Прежде я много ездил по своей работе. Можно сказать, я совершил путешествие длиной в жизнь. Почти.
В очень давние времена в моей Америке я ездил из города в город, покидая один и прибывая в другой, предлагая образцы новых зонтиков. Новых и старых.
Если вы думаете, что люди стремятся к новому, то вы ошибаетесь. Люди ищут своё. И в прошлом, и в будущем. Скажете, глупо искать добра от добра? Ха! Школьное заблуждение № 17, как говорила моя мама. Дело не в добре и добре. И не во зле и зле. Люди ищут всегда. Но только своё. Не секонд-хенд.
Я изучал и запоминал метеосводку каждый день. Дождь — часть моей работы. Даже не так. Продажа зонтиков — часть. Ждать дождь и стоять под ним — вот была моя работа.
И, дождавшись, стучался или звонил в дверь. Дверь открывалась. Я жизнерадостно улыбался под новым открытым зонтом, я был сухой и чудесный под проливным или моросящим дождём. Под самым холодным, самым стылым в мире дождём. Над тем домом, над моей головой, над полями вокруг нас.
— Кто там? — спрашивали из-за двери. Почти всегда. Я был чужой.
И сверху вниз сквозь меня лилась холодная вода.
— Кто там? — спрашивали они. Я был за дверью, я был вне их мира.
Но вот дверь открывалась, и я восклицал: «Привеет! Ну как ваши дела? И как вы думаете, отчего мне так весело?»
Я ненавидел дождь. Он был моей должностью.
Она не приносила достаточно средств, чтобы накопить на собственный дом, где всегда было бы сухо. Самый маленький. Где не надо будет раскрывать над головой новый проклятый зонт. Где навсегда можно было бы забыть про дождь.
Моего заработка хватало на еду, бензин и мотели. Ничего сверх. Не было денег даже на то, чтобы купить календарь для поездок, где нужно помечать города — из какого ты выехал и в какой направляешься на следующий день. Этот календарь, самый дешёвый, покупала мне администрация моей фирмы.
Я работал на них продавцом зонтиков.
Я был бродячим торговцем, мелким коммивояжёром.
Сейчас мне под шестьдесят.
Я живу в Швеции, в маленькой рыбачьей деревушке, на берегу огромной холодной воды. У меня свой небольшой коттедж, сухой и тёплый, и очень уютный.
И я точно помню день, когда, наконец, начал откладывать на него. В старом перекидном календаре он обведён красным карандашом. Календарь висит на стене, у входной двери.
Каждый раз, когда я собираюсь выйти, я смотрю на календарный лист, на маленький красный кружок. Он раскрыт на одном месяце. Этот месяц давно в прошлом. Этот год давно в прошлом. Я никогда не переворачиваю лист. И не выбрасываю этот календарь. Пока он висит, я знаю, Она со мной, Она где-то рядом, совсем близко.
В тот день, 27 лет, 4 месяца и 5 дней назад я вёл машину по глухой сельской дороге, штат Алабама.
Дождя не было несколько недель. Было душно и жарко. Машина была пыльной и грязной. Кондиционер отказался делать свою работу три дня назад. Моё мнение по этому поводу, естественно, никого не интересовало, включая кондиционер.
Чемодан с зонтами всех типов и размеров, громадный и тяжеленный, как сейф, невозмутимо проминал всё заднее сиденье.
Я ненавидел штат Алабама, его дикие земли, его жителей и обитателей, двуногих в первую очередь. Я ненавидел свою машину. Я ненавидел зонты и зонтики. Большие, средние и маленькие. Складные дважды и трижды.
Я ненавидел зонты-трости. Они никому не были нужны. Я никому не был нужен. Моя жизнь никому не была нужна. Мне было уже больше сорока, и моя жизнь никому не была нужна.
Но в моей никому не нужной жизни надо было помыть машину, чтобы не отпугивать потенциальных покупателей. Их не водилось в природе Алабамы, но машину надо было помыть. Платить за мойку придётся самому, из своего тощего кармана. Машину мог вымыть дождь. Тем более что местный комментатор горячо и ежедневно уверял все Соединённые Штаты, что страшный ливень накроет всю Алабаму не позднее завтрашнего дня.
Но, несмотря на его публичные клятвы, дождь откладывался каждый день в течение трёх последних недель. Комментатор был родом из Алабамы. И он был самой большой сволочью в Алабаме, я в этом не сомневался.
Бензин был почти на нуле, когда я въехал в маленький городок, такой же сухой и пыльный, как и дорога к нему, как и вся Алабама. На тротуаре почти сразу я увидел девушку. Она шла навстречу мне с поднятой рукой. Вернее, она шла из города, но в тот момент я не придал этому значения.
