Урот (рассказ, лайт-версия)
Воще то я ни урот. Проста я такой красивий. Миня мама уранила када ей сказали чта па больше ни вирнецца. А он ни мог никак вирнуца. У ниво в машине уран кончилца. Па лител нат гарами где дерги живут они ево патом схавали. Дядю Костю то же схавали одна жилезная нага асталася. Ма гаварит ну вот блин. И миня уранила. Я ни болна ударилса толька руку сламал и челисть. Я скасал ма зачем ты меня уранила дура. То исть я нипомню че я сказал я тада савсем малинький был. даже ругацца ни умел нафик. Навернае че та сказал патаму чта трудна удиржацца. Када тибя мордай апол.
Мы тада жыли вбункире хатя ядирная вайна уже кончилася. Но ма гаварит а вдрук апять ну нафик такои щастье. А када па ни вирнулса. Ма гаварит атец урот сабака чмо накаво ты сволачь нас аставил. Как типерь жить. Бис тибя. тут я спола заплакал патаму шта челисть сламал и па жалка.
А этат придурак гаварит ты урод. Ты зачем сюда пришел. Здесь наша деревня, здесь уродам ходить нельзя.
Я иму гаварю я ни урот миня мама уранила. А он гаварит
- Вижу, что уронила. Что рожу повредил, тоже вижу. А третья рука у тебя тоже от удара образовалась?
Я гаварю иди нафик видили предурка ипакруче.
Тут он как закричит на миня мутант проклятый за придурка ответишь. Пака он кричал я иму ваткнул в живот палку и павирнул три раза. Мок и читыре павернуть но он стал вирищать как дефка. Пришлось ево на землю уранить. ибить нагами блин. Патом у ниво из живата кроф патикла. Он вирищать пиристал толька на абарот замалчал нафик и ни дергацца. Но уже позна другие прибежали гаварят
- Ты его убил!
Ну вот нифига сибе думаю схадил за ураном. Че он умер он гаварю савсем дурак. Если бы миня так били я бы фик умер. Ни даждетись гаварю. Они гаварят
- Это мы сейчас проверим!
Давай миня правирять. А че миня правирять када я бис ихних дурацких праверак знаю. Не умер ни фига как и гаварил. Они устали миня бить гаварят
- Давайте его к мэру отведем.
Я гаварю жалка палку сламали харошая. Была палка. Где я такую ище вазьму. Один гаварит
- Гляньте, ребята, какой разговорчивый мутант. Давайте ему еще всыплем!
А толстый иму гаварит: Хватит! Пошли к мэру.
Он уже задалбалса миня пинать.
Пришли к мэру. Мэр гаварит
- Что за чмо?
А када узнал шта этат придурак умир гаварит
- Посади его в клетку. Завтра повесим.
Толстый гаварит: Как повесим? А виру за убитого кто платить будет?
Мэр гаварит
- Какая нафиг вира? С этого урода? Иди, посади его.
Миня привили к клетке. У двирей сидели двое. Один гаварит
- Куда этого-то? Его же там сожрут.
Толстый гаварит
- Ну и хрен с ним. Все равно завтра ни виселицу.
Дверь аткрыли и миня запихнули так шта я упал мордай аппол. Слышу ктота смиецца поднимаю голаву. Сидит дефка такая красивая шта я описать ни магу. Толька у миня сразу зачисалось. Я гаварю давай чели че время тирять. Миня гаварю Витя завут.
- Пошел ты!
Я гаварю ладна толька лажись и ни дергася. Ана гаварит
- Только попробуй! Убью!
Ни хочишь гаварю тагда я тибе пра симью нашу раскажу.
Па красивый был. Ма ево фсе время ривновала. Гаварила я тибя убью сукин кот если хоть одним глазком куда посмотриш. А как ни сматреть кагда у па их восимь? Если бы уран ни кончилса я бы тоже красивим был как па. Атак миня уранили. Ты ни думай ма уминя малаток. Вырастила нас пять сыноф две дочки и ище Жгутика. Он наверное тоже сын или дочка но я иво атдельна щитаю. патаму шта. Нипанятна кто он есть. Гаварить он ни хочет а праверить иво нильзя он кусаеца больна.
Патом я спрасил тибе страшна. Она гаварит
- Отстань.
Я гаварю. хочишь спаю калыбельную каторую мне ма пела кагда я плакал. Она гаварит
- Не хочу! Заткнись ты, урод, ради бога, дай поспать!
Я не обиделса на урода патаму шта. Понял она ат страху так гаварит. Я запел как ма научила
Баю бабушки баю
Ни лажися на краю
Придет серинький валчок
И укусит за бачок
Он укусит за бачок
Вырвет ляжечки клачок
Вырвет серце вырвет глас
Выхади кто
Она гаварит
- Заткнись! Нет, это невозможно... Эй, там, за дверью! Стража!
Ис двери сказали шта если она будит кричать. Будет только хуже. Таких огребешь, ведьма, что завтра на костер нести придется. И вообще, могла бы хоть к уроду отнестись по человечески. Ему завтра помирать.
Ана гаварит: А мне нет?!
Ис двери гаварят: Тебе в любом случае, а парень под горячую руку попал. Родственничка мэра замочил случайно. Непруха. Кого другого - отделался бы вирой. Эй, парень, ты на нас зла не держи! Слышишь?
