Я вообще в семью не хотел
Сразу говорю - не моё, просто произвела впечатление эта статья, захотелось поделиться:
В прошлом выпуске записок выпускника детского дома, которые мы публикуем при поддержке фонда «Измени одну жизнь», автор Саша (имя изменено) рассказывал о нравах внутри учреждения и о встрече с приемными родителями. В этой главе дневника — честная история о жизни в приемной семье. И она совсем не про любовь.
Подробнее на «Меле»: https://mel.fm/deti/podrostki/2063781-ne-zhdite-chto-priyemn...
«Около пяти ночей я не мог нормально спать»
При первом знакомстве с опекуном я подумал: «Что за баба, что она от меня хочет и когда уже уедет?» С самого начала я чувствовал к ней злобу и ненависть. Она задавала слишком много вопросов, и я думал, что она хочет чего-то вынюхать. Когда мы разговаривали, я смотрел вниз, на плитки, и никогда не смотрел ей в глаза.
Когда она начала искать мне семью, то я подумал, что она хочет сдать меня на органы. А когда узнал, что меня хочет забрать полковник МВД, то подумал, что планы поменялись — меня продают в рабство. В интернате нам много про это рассказывали, и во время встречи я нервничал, думал, что пришел и мой черед. Но в ту семью я не уехал.
Когда я впервые приехал к Юле (будущая приемная мама мальчика. — Прим. ред.) в гости, то обратил внимание, что на кухне было много ножей и среди них был скальпель. В нашей столовке ножей не было. Мы ели только ложками, и я ассоциировал нож с холодным оружием. А когда ее мама вышла из комнаты, увидела меня и сказала: «Ой, какой хороший мальчик!» — я подумал: «Все, мне точно крышка! Все произойдет тихо, и я даже не смогу позвать на помощь».
Около пяти ночей я не мог нормально спать. Думал, что, как только засну, ко мне придут. Юля спала в соседней комнате, и когда она вставала в туалет, то я вскакивал, прятался за шкаф и стоял там, пока она снова не ложилась.
Дверь их туалета закрывалась неплотно. Я не хотел, чтобы от меня слышали то, что слышал я, и поэтому ходил в туалет на улицу, подтираясь газетами из почтовых ящиков. Однажды, около 4 утра, я присел за помойку и вдруг увидел за спиной гастарбайтера. Он что-то кричал, грозил черенком от лопаты и шел на меня. Я очень испугался, мелькнула мысль о том, что это мое последнее утро. Я рванул из-за помойки, надевая на ходу штаны, и бежал куда глаза глядят.
После гостей Юля звонила мне в интернат и говорила, когда приедет в следующий раз. Наверное, она надеялась, что я ее жду, но мне было пофиг. Я не знал, чего от нее ожидать. Из-за нее меня били. Она думала, что я провожаю взглядом машину, потому что расстраиваюсь, что она уезжает. А я в те моменты думал, что вечером она будет дома, а я, как обычно, отхвачу. Потешилась мной и домой поехала.
Говорят, к опекуну появляется доверие, но у меня доверия с детства не было и до сих пор нет. По опекуну я даже ни разу не скучал, а в больницу к ней ходил, чтобы денег попросить. И из приличия. На случай, если я слягу, чтобы и она пришла. Взаимопонимания у нас почти нет.
Когда, забрав подростка, родители начинают все эти сопли, что «ой, мы его любим, и он нас тоже», — все это вранье
По крайней мере, я так считаю. Мне кажется, что, когда приемный родитель не в силах принять реальность, он начинает так себя утешать и создавать образ «все хорошо».
Не ждите, что приемный подросток вас полюбит. Не ждите от него доверия. После жизни в детдоме доверие восстанавливается очень тяжело и чувства не появляются. Полюбить приемных родоков, наверное, можно, но не больше чем на 30%. Лично я для себя решил, что у меня такого чувства не будет, мой опекун мне чем-то нравится, но я не назову это любовью. Опекун мне напоминает воспитку, хотя Юля и нормальная по характеру, не такая, как эти твари. По большей части она нужна мне для того, чтобы получить образование, ну и развиться в творчестве.
