Как всегда - гуляем с собакой и вот:

Маска - святое!

А снятая обувь и носки на ногах вряд ли кого подпустят ближе чем на 1,5 метра )))

Склеповый могильник в башенном селении Таргим, республика Ингушетия. До принятия ислама ингушами людей хоронили в родовых склеповых усыпальницах. Если в горах свирепствовала чума или другая заразная болезнь, люди, заболевшие ею, уходилм умирать в такие склепы,чтобы не заражать других. Взяв с собой небольшое количество еды, они ложились в этом склепе и либо умирали, либо выздоравливали.На случай, если еда заканчивалась,а человек был ещё жив-родичи периодически проверяли, как там их соплеменник и на длинных шестах протягивали узелки с едой. Так как в горах постоянные ветра,то люди в склепах из-за специальной системы вентиляции не гнили, а буквально высыхали. Своего рода естественное мумифицирование. Поэтому в ингушском языке слово "труп" звучит как "дакъ",что буквально можно перевести,как " Сухой"

Собственно, такое решение с началом пандемии уже реализуется, но в качестве "международного стандарта" его поможет принять роман Айзека Азимова (как известно, большинство гадостей для нас придумывают писатели) "Обнаженное солнце", где де-факто описаны карантин и самоизоляция. Дело, правда, происходит на планете Солярия, но ведь некоторые мечтают о переселении на другую планету. Так вот, Солярия отличается изолированностью жителей друг от друга настолько, что даже муж с женой видится по расписанию. Дети растут в окружении роботов, а взрослыми людьми личные контакты воспринимаются как нечто неприличное и являются тяжелым испытаниям. В определённом смысле общение людей лично, а не через голографический телеконтакт, является табу.

Население планеты составляет всего двадцать тысяч, и каждый человек (или супружеская пара) живет в собственном поместье. В каждом поместье работают в среднем по десять тысяч роботов, освобождающих людей от труда. Фактически, личный контакт приемлем в случае либо визитов врача, либо контактов между супругами в целях продолжения рода. И то, и другое крайне редко. Во всех иных случаях контакты допускаются только зрительные — голографическая связь, фактически неотличимая от реальности.

Голографическая связь - интересная деталь. Она была представлена в Москве еще два десятилетия назад (см. фото с презентации). Здесь голографические экраны воспроизводят изображение, подаваемое на них проекторами, преломляя их свет и направляя его на зрителя (видимо поэтому Гладия, главная героиня, предстала своему собеседнику обнаженной). Причем экран прозрачен для внешнего рассеянного света, падающего на него со всех сторон: этот эффект, когда внешняя засветка не мешает восприятию изображения (в отличие от обычных отражающих или просветных экранов, восприятие изображения на которых заметно ухудшается от внешней засветки) можно использовать в инсталляциях, когда надо с одной стороны давать картинку - в то же время незаметную с другой стороны.

Азимов прогнозирует и определённые противоречия, присущие подобной самоизоляции (с которыми люди и столкнулись в последние несколько месяцев). Так, упомянутая выше Гладия оказывается очень привлекательной физически и ведет себя так, что заметно: ее отвращение к личному контакту очень слабо для солярианки. Фактически, у нее имеется едва подавляемый интерес к мужскому полу, с которым ей вряд ли место на Солярии.

Небольшой рассказ на популярную нынче тему постапокалипсиса и самоизоляции. Публикацию разобью на две половины, интересна реакция достопочтенной публики, а там уже видно будет.

