое — экран, на котором перед зрителями идет фильм «Солярис». Внутри него второе окно — экран памяти, или взгляд памяти. Мир, видимый в первом окне, прорывается вторым окном в видимое за ним новое пространство. Тарковский в «Солярисе» часто использует этот прием mise en abyme, делая пространство фильма многослойным» (Салынский, 2002).
В самом деле, «сюжет, созданный Лемом, после выхода на экраны фильма Тарковского обрел иное звучание. Если первая экранизация, самая близкая к литературной первооснове, прошла почти незамеченной, то обращение Тарковского к роману изменило отношение к нему всей читающей публики. Об этом свидетельствует хотя бы то, что, работая над собственным фильмом, Содерберг, вольно или невольно, обыграл, наряду с образами литературного первоисточника, и образы фильма Тарковского. Что бы ни говорили верные почитатели Станислава Лема, не приемлющие, вслед за польским писателем, фильма Тарковского, роман «Солярис» отныне обречен на существование «в паре» с классическим фильмом русского режиссера» (Анохина, 2011).
Анализируя фильм «Солярис» (2002) Стивена Содерберга, кинокритик Василий Степанов считает, что, вспоминая об экранизации Тарковского, американский режиссер «хочет, если не вытеснить его фильм, то хотя бы войти с ним в диалог, сопоставить себя с Тарковским. Океан Солярис подсовывал ученым с Земли образы, в которых они безошибочно узнавали фальшивку, что не мешало им наслаждаться собственной ностальгией. В ту же игру Содерберг играет с осведомленным зрителем. Он достает из зрительской памяти тень фильма Тарковского, и убивает ее, заставляя вновь и вновь возвращаться к классическому фильму в пространстве собственной картины. В «Солярисе» Содерберга есть сцены, которые буквально повторяют то, что мы видели в фильме Тарковского. Но, не перечисляя их, я бы хотел акцентировать внимание на том, как их подает американский постановщик. … Руинизированная исследовательская станция Тарковского приобретает у Содерберга функциональный аскетизм, который пошел бы кухне или операционной. Станция отделана блестящим металлом. По опыту мы знаем, что нержавеющая сталь не впитывает запахи, она санитарна. То есть фактуры Содерберга не только зачищены от наследия Тарковского, но они еще и не могут ничего впитать в себя, приобрести хоть какие-то свойства. Это голая сталь, которая избавлена от истории и не способна ее обрести. Несмотря на амбициозность затеи, «Солярис» 2002 года исполнен специфического юмора. Например, Содерберг переигрывает финал фильма 1972 года: там, где Тарковский цитировал «Возвращение блудного сына» Рембрандта, он прибегает к другой визуальной рифме — «Сотворению Адама» в Сикстинской капелле. Герой Кельвина лежит, а к нему протягивает руку ребенок. Кельвин Содерберга — это новый Адам, которого создает Бог Соляриса, явившийся в виде ребенка. Поддельная жена Кельвина, которую у Содерберга зовут Рея, становится Евой нового Эдема. Таким образом многозначность и сложность финала Тарковского у Содерберга снимается. Его «Солярис» — это фильм о любви, история новых Адама и Евы, которых творит чужая планета. И кончается эта история вполне американским хэппи-эндом. … Так или иначе, своим лабораторный опыт Содерберга помог перенести поэтику, проблематику и глубокомысленность взгляда Тарковского в современный контекст и внедрить ее в американское фантастическое кино XXI век. Тем самым, возможно, была отсрочена гибель жанра, о которой много говорили в начале нулевых. Без Тарковского и его смыслов, воспринятых через Содерберга (впрочем, равно как и без метафорического финала «Гравитации» Альфонсо Куарона), скорей всего, был бы невозможен и главный космический хит последнего времени — «Интерстеллар» Кристофера Нолана» (Степанов, 2016).
Александр Федоров, 1990, 2021
Данная статья относится к Категории: Публицистика
«В ожидании начала сеанса я пытался успокоить себя древним изречением из Талмуда: «Если ты думаешь о ничтожестве причин, приводящих к твоей гибели, подумай, что причины, приведшие к твоему рождению, не менее ничтожны…» Утешение было слабое. Содержания фильма «Красная пустыня» я, естественно, не помню.
Прошло ещё около 10 лет, и судьба свела меня с киноявлением уже совсем другого порядка. Как-то раз мне позвонил мой хороший знакомый, довольно известный литературный критик Лазарь Лазарев (девичья фамилия Шиндель) и в характерной для него, старого фронтовика, шутливо-спокойной манере сказал: «Слушай, пайщик (уважительно-вежливая форма обращения у части наших прогрессивных литераторов - сокращение более понятного обращения: «Пайщик Одесского Церабкоопа»), надо выручать хорошего человека - Андрея Тарковского. Он написал сценарий и хочет ставить картину по Лемовскому «Солярису» - это ведь по твоей астрально-звёздной части. Негодяи на «Мосфильме» пытаются его забодать. Возвысь голос свой и быстренько напиши положительную рецензию, что, мол, насчёт звёзд и прочего такого в этом роде там полный порядок!» Я нежно люблю умницу и настоящего человека Лазаря. Я также в восторге от творчества Тарковского (вдруг вспомнил лучшую рецензию на его «Андрея Рублёва», подслушанную в зале от сидевших позади меня двух молоденьких девушек: «Такое впечатление, что на протяжении всего XV столетия лил дождь!»). Поэтому я сразу же согласился, несмотря на некоторую (впрочем, пустяковую) трудность: этот роман замечательного польского писателя я, увы, не читал. Впрочем, это не помешало мне через день после получения сценария написать на него существенно положительную рецензию. По-видимому, эта рецензия помогла, хотя, конечно, не была единственной причиной появления «Соляриса» на экране.
