Я снова потянулся сознанием к этой густой, живой, почти осязаемой тьме вокруг. Ощущение было сюрреалистичным — я словно потерял связь с землёй, но не упал, а поплыл в чёрной пустоте, мысленно направляя себя вдоль пирса, к тёмным силуэтам ангаров. Быстро двигаться не получалось — это походило на плавание в густом, вязком сиропе, однако всё равно незаметно и быстрее, чем пешком. Вскоре я оказался у ближайшего ангара, прилипнув к его ржавому боку, словно морская раковина.

Внутри яростно горел свет. И не просто горел — оттуда исходило ощущение сжатой пружины, присутствие большой, организованной массы людей. Подобравшись к редким, пыльным щелям в стене, я заглянул внутрь.

Увиденное заставило кровь похолодеть в жилах. Рядом с местом моего подкопа и снаружи у входа стояли странные, мерцающие синим стойки с прозрачными кристаллами, испускающие слабое, но настойчивое, словно сердцебиение, пульсирующее сияние. Люди в униформе — те самые, кто пришёл с Николаосом, — носили на глазах устройства, похожие на очки, но сложной, почти инопланетной конструкции, с множеством линз, которые они постоянно переключали поворотом хромированных дисков на оправе. Они не просто искали меня. Они исследовали саму ткань пространства, сканируя её на предмет любых, даже мельчайших искажений. Моих искажений.

«Скорее всего, я проспал до ближайней ночи, — с горечью понял я. — И они за это время успели развернуть полевую лабораторию».

Пришлось отступать. Я двигался по широкой, осторожной дуге, обходя ангары, боясь даже краем своей теневой сущности коснуться этих обжигающих лучей. Пройдя таким призрачным, изматывающим шагом до первых спальных улиц и глухих переулков, я наконец «вывалился» из тени в шершавый и громкий обычный мир. Отдых внутри неё не отнимал сил, но само перемещение выжимало досуха, оставляя после себя чувство глубокого опустошения, словно я тащил за собой по морскому дну тяжёлый якорь.

Я посмотрел на свои руки, вынырнувшие из карманов. Пальцы зажили полностью, до последней царапинки, не оставив ни следа от сломанных костей и содранной кожи. Только фантомная память о боли да лёгкое, похрустывающее ощущение ломоты в суставах.

«Значит, тени не только скрывают, но и латают изнутри», — сделал я для себя важный, пугающий вывод.

И, подняв воротник всё ещё мокрой куртки, я медленно побрёл в сторону своего дома. Идти было неблизко, шёл я только глухими дворами и безлюдными, пропахшими кострами и мочой переулками, где единственными обитателями были тощие уличные звери да вездесущие, наглые крысы. Они шныряли под ногами, их чёрные, блестящие глазки-бусинки следили из темноты, не выражая ни страха, ни интереса, лишь холодное, древнее равнодушие.

В этом удивительно пёстром и ядовито-ярком городе, в этой Ностра-Виктории, сияющей неоном надежд и магией Холмов, крысы были такой же неотъемлемой, вечной частью пейзажа, как и коптящие фабричные трубы Трущоб. Власти с ними яростно боролись, травили, но они всегда возвращались. Они были словно болезнь, грызущая плоть изнутри, вечным и неумолимым напоминанием о том, что этот город был красив лишь снаружи, под слоем лака и позолоты. Внутри же — он прогнил насквозь, до самого основания. Я брёл по его тёмным, пульсирующим венам и ощущал это гниение каждой порой своего тела.

Теперь меня будут искать не только Харлан Ла Бруньер, аристократ со своими личными счетами и загадочным артефактом. К нему присоединился Николаос — «властелин морских перевозок». Надо выяснить, какие щупальца он пустил в этот город. В том порту, где я был лишь игрушкой, стояли несколько мрачных кораблей. Вполне возможно, один из них — самый крупный и хорошо защищённый — принадлежит ему. И почти наверняка именно по его тихим, словно могила, морским маршрутам в Ностру-Викторию поступают и губительное «Сияние», и смертоносные «Осколки неба», травящие Нижний Город. Горькая ирония в том, что даже если всё так и есть, никому не позволят мне тронуть его пальцем. Слишком влиятельная фигура. Слишком большие деньги.

Вот бы мне сейчас уметь не просто сливаться с тенями, а просачиваться сквозь стены, словно призрак. Но увы — глухие стены, массивные двери, даже узкие щели оставались для меня непреодолимой преградой, поскольку нельзя было преодолеть их плотью и костями.

Ноги словно превратились в ледяную крошку и ныли на каждом шагу. Пришлось идти босиком по колкому асфальту — обувь с меня «заботливо» стащили, чтобы удобнее было ломать пальцы. Теперь мне до зарезу хочется вернуть долг морскому магнату. И я сделаю это. Не грубой силой, не через продажную систему, а прямо из самой гущи тени. Так, чтобы он даже не почувствовал укола, пока яд не проникнет в самое сердце.

Такси ловить я не стал. Во-первых, вид у меня был слишком помятый и дикий, а во-вторых, платить было нечем: кошелёк остался в куртке, а куртка — на дне порта. Единственное, что согревало душу ледяным огнём, — мысль, что я оставил свой значок детектива дома. А вот будь со мной «Ворон»… Наверное, мне бы пришлось пустить его в ход, и тогда я сейчас лежал бы в каком-нибудь грязном переулке с аккуратным отверстием в черепе.

С такими невесёлыми, словно похоронный звон, мыслями я доплёлся до своего дома лишь утром, когда восток начал окрашиваться грязно-розовым светом. Ключи, конечно, остались в карманах вчерашних брюк. Пришлось вновь звонить, едва держась на ногах от усталости, в дверь миссис Молли.

Она открыла — в своём неизменном цветастом халате, и её доброе сонное лицо вытянулось от ужаса при виде меня: помятая, мокрая до нитки, грязная одежда, голые, в ссадинах ноги, синяки от усталости.

— Зейн, Боже правый! Что с тобой приключилось? Входи, входи скорее! Тебе нужен крепкий чай и сухой плед! У меня камин как раз потрескивает, — она засуетилась, захлопывая дверь и втягивая меня в тёплую, пахнущую пирогами прихожую. — Ох, и угораздило же тебя, беднягу… — она сокрушённо покачала головой, глядя на меня с бездной материнской жалости. — Я всегда говорила, какая невыносимо тяжёлая на самом деле работа в полиции. А мы, простые жители, даже и не видим этого, только вот ваши начищенные мундиры на улицах…

Я поблагодарил её, голос сорвался в сипение, как у старика.
— Миссис Молли… ключи. Я снова их потерял…
— Да не бери в голову, мальчик мой! — Она махнула рукой. — После прошлого случая я сделала несколько запасных копий, сразу подумала, что тебе ещё пригодятся. Держи.

Она протянула мне блестящую, холодную связку. Я взял её, чувствуя, как непослушно дрожат пальцы.
— Спасибо вам. Огромное спасибо.

Я вошёл в свою квартиру, с силой захлопнул дверь и прислонился к ней спиной, зажмурившись. Тишина. Давящая безопасность. Пусть и зыбкая. Стянул с себя мокрую, пропахшую портовой грязью и страхом одежду и швырнул в ненасытную пасть автоматической стиральной машины. Облачился в халат — это ощущение чистой ткани на коже было почти раем.

Потом, собрав волю в кулак, снова вышел к миссис Молли и, изображая лёгкое мальчишеское смущение, спросил, как обращаться с этим сложным стиральным аппаратом. Она с готовностью, даже с радостью, показала, на какие кнопки нажимать, куда сыпать порошок. Потом снова вздохнула и, глядя на меня с тёплой надеждой, сказала:

— Хорошо бы вам с Элис найти общий язык. Такая замечательная пара…

Я молча кивнул, глядя в пол, не зная, что ещё добавить к этому призраку своей прошлой жизни.

Когда она наконец ушла к себе, я набросился на холодильник. Голод был зверским, сводящей скулы болью. Я съел всё, что нашёл: засохший кусок сыра, чёрствую хлебную корку, горсть солёных оливок прямо из банки. Ел стоя, у раковины, не в силах даже дотащить еду до стола, слушая, как урчит пустой желудок.

