Особенная ночь. Этой ночью вместе собираются семьи, самые одинокие находят себе компанию, чтобы посмотреть Голубой Огонек по телевизору или прогуляться по улицам и послушать канонаду фейерверков. В окне Вериной квартиры горит свет: родные уже накрыли на стол, пригубили по рюмочке шампанского, а она стоит у дверей Пятёрочки на другой стороне лога и курит.

— Эй, Вер. Заканчивай давай, тут покупатель, — крикнул Юрка-охранник.

Вера оглянулась, затянулась в последний раз, растоптала недокуренную сигарету и пошла к кассе. Они благодарны должны быть за то, что она сегодня работает, а не зыркать недовольно на нерасторопную кассиршу.

— В гости направляетесь? — со скуки Юрка решил поддержать интеллектуальную беседу с покупателями.

Мелкая ростом девчушка не старше Вериной дочки взглянула испуганно на своего кавалера, что сам, казалось, только школу закончил. Парень буркнул смущенно что-то вроде “ага”.

— Гости это хорошо. У меня прошлый Новый Год насыщенным вышел. Сначала к родным, потом к друзьям, потом к коллегам,— рассказывал Юрка так, будто кому-то действительно это могло быть интересно. — Ну, а что делать, со всеми же бухнуть хочется.

Парочка расплатилась за скромные гостинцы, направилась к выходу. Из вежливости оба кивнули Вере с Юркой:

— С Новым Годом!

Те ответили тем же.

— Ишь какие тихони. Посмотрю я на них через час другой, — не унимался охранник.

— Уверена, до тебя им будет далеко, — сказала Вера. Голос у неё был хриплый, словно простуженный. — Ты мне лучше скажи, как мать?

— Да всё также.

Разговор затух, как бракованная спичка. Юрка и без Веры всё время думал о матери, у неё третий инсульт случился на днях. Если он справлял Новый Год здесь — среди пустынных полок магазина, то мать справляла его в больнице, не в силах улыбнуться или узнать медсестру, что приходит к ней каждые полчаса.

— Всё обойдётся. Нужно только время.

Воцарилась тишина, оба уткнулись в телефоны. В этой тишине оглушительно громко тарахтели холодильники и играла новогодняя музыка. Юрка принялся тихонько мычать себе под нос:

“...она снежки солила в берёзовой кадушке, она сучила пряжу, она ткала холсты, ковала ледяные...”

Дверь в магазин распахнулась, ворвавшийся внутрь мороз заглушил окончание строчки, Юрка замолк и проводил взглядом нового посетителя. На этот раз приличный на вид мужчина в дорогом пальто, с раскрасневшимся от мороза лицом. Вера цокнула языком с досадой — она как раз собиралась выйти покурить, теперь ждать придется, когда господин закончит свои покупки.

"Зима в избушке" сменилась на "Снежинку", а потом на "Три белых коня", а мужик до сих пор ходил где-то среди полок. Курить хотелось страшно, Вера оторвалась от ленты новостей в Одноклассниках и взглянула на охранника.

— Скоро он там?

Юрка пожал плечами, сунул телефон в карман и пошел поглядеть. Мужчина стоял напротив полок с консервами, стоял и смотрел на свиную тушенку. Корзинка в руках пустовала. Вернувшись к кассе охранник снова пожал плечами, а Вера продолжила нервно крутиться на стуле взад и вперед. Она продержалась еще минут двадцать, пока наконец не выдержала:

— Хрен с ним. Позови, если что.

До Нового Года осталось минут тридцать, на улице воцарилась небывалая тишина. Все, кто спешил в гости или домой, уже уселись за столы с родными и близкими. Пройдёт полночь и жизнь закипит с новой силой. Дым от дешевой сигареты густым облаком врывался в морозный воздух и растворялся в темноте. Вдруг единственный фонарь у входа затрещал, мигнул, затем ещё раз, как в классических фильмах ужасов. Через несколько секунд он совсем погас. Погас и снег, что искрился под его светом, и темнота подступила к самому порогу магазина. Сигарета закончилась, магазин принял Веру обратно уютным теплом и запахом мандаринов. Юрка почистил фрукт грязными руками, а теперь отправлял по дольке в рот.

— В следующий раз только через кассу, — проворчала кассирша, направляясь мимо охранника к покупателю. Мужик до сих пор терся у стеллажа с консервами.

— Мужчина, — окликнула она его хрипло. — Уже скоро полночь. Помедлите ещё немного и встретите Новый Год прямо здесь.

Посетитель вздрогнул и обернулся. Вере пришло на ум, что в Новый Год таких лиц не бывает. В Новый Год все улыбаются, даже если приходится работать; все пьяные, преисполненные надежд. А лицо этого человека тусклое, кожа болезненно серая, под глазами глубокие синяки, сами глаза красные, влажные, будто чудак вот-вот заплачет.

— Эй, с вами всё в порядке? Плохо себя чувствуете?

— Нет… Всё нормально, — тихо ответил незнакомец. — Мне только нужно ещё повыбирать… Можно?

— А что вы ищете? Может подсказать?

— Нет, я справлюсь, спасибо.

В полной растерянности Вера вернулась за кассу, а Юрка, переглянувшись с ней, решил тоже прогуляться по магазину и понаблюдать за незваным гостем. Тот проторчал в магазине уже около часа, до сих пор ничего не выбрал, ничего не купил. Походив вокруг да около, охранник взял с полок бутылку коньяка, пластиковые стаканчики и колбасу в нарезку, отнес Вере на кассу, чтобы отбила, и крикнул через весь зал:

— Эй, мужик. Подойди-ка сюда.

Посетитель снова вздрогнул и пошёл на зов, с трудом переставляя ноги. Вера отбила продукты и затаилась за кассой, наблюдая за происходящим. Юрка бросил смятую бумажку в лоток для денег и она занялась сдачей.

— Простите… Можно я ещё тут побуду? Я не могу идти на улицу сейчас, — пробормотал посетитель, осознавая, что ещё чуть-чуть и у него начнутся проблемы.

Сам он щупленький человечек едва ли выше Веры, и ничто ему не поможет, если эти двое решат выставить его вон. Юрка же приподнял брови в удивлении и заявил добродушно:

— Можешь побыть тут, конечно. Но при одном условии, — охранник сделал паузу, изучая незнакомца тёмными глазами.

— К… Каком условии?

— Встретишь Новый Год с нами, — он кивнул на бутылку коньяка. — И никому об этом не скажешь. Понял?

— Не скажу, конечно, — замялся незнакомец, чуть расслабляясь. — Если вы настаиваете.

— Настаиваю. Заодно расскажешь, что с тобой не так.

Вера вернула Юрке сдачу, тот поставил на полку для сумок три пластиковых стаканчика, разлил по ним коньяк и распечатал колбасу.

— Как тебя зовут то хоть, мужик?

— Виктор.

— Витёк, значит. Я Юра. А это Вера. Замечательная женщина. Угощайтесь, дамы и господа, будем встречать Новый Год. Он вот уже… — Юрка взглянул в экран телефона, — через пять минут. По телекам уже вовсю поют песню про пять минут.

— Виктор, вам точно не нужно домой? Может ещё успеете? — спросила Вера.

Виктор покачал головой, взял один из стаканов с коньяком и опрокинул в себя. Юрка взглянул на Веру, пожал плечами. Всякое бывает. Может сегодня его бросила жена, на работе что-то пошло не так или ещё что.

По радио магазина вновь заиграла “Зима”. Они подпели втроём, не стесняясь, что кто-то осудит отсутствие слуха и голоса, выпили ещё по порции коньяка, а когда на часах отобразились четыре нуля, чокнулись глухо в третий раз, заели колбасой, крикнули “Ура” и поздравили друг с Новым Годом. Телефон Веры тут же отозвался парой сообщений, на которые она ответит позже, Юрке тоже пришло одно.

— Так что стряслось, мужик? Мы-то работаем, у нас нет выбора, а ты чего тут? — охранник решил снова попытаться разговорить Виктора теперь, когда тот немного выпил.

— Вы всё равно мне не поверите, — Виктор взъерошил чуть тронутые сединой волосы, взглянул на одного своего собеседника, потом на другого, вздохнул тяжело.

— Кто знает? На, выпей еще.

Виктор выпил залпом четвертую дозу, в глазах его появился легкий блеск, на щеках румянец, ещё чуть-чуть и совсем на человека похож будет. Вера больше не могла сдерживать любопытства, отложила телефон и тоже уставилась на гостя круглыми глазами.

— Не могу я выйти отсюда, понимаете?

— Нет. Почему?

— Они… Они прячутся в темноте и стоит мне выйти из света, как они набросятся… Понимаете?.. — Виктор оглянулся на входную дверь, его передернуло, словно от холода.

— Нет. Эй… Мужик, ты так не волнуйся, расскажи всё по порядку.

Вера впервые в своей жизни видела такой страх на лице взрослого человека. Бывает, ребёнка укусит муравей и после этого тот ещё многие годы будет дрожать и плакать при виде маленьких черных насекомых. И этот мужчина с морщинками вокруг глаз сидит и боится темноты, как трехлетка. От этого ей самой стало не по себе. Вера вгляделась в черноту за стеклянной дверью супермаркета, вспомнилось, что фонарь у входа перегорел.

— Да что по порядку? — отчаянно всхлипнул Виктор. — Я был на работе когда стемнело. Особо домой не торопился, я живу один, праздновать не собирался. Вообще не понимаю всей этой суматохи, не для меня она. Вышел из офиса и пошел домой. Работаю тут недалеко, минут тридцать идти пешком. Иду по освещенной улице, думаю о своем, как вдруг слышу странный звук… Похож на голос, но какой-то нечеловеческий. Как если бы дворняга начала свое рычание в слова складывать.

Юрка с Верой переглянулись. Кассирша сильно сжала телефон: возможно ей скоро придется куда-нибудь позвонить. В полицию или в психушку. Виктор тем временем выпил ещё немного и продолжил.

— Ну, я тогда слов не разобрал… Оглянулся — никого. Подумал, наверное показалось или кто пошутить решил, ругнулся и дальше пошёл. Через какое-то время снова услышал этот странный звук, остановился, прислушался. В этот раз голосов оказалось больше и я разобрал… Разобрал, что они говорят.

— И что? Что они говорят? — шепотом спросила Вера.

Пора было бы снова идти покурить, но как-то не хотелось теперь в эту темноту возвращаться. Виктор тяжело сглотнул, щетина на его шее дрогнула. Он взглянул на кассиршу, как нашкодивший пес.

— “Плохой мальчик”... Они говорили: “Плохой мальчик должен умереть”.

Юрка издал странный чавкающий звук и отвернулся, отправив в рот кусок колбасы.

— Я испугался. Признаться честно, в этом году я правда был не очень честен и добр, — в голосе посетителя послышалась печальная нотка, но она ни в какое сравнение не шла со страхом, что сейчас пронизывал всю его натуру. — Побежал. Решил срезать через лог, чтобы поскорее оказаться дома, в безопасности. Это было ужасно.

Виктор заплакал. Взрослый мужик сидел на столе для сборки продуктов в Пятерочке, пил дешевый коньяк из пластикового стаканчика и плакал, рассказывая какую-то глупую детскую страшилку. Вера любила Битву Экстрасенсов, хоть всегда понимала, что это вымысел, постановка. Сейчас она перекрестилась и с придыханием поторопила Виктора:

— И? Что тогда случилось?

— Я побежал через лог, и они бросились на меня! Со всех сторон… Я не мог рассмотреть, только слышал, что они приближаются, окружают меня. До сих пор их останавливал свет фонарей, и как только я вышел из него в лог, я превратился в добычу. Один даже схватил меня за пальто. Сейчас покажу, — Виктор вскочил со стола, повернулся к слушателям задом и показал на своём пальто пару рваных разрезов. — Вот, видите? Они порвали…

— Боже. И как же вы спаслись?

— О… Я бежал так быстро, как ещё никогда в своей жизни не бегал. Они гнались за мной и всё рычали: “Плохой мальчик! Плохой! Убить! Должен умереть!” Уже совсем не оставалось сил, чтобы бежать, Я кое-как добрался до магазина, добрался до света фонаря, споткнулся и упал… Думал, конец мне, но нет. На свет они не пошли, только продолжали в темноте ходить туда сюда и рычать.

— Вы их увидели? Смогли что-нибудь рассмотреть?

— Совсем чуть-чуть. Я видел тени, тёмные тени размером с небольших собак. У них то ли по шесть, то ли по семь лап. И глаза. Светящиеся, как у кошек, глаза… По пять у каждого.

Виктор уронил лицо на ладони, дальше рассказывать было нечего, дальше они уже всё знают. Вера продолжала креститься и шептать что-то вроде: “Господи спаси и сохрани”. Посетитель тихо всхлипывал, а Юрка вдруг снова издал тот странный звук. И снова. Он сдерживался как мог, как вдруг заржал на весь магазин, пугая осмелевших тараканов. Вера и Виктор взглянули на него с обидой, потребовалась пара минут, чтобы охранник успокоился. Он вытер проступившие от смеха слезы и поспешил объяснить свое поведение.

— Вы меня конечно извините, но это бред собачий, — он снова хохотнул. — Спасибо мужик, насмешил от души.