Года через полтора после этого Лазарь опять позвонил мне: «Слушай, Андрей отснял фильм, но его опять хотят забодать эти гады. Организуй, пожалуйста, своих астрономических пайщиков и приведи их на «Мосфильм» послезавтра в 12, там будет обсуждение фильма. Подбери солидных людей - надо произвести впечатление. Пропуска будут заказаны». Конечно, я опять бросился спасать незнакомого мне мастера экрана. Стоял лютый мороз с обжигающим ветром. Непросто было собрать человек 15 «пайщиков» и привезти их общественным транспортом к проходной «Мосфильма». В качестве «свадебного генерала» я уговорил ехать Якова Борисовича Зельдовича - академика и трижды Героя. И тут вдруг случилась накладка: пропуска на нас не были заказаны, хотя накануне мне в институт звонила какая-то приближённая к Тарковскому особа и настойчиво нас приглашала, заверяя, что организационная часть обеспечена. Минут 15 толкались мы в холодной проходной. Тщетно я метался от окошка к окошку, пытаясь найти хоть какие-нибудь концы. Можно себе представить, как на меня смотрели мои коллеги! В отчаянии я шутя (хотя было не до шуток) попросил Якова Борисовича подойти к окошку и щегольнуть своими тремя золотыми звёздами. «Ничего не выйдет. Подумают, что муляж!» - ответил Я. Б., обнаружив тонкое понимание специфики кино. Так и ушли мы ни с чем. Через несколько дней я узнал, что просмотр фильма Тарковского в последний момент был запрещён комитетом Госкино, о чём нас не соизволили известить. Тарковский даже не извинился. Я не вольно вспоминал девчушку-дипломницу ВГИКа, о которой речь шла выше, - единственную из известных мне работников кино, с которой можно было иметь дело. Прошло ещё несколько месяцев, и мне стало известно, что в клубе МГУ, так же как в некоторых других местах, идёт «Солярис». «Какая же свинья этот Тарковский! - подумал я. - Ведь мог бы пригласить меня на просмотр, который, очевидно, был...» Когда в клубе МГУ я смотрел «Солярис», меня огорошила надпись в титрах: «Консультант И.С. Шкловский». Вот это да! Такого уговора не было. Это ведь чистый бандитизм! Что же делать? Подать в суд, чтобы сняли с титров мою фамилию? Ничего не выйдет - у нас не принято.
Гнев мой потихоньку остывал, а тут кто-то из моих друзей подсказал мне: «Ведь эти киношники - очень богатый народ. Потребуй у них денег за консультацию!» Ну что ж - с паршивой овцы хоть шерсти клок, и я стал искать какие-то концы на «Мосфильме». Не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что все мои попытки найти упомянутые выше «концы», ведущие к финансовым сосцам этого почтенного учреждения, окончились полным крахом. В конце концов я на это дело плюнул. Вообще в финансовом отношении мои контакты с миром киноискусства дали нулевой эффект. Вспоминается, например, история со сценарием братьев Стругацких - какая-то фантастическая бодяга. Был заключён совершенно официальный договор с Киевской киностудией. Я беседовал с одним из братьев, довольно добросовестно изучил сценарий, сделал ряд замечаний, написал и отправил в Киев развернутую рецензию. После этого последовало почти трёхлетнее молчание. На мой запрос студия без всяких мотивировок сообщила мне, что, мол, фильм ставиться не будет, и, как говорится, - общий привет. Кстати, по закону полагается мне, кажется, 60% договорной суммы. В суд, что ли, на них подать? «Не корысти ради для», а из чисто корпоративных соображений: ведь если они так нагло обращаются со мной, всё-таки человеком с именем, так что же эти бандиты вытворяют с молодыми?
Вполне понятно поэтому, что, когда года два тому назад в Астрономическом институте меня позвали к телефону и какой-то женский голос сказал мне, что это говорят из иностранного отдела «Мосфильма», я ядовито засмеялся в трубку и в самой невежливой форме послал звонившую подальше. При этом я кратко, но энергично высказал ей своё мнение о кинодеятельности и кинодеятелях. «Но мы здесь при чём? - резонно сказала мосфильмовская особа. - Я звоню Вам по очень важному делу: гостящий в Москве маэстро Антониони очень хочет побеседовать с вами!» Я живо вспомнил эпизод с «Красной пустыней» и злосчастной финкой. Поэтому, когда киношница сказала мне, что маэстро Антониони хотел бы со мной побеседовать в своих апартаментах в гостинице «Советская» и что он послезавтра улетает из Москвы, я довольно грубо сказал ей, что, насколько я понял, синьор Антониони хочет встретиться со мной, я же отнюдь не жажду общаться с ним и поэтому в гостиницу не поеду. А если я очень нужен ему - пусть приезжает в Астрономический институт сегодня в 15 часов, т. е. через полтора часа, я его буду ждать до 15 час. 15 мин. Киношница сбивчиво стала мне объяснять, что, мол, это нужно согласовать с маэстро и пр., а я повесил трубку. Слышавшие этот разговор девицы-сотрудницы закудахтали: «Ах, как Вы разговариваете, ах, разве так можно?» «С этой публикой иначе нельзя, - отрезал я. - И вообще отвяжитесь!» Девицы бросились в мой захламлённый кабинет, где кроме моего стояло ещё три стола. И вдобавок огромное продавленное, старое кресло. Они лихорадочно стали «наводить марафет», готовясь к приезду знаменитости. «Отставить! - рявкнул я. - Мы его примем в стиле итальянского неореализма. Так сказать, под небом Сицилии!» Ровно в 15 час во двор института въехал кортеж роскошных машин. Маэстро приехал со своей киногруппой в сопровождении весьма малоквалифицированной переводчицы, от услуг которой я сразу же отказался.