Я гаварю слышу вы харошие люди мне здесь нравицца. Ани гаварят: Салют, парень.
Я гаварю как тибя завут. Ана гаварит: Обойдешься!
Ис деври гаварят: Ханна ее зовут.
Утрам вывили миня на площать. Там дрова кучей и виривка на сталбе. Вакруг нарот стаит на миня смотрит. Ие то же вывили.
Мэр улыбацца и гаварит
- Хочешь сказать последнее слово?
Я гаварю атпустите Ханну.
Ани все зашумели
- Смотрите, мутантик-то совсем с катушек съехал! Влюбился. Парень, опомнись. Она же из дергов! Ты хоть знаешь, кто такие дерги?
Я гаварю знаю. Они маево па съели у ниво уран кончилца.
- Парень, да ты глянь! Она твоего отца сожрала.
Я на ние смотрю ана гаварит
- Не слушай их. Мы никого не едим. Все отходы идут на вторичную переработку. Еду нам делают специальные машины... Мы, в отличие от этих, люди.
- Дерги вы! Людей жрете! Своих мертвецов жрете! Разве люди так делают?
- У нас все идет в дело. После войны чистая еда на вес золота. Люди -- хорошая органика.
Я гаварю точна па был красивый. Третий глас краснинький а сидьмой шта на затылке. С зилеными точками. Я када малинький был всигда на пличе у ниво сидел и глас шикотал. А па смиялса и гаварил шта я кукушонок. Ма так расказывала патамушта. я тагда малинький был и ничево нипомню.
Мэр гаварит
- Дурак ты, парень! Кого ты слушаешь. Они бы всю твою семью живьем в машину засунули. Думаешь, они с уродами церемонятся?
Я гаварю ма ни урот ма красивая. Но Ханна ище красивше. Если ана па съела то так нада. Я бы на месте па толька улыбалса бы.
Мэр на миня смотрит и гаварит
- Ты совсем дурак?
Толстый на миня смотрит и то же гаварит
- Ты идиот?
А Ханна малчит на миня смотрит.
А я гаварю я урот. Миня убивайте а ее ни нада. Ана красивая.
Мэр гаварит: Начинайте!
Она гаварит: Мне страшно, Витя.
Ни бойся гаварю я. Хочишь я спаю тибе калыбельную, каторую мне ма пела?
Она гаварит: хочу. И я запел.
(с) Шимун Врочек
В качестве иллюстрации арт (с) игра Rage 2
Ночь у р о д о в настанет
Примечание автора: с этого рассказа и начался цикл о Чизмеграде. Изначально я не планировал расширять вселенную, думал оставить "вещью в себе". Но народу понравилось! Спешу поделиться с вами первоисточником!
Остальные рассказы цикла (в хронологическом порядке) здесь:
Присоске повезло: её облик не вызывал омерзения. Матушка Лу, хозяйка борделя «Пурпурная волчица», весьма высоко оценивала природный дар девушки с тремя вагинами. Младшему брату Присоски, Крабу, повезло куда меньше: кровь отцов сделала его ладони огромными, похожими на снеговые лопаты. Девятилетний мальчишка нет-нет, да ощущал на себе осуждающие, испуганные взгляды.
Крабу разрешили остаться в борделе, и пока сестра обслуживала по несколько мужчин за раз, мальчик помогал прислуге по хозяйству. Кровь отцов в нём была слишком сильной. Диковинные руки-клешни приходилось кутать в складки плаща, либо прятать в глубокие карманы мешковатых шаровар. В отличие от сестры, Краб не мог долго ходить под солнцем: его кожа тут же становилась розовой и покрывалась прозрачной шелухой. Дневной свет приносил нестерпимую боль.
Вечерами Краб любил забираться на чердак и, сидя посреди пыльного хлама, через окно в крыше смотреть на луну и звёзды. Иногда ночное светило закрывал собою огромный полицейский дирижабль, похожий в эти моменты на величественного кита, плывущего по небу.
По своему обыкновению матушка Лу устроила ужин на летней террасе. Присоска в окружении раскрасневшихся мужчин чинно вела беседы за широким дубовым столом. Она выглядела счастливой.
Краб завидовал сестре. Он хотел бы так же запросто завести разговор с незнакомыми людьми, выйти в город когда захочется, и пойти куда вздумается. Но эти руки, их тяжело прятать, они лишний раз напоминают, что он болдырь, сын сумеречных отцов Шоша.
Полулюдей вроде Краба и Присоски ненавидели и боялись; особенно жгучей была ненависть суеверных беженцев из Чизмеграда, которые считали болдырей демоновым семенем. Отчасти это было правдой…
Болдыри никогда не появлялись на свет по любви и согласию. Они неизменно рождались раз в пять лет после «Ночи уродов», когда отцы покидали свои подземные кельи и брали всё им причитающееся. Никто не хотел растить бастардов, ужасных, уродливых, чужих…
— Ах, вот где ты, паук разлапистый, — за спиной скрипнул голос кухарки. – Опять бездельничаешь!? Ну-ка живо вниз на террасу, поможешь убрать со стола.
