Сегодня по просьбе @ognevit мы попробуем разобраться с довольно сложным и запутанным этимологическим случаем.

1. Речь, как вы наверняка догадались, пойдёт о словах вампир и упырь. Связаны ли они как-то друг с другом? Да, самым непосредственным образом.

Вера в упырей, встающих из могилы мертвецов-вредителей, характерна для всех славян. Археологи находят средневековые славянские захоронения со скелетами, проткнутыми кольями; отрубленными головами, положенными в ногах; камнями на груди и так далее.

Теперь перенесёмся в XVIII век на Балканы. Там, на очередном витке соперничества с турками австрийцам удалось перетянуть канат на себя, и по мирному договору 1718 года они получили кое-какие земли на территории нынешних Сербии и Румынии. Через 21 год, кстати, маятник качнулся в обратную сторону  и австрийцы отдали всё назад. Однако этого времени вполне хватило, чтобы СМИ обогатили западноевропейскую культуру одним славянским элементом.

В 1725 году в деревне, название которой австрийцы записали как Kisolova, умер крестьянин Петар Благоевич (в современной сербской орфографии – Петар Благојевић, австрийцы записали как Peter Plogojoviz). После его смерти в деревне начали один за другим умирать люди (9 человек общим числом), причём некоторым ночью являлся Благоевич и душил их. Селяне сообщили об этом священнику и администрации, а затем в их присутствии вскрыли могилу. Тело Благоевича якобы не несло следов разложения, волосы и борода отросли, старые ногти и кожа отпали, а на их месте выросли новые, во рту была свежая кровь. Все доказательства налицо. Сердце вампира пробили колом, а потом тело и вовсе сожгли.

21 июля 1725 года об этом эпизоде сообщила газета Wienerisches Diarium («Венский дневник»), которая в немецком тексте использовала сербское слово – vampiri.

Чуть позже аналогичный эпизод произошёл с бывшим солдатом Арнаутом Павле. История также попала в газеты. И понеслось.

Австрийские сообщения перепечатывали другие европейские газеты, и так слово вампир вошло в западноевропейские языки. Затем образ этого персонажа проник в литературу, где к славянской основе примешались представления других народов о разного рода кровососах и восставших из могилы мертвецах. Популяризации «классического» вампира, излюбленного персонажа современной массовой культуры, конечно, очень поспособствовал роман «Дракула» Брэма Стокера.

Из европейских газет и литературы слово вампир попало в большинство языков мира. В том числе в русский. По этой причине у нас и существует эта дублетная пара – упырь / вампир.

А вот чехи, скажем, заимствование vampýr используют редко, предпочитая исконное upír. Поэтому, скажем, строчку песни upír s houslemi hrál следует переводить не как «упырь играл на гуслях», а как «вампир играл на скрипке».

Зато у поляков дублетов аж три – диалектное wąpierz /вóмпеж/ исконного происхождения, восточнославянское заимствование upiór /ýпюр/ «упырь, призрак» и новое заимствование wampir.

Не могу удержаться и не процитировать фрагмент из «Крещения огнём»:

- A my tu wąpierza tropim!
- Kogo?
- Wąpierza - powtórzył dobitnie najstarszy z chłopów, drapiąc się w czoło pod sztywną od brudu filcową czapką.
- Gdzieś tu swe leże mieć musi, przeklętnik. Osinowych kołków nastrugalim, najdziem potępieńca, przebodziem go, coby już nie wstał! <...>
- Ha, ha - powiedział Zoltan Chivay z uśmiechem. Polowanie, jak widzę, całą gębą, szeroko zakrojone i detalicznie przygotowane. Wampir, mówicie? No, to macie szczęście, dobrzy ludzie. My specjalistę od upiorów w kompanii mamy, wiedź...
Urwał i zaklął z cicha, albowiem wiedźmin silnie kopnął go w kostkę.