В баторе (от «инкубатор» — так дети называют между собой детские дома. — Прим. ред.) я сам отстаивал себя, привык быть без поддержки, да и не нуждаюсь в ней. Пойду ли я к опекуну, если случатся трудности? Конечно, нет! Я всегда перерабатывал свои трудности сам, мне так легче, и я никому не позволяю мне помогать.
Я вообще в семью не хотел. Поехал, чтобы не попасть в ПТУ. Для меня и в интернате, и дома есть свои проблемы. Семья — это не спокойствие, здесь есть свои трудности, здесь тоже нужно уметь жить.
Возможно, я чем-то и обязан Юле за то, что вытащила меня из этой дыры, но не до самой смерти, это уж точно. Что жизнь мне должна, я тоже не думаю, она мне все уже дала: опыт выживания в детдоме и многое другое. Я даже считаю, что не жизнь мне должна, а я ей.
Из моих страхов, когда я ехал в семью, подтвердился только один. Что в семье мне отчасти будет тяжелее, чем в баторе, ну а на органы меня пока не сдали и назад через три месяца не вернули.
«Помните, что вы дома, а он в системе»
В баторе я думал, что приемные дети нужны взрослым, чтобы решать их проблемы. Воспитки внушали нам, что приемная семья будет нагружать работами, что приемные родители — это церберы, которые не смогли воспитать своих детей и будут прокачиваться на нас. Что берут нас из-за квартир и сберкнижек. Наши воспитки, кстати, так и делали. Обе взяли по два ребенка с инвалидностью, к которым никогда не питали особых чувств. Потому что за детей с инвалидностью больше платят.
Малых они убеждали, что нужно быть верными своей кровной маме, а уйти в новую семью — предательство. Это срабатывало. Знаю около пяти пацанов, которых удалось так отговорить, и они до сих пор в интернате.
За семь лет жизни в баторе меня вызывали к психологу один раз. А с приездом Юли начали таскать по два раза в месяц. Просили рисовать рисунки и спрашивали: «Что делали у нее дома? Какие у нее интересы? Чем кормила? Что делали по ночам? Как она одета? Ходила ли голая?»
Когда я отвечал, что все нормально, что ничего такого не замечал, психолог говорила: «На гостевом все будет хорошо, а потом начнется». Говорила, что некоторые берут детей для сексуальных утех.
Советовала пить воду из бутылок и следить за Юлей у плиты: не подсыпает ли чего в продукты
На одном из занятий она попросила нарисовать две геометрические фигуры и расположить их на листе. Спросила, зачем я поставил их рядом, если они разные? Потом сказала, что Юля мне не подходит, что она вернет меня назад, как наиграется. На следующем занятии спросила, изменил ли я свое мнение о приемной семье? Я должен был уйти и подумать. В деревне я встретил знакомую женщину, она радовалась за меня и помогла найти ответ: «Изменил, но не в вашу сторону».
Параллельно работали старшие, их натравливала одна из воспиток. По ее указке они запугивали меня, издевались и избивали. Говорили, что если я уеду, они меня найдут. Я никого не лучше, и что раз я с ними, то должен оставаться до конца. Спрашивали, брат я им или крыса? Сама воспитка вызывала меня к себе и пугала, что в городе я ничего не добьюсь и пацаны уже назад не примут. Спрашивала, не кажется ли мне странным, что Юля присмотрела именно меня и не нашла никого поближе.
Однажды Юля приехала в интернат, шел дождь, и мы разговаривали в игровой. Потом за диваном я нашел телефон с включенным диктофоном.
Когда я уезжал на гостевой, старшие требовали привозить денег и дорогие шмотки. Если ребенок что-то у вас украл, возможно, он не вор, а его запугали и поставили на счетчик. Или он общался с вами и вдруг резко перестал — возможно, началась травля и ему стало проще отказаться. Не идите в открытый конфликт и не отступайте. Помните, что вы дома, а он в системе и каждый ваш неправильный шаг ударит по нему. Улыбайтесь, играйте в их игру. Они тоже будут вам улыбаться. Ну и главное — ведите себя так, чтоб ребенок вам поверил.