Старуха легонечко толкнула мальчика в спину и сама пошла следом. Они медленно спустились с чердака на шестой этаж и вызвали лифт. Краб укатил за собой сервировочную тележку.
Веселье за ужином било ключом! Гости шутили и смеялись, делились меж собою постыдными деталями коитуса с дочерью сумерек.
— Я не верю во все эти сказки, — радушно говорил огромный толстяк с пышной рыжей бородой. — Никакое болдыри не проклятие. Это подарок отцов! Разве может такая прелесть быть чудовища дщерью? Отнюдь! Ни одна женщина не способна подарить мужчине столько удовольствия! Давайте же выпьем за болдырей, за самых удивительных созданий!
— За болдырей! — хором подхватили остальные гости.
Толстозадая матушка Лу, одетая в пышное платье терракотового цвета, подобострастно суетилась вокруг.
На крыльцо вышли Краб и кухарка. Мальчик испуганно косился на шумных мужчин.
— Вот это лапищи! — воскликнул худощавый брюнет с жиденькими клочковатыми бакенбардами.
Всё внимание гостей тут же обратилось на трясущегося мальчика с сервировочной тележкой. Краб, предчувствуя неладное, быстро-быстро убрал ладони под плащ, но брюнет ободряюще крикнул:
– Экий ты забавный! А ну, малец, подойди-ка, не бойся, мы тебя не обидим.
Краб не на шутку струхнул. Он заглянул в глаза матушке Лу и та одобрительно кивнула.
Опустив голову и глядя в пол, Краб осторожно зашагал к столу.
– Ну-ка! – гнусавил брюнет. – Положи ладонь на стол.
Мальчик повиновался.
— Х-ха! Гляди-ка! Вот так лопата. Да моя ладошка просто какая-то воробьиная лапка по сравнению с твоей! Малец, на-ка, сможешь согнуть? – «Жидкие бакенбарды» взял кочергу, лежавшую возле гриля, и протянул Крабу.
Железяка в руках болдыря смотрелась игрушечной. Будто какую проволоку, он согнул калёное железо кольцом, а затем свернул его в штопор.
Гости поднялись со своих мест и зааплодировали.
— Браво! — кричал крепкий шатен, доселе молчавший.
Краб смущённо улыбнулся, щёки зардели румянцем. Никогда прежде люди не хвалили его.
— Вот это силища. А монетку согнуть сможешь?
Краб лёгким движением смял толстый серебряный гривенник пополам.
Гостям было весело. Их забавляла чудовищная сила, сокрытая в нескладном детском тельце. Краб от души смеялся, но радости поубавилось, когда он поймал на себе холодный взгляд сестры. Присоска сердито качала головой.
— А спорим, булатный кинжал не сможешь согнуть? — рыжебородый достал из ножен десятидюймовый клинок.
Краб свернул кинжал в кольцо, но тот никак не хотел сгибаться.
— Глупый мальчишка! Ха-ха-ха, булатную сталь невозможно согнуть!
Щёлк-дзынь. – диковинный узорчатый клинок сломался пополам. Толстяк в изумлённой ярости хватал ртом воздух. Сумев наконец восстановить дыхание, рыжебородый рявкнул во всю лужёную глотку:
— Щенок! Это же именной офицерский кинжал! Меня им сам полицмейстер наградил! Да я тебя придушу, скотина ты этакая.
— Правильно, Бирко, — подпевал «Жидкие бакенбарды». – Сейчас мы с Ждишеком его изловим. А ну, рожа болдыриная, стой на месте, ни то хуже будет!
Краб понял, что сейчас его будут бить. В попытке защититься, он закрылся огромными ладонями, но не тут-то было: увесистый кулак толстяка прилетел точно в челюсть, и легконогий мальчишка рухнул на землю.
— То-то же, сука! — Краб, крепко зажмурившись, почувствовал, как на затылок смачно харкнули.
— Не трогайте его, ублюдки! — вдруг закричала Присоска. – Он всего лишь мальчик, маленький мальчик…
— Тебя, шлюха, забыли спросить, — пролаял «Жидкие бакенбарды».
Рыжебородый Бирко подкрался сзади и крепко схватил Присоску за плечи. Молчаливый Ждишек и болтливый брюнет били по лицу и в живот; удары их нельзя было назвать тяжёлыми, но хрупкой девушке весом в сто фунтов хватило и этого. Она закашляла, из рассечённой брови побежала алым ручейком заструилась юшка.
Краб переменился в лице. От гнева кожа его сделалась малиновой; мальчик чувствовал, как приливает кровь к рукам. Он едва слышно подошёл к Ждишеку сзади, ухватился пальцами за щиколотку и с лёгкостью, будто сухую ветку, переломил его ногу пополам. Крепкий мужчина мешком повалился на землю и схватился за раненную конечность.
Обескураженный, «Жидкие бакенбарды» не успел среагировать: Краб подсёк его ребром ладони, свалив с ног. Мальчишка навалился на противника всем своим воробьиным весом. Тощий и неожиданно сильный мужчина пытался спихнуть с себя пыхтящего, пахнущего кровью болдыря.
