StaruyHren

Часть 5. Привет, Новый Дивный Мир! Я и Кот

Привет, Москва. «Плюс два» – сообщает голос в динамиках.

– С приездом, сосед.

– И вас так же.

– Спасибо.

Что я тут делаю?

– Эй! Ты, в сумке, живой? Пошли на воздух, дружок, на другой воздух, тебе совсем новый, ты ведь, не выездной был.

Он смотрит на меня, мяукает в ответ. Разговорчивый.

Москва. Аэропорт «Домодедово». Россия становится цивилизованной страной. Вижу комнаты для курения. Захожу. Да, становится, и только. Можно топор вешать. Входящие выкурить сигаретку после перелёта, говорят вслух одно и тоже: «о, можно и не курить, можно только подышать». Самое, что есть в порту хорошего, это грузовые тележки. Вози сам свои вещички. Грузчики пролетают. Нет рабочих мест, но есть сервис. Каждому желающему тележка. Но, похоже, не всем хватает. Мне хватило. Я знал о них, а потому сразу направился на поиск. У меня же ребёнок на руках, буквально младенец, который ничего не понимает. Так, фотоаппарат, сумка, кот. Поехали. Би-бип! Осторожно! Ноги, сумки!

Народу, как кильки в консервной банке! О! Даже белые встречаются, славянской наружности. А я чуть не подумал: не в Ташкент ли я прилетел? В Ташкенте не был. Но уже и не хочу. Ладно-ладно, аэропорт – не Россия, не Москва, просто белые не летают, это они в гости принимают население из бывших дружественных республик. Интернационалисты! Аэропорт открыт, как вся страна, как дешёвый притон, вход и выход свободный, без проверок, осмотра, контроля. Свобода! Это есть становиться цивилизованной страной. Зато катаемся мы с котом легко и спокойно на улицу подышать воздухом. Иди, дружок, погуляй, долго ещё сидеть, впереди ещё один самолёт. Ты, я понимаю, не собака, но походи по столичной земле, попробуй оставить свой неповторимый секрет, она заслуживает. Дико тебе, да? Да, потому что, это на-всег-да, и два месяца перед отъездом из Норильска, нас-ту-пи-ло!

Надо переодеться. Лето – не зима. Пусть не лето, но, если дождь и лужи, значит, лето – не зима. Шапку долой, джемпер долой, привет летние туфли. Красота.

– Ты, в сумке, не холодно?

– Мяу!

– Понятно.

СМС входящее, СМС исходящее, СМС входящее, СМС исходящее, входящее, исходящее, – осмотреться некогда! Всплакнуть некогда: ведь туда-оттуда только СМС может теперь легко перелетать. Вот они, друзья, ещё не протрезвевшие, вероятно, но так радуется сердце вниманию, что хотел я… на всю печаль!

О-па! Мобильник садится. Плохо. Делаю второй круг по порту, розеток не видать. Туалеты все в подвалах, с телегой не доедешь, а оставишь – не пассажиры, так персонал упрёт. Всё, сел телефон. Вот и наотправлялся эсэмэсок (слово то, какое придумал, для словаря Даля!). Надо что-то делать. Иду в ближайший киоск по продаже телефонов.

– Привет. – рассматриваю бейджик. – Сергей! Могу ли я у вас получить немного электроэнергии? Для своего мобильного телефона. Найдётся розеточка для меня?

– Но… Если только не долго, у того автомата пилот.

– Э… – нахожу глазами платёжный автомат, – понял. Благодарю вас.

Итак. Цветочный киоск, киоск по продаже телефонов, автомат по оплате услуг, тележка с котом и я курсирующий вдоль туда-сюда в течение недолгого времени пока телефон полностью не зарядился. Спасибо Сергею. Но почему я так удивляюсь этой любезности! Не считал, сколько людей прошло мимо или воспользовались услугами автомата или киосков, но движение головы и глаз у всех было одно: шнур от телефона, тянущийся в сумку, сумка с котом, я, тоже внимательно разглядывающий любопытствующего. Вероятно, картина провода от автомата в сумку привлекает внимание, – «подумал Штирлиц».

Связь налажена. Эсэмэски уходят и приходят. Пока я не далеко. Далеко – не по расстоянию, а по времени. Время покажет истинный размер расстояния. Ибо должно быть известно два имеющих место положения способные перетекать друг в друга. Больше времени – больше расстояния. Или, больше времени – меньше расстояния. Да всё хорошо. Пожну – что сеял. Не с кем будет поделиться – раздам бедным. А сейчас найдём угол, пристроим свои зады, и будем ждать следующего рейса.