Антониони оказался очень симпатичным, немного грустным немолодым человеком, одетым с подчеркнутой простотой. По-английски он говорил примерно так же плохо, как и я, что, конечно, способствовало взаимному пониманию. «Чем могу служить?» - спросил я. «Видите ли, я задумал поставить фильм-сказку. По ходу действия дети, играющие в городском дворе - настоящем каменном мешке, - запускают воздушного змея, который улетает в космос. Может ли это быть?» - «Вы придумали, маэстро, прелестную сказку, а в сказке всё возможно!» Насчёт сказок Антониони разбирался, во всяком случае, не хуже меня. Нет, его интересовало - может ли это быть с точки зрения науки! «Я вынужден Вас разочаровать - с точки зрения науки это не может быть!» - «Я понимаю, - сказал Антониони - что этого не может быть с точки зрения науки сегодняшнего дня. Но может быть, через 200-300 лет наука уже не будет исключать такую возможность?» - «Боюсь, что и через 1000 лет позиция науки в этом пункте не изменится. Разве что детишки оснастят свою игрушку каким-нибудь аннигиляционно-гравитационным двигателем». Нет, такой двигатель маэстро Антониони не устраивал - он разрушал его милую задумку. Я стал ему объяснять, что только первобытные люди и современные, обремененные полузнаниями цивилизованные дикари верят (именно верят) в безграничные возможности науки. На самом деле настоящая наука - это сумма запретов. Например, вся физика состоит из трёх запретов:
а) нельзя построить перпетуум-мобиле первого и второго рода,
б) нельзя передать сигнал со скоростью большей, чем скорость света в пустоте,
в) нельзя одновременно измерить координату и скорость электрона.
Антониони помрачнел. Запреты были ему явно не по душе. Провожая его, я рассказал ему историю с «Красной пустыней», финкой и важной восточной персоной. «Неплохой сюжет для сценария, не так ли?» - сказал я. Насколько я мог заметить, эта история не произвела ожидаемого впечатления на знаменитого режиссера. Впрочем, может быть, я ошибаюсь».
Шкловский И.С., в Сб.: Рассказы из книги «Эшелон», Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке, Сборник XXII, М., «Советский писатель», 1990 г., с. 476-480.
Изображения в статье
Иосиф Самуилович Шкловский — советский астрофизик. Автор девяти книг и более трёхсот научных публикаций, других работ по проблемам существования внеземных цивилизаций и научно-популярных статей
Солярис. Картина Доминика Синьоре / CC BY-SA 3.0
Image by Pexels from Pixabay
Микеланджело Антониони — итальянский кинорежиссёр и сценарист, классик европейского авторского кино, которого называли «поэтом отчуждения и некоммуникабельности» / CC BY-SA 2.0
Подборка фильмов, которые помогут вам понять работу космических миссий, общую теорию относительности и проблему поисков внеземного разума
Интерстеллар
«Interstellar», реж. Кристофер Нолан, 2014
Если вас интересует научно-популярная составляющая кино, то этот фильм вам нужно не только смотреть, но еще и читать. Это, пожалуй, единственный случай, когда одновременно с фильмом его создатели (конкретно — физик Кип Торн) выпустили книгу, в которой сравнительно простым языком объясняется физика всех сложных явлений, показанных в фильме — показанных максимально близко к тому, как ученые себе их представляют. Это и кротовая нора (она же червоточина), и черная дыра с ее аккреционным диском, да и вообще все игры человеческого разума с пространством. Даже последнюю, самую экзотическую сцену Торн попытался осмыслить в рамках существующих теоретических ограничений. Поэтому фильм, утрируя, можно назвать дополнительным материалом к хорошей популярной книге об общей теории относительности — не самой простой из современных фундаментальных теорий. В школе ее не проходят.
Цель назначения — Луна
«Destination Moon», реж. Ирвинг Пичел, 1950
На мой взгляд, этот фильм — «Интерстеллар» 1950 года. В нем есть все: опасное космическое путешествие, мотив возвращения, подвиг, новейшие технологии, сложная теория, максимальная близость к научным представлениям и много просветительских диалогов, кадров, спецэффектов. Только если в 2014 году вершина научпопа — это теория относительности, то в 1950-м — реактивное движение. Если вы все еще не понимаете, как же ракеты летают в космосе без воздуха и почему спутники не падают на Землю, то этот фильм для вас. Там об этом рассказывает «самый знаменитый актер Голливуда того времени».
Разумеется, для современного зрителя спецэффекты фильма выглядят очень наивно (хотя за них фильм был удостоен «Оскара» и, надо признать, сделаны они качественно). Считается, что фильм существенно повлиял на всю последующую космическую фантастику, снятую в Голливуде. Однако очень забавно смотреть на то, как не вполне естественно выглядят люди в «невесомости»: у них, например, волосы не становятся дыбом. Но на тот момент это было допустимой оплошностью: еще не было ТВ-трансляций с космонавтами и никто на уровне интуиции не знал, что значит «естественно».