Краб высоко запищал. Он ёрзал из стороны в сторону и всё наседал. Пальцы его сделались толще, мальчик чувствовал небывалую силу. Запястья брюнета треснули как спички, Краб держал в руках его оторванные кисти. Раненый мужчина пытался оттолкнуть от себя озверевшего ребёнка окровавленными культями. Оскалившись, Краб надавил врагу на живот всеми десятью пальцами. Плоть поддалась и будто переспелая вишня лопнула алыми брызгами. С отрешённым видом «Жидкие бакенбарды» наблюдал, как огромные узловатые пальцы копошатся в его внутренностях. Мужчина заклокотал как цапля, отхаркнул густую кровавую слюну и тут же умер.
Пелена спала. Ярость сменилась отчаянием. Краб смотрел, как Присоска доедает Бирко: тело толстяка иссыхало, кожа покрывалась трещинами. Сестра сидела на мужчине сверху, задрав подол платья. Краб слышал, как хлюпают три голодные глотки…
Кухарка и матушка Лу спрятались за балюстрадой и тихонечко всхлипывали. Они и подумать не могли, что проститутка-болдырь и её никчёмный братец могут быть столь опасными убийцами.
Присоска закончила свою кровавую трапезу. Она поднялась на ноги, отряхнув колени. Из-под платья на брусчатку капала оранжевая жидкость: кровь вперемежку с лимфой и жиром.
— Чего расселся? — Девушка с неожиданной силой подняла брата на ноги. – Здесь скоро будут полицаи, нам нужно уходить!
***
Шош, или Шеол на чизмеградский манер, называли городом о двух лицах: повсюду яркие вывески с электрической подсветкой, кирпичные фасады выкрашены всеми цветами радуги. Ломбард Иуды Блюма, кондитерская братьев Боджеков, оружейная лавка пана Водичича: стоило свернуть в переулок, как весь гламурный флёр центрального города сменялся осклизлой чернотой плесени.
Присоску рвало. Выпив насухо здоровяка Бирко, она переела. Она задрала подол платья, раздвинула ноги шире: промежность в три рта изрыгала на брусчатку остатки непереваренных человеческих жидкостей.
— Отвернись! – крикнула она Крабу.
Мальчик, залившись краской, послушался. Какое-то непонятное чувство сейчас терзало его ум и душу. Они лишились сытного стола и тёплого крова, но теперь, оказавшись лицом к лицу со всеми опасностями, Краб ощущал дыхание свободы.
— Куда теперь, сестра? Что делать будем?
— Для начала купим новую одежду. Матушка Лу наверняка сразу же включила тревожный прожектор, нас будут искать. Уверена, полицейский дирижабль уже там. Толстуха сейчас расскажет что было, и чего не было. Прихватит из казны тысячу-другую серебряных гривенников и сообщит, что парочка взбесившихся болдырей её ограбила.
— Но мы же ничего не взяли…
— Это никого не волнует. Для полицаев мы хуже навозного червя, если нас схватят, никто не станет разбираться. Скормят голодным псам.
Крабу вдруг стало страшно, и вот уже слёзы застлали пеленой его сиреневые глаза. Он начал всхлипывать, подтирая сопли толстым, как баклажан, пальцем.
— Ну ты, Крабик, ну! — Тон Присоски смягчился. Девушка опустилась на корточки, положив руки на покатые плечи брата. – Прости, если напугала.
— Я не хочу, чтобы меня собаки съели!
— Не съедят, родной мой. Смотри. – Присоска нырнула ладошкой в декольте, пошарила меж пышных грудей и выудила кисет. – У нас есть немного денег. Думал, я сразу всё толстухе Лу отдаю? Чёрта-с два! С ней за каждый грош приходится торговаться. В двух кварталах отсюда комиссионная лавка. Прибарахлимся, снимем на день комнату в ночлежке, а следующей ночью пойдём на юг!
***
Барахолка Якова Шпрута работала круглосуточно. Старый клещ не упускал возможности поживиться: сюда несли добычу скупщики краденого (да и сами воры часто обращались к Шпруту напрямую), грязевые наркоманы закладывали драгоценности, а торговцы редкостями частенько покупали здесь разные безделушки, чтобы потом перепродать их втридорога сумасшедшим коллекционерам.
Старого менялу не смутил сомнительный облик покупателей. Револьверный карабин на его плече недвусмысленно намекал на нежелание шутить.
Однако всего за два серебряных гривенника Шпрут сменил подозрительность на радушие и помог покупателям подобрать подходящий наряд. Присоска облачилась в чёрный кафтан с деревянными пуговицами, штаны-галифе и ботфорты. Для Краба нашёлся кожаный плащ с капюшоном и удобные шаровары.
– Таки спасибо за чистое серебро, с вами приятно работать! – сказал Шпрут напоследок, отсыпая горсть медяков на сдачу.
Самой дорогой в ночлежке оказалась комната в подвале: без окон, зато с отдельным клозетом. Вообще-то это было незаконно – продавать места постояльцам. Ночлежка принадлежала государству, однако шеольский муниципалитет выделял так мало денег, что директору попросту не хватало на передержку толпы бездомных. Приходилось выкручиваться.
Краб и Присоска лежали на железных кроватях со скрипучей панцирной сеткой.
— О чём думаешь, брат?