– А мы тут вомпера ловим!
– Кого?
– Вомпера, – отчетливо повторил старший из кметов, почесывая лоб под заскорузнувшим от грязи колпаком. – Гдей-то тут лежбище себе учинил, сукин сын. Осиновых кольев настругали, отышщем окаянного, продырявим, штоб уж не встал! <...>
– Ха-ха, – сказал Золтан Хивай. – Охота, вижу, на всю ширь идет и продумана в подробностях. Вампир, говорите? Ну, считайте, повезло вам, добрые люди. У нас специалист по вампирам имеется, ведь...
Он осекся и выругался про себя, поскольку ведьмак крепко саданул его сапогом по щиколотке.

Как видно, перевод Вайсброта не вполне точно передаёт оригинал: три польских слова переданы лишь двумя, причём wąpierz практически напрямую заимствован, хотя такого слова в русском нет, и русскому читателю оно ничего не говорит.

2. Но давайте наконец перейдём к этимологии. Вера в упырей характерна для всех славян, и слово это также есть почти во всех славянских языках, а это значит, что оно было уже в праславянском. Однако при его фонетической реконструкции возникают серьёзные проблемы, в частности, с первым и вторым гласными.

Начнём со второго. Сложность заключается в том, реконструируем ли мы в нашем слове *-irь или *-yrь (*y = ы). Дело в том, что во всех южнославянских языках, а также современных чешском и словацком ы полностью совпал с и. Поэтому первостепенное значение имеют польские и восточнославянские данные (за вычетом украинского, где ы и и тоже совпали). Казалось бы, раз в русском упырь с ы, то и в праславянском было *-yrь.

Однако в древнерусском это слово звучало как упирь:

Клали требу оупирем и берегиням (Паисиевский сборник, XIV-XV вв.)

В том же виде оно фиксируется и как личное имя: Упирь Лихый (1047 год), Макарикъ Упирь (1495 год), Климъ Упиръ (1600 год).

Кроме того, по-белорусски будет упір, а чехи и словаки, хоть и утратили фонетическую разницу между ы и и, сохранили её в орфографии, и пишут upír. Ещё более показательна польская диалектная форма wąpierz /вóмпеж/, которая однозначно указывает на праформу *ǫpirь (*ǫpyrь дало бы wąperz, а не wąpierz).

Но как тогда быть с русским -ы-? Откуда оно взялось? Скорее всего, дело не обошлось без изменения по аналогии. Речь идёт о том, что в русском хватает слов на -ырь: лодырь, богатырь, пастырь, поводырь, нетопырь, шнырь, колдырь. И упирь вполне мог перестроиться под их влиянием (особенно нетопыря). Это более чем вероятный сценарий. Похожим путём недавно прошло ещё одно слово: вместо ёбарь я стал замечать в Интернете форму ёбырь.

3. Теперь переходим к первому гласному. Как мы помним из поста о юсах, русское у может восходить к двум праславянским звукам – собственно *u и *ǫ (носовому о).

Польское wąpierz и болгарское въпир однозначно говорят в пользу реконструкции носового гласного: *ǫpirь. Причём начальное *ǫ в этих языках закономерно получало протетическое в-: ср. польск. wąs «ус» и wąski «узкий», болг. възел «узел», въс «ус» (диалектное слово).

Проблема заключается в том, что *ǫpirь должно было дать в сербохорватском форму упир. И такая форма, а также упирина в диалектах действительно есть. Откуда же тогда берётся форма вáмпир?

Фонетически объяснить это не получится (хотя пытались), поэтому, на мой взгляд, предпочтение нужно отдать следующей версии: славянское слово из диалекта, где ещё были носовые гласные, было заимствовано в греческий, где оно имеет вид βόμπιρας (в литературном новогреческом = «карлик»), а из греческого было заимствовано в сербохорватский.

В принципе, ничего необычного в таком сценарии нет. Это называется «обратное заимствование», и нам известны подобные примеры. Например, в Средние века англичане заимствовали у французов слово bougette /бужэт/ «кожаная сумка». Уже в Англии у этого слова изменилось значение и современное budget /баджит/ стало означать «бюджет». Это слово в новом значении было заимствовано обратно во французский как budget /бюджэ/.