Тема полета на Луну вообще очень популярна в кинематографе. Из познавательных как с научной, так и с исторической точки зрения я бы упомянул еще два. В 1929 году Фриц Ланг снимает «Женщину на луне» (Frau im Mond), а в 1936-м Василий Журавлев в СССР снимает «Космический рейс», еще немой. Оба фильма консультировали отцы космонавтики Герман Оберт и Константин Циолковский соответственно.
Аполлон 13
«Apollo 13», реж. Рон Ховард, 1995
Один из лучших фильмов на космическую тему был снят именно о полете на Луну. «Аполлон 13» — это третья американская миссия к Луне с астронавтами. 13 апреля 1970 года на 48-м часу полета в космическом корабле произошел взрыв кислородного бака, что сделало невозможным посадку на Луну и поставило под угрозу возможность возвращения экипажа. Фильм, снятый через 25 лет после инцидента, задумывался создателями как, по сути, реалистичная реконструкция произошедшего. Так оно и вышло в результате.
Детали интерьера корабля были созданы той же фирмой, что создавала и части оригинального корабля. Переговоры экипажа и центра управления были переданы почти дословно (хоть и адаптировано, ибо в оригинале было уж очень много специфических терминов и сокращений). Показаны все основные этапы полета и реконструированы действия экипажа. Не обошлось, конечно, и без ошибок и анахронизмов (так, логотип NASA, мелькающий на экране, был принят агентством только в 1975-м). Но на фоне всего остального они точно простительны.
На этот раз нет проблем с демонстрацией невесомости: все соответствующие сцены снимались во время полета на специальном тренировочном самолете НАСА по баллистической траектории. А вот реальных космических съемок в фильме нет — уж слишком неподходящего они оказались качества. Хотя кадры, повторяющие знаменитое отделение ступени носителя Аполлона-4 на фоне Земли все же присутствуют.
Интересно, что в ходе реальной миссии на борту не произошло ни одного конфликта — настолько хорошо астронавты понимали, что их жизни зависят от слаженной работы. Режиссер фильма сделал своих героев чуть более слабыми, видимо, для придания драматизма.
В фильме даже присутствует реальный командир Апполона 13, астронавт Джеймс Ловелл (James Lowell). В образе капитана военного корабля он в финальной сцене жмет руку себе киношному (в исполнении Тома Хэнкса).
Контакт
«Contact», реж. Роберт Земекис, 1997
Этот фильм снят по мотивам книги известного астронома и популяризатора науки Карла Сагана. В нем поднимается проблема контакта с внеземными цивилизациями в формулировке 70–80-х годов прошлого века. Впрочем, современная формулировка отличается несильно. Сам Саган немало сделал в направлении SETI (Search for the Extraterrestrial Intelligence, «поиск внеземного разума»). Он участвовал в обсуждении принципов передачи сигнала, его структуры, метода шифрования. Ведь это действительно нетривиально — пытаться что-то донести до того, кто твоего языка даже отдаленно не знает. Поэтому приходится апеллировать к тем категориям, которые, как нам кажется, одинаковы для всех разумных существ во Вселенной: числам, математическим последовательностям, законам геометрии и тому подобному. Однако, кроме как чисто технической или научной, проблема SETI существует еще и как общекультурная. Зачем нам нужен контакт? Всем ли он нужен? Что мы будем делать, когда (и если) он состоится? Или, может, мы просто, размышляя об иных цивилизациях, таким образом пытаемся понять самих себя?
Интересно, что у главной героини фильма Элли Эрроуэй (Джоди Фостер) есть реальный прототип — американская исследовательница Джил Тартер (Jill Tarter), все еще работающая в институте SETI в Калифорнии.
Солярис
Реж. Андрей Тарковский, 1972
В этом произведении Станислава Лема, переосмысленном Андреем Тарковским, помимо многих этических вопросов, ставится и один, имеющий отношение к возможному контакту с внеземным разумом, а именно: уверены ли мы, что, встретившись с ним, мы сможем опознать друг друга? Сможем ли мы увидеть друг в друге нечто, с чем имеет смысл идти хоть на какой-то контакт? Ведь разум, точного определения для которого у нас нет, не обязательно должен принимать антропоморфные формы. Он может возникнуть в виде Океана — структуры, способной посылать сигналы, но не обязательно нам, так как мы для него тоже не выглядим особо разумными.
13 мая 1972 года, на Каннском кинофестивале состоялась премьера научно-фантастической драмы «Солярис» Андрея Тарковского, снятой по мотивам одноименного романа Станислава Лема. Сюжет о странной планете, оказавшейся «зоной обостренной нравственности», режиссер адаптировал по-своему, использовав в процессе съемок нетривиальные художественные решения.
В далеком будущем, когда происходит действие картины "*Солярис*", уровень развития науки и техники позволил людям совершать далекие космические путешествия.
На Солярисе — одной из планет, открытой землянами, была обнаружена необычная форма жизни – почти вся поверхность планеты была покрыта биомассой, своеобразным живым «океаном». Изучение *Соляриса* велось долгие годы, но ни к чему не привело. Люди потеряли интерес к далекой планете, и лишь трое ученых оставались на пришедшей в запустение исследовательской станции – Снаут (Юри Ярвет), Сарториус (Анатолий Солоницын) и Гибарян (Сос Саркисян).