– Кот, ты там как, живой? – заглядываю в сумку.

– Мяу!

– Живой. Поехали, энергетика купим, в сон клонит. Может, взбодрит, эта кислятина.

– Мяу.

Он всегда мяукает, когда я на него смотрю. И мяукает усиленно, когда меня не видит. Живой, собака, живой.

– Что, рыбак, пора на регистрацию? Пора.

– Мяу!

– А чего у тебя голова то, падает? Устал, бедный? Сейчас выспимся, если ничего не помешает, ты то, энергетик не пьёшь. И правильно.

Регистрация несла сюрприз. Взвешиваю кота, почему-то в Москве на двести грамм тяжелее стал? Хорошо, это в Норильске весы не исправны. Но, мне сразу предлагают сдать кота в багаж, так как он весит больше пяти килограмм. Я улыбаюсь.

– У меня один билет из Норильска до Самары, на двух самолётах с животным в салоне, при весе животного до восьми килограмм. Мы потянули на семь.

Продолжать мне не пришлось. Пригласили старшую, вероятно, старшую смены. Регистрация была закончена. Просто закончена. Старшей. Без вопросов и предложений. Странно. Ну, ладно, это по-нашему, на пути к цивилизованности. Зато в отделе по ветеринарному контролю выдали справку. Проверили свидетельство. Выяснилось, что свидетельство действительно три дня.

– А что делать, если вылет задержат, и срок свидетельства выйдет?

– Надо новое свидетельство, или справку о том, что был факт задержки.

Но кто у меня в сумке сидит, это никого, правда, не интересовало! Да здравствует отечественный контроль! Как пел Тальков в девяностых, так и есть: а у нас всё через ж! Проблемы не было, но почему что-то я удивляюсь её отсутствию?

Регистрация позади, разделись, оделись, дали провести по себе женским ручкам при всём честном народе. Нормально. Я понимаю, почему у нас не работает положение о досмотре, когда осматриваемый и осматривающий должны быть одного пола. Потому что у нас мужиков больше, а голубых меньше. Но какому нормальному мужику понравиться, чтобы его другой мужик лапал? Вот где зерно вопроса.

Ох, кисонька моя, зал ожидания хорош. Буфет на буфете. Комната для курения вылетающих пассажиров. Захожу. Можно не курить. Только дышать. Атмосфера туалетов семидесятых. Странно, что ещё на «ЭМ» и «ЖО» не разделили.

Ещё один сюрприз: вылет рейса задерживают на час, потом ещё на час. За эти два часа половину рейсов задержали по решению авиакомпании. Я понял, для чего это делается. Сидят пассажиры в ожидании и от безделья перетекают с мест ожидания на места в буфетах. Дополнительную прибыль – пополам. Шутка, конечно, но быть на земле и находится в подвешенном состоянии? Ещё не то в голове родится. Туалет, буфет, кресло, туалет, буфет, кресло – так по кругу. Сзади фотоаппарат, слева сумка, справа кот. Одна рука да занята, всё мешает, и сказать некому, пар выпустить.

Но вот хорошее кино. Пара за стойкой буфета. Хорошо, для ревнителей, назову так, как написано: за стойкой кафе, за стойкой японского кафе. Японский бог! Сидят, болтают ногами без сапог, обнимаются, целуются, лица счастливые, светлые. Любо дорого посмотреть. Смотришь и замечаешь, что сам уже улыбаешься. И время уже не тянется, время уже просто – нормально. Чего в буфете не сиделось?! Прислушался – старый добрый английский – иностранцы. Да, наши то, вон, бегают по залу с фужерами – не с пластиковыми стаканчиками, а со стеклянными бокалами – культурные люди – и надираются планомерно.

Самолёт из Самары был ещё веселее, чем из Норильска.

– Вы пропустите меня в самолёт с бутылкой вина? – обращается ко мне пассажир нашего рейса при посадке.

– Я – пропущу, даже с двумя!

Все улыбаются, включая работницу аэропорта, а пассажир бежит в буфет, поверил. А почему нет? Я давно бы уже летал над линолеумом и мрамором «Домодедово», но у меня кот и он не пьёт!

Вот пьяный норильский рейс спал в полном равнодушии к происходящему и друг к другу. На большинстве не выспавшихся, не проспавшихся, не протрезвевших лицах, в заспанных складках пряталось раздражение. Оно почти не вырывалось только потому, что остатки хмеля и сна имели больше власти в это утро, и в глубине души каждого, таилась, ещё может быть не окрепшая и не осознанная радость, что проскочили через нелётную погоду, и потому утро это счастливое!