— Так и знал, что не поверите, — отмахнулся Виктор, печально. — Ну, это не важно. Просто позвольте мне тут посидеть, пока не рассветет, ладно?

— Да, конечно, — с сочувствием разрешил Вера, поглядывая сурово на хихикающего Юрку. Тот замотал головой вдруг.

— Э, не, мужик, так не пойдёт.

К огромному ужасу всех присутствующих, охранник схватил щуплого Виктора за плечо и повел к выходу. Юрка тот ещё бугай, ему не посопротивляешься, Виктор взмолился и заплакал, Вера вскочила запричитала.

— Ниче, потом мне спасибо скажешь. Сейчас выйдем вместе, увидишь, что там никого нет, а если есть, я тебя в обиду не дам.

Никто и глазом не успел моргнуть, как Юрка вытолкнул Виктора на улицу, а тот вдруг как заорет! Такой вой может издавать разве что раненый перепуганный зверь. То ли охранник сам ослабил хватку от испуга, то ли адреналин придал Виктору сил: он вырвался и вернулся внутрь, оставляя за собой темную дорожку из кровавых клякс. Мужчина повалился на пол и завыл, Вера вскрикнула, выбежала из-за кассы и бросилась к нему,а Юрка как завороженный стоял у двери и смотрел то на Виктора, то на черноту за окном.

Вера с трудом заставила шокированного Виктора вытянуть руку вперед. Рукав пальто был разорван тремя рваными линиями, а под ними три глубокие царапины словно от когтей огромного зверя. Пальто быстро намокало, пропитываясь кровью, кровь капала на пол образуя маленькую лужу.

— Юрка, что ты встал как вкопанный, тащи аптечку! — взвизгнула кассирша, закатывая рукав пальто посетителя так высоко, как только могла.

Виктор сидел на полу, растопырив вытянутые ноги, покачивался бледный как мел и причитал:

— Они убьют меня… Убьют… Вы слышите? Они у самого входа!

У входа или нет, кассирше некогда было рассматривать, заглядывать, нужно было спасать человека. Пришедший в себя Юрка принёс из своей каморки аптечку, Вера достала бинт и плотно-плотно перевязала.

— Алло? Скорая? — Юрка прижимал телефон к уху и бродил взад и вперед перед кассами.

Едва услышав это, Виктор взглянул на него дико и взвыл:

— Нет! Не надо! Брось трубку! Я в порядке!

Если бы не прошлая попытка Юрки вытащить мужика из магазина, он бы и слушать не стал. А сейчас сосредоточил взгляд на бледном перепуганном лице, тихо извинился перед диспетчером и положил трубку. Виктор выдохнул чуть спокойнее и сквозь слёзы пробормотал:

— Они увезут меня… А пока везут, я могу оказаться в темноте… Понимаете?

Кризис миновал. Кровь удалось остановить, руку перебинтовать, пол Вера протерла. Теперь она сидела за кассой, Юрка безмолвно крутился на стуле рядом и смотрел в одну точку, а Виктор предпочел остаться на полу, только отполз к стене и навалился на неё спиной. По радио невыносимо громко играла новогодняя музыка, никто не предлагал выключить или сделать потише — тишина была бы ещё хуже. На улице уже давно зазвучала канонада фейерверков и радостные крики.

— Это что, получается… Они как Крампус? — предположил Юрка.

— Кто? — Вера нехотя подняла голову и взглянула на него как на идиота. Виктор пожал плечами.

— Не знаю. Я ничего не знаю. Я наверное сошел с ума, а вы вместе со мной. Ведь это всё не может быть правдой.

— Я тоже так думал, мужик, но не я ж тебе руку располосовал! Да и сам ты ни обо что порезаться не мог, я проверил. Никаких острых предметов ни у тебя, ни у меня не было.

— К черту всё это, пойду покурю, — не выдержала Вера.

Ну, а что? Она то вела себя хорошо весь год. Подумаешь, выпивала немного, на Лёшку-мужа покрикивала. В душе то добрая и всегда при возможности поступала по совести. Темнота за стеклянной дверью обволокла кассиршу и спрятала от настороженных взглядов Виктора и Юрки. Она прислушалась, стараясь услышать голоса или скрип снега под весом неизвестных существ — ничего. Только радостные крики празднующих, хлопки огней и разноцветные отблески на темноте лога. Вера докурила сигарету, бросила её под ноги к остальным и вдруг замерла, вглядываясь. На снегу перед дверью виднелись жирные капли крови, что чуть подальше образовали форму крупной когтистой лапы. Вернувшись в магазин, Вера потерла щеки, что успели немного заледенеть, взглянула на молчаливых Виктора и Юрку.

— А что вы такого сделали, что эти твари пришли за вами?

Виктор взглянул на неё равнодушно, пожал плечами, покачивая ржавую жижу в белом стаканчике.

— Ладно, всё равно теперь при первом удобном случае сам в полицию пойду, сдамся. Бизнес я замутил. Прибыльный, выгодный, только не очень честный.

— Да у кого бизнес честный? — усмехнулся Юрка, снова принявшись взад и вперед расхаживать.

— Ну, обычно он всё равно основан на предоставлении каких-то благ людям, хоть и не всегда честными путями. В моём случае всё было совсем плохо, — было в его голосе что-то странное. Вроде гордости что-ли. — У старух, знаете, часто в шкафах лежат сохранения, у некоторых довольно большие. Они ими не пользуются и пользоваться не собираются. Кто на похороны себе откладывает, кто рассчитывает детям в наследство оставить. В общем, не нужны они им на самом деле, а дети сами пусть себе зарабатывают.

Юрка чуть замедлил ход, Вера не отрываясь смотрела на посетителя, ожидая, когда он продолжит.

— Так вот я и придумал схему. Выбираем какую-нибудь старушку, узнаём, как детей или внуков её зовут и звоним. Говорим, мол, так-то так-то, ваш сынуля попал в беду, сидит в ментовке, надо вызволять. Принеси деньги туда-то как можно скорее и его освободят. Не все клюют, конечно, ну, а кто-то бежит скорее спасать, даже не догадавшись сынуле позвонить.

Виктор закончил с какой-то неестественно довольной улыбкой.

— Это просто ужасно, — прошептала Вера и отвернулась с отвращением.

— Да… — улыбка сползла с лица мужчины. — Утром же пойду в полицию с повинной. Не могу так больше… Да и твари эти теперь.

— Хорошо. Так будет лучше. Лучше жить с чистой совестью.

Юрка отмолчался, только хмыкнул, постоял чуток и продолжил туда сюда ходить.

Ночь постепенно заканчивалась, последние крики и фейерверки стихли. Виктор успел вздремнуть на полу магазина, пара утомленных покупателей завалились за мандаринами по дороге домой. Вера и Юрка были уже без сил, глаза слипались. Единственное, о чем они мечтали — оказаться по домам, завалиться в постели и проспать числа до второго. А потом наесться салатов, что остались от семейных праздников. Телефон Юрки зазвонил впервые за всю ночь.

— Поздновато для поздравлений, — лениво прокомментировала Вера.

Юрка поднял вверх указательный палец, прося помолчать, и взял трубку.

— Алло. Ага. Да. Что?.. Ясно.

Слушать чужой разговор невежливо, да и совсем неинтересно, потому Вера открыла игрушку на телефоне и принялась лопать разноцветные кристаллики. Чуть-чуть осталось дотерпеть до конца смены. Она прошла уровень, потом ещё один, а когда надоело, оглянулась в поисках Юрки. Охранника не было в поле зрения и, не успела кассирша предположить, где он может быть, как вдруг выключились автоматы с характерным звуком, музыка оборвалась. Заглохли холодильники и погас свет. Магазин на пару секунд поглотила полная тишина, пока крик Виктора не порвал её в клочья. Звук рвущейся одежды, скрип мокрых пальцев о пол, крик сменился бульканьем, хлюпаньем и стих. Вера поспешила включить фонарик на телефоне и направить луч туда, где спал ночной посетитель. Поздно.

Свет моргнул пару раз и загорелся снова, затарахтели холодильники, заиграла музыка: “Jingle bells, jingle bells, Jingle all the way…” На том месте, где раньше был Виктор, никого не было. Только смазанный кровавый след упирался в стеклянную дверь Пятёрочки, хватался за неё отпечатками ладоней, продолжался на снегу и терялся в темноте.

Юрка вышел из каморки охранника бледный, как мел.

— Что ты наделал? — шепнула Вера, со страхом вглядываясь в его лицо.

— Мне позвонили из больницы. Мама умерла… А ведь она так и не узнала, что со мной всё в порядке.

Автор: Shiva Lovegood

Если бы кто-нибудь сделал фотографию вида из нашего окна, то снимок бы вышел совершенно ничем не примечательным. Ну двор многоквартирного дома, ну дорога. Обычный пасмурный зимний вечер – еще не темно, но меланхоличный сумрак уже сковал соседние строения неясными тенями. Впрочем, при более подробном рассматривании картинки стало бы ясно – что-то явно на снимке не так. В соседних домах не горит свет, какие-то из них занавешены одеялами, почти все лишены стекол. Тяжелые облака в небе застыли в причудливых формах – прямо над нашим «колодцем» зависла гигантская ватная черепаха о пяти лапах, чуть подальше – собачья голова. Простор для больной фантазии романтиков – любителей наблюдать за «замками в небе».

Я вот уже где-то полтора года смотрю на эту «черепаху» - с тех самых пор, как внезапно окончилась обыденная жизнь. С тех самых, пор, как я появился в Доме. Уже полтора года, как облака застыли в небе, словно кто-то нажал кнопку «пауза» на исполинском пульте, полтора года, как вечерний сумрак не сменяется ночью, а выпавший снег не собирается таять. На улицах царит полный штиль – во всех возможных смыслах этого слова. Странно, но почему-то никто не может вспомнить, как это началось, хотя прошло не так много времени. Многие не могут вспомнить, как оказались в Доме. Одни говорят, что была Война, другие утверждают, что на нашу планету высадились пришельцы – но это все бредни сходящих от безысходности с ума людей, на самом деле тут абсолютно у каждого выборочная амнезия. Я помню работу, помню, как собирался сделать предложение Наташке, помню, как возил Айка к ветеринару. А потом просто появился Дом, и словно я уже давным-давно знаю всех его обитателей, а родители, невеста, привычки и предпочтения – словно события в перечитанной до дыр книге: интересно, но разве это было со мной? Разве что кольцо на пальце напоминает о реальности счастливых вечеров, проведенных вместе с Наташей, да силуэт собачьей головы в навеки замурованном самом себе небе – о любимом псе.

- Как думаешь, это случилось только с людьми? – спрашиваю я Мишку. Он сидит рядом, курит моховую самокрутку – долговязый, всегда слишком нервный. Мой друг детства, с которым мы потеряли связь лет эдак восемь тому назад, и по случайности в итоге оба оказались в Доме.

- В смысле? – не сразу откликнулся Миша. Смотрю на него – взгляд на небритом лице устремлен куда-то очень далеко, гораздо дальше, чем позволяют видеть стены. Наверное, тоже вспоминает родных. Мы здесь стараемся не делать этого, чтобы не «разносить тоску» - за это можно вполне схлопотать по морде, порядки здесь почти тюремные.

- Ну, ОНИ только за людьми приходят? Или лошади, вороны там, комары всякие – их они тоже… того? Мишка смотрит на меня, как на идиота.

- Жека, какие комары? Зима на улице почти два года как, комары не летают. Мишка тушит самокрутку, хлопает меня по плечу и идет на кухню. – Жрать не хочешь? А я пойду, чо-то на кишку закину.

Хорошо, что у нас есть подвал. В подвал пускают только тех, кто у нас «по хозяйству». Внизу неплохо растет картошка, мох для самокруток, а еще у нас есть целый крысиный питомник. Мы живем почти впроголодь, но с голоду точно не умираем. Хорошо, что крысы плодятся со скоростью похотливых метеоров, а питаются отходами. А еще, судя по слухам, теми несчастными, кто не успел вовремя спрятаться, ну или откинулся по болезни. Слухи – слухами, но кладбища у нас в Доме нет, а на улицу никто не выходит. Раньше нас было около двух сотен, сейчас – девяносто три человека. Наш Дом – это самая обычная хрущевая пятиэтажка, но пятый этаж почти полностью разрушен, и лестничный пролет мы просто забаррикадировали снятыми с петель дверьми и мебелью, принадлежавшей бывшим владельцам. Что странно – среди нас нет ни одного коренного жителя этого здания. Как и почему мы здесь – непонятно, как непонятно, почему во время такого бедствия в доме работает электричество. Нет связи, радио молчит, телевизор мы даже не пытаемся включать – шум помех почему-то привлекает Гостей. Я не знаю, кому пришло в голову дать им такое название, но оно прижилось. Один из нас обязательно стоит на посту около окна и наблюдает в маленькую щелочку между одеял. Мы сменяем друг друга каждые несколько часов, потому что знаем – если пропустить момент прибытия, мы все покойники. Впрочем, мы и так покойники, но человек – такое создание, что даже летя с небоскреба головой вниз, еще на что-то надеется. Изо всех сил надеется, что это ему только снится, что под ним будет проезжать фура с ватой, надеется, что отделается переломом ноги и выйдет из больницы. Так же и мы надеемся, что все закончится, нас спасут, вторжение прекратится. Но нас некому спасать. Неизвестно, есть ли еще такие Дома, как наш, или мы – последние представители своей расы на планете.