Здесь почти все ходят в комбинезонах, в лучшем случае — в джинсах, но эта была в широкой тёмно-синей юбке и лёгкой белой блузке.
Через плечо, наискосок, крошечная дамская сумочка, старомодная, диковинная.
То, что я видел, наверное, раньше каждый день. Давно? Или нет…
Я вспомнил, что так одевались девушки, ровесницы моей матери. Невероятный наряд для этих мест! Я родом из Филадельфии, я вам не говорил? Океанский бриз, синий и белый, вошёл в мою кровь.
В такой сухой жаркий день (будто в Алабаме бывают другие) ей, этой девушке, очень подошёл бы зонтик от солнца. Кружевной, белый. Такой у меня тоже был, в моём проклятом чемодане. «Пока весь не продашь, можешь не возвращаться», — ласково напутствовал меня босс.
Всего один такой зонтик, страшно дорогущий. Верх выполнен из кружевного льна. Буковая витая трость. Гордость моей коллекции. Здешним домохозяйкам он как корове седло. Итальянцы их называют парасолино. Зонтики, разумеется, не домохозяек.
Зонты — единственная в этом мире штука, в которой я разбираюсь.
— Добрый день, сэр, — приветливо сказала она. — Вы не подвезёте меня на ближайшую бензоколонку? Я собираюсь в путешествие, и мне надо купить кое-что в дорогу. И ещё дорожную аптечку. Но так случилось, что в местном супермаркете я её не нашла.
— С удовольствием, мэм! — откликнулся я, — Я как раз туда направляюсь. Вы просто угадали мои намерения! Как вы это сделали? — весело добавил я.
— Это было не так трудно, — негромко ответила она и улыбнулась. У неё была чудесная улыбка. Ещё у неё были бело-золотистые волосы. Не седые, не травленные перекисью, не крашеная платина, а именно белые.
Как молоко. Как её кожа. Как белый платок, прошитый золотыми нитками. И спокойные тёмно-серые глаза. Очень красивые. И очень спокойные. Никакой косметики. Точно не домохозяйка.
В своей неприкаянной жизни я перевидал домохозяек больше, чем вы деревьев. И она явно была не из Алабамы. Туристка? Пешая? Откуда-нибудь с севера? Из Канады что ли? Что делать иностранцу в середине лета в Алабаме? Восторгаться фермерскими угодьями?
Мы подъехали к бензоколонке, при каждой есть магазинчик, где продают всё. Но в этом дорожные аптечки не продавались. Невероятное, фантастическое везение! Я очень не хотел расставаться с моей попутчицей и предложил доехать до другой бензоколонки.
Я знал этот проклятый городок наизусть. В нём было 2500 жителей, и столько же собак и кошек. И ещё 3 супермаркета, 12 кинотеатров и баров. И одна закрытая церковь.
Сверху вниз лил раскалённый полдень. Снизу лежал досуха выжатый городок. Все смотрели фильмы в тёмных залах с кондиционером и пили в барах прохладные коктейли, холодное пиво и ледяной виски.
И ещё в этом городке было две бензоколонки. Одна на южной окраине городка, вторая — на северной. Чтобы достигнуть второй, нужно было проехать городок насквозь. По центральной осевой улице это заняло бы пять минут, может чуть больше.
Я поехал по дуге, вокруг. На это уйдёт 13-15 минут, но я не хотел расставаться с моей попутчицей. Да и куда мне было торопиться?
Всю дорогу мы молчали. Что такое четверть часа? Мне, по крайней мере, говорить не хотелось. Совсем. Я чертовски устал и мечтал только о том, как приму душ в мотеле. Мне не хотелось разговаривать и не хотелось с ней расставаться. Такие вещи случаются.
Городок действительно невелик. Прямо впереди я уже увидал вторую бензоколонку, как вдруг она спросила.
— Вы пилигрим?
— Мэм, простите?
— Вы странник, скиталец?
— Вполне можно так сказать, мэм. Вполне можно, — я глубоко вздохнул.
— А что вы продаёте? — помолчав, тихо спросила она.
— Зонтики, мэм! — бодро отрапортовал я и попытался улыбнуться. У меня не получилось.
Она надолго замолчала. Но я видел, что это не просто вежливое молчание.
— В вашей работе нужен хороший дождь, — мягко заметила она со своей чудесной улыбкой.