— О свободе. Всю жизнь я только и делал, что тёрся с прислугой в «Волчице». Теперь не знаю, что будет дальше…
— Когда мы сбежали из детдома, мне было столько же, сколько и тебе сейчас. Слонялись по улицам, я выпрашивала милостыню тебе на молоко. Когда мне исполнилось двенадцать, выросли сиськи, матушка Лу случайно нашла меня и забрала в «Волчицу». Она была в восторге, узнав про три нижних рта. Все эти шесть лет мы провели в аду… Но я…я не знала, куда можно податься. Все говорят про эту Ночь уродов. Единственный раз, когда был шанс встретиться с отцами, Лу спрятала нас в погребе. Боялась остаться без лишней монетки, мразь. Как бы я хотела, чтобы отцы тогда разорвали её…
— Сестра, а откуда ты знаешь, что мы родные? Ты не рассказывала про мать.
— Не знаю как мать, а отцы у нас точно одни. Помню, принесли тебя, маленького, красного, всё лицо в шелухе… Что-то сразу под сердцем укололо, я сразу поняла — родня.
Краб хотел что-то сказать в ответ, но внезапно в ночлежке поднялся шум. Наверху хозяин вёл оживлённые переговоры с полицаями.
— Уверяю вас, пан офицер, — тараторил директор ночлежки. – Никаких болдырей здесь нет и быть не может. Нищие да бродяги одни!
— Разумеется, пан Чочкек, разумеется. Если вы говорите правду, беспокоиться не о чем. Мои люди осмотрят все комнаты.
Послышался гулкий топот тяжёлых сапог: толпа полицаев разбегалась по деревянным лестницам старинного здания.
— Сестра, — шептал Краб, — нам конец, они за нами пришли…
— Крепись, братик. Авось пронесёт, помоги нам отцы…
Ручка двери повернулась, и в комнате оказались четверо крепких мужчин, одетых в бордовые мундиры с зелёными эполетами.
— Так, кто это тут у нас? Какие чистые, свежие бродяги! И что это вы тут делаете?
— Панове, мы приехали погостить к нашей тётушке, но её не оказалось дома. Этот добрый человек, директор ночлежки, разрешил нам с братом переночевать перед поездкой домой.
— Какая напасть, — саркастичный тон унтер-офицера давал понять, что он не верит ни единому слову, – и как вы сюда добрались? Откуда? Как зовут вашу тётушку?
— Пан офицер, наши родители, должно быть, с ума сошли от волнения. Дозвольте нам тотчас же отправиться домой.
— Всенепременно. Вот только пускай ваш братец покажет нам свои руки. — Унтер-офицер захлопнул дверь и подпёр её спиной. — Это ведь несложно, правда? А ну, мальчик, подойди к нам.
Краб от страха вжал голову в плечи. Как овца на убой, он медленно шагал к бордовой четвёрке. Будто летучая мышь, он кутался в плащ, и чем сильнее сердце сковывал страх, тем больше крови приливало к рукам.
Один из полицаев приставил револьвер к голове Краба, и тот сглотнул.
— Покажи руки, сынок. Сейчас же!
И он показал. Огромная ладонь вынырнула из складок плаща, со скоростью молнии схватила руку в бордовой перчатке, одним лёгким движением переломала все кости и смяла револьвер. Полицай не успел и пикнуть, как тут же вторая карающая длань, словно нож в масло, вошла в его живот. Плоть поддавалась нажимам чудовищных пальцев. Краб был дьявольски быстр: оставшиеся трое полицаев от неожиданности впали в ступор, Краб не упустил шанса разделаться и с ними. Молодые, ещё безусые мальчишки словно попали под пресс: огромные узловатые пальцы выдавили из них все внутренности. Четыре изломанных тела лежали окровавленной горкой мяса посреди тесной комнаты.
— Отцы всемогущие, Краб… Теперь нас точно убьют.
И будто бы в подтверждение слов Присоски, в дверь начали неистово барабанить.
— Быстрее! — Голос Присоски срывался и давал петухов. – Клозет, Краб, сломай его.
Мальчик поднатужился. Медный чан с просверленной посередине дырой надёжно замуровали в бетон. Пальцы всё сильнее наливались кровью, и Краб чувствовал, как все его силы переходят в руки. Сильные мясистые пальцы крошили бетон и вот удача: удалось поддеть чан. Канализационный слив был достаточно широким, чтобы протиснуться. Присоска кое-как просочилась в спасительный тоннель и заскользила вниз. Следом за ней спустился и брат, предусмотрительно поставив чан на прежнее место.
Бетонный слив осклиз от нечистот, под весом собственных тел брат и сестра катились вниз, пока не плюхнулись в отстойник. Гнилая водица и жидкое дерьмо всколыхнулись коричневым фейерверком.
Сверху послышались голоса. Полицаи! Они выбили дверь и обнаружили тайный лаз беглецов. Брезгливые люди не решались вот так запросто окунуться в скверну; Краб и Присоска смогли выиграть немного времени.
— Сестра… — В голосе Краба читалось отчаяние. — Я оставил плащ… Как теперь бежать, под солнцем-то!?
— Ничего, Крабик! Лучше разок подпалить шкуру, чем пойти на корм псам! Скоро снова будешь красивым, шелуха слезет и отрастёт новая кожа. Идём.
