Холодный дождь, не прекращавшийся с вечера, хлестал по лицам, стекал за воротники грубых курток и превращал землю под ногами в липкую черную кашу. Запах бункера – хлорка, тлен, чужая смерть – въелся ткань, но теперь его перебивал острый, промозглый дух мокрой земли, гниющей листвы и хвои. Павел втянул воздух, и ледяная влага ударила в легкие. Они стояли у бетонного уступа, шестеро теней в одеждах с того света, под низким, темно-серым с отсветами фонарей небом Южной Баварии, из которого сыпалась бесконечная ноябрьская морось.
– Dove? – хрипло спросил Луиджи, протирая рукавом струящуюся по лицу воду. – Куда?
Его взгляд утонул в промозглом мраке стройки, где силуэты кранов и цехов терялись в дождливой ночи. Павел кивнул на восток, туда, где смутно чернел провал между корпусами:
– Газгольдер. Потом насыпь. Лес. Быстро! Пока свет не занялся.
Они рванули вперед, прижимаясь к мокрым стенам, спотыкаясь о скрытые лужами камни. Риккардо хромал, опираясь на Сандро, его дыхание свистело сквозь стиснутые зубы. Каждый шаг отдавался острой болью в раненной голени, несмотря на свежую, промокшую насквозь перевязку. Павел видел, как он сжимает кулаки, борясь с мучением, но медлить было нельзя.
Они миновали гигантские, мокрые цистерны газгольдеров, обошли по размокшей насыпи рельсы, блестевшие под редкими фонарями как змеиная кожа. И вот – опушка. Черная стена смешанного леса, едва различимая во мраке и дожде, обещала укрытие и новую, незнакомую опасность. Павел нырнул под первые мокрые ели, ветви хлестнули его по лицу холодными хлыстами. За ним – остальные. Внутри леса было темнее. Вода капала с каждой ветки, каждой хвоинки, сливаясь в монотонный, угнетающий стук по головам и спинам. Они шли, не разбирая направления, только прочь от лагеря, вглубь холмистой баварской глуши, где холмы, обтянутые серым сукном лесов и оголенных полей сменялись поросшие елями увалы да черные овраги с пенящимися от дождя ручьями.
Рассвет не пришел – он растворился в сплошной серой мути. Светлело медленно, неуверенно, как сквозь толстое грязное стекло. Они укрылись в буреломе, под прикрытием огромной поваленной ели, чей ствол создавал жалкий навес над промокшей землей. Густой кустарник, теряющий последние желтые листья, служил ширмой. Сели, съежившись, дрожа всем телом. Дождь барабанил по настилу из мертвых ветвей над ними. Риккардо стянул с ноги мокрую, прилипшую тряпку: рана была красной и воспаленной.
– Brutta... – пробормотал Сандро, морщась и отворачиваясь. – Плохо...
Энрико промыл рану дождевой водой – тщательно, насколько это было возможно. Риккардо вскрикнул, когда свежая мокрая ткань коснулась раны, и вцепился в руку Луиджи, оставив на ней белые от напряжения отпечатки пальцев. Павел наблюдал, как лицо юноши побелело от боли.
– Еда, – хрипло сказал Павел, глядя сквозь водяную пелену на мрачный лес. – Искать. Осторожно.
Карло и Энрико бесшумно растворились в серой завесе дождя и тумана. Остальные ждали, прижавшись друг к другу спинами для жалкого подобия тепла. Риккардо молча дрожал, его плечо под рукой Луиджи подрагивало мелкой дрожью. «Пока держится», – подумал Луиджи, глядя на бесконечно льющиеся с неба струи.
Через час, промокшие до нитки, Энрико и Карло вернулись. Энрико принес охапку промерзшего, грязного картофеля, украденного с края поля. Карло – горсть промокших буковых орешков и две твердые, мокрые кормовые свеклы, выдернутые из мокрой земли. Жевали молча, раздирая сырые, землистые клубни зубами. Картофельный сок, горький и грязный, смешивался созапахом гнили и хлорки от одежд. Риккардо ел мало, запивая жалкие куски талой водой, собранной в углубление пня.
Беглецы шли весь день сквозь ненастье. Сумрачный лес, холодный и мокрый – сменялся открытыми холмами, где ветер, не встречая преград, выл и рвал промокшую одежду, а дождь бил горизонтально, слепя глаза. Стога сена, темные и мокрые, как огромные могильные холмы, маячили вдали. Каждый стог, каждый темный силуэт сарая заставлял сердце сжиматься. Обходили деревни широкой дугой, но протяжный, тоскливый лай собак преследовал их даже за километр, разносясь по сырому воздуху. Риккардо шел, опираясь на палку, которую сломал для него Сандро, и на плечо Луиджи. Его шаги были короче, медленнее, лицо осунулось от постоянной боли. К вечеру второго дня пути он затих, все силы уходили на то, чтобы просто ставить одну ногу перед другой, преодолевая ноющую тяжесть.