Видеоверсия криппипасты

Вчера была моя очередь дежурить. Очень важно не проморгать равномерные вспышки зеленого света – словно кто-то идет из-за угла здания, мигая фонариком. На вспышки смотреть еще можно, но Гостей никто из выживших не видел. Говорят, что они чувствуют взгляд, и по нему находят нас. Гости словно делают обход – появляются на горизонте, проверяют дома на наличие живности и уходят, если ничего не найдут. Никто не может даже сказать, каких они размеров. Иногда они абсолютно беззвучны, иногда – очень шумные. Они имитируют человеческую речь, звуки техники и живой природы, всегда по-разному. Я думаю, они пытаются выманить нас – они знают, что мы здесь, но не могут найти. Мы прячемся. По-детски, под одеялами, но это помогает. Я все думаю, что же будет, если они поймут, что под одеяло можно заглянуть, и найти там живого человека. Тогда будет очень много крови. Говорят, будто они убивают безболезненно – никто не слышал ни единого вскрика, когда они кого-то находили. Они уходят и оставляют после себя скомканное, порванное ровно пополам или разодранное на мелкие куски тело. Мы слышим звуки рвущейся плоти и ломающихся костей – и никакого сопротивления. В конце концов, это ждет каждого из нас.

Вчера они приходили. На сером снегу зеленый стробоскоп виден очень хорошо, перепутать невозможно. Да и с чем путать цветную подвижную иллюминацию на сером стоп-кадре? Лишь заметив первый сполох, я задвигаю щелку и кричу во весь голос: «ГОСТИ!» Через мгновение разговоры стихают и начинается суета. По всему полу разбросаны одеяла, пледы, простыни, ковры. Я бегу вместе со всеми, в комнату на третьем этаже. У каждого есть свое место, но частенько добежать уже не успеваешь, и валишься где попало, укрываясь ближайшей ветошью. На этот раз Гости были шумные – мы слышали, как сотрясается земля от звуков их шагов. Я накрылся тяжелым ватным одеялом с головой, рухнув на пол рядом с Макарычем – он услужливо подвинулся. Затем наступила тишина – все заняли свои места и затаили дыхание. Звук несильного вдоха был способен привлечь их внимание. Я помню Диану – девочку лет двенадцати, что жила с нами месяца три назад. Помню, как ее тихий детский всхлип был похож на взрыв бомбы в той звенящей тишине. Помню ровный, будто лазером сделанный срез на детской ноге, чуть выше колена. Помню, что не сразу понял, что розовый мешок, в котором лежала ее голова – это ее собственные легкие. Тогда они вошли в Дом, отперев дверь ключом, судя по звукам. Забавно, у нас нет ни одной двери – все пошло на баррикады. На этот раз Гости не входили. Видимо, для этих существ – кем или чем бы они ни были, размер не имел значения. Поняв, что они снаружи, я осторожно отодвинул самый краешек одеяла в сторону – достаточно, чтобы видеть оконный проем, занавешенный таким же тяжелым одеялом. С обратной стороны оно подсвечивалось зелеными всполохами, и была четко видна тень. Вытянутая голова занимала почти всю площадь окна третьего этажа. Он просто стоял перед зданием и не двигался - так продолжалось минут пять. Потом он (или они?) просто ушел. Поняв, что на этот раз обошлось, люди стали вылезать из-под укрытий. Кто-то рыдал, кто-то разминал затекшие конечности. Я блевал. Долго, мучительно долго, почему-то думая о том, что теперь спать лягу голодным. То ли Дианочку вспомнил слишком ярко, то ли просто устал каждые несколько дней переживать эту пытку – раз за разом. Меня уже посещали мысли прекратить это все, просто спрятаться чуть хуже, чем обычно – но какой-то мистический ужас не позволял мне этого сделать. Закончить все обычными методами мне бы не позволили соседи – Гостей привлекала кровь, они приходили почти мгновенно, стоило кому-то лишь порезаться во время чистки картошки.

Сегодня дежурит Флин. Как его настоящее имя – никому не интересно. Славный малый, на него можно положиться – он дольше всех сохранял позитивный настрой, всегда был эдаким живчиком. Сколько их – таких вот ребят, слышали, как их родителей нечто рвет на куски, словно бумагу, а потом, спустя сутки, выползали из своих укрытий и находили две кучки плоти, снятой с костей, поделенной на равносторонние кубики с гранью пять на пять сантиметров? Кучка побольше – это мама, у нее был диабет. Поменьше – это папа. Потом Дом. Как добрался, куда шел – конечно, не помнит. Настоящее имя? Кому какое дело до настоящих имен, назвался Флином – будешь Флином. Слышу брань, доносящуюся с кухни. Среди нас есть несколько «горячих голов», а учитывая атмосферу, пропитанную отчаянием и животным страхом, об уравновешенности говорить бессмысленно. Среди бранящихся слышу Мишин голос. Срываюсь с места, бегу в сторону кухни, в голове пульсирует мысль: «лишь бы не дошло до драки, лишь бы они взяли себя в руки». На кухне полно народу, в центре – Мишка, напротив него – Вач. То ли чеченец он, то ли азербайджанец – не знаю точно. Глаза у него совершенно бешенные, челюсть отвисла, едва ли не пена со рта идет. Внутри все сжимается, когда замечаю в его руке нож. Никто не решается подойти к неадекватному мужчине с ножом в руках. Все понимают, ЧТО может произойти. Дальше все словно в тумане. Кто-то хватает Вача сзади, другой пытается вырвать нож, Миша тоже бросается к свихнувшемуся. Среди шума слышится чье-то испуганное «тут кровь», и почти сразу – голос Флина: «ГОСТИ!» Успеваю заметить порез на руке у одного из тех, кто отбирал нож. С улицы слышатся голоса – словно несколько мужчин ведут веселую беседу. Можно было бы купиться, если бы не содержание диалога и громкость, сравнимая с громкостью реактивного двигателя. Обернувшись напоследок, я увидел, что Вач остался стоять на месте. То ли рассудок окончательно покинул его, то ли он просто решился на то, на что не смогли остальные.

Сегодня у крыс будет сытный ужин.

Свернувшись калачиком, успеваю укрыться одеялом. В тишине раздаются шаги – Гости вошли в Дом.

- Повязаны будут!

- Нет достижения – нет и разложения!

- Выпуклые оборонные чайки, сударь капитан?

- Бесплатных нет и быть не может!

Почему они пытаются имитировать нашу речь? Попытка ввести в заблуждение, заставить нас выйти из укрытия? Вряд ли они понимают саму суть человеческой речи. Я прекрасно слышу, как они ходят по соседней комнате. Потом заходят в нашу комнату. Почему-то они никогда не натыкаются на нас, хотя проходят совсем рядом, но чувствуют и безошибочно находят тех, кто хотя бы на миг коснется их взглядом. Наконец они выходят из комнаты, судя по звукам, направляются на кухню. Секунд на десять воцаряется полная тишина, потом те же неторопливые шаги, ведущие к выходу. Наконец все стихает, еще минут пять мы лежим неподвижно, потом начинаем вылезать из-под одеял. Мы с Мишкой идем на кухню. Вач стоит в той же позе, в какой я его и видел в последний раз, но его кожа, аккуратно свернутая, лежит рядом с ним, на стуле. Одежда Вача все еще на нем, и вокруг нет ни единой капли крови. К этому невозможно привыкнуть. Я смотрю на темно-синюю ткань свитера, прилипшую к обнаженной плоти, ощущая подступающую к горлу тошноту. Подхожу к окну, приподнимаю уголок занавеси и делаю глоток свежего воздуха. Мой взгляд падает на милицейскую машину, стоящую во дворе, выкрашенную зачем-то в ярко-желтый цвет. Еще до того, как мой мозг с ужасом осознал, что никакой машины раньше на этом месте не было, раздается искаженный звук милицейской сирены – невероятно громкий, задорно-веселый. Эта машина – и есть Гости. Задом она начинает движение в нашу сторону.

«ГОСТИ!» кричу я, срываясь с места и понимая, что не успею добежать до укрытия. Ближайшее место – балкон. Он занят пожилой корейской парой, из них только супруга немного говорит по-русски. Места мало даже для них двоих, но мне просто некуда деваться. Мужчина бросает мне свое тонкое покрывало, переползая к своей супруге. Я пытаюсь укрыться, слыша, что Гости уже вошли в Дом и направляются прямиком в мою сторону. Останавливаются передо мной. Интересно, действительно ли это безболезненно – то, что они сейчас сделают? Идиотское чувство какого-то удовлетворения от того, что кошмар вот-вот прекратится. Едва понимаю, что темнота не кромешная, и прямо перед моими глазами предательски светится узкая полоска – покрывало на сантиметр не достает до пола. Вижу движение – один из Гостей подошел совсем близко, в щель видна его нога. С меня срывают покрывало.

Сегодня у крыс будет пир.

Источник: Мракопедия

— Мам, у меня температура, — сказал Максим. Его круглое и мягкое лицо выражало страдание, а тонкий, не начавший ещё ломаться, голос дрожал. Мальчик закашлял.

Алёна потрогала красный лоб сына.

— Максик, в следующий раз, когда захочешь поднять себе температуру, придумай что-нибудь другое. Я вижу, что ты натёр себе лоб.

Максим горестно вздохнул. Стоило хотя бы попробовать. На дворе было 1 сентября 1995 года, и прямо на глазах 12-летнего Максима Тужилина сбывался его худший кошмар. Его ждала новая школа и новый класс. Толстого мальчика передёрнуло от страха. Он стоял в прихожей. На его плечах висел новый рюкзак, а в ладони был зажат букет цветов.

— Всё, Максим, беги в школу. Всё будет хорошо. Не ты первый, не ты последний, — успокаивающе сказала мать, погладив сына по короткостриженной голове. Про себя она не была так спокойна: три месяца назад муж уволился из Научно-исследовательского института, и им пришлось перебраться из Академгородка близ Новосибирска в Подмосковье, в город Электрокабель. Поближе к отцу Алёны, обещавшему устроить её Николая в свою фирму по продаже компьютеров. Ей здесь совсем не нравилось, и она страшно переживала за сына.

Максим ещё раз вздохнул, искоса посмотрев на маму (может, передумает?), и отправился на торжественную линейку. В желудке его будто бы поселилась холодная и склизкая лягушка, а ноги были ватными. Он спустился на лифте и пошёл вниз по улице, усыпанной первой осенней листвой. Похолодание в том году началось рано. Несмотря на не по-утреннему яркое солнце, было стыло и неуютно.

Обгоняя Максима, в сторону школы пронеслись двое старшеклассников такого разбойничьего вида, что мальчику совсем поплохело. В Новосибирске он учился в школе при папином НИИ, и его одноклассники были детьми старших научных сотрудников и институтских инженеров-технологов. Здесь же его ждала простая подмосковная школа. И, судя по впечатлениям, которые получила семья Тужилиных от двух месяцев проживания в Электрокабеле, жизнь в этом городишке была жёсткой и совсем непохожей на ту, что они знали раньше. Подмосковье приняло на себя всю тяжесть постперестроечной депрессии. Серость, нищета и безысходность владели Электрокабелем. Наркомания и насилие внезапно стали обыденностью, и частенько у ларьков, что окружали железнодорожную станцию, находили мёртвые тела. Уверенными в новой реальности чувствовали себя лишь плотные молодые люди в кожаных куртках и спортивных штанах, разъезжавшие на подержанных иномарках. Это была их охотничья эпоха, и они старались брать от жизни максимум возможного.

На школьной спортивной площадке царил обычный для 1 сентября праздничный хаос. Продираясь сквозь ряды одетых, кто во что горазд, детей и стараясь не помять цветы, Максим еле нашёл свой класс. Рядом с табличкой «7Б» он увидел группу подростков, над которыми возвышалась грузная и немолодая женщина. «Это Александра Васильевна, — с тоской подумал мальчик, — Классная руководительница».

Максим, чувствуя, как по вискам колотит паника, сделал несколько ватных шагов по направлению к своему новому классу. Ай, как страшно, — простонал он про себя, осторожно разглядывая одноклассников. Девочки выглядели слишком томными и взрослыми для 13 лет: неумело накрашенные лица, короткие юбки и бьющий издали резкий запах духов. Что касается мальчиков, то они показались Максиму вполне себе обычными — смущёнными и разговаривающими нарочито грубыми голосами.

Не успел он открыть рот и поздороваться с классной руководительницей, как оказался ею замечен.

— А вот и наш новенький, — воскликнула Александра Васильевна, хватая его за плечо. — Знакомьтесь, ребята, это ваш новый одноклассник. Миша Тужилин…

— Максим, — смущённо пролепетал мальчик.

— Извини, родной… Максим Тужилин, — сказала учительница. И добавила, — Максим приехал к нам из Сибири. Наверное, у него, как у всех сибиряков, железный характер, так что никому себя обижать он не позволит. Правда ведь, Максим?