«Надо бы всерьёз научиться готовить», — промелькнула абсурдная мысль, пока я доедал последнюю крошку. Потому что даже в самом прогнившем городе, даже с тьмой в крови и травлей за спиной, нужно что-то есть. И это — самая простая и самая сложная правда.

Наскоро приняв душ, смыл с кожи лишь верхний слой грязи, но не въевшееся ощущение портовой сырости, я рухнул в постель и провалился в чёрную, безвоздушную яму сна, пока меня не выдернул оттуда назойливый, дребезжащий звонок. Он бил в тишине квартиры с упорством пулемёта. С трудом отклеив лицо от подушки, я побрёл, словно зомби, на звук в свой кабинет, где на столе стоял громоздкий новый телефон. С дрожью в пальцах поднял трубку.

— Кому там не спится в такую рань? — прохрипел я, голос был похож на скрип ржавой двери.

В трубке раздался нервный, отточенный голос, в котором сквозил плохо скрываемый стресс.
— Я тоже бесконечно рад вас слышать, детектив. И, для вашего сведения, сейчас уже давно два часа дня.

— Утро у каждого своё, — пробормотал я, с силой протирая заспанное лицо ладонью. — В чём дело?

Тот на другом конце сделал краткую, но красноречивую паузу, и в его голосе прозвучала смесь недоумения и слабой, внезапной надежды.

— Вы... вы действительно не слышали о том, что случилось позавчера вечером в центре Холмов?

Я попытался сдержать зевок, но предательский звук всё равно вырвался наружу.

— Что там у вас на этот раз? Фонтан засорился? Или у кого-то служанку украли?

— Вы обязаны безотлагательно прибыть ко мне в палаццо, —его голос моментально стал жёстким и резким, словно лёд, покрывшийся тонкой плёнкой холодной стали.

— Обязан — это когда по официальной повестке из Управления, — отрезал я, уставившись в окно на затянутое серым небом. — Я ещё полежу. Может, загляну. Как-нибудь.

Я не стал слушать возмущённый ответ и резко сбросил трубку, положив её на рычаг, чтобы избежать повторного звонка. Затем повалился обратно на кровать и мгновенно отключился, словно вырубленный.

Следующий звонок был другого рода — настойчивый, требовательный гудок прямо у самой двери. Я с проклятием поднялся, с трудом фокусируя взгляд, и сперва поплёлся в кабинет, но спутанное сознание не сразу сообразило, откуда исходит звук. Потопал к входной двери. На часах в прихожей стрелки неумолимо показывали восемь вечера.

За дверью я кожей ощущал двоих. От них исходили волны холодного, служебного нетерпения и лёгкого брезгливого раздражения. Прильнув к глазку, я увидел — двое в безупречной униформе личной гвардии Ла Бруньеров. Они снова вжали кнопку звонка, и пронзительный звук вонзился в мозг.

Я с силой распахнул дверь, ощущая, как петли жалобно скрипят.
— Какого чёрта вам надо у спящих людей в такое раннее утро? — проворчал я, щурясь от яркого света в коридоре.

Они быстро переглянулись. Тот, кто был постарше и имел лицо словно из гранита, ответил с безупречно-вышколенной вежливостью:
— Сейчас, сэр, ровно двадцать часов вечера. Господин Харлан Ла Бруньер счёл нужным послать нас, чтобы обеспечить ваше сопровождение в палаццо. Просим вас прилично одеться и выйти к нам.

Вот чёрт... Даже если бы я отключил звонок, эти роботы всё равно начали бы лупить в дверь кулаками. Выспаться всё равно не дадут.

— Сейчас, — буркнул я и захлопнул дверь у них перед самыми носами.

Поплелся на кухню, с дрожащими руками заварил себе крепчайший, чёрный как моя душа кофе. Спустя минут десять в дверь снова раздался настойчивый, раздражающий звонок. Я подошёл и, не открывая, прокричал:
— Заткнитесь там, пожалуйста. Я собираюсь.

Неторопливо стоял у окна, глядя на вечерний город, пил кофе, чувствуя, как горькая жидкость прогоняет остатки сна. Затем принял ледяной душ, который хоть немного прочистил затуманенное сознание и смыл липкий налёт кошмаров. Надел чистые, хотя и мятые брюки, неглаженую рубашку, натянул кроссовки — с ботинками пришлось проститься. Облачился в потертый, но верный плащ, нахлобучил на глаза фетровую шляпу, сунул в кобуру под мышкой холодный «Ворон», в карман — отполированный значок детектива. Чиркнул спичкой, зажёг сигару, сделал первую едкую, обжигающую затяжку и вышел из квартиры.

Охранники всё так же стояли там, словно два высеченных изо льда изваяния. Старший оценивающе окинул меня взглядом, полным скрытого презрения.

— Вам бы не помешало привести себя в порядок и надеть наряд, соответствующий случаю, детектив.

Я хлопнул дверью квартиры, мельком подумав, что неплохо бы устроить какой-нибудь тайник для ключа снаружи — на случай следующего ночного визита. Пустил струю едкого дыма им прямо в бесстрастные лица и молча побрел к лестнице, не оглядываясь. Охрана, излучая волны почти осязаемой раздражённости и глубочайшего презрения, двинулась следом.

Покатили меня до особняка, и я буквально слышал, как сжимаются их сердца при мысли, что мои замызганные кроссовки осквернят их ослепительно натертый паркет. Перед входом один из гвардейцев, не меняя каменного выражения, вежливо, но с таким тоном, что спорить было бессмысленно, попросил затушить сигару. Я с раздражением, с силой раздавил её о холодную каменную балюстраду, оставив на светлом камне чёрный след, и вошёл внутрь, в стерильную прохладу вестибюля.

Вестибюль встретил меня гробовой тишиной, нарушаемой лишь тихим тиканьем напольных часов. Меня встретил дворецкий — человек с осанкой, будто он проглотил аршин, и лицом, вырезанным из вечной мерзлоты.

— Тройной кофе. Горький, как моя жизнь, — бросил я ему, не сбавляя шага, и прошёл в до боли знакомую гостиную, где грузно уселся в первое попавшееся мягкое, затянутое шёлком кресло, закинув ноги в кроссовках на дорогой восточный ковер.

Дворецкий, как я позже узнал — Арнольд, принёс кофе на сверкающем серебряном подносе. Я сделал медленный глоток, чувствуя, как обжигающая, почти ядовитая горечь выжигает последние остатки сна. Вкус оказался удивительно превосходным.
— Как вас зовут? — спросил я, поставив тонким фарфоровым движением чашечку обратно на стол.
— Арнольд, сэр, — прозвучал ровный и безличный голос, словно тикание метронома.
— Арнольд, — протянул я уже с лёгкой, почти дружеской интонацией. — К этому божественному кофе случайно не найдётся тех самых бутербродов, что я здесь видел прошлый раз? Или придётся проглотить вместе с кружкой и подносом, а голод останется таким же волчьим?

Когда он бесшумно удалялся, я окликнул его:
— Арнольд! Моя лёгкая небритость не помешает нашей светской беседе с господином Ла Бруньером?
Он замер и обернулся, его взгляд скользнул с моих запылённых кроссовок по помятым, плохо отглаженным брюкам и потёртому плащу до колючей щетины на подбородке. Выдержав идеальную, театральную паузу, он ответил с безупречной, ледяной учтивостью:
— На общем фоне, сэр, это малозаметные детали.

Я улыбнулся ему вслед. Когда он вернулся с подносом, уставленным изысканными маленькими закусками, я искренне, с набитым ртом, поблагодарил:
— Спасибо. Честное слово. Если это ваших рук дело, я бы при случае взял рецепт.

От него на секунду потянуло едва уловимым шлейфом скрытой гордости, хотя лицо оставалось маской невозмутимости.
— Это простейшие бутерброды, сэр. Стейк из мраморной говядины, выдержанный в мёде и вустерском соусе, на подушке из трюфельного мусса и вяленых томатов. Ничего особенного.