Это был тяжелый период. Можно назвать его войной. Борьбой, кто кого. Но есть такая пословица: «Хочешь мира — готовься к войне».
Комментарий оттуда же:
Яработала в этой системе, ситуация мне известна. Дело в том, что как только ввели эти новые положения о приемных семьях с хорошими материальными вливаниями, многие это оценили. Количество детей не оговаривается, на качество жилплощади закрыли глаза. Детей растаскивали как горячие пирожки. Сотрудники детских домов боялся остаться без работы. Конечно, такая агрессивность в настраивании детней против опекунов как-то удивлять, в нашем коллективе такого себе никто не позволял, и в голове такого не было. Но за детей на самом деле было тревожно. В статье, конечно, восприятие мальчика сильно преувеличено. Видимо, с целью достижения эмоционального эффекта. А детям, кстати, нравилось посещать опекунов, приносили много подарков, гостинцы опекуны в достаточном количестве передавали и всей группе.
Девочка, которую мама спасла, отдав чужим людям
Недавно свет увидела книга, написанная профессором Оксфордского университета Бартом Ван Эсом. Своему творению он дал название «Девочка, которая исчезла». Здесь повествуется история одной девочки-еврейки, которую во время Второй мировой собственные родители передали на попечение абсолютно незнакомым людям для спасения ее жизни. Героиня книги стала одним из 4 тысяч малолетних голландских евреев, которых, рискуя собственной жизнью, сумели спасти граждане Нидерландов.
Сам автор произведения имеет к этому рассказу самое непосредственное отношение: он внук тех смелых голландцев, сильно рисковавших собой, но сумевших сохранить жизнь ни в чем не повинному ребенку. А о том, что опасность была чрезвычайно велика, говорит сама история развития событий в захваченных нацистами Нидерландах. Сразу же после оккупации страны изначально антифашистские голландские власти очень быстро сменили политическую ориентацию.
Особенно сильно это сказалось на судьбе евреев, проживавших в стране. Им сразу же было предписано сделать нашивки (желтые знаки в виде шестиконечных звезд) на своих одеждах, чтобы столь унизительным способом выделить иудеев на фоне остального населения. В дальнейшем репрессии только усиливались, а после принятия решения об окончательном уничтожении людей еврейской национальности на территории оккупированных европейских стран их начали в массовом порядке арестовывать и отправлять в концентрационные лагеря для последующей ликвидации.
Несмотря на то, что в Голландии существует многовековая традиция религиозной толерантности, многие рядовые жители этой страны активно сотрудничали с нацистами, помогали в задержании и депортации евреев. Мало того, в стране была разработана система финансового вознаграждения, действовавшая исключительно в сфере поимки евреев. Печально, но это факт, что зарабатывать деньги подобным образом не гнушались даже участники движения Сопротивления
Сам автор книги в процессе работы над ней общался с женщиной, которая помогала активистам, сохранила до настоящего времени у себя подшивки выпускавшихся в подполье газет. Однако она же подрабатывала в качестве нацистского осведомителя. С помощью и ее информации прятавшиеся евреи отправлялись на гибель. Еще один вариант подобных перевертышей представлен личностью голландского полицейского, участвовавшего в облавах, в частности, и на героиню повествования. Когда же ситуация кардинальным образом изменилась, и союзные войска начали освобождать оккупированные страны Европы, он переметнулся в стан бывших противников и впоследствии рассказывал, как героически боролся против нацизма.
Однако на фоне подобных индивидуумов существовали и другие люди, которые помогали скрываться евреям и их детям, постоянно рискуя не только собой, но и жизнями своих семей. Именно благодаря им тысячи представителей еврейской нации смогли выжить в тот жестокий период. Одна из них – маленькая Льен де Йон, родители которой сгинули в Освенциме.