Ещё одна сложность заключается в том, реконструировать ли форму *ǫpirь или *ǫpir’ь (с мягким рь), но поскольку это не особо влияет на этимологию, я не буду разбирать этот момент.

4. Наконец переходим непосредственно к этимологии. Начну с версии заимствования. Уже в XIX веке нашего упыря сопоставили с татарским убыр «оборотень, вампир», а также «обжора». Это слово образовано от пратюркского оп- «пожирать», и большинство его современных тюркских потомков значит именно «обжора».

Несложно убедиться, что если мы исходим из праславянской формы *ǫpirь, то тюркское слово серьёзно не соответствует ей фонетически. А если этимологическая гипотеза не проходит сквозь фонетическое сито, это плохая гипотеза.

Поэтому, несмотря на недавнюю попытку реанимации (не очень убедительную, но зато с хорошим обзором истории вопроса) от польских лингвистов, гипотезу о заимствовании стоит признать ненадёжной.

5. Если же мы считаем, что *ǫpirь – слово исконное, то нужно сперва понять, как оно членится морфологически. Тут, в принципе, сомнений нет: *ǫ-pir-ь. Приставка *ǫ- нам относительно неплохо известна по другим праславянским словам. Точнее, речь идёт даже о двух приставках:

1) *ǫ- из *on-, которое соотносится с предлогом *vъn, давшим русское в:

*tъkati «ткать» > *ǫtъkъ «уток (поперечные нити ткани)»;

*tьlěti «гнить, тлеть» > *ǫtьlъ «утлый»;

*xabiti «портить» > *ǫxabъ «ухаб» (да, слова ухаб и похабный – однокоренные).

Как мы помним из поста о юсах, носовые гласные в праславянском образовывались в положении перед согласным или на конце слова. И у нас есть надёжный случай, когда приставка *on- находилась перед гласным и сохранилась без изменений:

*onuťa «онуча, портянка», где корень *-u- тот же, что и в словах об-у-ть и раз-у-ть.

2) вторая приставка *ǫ- засвидетельствована только в одном праславянском слове (и производных от него) – *ǫrodъ, которое дало русское урод (а вот в польском uroda «красота» представлена друга приставка – *u-).

Это, скорее всего, производное от *rodъ, а *ǫ-, по мнению ряда учёных, выполняет функции отрицания и соотносится с *ne. Однако *ǫ- и *ne сложно сопоставить по фонетическим причинам, поэтому происхождение и семантика этой приставки остаются под вопросом.

Есть ещё этимология О. Н. Трубачёва, который считал, что приставка *ǫ- в слове *ǫpirь идентична наречию *vъnъ «наружу, вон». Корень Трубачёв сравнивал с *pьrati «парить, летать» и упырь по этой этимологии – «наружу вылетающий (из гроба)». Однако нам неизвестна приставка *ǫ- в таком значении. Кроме того, эта этимология не проходит испытания фонетикой.

6. Теперь перейдём к идентификации корня.

Одна из версий исходит из реконструкции *ǫpyrь и корень связывает с индоевропейским названием огня (ср., например, греч. πῦρ и англ. fire). Приставке *ǫ- приписывается отрицательное значение, а общей семантикой слова было бы «несожжённый». Именно такой структурой обладает греческое ἄπυρος «незажженный, необожженный». Однако даже если не разбирать эту этимологию в плане правдоподобности семантики, её следует отбросить из-за того, что она опирается на неправильную реконструкцию корня.

Более интересна гипотеза польского этимолога Веслава Борыся. Он исходит из того, что *ǫ- означала «в-», а корень тот же, что и в глаголе *pьrati «бить». В этом случае *ǫpir’ь = «вбиватель (клыков в тело жертвы)». Эта гипотеза тоже не лишена недостатков, главный из которых – то, что *pьrati означал не просто «бить», а «колотить, молотить». Кроме того, мы не располагаем внятными семантическими параллелями для такой деривации. Но если сравнивать с конкурентами, на настоящий момент она наиболее обоснована.

Есть и другие этимологии, но все они с ещё бóльшими недостатками. Разбирать их я, пожалуй, не буду. Всех интересующихся отсылаю к следующим источникам:

Этимологический словарь славянских языков, том 40. М., 2016. Стр. 54-57.