А в московском – шампанское текло рекой, народ болтал не замолкая. Когда ты хочешь спать, то чужое веселье в общественном месте тебе не в радость. Чужая радость и без того не всегда радует, чего уж греха таить. Возгласы были разные: «Наливай, всё равно разобьёмся!», «Поднимите руки, кто боится!?», «Стюардесса, ещё стаканов нам, пожалуйста». Веселье – не плачь. А потому не крепкий сон не раздражал, а наоборот радовал всей этой пьяной белибердой взрослых мальчиков и девочек, т.е. мужчин и женщин.

В Самаре уже не лето, как в Москве, но тоже не зима. Под ногами пушистый белый снежок, в лицо пушистый белый снежок с неба. Такая зима возвращает в детство, когда тебя, мелочь пузатую, вывозили на материк, если не летом, так зимой, подышать воздухом, посмотреть на солнце.

Всё бы хорошо, но из-за задержки, в Самаре мы опоздали на автобус до Симбирска. Стемнело и всё вымерло, автобусов нет, маршрутных такси нет. Обезумевшие таксисты просят за тридцать-сорок минут пути до автовокзала две тысячи триста! Это дорого даже для Норильска.

– А что цена плохая? – с наигранным удивлением спрашивает таксист.

– Цена? Цена, земляк, хорошая!

Ночь на лавке обеспечена. Тоска! А тоска ли? Живём! Эй, семь килограмм, живём, расслабься!

– Ну что, постоим на остановке, животное? Может, какой заблудившийся автобус проедет через это забытое место.

Деревья большие! Кто сказал, что деревья казались большими в детские сопливые годы? Вот они! Большие! Обычные, вероятно, деревья, но они – большие. О! Это, наверное, молодость души. Но это и синдром долгого проживания на Крайнем Севере, где все деревья, как большие кусты.

А летние туфли надо сменить: бодрит. Да, прямо здесь, на остановке, в снегу! Открываю сумку. Привет джемпер, привет шапка, привет ботинки. Эй, кот, а тебя я в джемпер заверну, не мёрзни, пёс. Хорошо.

Ну что, постояли? Пора возвращаться в здание порта.

Камера хранения. Буфет.

– Дайте мне кружечку кофейную и тарелочку.

– И всё?

– И всё. Это не для меня, это для кота.

Забавно: кот пьёт из кофейной чашки, а чашку я держу в руках. Пьёт, а сам по сторонам смотрит! Разведчик, ё-моё!

Зал ожидания. Вытаскиваю животное из сумки, а он назад в сумку рвётся!

– Что, милый мой, осознал, что сумка в дороге это дом родной?

Ладно, сиди, голубчик, соображай, поспи немного, долго ещё болтаться.

Хорошо в самарском порту, тихо, спокойно, чисто. Доступ в здание под охраной. Выйдешь на пять минут, совершить попытку выгулять как собаку кота – к осмотру при входе. Никакой «цивилизации». Не Москва.

– Пошли, дорогой, в туалет. Повожу тебя по снежку, может, дашь расслабиться своим потрохам, легко, по-собачьи.

Ночь. Тишина. Всё под блестящим парчовым полотном снега. Ласково опускается вниз. Подставляешь ладонь – тает на ладони. Да, снег тут другой.

Буфет, пиво, бутерброды, новые стихи, эсэмэски друзьям, благо, что есть номера с которых тебе ответят. Ночь летит. Ночь летит медленно. Медленно, но летит.

– Эй, дружок, попробуй рыбы. Ешь? Молодец. Понятно, мне бутерброды с колбасой, а тебе – с рыбой. Конечно, в сумке есть не совсем удобно, или совсем неудобно. Но, я так же думаю, что котам тут вообще не подают. Соображаешь? Это тебе не по всей кухне рыбу по линолеуму таскать. Крепись, боец.

Сидит, молчит. Моргает.

Вот и утро, если верить часам и написанному стихотворению.

Служебный автобус за сотню длинных рублей, маршрутка – и мы на автовокзале. Через час «Газелька» помчит нас в городишко Симбирск.

– Пойдём, родной, перекусим перед дорогой. Сосиски в тесте нам обоим не помешают. Мне больше теста, тебе – сосиски.

– Мяу.

Подходим к буфету.

– Доброе утро! Две сосиски в тесте и пиво. И стакан.