— Вкусно, — констатировал я без лишних церемоний и с новым энтузиазмом занялся делом.

Бутерброды не успели исчезнуть и наполовину, когда в гостиную бесшумно вошёл Харлан ла Бруньер. Он остановился в двух шагах от меня, похожий на изящную статую среди беспорядка. Безупречный костюм подчёркивал его совершенство, оттеняя мою неловкость и несовершенство. Я сделал вид, будто последний кусочек с трюфельным муссом несоизмеримо интереснее его светлой особы, и продолжал сосредоточенно есть.

Он тяжело вздохнул, и звук этот был похож на шелест дорогого пергамента. В его голосе звучала глубокая усталость, смешанная с неприкрытой брезгливостью.

— Если бы не наш контракт, пусть и нигде не зафиксированный… Я бы велел выбросить вас отсюда к чертовой матери. Мало того, что вы явились с лицом портового грузчика, так ещё и смели предстать передо мной вот в этом, — он сдержанным, но выразительным жестом обозначил весь мой жалкий наряд.

Я медленно отвлёкся от еды, неспешно прожевал и запил последним глотком кофе.

— И всё же, что за срочность, господин Ла Бруньер? Что произошло такое, что заставило вас терпеть моё общество?

Читать далее

Я родился первого апреля в день дурака, но мама желая угодить папе попросила врачей исправить дату на второе апреля, день папиного рождения. Так я стал подарком папы. И как то  сразу для меня всё не задалось, в праздники всегда поздравляли больше папу, я шёл как бы прицепом. Торт на двоих, гости на двоих, ну и подарки тоже на двоих. Мой папа отслужил в армии и почти оставил в прошлом бандитские наклонности, он одновременно работал на заводе и учился на заочном в техникуме. Папа работал много и тяжело, часто приходил домой за полночь и почему-то всегда пьяный. Мама в основном  домохозяйничала ну и подрабатывала где придётся. Жили мы в квартире папиной бабушки, той самой милой старушке  из за которой повесился дедушка. Оставить меня с бабушкой было не реально, как только бабушка брала меня на руки я заливался диким плачем и даже умудрился накричать себе пупочную грыжу.
Думаю я просто был очень зол на бабушку из за её интрижек в прошлом и криком высказывал ей свое недовольство. Грыжу мне заговорила моя прабабушка по маминой линии. Прабабушка Лиза оказалась довольно сильной ведьмой, она была большого роста с черными как смоль волосами и убийственно пронзительным взглядом.
Вторая жизнь всегда чуть тяжелее первой, а сколько у меня их было я не помню. Психологически я знал как ходить, водить машину и готовить еду, но на практике мышцы не слушались, я не мог нормально двигаться и говорить, не мог даже нормально видеть. Мысли путались. Я знал названия всех предметов, но мой язык предательски не мог выговорить ни единого слова. Это было невыносимо.
Я родился в апреле, а уже в ноябре подхватил дикое воспаление лёгких. Мама подрабатывала лаборанткой в поликлинике, мыла пробирки, всего пол часа работы, но деньги платили неплохие. Я все эти пол часа как обычно лежал в коляске на улице под окнами лаборатории. Ну и видимо переохладился. У меня была дикая температура и кашель. В общем врачи в больнице испугались и отказались меня лечить, мол слишком запущено и возраст у ребенка до года. Ответственность никто на себя брать не стал. Нас с мамой отправили домой. И вот моя прабабушка которая та ещё ведьма, что то там пошептала, и успокоила молодых родителей, мол всё пройдёт не переживайте. На следующий день действительно всё прошло и я был практически здоров.

За год до своего рождения я познакомился со своей будущей мамой. Мама была старшей дочерью в семье. Три сестры жили почти дружно. У мамы в школе случился головокружительный роман с красивым черноглазым одноклассником. И всё бы было замечательно, но однажды мама предложила своему парню прийти к ней домой. В этот злополучный день черноглазый мамин ухажёр впервые увидел среднюю мамину сестру и как он сам потом признался любовь ворвалась в его жизнь внезапно как ураган. В общем мама потеряла своего парня, а я приобрёл будущего черноглазого дядю Серёжу.
Мама конечно психанула, оно и понятно, первая любовь и так нелепо закончилась. Мама решила во что бы то ни стало срочно найти себе парня на замену. Мой будущий папа сидел с мамой за одной партой. В школе папу все боялись, бандит идеально подходил на роль героя любовника. Через год у новоиспечённой пары родился я, мне даже не пришлось привыкать к новому имени, меня назвали в честь моего дедушки Сашей но по сути я и был тем самым дедой Сашей по иронии судьбы перерожденным в сына своего родного сына.

Гилтиас несся по горящему огнем небу, пораженному черно-фиолетовыми порталами. Из пробоин в пространстве исходили тонкие лучи, впившись в здешнее солнце и высасывая его энергию. Звезда угасала. На спине дракона сидели Дрогбар и Ирдис; глядя вниз, они видели, во что превратился их мир: выжженная мертвая земля, кое-где из нее торчали черные обелиски: символ могущества Хаоса. Не было больше ни городов, ни деревень. Все это обратилось в руины и было занесено песком и пеплом. Только мелкие искры лагерей воинствующих дикарей, которые хоть как-то пытались противостоять натиску призраков пустоты. В небесах то и дело гасли звезды, одна за одной. То схлопывались многочисленные миры, пораженные скверной пустоты. Да и звезд осталось очень мало. Последняя битва должна была произойти здесь, в мире, который когда-то был цветущим королевством Эния.

Золотой дракон приземлился на высокой скале, путники решили сделать привал. Прошла пара дней с того момента, как друзья попали в это время. Совсем недавно на шее Гилтиаса загорелся хронозуммер, по которому Страж Времени рассказал об успехе Алатиэль в Прошлом, Хаосе, а также о небольших победах в Настоящем.

— Сколько должно было пройти лет, чтобы Эния превратилась вот в это? — спросил Дрогбар.

— Около двухсот, — ответил Ирдис. — Удивительно то, что остались еще те, кто борется.

— Их почти не осталось, — Гилтиас принял облик кендера. — Королевства больше не существует. Все погибли. Миллионы людей, эльфов, гномов. Ксентарон расколот, обломки планеты плавают в бескрайнем космосе. Те, что остались — это перекочевавшие с Ксентарона варвары. Их связь с предками настолько сильна, что они не отдают души своих родных призракам пустоты. Основная жатва сейчас происходит в Настоящем, где люди с другими расами заключили союз и начали плодиться в геометрической прогрессии. Произошел демографический взрыв — маячок для начала завоеваний Хаоса. Чем больше призрачных душ, тем сильнее Пустота.

— Ну, давайте, мудрецы, рассказывайте, что нам делать дальше? В какую сторону мне размахивать секирой? — гном принялся разводить костер из немногих найденных сухих веток.

— Нужно спуститься к племенам, — ответил Ирдис. — Если они еще держатся, им помогает некая могущественная магия. Быть может, там мы и найдем ответы на свои вопросы.

— Пролетая над одним лагерем, я заметил зеленоватый огонь, — произнес Кендер, устраиваясь у костра. — Шаманы все еще творят свои ритуалы. С рассветом, если его можно так назвать, нужно двигаться туда.

Утро было хмурым и холодным: звезда, согревавшая этот мир долгие эпохи, уже не светила в полную силу. Путники двинулись в лагерь, указанный Гилтиасом, пешком, чтобы не привлекать внимания обликом огромного золотого дракона. У массивных деревянных ворот их встретили стрелами. Помог магический барьер Ирдиса, после чего ворота отворились и к путникам вышли несколько людей, одетых в шкуры и с каменным оружием. Приблизившийся варвар обнюхал друзей, после чего взмахнул рукой и что-то прокричал на языке, неизвестном ни Ирдису, ни Гилтиасу. Как ни странно, но Дрогбар все понял: «Входите!»