Максим смутился ещё больше и опустил голову. Класс без энтузиазма прореагировал на нового одноклассника. Некоторые девочки закатили и отвели глаза. Да и мальчики, казалось, сразу же забыли о его существовании. «Ну, и хорошо, — вздохнул про себя Максим. — Лучше уж пусть совсем не замечают. Самое главное, чтобы не замечали. Сяду где-нибудь сзади и стану самым незаметным человеком на Земле. Буду сидеть и представлять, что я — Язон дин Альт».

Однако незамеченным остаться не получилось.

— Жирный, а, жирный, — раздался шёпот за спиной Максима.

Шёл классный час. Тужилин сидел в самой середине класса за одной партой с красивой и надменной девочкой. Сам бы он ни в жизнь не посмел даже взглянуть на такую красавицу, не то что — рядом сесть. Но Александра Васильевна, воспылавшая к новичку необычайной приязнью, сделала худшее, что могла. В начале первого урока, она рассадила 7 «Б», по одному, ей лишь понятному, принципу. В том числе, поместив пунцового от страха и неуверенности в себе Максима рядом с первой красавицей класса — Наташей Воротниковой.

— Жирный, блин, я тебе говорю, — вновь услышал Максим. — Ты кто такой…

— Ну, вот — печально подумал он. — Вот оно.

— Кумадей, — громом разнёсся над классом голос учительницы. — Кумадей, встань.

За спиной послышался скрип отодвигаемого стула.

— Я ничего не делал, Александра Васильевна, — послышался развязный голос.

Максимова соседка по парте, хихикнув, обернулась. Скрепя сердце, посмотрел назад и Максим.

— Я смотрю, Кирилл, ты удержу по-прежнему не знаешь, — грозно сказала учительница. — И так на второй год остался…

— А что я делаю-то? — нагло спросил долговязый подросток с обветренным злым лицом. Он так жутко зыркнул на Тужилина, что тот сразу отвёл глаза.

Пока Александра Васильевна препиралась с длинным хулиганом, Максим принялся грустно вспоминать, как хорошо ему было в старом своём классе. В Академгородке остались друзья. Толик — товарищ закадычный: у него дома были приставка «Денди» и щенок добермана. Валька и Санька — братья-близнецы, с которыми он лето напролёт гонял на велосипедах по окрестностям НИИ. Маша Кореева — некрасивая, но очень добрая девочка. С ней Максим обменивался книжками. Они вместе любили фантастику и, наверное, она тоже вспоминала о нём. А здесь…

Школьный час закончился, и 7 «Б» отправили по домам.

Максим спустился по ступеням школьного крыльца. Здесь его уже ждали.

— Ну, что, жирный, — сказал Кумадей. — Пошли.

И они пошли. Впереди шёл Кумадей, на ходу доставая из заднего кармана джинсов пачку сигарет, а за ним — онемевший от ужаса Максим. «Хоть бы просто ударил, — думал Тужилин. — Врежет, и, может, больше не будет лезть».

Они зашли за школу и оказались у заброшенной просевшей веранды. Здесь воняло мочой, а под ногами хрустело битое бутылочное стекло и использованные шприцы.

Кирилл сел на корточки, закурил и уставился на Максима. Толстяк по-прежнему стоял на месте и не знал, как себя повести. Наконец, Кумадей сплюнул и спросил:

— Ты откуда такой, а?

Максим осторожно пожал плечами. Может, обойдётся ещё? — с надеждой подумал он.

— Мы переехали. Из Новосибирской области… — тихо сказал мальчик.

— Ясно. А ты что — крутой, жирдяй?

— Я не крутой, — ещё тише пролепетал Максим.

— Вот я и говорю: приехал такой весь-из-себя, и типа «круче всех». Думаю: вломить тебе или просто грохнуть…

Голос у Кумадея был злой, но какой-то ленивый. В холодном воздухе медленно плыл табачный дымок. Где-то в школе орали разыгравшиеся первоклашки. Кумадей замолчал, сверля Максима недобрым взглядом. Затем он выкинул сигарету, встал и подошёл вплотную к толстяку. Максим обмер. Кирюха был выше его на пару голов, поэтому хулигану пришлось наклониться к нему, чтобы выцедить:

— В «Сегу» режешься?

Максим остолбенел. Он ожидал всего, чего угодно, но — такого…

— Нет, — признался мальчик. — Я только в «Денди» играл.

Кумадей усмехнулся.

— Чепушила… Ладно, повезло тебе. Сегодня я добрый. Пошли ко мне. У меня дома приставка есть.

Максим замялся. Предложение было не просто заманчивым. Поиграть в Sega Megadrive было мечтой многих миллионов детей и подростков, у которых не было дорогой 16-битной приставки. Но даже такой соблазн перекрывался страхом перед жутким Кумадеем. Мало ли, куда заманит, — подумал Максим. Последнее, что он сделал бы в этой жизни — доверился долговязому хулигану.

— Я не могу. Мне… это… домой надо.

Кирилл ничего не ответил. Просто схватил его за складку на пухлом боку и изо всех сил сжал жёсткими пальцами. Максим вскрикнул от боли и попытался отпрыгнуть назад. Ничего у него не вышло. Кумадей держал его крепко, словно в тисках. Невыносимый жар от боли разбегался по всему телу. Вдобавок к этому мучитель ещё и хлёстко ударил Максима по лицу тыльной стороной ладони. Ловко так — снизу вверх.

— Ты меня не понял, что ли? Я тебе сказал: пошли, жирный!

Чувствуя, как на глазах выступают слёзы, Максим кивнул. Чудь помедлив, Кирилл отпустил свою жертву. Затем ещё раз сплюнул себе под ноги, развернулся и пошёл в сторону школьных ворот. Максим, украдкой потирая ущипнутый бок, побрёл за Кумадеем. А про себя подумал: «Был бы я, как Язон дин Альт… Вот уж тогда бы я тебе врезал!»

Электрокабель — город маленький, поэтому долго идти Кириллу и Максиму не пришлось. Миновав ржавые гаражи и свалку, они вышли на окраину городка, где за облупившимися хрущёвками пролегала железная дорога, а за ней — дремучий лес. Максиму было и так не по себе, но от вида подъезда, в который направлялся неумолимый Кумадей, стало ещё хуже. Синяк от щипка ныл, но мальчик не думал о боли. То, что происходило с ним, было нелепым и унизительным, и Максиму на мгновение стало любопытно, чем закончится этот донельзя поганый день. И место было таким унылым и заброшенным, что от него просто веяло безысходностью. Тужилину вновь захотелось заплакать. Может, сбежать? — подумал он. Однако, кинув полный ненависти взгляд на худого и спортивного Кумадея, понял, что ни убежать, ни стукнуть обидчика как следует, у него не получится. Вокруг было тихо, как под одеялом. Где-то неподалёку должно было находиться шоссе, но гул проносящихся мимо Электрокабеля автомобилей до этой улицы почему-то не доносился. Местных жителей тоже не наблюдалось. Улица казалась вымершей, и даже вездесущего сохнущего белья на балконах Максим не увидел. Жуткое было место. Неживое.

Также мертвенно пусто было и в подъезде хрущёвки. Максим поднимался по пахнущей сыростью и застарелой плесенью лестнице вслед за Кумадеем, осторожно поглядывая по сторонам. Во многих квартирах отсутствовали входные двери. Сквозь дверные проёмы были видны пустые однокомнатные квартиры с ободранными стенами. Уже на третьем этаже до юного Тужилина дошло.

— Кирюх, — испуганно позвал он. — А у вас что — не живёт никто больше в доме?

— Не, не живёт, — ответил Кирилл. — Батя всех отселил давно.

Батя? Отселил? — удивился Максим, но спросить о том, кем работает отец Кумадея, не решился. Бандит, небось, — решил мальчик, не особенно удивившись. А чему тут удивляться? Когда мама ссорилась с папой, она частенько говорила, что лучше быть бандитом, как её младший брат, чем сидеть с «голой задницей», как папа.

Наконец, они поднялись на пятый этаж. Максим слегка запыхался, однако отметил, что дверь у Кумадеев была богатая — железная, с зеркальным глазком. Кирилл вдруг повернулся и многозначительно посмотрел на него.

— Если скажешь бате, что я курю, тебе — хана. Лучше сразу вешайся, — прошептал он.

Затем Кумадей достал из кармана джинсов ключ и открыл дверь.

Кирилл не стал зажигать свет, хотя в прихожей однокомнатной квартиры было темно. Он стянул кроссовки нога об ногу и, не говоря ни слова, прошёл в единственную комнату. Максим вздохнул и принялся развязывать шнурки. Пока стягивал ботинки и укладывал в углу рюкзак, разглядел висевшую на крючке военную шинель с погонами. Ему хотелось пить. И домой… никогда ещё так страстно не мечтал он оказаться в своей комнате и поваляться на кровати с книжкой. Сейчас бы он перечитал Гаррисона… нет, лучше Желязны. «Вот, сволочь, — подумал Максим про Кумадея. — И чего он ко мне прицепился?»

Максим вошёл в комнату. Она была обычной, типовой для хрущёвки. Как и полагалось, пол покрывал большой ковёр. Тут же — стенка с книжками и видеокассетами, а также старый диван с огромным меховым псом-игрушкой. Часть комнаты загораживал большой шкаф, из-за которого виднелся краешек кровати. У окна — огромный новый телевизор, видеомагнитофон и приставка «Сега МегаДрайв» с двумя джойстиками. Вокруг в беспорядке лежали картриджи.

Впервые за день у Максима перехватило дыхание не от страха, а от восторга. Все ужасы его в мгновение забылись, а пульс учащённо забился. Ещё бы…

— Ух, ты! — завистливо произнёс он, сглотнув слюну.

Дизайн 16-битной приставки был настолько не «от мира сего», что Максиму вдруг представилось, как этот идеальный предмет вдруг отрывается от пола и с тихим технотронным звуком вылетает в форточку. Затем стремительно набирает скорость, пронизывает атмосферу и, наконец, достигает космоса. Там его обязательно встретит материнский корабль, экипаж которого использует форму японской игровой приставки для того, чтобы хитро замаскировать дроида-разведчика.

Из-за шкафа, где стояла кровать, раздался голос.

— Сынок, это ты?

Максим вздрогнул от неожиданности, а Кирилл ответил.

— Я, пап.

— Ты кого с собой привёл, Кирюш?

Голос был противный: скрипучий, но не старческий. Высокий и режущий, он, без сомнения, принадлежал взрослому мужчине. Слово «сынок» произносилось приторно, фальшиво и даже как-то кокетливо, отчего юный Тужилин сразу ощутил неприязнь к тому, кто так неестественно выговаривал это слово.

— Это одноклассник мой, — сказал Кумадей-младший, включая телевизор с пульта. — Его зовут… тебя как зовут, жирный?

— Меня Максимом зовут, — представился мальчик, робко переминаясь с ноги на ногу.

Противный голос за шкафом хихикнул.

— Ой, хорошо как. А я — Леонид Борисыч. Но ты меня дядей Лёней можешь называть. Просто так, по-свойски, — проскрипел Кумадей-старший. И добавил. — К моему Кирюше редко друзья приходят. У него характер плохой, и никто с ним дружить не хочет. Вы играйте-играйте, я вам не буду мешать, мальчишечки. Приболел я, на кровати лежу.

Тем временем, Кирилл успел вставить в приставку картридж и усесться прямо на ковёр. «Какая у него рожа злобная да противная, — раздражённо подумал Максим. Он помедлил и сел на пол рядом с Кумадеем. — Всё правильно твой папа говорит: плохой у тебя характер. Только и можешь, что силой заставлять себя слушаться, урод».

Экран телевизора замерцал вступительными кадрами игры. Глаза Максима радостно заблестели. Это была «Контра» — но не та, привычная, 8-битная, в которую долгие часы играл он в Академгородке со своим приятелем Толиком. Это была совсем другая игра с тем же названием — более яркая, чёткая, с плавно движущимися персонажами, вооружёнными автоматами.

— Класс! — прошептал мальчик. Кирилл Кумадей усмехнулся.

— Вначале легко будет, но потом уже следи внимательно за врагами. И не забудь, жиртресина, что сверху будут подарки падать. Лови их, понял?

Максим заворожённо кивнул.

Непривычно толстый джойстик удобно устроился в руках, а сама игра буквально загипнотизировала мальчика. Он был просто счастлив — по-детски незамутненно и восторженно. Фигурка бойца с автоматом подчинялась его воле: на экране всё взрывалось; стрекотали выстрелы и раздавались крики погибающих врагов. Поэтому Максим не сразу обратил внимание на шум сзади.

На другом конце комнаты что-то происходило. Кровать оглушительно заскрипела. Раздался тяжёлый вздох. Затем Максим услышал нечто, что отвлекло его от игры.

Кто-то медленно передвигался по комнате в его сторону. Поздороваться надо, — подумал мальчик. Но, как только собрался Максим повернуться и глянуть на Кумадея-старшего, перед его лицом возник крепкий, пахнущий табаком кулак Кирилла.

— Попробуй только повернуться, козёл, — прошипел Кумадей-младший. — Я тебя грохну, в натуре говорю. Батя не любит, когда на него смотрят. Не ворочай башкой, короче. Понял меня?