– А у меня света нет. Я вам не могу разогреть, – говорит виновато продавец, – на всём вокзале свет есть, а у меня в буфете – нет.

– Всё равно. Холодные давайте.

– Мяу!

– Нам и холодные перед переездом сойдут.

Ем сосиску. Один. Кот не ест. Он в дешёвых вокзальных буфетах не ест, белая норильская кость!

– Мяу!!

Равнодушно рассматриваю пассажиров равнодушно ожидающих своих автобусов.

– Мяу!!!

В сумке с котом началось землетрясение. Всё, думаю, успокоительное перестало действовать. Сейчас начнётся.

– Мяу!!! Мяу!!! Я в туалет хочу! Чего не понятно?

То ли я такой умный, то ли коты умеют разговаривать?! Бегу на улицу. Открываю сумку. Кот выходит сам.

– Ты что, дорогой, не страшно сумку покидать?

А он выходит, нюхает снег, садится и льёт, не обращая внимания на проходящих мимо: на дворника с лопатой, на пассажиров, на меня. Сидит на снегу в луже, а морда довольная. Ох, и мне полегчало, как будто сам. Вот, бывает же.

И мчит нас маршрутное такси в Симбирск. Там мать, отец, холодец, борщ и сто грамм. Дорога скользкая, метель, видимость плохая. Ощущение, что едешь с Севера в Сибирь, так, по-российски, на поселение. Но на улице светло и потому на душе, как-то по иному, легко. В дрёме закрываются глаза и ничего уже не беспокоит.

Два месяца перед отъездом из Норильска навсегда, кончились!

2007, январь, Симбирск

В этой части появляется кот! Мой славный кот Джим, которому было суждено родиться в электроцехе строительного треста, несколько месяцев пожить у меня в кабинете, лет пятнадцать – дома и совершить переезд на двух самолётах, поездах, автобусах и такси. Настоящий турист. Ему было страшнее.

Часть 4. Последние минуты. Недоласканная. Кот.

Через минуту придёт пора послушать информацию о состоянии погоды и работы порта. И тебя охватывает огромное желание попасть на нелетную погоду! Нелётная погода – такое и врагу не пожелаешь. Нет, врагу – пожелаешь, не будем кривить душой в последние минуты. Но желать себе?! Для этого должны были пройти два месяца перед отъездом из Норильска навсегда!

Огромное желание попасть на нелетную погоду и никуда не ехать! Остаться дома. Выспаться! Ты не торопишься, не одеваешься, не заказываешь такси, ты уже точно знаешь: погода на твоей стороне. Надежда на нелётную или на отмену рейса твёрдая, потому что сидят по домам и лавкам, спят и пьют пассажиры, не улетевшие из города за трое суток.

Звоню… Порт открыт, и рейс вылетает по расписанию! Вот облом! Вот везёт же! Летишь домой – хрен долетишь: ветер! Боковой ветер! Летишь из дома, в последний раз: лети! Ничто не держит! Вали, отступник! Нервы. Плачевные попытки сварить кофе, сделать бутерброды. Всё валится из рук. Суетишься почему-то, в голове лица и сцены тех, кто остаётся и, наверняка, знаешь, что большинство не потревожат даже твой мэйл.

И она, сонная, недоласканная, вроде твоя, ещё несколько часов твоя…

Два месяца, но какая-то бездна недосказанности и незавершённости маячит в сердце.

Кот сидит в моей сумке с документами, встревоженный. Я его понимаю. Не бойся, мой родной, мы летим вместе, ты лохматая часть моей жизни.

Пятнадцать минут – и уже такси мчит тебя через метель к твоему, может последнему самолёту из этой странной местности. Так быстро не собираешься даже на работу. Счастливый, сонный и молчаливый смотрю под завывание ветра через запотевшие стёкла такси на стены из ночи и снега. И только кот упрямо вырывается из сумки, ошарашенный таким поворотом событий! Ему-то не объяснишь, что собственно происходит. Вот, он, перепуганный, дерёт сумку и пытается вырваться наружу – на свободу! Он ещё не знает, что дома у него уже нет, что дом будет потом, другой, совсем другой. И в этом другом начнётся – не продолжиться! – другая жизнь.