Лагерь, окруженный деревянным частоколом, внутри напоминал небольшое поселение: невысокие постройки, какие-то шалаши, подобие дорог из камня. Порой пробегали маленькие дети, которых женщины при виде чужаков старались ухватить за руку и скрыться в своих жилищах. Троицу вели по главной улице к центру поселения, где возвышался величественный деревянный идол, изображавший дородную женщину с двумя детьми на руках. Вокруг скульптуры горели ритуальные огни, рядом с которыми на коленях стояли местные жители, вознося молитвы низким горловым пением. К пришельцам вышла старуха в одеянии из шкур, множества цветных каменных талисманов и костей, с длинным посохом в руке. Голову ее венчал причудливый головной убор из нескольких черепов неведомых животных, украшенный цветами.

— Вы как тут? — произнесла старуха на общем языке.

— Мы из… — начал было Гилтиас, но старуха прервала.

— Я знаю, откуда вы. Из когда вы?

— Да лет двести…

— А, понятно, это когда наша планета… Бубух! — старуха изобразила руками взрыв. — И что тут забыли?

— Нас послал Страж Времени, чтобы остановить…

— Остановить? Ха! — женщина рассмеялась во все свои четыре зуба. — Ты теперь только старение можешь остановить. А души он ваши заберет!

Бабка медленным стариковским шагом, опираясь на посох, пошла в свою хижину, жестом увлекая за собой. Внутри было просторно; как отметил Ирдис, все помещение было похоже на магическую лабораторию. На столах дымились благовония, испуская необычный запах. Гном поежился: ему такие запахи были чужды, если не неприятны. Пару раз чихнув, он спросил:

— А кто это — он?

— Да этот, появился тут, как раз, когда ваше несчастное королевство пало. Лет двести назад, как раз. Говорит: «Отдай души!» А я ему: «Разве так с женщиной преклонного возраста разговор начинают?» Я и говорю ему: «Экстера имя мое, а ты?» А он только скривился, да и исчез в воздухе. Тогда и поняла я, что силен этот маг — личины создавать умеет. Кстати, я Экстера.

Шаманка протянула свою иссохшуюся, старческую руку путникам, и каждый, несмотря на происходящее вокруг, посчитал признаком хороших манер представиться женщине.

— Та самая Экстера, — заговорил Ирдис, — которая видоизменила Деймоса?

— Ой, кому я только не изменяла. И первому своему мужу, и второму, и третьему… А нет, третьему не успела, со свету раньше сжила. А вот четвертому — трижды…

— Прошу прощения, уважаемая Экстера… — пытался перебить Ирдис.

— Да! Деймос! Дельвиэт, какой красивый был эльфак. Статный. А я молодая и красивая, но нельзя было: там такой дядька был страшный. Дракон! Вот, как ты, — женщина указала на Гилтиаса. — Да, ну что прошлое ворошим сейчас, я с вами, знаете, не молодею. Говорите, с чем пожаловали? А! Вспомнила. Этот, колдун, значится. Знаю только, где башня его, а больше я его слушать не хочу. «Не хочу!» — ему так и сказала. Благо ли — души моих предков, моих родных и мою хотел забрать. Каков наглец! Или храбрец?

Шаманка Экстера была воистину сильна в магии. Вокруг нее витала немыслимая волшебная энергия. Это чувствовали Ирдис и Гилтиас, но не могли понять природу этих сил. Хотя и разум ее претерпел значительные возрастные изменения.

— Покажу, где его башня. Он там души собирает. А когда соберет — значит все, собрал.

— И тогда конец всему? — произнес Гилтиас.

— Э, милый, а ты смышленый! Будешь моим извозчиком? Мне на другой конец равнины летать, травы собирать. А у тебя крылья длинные, быстрые! Ладно, отвлеклись, родные. Осталось ему немного: вот как раз мои души и хочет забрать, а я, старая карга такая, не даю ему. Да чтоб порядочная женщина первому встречному давала! Возмутительно! Да чтоб он знал, я эти души тыщу лет собирала! Это все мои, родные. Как же я ему отдам душу, скажем, Рохлана? Он же лучше всех кролика готовит! А я дама уже, если не заметили, немолодая, могу забыть рецепт. А тут хоп — и пообщалась с предком. Или Террия — самые красивые похоронные венки плела. Что ж я, эти знания какому-то проходимцу должна отдать? Бабушка сказала — не бывать тому. А знаешь, сколько душ надо всего? А какое последнее число есть во Вселенной, больше которого не существует? Вот столько и надо.

— Так где его башня, доброуважаемая Экстера, — этот диалог слегка наскучил даже Дрогбару, который даже и не прочь поболтать, но тут уж явно перебор.

— А вон там, гноме — старуха махнула рукой куда-то в сторону, а затем быстрым движением метнулась к гному и заключила его в своих объятьях, пробираясь морщинистыми губами сквозь пышную бороду и целуя его в уста.

— Фу, ты чего, старая, — поспешил отстраниться опешивший Дрогбар, утираясь. — Странная ты, бабушка. Я обычно гномих целую. Но спасибо.

И действительно, в той стороне помещения, куда указала Экстера, на стене висела карта, на которой красной краской была обведена некая башня, подписанная как Башня Пожирателя.

Хранители времени собирались в путь, все еще приходя в себя от речей старой шаманки. Наконец, золотая стрела взмыла в мрачное небо угасающего мира, направляясь к последнему месту, где должна была решиться судьба всего сущего. Вот уже близится темная цитадель, окруженная вихрями из душ.

— Я чувствую сильнейший магический аккумулятор внутри, — проговорил Ирдис. — Это некий артефакт, скорее сфера. Или камень. Там собирается энергия душ всего живого.

— Мы не сможем пролететь безопасно, — проговорил золотой дракон. — Близится битва, приготовьтесь, друзья.

— Нам бы не помешала помощь, — заметил Дрогбар, но был готов биться, как в последний раз.

Тысячи призраков пустоты атаковали золотого дракона, несшего мага и гнома на своей спине. Гилтиас, отбивался огненными струями, а Ирдис колдовал сильнейшие боевые заклинания. Дрогбар изредка зацеплял своей могучей секирой пролетавшие рядом сущности. Все эти призраки клевали, резали и кусали тело золотого дракона. Наконец, произошло тяжелое приземление на площадке, на самой вершине Цитадели Пожирателя. Обессилевший Гилтиас рухнул на каменный пол, не в силах произвести трансформацию в кендера.

— Друзья, мне нужно отдохнуть, — произнес он. — Идите, найдите Пожирателя. Я скоро присоединюсь.

— Куда ж мы без тебя, друг? — Дрогбар пытался оказать помощь дракону. Он чувствовал некую тревогу, но жажда битвы затмевала его взор. — Сейчас еще повоюем!

— Пойдем, Дрогбар, — произнес Ирдис, увлекая гнома в место последней битвы. — Гилтиас нас догонит. Пожиратель уже совсем близко.

Хранители Времени вступили в просторный зал, где горели тысячи свечей, озаряя подобие алтаря. На черной плите стоял постамент с черным камнем, внутри которого светились мириады фиолетовых огоньков. Вокруг витали души призраков пустоты, плотными потоками направляясь внутрь магического камня. Гном и маг ступили на небольшой мост, ведущий к алтарю. Из тьмы возникла фигура в капюшоне с алым амулетом на шее. Глаза его и кожа горели сиреневым огнем. Ирдис ощутил, что ничего человеческого в нем уже не осталось. Это была человеческая оболочка безымянного колдуна, навсегда поглощенная Хаосом.

— Наконец-то! Недостающие души! — голос сущности звучал зловеще и, казалось, отовсюду, наполняя зал. — Отдайте их мне и я закончу ритуал!

— Ты про наши две, недостающие тебе до самого большого числа во Вселенной? — гном взял секиру в руки и встал в боевую стойку.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Хаос. От него веяло невероятной силой, невозможной, чуждой, способной раскалывать миры. — Со мной разговаривает углеродная форма жизни. Кто бы мог подумать? Жалкие букашки, вы даже недостойны моего внимания. Я вмиг сожру ваши жалкие душонки.

— Ну так попробуй, если такой смелый? Чего еще не сожрал?