Максим испуганно кивнул. А сзади послышался голос. Он был совсем рядом. Мальчик удивлённо подумал: «Вот странно — голос-то не сверху раздаётся». Как будто папа Кумадей не шёл, а полз по ковру.

— Максимк, а родители твои где работают?

Кирилл поставил игру на паузу. Максиму стало ещё больше не по себе.

— Папа — в компьютерной фирме, а мама — дома.

«А почему на него посмотреть нельзя? — подумал он. — Совсем страшный, что ли?»

Он искоса взглянул на Кирилла. Тот заметил и исподволь снова показал ему кулак.

— Это хорошо, — проскрипел Кумадей-старший. Его противный голос послышался уже у самого уха Максима. — Семья дружная, сразу видно. И мама дома сидит, и папа работает. Деньги в дом приносит.

Мальчик почувствовал тепло от его дыхания на своём затылке. А затем папаша Кирилла жадно принюхался. Это было так противно и неприятно, что Максима передёрнуло. Что-то было совсем не так, и на мгновение вдруг толстяку пригрезилось, что за его спиной сидит огромный пёс и внимательно его обнюхивает. Даже не пёс, нет… волк!

Наконец, сопение сзади утихло, и Максим с облегчением понял, что Кумадей-старший уполз к себе на кровать за шкаф. Кирилл, который терпеливо ждал всё то время, пока его отец обнюхивает Максима, снял игру с паузы. Вновь зазвучали выстрелы и грохот взрывов.

Кирилл и Максим играли два часа. Потом Кирилл положил джойстик на ковёр.

— Всё, хорош на сегодня. Жрать охота. Давай, толстый, двигай домой. Нормально поиграли.

Максим, с удивлением почувствовав укол сожаления, послушно встал и направился в прихожую. По пути он опасливо глянул на платяной шкаф, за которым скрывался странный папа Кумадея. Шкаф был старым и щербатым. На одну из створок был приспособлен плакат со Сталлоне в тёмных очках и надписью Cobra, а на другую — женщина с голой грудью и развратно-недоумённым взглядом.

— Максиимк, — вдруг протянул Кумадей-старший. — А, Максимк…

Максим вздрогнул, насторожился и зачем-то кивнул.

— Максим, приводи в следующий раз родителей в гости, — сказал дядя Лёня. — Давно у нас гостей не было. Я с твоими папой и мамой посижу, а вы с Кирюшкой поиграете в приставку. Передай им моё приглашение. Обязательно, передай, слышишь? И телефончик свой скажи…

— Да, дядя Лёня, передам, — оторопело ответил толстяк. И, запинаясь, проговорил номер телефона.

Кумадей-младший угрюмо зыркнул и, дождавшись, пока Максим наденет ботинки и выйдет из квартиры, молча закрыл за ним дверь.

Наконец-то, — радостно подумал Тужилин и бросился бежать вниз по лестнице пустого дома. Он выбежал из подъезда. Посмотрел на подаренные дедом часы. 15-40. Чёрт, мама ругаться будет. А мне ведь ещё за учебниками в школу надо забежать…

И тогда Максим с ужасом понял, что забыл ранец в квартире Кумадеев. Он застонал и схватился за голову.

— Вот, блин! — вслух воскликнул Максим. — Придётся вернуться.

Перепрыгивая через две ступени, он добрался до пятого этажа. Тяжело дыша, позвонил в дверь Кумадеев. Через мгновение, с замиранием сердца, услышал приближающиеся шаги. Хоть бы Кирюха открыл, а не папаня его жуткий, — испуганно подумал он.

В глазок кто-то посмотрел. Затем раздались звуки отпираемых замков. Дверь открылась, и на пороге возникла высокая и худенькая девушка. Очень красивая. С короткими светлыми волосами. Максим от изумления пролепетал:

— Здрасьте! А Кирилла позовите, пожалуйста.

— Забыл что? — грубо спросила девушка безо всяких приветствий.

— Рюкзак, — ответил Максим, краснея, как рак.

Девушка оглянулась и, увидев школьный рюкзак, протянула его толстяку.

— Спасибо, — сказал мальчик. Девушка кивнула и закрыла дверь.

Максим спустился по лестнице, вышел на улицу и направился домой. И всю дорогу до школы думал о том, какая красивая у Кирилла сестра. На кухне, наверное, сидела, пока мы в «Сегу» резались, — размышлял он.

На вопросы растревоженной матери Максим ответил односложно. Да. Был в гостях у одноклассника. Нет. Не обижали. Про приглашение в гости к Кумадеям он решил умолчать. «Ну его! Ещё с родителями в этот жуткий дом идти? Нет уж…». Но сам про себя нет-нет да и подумывал о том, что у Кирилла он видел много картриджей, а поиграть они успели лишь в одну «Контру». Да и про симпатичную сестру его он тоже вспоминал. Это было волнующе и приятно одновременно.

Следующий день в школе Максиму даже понравился. На первом же уроке алгебры он получил пятёрку, а на английском его похвалил учитель. На перемене к нему подошли мальчики-одноклассники. Один из них, назвавшись Пашкой Алексеевым, шёпотом спросил:

— Тебя ведь Максом зовут? Это тебя вчера Кирюха Кумадей поймал? Бил, не?

Максим схитрил.

— Нет, — важно проговорил он. — В гости позвал. Играли у него в «Сегу».

Ребята удивлённо переглянулись.

— Ты к нему домой ходил?

— Ну, да.

— Зыко! — восторженно прошептал Пашка, а смешной коротышка Игорек Шляпенко завистливо вздохнул. — А правда у него там телик здоровенный стоит и картриджей дофига?

Максим кивнул.

— А ты к нему почему не ходил? — спросил он.

— Нет, ты чего, — ответил Пашка. Остальные кивнули в подтверждение его слов. — Он звал нас сто раз, но как-то стрёмно. Ты чего — не в курсе, что у них там целый дом пустой стоит? Да я в жизни туда не пойду. К его бате даже менты и бандосы не суются.

Максим слушал, а про себя думал: рассказать ребятам про жуткого и странного папашу Кумадея или не стоит? Лучше, не стоит. Как представил, что дойдёт его рассказ до Кирилла. «Этот меня не пожалеет, — подумал он. — Такой и ножом может пырнуть. Промолчу лучше — целее буду». Но про себя всё же решил, что к Кумадеям — ни ногой. «Пусть бьёт хоть до смерти, но никуда я с ним не пойду. Если что, родителям расскажу. Пусть меня потом в школе задразнят, но зато отвяжется от меня».

Когда он выходил из школы, то опасливо поглядывал по сторонам. Вдруг опять Кумадей появится? Сегодня Кирилл на уроки не пришёл, и было заметно, как рады учителя этому обстоятельству. Не было Кумадея и на школьном дворе. И довольный Максим пошёл домой, пиная опавшие листья и болтая с Пашкой, что жил, оказывается, в его же доме.

Ночью Максима грубо вырвало из сна. По квартире раздавался телефонный звонок. Не надо брать трубку, — спросонья подумал мальчик, лёжа в кровати в своей комнате. — Позвонит-позвонит и перестанет. Однако послышались шаги, а затем раздался сонный и недовольный голос матери.

— Алло! Я вас слушаю.

В трубке ей что-то ответили. А потом мать произнесла спокойным и тихим голосом.

— Коля, подойди. Это тебя.

Из спальни родителей раздалось ворчание отца. Через некоторое время Максим услышал его голос.

— Да, конечно. Мы выходим. Через полчаса. Я ему сам скажу.

Странно как, — подумал Максим. — Куда выходим? Зачем? Ночь же на дворе.

И верно — родители вели себя очень странно. Алёна зашла в комнату к сыну и включила свет.

— Одевайся, Максим.

— Зачем? — спросил мальчик. Ему вдруг стало очень страшно. Он сидел в кровати и непонимающе смотрел на мать.

— Мы идём в гости, — ответила Алёна. Голос у неё был монотонный и ровный.

— Какие «гости»?! — изумился Максим. — Мам, ты чего?

Ответа он не услышал.

Наконец, унылый Максим оделся и вышел из своей комнаты в прихожую. Там его ждали родители. Отец нарядился в костюм и даже повязал галстук, а мать была в своём любимом коротком платье.

Было 2-20 ночи. Максим и его родители молча шли по тёмным улицам Электрокабеля. Мальчик часто зевал и тёр заспанные глаза. Про себя он решил: раз родители куда-то собрались, то, значит, так и надо. Тишину прерывали лишь далёкие пьяные крики со стороны ларьков, что облепили единственный городской проспект. Ночь в этом городе была не самым лучшим временем для прогулок. Быстрым шагом Тужилины миновали Максимову школу, обошли длинный дом и углубились в тёмные дворы. Фонари здесь работали через один, поэтому, выходя из кругов света, они попадали в непролазный мрак, чтобы затем вновь вынырнуть на освещённую сторону.

Родители молчали. Любые попытки завязать с ними разговор встречались молчанием. Вскоре Максим перестал спрашивать. Он и сам догадался, куда лежит их путь.

Впереди показался знакомый дом. Ночью он выглядел настолько зловеще, что Максиму захотелось схватить родителей в охапку и бежать прочь, не разбирая дороги. У подъезда горел тусклый фонарь, освещая мёртвые окна и полусгнившие балконы. Скрипнула дверь, и они очутились на лестничной площадке. Впереди шёл папа. В полной темноте он безошибочно провёл семью на пятый этаж и позвонил в дверь. Ничего себе, — подумал Максим. — Как будто он здесь раньше бывал.

Сначала за дверью была тихо, и Максим даже понадеялся, что им никто не откроет, и они смогут пойти домой. Но его мечте не суждено было сбыться. Дверь открыл нарядно одетый Кирилл — причёсанный, в пиджаке и при галстуке. До Максима донёсся запах взрослого мужского одеколона. Кумадей-младший неожиданно вежливо поздоровался с родителями Максима, а ему самому — с улыбкой пожал руку.

В этот раз крохотная прихожая Кумадеев была ярко освещена. Пока Максим и его родители снимали обувь в прихожей, мальчик разглядел на вешалке новые вещи, которые в прошлый раз он не видел. Рядом с форменной шинелью висели явно дорогой кожаный пиджак и щегольское пёстрое кашне. На полу стояли пара начищенных до блеска мужских туфель с острыми носками. Гости что ли у них ещё? — подумал Максим, проходя вслед за родителями в комнату.

Ярко горела люстра. У шкафа, за которым скрывалась кровать с больным отцом Кирилла, стоял стол, на котором не было ничего, кроме столовых приборов — ножей и вилок. А за столом сидел молодой ещё мужчина — лысый, здоровый, как бык, в рубахе и модной жилетке в серую клетку. На столе перед ним лежал пейджер. Вид у мужчины был настолько говорящий о его ремесле, что сомневаться не приходилось — перед ними находился типичный подмосковный бандит. Упрямое и агрессивное лицо его было спокойным и неподвижным. На вошедших он не обратил ни малейшего внимания.

[Продолжение в комментарии]

Автор — Сергей Буридамов

Людмила Шмидт живет одна в крохотной квартире на двенадцатом этаже. Дочка Инна после развода с мужем живет у папы, немногочисленные родственники не горят желанием общаться. Кошек и собак Людмила не любит, от них много шума и грязи, и из живых существ у нее в квартире только комнатные цветы. Подруг у нее мало, да и то у всех семьи и дети, видятся изредка и по большим праздникам.

Работает Людмила бухгалтером на государственном предприятии вот уже семь лет, и за семь лет в ее жизни, кроме развода, не произошло каких-либо заметных событий. Каждое утро она пьет растворимый кофе, делает себе бутерброд, медленно ест его, потом надевает джинсы и джемпер (покупает новую одежду раз в год) и едет на работу. Вечером она смотрит телевизор, иногда выпивает пару бокалов вина, а иногда пьет только чай, и ложится спать в одиннадцать вечера. В выходные гуляет в парке и одиноко сидит на скамейке. Когда к ней приезжает Инна, и они ведут короткие диалоги на одни и те же темы: здоровье, сериалы и что ели на ужин. Одним словом – самая обычная жизнь, впереди одинокая старость, остается надеяться, что дочка не бросит.

В то утро в доме Людмилы засорился мусоропровод, и она отправилась выносить мешки за дом, к помойным ящикам. Она по-молодецки замахнулась пакетом с мусором, зашвырнула его в самую глубь ящика и собиралась уже отправиться восвояси, как вдруг увидела, что в ящике кто-то шевелится. Должно быть, крысы, – уже подумала она и собиралась убраться восвояси, но шевелящаяся в мусоре масса издала вдруг тихий стон.

О боже, это младенец! Людмила не без труда залезла в помойный ящик, измазавшись в чем-то грязном и вонючем, и стала копаться в мусоре, полностью наплевав на брезгливость. И наконец она нашла то, что шевелилось – комок каких-то черных червей. Людмилу передернуло. Она уже хотела начать злиться на саму себя, но вдруг поняла, что комок, похожий на сплетение шевелящихся черных гофрированных шлангов, особой брезгливости у нее не вызывает. Более того, он начал чем-то ей нравится.

- Ладно, живые твари все-таки. Или одна тварь. – Подумала Людмила. Она завернула ком в свой платок и понесла его домой. А что, даже симпатичные, вовсе не склизкие, а гладкие, как винил, и теплые, не холодные, как обычные гады. И издают какие-то звуки, то тихий стон, то гудение.