Регистрация, багаж, кота на весы для оплаты за каждый килограмм веса. Двигаемся быстро, насколько позволяет сумка с котом. Посадка. Всё. Очередь заканчивается. И только слёзы той, что тебя провожает. Бесконечные слёзы, горячие, уже желанные слёзы! Слёзы любви! Они радуют тебя, умиляют, наполняют благодарностью, остаются светлой надеждой... За такие слёзы можно выбросить и билет, продолжить или начать то ли жизнь, то ли очередные два месяца перед отъездом из Норильска навсегда. Отъезд кажется каким-то зачарованным среди всех отъездов твоей жизни! А два месяца назад ты просто делал шаг за шагом. Потому плачь, моя дорогая девица, плачь, пусть текут рекой твои слёзы, в них течёт любовь, в них течёт моя надежда. Они будут течь всю мою жизнь. Мы оба знали, что этот день неминуем. Но он стоил той любви, которой мы были награждены.

Осмотр пройден. Кот бесится в сумке. Позволяю ему высунуть голову и капаю ему в рот, как из соски успокоительные кошачьи капли. Толку мало.

– Что, дорогой, дорога будет весёлая у нас с тобой?

Рассматриваю стены зала ожидания. А сколько раз я улетал и прилетал в этот аэропорт?

Сидишь в кресле самолёта и вспоминаешь о том, что забыл: кому не позвонил, что не всё сфотографировал на память, что медицинскую карту из поликлиники не забрал. Но, главное – успокаиваешь себя – вроде, сделал. И понимаешь, что нельзя объять необъятного, что нельзя надышаться перед смертью, и только дымом, с горьковатым ароматом сгорающих осенних листьев, витает понимание: всё, навсегда.

Турбины завывают. Кот взвывает! Соседи оглядываются на тебя, как на врага народа – привычка историческая, вероятно. Но фиг с ними, короче. Засовываю руку в сумку – пытаюсь успокоить это лохматое бешеное чудовище, покусывающее мне руку, дерущее сумку, ревущее в унисон турбин. Коту – моя рука, которая ничего не понимает в переживаниях животного. А мне – сосалка – сосательная конфета, леденец, глотаешь слюни, и уши вроде не так сильно закладывает. Стюардесса проходит мимо и любезно предлагает конфеты с подноса. Беру несколько штук. Уже несколько лет раздают, не на всех рейсах, конечно. Когда раздавали Барбариски, тридцать лет назад, они были вкуснее и желаннее, что ли, брали тогда конфеты горстями. Тогда четырёхмоторный ИЛ-18, мотылял нас пять часов по воздушным ямам.

Летим. Я – сосу, он – грызёт. Конфета кончилась, рука осталась. Устал кот. Успокоился. Поставил сумку на пол окошком из сеточки к ноге, чтобы он мог видеть меня, чуять запах, чтобы не волновался. Попутчик, как никак, другого – нет. Лечу с котом, не скотом лечу. Каламбурю. В иллюминаторе я и сосед, значит за бортом – ночь. Холодит от него, от иллюминатора, накрываюсь своей волчихой – шубкой верной. Гул в салоне помогает провалиться в сон. Успеваешь вспомнить вечное, из детской книжки: в самолёт сел – завтрак съел, что такое? Прилетел. Да: сон, завтрак, сон.

А солнце над облаками – красиво! Алюминиевый блеск крыла, бесконечная вата, пена облаков… И вот уже самолёт ныряет в их последний эшелон резко кренясь на крыло, и квадраты Подмосковной земли отражаются в глазах с лёгким, но до равнодушия привычным чувством страха.

Продолжение следует.

Есть такая поговорка: перед смертью не надышишься. Так и перед отъездом. Хоть оставайся.

Часть 3. Прощания. Дочь. Друзья. Пьём.

Да всё хорошо. Хорошо. Аэропорт уже месяц, как закрыт, но самолёты проскальзывают как-то. Утром рейс. Надо бы отоспаться перед дорогой, а то дорога может затянуться на недели; надо бы собраться с силами – вдруг порт откроют… Но где там! Эта же последняя ночь! Последняя ночь полярная! Не будет больше этой давящей тебя от ноября до марта леденящей темноты, давящей с каждым годом всё сильней. Уже ни водке, ни витаминам она не под силу. И остаётся только одно: обманываться ложной теплотой огней, фонарей, витрин – они так очаровывали в юности, когда ещё и водки не нужно было. Но она последняя, не побалует северным сиянием, и в этом всё дело. А вот последний новый год уже был. Через три дня новый год будет первым.