Из пальцев неведомой сущности полетели искры, которые падали на мост и обращались в призраков пустоты. Полчища устрашающих созданий с шипением и хрипом двигались навстречу гному и магу. В момент, когда они достигли Хранителей, руки Ирдиса выбросили во врага сияющие шары, которые взрывали существ. Дрогбар махал секирой, как берсерк, разрубая в пыль призраков. Но силы были не равны: темные сущности наступали и окружали. Вскоре в зал ворвался Гилтиас, обрушив на существ свое пламя. И в этот раз сил не хватало. Хаос выстрелил лиловым лучом, а Ирдис сотворил магический барьер для защиты, но понимал, как быстро тают силы его, могущественного мага. Он вдруг ощутил себя песчинкой перед всепоглощающим Хаосом. В этот миг что-то сверкнуло невдалеке, повсюду начали открываться порталы, и на битву хлынули войска из Настоящего: люди, эльфы, гномы и золотые драконы.

— А как же наш мир? — воскликнул удивленно Дрогбар, упавший на одно колено.

— Он уже уничтожен, — ответил Торвальд, помогая другу подняться. — Мы держались, как могли, но армии Минатрикс нас повергли.

— А где же Эон, когда так нужен?

— Просто сражайся, гном, — произнес пробегающий рядом Ботар-эль, отправляя одну стрелу за другой в так ненавистных этому миру призраков пустоты.

И гном встал и начал сражаться. Его секира, казалось, кружилась сама собой в вихре смерти, распыляя в дым сотни, а то и тысячи призраков пустоты в секунду. Никогда еще так свирепо Дрогбар не дрался. Он чувствовал в себе великую силу, которая помогала ему. Ярость миллионов воинов направляла его движения.

Он увидел, как объединенная армия людей, эльфов, гномов и золотых драконов тает под натиском врага, ибо силы Хаоса были неизмеримо могущественнее.

«Ну вот, хотя бы конец встречу с оружием в руках, — пронеслось в голове гнома. — Жаль, что не будет вечного пира после смерти, где я смогу трогать женщин за неприкрытые места. Так, стоп! Это не справедливо!».

Дрогбар вдруг оказался в неведомом мире. Его окружали высокие колонны, уходящие вверх, во тьму. Он бродил там, освещая путь единственной лампадой, пламя которой вот-вот погаснет. Через какое-то время к нему подошла старушка, в которой гном узнал шаманку Экстеру, но была она молода и красива. Из тьмы вдруг выступили люди: это были души усопших, и стар, и млад. Все те души, которые копила шаманка тысячу лет, переданные гному через недавний поцелуй. Тут произнесла варварская девушка:

— Ты единственный, кто мог понять и принять наши души. Истинный ксентаронец, неистовый в бою и честный на деле, чью душу могу назвать я родной. И поэтому тебе выпадает честь хранить все эти души и использовать как невероятно могущественную силу против врага. Моя душа теперь тоже с тобой. Издай свой боевой клич.

— Но сможем ли мы победить?

— Тебе нужно просто выстоять какое-то время.

Дрогбар очнулся в пылу боя, когда вдруг увидел, что друзья его лежат без сил, а барьер Ирдиса почти уничтожен. В тот же миг Дрогбар издал мощнейший боевой клич, от которого задрожали стены и, казалось, вся планета. Изо рта его во врага вырвался поток светлой энергии, ударил в лиловый луч, и тот начал отступать. Яркая вспышка озарила зал, а взрывная волна повалила на пол всех присутствующих, включая Безымянного колдуна.

Поднявшись на ноги, Хаос отряхнул свои одеяния, после чего произнес:

— Какие же вы мерзкие! Почему вы боретесь, если знаете, что вам не выстоять против такой могущественной силы, как я? Не могу понять ваше естество, — Пустота в теле колдуна сорвалась на истерический крик. — Вас создали как игрушки, в которые можно играть! Какого хрена вы сопротивляетесь? Но это уже не важно. Я собрал достаточно душ, чтобы уничтожить все, что вам дорого.

Казалось, силы сопротивления кончились. Колдун наложил чары бессилия на присутствующих и поднял руки для последнего, самого разрушительного заклинания, способного схлопнуть Вселенную.

Глава 5. Вы не может изменить прошлое.

Безымянный колдун сидел в кресле и размышлял. Алатиэль, Эртон и Юрон оказались парализованы его сильнейшим заклинанием. Неспособные пошевелиться, они лежали на полу, а вокруг полыхал пожар. Но огонь совершенно не заботил волшебника, который теребил алый амулет на шее и смотрел перед собой.

— А знаете, я же когда все это затеял… Эти артефакты, богатства. Не хотел я всего этого. И Камень Жизни тогда, в Зале Перехода, я украл не для себя. Я просто хотел вернуть мою любимую доченьку, Малишку, без которой и жить мне было незачем. Сотни лет я изучал древние книги, непонятным образом попавшие в Блуждающую Башню. Это были поистине запретные знания о Времени и Мироздании.

— Тобой овладел Хаос, — произнесла Алатиэль. — В будущем твое тело уже захвачено им. И там прямо сейчас наступает конец всему сущему. Стоило ли оно того?

— Сейчас она в этом замке, и я точно знаю минуту и секунду, когда горящий балкон обрушится. Моя любимая Малишка, я рано ушел из семьи, и это было огромной ошибкой. Меня вела дорога магии и знаний. В этом желании я совсем забыл о воспитании своей дочери, появлялся все реже. А когда умерла моя жена, я закрылся в себе, стал нелюдимым. А потом, когда я был далеко, в чудовищном пожаре погибла моя дочь. И сейчас я должен спасти ее, она заслужила жизнь!

— Но жизни не будет, само Время разрушится, все вернется в Пустоту! Разве это жизнь?

— Повелитель пообещал мне, что найдет место рядом с собой, где мы с дочерью будем жить счастливо. Он говорил, что я способный ученик!

— Ты уже играл нечестно с Богами и понял, к чему это привело. Игра со Временем обернется тяжелейшей судьбой для мира. В тебе говорит Хаос. Одумайся, колдун, пока еще не совсем захватил он твое тело и душу.

Безымянный маг курил длинную трубку, а взгляд его был пустым. Казалось, он в глубоких раздумьях. Он не знал, что где-то там, в будущем, последние защитники погибают в битве с Пустотой. Наконец, он воззрился на обездвиженную девушку и с грустным взглядом проговорил:

— Ты, я вижу, тоже носишь дитя под сердцем, Алатиэль. Скажи, это ли не счастье? Впервые ощутить дар родительства. Осознавать, что этот маленький человечек любит тебя за то, что ты есть. Я слишком поздно это понял. Благодаря Повелителю. Но там, в башне, через древние писания я познакомился с их создателем. И это был не Хаос. Это было само Время. И знания те говорили, что отравлены речи его. И верить Хаосу — что убить свою мать. Лишь сейчас я вспомнил те ценные слова, когда пелена спала с моих глаз. Теперь мне ясна моя судьба. И судьба всего мира, — загадочно произнес колдун, встал с кресла, и направился к выходу из комнаты сквозь огонь, который, казалось его совсем не волновал. Безымянный маг принял решение.

Колдун ровным шагом прошел обгоревшими переходами. Ни дым, ни пламя не были ему помехой. Он твердо знал, куда нужно идти. На деревянном балконе стояла лысая девочка Малишка, а проход был объят пламенем. Из-за дыма ей было трудно дышать, а сама балконная конструкция уже разрушалась. Она взглянула вниз: там была пылающая бездна и, казалось, спасения быть не может. Слезы отчаяния и страха заливали ее молодые щеки. Вскоре из огня появилась фигура в капюшоне. Безымянный колдун обнял свою дочь.

— Папа! Ты пришел! — радостно воскликнула девочка и бросилась обнимать отца. — Папа! Ты вернулся, чтобы спасти меня!

— Доченька моя, любимая, — произнес колдун. Из глаз его текли слезы. — Я очень тебя люблю. И не отпущу, слышишь? Родная моя. Я теперь всегда буду с тобой. Тебе больше никогда не будет больно и страшно.