Boryś W. Prefiksacja imienna w językach słowiańskich. Wrocław, Warszawa, Kraków, Gdańsk, 1975. S. 158-159.

Stachowski K., Stachowski O. Possibly Oriental elements in Slavonic folklore: upiór ~ wampir // Essays in the History of Langueges and Linguistics. Kraków, 2017. P. 643-693.

В общем, история сложная и запутанная, но не безнадёжная. И думаю, что этимологам ещё есть над чем потрудиться.

Всем дочитавшим до конца орден Дракулы третьей степени.

Недавно @Dvorkin78 задал мне следующий вопрос:

Данным постом попробую ответить на этот вопрос обстоятельно.

Сразу оговорюсь, что раб и работа – формы церковнославянские (хотя высказывалось мнение, что это может быть и отражением аканья на письме, как написания калач и каракатица вместо этимологически правильных колач и корокатица). Русские формы – роб и робота. А праславянские – *orbъ и *orbota соответственно.

С формальной точки зрения для деривации раб > работа препятствий нет. Формант -ота, образующий абстрактные и не очень понятия, хорошо нам известен по десяткам русских слов, например, тошнота, зевота, доброта, красота, кислота.

А что же семантика? Неужели работа – это то, чем занимаются только рабы?

Как мы помним, если нам нужно установить семантику праславянского слова (а *orbota является праславянским), мы не можем ограничиваться данными современного русского языка, но должны использовать материал всех славянских языков, в том числе диалектов и памятников письменности.

Если заглянуть в словарь старославянского языка (Slovník jazyka staroslověnského, 3, 539-540), то выясняется, что словом работа переводились греческие δουλεία «рабство» и διακονία «служба»:

въ работѫ проданъ бысть iосiфъ «в рабство был продан Иосиф» (Псалтырь, 104: 17)

Хорошо, но как сказать по-старославянски «работа»? Очень просто: дѣло, которым переводили ἔργον, πρᾶγμα, πρᾶξις (Slovník jazyka staroslověnského 1, 549-550).

не шьдьша с нима на дѣло, на неже послани быше «[но Павел не хотел брать с собой того, кто оставил их в Памфилии и] не помог исполнить порученную им работу» (Деяния Апостолов, 15: 38)

А что в древнерусском? Там робота/работа – это тоже «рабство» и/или «плен, порабощение». Цитата из Псковской первой летописи:

Начаша поганыя Латына силу дѣяти на Псковичехъ нападенiемъ и работою

Что, конечно, следует понимать так, что католики нападали на псковичей и уводили их в плен (вероятно, на принудительные работы), а не отправляли на биржу труда.

Встречается и значение «тяжёлая работа», позднее просто «работа». Цитата из Домостроя:

домочядцов своих наказующе не нужею, ни ранами, ни работою тяшкою.

Теперь давайте посмотрим на ситуацию в территориально отдалённом от русского словенском. Там delo – «работа, труд», например, fizično delo / umsko delo – «физическая / умственная работа», delo od jutra do večera – «работа с утра до вечера». А вот rabota – «барщина; очень тяжёлая работа». Совпадение в значениях со старославянским и древнерусским явно не случайно и, по всей видимости, отражает праславянскую ситуацию.

Резюмирую: нейтральным обозначением работы у предков было *dělo, а слово *orbota обозначало рабство, рабский труд, принудительный труд. Затем уже в истории русского языка, дѣло пережило некоторый семантический дрейф, а его место в значении «занятие, труд» заняла робота / работа. На былую связь «дела» с трудом указывает такое его современное значение как «профессия, мастерство» (столярное дело, горное дело).

Интересна судьба слово *dělo у наших западных родственников. «Работа» по-чешски и польски будет práce /праце/ и praca соответственно, причём у поляков это заимствование из чешского. А *dělo в силу кое-каких процессов дало в этих языках по два потомка: dílo, dělo в чешском и dzieło /джеўо/, działo /джяўо/ в польском. Причём первые члены пар имеют значение «произведение искусства», а вторые – «пушка».