Вопрос о целесообразности продолжения изучения Соляриса был поднят на заседании Научного совета, и там же стало известно о том, что некоторое время назад со станции стали приходит непонятные сообщения. Кроме того, показания пилота Анри Бертона (Владислав Дворжецкий), побывавшего на Солярисе, давали повод предположить, что «океан» мог обладать разумом.
Для принятия окончательного решения на Солярис был послан психолог *Крис Кельвин* (Донатас Банионис) с заданием изучить ситуацию на месте.
Прибыв на Солярис, Крис узнал, что Гибарян, с которым он был дружен, покончил с собой. Странности в поведении Снаута и Сарториуса удивили гостя с Земли, а вскоре он начал замечать, что на станции, кроме ученых, присутствуют и другие существа. Из путаных объяснений Снаута, Крис сделал вывод, что «океан» каким-то образом материализует воспоминания людей.
Кельвин решил, что Снаут, проведя долгие годы в замкнутом пространстве вдалеке от людей, помутился разумом, однако, через некоторое время убедился в правоте его слов. Однажды к Крису в каюту зашла его возлюбленная Хари (Наталья Бондарчук), которой уже несколько лет не было в живых…
Замысел фильма возник у Андрея Тарковского в 1968 году: в заявке на экранизацию он утверждал, что намерен снять киноленту для «широкого массового зрителя». Цензоры с произведением польского фантаста были знакомы постольку-поскольку (этакая сказка о космонавтах и говорящей планете) и дали «добро» на запуск «Соляриса» с бюджетом в один миллион рублей. Так, в 1971 году — спустя пять лет мучительной безработицы — начались съемки одного из самых масштабных проектов режиссера.
Первоначальный сценарий, написанный Тарковским в соавторстве с Фридрихом Горенштейном, не устроил ни «Мосфильм», ни писателя. У первых вопросы были непосредственно от цензурного комитета, и режиссер достаточно быстро внес все необходимые правки. Что касается Станислава Лема, то конфликты с ним по части трактовки произведения прошли через все съемки. По первоначальной версии сценария значительная часть истории разворачивалась на Земле, что противоречило главной идее Лема — отразить сложность космических контактов. Впрочем, финальным вариантом сценария он также остался не удовлетворен: во главу угла Тарковский поставил не космос, науку и «рацио», а нравственность, чувственность и спасительную ностальгию по родине.
Исполнителей ролей режиссер искал по принципу максимальной схожести актера и его персонажа, поэтому даже в начальном эпизоде научного симпозиума снялись настоящие иностранцы. Однако, если с поиском главных героев все складывалось удачно (в их числе оказались Донатас Банионис, сыгравший Криса Кельвина, Юри Ярвет (Снаут), Владислав Дворжецкий (Анри Бертон), а также постоянные актеры Тарковского Николай Гринько (Ник Кельвин) и Анатолий Солоницын (Сарториус)), то на роль Хари, занимающей центральное место в повествовании, режиссер долго не мог найти подходящую актрису. Среди претенденток были и муза Бергмана Биби Андерссон, и Анастасия Вертинская, и Алла Демидова, и, наконец, восемнадцатилетняя Наталья Бондарчук, которую Тарковский утвердил лишь со второго раза – после того, как увидел ее в картине Ларисы Шепитько «Ты и я».
К слову, именно из рук Бондарчук, когда та была еще подростком, Андрей получил роман Лема, за которым долгое время стоял «в очереди»...
Однако «Солярис» не из тех лент, которые целиком снимались в павильонах и на выстроенных декорациях. Среди мест съемок — футуристический пейзаж Токио, куда съемочная группа прилетала всего на несколько дней, чтобы снять тоннели скоростных дорог Сюто (сцена проезда Бертона по ночной автостраде - Сюто Андрей Тарковский увидел в буклетах об Олимпиаде 1964 года, проходившей в Японии). Также отдельные сцены сняты в Крыму и Звенигороде, где на берегу реки Руза удалось найти подходящее живописное место для дома главного героя.
Стремясь к максимальной достоверности в кадре, Андрей Тарковский ставил перед оператором Вадимом Юсовым и художником картины Михаилом Ромадиным трудновыполнимые задачи. Изначальная сложность состояла в том, что «Солярис» был фильмом одного дубля: из-за дефицитного количества плёнки Kodak к каждому эпизоду приходилось тщательно подготавливаться и снимать его нужно было с первой попытки. Однако съемочной группе удалось запечатлеть на пленке нужную «теплую» фактуру Земли, с которой как будто вступала в конфликт тусклая, более искусственная фактура «Соляриса».
Принципиальная установка режиссера – не отвлекать внимание зрителей специальными «фантастическими» атрибутами – подразумевала, что быт ученых на космической станции должен выглядеть привычным глазу, не экзотичным:
Многосложные декорации картины разрабатывались совместно с заводом ВИЛС (Всесоюзный институт легких сплавов) и занимали самый большой павильон студии. Среди них — библиотека, стартовая площадка космического корабля, полукольцо станции, фантастическая зеркальная комната, которую Тарковский все-таки вырезал из-за несоответствия общей стилистике фильма. Ракету для «Соляриса» позаимствовали с военного полигона, а её дизайн доработали в духе художников-супрематистов. «Взлет» ракеты обеспечивался подъемом на тросах вручную.