Пришла дочь. Моя маленькая крошечка. Мой первенец. Лицо в лицо со мной как родилась. Только в первый класс провожаю. Только начал записал её детские фразы. А она уже самостоятельно пришла проводить отца, папу. Такая вот горькая деталь: отец уезжает один, уезжает не в отпуск посреди учебного года, уезжает куда-то навсегда. И ещё одна горькая деталь: дочь пришла – не вышла из комнаты, а пришла из другого чужого дома проводить отца, попрощаться. О, хвала зелью! Оно помогает держаться молодцом. Я улыбаюсь. Последний вечер с ней, а проходит как обычно. И только перед тем, как ей уйти, какие-то важные, как казалось, говорил слова. Был сдержан. А надо ли было? Всё хотел уберечь её… от переживаний собственной судьбы. Готова ли она, ещё школьница, пусть и выпускной класс… Семья для ребёнка – как океан для рыбы. А я, отец, не смог сохранить её океан. И были ли у меня слова, чтобы выразить это? И сколько ещё пройдёт лет, за которые не будет никому прощения за это. Последние слова, здесь, в этом городе, потому что в другом уже будут другие. Родитель! Только что-то пульсирует под кожей лица. Потом прорыдаюсь в чужом кабаке в окружении оплаченного равнодушия. Ладно, это отдельная тема.

Идут друзья. Пьём. Прощаемся, как в последний раз, то ли как в первый. Ночь пролетает, как первый секс. Не стоило расставаться, чтобы услышать ваши слова прощания, ребята, я другого от вас не ждал. А приятно, ёлки-палки! Последние слова и последние рукопожатия, последние ласки, которые воспринимаются как первые. Всё это, как заслуженный финал жизни, которую я назвал: два месяца перед отъездом из Норильска навсегда!

Рано или поздно, но переезд приходит. И к нему готовишься. Я готовился два месяца. Я легко улетел. Экономически рановато. Ни жалости, ни ностальгии. Правда по тундре бы походил и тэ пэ. На расстоянии понимаешь, что всё что оставил, оставил навсегда. Не об этом здесь. Перезд – это пожар, наводнение. Это долгие хлопоты до и долгие после. Это высылка

Часть 2.

Позади два месяца. Два месяца прощаний и сборов. Отправка контейнера. Переезд – дело нешуточное. Не зря люди сравнивают его с пожаром. Но, нет, я с пожаром не сравню, а вот с потопом – вполне. Два месяца бежали километры дорог по кабинетам, кассам, таяли часы телефонных разговоров, летела череда бессонных ночей, текли реки алкоголя. И постоянное слайд-шоу из лиц людей. Знакомые, друзья. Прощальные встречи. Но как-то и не прощаешься, тебя провожают не Большую Землю! И нет ощущения, что вы больше никогда, вероятно, не увидитесь. Их жизнь будет ещё продолжаться, а твоя – всё, закончилась. Закончилась, чтобы начаться вновь. Но это будет совсем другая история.

Два месяца, ради которых стоило жить. Не больше, не меньше. Два месяца, которые очень даже не часто происходят в жизни. И это не просто подготовка к отъезду, это большая самая настоящая неповторимая по своей эмоциональности и напряжению жизнь! Это не эпизод между станциями, вокзалами, городами. Это отрезок жизни, это важный отрезок, ломоть, этап. А какие этапы мы знаем в жизни? Детство, юность, зрелость, да? И есть ещё один, это два месяца перед отъездом из Норильска навсегда!

Это когда вырываешь себя с наскального грунта и увозишь туда, где и не был никогда, в надежде на то, что твои херенькие корешки приживутся и там. Отъезд из Норильска – это не переезд в другой город своей страны – это эмиграция в другую чужую тебе страну! Ибо Норильск со всей своей историей, это не Россия. Нет, в географическом плане, в политическом, в бедах и проблемах, конечно, он часть России, но по психологии восприятия мира и самой страны, он не Россия, а Россия не Норильск. Так сложилось. В этом много плюсов: есть чем гордиться, есть что любить. В этом то, за что этот город любят. Любят те, кто родился в тюремном бараке, кто родился в том же бараке, но уже в городском жилье, кто приехал сорок, десять, пять лет назад в это странное место. А странность вся в том, что наша мачеха-история распорядилась так, что для многих эта неприспособленная для постоянного жилья земля, стала Родиной. Неприспособленная в нормальном понимании людей, когда ты строишь дом для себя, детей и внуков. Стала родиной. Вот отсюда и начинаются минусы. Минусы, как маленькие трагедии всей хорошей жизни. Парадокс? Есть такое. Те, кто получил ярлык «коренной», покидая этот город, не возвращаются из командировки, с вахты – они меняют планету!

Продолжение следует.