А вот слово robota по-чешски значит «барщина» (польское robota по значению ближе к русскому). И именно оно вдохновило Карела Чапека, когда он искал название искусственных работников для своей пьесы R.U.R. (сам Чапек, впрочем, говорил, что слово robot придумал его брат Йозеф).

Стоит также рассказать об этимологии слова раб. Отмечу, что в старославянском рабъ – это не только «раб», но и «слуга». Праславянское *orbъ родственно латинскому orbus «сирота», греческому ὀρφανός «сирота», армянскому որբ /орб/ «сирота», санскритскому अर्भः /áрбˣах/ «мальчик, ребёнок; маленький, слабый», древнеирландскому orb «наследник» и готскому arbja /арбья/ «наследник», что позволяет реконструировать праиндоевропейское слово *h₃orbʰos.

Итак, перед нами несколько значений: раб – мальчик – сирота – наследник. На первый взгляд, разброс довольно велик. Однако точки соприкосновения здесь нет. Так, если у мальчика умерли родители и он стал сиротой, одновременно он стал и их наследником. А если сиротой он не стал, а его сделали, то сделавшие могли его и в рабство продать. Это, конечно, полушутка:) Для реконструкции празначения индоевропейского предка всех этих сирот и наследников этимологи обращаются к хеттскому глагольному корню ḫarp-, значения которого можно обобщить как «менять социальную группу».

Что интересно, слову *orbъ родственно *orbę (ę – носовой э), из которого наш ребёнок, и видимо, *orbę сохраняет более старую семантику, чем *orbъ. Вообще семантический сдвиг «ребёнок» > «раб» вовсе не уникален. Стоит упомянуть греческое παῖς /пайс/ «ребёнок», а также «юный раб». Другой показательный пример – праславянское слово *otъrokъ (в реконструкции «Этимологического словаря славянских языков»), которое дало в русском отрок «подросток», в словенском otrok /отрóк/ «ребёнок (вообще)», а в чешском otrok «раб». Этимологически в *otъrokъ выделяется приставка *otъ и тот же корень, что и в словах пророк и речь. То есть, этимологически *otъrokъ – это тот, кто не умеет говорить (по другой интерпретации, тот, кто не имеет права голоса).

К гнезду того же корня *h₃orbʰos в конечном итоге относится немецкое Arbeit «работа» и arbeiten «работать». Однако напрямую с русским «работа» Arbeit не соотносится, поскольку оно восходит к прагерманской форме *arbaidiz, и семантика здесь изменилась параллельно славянской. Кстати, от всё того же индоевропейского корня и немецкие слова erben «наследовать» и Erbe «наследство» (ср. Ahnenerbe «наследие предков»). И слово Erbe через чешское и польское посредство было заимствовано в русский. Вы его знаете как «герб».

К чему я это всё? Да, слово работа образовано от раб, но это, конечно, не означает, что у древних славян работали только рабы. Точно также как и факт, что латыши заимствовали русский глагол страдать как strādāt «работать», не означает, что древние латыши приравнивали работу к страданию:) В таких случаях, чтобы понять, как всё было на самом деле, приходится копать глубже.

P.S. Намеренно не касаюсь того, каким было рабство у древних славян – патриархальным или нет, более или менее мягким, чем у греков и римлян и т.д. За этим к историкам.

Ложка – это маленькая ложь

«Фёдор Двинятин»

В комментариях к прошлому посту я написал, что слово ложка никак не связана с глаголом положить. И это ужасно задело чувства некоторых пользователей. Мне оперативно пояснили, что этимология не наука, в словарях пишут фигню, а мнение рандомного пикабушника столь же ценно, сколь и мнение специалиста.

А и правда, чего такого не знает пикабушник, но знает лингвист? Этимология же наука лёгкая: нашёл два мало-мальски похожих слова, и смело выводи одно от другого. Ложка от положить. Крамола – к Ра молятся. Что сложного-то?

