Сыны моря | Вадим Кулаков⁠⁠

Ночь протянулась над морем второй волной. Последние искры заката плавно потухали в солёности холодной воды. Курился лёгкий молочно-сизый дым, спадающий, как широкая сеть с узкими кольцами, нещадно разорванными в нескольких местах. То была могучая воля маленькой зажатой рыбёшки. Из тумана с отчаянным хохотом выходили призраки потонувших моряков, счастливых в своей обречённости.

Тупой ржавой саблей махнул капитан разбойников. Ходят легенды, что в порыве хмельного безумия ему удалось усмирить целое море, отчего сердце его остыло и стало напоминать полированный камень, обросший острыми ракушками, а угольно-чёрная борода — кучу тёмно-зелёных морских водорослей с хищными отростками. Поёт весёлую корабельную песню бойкий юнга. Натабаченная хрипотца с каждым плеском волны слабо разлетается по всему берегу, но горе тому, кто её услышит. Ведь в штанах юнги ил, а вместо ботинок — тяжёлые шершавые камни.

Всё дальше и дальше выходит погибшая команда. Наконец, круглолицый кок пробивает последние склянки — время принимать бесплотную пищу, лишённую вкуса и радости.

На резкую линию берега выбралась усталая лодка. Даже плотно уткнувшись тупеньким носом в песок, она не переставала плавно раскачиваться, удручённая врождёнными привычками морской жизни. Лодку, сбивая огрубевшими руками кровавые занозы, торчащие, казалось, из самой черноты опустевшего неба, затаскивали три человека. Они отдувались, пыхтели, упираясь босыми ногами в зыбучую мокрую кашу, но пота не было. Он покоился только на выцветших рубахах, потерявших свой белёсый цвет в опытной строгости поздних сумерек, впитывался в прочную грубоватую ткань так крепко, что проходящий мимо земной человек невольно старался вобрать в опухший нос побольше воздуха. Вбирал. Медленно расходилась гармошка губ. Человек понимал — рядом прошёл рыбак. Наверняка — бесстрашный и бедный.

Они шли друг за другом. Втроём.

Волосы самого молодого охотника были жёсткими и кудрявыми. Цвета полуденного прилива, вбирающего песок. На берегу его ждала молодая невеста с тугими верёвками плетёных кос. На их бескрайних просторах затерялся желтоватый цветок с большими глазами, и нередко вместе с ним терялась ловкая рыбацкая рука. Со свидания он шёл прямо в свою маленькую крепко сбитую лачугу, где старуха-мать ждала с горячей лепёшкой и беззубо гадала по звёздам.

Рыбак посередине впитал лицом каждый пройденный горизонт. Они крепко врастали линиями в лоб и щёки, забираясь прожорливыми крючками под весёлые глаза. Те давно сузились от разъедающей соли и выжигающего солнца. Рыбак носил мохнатые усы и постоянно курил ужасно крепкую пробирающую цигарку.

Ночь в третий раз прокричала: «Земля!»

И стало темно.

Третий пассажир лодки был стар и сед, как строгие горные гряды, глядящие откуда-то издалека, со стороны берега. Его лохматые снежные патлы сбивались в такие же густые непроходимые брови и бороду. Он страшно горбился, вечно молчал, но был самым сильным и смелым членом команды. Старик мечтал покорить все течения, переплыть океаны и зажать Солнце голой морщинистой ладонью. Оно будет резво барахтаться, как рыбёшка, в цепкой красновато-смуглой руке, на которой давно уже не хватает пары толстеньких кротких пальцев. Но рыбак его не выпустит. Тогда в мире наступит тишина и покой, люди будут вечно спать в своих лачугах, и никому больше не придётся предлагать и без того бесценную жизнь безразличному взору холодного моря.