Сейчас хочу подать это произведение, как тему приватизации предприятий. Приватизация б/у СССР – преступное присвоение народного и всеобщего. Я совсем не против частной собственности, мне очень комфортно в своей приватизированной квартирке. Однако, сравнивая приватизацию квартир и заводов, видно, что перевес явно в сторону последних.

За всем этим стоят судьбы людей. Всем досталось. И оленям и котам. И до сих пор достаётся. Правда, кому что.

Часть 1.

Как бы там ни было, но приходит час покидать этот город, эту промышленную площадку, расположенную среди болот и рек.

Безусловно, эта дикая природа очаровывает своей необычайностью и в красоте и в суровости. Честь и хвала геологам: без мужества, любознательности и романтики ничего бы мы не знали о тех краях. Но, конечно, партия, со своим указующим перстом, имела место первостепенное. Да разве, так ли дики были эти холодные края десятилетиями, столетиями ранее? Есть о чём подумать, есть что исследовать.

Но Крайний Север – место гиблое. А для людей не подготовленных, тем паче. Люди, которым было суждено в снегах и топях выстроить город и завод, тоже были не готовы. Одни умирали, другие уезжали. Всё зависело от времени и способа прибытия в будущий Норильск. Кто по воинскому долгу, кто по приговору, кто по призыву партии и комсомола. Не у всех был выбор: ехать на стройку или нет. Вот и первый директор Завенягин тоже приехал руководить строительством горно-металлургического комбината по настоятельному предложению партии и правительства: или директором по воле, или директором по приговору.

Люди прибывали, осваивались. И кто-то потом рождался и обретал свою Малую Родину. Позже, приезжали люди за деньгами. У них уже была своя Малая Родина, а Норильск служил местом, где платили деньги за их рабочие руки. Спустя время, или спустя жизнь люди покидают город. Кто заработал денег, кто дожил до пенсии, кто до старости. Всех, так или иначе, ждёт материк. Да, материк. Норильск стоит на полуострове Таймыр, но суровым климатом и отсутствием дорог отрезан от страны. Можно добраться в эти края морем, Енисеем летом, самолётом в лётную погоду. Потому и называют норильчане страну материком. И в отпуск едут на материк. Редко кто остаётся в городе на период отпуска: хочется солнца, воздуха, простора, родственников, моря. И навсегда уезжают на материк. Если ты не на заводе, то ты и не в Норильске, нет тогда тебе места здесь. На даче не скроешься за грядками да мемуарами: нет здесь дач. А потому надо ехать: на Родину, если она есть, а если нет, то выбрать. На просторах родной России найдётся причал для каждого. Выбрать и принять, новую, как свою Малую Родину. Это трудно, подчас, но это необходимо. Вот и мне пришёл срок. А с другой стороны – как вышел.

Продолжение следует.

Фото отсюда: https://fotojoin.ru/photo/aerial_photo/Norilsk-i-Dudinka-s-v...

Это часть из одной старой книги. Об общении. О детях. О взрослых. О воспитании в процессе общения.

"В то славное лето, я впервые узнал, что моя мама женщина. Нет, конечно, у меня не было сомнений в том, что она может быть не женщиной, скорее, что она может быть не тётей, но что она женщина и, что это много значит, я узнал в то лето впервые.

Я ещё совсем мелкий. На мне полушерстяные, после стирки колючие, шортики в обтяжку. Синие или коричневые, в зависимости от того, какие шорты я оболью супом во время обеда. Меня любят, мне оказывают внимание, сажают за стол рядом с мамой, подают самое вкусное и лакомое. Я весел, счастлив и спокоен.

Моя мама – женщина! Вот как пришло это знание. Оно не само собой пришло, мне на него указали.

Славное мирное время. Город-герой Волгоград. Лето. Жара. Дома приятная прохлада. Большая кухня. Круглый стол. Конечно на кухне бабушка, бабушка Оля. К вечеру или к обеду собиралась вся семья. Садились за круглый стол на кухне, бабушка подавала свежеприготовленный ужин. После играли в карты или, даже, в коробок. Но перед тем, на столе обязательно появлялся огромный арбуз с бахчи!