Во-первых, лингвист знает законы исторической фонетики, коих в истории только русского языка десятки. Славистика же оперирует сотнями законов, а индоевропеистика тысячами. И любую предложенную этимологию нужно в прокрустово ложе этих законов уложить, иначе грош ей цена. О важности фонетики я писал здесь.

Во-вторых, «любитель» обычно считает, что кроме знания современного русского для этимологизирования ничего не надо. Лингвист, если речь идёт о русском, обязательно оперирует данными русских диалектов и древнерусских памятников. Если слово встречается не только в русском, в ход идут данные других славянских и не только языков, включая материал диалектов и памятников. Количество материала нередко перерастает в качество. Об этом я писал в посте про берлогу.

Но вернёмся к нашей ложке. Дело в том, что -о- в корне в данном случае теоретически может восходить к одному из двух вариантов: собственно *o или же *ъ (нечто вроде краткого у, если упрощать).

Из памятников письменности можно узнать, что в древнерусском наряду с собственно «ложкой» существовала и другая форма: лъжица (позднее лжица).Так, летописец сообщает нам (Повесть временных лет):

Володимеръ повелѣ исковати лжицѣ сребрены ясти дружинѣ 

Ту же форму можно найти и в других славянских языках, например, болг. лъжица и чеш. lžíce /лжице/. И в церковнославянском она прекрасно сохранилась.

Из этого можно сделать только один вывод: праформа слова ложка - *lъžьka /лужика/. Но может, это всё фантазии? Какие наши доказательства?!

Расселяясь на восток, славяне начали контактировать с фино-угорскими племенами. И в финно-угорских языках есть немало славянских заимствований. В частности, ложка по-фински будет lusikka. Ж в финском отсутствует, но вот гласные переданы абсолютно так, как мы ожидаем при реконструкции *lъžьka.

Идём дальше. Праславянский унаследовал от своего праиндоевропейского предка такую штуку как аблаут. Это особые правила чередования гласных. Например, для *u они были такие: *u ~ *ū ~ *ou. Что дало в позднем праславянском *ъ ~ *y ~ *u, а в современном русском соответственно: о (или ноль) ~ ы ~ у. Учтите, что я сейчас для краткости и лёгкости изложения безбожно упрощаю, качественное описание всего этого заняло бы много страниц (или постов).

Так что среди потенциальных родственников нашей ложки слова с корнем *lyž- или *luž-. И вот по-польски ложка будет łyżka /ўыжка/. С тем самым ожидаемым -ы-.

А вот у -о- («положить») чередования другие: е ~ о ~ а (об этом я упоминал в посте о косах). И они прекрасно сохраняются в русском языке: лежать, ложе, полагать. И суть в том, что эти два ряда чередований (*ъ ~ *y ~ *u и *е ~ *о ~ *а) не пересекаются. Именно поэтому ложка никак не может быть связана со словом положить. Для любого слависта это очевидно, как дважды два.

Ясно, что *lъžьka, *lyžьka, *lъžica – суффиксальные производные от одного корня, и этим корнем и нужно оперировать. В раннем праславянском он звучал как *lug- / *lūg-. Дальше нам нужно выходить за пределы славянского материала и копать в других индоевропейских языках. Причём, напомню, с соблюдением правил исторической фонетики, поэтому, скажем, немецкое Löffel «ложка» сразу отпадает.

А вот албанский оказывается исключительно ценным. Там мы находим следующие слова: lugë «ложка» и lug «выемка, корыто». Можно заглянуть и в санскрит, в котором есть глагол rujati /руджáти/ «он разбивает на куски». Поэтому предполагается, что наша *lъžьka первоначально значило «щепка» или «выдолбленный кусок дерева», а лишь потом «ложка». Тем более, что у нас есть прекрасные типологические параллели из других языков. Например, современная английская ложка, spoon, восходит к древнеанглийскому spōn «щепка». И это значение сохранило немецкое Span «щепка».

Есть гипотеза, что с тем же корнем связано ещё одно русское и праславянское слово – лыжа (но это вопрос дискуссионный, есть и другие варианты). А вот ложь и лужа к ложкк никак не относятся, просто случайно похожи.