Звук был просто отвратительный. Отвращение он вызывал не тем, что был громким и пронзительным до глубины души, и даже не тем, что вырвал Никиту из сладостных объятий сна. Нет, самая главная мерзость этого монотонного писка заключалась в необходимости встать с мягкой кровати, пройти в соседнюю комнату и коснуться сенсора на большом экране. Только тогда этот отвратительный звук прекратится. Заспанный смуглый парень потер глаза, шумно зевнул во весь рот и горестно завопил:
‒ Егорыч! Ну сделай ты хоть что-то полезное, отключи сигнал. Будь человеком! Егорыч!
Под самым потолком откуда-то из невидимого динамика зазвучал такой же недовольный голос, только принадлежал он мужчине постарше:
‒ Никита, сколько раз тебя просил – не называй ты меня так. Это фривольно, вульгарно и, в конце концов, просто неуважительно! А вот это твоё «будь человеком» как вообще понимать?
‒ Ну, извините, Семен Егорович как-то не звучит, а просто Сёма тебе, почему-то, тоже не нравится, ‒ улыбнулся Никита, продолжая валяться на широкой кровати. ‒ Какие слова, «вульгарно», «фривольно», сегодня у нас расширенный урок русского языка, что ли? И отключи ты уже этот чёртов сигнал! Что там такое, опять картошку полить забыли?
‒ Сегодня у нас философия, вопрос понимания человечности. А этот сигнал мне нельзя трогать, это с внешних датчиков движения, и ты прекрасно знаешь, что только ты должен лично проверить источник и…
Но ворчание невидимого Егорыча уже никто не слушал. Молодой парень, которого звали Никитой, как ошпаренный вылетел из кровати и побежал по недлинному коридору в соседний зал. Буквально одним прыжком преодолев расстояние от порога и до большого стола посреди комнаты, юноша склонился над светящимся экраном и коснулся сенсора. Монотонный писк прекратился.
‒ Семен, ты почему мне сразу не сказал, что у нас движение снаружи?
‒ Да потому что это невозможно, там уже лет пятьдесят как ничего живого нет.
‒ А как тогда возможно, что датчик сработал?
‒ А никак, ‒ голос из динамика даже не пытался изобразить виноватого. ‒ Жизни там точно нет, а датчики могут выходить из строя, время-то идёт. Между прочим, мы и посмотреть ничего не сможем, потому что кто-то поленился заняться ремонтом систем обзора...
‒ Давай вот не начинай, ты сам мне говорил, мол, кругом все равно одни камни и смотреть там не на что, лучше беречь ресурсы и так далее, ‒ Никита продолжал смотреть на экран, время от времени касаясь сенсорного дисплея. ‒ Движение зафиксировано прямо напротив второго запасного шлюза. Ты говорил здесь и до катаклизма особо жизни не было?
‒ Да, там снаружи каменистое предгорье. Конечно, не прям пустыня, но тоже хорошего мало. Могу дать практически стопроцентную гарантию, что это ошибочное срабатывание датчика, особенно учитывая состав атмосферы снаружи Укрытия.
Речь Егорыча прервал пронзительный писк сигнала.
Никита снова отключил звук, коснувшись сенсора, и усмехнулся:
‒ Почти стопроцентная гарантия, говоришь. Однако шанс все же есть?
‒ Ну, знаете ли, молодой человек, именно на такой шанс и рассчитывали при строительстве этого бункера под землей. Нам не всю жизнь здесь надо проторчать, а переждать беду…
‒ Ага, только непонятно, какого чёрта ты меня так рано из капсулы вытащил, раз за бортом до сих пор кислота вместо воздуха, ‒ пробурчал Никита, продолжая колдовать над дисплеем.
По-прежнему невидимый Егорыч вздохнул из динамика:
‒ Мы уже это обсуждали ведь. Во-первых, по всем расчётам воздух должен был уже очиститься, во-вторых, твой организм уже не мог больше оставаться в стазисе, еще несколько лет и ты бы просто не проснулся. Я, можно сказать, тебе жизнь спас, а ты всё обижаешься, как студент на военкома.
‒ Ладно, проехали тему, ‒ махнул рукой «студент». ‒ Совершенно точно сработал датчик у Восточного шлюза. Сейчас завтракаем и едем туда, посмотрим, что и как. На кабинке минут за двадцать доберемся. Что ты там говорил у нас за тема сегодня, понятие человечности?
***
Транспортная шахта прорезала скалу, как длинная трещина. Никита знал, где-то там в глубине за стеной и двухметровым слоем камня находились большие залы различного назначения – склады провианта, технические помещения, искусственные сады, теплицы и все остальное, что необходимо для поддержания жизнедеятельности Укрытия. Знал он и то, что много лет назад люди построили всё это в ожидании ужасного катаклизма, способного уничтожить все живое на поверхности. Однако, чего Никита не знал, так самого важного – почему в стазисной комнате из двенадцати капсул была занята только одна, из которой он и пробудился почти год назад. За это время молодой человек не раз пытался вспомнить, кто он и как вообще оказался в Укрытии десятки лет назад, но, увы, память поддавалась только с того момента, как он открыл глаза в стазисной капсуле. Впрочем, сейчас Никиту этот вопрос не занимал. Он нёсся сквозь подземную темноту в кабинке, похожей на горизонтальный лифт, и вёл жаркий спор по теме важного урока философии.