В тот день арбуз принёс на стол дядя Боря. Арбуз был здоровенный и полосатый. За столом сидели мама, папа, бабушка и я, мы все кричали «Ух!» Наконец, нож вонзили в его зелёное тело, арбуз затрещал и, в мгновение ока, разломился на две части, представ перед нами двумя красными половинами с черными косточками. И все кричали «Ах!» Все знают, что в арбузе, самое привлекательное, это середина, то есть, сердцевина. Она без косточек! Так из одной половины, над её алым полем, торчала сахарная пресловутая серединка. Дядя Боря, видя всеобщее к ней внимание, срезал её и поднял на кончике ножа, с криком: «Кому самый аппетитный кусок?!» «Мне!» – закричал я. Я точно знал, что мне, потому что я самый маленький и любимый. Я даже руки протянул. Но Дядя Боря, сказал, глядя сверху, сказал, как отрезал, «Нет». Я сидел, открыв рот, и сначала ничего не понимал. Он сказал: «Нет, самый вкусный и лучший кусок предназначается самой красивой за столом женщине!» И передал его маме.

Мама, конечно, пыталась мне отдать эту серединку, но дядя Боря настаивал, что лучший кусок – женщине. Так мама его и съела.

Но что-то новое, огромное и величественное вошло в тот миг в мои мозги. Я молчал и смотрел на дядю Борю с восхищением.

Кажется, мне позже дали вторую часть от середины, но она уже не имела такого значения и, даже, вероятно, уже задевала рождающееся понятие мужчины."

Фото: https://pixabay.com/ru/photos/сердце-арбуз-красный-фруктов-л...
Автор: Petrucy

Нам засирают мозги. Всем. Даже тем, кто не желает, кто хочет оставаться в неведении, старомодным, мастодонтом и плесенью.

Начался этот процесс как-то сразу и незаметно, под плакаты о свободе и тэ пэ. Это постперестроечный этап, если мягко сказать. А если честно, то это новые песни на мёртвом медведе СССР. Кто заметил, что СССР прикончили? Мне было… я был молод. Я не заметил. Я верил в обновление. Я его ждал. И оно пришло.

Помню, купил я новый молодёжный журнал. Самому в детстве мне много разных журналов мама выписывала. Это была ежегодная процедура выбора подписок на год. Весёлые картинки, Пионерская правда, Юный Техник, Моделист Конструктор, Наука и жизнь, что-то природе, о русском языке и ещё много. Ещё батя выпишет. Мама – разные Работницы и Крестьянки. Мы все читали и познавали окружающий мир.

Потом Армия, жениться, работа, ребёнок, постперестроечный этап – время совсем не способствующее чтению. Однако, привычки сохранились. А когда после очередного обвала денежки в руки попали, и я уже сыт, можно и о духовной пище подумать, я купил-таки новый красивый глянцевый журнал, как мне показалось, для молодёжи. «Вот так» ¬¬¬– он назывался. Кажется, на обложке был слоган: не знаешь как – спроси «Вот так»! О! – подумал, это же типа Ровесника.

Помнит кто-нибудь журнал «Ровесник»? Для подростков и молодёжи. Проблемы молодёжи их чаяния в жизни и тэ пэ. О музыке! О современных группах! О тех, которые ещё не достать! А тут и пластинка гибкая вклеена! Мечта, а не журнал. Восьмидесятых хотя бы. Безусловно, зоркий взгляд цензуры делал своё дело, но в сравнении с другими изданиями, журнал казался прогрессивным и смелым. Это Ровесник до развала. Потом и он дополнил поток средств по разложению морали под предлогом новой.

Я увидел, чему этот «Вот так» учит детей. Я купил его вместе с шоколадкой в киоске с надписью «Пресса». Но никто не сказал, что это не для детей. А эти дети уже вырастили своих детей, вероятно. Поколение Пепси, их назвали. Эти дети стали учиться на таких «Вот так». Результат не заставил себя ждать, не так ли?

Так вот. Я смотрел и размышлял. Я ещё размышлял и знал о критическом мышлении. Я охреневал, но размышлял. Может так надо? Может, это новый подход, прогрессивная концепция? Я скажу, что я анализировал. Материал этого журнальчика содержал серию фотографий, пошаговую инструкцию, о том, как раздеваться с девочкой пред тем, как лечь в постель. На развороте! На весь разворот! Когнитивный диссонанс сто процентов! Но тогда я не знал таких слов. Я знал: охренеть!

О, не подумайте, что автор жуткий сноб и дрожит от эротики, я ещё и порнушкой могу побаловаться. Тема эта гораздо шире, чем тема одного журнала.

Мир вокруг стал погружаться в порнуху! Чёрно-белые карты с голыми девицами, которые в третьем классе ходили из рук в руки и держались в строгом секрете, показались невинной тайной.

Союз в своё время вызывал много критики, но с новой прессой и обновлением было покончено.