Девочка, которая исчезла
Льен была ребенком обычных голландских евреев, проживавших в Гааге, которые волей судьбы оказались в нацистской оккупации. Когда летом 1942 года положение семьи стало критическим, родители приняли тягостное решение о передаче своей дочери в руки активистов Сопротивления для спасения ее жизни. Вскоре взрослых членов семьи отправили в концлагерь Вестерборк, затем на территорию Польши в Освенцим, где следы их потерялись
В один из августовских дней 1942 года некий человек зашел в здание, где вместе с родителями проживала 8-летняя Льен. Визит был ожидаемым. Все семейство собралось вместе, чтобы посмотреть на свою девочку, уезжающую в безвестность. С ее вещей спороли унизительные желтые звезды, а мать положила в карман дочери записку с обращением к незнакомым доброжелателям, согласившимся спасти их дитя. После этого незнакомец, забрав ребенка, вышел из дома и уехал с ней в другой город
Нельзя сказать, что жизнь Льен после этого намного улучшилась. В оккупированных Нидерландах этого не могло быть по определению. До момента освобождения страны от нацистов ей пришлось поменять 9 семей. Девочке порой приходилось очень нелегко. В стране постоянно проводились облавы, от которых она спасалась бегством, притворялась, что является чем-то ребенком. Все это продолжалось на протяжении долгих 2 лет. А ведь далеко не в каждой приемной семье к Льен относились благожелательно. Так однажды ее избил, а после изнасиловал кто-то из родственников очередных приемных родителей, что для малолетней девочки стало сущим кошмаром.
Правда, большинство приемных родителей наряду с удивительной храбростью показывали чрезвычайно высокие моральные принципы. Это и помогло маленькой девочке дождаться освобождения. Однако на этом злоключения Льен не закончились. Несмотря на то, что ее жизни уже ничего не угрожало, выяснилось, что ей попросту некуда идти. Своего дома у нее не было, а практически все близкие родственники сгинули в немецких концлагерях. Поэтому поневоле пришлось осесть у людей, которые присматривали за ней в период оккупации.
Послевоенная реабилитация Льен де Йон проходила крайне болезненно. Несмотря на то, что девочка пыталась начать жизнь с чистого листа, прошлое не отпускало ее. Не помогло и замужество. Ощущение неудовлетворенности нынешним существованием и воспоминания о пережитом были настолько болезненными, что молодая женщина попыталась покончить с собой. Однако попытка оказалась неудачной, и она выжила. Потом Льен получила образование и стала работать в социальной сфере. Ее дальнейшая деятельность была связана с детьми, в которых она видела себя в детстве.
Помогла преодолеть тяжелые воспоминания о прошлом и серия сеансов психотерапии. В дальнейшем, осознав, насколько важно быть полезной для общества, женщина начала описывать свои чувства, принимать участие во встрече бывших детей, прятавшихся от нацистов в голландских семьях. Она даже побывала в Польше на месте концлагеря Освенцим, где, как предполагается, погибли ее родители и почти все родственники. С годами она и сама стала сначала мамой, а потом и бабушкой.
Спустя годы Льен вновь сблизилась с приютившей ее в годы войны семьей. На этот раз их свел вместе внук семейства, профессор Оксфордского университета Барт Ван Эс. Он работал над книгой, рассказывавшей о судьбе его семьи в контексте общей историей страны, переживавшей в 1940-х годах период оккупации нацистами. Для него встреча с Льен де Йон стала поистине путешествием в прошлое, как собственной семьи, так и государства, где она проживала.
А еще работа над книгой помогла открыть для современников малоизвестные примеры самоотверженности простых голландцев, шедших на всевозможные ухищрения ради спасения совершенно чужих людей. Были случаи, когда женщины регистрировали еврейских младенцев как своих собственных, выдавая их за детей, рожденных от связи солдатами немецкой армии. В дальнейшем они подверглись остракизму со стороны простых голландцев. Единственное, что беспокоит автора и его главную героиню, так это возможность возрождения антисемитизма в Европе, поэтому данная книга является своего рода предупреждением для всех людей.