Из отстойника наверх вела единственная лестница: простые железные скобы, вбитые в бетонную стену. Выход оказался на другой стороне улицы; когда полицаи только опомнились, Краб и Присоска во всю прыть неслись прочь из города. Кожу на лице, шее и ладонях мальчика нестерпимо жгло, острая кинжальная боль разбегалась по всему телу.
Лабиринты улиц увели от преследователей. Шош будто бы ожил, помогая сбежать потомкам своих отцов.
***
Близилась вечерняя заря, Шош загорелся гирляндами окон, Великая степь оделась в сырую охру заката. Узкая речушка Улита, обнимающая покатые холмы, в закатном свете походила на розовый шнурок. Брат и сестра выкупались в холодной воде, смыв с себя скверну городского коллектора. Они было уверовали в собственную неуловимость, как вдруг над городом поднялись полицейские дирижабли. Будто трости слепцов, ощупывающие мостовую, свет прожекторов лизал городские улицы. Брат и сестра понимали, что скоро их найдут. Нет смысла прятаться в степи: посреди пустоши они для цепеллина как на ладони.
— Присоска! Смотри — там люди! — Эй, эй! Помогите, помогите!
— Краб, стой! — но было поздно. Быстроногий мальчишка уже во весь опор нёсся к незнакомцам. Ничего не оставалось, как броситься за ним.
— Краб, да остановись же ты! — кричала Присоска вослед брату.
Уже возле самого очага девушка смогла крепко ухватить непослушного мальчишку за шиворот. Возле огня, усевшись на камни, разместились трое. Один из них встал и выпрямился во весь рост: просторная мантия подчёркивала его худобу, вычурное одеяние висло на его тощих плечах как на вешалке. Исполинского росту, в целую сажень, он возвышался над Присоской и Крабом, как водонапорная башня возвышалась бы над домами. На груди его висел огромный бронзовый медальон в виде блохи — символ гильдии торговцев редкостями.
— Кто вы такие? — Глаза костистого великана недобро сверкнули в темноте, из ножен на поясе он вынул длинный кривой кинжал. — Что вам нужно?
— Пожалуйста, панове, разрешите спрятаться! Мы заплатим! Я могу дать немного денег, могу расплатиться натурой. — Присоска приподняла подол платья, сверкнув перед торговцами греховной наготой.
—Ради Отцов всемогущих, прикройся! — крикнул старик с большой круглой головой на тонкой гусиной шее. —И так видим, что болдыри пожаловали. Кшиштоф, — крикнул старик сутулому пареньку едва старше Краба. — Отведи их в запасной шатёр, найди тряпок переодеться, а то смотреть тошно.
***
Кшиштоф не нашёл ничего лучше мантий прокажённых с чугунными веригами. Эти одежды помогали скрыть внешность, но литые черепа на толстых цепях мешали двигаться и тянули вниз.
Торговцы редкостями приютили Краба и Присоску. Они и сами оказались болдырями: их настоящими именами были Цверг, Акула и Лоб. Цверг, костлявый великан, по своему желанию мог бежать быстрее дикого тарпана, Акула-Кшиштоф имел три ряда крепких зубов, способных перемолоть даже твёрдые бычьи кости, старик Лоб запоминал всё и всегда, он мог наизусть пересказать любую прочитанную им книгу.
Днём Краб и Присоска помогали ворчливой троице по хозяйству, вечером, усевшись где-нибудь в тени, просили милостыню. Так поступали все шеольские прокажённые: либо делали грязную работу за корку хлеба, либо попрошайничали. Не всем из них дозволялось приходить в город, да и среди самих больных находилось мало желающих таскать на себе неподъёмные чугунные черепа.
Палаточный городок торговцев навещали и полицаи. Однажды ночью их дирижабль встал на якорь в тридцати ярдах от шатров. Долго спорили со Лбом (в миру Янеком), требовали какие-то документы и разрешения. Всё это у предусмотрительного Лба имелось.
— А что это тут у вас прокажённые делают? — спрашивал плешивый сержант.
— Помогают по мелочи. Сортирные ямы роют, мусор сортируют, вытаскивают дохлых крыс из крысоловок… Хотят — милостыню просят. Мы их не шибко-то напрягаем.
Сержант хмыкнул и пошёл в сторону Краба и Присоски. Полицай подошёл ближе, вынул табельную шашку из ножен и кончиком приподнял капюшон Краба. Его лицо скривилось от омерзения, когда он увидел шелушащееся, покрытое струпьями и язвами лицо. Солнечные ожоги всё ещё не зажили.
Полицай вынул из кармана салфетку и брезгливо вытер ею кончик шашки.
— Я бы на вашем месте не стал долго держать прокажённых, — тараторил полицай, убирая оружие в ножны. — Могут заразить, а сдохнут — так кому их хоронить? За труповозку платить придётся вам. Ладно, не будем о плохом. Вижу, пан Кашицкий, у вас всё в порядке. Если вдруг у вас тут объявятся те два болдыря, дайте знать!
—Всенепременно, пан офицер! Доброго вам вечера.
***
Позже Акула подбросил дров костёр и приготовил ужин. Потчевали варёной крупой с рыбным паштетом. Краб слушал, как мерно стучат ложки о донца металлических мисок.
— Ну, — прошамкал Лоб. — И чего вы натворили, сорванцы? Почему вас ищут полицаи?
