В этой части появляется кот! Мой славный кот Джим, которому было суждено родиться в электроцехе строительного треста, несколько месяцев пожить у меня в кабинете, лет пятнадцать – дома и совершить переезд на двух самолётах, поездах, автобусах и такси. Настоящий турист. Ему было страшнее.
Часть 4. Последние минуты. Недоласканная. Кот.
Через минуту придёт пора послушать информацию о состоянии погоды и работы порта. И тебя охватывает огромное желание попасть на нелетную погоду! Нелётная погода – такое и врагу не пожелаешь. Нет, врагу – пожелаешь, не будем кривить душой в последние минуты. Но желать себе?! Для этого должны были пройти два месяца перед отъездом из Норильска навсегда!
Огромное желание попасть на нелетную погоду и никуда не ехать! Остаться дома. Выспаться! Ты не торопишься, не одеваешься, не заказываешь такси, ты уже точно знаешь: погода на твоей стороне. Надежда на нелётную или на отмену рейса твёрдая, потому что сидят по домам и лавкам, спят и пьют пассажиры, не улетевшие из города за трое суток.
Звоню… Порт открыт, и рейс вылетает по расписанию! Вот облом! Вот везёт же! Летишь домой – хрен долетишь: ветер! Боковой ветер! Летишь из дома, в последний раз: лети! Ничто не держит! Вали, отступник! Нервы. Плачевные попытки сварить кофе, сделать бутерброды. Всё валится из рук. Суетишься почему-то, в голове лица и сцены тех, кто остаётся и, наверняка, знаешь, что большинство не потревожат даже твой мэйл.
И она, сонная, недоласканная, вроде твоя, ещё несколько часов твоя…
Два месяца, но какая-то бездна недосказанности и незавершённости маячит в сердце.
Кот сидит в моей сумке с документами, встревоженный. Я его понимаю. Не бойся, мой родной, мы летим вместе, ты лохматая часть моей жизни.
Пятнадцать минут – и уже такси мчит тебя через метель к твоему, может последнему самолёту из этой странной местности. Так быстро не собираешься даже на работу. Счастливый, сонный и молчаливый смотрю под завывание ветра через запотевшие стёкла такси на стены из ночи и снега. И только кот упрямо вырывается из сумки, ошарашенный таким поворотом событий! Ему-то не объяснишь, что собственно происходит. Вот, он, перепуганный, дерёт сумку и пытается вырваться наружу – на свободу! Он ещё не знает, что дома у него уже нет, что дом будет потом, другой, совсем другой. И в этом другом начнётся – не продолжиться! – другая жизнь.
Регистрация, багаж, кота на весы для оплаты за каждый килограмм веса. Двигаемся быстро, насколько позволяет сумка с котом. Посадка. Всё. Очередь заканчивается. И только слёзы той, что тебя провожает. Бесконечные слёзы, горячие, уже желанные слёзы! Слёзы любви! Они радуют тебя, умиляют, наполняют благодарностью, остаются светлой надеждой... За такие слёзы можно выбросить и билет, продолжить или начать то ли жизнь, то ли очередные два месяца перед отъездом из Норильска навсегда. Отъезд кажется каким-то зачарованным среди всех отъездов твоей жизни! А два месяца назад ты просто делал шаг за шагом. Потому плачь, моя дорогая девица, плачь, пусть текут рекой твои слёзы, в них течёт любовь, в них течёт моя надежда. Они будут течь всю мою жизнь. Мы оба знали, что этот день неминуем. Но он стоил той любви, которой мы были награждены.
Осмотр пройден. Кот бесится в сумке. Позволяю ему высунуть голову и капаю ему в рот, как из соски успокоительные кошачьи капли. Толку мало.
– Что, дорогой, дорога будет весёлая у нас с тобой?
Рассматриваю стены зала ожидания. А сколько раз я улетал и прилетал в этот аэропорт?
Сидишь в кресле самолёта и вспоминаешь о том, что забыл: кому не позвонил, что не всё сфотографировал на память, что медицинскую карту из поликлиники не забрал. Но, главное – успокаиваешь себя – вроде, сделал. И понимаешь, что нельзя объять необъятного, что нельзя надышаться перед смертью, и только дымом, с горьковатым ароматом сгорающих осенних листьев, витает понимание: всё, навсегда.
Турбины завывают. Кот взвывает! Соседи оглядываются на тебя, как на врага народа – привычка историческая, вероятно. Но фиг с ними, короче. Засовываю руку в сумку – пытаюсь успокоить это лохматое бешеное чудовище, покусывающее мне руку, дерущее сумку, ревущее в унисон турбин. Коту – моя рука, которая ничего не понимает в переживаниях животного. А мне – сосалка – сосательная конфета, леденец, глотаешь слюни, и уши вроде не так сильно закладывает. Стюардесса проходит мимо и любезно предлагает конфеты с подноса. Беру несколько штук. Уже несколько лет раздают, не на всех рейсах, конечно. Когда раздавали Барбариски, тридцать лет назад, они были вкуснее и желаннее, что ли, брали тогда конфеты горстями. Тогда четырёхмоторный ИЛ-18, мотылял нас пять часов по воздушным ямам.
Летим. Я – сосу, он – грызёт. Конфета кончилась, рука осталась. Устал кот. Успокоился. Поставил сумку на пол окошком из сеточки к ноге, чтобы он мог видеть меня, чуять запах, чтобы не волновался. Попутчик, как никак, другого – нет. Лечу с котом, не скотом лечу. Каламбурю. В иллюминаторе я и сосед, значит за бортом – ночь. Холодит от него, от иллюминатора, накрываюсь своей волчихой – шубкой верной. Гул в салоне помогает провалиться в сон. Успеваешь вспомнить вечное, из детской книжки: в самолёт сел – завтрак съел, что такое? Прилетел. Да: сон, завтрак, сон.
А солнце над облаками – красиво! Алюминиевый блеск крыла, бесконечная вата, пена облаков… И вот уже самолёт ныряет в их последний эшелон резко кренясь на крыло, и квадраты Подмосковной земли отражаются в глазах с лёгким, но до равнодушия привычным чувством страха.
Продолжение следует.