Мэрилин Монро - фотобиография (II) - 1926г. Цикл "Великолепная Мэрилин" 781 выпуск
В семье Болендеров
В конце 1920 – начале 1930-х годов в США бытовала практика временного усыновления и удочерения детей. То есть детей из бедных семей на добровольных началах и по обоюдному согласию передавали в многодетные стабильные семьи на воспитание. При этом фактическая мать лишалась родительских прав лишь в том случае, если на ребёнка оформлялся акт усыновления (или удочерения). В случае с Нормой речи об этом не шло.
Глэдис, женщина молодая и рассчитывающая устроить свою судьбу, воспользовалась предложением семьи Болендеров взять на воспитание её маленькую дочь и передала ребёнка в чужие руки.
Это были обычные люди, совсем небогатые, но добрые. Их выгода в опекунстве над Нормой заключалась в том, что многодетным семьям выплачивалось пособие на каждого малыша. Норма стала четвёртым ребёнком в семье Болендеров, причём собственных среди них было лишь двое. Для Болендеров маленькая Норма оказалась источником их небольшого дохода, позволяя жить и не особо бедствовать.
Если бы кто-то обвинил Глэдис в равнодушии к единственной дочери, она бы удивилась, поскольку не считала, что отказывается от Нормы. Глэдис Бейкер регулярно навещала Норму, забирала её у Болендеров на денёк-другой, угощала мороженым, водила в цирк. Потом Норма возвращалась в чужую семью.
Хорошие люди, но… неродные. Набожные, строгие. Удивительно, но малышка называла мамой, несмотря ни на что, именно Глэдис Бейкер.
Ответ на пост «История о том, как усыновители вернули детей»
Жил с 13 лет в приюте и тоже была своеобразная история.
был у нас в группе Вова – активный, добрый, но очень сильно поддающийся влиянию старших (и не в самых хороших вещах). Он в приюте жил около года, почему - честно говоря не помню, скорее всего как у большинства - пьющие родители, а может он и сиротой был, не помню чтобы его навещали. И однажды у нас появилась новая воспитательница – Лариса, женщина лет 35, очень воспитанная, но явно заносчивая и совершенно не понимающая детей.
Так вот проработав около месяца, она начала проявлять интерес к Вове, они с ним гуляли, она даже возила его к себе в гости, и в какой-то момент, она ему сказала, что усыновит его. Через некоторое время, он начал оставаться у нее на выходные, но в какую-то из поездок, то ли они не поладили, то ли она себя переоценила, как педагога, но она буквально его выгнала и к нам он вернулся своим ходом.
Я не один раз видел, как люди берут ребенка, дают ему надежду, а потом, когда он не оправдывает их ожиданий или не соответствует их образу о ребенке, «возвращают» его, как вещь по moneyback'у, и мне кажется, легче не иметь надежды, чем ее терять.
Вовчик, тогда вопреки своему характеру неделю ходил как в воду опущенный, на всех огрызался, а в смены Ларисы (она продолжила работать как ни в чем не бывало), не появлялся в Центре с утра до вечера.
Наверное, это плохо, подло, не красиво и так далее, но мы все это видя, однажды вечером «провожали» Ларису до самой остановки (около 1 км), забрасывая ее снежками и неприятными ругательствами (мы это порядка 10 человек – девчонки нас тоже поддержали). Но своего мы добились и на следующий день она уволилась.
Ответ на пост «История о том, как усыновители вернули детей»
Очень спорная тема. В нашей стране нет детских домов, их просто все переименовали в социально-реабилитационные центры, центры содействия семье и т.д. На сегодняшний день в России нет ни одного детского дома.
А официально сирот 40 000. И ещё раза в 3-4 больше тех, кто находится в учреждении по заявлению родителей, т.е. их нельзя взять в опеку или усыновить, они просто там и сколько они там будут - никто не знает, некоторые всю жизнь там живут. Родитель пишет заявление на 6 месяцев, а потом может бесконечно ещё на 6 месяцев продлить и ещё.