Масштаб декораций особенно впечатлил японского режиссера Акиру Куросаву, впервые приехавшего в СССР:
Океан — главный спецэффект «Соляриса» — был создан с помощью комбинированной съемки, но съемочной группе пришлось добиваться микроскопической фактурности предметов. По словам Юсова, Океан был «намешан» в тазу на столе: после долгого поиска нужных химических ингредиентов, которые бы обеспечили нужный цвет и «текстуру», остановились на смеси алюминиевых опилок с соляной кислотой.
Звучит эта загадочная субстанция благодаря саунд-дизайну композитора Эдуарда Артемьева, одного из пионеров и признанного лидера советской электронной музыки, которого Андрей Тарковский специально пригласил для музыкального оформления киноленты. «Звуковую массу» картины поделили на природные шумы Земли и полифонию космического мира, которую составляли оркестровая музыка, хор, колокола и синтезаторная музыка.
В то же время главным лейтмотивом «Соляриса» стала фа-минорная хоральная прелюдия Иоганна Себастьяна Баха, обработанная Артемьевым. Задача каждого нестандартного звукового решения — усилить нужный смысловой оттенок эпизода.
Космос для никого.
Научная фантастика — один из самых оптимистичных жанров литературы (по крайней мере обычно). Человек совершает великие открытия, путешествует между звёздами, контактирует с внеземным разумом и всегда находит выход даже из самой затруднительной ситуации. Ведь возможности и сила нашего разума безграничны, не так ли? И даже всевозможные антиутопии и пост-апокалипсис в фантастике нам чаще всего демонстрируют как назидание: «Смотрите, они совершили ошибку. Не допускайте такого в реальности, и всё будет хорошо».
Из всей бесконечной плеяды фантастов настоящим пессимизмом выделяются немногие. Одно из самых громких таких имён — Станислав Лем. Его творчество показывает нам, что даже в случае самого разумного и благонамеренного поведения человека, он не застрахован от тех рисков, которые несут в себе новые технологии.
В начале начал
Дом во Львове, где писатель жил в ранние годы
Возможно, такому отношению к будущему Лем обязан своей юности. Его молодые годы и первые литературные опыты пришлись на период Второй мировой войны и оккупации Польши. Оказавшись нежданно-негаданно гражданином Советского Союза, молодой Станислав учился в медицинском университете и надеялся сделать успешную карьеру. Будущее тогда, вероятно, ещё не казалось таким мрачным. Но всё изменило вторжение Германии в уже советский Львов: у Лема появились более чем серьезные причины для пессимизма и в жизни, и в творчестве.
Имея еврейские корни, он лишь по счастливой случайности не оказался убит. Но даже сохранив жизнь, он опустился на самое дно того мира, который строили нацисты в оккупированной Европе. Его жизнь была бедна, наполнена грубой чёрной работой. Станислав Лем страдал сам, а также видел страдания и смерть множества других людей, в том числе — всех близких родственников, не сумевших скрыть «расовой неполноценности».
Львовское гетто — одно из самых крупных на территории Европы — отделялось от остальных районов лишь колючей проволокой, так что царящие там порядки были у всех на виду
Он видел, как родной город, место, где прошли его счастливые детство и юность, превращается под действием злой воли во что-то совершенно иное. Во что-то чуждое, с непонятными законами, моралью и этикой, в которой евреи, поляки, русские, и множество других социальных групп оказались выведены за скобки «человеческого» — отчуждены от него.
Позднее эта метафора будет тайно или явно появляться во всех его произведениях, от полубиографической ранней «Больницы преображения» до последнего большого труда — «Фиаско». Мысль о том, что человек в любой момент может внезапно «выпасть» за пределы своего привычного окружения и мироощущения, и составило в будущем основной фундамент творчества Лема.
Ранние произведения
Первые произведения Лема ещё не так сильно выделялись из общей массы фантастики, но уже имели узнаваемые черты
Чувство обреченности ощущалось уже в ранних относительно оптимистичных произведениях писателя. Первая его повесть — «Человек с Марса» 1946 года, — повествует о попытке войти в контакт с инопланетным существом, чей космический корабль приземлился на севере США. Однако диалог между мирами оказался невозможен. Слишком велика культурная и понятийная пропасть. И лишь огромными усилиями агрессивного пришельца удается нейтрализовать.
Первый полноценный роман «Астронавты» 1951-го также рассказывает о торжестве земного разума над инопланетным. По его сюжету человечество к началу XXI века объединилось, построив коммунистическое общество (надо помнить, что Польша тогда была в соцблоке, и прогнозировать будущее иначе было нельзя), в то время, как враждебно настроенные обитатели Венеры, даже несмотря на более высокий уровень прогресса, мыслили как капиталисты-империалисты. Поэтому, создавая оружие против землян, истребили им сами себя в междоусобных войнах. Остатки их цивилизации исследуют ученые нашей планеты, делая выводы об упадочности такой идеологии.
Всё раннее творчество Лема являло собой такие вот яркие образчики «оптимистической» фантастики: это не удивительно, ведь написана она была в социалистической Польше. А официальный социалистический подход к литературе другого отношения и не предполагал.