В этот момент балкон обрушился, а стоявшие на нем воссоединившиеся отец и дочь погрузились в пучину огня и дыма. В последний момент колдун положил руки на гладкую кожу головы дочери и произнес заклинание. Малишке в голову вдруг хлынули воспоминания о детстве: яркое солнце, домик у реки, радостные родители. И зеленые луга, по которым можно было беззаботно бегать днями напролет…

Яркая молния разрезала воздух и ударила в пол рядом с темным колдуном. Заклинание схлопывания вселенной было прервано. На другом конце моста открылся черно-сиреневый портал, из которого показалась темная фигура. Это был рыцарь в старых, покрытых пеплом доспехах. В одной руке он держал деревянный обугленный щит, а другой сжимал старый меч, проржавевший и покосившийся. Он прошел мимо лежащих, обессилевших Хранителей Времени: Торвальда, Дрогбара, Ботар-эля, Гилтиаса, Деймоса, Ирдиса.

— Ты еще кто? Мне больше не нужны души! — воскликнул Хаос.

— Я законный король этих земель! Мое имя Дезмонд!

Колдун выстрелил в пришельца сильнейшим лучом смерти. Луч этот ударил в щит, а Дезмонд продолжал наступать. Полуэльф постарел и похож был на старика с седой бородой. Можно было только гадать, сколько времени он провел в Пустоте. Сотни, тысячи лет?

— Но как? — недоуменно произнес Хаос. — Я же обратил тебя одним из первых!

— А я способный, — стальным голосом произнес король, продолжая наступать.

— Это невозможно! Такому заклинанию ничто не может противостоять!

— Щит Хаоса, — ответил Дезмонд. Воздух вокруг становился невыносимо едким, но король, шаг за шагом наступая, продолжал: — Кстати, отвратительное место. Все какие-то злые. Никто не здоровается. Выжить практически невозможно. По счастливой судьбоносной случайности мы туда попали с Девой Нариэль. И она пожертвовала собой, чтобы научить меня выживать в темном мире. Благодаря ей я вернулся.

Король Дезмонд приближался, а колдун сыпал все новыми разрушительными заклинаниями, от которых закипало пространство вокруг. Наконец, в конце пути он резким движением вонзил свой меч в грудь колдуна. Алый амулет был разрушен.

— Меня невозможно убить обычным оружием! — взревел Хаос.

— Меч Хаоса, — спокойно произнес Дезмонд. — Ты проиграл. Возвращайся в пустоту.

В этот момент тело колдуна задергалось и начало испускать энергетические взрывы, которые отбросили Дезмонда назад. Черный камень на алтаре начал свою активность; он поднимался и вращался: в любую секунду Вселенная могла закончить свое существование. Чары бессилия пали, а Торвальд уже полз к волшебному артефакту.

— Торвальд, друг, разбей стекло! — выкрикнул лежащий на земле Дезмонд. Несколько шагов, взмах меча и тысячи осколков черного камня разлетелись в разные стороны. А за ними на свободу вырвались миллионы душ…

Время на мгновение остановилось, а затем направилось в разные стороны: то вперед, то назад, то в стороны. Казалось, золотые его потоки начали пронзать пространство. Мириады звезд загорались на небе, складываясь в правильный пазл. Это все с благостной улыбкой наблюдал Страж Времен Эон: перед глазами мелькали мгновения битв и славных побед, радости и горести жизней множества существ во всех мирах. Вот полурослик несет кольцо, чтобы бросить его в вулкан черной горы; вот темный лорд низким голосом говорит своему сыну, которому только что отрубил руку: «Я твой отец». Где-то на другом конце бескрайней Вселенной капитан корабля борется с могущественной расой Жнецов…

— Вот так и должно быть, — произнесло Время.

Народ проснулся утром и тут же отправился опохмеляться. Праздник «Дни славных побед» удался на славу. Две недели пиршества закончились, а значит, началась большая уборка. Люди, эльфы, гномы и прочие расы обоих миров начали «выползать» из своих жилищ с огромными мешками, чтобы собрать бутылки и мусор. Жизнь закипела повседневными делами: кто-то ковал оружие, кто-то выпекал хлеб, кто-то возделывал пастбища, а кто-то повышал демографические показатели. Время пошло своим чередом.

— Что было? Ничего не было? — произнес гном Дрогбар, пытаясь перебросить кости в настольной игре. — Один кубик упал со стола, оттого и перебрасываю. Дрокмар, ну скажи им!

В кабаке было людно, эльфно и гномно. Народ пытался «вылечиться» от последствий недавних народных гуляний. Торвальд с Ботар-элем обсуждали загробную жизнь, Гилтиас с Дрогбаром играли в кости, даже королева Алатиэль «вышла в люди» со своим питомцем, двухвостым тигром Прутиком. Бард Юрон играл свои экспериментальные композиции, которые всем очень нравились в сложившейся дружеской атмосфере. Все было обыденно-благостно.

В таверну вошел человек в длинных одеяниях. Своей улыбкой и едва заметным поклоном он поприветствовал присутствующих.

— Маг, наверное? — трактирщик привычно налил гостю кружку эля. — Я тут всех магов знаю, но тебя, дружище, вижу в первый раз.

— Страж, — загадочно ответил пришедший, отхлебывая из кружки. В зале воцарилась странная тишина. Многие уставились на пришельца. Но сказать ничего не могли, будто неведомая сила сковала языки. Время, будто остановилось. Но оно продолжило свой размеренный бег, а друзья продолжили общаться.

— Друзья, вам известно такое чувство, когда… — заговорил Гилтиас. — Когда приснился сон и, будучи нерассказанным, тает в дымке времени к полудню?

— И ты тщетно пытаешься вспомнить, что же там было? — подхватил Дрогбар.

— Да! — подключился Торвальд. — А было что-то благостное, эпичное!

— И навсегда утерянное на задворках сознания, — с улыбкой произнес Ирдис. — И тебе немного жаль, что ты забыл это сновидение.

— Но испытываешь искреннюю радость от того, что пережил это, — произнесла Алатиэль, — пусть и никогда не происходившее наяву.

— И ждешь, что в одну из ночей, — Ботар-эль задумчиво крутил в руке кружку чая, — снова переживешь эти события.

Всем друзьям прошлой ночью приснился сон. Но они не помнили его. Человек в длинных одеяниях допил свой бокал, а затем медленно направился к выходу. Никто уже не обращал внимания на него. У самого выхода он обернулся; на лице его была улыбка.

— Ну и задали жару вы этим призракам, — произнес он, выйдя из таверны, исчез в вечернем воздухе.

И тут все вспомнили. Это был не сон.

В своих покоях сидел король Дезмонд. В тот вечер он не смог присутствовать рядом со своими друзьями: государственные дела не терпели отлагательств. Он занимался совершенно рутинными делами: подписывал указы, читал письма с новостями королевства. За окном был теплый летний вечер, которых, король был уверен, будет еще бесчисленное множество. В королевстве был незыблемый мир. Вдруг его взор на мгновение помутился. Перед глазами промелькнули фиолетовые искры, а в сознании прозвучал ясный, пугающий голос:

— А ты и впрямь способный, король Дезмонд.

Автор: Григорий Ефремов. 2025 г.

Я сплюнул на пол липкий, тёмный сгусток и поднял взгляд на Николаоса, встречая его холодную маску.
— Я спас твою шкуру, — хрипло, с усилием проговорил я, ощущая, как растрескавшиеся губы пекут. — Как и шкуры многих в том зале.

— Это верно, — безразлично согласился он. — Но ты недооцениваешь таких, как я. Недооценил и Харлана. Суть в том, что преступник сбежал, и никто не знает, где он сейчас скрывается.

Вот оно что. Значит, они не знают, что наемная собака Ла Бруньера — это я. Это была ещё одна, и главная, причина молчать. Ровно поэтому я и пытался извиваться, как угорь. И, что ещё важнее, это означало, что им неизвестно о моей связи с «Дымом». Они видели наглого курьера, а не того, в ком пульсирует чужая сила.

