Совсем стало темно. Потеряли ориентир. Стараюсь грести так, чтобы лодка пересекала волну. Не определить, сколько осталось плыть до берега. Вдруг смотрим: впереди появился свет от костра. «Это наверно нас ищут и разожгли костёр в качестве маяка», - подумали мы. Стало легче плыть. Видна цель. Наконец прибыли на берег. Вытащили из воды лодку и идём к палаткам. К нашему удивлению, никто нас не ищет, даже не обращают внимания. Оказалось, вместо костра горела палатка, послужившая нам маяком и благополучию нашего возвращения в лагерь. Действительно, «не было бы счастья, да несчастье помогло».

Тема диплома не давала покоя. Делались зарисовки как целиком домов с пристройками, так и отдельных фрагментов труб, окон, резьбы. Дополнительно всё фотографировалось. Мне хотелось у домов показать людей. За много лет люди в чём-то объединялись с обстановкой, вживались с домами, с резьбой и становились другими. Так, какая-нибудь бабушка, сделав домашние дела, выходила из дома, садилась у резных ворот начинала щелкать семечки. Это было так естественно и так связано со стариной, окружающей её, но, увидев нас, быстро собиралась и уходила снова в дом. К сожалению, такие красивые дома разрушались временем. Я не видел, чтобы их кто-то ремонтировал. Некоторые дома стояли перекошены, и в них никто не жил. Когда встал вопрос выбора темы, у меня она уже была готова с незначительным подготовительным материалом. Считаю, что мне повезло с руководителем. Дали того, кого я хотел, Л.Г. Кривицкого. На факультете для меня он был самым хорошим художником. Мы, студенты, знали его по выставкам. Как преподаватель, трудно было определить. Система на факультете была такая, что преподаватели в основном находились на кафедре. Изредка приходили в аудиторию, в общем, посмотрят на всех, скажут кому-нибудь замечания по работе и снова на кафедру. Совсем не так как в художественной школе, где всё занятие не отходишь от учеников. Ведь всегда есть, что сказать детям. Кривицкого знал ещё и потому, что вместе ходили «дружинниками» на Невском проспекте. Началась работа над дипломом.

Мои впечатления о Леониде Григорьевиче утверждались в лучшую сторону. Он в моём представлении становился более внимательным ко мне. Его подробные объяснения значительно расширяли мои знания в искусстве. И, несмотря на то, что по специальным предметам получал отличные оценки, в разговоре с ним чувствовал себя совершенно не знающим тонкости искусства. Тема диплома определилась. Над содержанием думали вместе. Л.Г. подсказал, что нужно изображать то, что для зрителя будет новое, непривычное. Обычно люди представляют народного умельца, резчика по дереву человеком пожилым, коренастым, с толстыми руками. Он посоветовал сделать всё наоборот и предложил написать автопортрет. В этнографическом музее я изучил предметы, которыми пользовались резчики, зарисовал их. Несколько раз съездил в Пушкин в Екатерининский дворец, где делал наброски с резчиков по дереву. Это были мастера высокого класса, выполняющие сложную резьбу под золочение. Мне нужно было найти характерные для резчиков позы. Я незаметно сел в сторонке, откуда было видно всех резчиков, и начал их рисовать. Вдруг один берёт коньки и говорит остальным, что пошёл на каток. Другой тоже что-то сказал и тоже ушёл. Третий подходит ко мне, незаметно сидящему, и говорит: «Не могу работать, когда кто-то на меня смотрит». Пришлось мне уйти. Этих резчиков потом я видел в документальном фильме.