Всё это, причём более подробно, можно прочитать в следующих источниках:

Этимологический словарь славянских языков, том 16, стр. 257-260.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка, том 2, стр. 511-512

Шанский Н. М. Этимологический словарь русского языка, 9, стр. 153-154

Данный пост является ответом на вопрос «Каким образом восстанавливается фонетика языка у давно почивших народов?»

Действительно, для многих людей историческая лингвистика является своеобразным чёрным ящиком: туда загружаются данные – абракадабра – результат. А непонимание, естественно, порождает недоверие. В этом посте я постараюсь продемонстрировать механизмы лингвистических методов на примере чтения старославянского языка. Естественно, тема эта чрезвычайно обширна, поэтому для начала я ограничусь одним показательным случаем (потом, может быть, расскажу также о яте и ерах).

Для начала небольшой ликбез. Старославянский язык – это язык древнейших рукописей X-XI веков, непосредственно продолжающих переводы богослужебных текстов, выполненные Кириллом, Мефодием и их учениками. Плюс несколько надписей. Диалектная основа – славянские говоры окрестностей Салоников, из которых Кирилл и Мефодий, собственно, родом. Не следует путать старославянский с церковнославянским – хронологически более поздним адаптациями старославянского языка к местным (русским, сербским и т. д.) условиям. Старославянский не является предком русского и вообще всех славянских языков. Однако, по понятным причинам, он во многих отношениях не очень далеко ушёл от праславянского.

Старославянские тексты изначально записывались изобретённым Кириллом и Мефодием алфавитом, который мы сейчас называем глаголицей. Позднее книжники перешли на адаптированную версию греческого алфавита, разновидностью которой мы пользуемся по сей день и по иронии судьбы называем кириллицей.

В памятниках письменности можно обнаружить две специфические буквы - ѧ и ѫ (а также их йотированные версии - лигатуры с предшествующим i). Их называют юсами – малым и большим. Малый юс (ѧ), претерпев ряд графических трансформаций превратился в нашу букву я, и, собственно в русских рукописях он именно в таком значении и используется. ѫ в русских памятниках взаимозаменяемо с оу, очевидно, что для писцов они обозначали один и тот же звук – у.

Однако в древнейших старославянских памятниках картина иная - ѧ и ѫ не путаются с йотированным а и оу соответственно, а это значит, что они должны были обозначать какие-то другие звуки. И это очень хорошо подтверждается данными других славянских языков:

Из языков, приведённых в таблице, только в русском совпали ѧ/я и ѫ/оу, в остальных наблюдается строгое разграничение, причём в польском мы на месте ѧ и ѫ находим носовой гласный или то, что от него осталось (здесь я не буду подробно касаться качества польских носовых, это отдельная тема).

Мы также знаем, что этимологически юсы восходят к сочетаниям Vm или Vn, где V – любой гласный:

свѧтъ – литовск. šventas;

зѧть – лит. žentas;

сѣмѧ – лат. sēmen;

рѫка – лит. ranka;

зѫбъ – греч. γόμφος /гóмфос/ "гвоздь, шип".

Далее стоит немного выйти за пределы старославянского языка: юсы нередко чередуются именно с сочетаниями Vm или Vn, что хорошо видно даже в современно русском: имя – имена, жать – жну (< жьну), жать – жму (< жьму), начать – начну (< начьну). Чередование можно определить правилом: юс на конце слова или перед согласным, а Vm / Vn – перед гласным, что очень напоминает ситуацию во французском: bon /bɔ/ "хороший" – bonne /bɔn/ "хорошая" (e в старофранцузском произносился), viens /vjɛ/ "я прихожу" – venons /vənɔ/ "мы приходим".

Если посмотреть на славянские заимствования в венгерском, то там можно обнаружить, например rend "порядок" или péntek "пятница". Значения слов szomszéd /сомсед/ и galamb угадайте сами:)

В своё время тюркское название Тамантаркан было заимствовано в русский, и мы знаем это слово в виде Тьмуторокань (показательно, что перед гласным ь сочетание -ан- сохраняется).