— Вы, несомненно, правы, мэм. — грустно кивнул я. — Но дождя, к сожалению, недостаточно. Для моей работы нужны покупатели. Они мне нужны, мэм, очень нужны, но…
Она рассмеялась. У неё был чудесный тихий смех. Как будто капли дождя летят по ветру и бьются в серебряные колокольчики. Неплохо? Поэтому я и продаю зонтики. Потому что больше ничего не умею. Только довольно складно подбирать слова, и кивать покупателям, предлагая им эти чёртовы зонтики, о которых знаю всё.
О зонтиках, разумеется. Не о покупателях.
Вообще, позже вспоминая детали той встречи, я понял, что она всё время говорила тихо. Очень тихо. Но её голос был отчётливо слышен в моих ушах, несмотря на шум мотора, как будто я слушал радиопередачу в наушниках, а она только открывала рот.
И ещё у неё был необычный акцент. Она непостижно растягивала слова. Каждое слово. Плавно, едва-едва. Непостижно, вместо непостижимо. Так говорила моя мать, у неё были больные лёгкие, и каждое слово она сокращала, обрезала. Она экономила лёгкие, понимаете?
После школы я мыл машины, развозил почту, подрабатывал официантом.
Что может сделать бедный подросток для больной матери? Филадельфия удлинила ей жизнь на 11 лет. Но они тоже прошли. Но Алабама убила бы мою мать за год.
Похоронив её, я уехал в Нью-Йорк, который, пережевав меня наполовину, выплюнул на дорогу. Вы извините, что я отвлёкся. Я бродячий торговец, и покончим на этом.
Вторая бензоколонка неотвратимо приблизилась. Я затормозил. Мы приехали.
— Вы могли бы подождать меня минутку, пожалуйста? — спросила моя попутчица.
— Разумеется! — обрадовался я.
Она кивнула мне с чуть виноватой улыбкой, вышла из машины, и направилась к магазинчику.
Я с ненавистью посмотрел в сторону мойки. Ворота раскрыты. Около них красовалась вывеска. Там было написано, сколько стоит помыть машину, почистить коврики, заменить масло, протереть стёкла, проверить неисправный кондиционер. И так до бесконечности.
Зачем его проверять, если он неисправен? Идиоты! Кто так пишет? Законченные идиоты со своим бесконечным списком идиотско-алабамских услуг!
Если я за это всё заплачу, моих оставшихся денег не хватит на мотель и ужин. Если я только помою машину, мне не хватит на ужин.
А если мне ещё починят кондиционер — вообще ни на что не хватит! И я буду ночевать голодным в машине.
И тогда я выбрал мотель и ужин! Провались эта проклятая Алабама вместе со своим проклятым климатом. Я выбрал!
Я решил купить колбасок в супермаркете, много вкусных колбасок и упаковку холодного пива, сложить костёр из зонтиков на заднем дворе мотеля и приготовить лучший ужин в своей жизни. Вот что я решил! Упаковка? Ха! Две упаковки самого холодного в мире пива! Чёрт меня подери. И банку Гиннеса в придачу. В качестве бонуса! Я выбрал!
И только в этот момент я заметил, что она стоит возле машины. Когда она успела всё это купить и подойти? Но этому я удивился не в тот момент, а потом, уже на дороге, когда догонял её. Двумя руками в обнимку она держала большой пакет. Я торопливо вышел из машины, обошёл её и открыл ей правую дверцу.
Она благодарно кивнула, и положила пакет на сиденье. Но садиться не стала. Открыла свою диковинную сумочку и начала в ней что-то искать.
— Вы не поедете, мэм? — огорчённо спросил я. — Но что вы ищете? Пожалуйста, не надо денег. Поверьте, я с большим удовольствием вас подвёз.
— Вот. — Сказала она и протянула мне синюю карточку. — Я владею сетью мобильных автомоек по всему побережью. И на всём континенте. Владею и управляю. Работа сложная и ответственная, почти всё приходится делать самой. Если вы позвоните по этому телефону, вам помоют машину в любом месте, где вам это будет нужно. Не беспокойтесь, это будет бесплатно. Возьмите. Пожалуйста!
И она протянула мне карточку.
— Бесплатно? Но почему?!! — удивился я.
— Потому что вы ВЫБРАЛИ, — тихо улыбнулась она.
Синяя, с белым ободком. И на секунду коснулся её руки. Стоял треклятый алабамский полдень. Солнце палило, как костёр в трёх футах от тебя. Её рука была тонка и прохладна.
Я осторожно пожал плечами.
— Мобильные автомойки? Никогда не слышал о таких, мэм.
Честно говоря, я ей не поверил, но в тот момент это было неважно. Я не хотел её обижать, вот что было важно. Я был благодарен ей за тёплые, приветливые слова, хотя она и не купила у меня ни одного зонта.