Взять ребенка из системы сейчас не так просто, нужно пройти школу приемных/замещающих родителей (ШПР/ШЗР). В них и рассказывают обо всем, о болезнях - ментальных и физических, о насилии психологическом, физическом и сексуальном, об адаптации в семьях. И если ШПР нормальная, то человек, желающий взять ребенка, очень сильно задумается.
Нужно получить заключение психолога, пройти мед комиссию, заключение о жилищных условиях, справку от участкового, о зарплате, характеристику с работы, предоставить справку НДФЛ и многое другое.
Но это не самое сложное, самое сложное - найти ребенка, если всё равно на возраст и диагнозы тогда да, вы быстро найдете. Но если вы хотите здорового младенца - в очередь, все хотят здорового младенца. При этом государство не поможет, сами бегаете ищете, узнаете, обзванивает и пишете письма и запросы, при чем не на электронку, а почтой России.
И да, есть база детей, где можно посмотреть фото, узнать диагноз, краткую историю о ребёнке, как в магазине. С одной стороны вроде жесть, а с другой облегчает жизнь тем, кто в поиске.
А в адаптации может быть всё что угодно, качания, истерики, вой, самоповреждение, повреждение других людей, имущества, мастурбация (независимо от возраста), сексуализированное поведение, воровство, сбегание из дома, уход с посторонними людьми и много другое. В ШПР это рассказывают, это страшно, но с этим можно бороться, главное быть готовым и честно себе признаваться с чем готов опекун/усыновитель мириться и работать.
У меня всё, очень много получилось.
Не знаю, писать тут про свой опыт, надо оно кому-то или нет.
Друг познается в чате
«Чат на чат» — новое развлекательное шоу RUTUBE. В нем два известных гостя соревнуются, у кого смешнее друзья. Звезды создают групповые чаты с близкими людьми и в каждом раунде присылают им забавные челленджи и задания. Команда, которая окажется креативнее, побеждает.
Реклама ООО «РУФОРМ», ИНН: 7714886605
Ответ на пост «Приёмные родители вернули детей»
Когда в прошлый раз я писала пост о том, что мои знакомые вернули детей, которых усыновили и удочерили, я не думала, что он вызовет столько отзывов, потому и написала его Анонимно.
Много раз задавался вопрос- почему родители не брали детей на время и мало с ними общались.
Дело в том, что в условиях карантина, общение было крайне ограничено работниками детского дома.
Общение было либо очень кратким, либо вообще сводилось к передаче подарков и «танцами» у окон детского дома.
У меня, после этой всей истории есть вопросы ко всей системе:
1. Почему к приёмной семье не привязан психолог, который посещает ее каждый день и помогает адаптироваться родителям и детям к новым условиям жизни
2. Почему в программе усыновления и специалисты говорят, что нельзя нанять няню в первое время, чтобы не нанести травму ребёнку? Когда я задавала ребятам этот вопрос, они сказали, что на курсах им говорили, что категорически нет няням и прочим посторонним людям, кроме родителей.
3. Почему не опека? Потому, что под опекой кровные родители могут забрать детей.
К счастью детей усыновили новые родители, надеюсь возвращать их не будут, год они провели в реабилитационном центре.
Родители год работают с психологом и прорабатывают чувство вины, особенно отец.
У него это второй брак, ребёнок от первого брака погиб. Он крайне тяжело все перенёс.
Весь год ребята были в контакте с директором детского центра, где дети проходили терапию. Сама директор центра было мягко говоря в шоке от того, в каком эмоциональном состоянии были дети. Говорит, что все время они жили в аду, а не в доме ребёнка.
Возможно родители были и вправду не готовы к тому лютому аду. Думаю те, у которых есть родные дети, более адекватно могут оценить то, с чем им придётся столкнуться, когда они решат стать родителями приёмного ребенка. Это, как со своими детьми, только в 100 раз сложнее потому, что нет инстинктивной привязанности, нет эмоциональной связи с ребёнком с рождения и все это умножить на детские психотравмы.