Иллюстрация к одному из ранних изданий «Магелланова облака». Художник: Л. Дурасов
Однако фирменный стиль писателя ощущался уже на этом этапе. Как бы изобразил такой конфликт иной фантаст? Наверно, там были бы настоящие звёздные войны и батальоны отважных космодесантников, идущих в бой против полчищ венерианских захватчиков. Но у Лема нас ждут только мёртвые руины. А по ним в полном одиночестве скитается группа испуганных исследователей, пытающихся понять назначение странных механизмов и построек уничтожившей себя расы.
Эта тема отчужденности и невозможности контакта с иным разумом стала основной в творчестве Лема, но не единственной. Почти каждое следующее его произведение охватывало в себе сразу несколько основополагающих тем научной фантастики.
Искусственный интеллект и машинная эволюция
Начиная с «Формулы Лимфатера» 1961-го Лем неизменно предупреждает человечество о всех тех рисках, что связаны с созданием искусственного интеллекта. Не важно, будут ли это автономные андроиды-синтетики, внешне копирующие людей («Дознание»), вычислительные машины с ИИ («Фиаско») или полноценные машинные цивилизации («Непобедимый»). В любом случае они будут быстрее, сильнее и умнее человека. Но опасно это в первую очередь не тем, что разумные машины обязательно захотят устроить создателям судный день. Это, опять-таки, слишком просто для Лема.
Главную проблему взаимоотношений человека с ИИ он видит в том, что люди, осознавая свою ущербность перед машинами, вынуждены будут пользоваться их услугами — ежедневно и ежечасно.
Представьте дряхлого злобного старика с деменцией, который понукает своих молодых и полных силы детей: втайне он боится, что в какой-то момент дети сбросят это ярмо, а он ничего не сможет с этим поделать. Это его злит, пугает и делает ещё больше жестоким.
Вот таким своеобразным конфликтом «отцов и детей» Лем видит будущие отношения человека с ИИ — вручив искусственному интеллекту однажды наши судьбы, мы уже никогда не сможем избавиться от комплекса неполноценности. А для существ, которые в последние несколько сотен лет развивались, считая себя вершиной эволюции и хозяевами природы, такой удар по самолюбию грозит сломать все культурные и психологические устои.
Космические полёты
Если не брать серии вроде «Дневников Ийона Тихого», в которых фантастический антураж — просто декорация для постановки вполне реалистичных и даже бытовых проблем, то полёты человека в космос у Лема — это технически сложное и затратное дело, сопряженное с кучей рисков.
В первую очередь — психологических. Даже в «Магеллановом облаке», самом первом своём произведении на тему межзвёздных путешествий, Лем отвёл на полет к Альфе Центавра несколько лет путешествия. При этом многие из экипажа огромного корабля, люди стойкие физически и духовно, всё равно впадают в апатию и в приступе депрессии хотят разгерметизировать звездолёт — лишь бы только прервать осточертевшее ожидание.
В «Фиаско» полёт от Земли до другой звёздной системы обставлен ещё сложнее. Даже с использованием чёрных дыр путешествие может занять сто лет. И чтобы экипаж протянул столь большой срок, вся кровь в их организмах выкачивается и заменяется искусственным аналогом, который лучше подходит для гибернации человека. Все эти ухищрения Лем вводит в книгу, чтобы показать — человек физически не подходит для освоения космоса. Мы слишком хрупкие.
Гонка вооружений
Эволюция оружия тоже всегда была одной из центральных тем научной фантастики. И уже сейчас во многих армиях мира на вооружении стоят самолеты-беспилотники, экзокостюмы для пехоты и прочие uberwaffe, которые в большинстве классических sci-fi-произведениях представлялись уделом далёкого будущего.
В романе с говорящим названием «Мир на Земле» человечество, как это часто бывает у Лема, руководствуясь только самыми разумными и благими намерениями, переносит всю свою военную индустрию на Луну. Это должно уберечь население Земли от опасности развязывания высокотехнологичных войн, но при этом — помочь не утратить технологии и производственные мощности. В ООН даже создаётся секретная спецслужба по контролю за соблюдением этого моратория всеми странами планеты.
Однако на Луне всё идёт не так гладко. Научившись уничтожать друг друга в бесконечных тренировочных конфликтах, боевые системы… нет, не устраивают восстание машин. Это, опять-таки, было бы слишком просто. Самое совершенное оружие землян — запрограммированный нановирус, вырвавшись из секретных лунных лабораторий, просто уничтожает всё высокотехнологичное оборудование, которое хоть как-то может быть использовано в военных целях. Электронику, связь, станки, автомобили и прочие достижения цивилизации.
Ни один человек от этого прямо не пострадал, однако в глобальном смысле человечество оказывается отброшенным в своём развитии на двести лет назад, что неизбежно приведёт к краху экономики, промышленности, сельского хозяйства и множества других отраслей, и в конечном итоге обернётся миллионами смертей.
Социальная инженерия
Исчерпывающе позицию писателя по этому вопросу дают «Возвращение со звёзд» и «Футурологический конгресс». Человеческое общество может быть (и обязательно будет) управляемым — достаточно только воздействовать на участки мозга, отвечающие за нужные эмоции.
В «Конгрессе» мир будущего показан очень мрачным местом, в котором нехватка ресурсов и жуткая перенаселённость поставили человечество на грань вымирания. Однако люди этого не замечают, поскольку находятся в плену химических галлюцинаций и, наоборот, видят общество всеобщего изобилия и благоденствия.