Дома она решила устроить нового питомца в кухонном шкафчике, постелив для него старое одеяло. Людмила понятия не имела, что оно ест, но на всякий случай поставила мисочку с молоком. Свернувшись в ящике диковинным плетеным узором, существо издало тихий гул. Людмила решила, что оно довольно, и отправилась на работу. Наверно, это какое-то экзотическое животное, хозяин сначала купил за большие деньги, а как надоело – выбросил в помойку.

Когда Людмила ехала в автобусе, она улыбалась легкой улыбкой. Даже город в хилом и темном преддверии кислой северной весны казался ей радостным. Ей виделось солнце за бесконечными темными облаками, и щеки ее слегка покраснели. Она почувствовала, что больше она не одна. На работе она продолжала беспричинно улыбаться, на что обратили внимание все сотрудники. Вскоре Галочка из отдела продаж и Оленька из отдела маркетинга перемыли все кости бухгалтерше Людмиле Юрьевне, обычно такой сухой и скучной, и решили, что она нашла себе мужчину. Только кто польстится на старую неухоженную грымзу аж сорока трех лет? Девушки хихикнули и продолжили пить чаи и раскладывать пасьянсы, чем они преимущественно на работе и занимались.

Людмила не замечала ничего вокруг. Она думала о подобранном комке из проводов. То она боялась, что он попросту сбежит, то что испачкает всю ее квартиру (а кто ее знает, какая у него физиология?), то что умрет из-за неправильного ухода.

Наконец, рабочий день закончился. Людмила торопливо выключила компьютер, быстро собралась и убежала домой. Вскоре она уже открывала входную дверь и, не разуваясь, бежала в кухню.

Комок был на месте. Он свернулся в маленький аккуратный шарик и, казалось, слегка посвистывал. Людмила успокоилась. Молоко он не выпил. Что же оно ест? Может, стоит найти какого-нибудь специалиста по редкой живности?

- Что же ты ешь? – прошептала она. – И как тебя зовут?

Ответов на свои вопросы она, разумеется, не получила, и села придумывать своему питомцу имя. Она на секунду задумалась, что она делает. Подобрала неизвестно что на помойке, принесла домой и думает, как за ним ухаживать, чтобы не издохло. Но потом отодвинула эту мысль на второй план. Кого только люди сейчас не держат. Комок червей ничуть не хуже ядовитой змеи в качестве питомца, тем более, он не кусается. Ворм – вот как будут звать ее любимца. По-английски – червячок. Прекрасное имя.

Из кухни раздалось какое-то шевеление. Людмила пошла посмотреть. Ворм вылез из шкафа, забрался на подоконник, отрывал листья фиалки и ел их, вернее, заворачивал их в самого себя, где они исчезали. Так вот что он ест – листья! Людмиле сначала стало жаль фиалку, которую ей подарила старая подруга, но она сразу одернула себя – цветочка пожалела… Съев пару листов, Ворм пополз по стене на потолок, развернулся черным шевелящимся ковром около карниза и оставался там довольно долго.

- Молодец, Ворм, хорошо покушал, - сказала Людмила. – Нравится тебе у меня?

Ей показалось, что она услышала положительный ответ.

Когда вечером она села смотреть телевизор, комок тихо подполз к ее креслу и расположился около него. Людмиле казалось, что он за ней наблюдает, но это избавляло ее от гложущего чувства одиночества. Он как будто изучал свою хозяйку, ее привычки, вкусы и склонности. Ей это льстило, еще никто не испытывал к ней такое любопытство и интерес. Ворм казался ей гораздо умнее кошек и собак – где вы видели кошку, которая будет угадывать, о чем думает хозяйка?

Несколько дней они продолжали изучать друг друга. Ворм съел все комнатные цветы, а Людмила потеряла всякий сон и покой. Она рассказала ему о своей жизни, с самого детства, про свое замужество и развод, а он внимательно слушал. Людмила верила, что он ей сочувствовал и сопереживал. Он ждал ее с работы и выползал в коридор, как только она открывала дверь.

Иногда в ее голову приходила мысль о том, что часами разговаривать с клубком червей не совсем нормально, но потом она снова размышляла о том, что каких только животных люди не заводят, включая плотоядных мух, так что беспокоиться не о чем. А разговаривать с цветами – так вообще обычное дело. Никакого зла никому она не делала, а что происходит в ее квартире за запертой дверью – ее личное дело.

Ворм тем временем окончательно к ней привык. Она брала его с собой спать, и он сворачивался вокруг ее головы, массируя кожу. Ей было от этого хорошо, как когда-то на берегу моря. Она вспоминала счастливые моменты: они с мужем студенты, поехали в Крым с палатками и пошли ночью на море. От прикосновений Ворма в ее голове с небывалой ясностью начинало шуметь море, ее нос чуял соленый воздух, сосны и все волнующие запахи южной ночи.

Иногда в ее воспоминания приходила и маленькая Инна в костюмчике с медвежатами и маленькими ножками в ползунках, ее первая улыбка и ручки, тянущиеся к ней. Веселый, радостный ребенок, не то, что сейчас – сухая хмурая девушка в очках и ранней морщиной на переносице. Но стоило грустным мыслям прийти в голову, как Ворм моментально изгонял их, и счастливые воспоминания снова серебрились тихой рябью, и Людмила тихонько улыбалась. Сны ее были ясные и солнечные, и ничто ее не беспокоило.

Тем временем цветов в квартире Людмилы не стало, вместо них остались только горшки с землей, которую она не хотела убирать. Вскоре она окончательно поняла, чем питается Ворм. Ему нужна плоть живых существ. Он ей это так объяснил. Она предложила ему сырое мясо, но он только попробовал его, а есть отказался.

Людмила купила самой дешевой колбасы, пошла в парк, приманила бездомную собаку и привела домой. Ворм попросил покрепче привязать ее, что она и сделала, опутал лапу собаке и съел ее. Та начала горестно выть, и тогда он съел ее язык.

Сначала Людмиле было непривычно приманивать домашних животных, но потом она выяснила все их повадки. Она знала, где бабушки ставят мисочки для бездомных кошек, где в теплотрассе прячется бездомная дворняга со щенками, где лучше ночью поставить капкан и на какие слова животные идут безоговорочно. Чтобы животные не кричали, она связывала им пасть скотчем. Ворм с удовольствием, причмокивая, ел свою добычу. Потом он переваривал ее несколько часов, забираясь в свою нору.

Так продолжалось несколько недель, пока Людмила не начала однажды секретничать с Вормом. Она рассказала ему некоторые эпизоды из самого глубокого детства, про то, как они с подружкой стащили у папы несколько сигарет и пробовали курить в овраге, как мама наказала ее за то, что она ударила двоюродного брата, как она в пять лет ушла из дома в долгую-предолгую прогулку, а родители ее искали. Она смеялась и, казалось, черви в комке тоже дергаются от смеха.

Ворм тогда тоже поделился с ней секретом: он рассказал, что всегда мечтал попробовать плоть живого человека. Людмила пошла на кухню, взяла самый острый керамический нож и отрезала маленький кусок с внутренней стороны бедра. Пока она неуклюже перевязывалась, Ворм медленно ел кусок ее плоти, и он ему явно понравился. Конечно, он попросил ее не слишком часто это делать и поберечь себя, но ничего вкуснее в жизни он не пробовал.

***

Следующим вечером к ней должна была зайти Инна. Людмила, по семейному обыкновению, испекла яблочный пирог. Инна принесла привычную мясную и сырную нарезку. Они сели ужинать, но во время еды дочь стала пристально и внимательно изучать мать. Ранняя морщина между бровями углубилась, и очки тревожно заблестели в свете настольной лампы.

- Мама, с тобой все хорошо? – начала Инна.

- Да, доченька. А почему ты спрашиваешь?

- Ты сильно похудела и побледнела, и у тебя появились синяки под глазами. Извини, мама, но выглядишь ты не очень.

- Да нет, доченька, это я решила на диету сесть, - Людмила отодвинула подальше от себя яблочный пирог. – Что-то я растолстела.

- Но ты никогда не сидела на диетах. – Взгляд серых глаз буравил насквозь. Вот родила умницу себе на голову. И не поверишь, что ей всего-то двадцать лет. – Мам, если ты хочешь что-то обсудить, ты всегда можешь ко мне прийти.

- Мала еще взрослых учить, - по привычке сердито отозвалась Людмила.

Остаток ужина прошел в молчании. Инна пристально смотрела то на нестираные занавески, то на толстый слой пыли на полках, то на кухонные полотенца в жирных пятнах. Непохоже на мать, ой как непохоже… Она всегда была аккуратисткой и занудой, отпечатки пальцев на глянцевой поверхности кухонных шкафов повергали ее в состояние непрекращающейся тревоги. Инна заключила, что она либо находится в состоянии глубокой депрессии, либо начала баловаться алкоголем больше, чем раньше.

Ее взгляд упал на пустые цветочные горшки. А может, мама и наркотиками балуется потихоньку. Или попала в секту. Когда Инна пристально посмотрела на кухонный шкаф, из-за которого Ворм внимательно наблюдал за ними и слушал их беседу, Людмила особенно напряглась. Они долго молчали, гипнотизируя взглядом пустые тарелки. Наконец Инна сказала:

- Мам, с тобой что-то происходит. Если ты мне не расскажешь, мне придется выяснять это самой.

Людмила подняла на нее глаза, показавшиеся Инне пустыми.

- Инна, со мной все в порядке. Если ты собираешься и дальше меня унижать, тебе придется прекратить свои визиты.

- Мам, ты хоть понимаешь, что говоришь? – раздраженно спросила Инна, глядя поверх очков. Ее короткая стрижка, казалось, поднялась дыбом, как у рассерженной кошки. Людмила почувствовала, что Ворму это явно не нравится. Она решила сменить тон.

- Инна, ты уж извини. Я тут привыкла одна жить. Мне не то, чтобы в тягость твои визиты, просто, сама понимаешь, отвыкла я с людьми общаться, одичала. Ты не переживай за меня, девочка моя.

Людмила натянуто улыбнулась и мечтательно посмотрела куда-то в сторону. Инна почувствовала себя лишней. Что она может сделать со своей мамой?

- Ладно, я пойду. Но если что, я прибегу в любое время дня и ночи, мама.

Все-таки хорошую она вырастила дочку. Но пора уже подумать и о себе.

Убедившись, что Инна не вернется, Людмила улеглась на кровать. Ворм подполз к ней и уютно устроился у нее на голове, как футуристическая шапка. Ей пришла в голову мысль о личинках Чужого из фильма, но Ворм прогнал ее. Это же не какой-то там паразит, питающийся мозгом, а ее домашний любимец, единственное существо, которое ее любит и по-настоящему о ней заботится. С тех пор, как он поселился у нее, она забыла о ноющих суставах, головных болях и начавшем скакать давлении. Ее шаги и дыхание давно не были такими легкими, а телу никогда не было так приятно.

- Вот и дочка навестила меня. Жалко, что я не могу вас познакомить, - посетовала Людмила.

Ворм ответил ей, что она ему понравилась, в ней есть что-то от нежности и тепла Людмилы, но у нее немного другой ум, острый и любознательный. Он сказал, что не хотел бы, чтобы об их особенных отношениях знал кто-то, кроме их двоих.

- Я понимаю. – Сказала Людмила. – Для меня это тоже очень личное. Мне кажется даже…

Ее слова прервал стук в дверь. Кому это понадобилось приходить в восемь вечера?

Она заглянула в глазок. На лестничной площадке стоял молодой парень с яркой папкой в руках. Людмила спросила, кто там, и он представился сотрудником интернет-провайдера.

Ворм потихоньку закатился обратно в комнату и тихо прошептал Людмиле, чтобы она впустила визитера. Она послушалась, предложила молодому человеку бахилы и чаю на кухне. Когда он отправился мыть руки, она заперла дверь и отправила к нему Ворма. Тот тут же опутал представителя компании своими черными веревками, душа его и не давая закричать.

Ворм принялся трапезничать в ванной. Сначала он опутал, размягчил и съел конечности, действуя как паук, парализующий муху. Это заняло несколько дней, и все это время молодой человек был жив. Потом он принялся за внутренние органы, начав с поджелудочной железы. Как он ей объяснил, она ему все равно не понадобится.

Пока Ворм ел, Людмила мало с ним разговаривала. В ее голову начала приходить мысль, что в этом есть что-то ненормальное. Какое-то затаенное сомнение начало глодать ее. Обычно Ворм подавлял все ее дурные мысли, но когда она оставалась одна на несколько часов, ее мозг как будто начинал высвобождаться. Ее питомец это чувствовал и начинал расстраиваться, если Людмила от него отдалялась.

Однажды, сбежав из своей квартиры в парк, она поняла, что держит дома комок червей, питающийся плотью и читающий мысли. Ей пришла в голову мысль бежать. Но сначала нужно уволиться с работы, получить расчет, забрать свои скудные сбережения, подготовить документы… Людмила почувствовала, что ей тяжело об этом думать. Холодный ветер как будто вымел из ее головы эту мысль. Надо прийти домой, выпить горячего чаю, поспать.