Работа над дипломом продолжалась. Когда было решено, что резчик - это мой автопортрет, я ходил по территории института с этюдником, грунтованными картонками и зеркалом в поисках фона, соответствующего цвету старых брёвен. За первым корпусом института, там, где снимали фильм «Республика ШКИД», ещё с войны остались разрушенные дома, огороженные старым забором. На фоне этого забора писал себя. Мне не терпелось, хотел начать работу на большом холсте. Уже заказал за целых три рубля в Академии подрамник (выдали через окно), достал качественный холст. Сделано было много эскизов. Параллельно выполнялись натюрморты с отдельными предметами на фоне, который должен быть на картине. Отдельно писал киянку, рубанок. На новой доске вырезал часть орнамента и написал его. Свежевырезанный орнамент должен стоять на фоне картины. Дипломники других руководителей уже давно работали над самим дипломом. Были курьёзные случаи. В моей мастерской над серией акварельных пейзажей работал дипломник Сокальский Алексей. Несколько акварелей были уже готовы и для сравнения разложены на полу. Там были и эскизы для других пейзажей. Придя на следующий день, на полу ничего не было. Собранными их тоже нигде не нашли. Аккуратная уборщица собрала всё, что было на полу, и отнесла в мусорные баки. Сокальский с женой рылись в мусорных баках, даже ездили на мусорный полигон. Пришлось ему всё делать заново.

Наконец Леонид Григорьевич разрешил мне приступать к картине. Сначала был сделан картон в размер картины. Работа шла легко и быстро. Изредка проходила живописная кафедра. Проверяли, на каком этапе находится диплом. Каждый художник считал своим долгом что-то сказать, дать дипломнику необходимый совет. Ни одного совета не помню. Леонид Григорьевич отвёл меня в сторону от оживлённо выступающих художников и посоветовал их слушать, но делать по своему, только ничего не менять. Порой высказывания художников были противоречивы. Три раза приходил смотреть картину мой рецензент искусствовед Михаил Юрьевич Герман. Затем была защита диплома. Я сильно переживал, потому что первым защищался. На самом деле у меня была возможность до прихода членов экзаменационной комиссии посмотреть на выставленную картину и этюды с разных мест со стороны комиссии. Ярким было выступление М. Германа. Помню, что он связывал картину с импрессионистами. Говорил так, что я думал: о моей ли картине говорит. Защитился на отлично. На выпускном вечере преподаватели поздравляли и лестно отзывались о моей дипломной работе. Долго картина висела на факультете. Прежде всего, я благодарен Леониду Григорьевичу. Под его руководством мной проделан путь от задумки, эскизов до законченной картины.

С Сокальским мы приехали в мастерскую Кривицкого и пригласили его на вечер. С тех пор я часто встречался с Леонидом Григорьевичем. Когда он писал картину к 100-летнему юбилею В. Ленина «Председатель Совнаркома», меня попросил позировать для головы Ленина.

Мне говорил: «Сделай Ленина». Я закладывал карандаш между пальцами, наклонял голову и в этой позе долго сидел. Сделано было два этюда. По приглашению Кривицкого пришёл посмотреть картину член правления Союза художников А.П. Левитин. Леонид Григорьевич представил меня: «Это мой дипломник».

- Можно при дипломнике сделать замечание?

- Да, можно.

Левитин ничего такого, что могло поставить в неловкое положение, не сказал. Картина выставлялась в Ленинграде и в Москве на Всесоюзной выставке. Она печаталась в журналах и книгах. За «Председателя Совнаркома» получил серебряную медаль и звание Заслуженного художника. Первое время после окончания института я привозил свои работы для консультации до того времени, когда почувствовал, что я перестаю сам мыслить. Передо мной начала возникать стенка, за которой я не знал, что делать. Я прекратил показывать, но посещать мастерскую Леонида Григорьевича продолжал. Он писал мои руки, держащие винтовку для портрета своего учителя, профессора Серебряного. На портрете изображён художник, пишущий лесгафтовцев, спортсменов лыжников в белых халатах. Между боями они отдыхают. Я надевал белый халат, брал в руки винтовку, принимал соответствующую позу бойца. А Леонид Григорьевич уточнял положение моих рук соответственно как на картине. Тут же вспоминается его работа над портретом искусствоведа Марка Григорьевича Эткинда. По просьбе Кривицкого время от времени Эдкинд делал движение рукой и говорил: «А эта девка!» Писался портрет в полумраке. Сам Эдкинд был еле различим, а на картине цвета такие яркие что у меня вырвались слова: «А здесь лучше, чем на самом деле». На мои слова не обратили внимания, а мне было очень неловко, даже стыдно. Я приезжал в Купчино, где Леонид Григорьевич раньше жил со своей старенькой мамой. Видел её. Будучи в гостях в Мелитополе, послал ему посылку с абрикосами. (В магазинах Ленинграда их не было.) Он благодарил меня и сказал, что получил посылку после того, как не стало мамы, настроение было подавленное, и вдруг приходят абрикосы. В дальнейшем он изображал маму во многих своих картинах.