Фильм «Конгресс» 2013 года использует некоторые сюжетные мотивы произведения Лема
«Возвращение со звёзд» ставит вопрос немного иначе. Все жители Земли прошли процедуру «бетризации», которая уничтожила в человеке агрессию и злость, но вместе с ними также силу воли, амбиции и желание идти к своей мечте. Получившийся мир оказался очень безопасным и мирным. Но никаких научных прорывов такое человечество уже не сделало бы и к звёздам не полетело.
Реальность, правда, кажется чуть более суровой, чем пессимизм Лема. Человека даже необязательно пичкать галлюциногенами. Порой достаточно лишь грамотной пропаганды.
Контакт с внеземным разумом
Начиная с момента, когда человечество осознало саму концепцию существования разумной жизни на поверхности планет, люди страстно мечтали встретить братьев по разуму. В XIX веке учёные всерьёз полагали, что разумные существа могут обитать на Марсе или Венере. Однако развитие науки показало, что это невозможно. После этого поиски перенеслись на внешние планеты Солнечной системы, а потом и за её пределы. Однако даже если разумные инопланетяне поблизости от нас и существуют, то либо не спешат обнаружить себя, либо им нет до нас никакого дела.
Обычно в фантастике долгожданный контакт оборачивается либо войной, либо дружбой до гроба. Но у Лема контакт чаще всего оказывается недоразумением.
В «Непобедимом» машинная цивилизация, с которой сражались люди, — это нечто вроде огромного пчелиного улья из металла и пластика. Она не стремилась специально убить всех людей: просто делала то, что подсказывала самая примитивная программа на уровне инстинкта выживания. Драться с ней — всё равно, что пытаться исхлестать плетью море.
В «Эдеме» земные космонавты оказались инопланетянам попусту безразличны. В «Солярисе» и «Гласе Господа» герои не могут даже до конца понять природу существ или явлений, с которым пытаются контактировать. Ну и в «Фиаско» земляне из самых гуманных и высокоморальных побуждений почти уничтожили разумную цивилизацию, с которой прилетели налаживать дружбу.
Даже на Земле люди разных национальностей или просто разного воспитания и уровня культуры зачастую не могут понять друг друга. Ну не о чем говорить профессору гарвардского университета с докторской степенью по английской словесности и неграмотному индейцу из Полинезии. Что уж тогда говорить о контакте с существами не просто с иной психологией или биологией, но, возможно, даже с иной химической основой жизни.
Что нас ждёт
Лем, пожалуй, один из немногих фантастов был человеком XXI века. В то время как даже самые молодые из ныне живущего поколения его читателей — люди века XX. Не потому, что мы глупы, а писатель был семи пядей во лбу, вовсе нет. Просто даже в своих самых смелых фантазиях, которые открывает перед нами фантастика, мы чаще всего мыслим стандартными категориями прошлого или даже позапрошлого века.
Если спросить у обычного человека, каким он видит будущее нашего вида через сто-двести лет, большинство обрисует нечто похоже на «Звёздные войны», «Звёздный путь», ну или, в крайнем случае — на «Бегущего по лезвию» или «1984».
Однако контуры этого будущего мира, которые уже сейчас неясно проступают через пелену времени, очевидно, будут совсем иными. И если большая часть обычной фантастики предпочитает закрывать на это глаза, рисуя приятные и привычные читателю миражи, то Лем с его страшным многолетним экзистенциальным опытом — это фактически Сартр от мира фантастики.
Он будто указывает пальцем на милые привычные глазу иллюзии и повторяет: «Этого не будет, и этого не будет, и вот здесь всё будет совсем по-другому». А перед обескураженным читателем словно из тумана наконец-то начинают проступать реальные очертания будущего, которое он, возможно, ещё успеет застать. Это будет пугающее, непонятное время, когда размоются старые вековые границы между естественным и искусственным, человеком и машиной, правдой и ложью.
Иллюстрация к «Солярису». Художник: Доминик Синьоре
Пожалуй, именно поэтому большинство моих знакомых старшего поколения Лема не любят. Некоторые даже не в силах объяснить, почему. Однако и они интуитивно чувствуют этот холодок инаковости, которым веет ото всех его даже самых шутливых и намеренно упрощённых произведений.
Если вы до сих пор не знакомы с его творчеством, но хотите открыть совершенно иной взгляд на проблемы, которые стоят перед человечеством в ближайшую сотню лет, то вам можно искренне позавидовать. Впереди — знакомство с бездонной палитрой концепций, от которых «рвёт крышу» всерьёз и надолго.
Автор: Сергей Сабуров
Я с 10 лет смотрел этот фильм. И все в нем мне нравилось...самое главное атмосфера. Но в свои 40 наконец то понял о чем сам фильм ( книгу не читал - это не в моих правилах, если фильм понравился не читай книгу или наоборот). Когда Крис улетает думаю родители знают наперед что там с ним случиться. Потому что на Земле уже присутствует жизнь из океана Соляриса. Это дочь Анри Бертона.
судя по всему она с соляриса и он о ней умолчал. либо это дочь его друга (но тоже с соляриса) Но в любом случае она не с земли. И он знает об этом и она его преследует или они подружились или другие взаимоотношения . Но не сказать об этом своему другу (Николай Гринько) отец Криса он бы не смог... и лет прошло много с видеозаписи до вылета Криса.
И поэтому все знают что его там ждет. И мать и отец. Его там ждет его жена которую он потерял. И ее фото жег во дворе перед вылетом чтобы намекнуть зрителю что он полностью ее либо забыл либо ищет смерти потому что забыл или не может дальше жить.
Мое ихмо однако ...