Она прощально подняла руку. И пошла от машины.
— Мэм! — крикнул я. — Вы забыли пакет!
Она отошла уже далеко, когда обернулась, и в последний раз в своей жизни я услышал её тихий серебристый смех рядом со мной, в своих ушах. Как будто она обняла меня и тихо рассмеялась мне на ухо. Если мужчина встречает в жизни такую женщину, значит ему в этой жизни уже повезло.
— Это ваш ужин, — крикнула она. Тихо и отчётливо. Если вообще можно крикнуть тихо. Как она это делала?
Я наклонился к сиденью и открыл пакет. Там были свёрток с колбасками, хлеб и две упаковки пива. Шотландский Гиннес. Моё любимое. Страшно дорогое. Я не могу себе это позволить. Я пью его раз в год.
И что-то плоское, завёрнутое в тонко шуршащую подарочную бумагу, белую в тонкую синюю полоску. Я развернул.
Роскошный перекидной календарь с береговыми видами Швеции. Я знал, что Швеция где-то в Европе. Календарь был на этот год и раскрыт на листе этого месяца. Сегодняшний день был обведён красным кружком. Над числами нависал пустынный, обрывистый берег.
Я вгляделся в изображение. И коснулся его.
Мелованная бумага, отличная полиграфия. Рваные облака, на белом, волнистом песке от них быстрые пятнистые тени. Ветрено. Обломки огромных мокрых коряг, кучки водорослей, белая ноздреватая пена, синяя живая вода. Ветер шевелит водоросли и рябит воду в прозрачных лужицах с песчаным волнистым дном. Из кучки водорослей вдруг выполз маленький крабик и быстро заковылял к воде.
Я выпрямился, и оглянулся. Её нигде не было видно. Я сел в машину и погнал из города. На север. Я знал, что ехать нужно из города. Ей не был нужен город. Я гнал на пределе.
Я что-то смутно начал понимать. Нет, это не было постижением того, кем она была. Или кем был я. Или что такое Алабама. И зачем её разместили в Америке. Нет!
Просто в залобье непреложно сверкало. То, что происходит сейчас — происходит первый и последний раз в жизни. Я знаю, это глупо звучит, но именно так и было — непреложно сверкало!
Я увидал её уже в миле от города. Она быстро шла по противоположному краю дороги. Я резко затормозил.
— Мэм! — отчаянно крикнул я. И не услышал себя, голос пропал, я охрип.
Она оглянулась, продолжая идти. И приветливо помахала мне рукой.
— Не стоило меня догонять! — весело крикнула она у меня в ушах.
Я вылез из машины и торопливо пошёл за ней. И догнал.
— Мэм! — хрипло прошептал я. — Можно предложить вам зонтик от солнца?
— Но мне не жарко, — мягко возразила она, продолжая идти.
— Это подарок, мэм. — Я сглотнул. Слюны не было. Горло было, как наждак. — Примите, пожалуйста…
Я шёл рядом и смотрел на неё. С надеждой? С отчаянием? Это не совсем те слова. Совсем не те. Не каждый день можно изменить жизнь. Она не отвечала. Молчит. Шла и молчала. Почему?
Палило солнце. Меня била дрожь, но я знал, если она примет зонтик, моя жизнь переменится. Знал это непреложно.
Но она молчала. Почему?! Господи, если ты есть…
— Хорошо, — весело кивнула она и остановилась, — тащите эту гордость вашей коллекции. Только побыстрее. Пожалуйста. У меня крайне мало времени, я опаздываю, простите.
Я бросился к машине, рванул заднюю дверцу. По моей шее стекал ледяной пот. Происходило что-то непостижное в моей жизни. Что-то неимоверное. Самое важное. САМОЕ. Единственный раз! В единственной жизни!
Лихорадочно я перевернул и вывалил из этого треклятого тяжеленного чемодана всё его содержимое на сиденье машины.
Солидные английские зонты-трости тяжело покатились на пол. За ними запрыгали дамские складные модели. Он должен быть на самом дне, в плотной плоской бархатной картонке!
Красиво, аккуратно обёрнутый в тонкую шуршащую бумагу, белую с тонкими золотисто-синими полосками. Я торопливо её развернул. Скорее!
Я сжал зонтик, выбрался из машины и побежал к ней. Она смотрела на часы.
— Вот! — выдохнул я, и протянул ей зонтик.
Она приняла и осторожно его раскрыла. Лёгкая, невесомая, почти прозрачная тень упала ей на лицо. Сколько детского изумления было в её серьёзных серых глазах!