Придя домой, она легла на кровать, и Ворм, как обычно, устроился у нее в голове.

- Хочешь, я покажу тебе нечто замечательное?

Людмила тихо улыбнулась и кивнула головой. Тогда один из его черных гофрированных отростков откинул ей седую челку и стал искать место, чтобы воткнуться.

- Не волнуйся, дорогая, сначала будет чуть-чуть больно, но потом очень-очень приятно. И с этими словами он проколол ей кожу и стал сверлить череп.

От неожиданности Людмила чуть не зашлась криком, но отростки крепко держали ее за руки и ноги, а один из них влез ей в рот. К счастью, ее череп поддался неожиданно легко, и вскоре червь стал щупать что-то внутри него.

- О, нашел, - сказал он и нажал на что-то внутри. Людмила тут же забыла о боли и почувствовала нечеловеческое, неземное блаженство.

- Это твой центр удовольствия. Я могу делать тебе сколько угодно хорошо. Больше ты никогда не будешь чувствовать боли и отчаяния. Ты вся моя. Через несколько минут он отпустил ее.

Через несколько дней, когда от сотрудника интернет-провайдера осталась только внушительная лужа крови в ванной, Инна снова пришла. Людмила тогда накидала на пол в ванной тряпок, объяснив, что у нее подтекает труба. Инна же позвала ее для серьезного разговора на кухню. Усадив ее на стул, она прямо спросила:

- Мама, ты принимаешь наркотики? Что у тебя с головой? Ты ушиблась?

Людмила с трудом сфокусировала на ней взгляд. Ворм отпустил ее всего несколько минут назад, и она пыталась вернуться в мир от потока бесконечного удовольствия.

- Инночка, я уже поговорила с папой, - сказала Людмила. – И сняла деньги со своего счета. Ты давно мечтала о курсах английского за границей с международным сертификатом. Мы купили тебе билет и все оплатили.

- Мама! – гневно заявила Инна. – Я, конечно, об этом мечтала, но мне дороже ты и твое состояние. Я не отступлюсь от тебя.

- Вот съезди и будешь заниматься мной, - ответила Людмила. – Хотя что мной заниматься, все со мной хорошо.

Ворм из комнаты слал Людмиле сигнал. Может, просверлить Инне голову и заставить ее сделать так, как они хотят?

- Нет, - мысленно ответила ему Людмила. – Только не она. Я смогу ее убедить.

И Людмила мягко и ласково стала объяснять Инне, что две недели погоды не сделают, что билеты нельзя сдать обратно, что мама и папа работали полжизни, чтобы осуществить ее мечту. Что нельзя отказываться от своей молодой жизни ради мамы, которая может о себе позаботиться. Что Людмила будет звонить ей каждый день и постоянно писать.

И Инна сдалась. Впоследствии она так и не смогла объяснить, что заставило ее сдаться, хотя изначально она собиралась стоять до конца. То, что сбылась ее мечта? Или убеждающая сила ее мамы? Или… что-то, вмешательство извне, вмешалось в ход ее мыслей?

Так или иначе, через неделю Инна отправилась за границу. Она с удовольствием выставляла фото из Барселоны в Инстаграм, налаживала контакты и оттачивала свой испанский. С мамой она созванивалась, как они и договаривались, каждый день, и ничто в ее голосе, искаженном связью с далекой страной, не говорило о грядущей беде.

Людмила наконец-то осталась наедине с Вормом, предоставленная самой себе. Она познавала все новые и новые грани удовольствия, которые он приводил в действие своими отростками. Ее мозг был как открытая книга, и она все больше и больше тонула в туманном счастливом море.

Однажды она спросила у Ворма, что она может сделать для него. И он объяснил, что не будет для него ничего вкуснее плоти Людмилы. Ей ничего не оставалось, кроме как согласиться, и Ворм по очереди начал закусывать ее органами, начав с тех, что не были жизненно важными.

Она перестала что-либо помнить, ни свое имя, ни лица родственников и друзей. В разговорах с дочерью она говорила строго то, что внушал ей Ворм. Она чувствовала, что умирает, но разве это так важно, если ты с любимым существом? Он уже съел ее почку и часть печени, начал есть нижние конечности. Людмила этого не чувствовала, так как он отключил ей все нервные окончания.

Когда Людмила перестала выходить на связь, Инна сразу заподозрила что-то нехорошее. Она спешно обменяла билет, потратив на это почти все деньги, которые дал ей папа на проживание, и улетела ночным рейсом с пересадкой. Когда самолет отрывался от земли, она поймала себя на том, что молится, хотя всю свою недолгую жизнь была атеистом. Нет, не за благополучный взлет и посадку, а за то, чтобы мама попросту забыла оплатить интернет.

Когда Инна пересаживалась в Праге, Ворм объел лицо Людмилы. Когда она садилась в Домодедово, Инниной мамы больше не было в живых. Когда она вошла домой, от нее осталась только лужа крови.

Людмила числится пропавшей без вести. Когда Инна перебирала ее вещи, в кухонном шкафу она обнаружила комок из черных гофрированных проводов. Ловко прицелившись, она отправила его в мусорное ведро, содержимое которого тем же вечером с гулом улетело в мусоропровод.

Автор: Клара Эверт

Оно выло, словно собака со свёрнутой челюстью.

Я запер дверь и медленно, спиной, спустился по лестнице, не опуская костыль. Остановился, перевёл дух, зашвырнул костыль в кусты и пошёл по дорожке, не оглядываясь. Дорожка была песчаная и глушила шаги, хотя я бы предпочёл грохотать на весь сад.

Рёва больше не слышно, но он словно отпечатался в этой неестественной тишине. Хоть бы ворона закаркала.

Джаркин ждал меня возле калитки. Прилизанные волосы, дорогой чёрный костюм — ни дать, ни взять, директор похоронного бюро на торжественном погребении.

— Ничего уже не сделать,— сказал я,— Сидит крепко, уходить не намерено. Вам лучше просто продать дом.

Его глаза сразу съёжились.

— Вы говорили, что можете...

— Я говорил: "сделаю всё, что в моих силах". Вот мои слова.

Под ноги полетела бумага. Уголком попала в лужу, прилипла и затрепетала.

— И что же вам удалось?

— Выяснить, что оно одно и не особенно голодное. Появляется откуда хочет и когда хочет.

Вытащить наружу не получается.

— А вы старались?

— Всё моё умение...

— Но вы всё ещё живы. Следовательно, вы плохо старались.

— Борьба с такими тварями смертью не измеряется. Госпожа Хазор не успела сделать ничего — и всё равно мёртвая. А само Животное и вовсе бессмертно.

— Вы называете эту тварь животным?

— Доказательств, что она была сотворена, нет. В ней очень много от хаоса.

— А меня это не волнует! Я заплатил, чтобы вы выгнали эту тварь...

— ... или дали совет, как её выгнать. Правильно?

— И какой же совет вы мне подкинете?

— Продать дом.

— Ха! Вместе с Ней?

— Именно так. Очень и очень многие днём и ночью мечтают владеть домом, где мелькнула хотя бы Её тень. Такие за ценой не постоят.

— И где мне их найти? В приюте для умалишенных?

— Сэйри — один из самых известных. Есть и другие. Все они практикуют и очень, очень неплохо заплатят.

Он заговорил очень медленно, как бы мечтая пригвоздить меня каждым словом. Безуспешно, разумеется.

— Господин Закерси, я очень ценю ваше внимание и заботу о деньгах, которые я, может быть, выручу. Но позвольте напомнить вам о другой сумме, куда более реальной. Её можно подержать в руках, на неё можно поесть или даже напиться! О той, что я вам заплатил.

— Я не эксперт в торговле недвижимостью, но её для покупки вашего дома недостаточно. Тем более, что мне он не нужен.

— Вам и эти деньги, похоже, не нужны. И я прошу — нет, я требую вернуть их обратно.

— Нет.

— Что значит "нет"?

— Это мой вам ответ. Целую неделю я пытался выжить её из вашего дома. Закупал сырьё, платил знающим людям. От ваших монет осталось не так много.

— Словом, всё ушло на сердоликовые браслетики и рогатины из боярышника.

— Нет, этого не было. Природа Животному не страшна, оно старше и страшнее природы.

— Что ещё скажете?

— Пусть живёт.

Он хотел меня ударить — неужели надеялся, что из меня деньги, как из игрового автомата, посыпятся?

В любом случае, ничего у него не вышло.

***

Домой я вернулся заполночь. Зашёл сказать спасибо О. — старикан совсем плох. Правая рука парализована, а советы никому в этой глуши не нужны. Советы застревают в глотке и разрослись уже до пневмонии.

Комната встретила меня холодным камином и двумя нераспакованными чемоданами. Надо было уезжать, но сперва я сбросил одежду и впервые за месяц добрался до ванной. Оказывается, там зелёная плитка.

Лёжа в кровати, размышлял, что сделать перед отъездом. Можно отправиться в Лесорн и передать привет Сэйри, а заодно намекнуть ему на домик, где не так давно поселилось весьма и весьма интересное домашнее животное. Можно сесть за стол и набросать для Джарсина списочек потенциальных покупателей, а потом отправить по почте — "оплата получателем". Или вспомнить ещё про какие-нибудь чужие проблемы, на которые можно растратить последний свободный вечер.

А интересно, кому всё достанется? Будь клиент вроде прошлого — кончилось бы морем керосина, пожаром и адскими воплями, а тварь сбежала бы в кусты и ещё лет десять, постепенно ослабевая, бродила бы на свободе. Вариант не из лучших. А значит, купит либо Сэйри, либо некая чёрная лошадка, которая мечтает сразу выскочить на горку и оказаться наверху, скаля молочные зубы. Очень скоро сломает она свою буйную шею, и покатиться вниз, а дом всё равно достанется Сэйри. Уверен, он сумеет им распорядиться.

А может, купить мне? Смотрю на свои голые пальцы, и прикидываю плюсы и минусы. В плюсах — Джаркин на меня отныне не дуется, а Сэйри регулярно приглашает на чай. А в минусах — полный дилетантизм и старость наподобие той, что у О., когда ты можешь только сидеть и смотреть, как пылятся твои реторты. Я ведь не практик, я просто малость разбираюсь и зарабатываю на жизнь разгребанием примитивщины, какой брезгуют все обычные практики. Эдакий мост между теми, кто понимает и кому просто смешно.

Животное, кстати, — самое крупное, с чем я имел дело. Единственный мой экспонат, который заинтересовал самого Сэйри. Впервые он позвонил мне сам, и голос (помню, помню!!) был взволнованный.

— Алло, Калеб,— начал он (вытягиваясь в кресле и открывая сундучок с сигаретами),— Слышал, у тебя новый экземпляр.

— Конечно,— я говорил почти спокойно,— разумеется, есть. Дать ему трубку?

***

А началось всё вполне обычно, без подмётных визитов и приглашений на явочные квартиры. Джаркин нашёл меня через знакомых знакомых и явился один. Зашёл и сел, положив шляпу на соседний стул.

— Вижу, у вас, как любит говорить мой сын, "дело отчаянной важности"?

— Да, совершенно верно.

Глаза его уже округлились. Удивила не проницательность — а то, что у меня есть дети. Ему, впрочем, не стоило волноваться. Сын у меня побочный и едва ли подозревает о моём существовании.

Джаркин заговорил. Я слушал, не перебивая.

Из рассказа заподозрить было нечего. Все они одинаковые — сначала робкая полумистическая басня с одним совпадением, а затем, когда убедится, что я не врач и не вурдалак, следует, собственно, дело: нечто абсурдное до правдивости, вроде рыбака, который рано поутру гонялся за непокорной щукой по обеденному столу, или целой процессии карликовых человечков, переходивших дорогу неподалёку от Ставенчера.

И это всегда бывает правдой.

— Как вы думаете, оно пришло за чем-нибудь конкретным?— осведомился я, когда описания учинённого Животным дебоша подошло к концу,— Что-нибудь разбито или может быть пропало? Что-нибудь ценное, древнее, непонятное?

Джаркин перевёл дыхание и сказал очень спокойно.

— Оно загрызло мою тётю Хазор.

У меня чуть мозги не снесло. Это было всё равно, что шевельнуть лопатой землю и увидеть золотую россыпь. Вспороть расшатавшимися от голода зубами брюхо крошечной рыбки и сплюнуть на ладонь гранёный алмазик. В очередной ненавистный день связать бечёвкой книги и потащиться раскисшей грунтовкой в грязную деревенскую школу, чтобы встретить там самую замечательную девчонку на свете, на которую ты просто не обращал внимания.

Интересная история болезни бы получилась. Имя: Калеб Закерси, охотник на демонов. Болезнь: свихнулся на профессиональной почве.

Причина: Хазор, родную тётку Джаркина Ладаша, загрызло Животное доисторических времён.

Там-бу-бу-бу, братья и сёстры!

***

О том, чтобы обратиться в полицию, не было и речи. Первобытная ящерица-убийца, которая зародилась почти одновременно с жизнью на Земле явно не входила в сферу из компетенции. Тётку кремировали и списали на скоропостижный приступ, писак из местного листка приняли в кабинете и напоили чаем, а потом вышли на меня. Ответственные люди.