Наконец в латинских и греческих источниках славянские имена передаются так: Wenceslaus при современном Václav /Вацлав/ (= Вячеслав); Suentopulcus = Святополк; Σφενδοσθλάβος /Сфендостлавос/ = Святослав.

Резюмирую:

1. Там, где в старославянском мы находим буквы ѧ и ѫ, когда-то были сочетания Vm / Vn, сохраняющиеся в родственных индоевропейских языках;

2. В древнейших заимствованиях из славянских языков или в славянские языки также прослеживается связь между ѧ и ѫ и сочетаниями типа Vm / Vn;

3. В современном польском мы находим на этом месте носовые гласные (кроме того, есть коррелирующие данные некоторых македонских и словенских диалектов).

Поэтому все современные слависты единогласно считают, что старославянские юсы были носовыми гласными (которые существовали в праславянском и старославянском, а затем во всех славянских языках, кроме польского утратили носовость):

Как звучат носовые, можно послушать на примере польского są и французского sont "они есть" (отмечу, что носовые в этих языках качественно отличаются).

Именно к таким выводам в 1820 году в работе «Рассуждение о славянском языке, служащее введением к Грамматике сего языка, составляемой по древнейшим оного письменным памятникам» пришёл Александр Христофорович Востоков, и с этой даты можно отсчитывать начало современной славистики.

Прошлый пост был выразительно оценён неравнодушными людьми к одному слову. И похоже, что не все знают его точное происхождение.

У славянских языков есть общие значения и их можно разделить на 3 группы:

(1) ошибаться, заблуждаться, нести вздор, болтать

(2) сбиваться с пути, блуждать, бродить, скитаться

(3) разврат, блуд, прелюбодеяние (отсутствует в зап. слав.; в основном, юж. слав.)

Происхождение основных слов:

* блядь (3) << др.-рус. блѧдь (1)(3) << праслав. blędь (1)(3) << blęsti-blędǫ (1)(2)(3)

* блуд (3) << ст.-слав. блѫдъ (3) << праслав. blǫdъ (1)(2)(3) << blęsti (1)(2)(3)

* польск. błąd-błȩdu (1) << праслав. blǫdъ (1)(2)(3)

* блуждать (2) << ст.-слав. блѫдити (2)(3) << праслав. blǫditi (1)(2)(3) << blǫdъ (1)(2)(3)

Формально отношение блядь-блуд напоминает речь-рок, грязь-груз (действие-результат?). В др.-рус. произошёл переход значения действие→деятель, напр., обман > обманщик (что вводит в заблуждение > кто вводит в заблуждение). Следовательно, *прелюбодеяние > прелюбодейка.

Судя по родственным словам других индоевропейских языков, можно предположить, что исходным значением корня *bʰlendʰ- было "мешать" (оно есть в словен., лит., герм.). И из него можно вывести остальные значения, которые встречаются у слов с этим корнем:

* болтать (ср. чеш. měsiti "мешать, смешивать" и чеш. диал. mísiť "болтать, пустословить")

* помешаться, помешанный

* заблуждаться (ср. словен. motiti "мутить; мешать, смущать, сбивать с толку", motiti se "заблуждаться, ошибаться")

* блуждать (ср. сербохорв. мутити "мутить; путать", "смешивать, взбалтывать" и "бродить, блуждать, слоняться")

* заблуждаться << блуждать (ср. макед. лута и сербохорв. lútati "бродить, блуждать, ..." и "заблуждаться")

* мутить, муть (рус. мутить, смятение родственно лит. męsti "мешать, перемешивать", др.-инд. manth- "мешать, болтать, сбивать")

* слепой << тёмный << мутный (ср. рус. тёмный "слепой", греч. typhlos? "тёмный, слепой")

* ..?

Родственно англ. blind "слепой", blend "смесь; смешивать" (> blender "смеситель"). Есть спорное утверждение, что сюда якобы относится blond.

Зная это, очень странно видеть ошибочное написание блять и длинные сокращения глаголов вроде -реблять (напр. употреблять) вместо -блять при том, что в литературном языке того слова нет, а значит должно быть допустимо даже полное совпадение написания.