— А коробка! — спохватился я и бросился назад, к машине. Цапнул коробку, выпрямился, оглянулся.
Её на дороге не было. Никого не было. На сто миль в любую сторону. Тишина объяла меня.
Столб тишины от дорожной пыли до невесомого неба. Я не подозревал, что небо начинается у земли. Теперь я это знал.
Я стоял в центре этого столба, на самом его дне. И, не мигая, смотрел верх. Там сгущались и темнели облака. На моё лицо наползла серая, прохладная тень. Не могу передать, что я ощутил. Там, на безлюдной дороге, посреди безбрежных полей Алабамы.
Что мне оставалось? Я погнал в город, на бензоколонку.
У дверей магазинчика висел телефон. Я подбежал и лихорадочно набрал номер, указанный на карточке. Думаете, я хотел помыть машину? Чёрта с два! Я хотел узнать её имя, увидеть её ещё. Снова! Хотя бы раз!
Щёлкнул и провалился никель. Девушка с мягким говором, таким же, как у моей попутчицы, чуть растягивая слова, странно спросила. Где именно я хотел бы увидеть свою машину помытой?
— Где угодно! — закричал я. Думая, что кричу. На самом деле я хрипел. Но девушка поняла.
— Ваш заказ принят, — услышал я.
И сверху обрушился ливень. Раскат грома! Ещё! Вспышка ближе. Ещё ближе!! Вокруг всё стало серым. И потемнело.
И тёмное почернело, словно выключили над Алабамой свет. Снова сверкнула молния, ещё! Сверху, там, где должно быть небо, сверкало, как на дискотеке.
Хотя дискотек тогда ещё не придумали. Белое, чёрное, синее! Удары крушили и оглушали землю, кто-то сверху швырял нам тысячи жестяных вёдер, и те катились по земле, и громыхали, лилась небесная вода, дрожали крыши домов.
Я отошёл от телефона, задрал голову и распахнул руки. Дрожала и пела моя душа. Я пил этот ливень, пока этот мир хлопали по плечу.
Гроза утихала и вдруг выглянуло солнце. Над Алабамой включили свет. Городок вспыхнул промытыми окнами. Моя машина сверкала. Что я могу ещё рассказать? Я даже не спросил, как её зовут.
Через пару дней я бросил свою работу. Открыл метео-агентство «Парасоль». Агентство исследует дождевые осадки. Так написано в уставных документах. Если кто-то захочет их посмотреть.
Потом связался с киношниками. Если нужны осадки в нужном месте в нужный съёмочный день, обращались в «Парасоль». Например, в час дня в Большом Колорадском Каньоне, где один дождь выпадает раз в 17 лет.
Заказы я брал нечасто. Не стоит каждый день поливать пустыню. Я не шиковал, никаких особняков, лимузинов, рекламы. Я был осторожен, знал, что такое жить в грязной машине.
Потом понял, что пора. И продал «Парасоль» киностудии, где за мной оставили должность главного консультанта. Когда им где-то нужен дождь, звонят прямо сюда, в Швецию, в эту деревушку. На всю деревушку один телефон. В местном баре. Она же гостиница. Она же почта.
Прибегает соседский мальчишка и зовёт меня. Его зовут Линн. Иногда мы вместе рыбачим. Мы здорово с ним ладим, на него можно положиться. Они живут вдвоём с матерью, живут дружно. Он единственный её помощник. Её надежда и гордость. А я понемногу учу его английскому языку. Толковый мальчишка. Надёжный, опрятный.
Иногда в ясные дни я хожу на берег. Сажусь на корягу и гляжу на рваные облака, на белый, мокрый, плотный, волнистый песок.
И вспоминаю прокалённый полднем городок посреди Алабамы и нездешнюю девушку на его окраине, в белой блузке и синей юбке, с поднятой рукой. Потом темнеет, становится прохладно, потом совсем холодно, значит пора домой.
Прибежал Линн. Звонят из Калифорнии, снова киношникам где-то нужен дождь.
«Где именно, Линн? Ты всё верно записал? По-английски? Молодчина!»
Я прихожу в бар, и достаю ту синюю карточку. И набираю номер. Мне почти шестьдесят, но всё та же девушка, чуть растягивая слова, вежливо спрашивает, где бы я сегодня хотел увидеть свою машину помытой.
Да! На карточке номер густо зачёркнут. Я зачеркнул его чёрным маркером, когда продал «Парасоль» киностудии. Чтобы не попал в чужие руки. Никогда. Номер я помню наизусть. Буду помирать, скажу Линну.
Я знаю, она бы это одобрила. Я знаю, она где-то рядом.
Другая современная литература: chtivo.spb.ru