Первокурсники дружат друг с другом ожесточенно и остро, настолько всё кажется новым и важным. Мы дружили вчетвером, включая Ачкасова, Паскаля, меня и Вована, который уже пару дней, как вдруг пропал с радаров.

- Дурную весть я принёс вам, студенты! Однокурсника вашего ночью убили! Хороший человек, говорят, был. Светлая ему память, - сказал кто-то из старшекурсников, вбежав к нам прямо во время семинара по вышке.

Тут, понятно, две наших старосты групп показательно достали платки, начали трубно сморкаться. За ними остальные. Включая девчат.

Кому-то стало плохо, по-моему, мне. Пришлось совершить святотатство и отпроситься с высшей математики. Ачкасов и Паскаль тоже отпросились, типа, за мной присмотреть.

Пошли, взяли чего-то, неумело помянули Владимира Валерьевича, с трудом поискав в памяти его хорошие дела. Потом два дня ходили по аудиториям понурые, пока нам не уточнили:

- Это не вашего однокурсника убили! Это с агрофака пацана. Светлая память ему, - сказал кто-то из снова вбежавших в аудиторию старшекурсников.

Старосты привычно полезли в сумки за платками.

- А ваш в реанимации лежит, сказали! Кровь ему нужна. Идите, сдавайте!

Что характерно, отпрашиваться пришлось снова на вышке. Мы с Паскалём воздели руки к небу, а Майя Витальевна с тревогой спросила почему-то именно меня:

- Сергей! Вы хорошо себя чувствуете?

В этот раз пришлось бахвалиться и хорохориться, но всё равно отпустили. Даже Ачкасов пошёл, чтоб не пропустить чего интересного - вдруг кто кондрата схватит, а он это пропустит.

В 1998 году в стране денег не было, и практика вручать их студентам, тем более, считалась порочной. Но мы, собственно, не за этим приходили, а друга спасать, поэтому на станции переливания нам дали пряников с чаем и наговорили напутственных слов в ребристые спины.

А через пару дней в аудиторию вдруг пришёл Вован. Опоздал, но живой, весёлый, с перегаром.

- Это, по ходу, от нашей крови, - шепнул Ачкасов, - говорил же, надо было нормальную водку брать.

На все расспросы Вован отвечал уклончиво, на поздравления "долго будешь жить", стеснительно кивал, а признался аж спустя год:

- Я был в нужной компании, а вам, девственникам, подробности не рассказывал, чтоб не завидовали.

А когда рассказал детали, мы всё равно начали завидовать.

Дело было в общежитии №3. Был у меня товарищ, Иван, - обладатель роскошного чуба, да еще и прекрасно игравший на гитаре, особенно, популярный тогда «Ласковый Май». Кроме того он мог моментально сочинять стихи, которыми щедро одарял знакомых девушек. Девушки, естественно, от Вани были без ума, особенно первокурсницы. И вот как-то в начале сентября, в самый разгар заселения первокурсниц, одна из наиболее бойких представительниц данного контингента, прознав о Ванькиных способностях, нагло потребовала от него стих. Не помню, что там между ними было, но – редкий случай – свой сонет для этой девицы (звали ее Света), он сочинять не хотел.

Как-то сидим на кухне, а тут Света заходит. Встала в дверях и, уперев руки в боки, заявила: «Ну и где воспевающее меня творение? Почему это я должна ждать? Что я, шалава какая-то?». Смотрю я, а Ванька вскипел и буквально через 30 секунд продекламировал (примерно цитирую по памяти):

Ты сидишь на своей кровати,

Улыбаясь холодным льдом,

Застегни же скорее платье,

Здесь тебе не публичный дом.

Здесь таких же, как ты, навалом,

А поэты – народ иной.

Светка, Светка, хоть ты не шалава,

Я люблю тебя и такой.

Бурные аплодисменты всех присутствующих – творчество Ивана ценили. Только вот Свете сонет что-то не понравился. Прищурив глаза, она сказала Ивану: «Ты. Об этом. Пожалеешь».

Наступившей ночью Света с подружкой прокралась в секцию, где жил Иван, намалевала остатками половой краски на двери слова «Здесь живет поэт-хандон».

Утром следующего дня комендант общежития, гориллоподобное существо по прозвищу Маркел, с изумлением прочитал на двери, кто он такой. Насчет второго он и не спорил, а вот то, что его назвали поэтом, Маркелу не понравилось крайне. Как вы уже, наверное, догадались, первокурсницы еще плохо знали расположение комнат общежития.