На третий день, пробираясь по размытой тропе вдоль края леса, они вышли на высокий, голый холм. И открывшаяся картина заставила их застыть. Внизу, под низким, рваным одеялом туч, лежало огромное, холодное, свинцово-серое озеро Ахензее. Его поверхность была рябой от бесчисленных ударов дождевых капель, сливавшихся в сплошную, бурлящую пелену. Далеко в дымке виднелись смутные очертания другого берега.
-- Guardate... Austria... – прошептал Сандро, указывая дрогнувшей рукой на ту сторону озера. В его голосе звучало не облегчение, а усталая констатация. – Смотрите...Австрия...
На том берегу озера была Австрия, Тироль. Когда-то, до аншлюса, здесь была государственная граница. Теперь границы не было, но были патрули – особенно после начала кампании в Италии. Перейти нужно было ночью, под покровом тьмы и ненастья. Они спустились с холма и спрятались в прибрежных камышах, высоких и сухих лишь у основания, но промокших сверху насквозь. Ветер гнал по озеру мутные волны, шум дождя сливался с плеском воды. Именно здесь, в этом сыром, продуваемом всеми ветрами убежище, Риккардо впервые содрогнулся не от боли в ноге, а от глубокого, внутреннего холода, который не шел ни в какое сравнение с промозглостью вокруг.
-- Freddo... dentro... così freddo... – пробормотал он, судорожно кутаясь в грубую куртку, хотя еще днем он лишь старался держаться бодро. – Холодно... внутри... так холодно...
Луиджи, встревоженный, прикоснулся тыльной стороной ладони к его лбу, потом к щекам. Кожа была неестественно горячей и сухой, как пергамент, несмотря на сырость вокруг. Глаза Риккардо неестественно блестели в сгущающихся сумерках, зрачки казались слишком широкими. Он попытался встать, чтобы поправить промокшее одеяло под собой – и закачался, потеряв равновесие. Сандро едва успел подхватить его под мышки.
-- La testa... tutto gira... buio... – простонал Риккардо, схватившись за виски и зажмурившись. Голова... все кружится... темно...
Павел подал ему котелок с ледяной озерной водой, которую собрал, рискуя выйти из камышей. Риккардо жадно, судорожно глотал несколько глотков, потом его тело согнулось пополам в спазме, и он резко вырвало скудное содержимое желудка – желтую пену и куски непереваренного картофеля – прямо на мокрые стебли камыша.
Они прошли по мелководью вдоль каменистого мыса, где не было ни постов, ни колючей проволоки – только мокрая, незримая черта между землями одного рейха. Никто не крикнул «Стой!». Никто не высветил их лучом прожектора сквозь стену дождя. Они просто шагнули из Баварии в Тироль. Мокрые, продрогшие до мозга костей, пропахшие смертью и болью.
-- Austria... – вздохнул Луиджи, но в его голосе не было радости, только глубокая усталость и тревога за Риккардо, которого он почти нес на себе. – Австрия...
Павел не чувствовал ничего, кроме ледяной тяжести в груди. Он поднял голову и посмотрел на юг. Туда, где за озером и последними, уже австрийскими холмами, скрытыми дождевой пеленой, должны были подниматься Альпы. И словно в ответ на его взгляд, ветер на миг разорвал серую завесу. Перед ними, подавляя своим величием, встала стена. Не холмы – горы. Черные, мрачные, неприступные гиганты, увенчанные призрачными шапками. Их склоны были окутаны тяжелыми рваными облаками, из которых непрерывно лился дождь, а выше, где кончались леса, уже лежал мокрый, промозглый снег. И у подножия этих каменных исполинов, дрожащий в ознобе, сидел Риккардо. Его взгляд, полный ужаса и безысходности, был прикован к этим горам.
– Dio... quelle montagne... – вырвался у него хриплый стон, заглушаемый шумом дождя. – Боже... эти горы...
Луиджи прижал его к себе, пытаясь согреть хоть каплей человеческого тепла. Все молча смотрели на юг, туда, где дождь превращался в снег, а холмы – в суровые склоны. Первый этап был позади. Но иллюзия свободы рассеялась, как дымка над озером. Альпы стояли перед ними, как каменные стражи смерти, а невидимый враг грозил Риккардо. И с неба, безучастно и бесконечно, лил холодный ноябрьский дождь, смывая следы. Рассвета не было – лишь чуть посветлевшая серая муть застала их у подножия каменных гигантов.