Допрос и избиение продолжались. Я впивался ногтями в ладони, оставляя полумесяцы на коже, и хранил тайну своего имени, своей истинной сущности. Когда им окончательно надоело ломиться в мою глухую оборону, меня грубо, с рывком подняли, потащили, шаркая ногами, в соседнюю ещё более тесную и пропахшую сыростью комнату, швырнули на холодный стул и вновь привязали. Железная дверь с оглушительным лязгом захлопнулась, щёлкнул массивный замок.

Остался один. В абсолютной, давящей темноте, которую лишь чуть разбавляла тонкая, пыльная полоска света под дверью, окрашивая серость стен в блеклые, унылые тона.

Было откровенно хреново — до тошноты. Сломанные рёбра вонзались кинжалами при каждом, даже самом осторожном, вдохе. Нос распух и постоянно подтекал тёплой и солёной кровью. Пальцы рук и ног пульсировали тупой, размытой болью, сливаясь в один сплошной гулкий фон. Даже если бы чудом удалось освободиться, сдох бы я, не доползши и до угла.

Голова была мутная, туманная, мысли расползались в хаотичную кучу, волнами накрывала то липкая паника, то равнодушная апатия. Легче всего было сейчас всё выложить: мол, я детектив, проник сюда по делу. Но это равносильно подписанию себе смертного приговора. Узнают, что детектив осведомлён о «Дыме», тут же возьмут лопаты и начнут копать. Размотают цепочку следов, найдут то самое кафе, вспомнят ту аварию... Быстро сложат два плюс два. Придут к выводу, что перед ними живое хранилище. Только вот передать содержимое я не смогу, поскольку оно не в кармане лежит. Оно глубоко внутри меня — в крови, в плоти, в моей природе. И в тот миг, когда они вычислят мою истинную роль, проследуют по всей этой цепи событий и вновь вернутся ко мне с убийственными вопросами, станет уже поздно притворяться обычным курьером, случайно влюбившимся в девушку.

Серость темноты сжималась вокруг, наползая на глаза. Где-то вдали слышались приглушённые, мерные шаги.

«Думай, Зейн, думай...» — этот приказ самому себе оставался единственным якорем, удерживавшим меня от сползания в небытие. Но мысли, словно пойманные в банку мухи, бились о стекло собственной беспомощности, не находя выхода.

Я сидел в абсолютной, гробовой тишине, и мой мир был высечен из холодного чёрного и призрачно-белого мрамора. Оттенки серого проявляли каждую шероховатость бетона, каждый ржавый заусенец на железной двери. Я прокручивал в голове одни и те же мысли, словно загнанное животное в клетке, отчаянно пытаясь докричаться до собственной внутренней силы, дающей выносливость и ночное зрение. Но мне нужно было больше. Прямо сейчас. Любым способом.

Я беззвучно шептал сам с собой, обращаясь к «Дыму» в самых потаённых глубинах своего сознания, умоляя, требуя. Но в ответ — лишь звенящая тишина и монотонная пульсация боли.

Спустя пару часов за дверью послышались приглушённые, бормочущие голоса — смена охраны. А в моём теле происходили странные, почти невероятные вещи. Боль, ещё недавно жгучая и всепоглощающая, начала рассасываться, превращаясь в глухую, отдалённую ломоту. Я чувствовал, как кости на моих искривлённых пальцах и рёбрах медленно, с тихим внутренним скрежетом, ползли друг к другу, стягивая разорванную плоть. Нос перестал течь, головная боль отступила, оставив после себя лишь тяжёлую, густую пустоту. Хрящи вставали на место с тихим, влажным щелчком, от которого вздрагивало всё тело. Это было жутко и потрясающе одновременно.

Я просто закрыл глаза, отбросив попытки силой воли вызвать перемены, и попытался ощутить это самое «что-то» внутри. Не знаю, что это было и как это делается, но раньше я даже не пытался, пассивно плывя по течению того, что уже имел.

Прошло ещё два часа. Я не спал, но моё сознание погрузилось в странное, отрешенное состояние. И тогда я почувствовал его. Не просто фон, не абстрактную силу, а нечто… родное и знакомое. Оно было глубоко, в самой сердцевине моего существа, и словно излучало тихое, согревающее тепло. От него веяло чистой, почти детской радостью, будто оно скучало по мне целую вечность, ждало именно этого момента.

Я мысленно потянулся к этому ощущению. Почувствовал невероятную лёгкость, почти невесомость, словно моё тело теряло плотность, превращаясь в дым.

Когда я открыл глаза, стяжки на запястьях не просто не мешали — они будто потеряли всякий смысл. Слегка ошеломлённый, я поднял руки к лицу и разглядел в черно-белых тонах свои синеватые, но уже заживающие пальцы.

И в этот самый момент дверь с оглушительным, металлическим лязгом отворилась. В проёме, ослеплённые светом из коридора, возникли силуэты Николаоса и его охранников. Инстинктивно, ещё не осознавая, что делаю, я сорвался со стула и отпрыгнул в самый тёмный угол комнаты — в нишу между стеной и каким-то пыльным ящиком.

Николаос вошёл, его взгляд метнулся к пустому стулу с беспомощно свисающими стяжками.
— Куда он делся?! — Его рев грохнул, словно взрыв, в маленькой комнате. — Вы, недоделанные, его упустили?!

Я замер, не понимая. Они смотрели прямо на стул, на стяжки… но не видели меня? Я стоял в трёх шагах, затаив дыхание.

Охранники заметались. Кто-то шлепнул по выключателю. Голая, неприкрытая лампочка под потолком залила комнату резким, ядовито-жёлтым светом.

И тут со мной начало твориться нечто странное. Легкость и воздушность испарились, уступив место давящей, физически ощутимой тяжести. Радостное, тёплое чувство внутри взвыло от боли, свернувшись в маленькую, перепуганную точку. Стало невыносимо тяжело, словно на мне оказалось сто мокрых тулупов разом. Захотелось кричать, сбросить эту муку, но я лишь сильнее вцепился зубами в губу, замерев неподвижно, словно камень.

Их взгляды беспомощно метались по комнате, скользили по углам, но упорно, раз за разом, проскальзывали мимо меня. Словно я был частью штукатурки, пустым пятном.

— Выключите этот свет, — буркнул Николаос, проводя рукой по лицу. — Он ни черта не прояснит.

Лампочка погасла с тихим щелчком, и комната снова погрузилась в привычную мне родную, комфортную черно-белую тьму. Давящая тяжесть мгновенно испарилась, уступив место прежней призрачной легкости. Я снова мог дышать полной грудью.

— Дерьмо собачье! Живо на его поиски, он где-то тут, — отрезал Николаос, выходя в коридор. — Как только засечём — хватать. А вам... — его голос стал тихим и оттого ещё более опасным, — я потом устрою разбор полётов.

Охранники, бормоча что-то оправдательное, вышли вслед за ним. Дверь осталась соблазнительно приоткрыта, щель манила свободой.

А я всё стоял в своём углу, не двигаясь и пытаясь осмыслить происходящее. Почему они меня не видят? Я что… исчез? Но только в темноте? Свет… свет обжигал ту самую силу внутри и разрывал её покров.

Сердце заколотилось в груди уже по-новому — не от страха, а от осознания открывшейся немыслимой возможности. Я сделал тихий, крадущийся шаг из своего укрытия. Ничего. Никакой тяжести. Подошел к двери, заглянул в щелку. Коридор был пуст.

«Тень», — пронеслось в голове. — «Я стал тенью».

Покидать это состояние не хотелось категорически, до тошноты. Оно было не просто невидимостью — оно было коконом абсолютной безопасности, глубоким покоем, почти возвращением в доисторическое лоно. Я двигался, бесшумно перетекая от одного островка тьмы к другому, от холодного основания стеллажа к густой тени за застывшим станком. Я учился оставаться незамеченным, но быстро понял: движение в этом состоянии выжимало душу. Словно каждая мгновенная переброска внимания и сущности из одной тени в другую требовала колоссальных ментальных усилий. Наваливалась странная, давящая на виски тяжесть, и мне приходилось замирать намертво, слившись с каким-нибудь неприметным углом, просто отдыхать, позволяя «тому» внутри успокоиться и набраться сил.