— Мокрое дело сделали, — ответствовал Краб. — Убили людей, я за сестру заступался, а она за меня. Теперь вот прячемся.
— Эх, — вздохнул Цверг. — Поступок-то правильный, но глупый. Этот город нам не принадлежит. Его поделили люди и отцы. А мы? Нас в их планах быть не должно…
— О чём вы, пан Цверг? — Присоска в недоумении уставилась на великана.
— Дорогуша, неужели ты не знаешь? Для отцов люди — еда, которая делает полезные вещи и другую еду. Съедобные работяги, вроде лошадей. Взамен город получает электричество, отцы пускают по трубам пар и воду, используя силу земных недр. Этому союзу уже тысячт лет. Бургомистр и чиновники магистрата всеми силами стараются поддерживать существующий порядок. Находятся диссиденты, но их быстро убирают. А мы? Мы между двумя этими мирами, чужие для всех. Лишь единицам удалось убежать в пещеры к отцам, да и принимают далеко не всех.
— Убежать к отцам? — Краб чуть не поперхнулся. — К ним можно попасть?
— Никто точно не знает, — вздохнул Цверг. — Многие пытались найти вход в их подземные чертоги, но всё без толку. Другим удавалось отыскать заветную дверь, но отцы не любят, когда в болдырях слишком много человеческой крови: их убивали, а тела, исписанные угрожающими посланиями, выбрасывали. Единицы уходили во тьму, в Ночь уродов, но и они не вернулись, некому подсказать дорогу. — Цверг снова вздохнул. — Держи, малыш. Это компас отцов.
На ладонь Крабу упал увесистый волчок, вырезанный из цельного куска кости. Безделушку сплошь покрывали письмена неизвестного языка.
— Я пытался выяснить, как он работает, — говорил Лоб. — Ничего не вышло, не получается его запустить. Пускай останется у тебя хотя бы как напоминание о том, что отцы оставили нам способ найти их.
Краб учтиво кивнул и спрятал подарок в карман.
— Давайте ложиться спать, — пробурчал Лоб. — Завтра нам предстоит много работы.
***
Кочевой магазин торговцев редкостями посещало немного людей, но каждый посетитель обязательно что-нибудь покупал. Этим и отличалось дело трёх угрюмцев от работы ярких магазинов с электрическими вывесками. Они продавали людям только то, что те действительно искали. Пару раз приходил Яков Шпрут, приносил какие-то коллекционные безделушки. Оказалось, что и суровый меняла принадлежит к сумеречному племени. Старик умел по запаху различать болдырей в толпе.
Краб и Присоска начали привыкать к своей новой жизни. Скучная, однообразная, она обещала размеренность и покой. Это было куда лучше той гнилой жизни в борделе.
Полицаи приходили ежедневно. Не столько по делам, сколько поглазеть на экзотические товары.
Брат и сестра вжились в роль прокажённых сильнее, чем следовало бы. Полицаи, привыкшие к двум согбенным фигурам в бурых балахонах, не обращали на них никакого внимания.
Однажды Присоске приспичило по-маленькому, она присела за старой акацией, и в три струи пустила жёлтое сусло бежать прямиком к корневищу дерева. Это заметил молодой полицай. Сперва он стыдливо отвернулся, а после, обнаружив три мокрых следа на сухом глинозёме, понял, что к чему.
— А ну, стоять! Именем закона! — рявкнул рядовой.
Присоска сбросила с себя тяжеленные вериги и пулей бросилась с места. Краб, просивший милостыню неподалёку, кинулся следом за сестрой. Так они и бежали: как лавина набирали за собою хвост.
Спрятаться в степи, простирающейся на сотни вёрст вокруг, невозможно. Только бегство обратно в город могло обещать спасение.
На окраине Шоша Краб одним рывком отшвырнул в сторону первый попавшийся канализационный люк и нырнул в тоннель. Следом за ним исчезла и Присоска.
Сырые коллекторы… Омерзительнее всего пытаться убежать от кого-то или от чего-то в канализации. Вязкая жижа под ногами, тараканы, крысы и лягушки: коллекторы Шоша были последним местом, где стал бы прятаться беглец.
Преследователи не собиралась отставать. Толпа разъярённых полицаев палила из револьверов, выкрикивая ругательства. Судя по гвалту — не менее полусотни человек.
Дистанция всё сокращалась. Шаги и крики становились ближе; полицаи ликовали. Присоске не хватало дыхания двигаться дальше, брат подталкивал сестру огромными ладонями.
—Брось меня, Краб. Я не могу бежать, они догонят нас.
— Нет! — На глаза мальчику наворачивались слёзы. — Шагай, шагай, шагай! Давай, мы сможем, сестра, я тебя не брошу.
За поворотом уже плясали тени в свете керосиновых фонарей. Полицаи подбадривали друг друга радостными криками, улюлюкали, заранее объявив себя победителями.
Присоска едва могла идти. Девушка тяжело дышала, держась за правый бок, Краб как умел подбадривал сестру.
Полицаи уже почти нагнали беглецов, и чтобы не терять времени даром один из «бордовых мундиров» вскинул карабин и выстрелил: картечь подкосила и без того слабые ноги Присоски, крупная дробина больно ужалила Краба в ладонь.