Кто знает, как близко старик подошёл к своей цели…

Усатый рыбак, выплюнув жёваную цигарку, достал откуда-то пузырёк с вязкой бурой жидкостью, вместившей вдруг бледнолицую Луну. Он приложился к ней обветренными губами с мягкими впадинами от острых зубов, опрокинул. Предложил сначала старику, затем — молодому. Первый, благодарно кивнув, отпил. Второй повертел красивой головой и пить не стал. Зачем пить всякую вязкую дрянь, ведь есть красное вино и такие ароматные лепёшки…

Ночь пробил треском лохматый костёр. Язычки прыгали долго и высоко. Рыбаки сидели, поджав ноги, обсуждали тяготы прожитого дня, различные превратности судьбы и, разумеется, девушек. Юноша сидел, опираясь о загорелую руку со слипшимися волосками и собирал взглядом звёзды, приоткрыв рот, совсем как мать.

Конечно, рыба большей частью шла на продажу. Но мужчины могли себе позволить немного расслабиться, ведь привычной родимой качки больше нет под ногами.

Вместе с невидимыми волнами плескался дружеский смех.

Волны с полсотни раз ударились о липкий песок.

Рыбаки поднялись, пересчитали улов и направились по домам. Предстоял трудный день сбыта удачной наживы.

Если бы они заметили, что их удаляющиеся грубые пятки сопровождает пара мутных плоских глаз с красновато-белой плёночкой, то, наверное, похолодели бы и зареклись никогда больше не выходить в море. А если бы и вышли, то прислушивались бы к каждому плеску, ведь любая струйка солоноватой воды может оказаться предательской.

Глаза были действительно страшными. И не какой-нибудь хищной жестокостью и кровавой жаждой, как глаза голодной акулы. И не продажным блеском медяков, как у жадных торгашей. Эти глаза были пустыми. Совершенно пустыми, как может быть пусто море в ночной безлунный час. Как безмерно пуста глубина, на которую рано или поздно уходят слабые и невезучие.

Когда рыбаки окончательно ушли, на берег вышло странное безобразное существо. С виду оно напоминало человека, однако с какими-то странными полукруглыми наростами на локтях и скрюченной спине. Подойти поближе — тело чудовища покрыто мелкой блестящей чешуёй. На ней — редкие островки уцелевших тряпок. Оно не дышало, а издавало странные хрипы, содрогаясь всем телом.

Но самое страшное — глаза. Пустые глаза.

Тварь медленно, слегка хромая, подошла к потухшему костру и взяла дотлевающий уголь перепончатыми лапами, в которых смутно угадывались когтистые пальцы. От угля слабо ветвился задумчивый пар. Она держала его на вытянутых конечностях, долго рассматривала и беззвучно открывала-закрывала рот. Потом сипло выдавила смутные звуки: «Холодно, как же ужасно холодно, мама».

«Холодно, как же ужасно холодно, мама», — повторяло существо само себе. Смысл этих слов оно давно уже потеряло и глупо твердило их, как умирающие безбожники твердят заученную в детстве молитву. Или же как дети неуверенно играют недавно подобранным выражением с родительского стола.

Холодно, ужасно холодно, мама…

А от костра подавно ничего не осталось.

Ночь уже бодро подходила к концу, как подходит к концу любое затмение. Подходила, чтобы уступить место теплу, солнечному свету и людям. А тварь всё стояла, и только лиловато-пурпурные наросты изредка резко дёргались, как бы догадываясь, что днём берег принадлежит земным обитателям. Полноценному человеку.

Как только на горизонте открылся тонкий свежий порез и со стороны деревни понеслись первые голоса, существо испуганно шмыгнуло в воду, в свое вечное безжалостное царство холода, чтобы каждую ночь снова приходить на берег и преследовать пустыми мутными глазами безвозвратно потерянное счастье.

Волны, захлёбываясь жемчужно-рассыпчатой пеной, ударялись о гладкий песок.

Холодно, ужасно холодно, мама…

Редактор Анна Волкова

Корректор Дарья Ягрова

Другая современная литература: chtivo.spb.ru