Трагическая судьба родственников не покидала его всю жизнь, отражаясь в новых произведениях. На обсуждение выставки местных художников по моей просьбе в Кингисепп приезжали на своей недавно купленной машине М. Эдкинд с Л. Кривицким. Были у меня дома. Там же была маленькая комнатка, служившая мне мастерской. Я показал свои работы и получил полезные советы. Леонид Григорьевич предложил мне приезжать к нему на пленэр. В сквере у воронихинской решётки, где студентом я по утрам подметал дорожки, он проводил занятия, медленно прохаживаясь между студентами. Я выбрал место и начал писать. Через некоторое время он приглашает к себе. Повернувшись, увидел его в двадцати метрах от меня.

- Посмотри отсюда на свой пейзаж. Ты цвет видишь?

- Нет. Вижу чёрные пятна.

- Надо такой брать цвет, чтобы он отсюда был виден.

Попробовал взять цвет звонче и удивился. Пейзаж заметно стал преображаться. Он получился намного ярче. Считаю этот совет первостепенной важности. Его необходимо давать с первого дня изучения живописи. Этим советом можно объяснить и живопись Кривицкого. Даже чёрные пятна в его картинах сделаны прозрачными, хотя смотрятся чёрными. И каждый раз при посещении мастерской Леонида Григорьевича, он делился своими «секретами». Как при помощи бумажной воронки и гипса он делал объёмную живопись, как использовал покрашенную мешковину или вывернутые пустые тюбики из-под красок в своих работах. После того, как он принёс на выставком картину «Во глубине Сибирских руд», сделанную с использованием пустых вывернутых тюбиков, и её у него не взяли, он перестал участвовать в выставках. Мне казалось, что его забыли. Как-то я спросил профессора академии художеств о картинах Кривицкого и удивился его незнанию живописца. А на посмертной персональной выставке в Михайловском замке Русского музея представитель этого музея заявил, что они открыли такого большого художника.

Эксперименты Леонида Григорьевича сопровождали его всю жизнь, и что бы он ни делал, получалось на самом высоком уровне. Вспоминается, как я на «Академичке» показывал свои пейзажи народному художнику Ю.П. Кугачу. Хорошего художника он сравнил с музыкантом:

«Хороший музыкант просто будет стучать по клавишам, а у него будет звучать всё равно приятная для слуха музыка». Эти слова вспоминаю, когда вижу произведения Кривицкого. Его совет «Сначала надо увидеть, а потом писать, чтобы было естественно и правдиво», я использую при создании новых произведений.

Для своих композиций он находил выразительные пятна в фотографиях, даже в камнях. Я обратил внимание на цвет его пейзажа. Леонид Григорьевич протягивает мне маленький камушек и говорит, что цвет пейзажа взял с этого камушка. Соотношение цветов было близкое, только камушек был тусклее.

В 2005 году в качестве подарка мне Леонид Григорьевич предложил написать с меня портрет. Я принёс ему холст, краски. Он спросил, в какой гамме писать. Я ответил, что лучше в тёплой. Писал долго. В тот период я был на курсах и жил в мастерской художника А.Д. Кетова. Одновременно писал портрет Александра Дмитриевича со своей невесткой. Этот двойной портрет был на одной из выставок в Союзе художников. Кривицкий на выставке его видел, одобрил и сделал замечание, что в портрете краплак вылез, отчего появилась лишняя краснота. Сам он краплак не использовал. Из красных цветов брал только кадмий красный светлый. Леонид Григорьевич с уважением относился ко мне. Когда он произносил: «Это мой дипломник», в интонации чувствовалось удовольствие, даже гордость. С гордостью рассказывал о своих дипломниках, работающих в разных странах. Он знал их дальнейшую судьбу. «Среди всех только один был неудачный», - признался Леонид Григорьевич.

Оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты" https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54