Присоска рухнула в грязную воду.
— Беги, глупый ты сопляк! Беги или будь проклят! — натужено кричала сестра. — Ради отцов!
Краб чувствовал, как страх толкает кровь к ладоням; тело, вопреки ужасу и отчаянию, готовилось к бою.
Встав на четвереньки, Краб с силой оттолкнулся от пола и будто цирковая обезьянка запрыгал от стены к стене. Мальчик снова увеличил дистанцию, ему удалось оторваться, но какой ценой?.. Он слышал радостное гоготание полицаев и крики сестры. Должно быть, её казнят, будто какого предателя выведут на эшафот и повесят посреди Площади Крыльев. Акулу, Лба и Цверга, наверное, раскусили, теперь и их ждёт незавидная участь. И всё это из-за него, Краба. Лучше бы снёс унижение, тогда, в «Волчице»... А гордость — она как и разбитое лицо: раны затянутся, останутся лишь толстые рубцы.
***
Краб спускался всё глубже под землю. Старые коллекторы давно не использовались, здесь было сухо и пахло плесенью. Мальчику удалось улизнуть, но судя по звукам, доносившимся сверху, прибыло подкрепление. К возбуждённым голосам полицаев добавился и истеричный собачий лай. Ищейки…
Простреленная ладонь саднила тупой болью, между пальцами левой руки зияла дыра. Краб обтёр кровь о штанину. И тут же в кармане что-то зашевелилось. Мальчик нырнул здоровой ладонью в карман и выудил оттуда компас отцов. Штуковина вибрировала, резные письмена загорелись синим. Оказавшись на кирпичном полу, волчок зажужжал и закрутился сильнее, а потом тронулся с места и помчал куда-то в темноту. Завороженный, Краб устало брёл по тоннелям вслед за своим волшебным челноком.
Компас петлял по тоннелям, то были нехоженые древние подземные акведуки, брошенные тысячи лет назад. Красный кирпич сменился здесь неотёсанным камнем, воздух становился тяжелее, а тьма гуще. Компас стал единственным источником света в сгустившемся мраке. Уже и каменные тоннели остались позади. Шлёпая босыми ногами, мальчик чувствовал тёплую землю.
Волочок загудел, засветился сильнее и встал на месте. Голубоватые лучи заполнили тесный земляной грот. Краб чувствовал себя умиротворённым, и когда его дыхание стало ровным, в такт тишине из темноты вышли отцы.
Не хватило бы человеческих слов описать их уродство. Не люди, не боги и не демоны. Они выглядели так, будто бы сама природа отвергала их существование: из перекорёженных суставов сочилась слизь, многие из них имели десятки рук и глаз, а иные были безрукими слепцами. Разные, но при этом такие похожие, они заговорили. То был глас единого разума о разных телах. Они звали его.
Сын! Сын пришёл! Мы тебя ждали.
Краб привёл хвост. Легавые псы крепко напали на след. Толпы полицаев сейчас сбегались сюда, ко входу в кельи отцов.
В темноте слышалась возмущённая возня и громкое сопение: отцы шумно нюхали воздух.
— Нельзяяяяяя! — завопила сотня глоток. — Чужая кровь! Прочь! Прочь!
Пузырь темноты лопнул, мрак заполонил собою всё пространство вокруг, компас погас.
Отцы, этот нескончаемый поток плоти, увлекли за собой и Краба. Он теперь тоже видел в темноте, он чувствовал кожей их мысли и хотел убивать.
Фонари полицаев гасли, стоило отцам лишь приблизиться. Старые тоннели захлестнул ураган плоти: тела полицаев лопались как переспелые арбузы, сотни жадных рук завязывали узлами ещё тёплые кишки, обмазывали кровью старые каменные своды и купались в багряном дожде.
Испуганные люди открыли шквальный огонь: ни пули, ни картечь не причиняли вреда созданиям, сотканным из самой тьмы. Огонь выстрелов лишь на мгновение выхватывал из мрака ужасные лица.
Спустили псов. Звери, перепуганные до смерти, ломанулись наверх с заливистым воем.
Отцы брели по тоннелям. Они нашли свою дочь мёртвой: тело Присоски, раздетое и истерзанное, лежало ниц в тухлой канализационной жиже.
Краб взревел. Его рёв подхватили сотни других глоток. Холодные пальцы и сухие языки разрывали бордовые мундиры, крепкие ноги ломали грудные кости, жадные рты вынимали из трепещущих тел самые вкусные части. С преследователями было покончено.
Отцы перекусывали. Они готовились к решительному броску. Люди сами напросились: Ночь уродов настанет раньше времени!
Мутации, Мутанты и Мы
Чаще всего мутации ассоциируются с чем-то вредным, опасным или, хотя бы, исключительным и необычным. Но если по-честному, можно ли назвать хоть один наш признак, который бы ни был мутацией? Все что мы умеем, все что мы можем, все чем мы есть мы обязаны мутациям (ну и естественному отбору, который эти мутации скрупулезно просеивал). Но что происходит во время мутаций, почему они могут так сильно влиять на организм, и как что-то простое и примитивное может мутировать в что-то замудренное?
Готовы к Евро-2024? А ну-ка, проверим!
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Реклама ООО «Горенье БТ», ИНН: 7704722037