В конце концов, в огромном и пустом ангаре просто не осталось необходимости тратить драгоценный ресурс. С глухим внутренним щелчком, похожим на выход из транса, я «вывалился» из тени в грубый обыденный мир. Тут же навалилась знакомая усталость, но уже сугубо телесная — ноющая ломота в костях, сросшихся, но ещё хрупких, и дикая, всепоглощающая сонливость. Хотелось рухнуть на холодный пол и провалиться в небытие.

Но идти я мог уже почти нормально. Пальцы, хоть и напоминали скрюченные когти, слушались, на ногу я лишь слегка припадал. Регенерация делала своё дело с пугающей эффективностью. Возможно, всё срастётся как надо — в этом я почему-то был уверен.

Подкрался к массивным воротам ангара, затаив дыхание, и… кожей почувствовал. Нет, не услышал, а именно ощутил, как мурашки по спине поползли, присутствие охранников. Одни стояли прямо за створками, другие — рассредоточились по периметру. Дальше, метров через сто, моё «чутье» пропадало, упираясь в толщину стен и утренний воздух. А сквозь узкие щели в стенах и заляпанные грязью стёкла верхних окон уже настойчиво пробивался рассвет. Значит, я оказался в ловушке. Выскочить навстречу яркому, беспощадному свету невозможно — сразу заметят, да и новая моя способность, как понял, на свету напрочь отказывалась действовать.

Я отполз назад и нашёл гниющую груду пустых складских ящиков — настоящую свалку в самом тёмном углу. Забравшись за них, вновь попытался слиться с тенью. На сей раз это удалось труднее, с сопротивлением. Потребовалось минут десять томительного ожидания, беспомощного шепота и отчаянных мысленных команд, прежде чем знакомое чувство призрачной лёгкости и отрешения медленно вернулось. Но оно того стоило. Внутри тени эта странная усталость отступала, позволяя отдохнуть не только телу, но и истощённому разуму. Я даже не ощущал мучительной жажды или сосущего голода — словно мои потребности замирали вместе со мной. Жутковатое, почти мистическое ощущение.

Здесь я и решил переждать. Выбраться на свет сейчас означало подписать себе смертный приговор.

Минут через десять в ангар с оглушительным грохотом въехал Николаос. И не один. С ним прибыл отряд из пяти человек в строгих, безликого вида формах. Движения их были выверены до миллиметра, синхронны, а взгляды сканировали пространство с холодным, нечеловеческим совершенством. Их поведение до боли напомнило мне Корвиана — того агента Тайной Службы. Настоящие профессионалы.

Я вжал себя в собственную тень, стараясь стать ещё тише, легче, мысленно обращаясь в прах, отблеск, пустоту. Они обошли весь ангар, осмотрели шаткую галерею второго этажа, вернулись обратно, тщательно обыскивая каждый уголок. Теперь они подходили к тому самому месту, где я учился становиться невидимым. Мысленно ругнулся:

«Зейн, в следующий раз выбирай точку потемнее», — шипел я себе, чувствуя, как бьётся сердце даже в таком бесплотном состоянии.

Они прошли метрах в двух, и я уловил обрывки фраз, долетевших из-за ящиков.

— …заедем сегодня за спецоборудованием. Прочешем на более глубоком уровне, надо понять механизм его ухода.

На каком таком «глубоком уровне»? В Академии Справедливости нам не преподавали ничего подобного. Ментальный допрос — да, но это звучало иначе, технологичнее. Если они найдут само место, где я «отдыхал» в тени, они смогут выдернуть меня оттуда, как клеща пинцетом.

Как только они скрылись у выхода, я, перетекая из одной тени в другую, словно призрачная дымка, двинулся в противоположный конец ангара — в самый дальний, Богом забытый угол, где в стене зияли мелкие щели, а снаружи, как я ощутил, никого не было.

За очередной горой ржавого металла и расколотых ящиков я нашёл то, что искал — острый, с зазубренным краем обломок какой-то железяки. Прикинув направление, я принялся за работу. Медленно, с каменным лицом, стараясь не произвести ни единого лишнего звука, я начал откалывать первый кусок потрескавшегося асфальтового покрытия пола, чтобы создать себе спасительный подкоп наружу. Каждый глухой удар отдавался ещё свежей болью в ноющих пальцах, но эта боль была сладостной болью свободы.

Наконец, спустя мучительный, наполненный скрежетом и хрустом час, когда пальцы стерлись до кровавого месива, а ногти почернели и отслаивались от асфальтового крошева, я проделал достаточно узкую, но проходимую лазейку. Просунув голову, горько осознал, что будет адски тесно — до хруста костей. Я стащил с себя куртку, протолкнул её вперёд и начал протискиваться сам, ощущая, как грубый, неровный бетон и острые, словно бритва, кромки арматуры впиваются в спину и плечи, оставляя на коже кровавые полосы. Каждый сантиметр доставался со скрежетом и болью, но слепой адреналин и животная жажда свободы гнали вперёд.

И вот я оказался снаружи, на свежем, пронизанном ветром воздухе, который пах не мазутом и ржавчиной, а солёной морской солью, свежим ветром и… солнцем. Ярким, безжалостно-весёлым осенним солнцем, которое заливало всё вокруг золотым, предательским светом. Никогда ещё я не ненавидел солнечные дни так, как в этот момент, когда моя жизнь зависела от возможности раствориться, как сахар, в спасительных тенях.

Мысль пришла молниеносно и была единственно верной, как приговор: причалы. Они нависают над водой, а под ними — сплошная, глубокая тень. И вода… Вода поглотит всё.
«Попробуйте теперь выцелить меня в воде, ребята», — с горькой, вымученной усмешкой подумал я, ощущая, как солнце жжёт кожу, словно прожектор беглеца.

Я побежал. Вернее, это было жалкое, спотыкающееся ковыляние, переходящее в пьяный бег. Каждый мускул кричал от боли, сросшиеся кости ныли глухой, размытой болью, но холодный страх оказался сильнее. Добежав до края обледенелого бетонного пирса, я, стараясь не произвести ни всплеска, не прыгнул, а просто сполз, как тюлень, в леденящую, маслянисто-жёсткую воду.

Холод ударил, как ток, заставив на мгновение захлебнуться и перестать дышать. Я не оглядывался, не проверял, не сверкают ли на солнце прицелы — нахрен смертельное любопытство. Просто нырнул и поплыл, работая под водой лишь онемевшими руками, к ближайшему причалу, под сырой сенью которого стоял ржавый грузовой корабль.

Вынырнув под массивными, поросшими тиной деревянными сваями, я с хрипом вдохнул воздух, пахнущий затхлой тиной и сладковатой гнилью. Здесь царил благословенный полумрак, пронизанный зеленоватым, призрачным светом, пробивающимся сквозь узкие щели настила. Потребовалось пару минут, чтобы отдышаться, выплёвывая солёную воду, и найти хоть какую-то опору — старую, скользкую балку, выступающую из облезлой стенки пирса. Я вполз на неё, прижавшись спиной к прохладному, влажному бетону, ощущая дрожь, пробегающую по всему телу.

«Надо бы научиться делать это почти рефлекторно, — промелькнула последняя обрывчатая мысль, прежде чем сознание стало уплывать в туман. — Однажды это вытащит меня с того света».

И тогда навалилась обратная, чудовищная сторона моих способностей — та самая неизбежная плата за неестественное исцеление и связь с тенями. Всепоглощающая, костная усталость. Она накрыла с головой, словно тяжёлое, мокрое одеяло. Глаза слипались сами собой, тело обмякло, находя призрачную опору в неровностях бетона.

Я не просто уснул. Я провалился в сон — глубокий и беспробудный, прямо здесь, в этой холодной, грязной, но спасительной тени. В сладкой, животной неге полного забытья, единственном доступном мне теперь убежище от самого себя.

Читать далее