‒ Вот ты сам себе противоречишь, Семён Егорыч!
‒ Да в чем я себе противоречу? ‒ возмущенно донеслось из маленького динамика в углу кабинки. ‒ Человечный равно гуманный, милосердный, добрый! Ты мне сам не далее, как час назад сказал «будь человеком» надеясь на то, что я сжалюсь и отключу мешающий тебе сигнал.
‒ Да, но при этом именно человек сотворил всё то дерьмо, которое сейчас происходит на поверхности и по сути убил всё живое. Разве это гуманно? Или милосердно? ‒ Никита покачал головой. ‒ Нет, хоть как мне объясняй, но человечность больше не может приравниваться к доброте и жалости, по крайней мере в буквальном, а не философском смысле.
‒ Это идиоматическое выражение, мы ведь проходили с тобой это буквально пару недель назад.
‒ Всё равно, мне это не понять. Человек творит зло, но при этом быть человечным – значит быть добрым. Что-то твой Кант и прочие философы перемудрили.
‒ Я бы с тобой поспорил ещё, но придется вернуться к этой теме позже, потому что мы приехали.
Восточный шлюз находился в большом и сильно вытянутом зале. Освещение работало только возле невысоких стальных ворот, а дальняя часть зала тонула в темноте. На воротах красовалась цифра 2.
‒ Так, ну вот приехали мы, а что дальше-то? Смотри, сигнал продолжает идти, хоть я и отключил звук, ‒ Никита поднял планшет в руке. ‒ За этими воротами определённо двигается что-то живое. Пусть даже ты говоришь, что это невозможно.
‒ Я не говорю, что это прям невозможно, это маловероятно, ‒ голос Егорыча звучал с механическим хрипом, возможно динамик над воротами был неисправен. ‒ По расчетам строителей атмосфера снаружи должна уже пару лет, как быть в норме, однако внешние газоанализаторы, пока не накрылись, еще пять лет назад показали, что те, мягко говоря, ошиблись в расчётах и процесс очищения слегка затянется.
‒ Однако движение снаружи есть, значит там шарится что-то живое, ‒ Никита потер коротко стриженую голову. ‒ Какой-нибудь мутант, как в компьютерных игрушках начала прошлого века?
‒ Да какой там мутант. Скорее всего это ошибка, датчик срабатывает в одном и том же месте. Годы идут, видеонаблюдение накрылось, газоанализаторы накрылись, вот и датчикам движения, похоже, пришел закономерный конец.
‒ Ага, осталось дождаться, пока сломается регенератор воздуха или какая-нибудь оросительная система, и тогда вопрос, что же там движется снаружи, меня будет беспокоить меньше всего.
‒ Не греши на инженеров, - возмущенно захрипел динамик. ‒ Все внутренние системы не находятся в такой агрессивной среде, проработают еще лет двести. Хотя тебе, конечно, так долго не пригодится.
‒ Ну, спасибо. – буркнул Никита. ‒ Короче, я решил: сейчас надену костюм и выйду наружу, посмотрю, что там вообще происходит.
‒ Нет, не выйдешь.
‒ Почему?
‒ Потому что я не выпущу.
‒ Как это? ‒ опешил юноша и гневно уставился на динамик над воротами.
‒ А вот так. Не положено. Почитай правила, выход из Укрытия можно осуществлять только по двое плюс один человек должен контролировать весь процесс изнутри.
‒ А ничего, что я здесь вообще один, болван электронный?
‒ Ничего не могу поделать, порядок нарушения герметичности строго регламентирован. И можно было не обзываться, это не я придумал. – обиженно пробубнил Егорыч. ‒ Я могу открыть ворота для одного человека только если есть стопроцентное подтверждение того, что на поверхности можно жить и дышать. Извини.
Никита пнул ворота, поморщился и недовольно начал ходить из стороны в сторону. Его взгляд упал на большой металлический шкаф, в котором хранились костюмы химической защиты. Казалось бы, всего-то нужно натянуть на себя этот кусок резины, открыть створки шлюза и посмотреть, наконец, что же там такое может двигаться. Вопрос на самом деле был непраздный, потому что одиннадцать месяцев одиночества и бесконечных бесед со слегка спятившим искусственным интеллектом Укрытия могли доконать кого угодно. Однако, все упиралось в принципиальность дотошного Егорыча.
(Продолжение следует)