Дальше была работа. Не их и не моя вина, что ничего не вышло. Животное — это не просто достойный противник, это просто возмущённый хозяин, который гонит прочь охотника-таракана. Я даже проникся к нему уважением.

Когда постучали, я сидел на кровати и ленился заснуть. Всё оттягивал и оттягивал, выдумывал дела, которые всё равно не сделаю.

— Прошу простить непарадный вид,— сказал я Джаркину,— я просто не на работе.

Едва ли он оценил моё остроумие.

А спустя пару секунд, получив по голове превосходной тростью с железным набалдашником, я и сам лишился способности его оценивать.

***

Очнулся оттого, что прекратилась тряска. Меня вытащили из экипажа, кое-как поставили на ноги и потащили по дорожке. Шея онемела и не работала, глаза тупо пересчитывали травинки.

Приподняли, мелькнула лицо Джаркина, а потом я уже лежу на спине. Голова горит, словно в левое ухо сунули раскалённый костыль.

Хлопнула дверь, зашуршал засов. Я лежал и видел забранное двойной рамой окно с битыми стеклами. На осколках липкая паутина, а дальше была ветка клена... где я его видел?

Всё, вспомнил. Вот дом, где веселится животное, вокруг сад и угрюмая чёрная сараюшка в глубине. Стоит, нахохлившись, и щурится битыми окнами. А внутри я.

Поднялся и сел только с пятой попытки — сложно держать равновесие с разбитой головой и связанными руками. В рот словно налили жидкую медь, и до тошноты хочется закурить.

Сидел, рассматривая осколки солнца на полу. И думал-думал-думал.

Конечно, никто никому ничего продавать не будет. Эти люди и ко мне-то обратились только потому, что я гарантировал неразглашение и анонимность — а сперва прождали целый месяц, пока оно исчезнет само (зря). Продажа дома — это целое загадочное событие, какое непременно обрастает догадками. Запереть куда проще. Сначала дом, а потом и рты всем, кто про него знает.

Я конечно, с самого начала был под ударом. Слишком посторонний, слишком независимый. Когда меня загрызут, можно просто закрыть дверь и сделать вид, что ничего не было. Эти ребята ни за что не поверят, что они для меня — только любопытный экспонат, эдакий "случай из практики".

Руки связаны, а я им больше не нужен. Это плохо. Если у вас дома поселилось Животное, избавиться от трупа — дело минуты. Интересно, почему не прикончили сразу?

Боятся. Ответ так очевиден в своей простоте, что хочется вознаградить себя сигаретой и ласково погладить по волосам. Из дома лезет Животное, то к то знает, что может вылезти из меня.

Конечно, это глупость, но сейчас мне кажется, что я ближе по крови к Животному, чем к бывшим заказчикам. Потому что я понимаю Его, а они меня — нет.

Интересно, уважает ли оно меня? Если и "да", то скорее как человек, слегка уважающий муравья, который тащит мимо его ног дохлую жужелицу втрое больше себя. Насмешливое такое уваженьице. Хотя с чего я взял, что у него бывают чувства? Может, оно из тех времён, когда чувств ещё не было.

Ну чего они тянут? Пошли бы в дом, позвонили... Стоп, вот и ответ — как позвонишь из такого дома.

("Дать ему трубку?")

Придётся звонить от соседей... нет, напрямую, со станции, чтобы не вызывать подозрений. Дом же не Джаркина, дом всё его семьи. Предупредить надо, чтобы не пытались... А потом может быть и назад, чтобы всё-таки подстрелить для верности.

И что это значит?

А значит это, что у меня есть ещё пятнадцать минут, чтобы что-то предпринять.

В голове по-прежнему гуляли колокольчики, губы посасывали несуществующую сигарету, а память уже шарила по закромам, выискивая решение. Я ведь был здесь пару раз (всё, вспомнил), проверял, замерял и знаю этот домик в десять раз лучше хозяина.

Например, здесь, в щели между стеной и первой половицей, застрял восхитительный осколок стекла, огромный, им сверкающий, словно горный хрусталь. Не знаю, когда разбили окно, но его не тронула ни одна уборка — специально для того, чтобы я смог разрезать верёвку.

Это неправда, что человека можно победить. Просто когда человек оглушён и перепуган, у него каша в голове. Он двух слов связать не может, не то, что догадаться, как выбраться.

Но есть и ещё одно заблуждение: будто все люди устроены одинаково. Это, друзья, неправда в наичистейшем виде.

Встать во весь рост с первой попытки не вышло — ничего. Привалился к стене и трижды вдохнул, глядя в окно. Клён дрожал, словно плёнка в испорченном кинопроекторе, левый глаз дёргался.

Чтобы не стоять на свету, отполз в угол и уже там обдумал положение. Спасаться можно через окно (много шума и много проблем, а в моём состоянии можно порезать не только одежду), через хлипкую запертую дверь (шум на весь сад), а ещё можно выломать половицу...

Старая выгребная яма — сырая, словно рот мертвеца. Выбирался, как пьяный крот, тюкаясь по стенке и пару раз опускаясь "вздремнуть". Потом, уже в саду, даже не отряхиваясь, привалился к давнишнему клёну и втянул воздух. Всё кружилось, в горле ворочалась тошнота, но всё равно было славно. И я знал, как праздновать эту свободу.

Негнущиеся пальцы с нечеловеческим усилием разодрали ширинку, и по сырым чёрным корни ударило жёлтой струёй. В животе словно гири катались, голову кружило и заносило на поворотах, но всё равно было славно. Знаете ли вы, лязгающие зубами возле камина и проклинающие осенние заморозки, какое это иной раз счастье — оказаться снаружи.

А у меня ещё десять минут...

Через сад шёл не глядя, потому что знал — выйду в любом случае. На брови запеклась кровь, не помню, от чего. Сад был чёрным на золоте, и небо, словно фон для его знамени. Кажется, я помнил, что вокруг ограда, но мне было плевать.

Голоса я услышал после — сперва лязгнула калитка и зачафкали шаги. Сначала полетел в листву, и только там понял: пришли.

Это было как кадр из детективного кино: трое в пальто и шляпах, торопливо переговариваясь, шагают к сараю. Пока увидят, пока поймут, я успею...

Но не успел. Меня заметил Джаркин. У этого парня прямо нюх на свои деньги. Они их, конечно, нашли и забрали, захватив заодно и мои собственные — не пропадать же добру...

Я вскочил и побежал. Краем уха услышал их топот, попытался определить, где ворота, но тут возле уха тренькнула пуля, и почему-то страшно захотелось лечь-лечь-лечь и успокоиться. Когда сотрясение, всегда так.

Я выбежал к пруду и, не сбавляя темпа, повернул к нарядному газончику. Очередная пуля фыркнула в воде и пошла кругами. Вспомнился костыль, который я зашвырнул в кусты. Против револьвера, конечно, ничто, но уверенности придаст.

По ноге чиркнула раскалённая оса, я сжал зубы, — и тут же налетел на кучу тлеющей листвы. Нога увязла, руки попытались схватиться за воздух, и я полетел, полетел, полетел, в вязкость и сырость, шорох и рассыпной мрак. Два золотых листочка осины прилипли к глазам, словно монетки.

Шаги всё ближе, к лицу ползёт вонючий дым.

***

Осень теперь далеко, ей меня не достать. Я лежу один в безукоризненно-белой палате, вдоль стены ещё пять коек с синими покрывалами. На покрывалах ни морщинки, а под высоким потолком мигает алый глаз пожарной сирены. Хорошо!

Нога, куда попала пуля, перебинтована, равно как и второе ранение — уже не помню, куда. Я лежу возле огромного, почти во всю стену окна. За окном — огромный осенний парк с чугунными урнами, пустыми мокрыми лавочками и бесчисленными кучами листвы. Осень осталась там, за пуленепробиваемым стеклом. Она мне больше не опасна.

Тишина абсолютная. Знаю, в коридоре ждёт аккуратная накрахмаленная медсестра, готовая прийти по первому звонку.

Рай? Рай!

Но... нет, тишины всё-таки нет. Далеко-далеко, на первом этаже, кто-то одышливый учится ходить на ортопедических костылях. Шмяк-шмяк-шмяк-шмяк. Словно по листьям. Всё ближе и ближе...

Буквально за уши вытаскиваю себя к реальности.

***

Они рядом — слышно, как шамкают подошвы по листве. Теперь, когда цель неподвижна и достать меня легче лёгкого, они не стреляют, хотят наверняка.

Я лежу и думаю о пулях. Интересно, что больше вредит престижу хозяина — поспешная продажа дома или стрельба в саду? Хотя когда человеку прищемило престиж, он не думает о таких мелочах.

Джаркин уже рядом, я слышу его дыхание и сжимаю листья в кулаке.

Остановился. Целится. Дышит тяжело, рука дрожит. Поодаль топочут компаньоны.

В голове, полная ясность, словно только что выспался. Голова хрустальная, а мышцы словно солдаты, готовы выполнить любой приказ.

Не поднимаюсь и не подпрыгиваю — взлетаю и в развороте обрушиваюсь на Джаркина. Он рвётся, дёргается, револьвер стреляет в воздух и летит прочь. Мы снова падаем в листву, но теперь охочусь я, и у него нет ни малейшей надежды.

(этой штуке меня научило Животное — и я чудом уцелел, когда увидел это в первый раз. Секрет в том, что ты впиваешься противнику в горло, когда он ещё только думает обороняться)

Когда я поднимаю голову, двое оставшихся стоят неподвижно. Один сунул руку за пояс, но достать не решается.

Рывок и прочь. Куда угодно. Наружу.

До выхода уже не доберусь, это очевидно. Поэтому ноги бегут, а голова ищет выход.

Два выстрела — почти одновременно. Соседняя осина — чёрная полоса — вздрагивает и брызжет в лицо чёрными опилками. Глаз шарит убежище и видит только стёкла небольшой веранды.

На обоснование времени нет. Оттолкнувшись, лечу прямо в стеклянную плёнку, похожу на гладь воды,— и когда они уже сыпется алмазным дождём, правое плечо прошивает пулей.

Я лежу на полу и вижу лепной потолок. Роскошные, витые ромашки. Интересно, который я по счёту человек, который это заметил. Редко встретишь среди Джаркинов знатоков архитектурного декора.

Я поднимаюсь и чувствую, что победил. Мой главный союзник — здесь. Там, за стеклом, две чёрные тени, у них револьверы и много друзей. Но это уже не важно.

И в последний момент перед тем, как всё решится, я делаю то, что давно стоило сделать. Пронимаю уцелевшую руку (в плече стреляет) и глажу его чешуйчатую шеи.

Животное косит золотым глазом и улыбается левым клыком. Оно всё понимает, потому что любовь была ещё тогда, в его времена.

И готовится прыгнуть на тех, кто остался снаружи.

Автор: Таинственный Абрикос

Когда я проснулся в то воскресное утро, последняя буря уже повисла на горизонте. Она наступала с юга, огромная и, на первый взгляд, неподвижная стена пыли. Я был бы рад поспать допоздна, как я обычно и делал с тех пор, как Адель уехала, забрав с собой девочек. Однако отдалённые грохот и треск вытащили меня из постели ещё до рассвета. Ранним утром я тупо бродил по ферме, открыл дверь в хлев, завёл туда двух упрямых свиней и закрыл окна. Вскоре я застыл на месте, глядя на извивающийся образ в небе. Он растянулся по всему небосклону, катясь от самой границы с Небраской. В воздухе повис сухой электрический холод, и пожелтевшая пшеница закачалась в ожидании.

Я был в трансе. Мои глаза смотрели вдаль, когда я увидел на западе светло-серое облако пыли, выделявшееся на фоне растущей черноты. По дороге в направлении фермы галопом мчался всадник на лошади, и мои глаза, уставшие от пыли, заметили его силуэт. У Карла Джордана была ферма по соседству с моей, и я помню, как в дни моей молодости его громкий хохот согревал наш дом по вечерам. Его широкая желтеющая улыбка была едва заметна под усами и широкими полями чёрной шляпой. Его чёрный костюм был покрыт слоем пыли, который он, как видно, забыл стряхнуть.

— Эдди, — сказал он усталым голосом. — Ты сегодня не идёшь в церковь?

Я не ходил туда уже несколько месяцев, и он как-то сказал, что завидует мне. У меня просто не было в этом потребности, и я наслаждался свободными часами. Я решил проигнорировать этот вопрос.

— В чём проблема, Карл? — спросил я. — С Мэтти всё в порядке?

Он повернулся к югу, в сторону надвигавшейся бури, и принялся жевать нижнюю губу. Через несколько секунд он глубоко вздохнул.

— Хаттерсоны мертвы. Все, кроме Саула, — сказал он ровным голосом, даже не посмотрев на меня. Услышав его слова, я почувствовал холод у себя внутри. Я представил себе младшего Хаттерсона, светловолосого двухлетнего ребёнка, которого я несколько дней назад видел в магазине вместе с Саулом и Молли.

— Как? — спросил я. Он скорчил лёгкую гримасу, не переставая смотреть на юг.

— Саул пропал. Никто не видел его с прошлой ночи. Молли и дети мертвы, а он исчез. Это нехорошо, — Карл немного качнулся, и только тогда я заметил, насколько он постарел. — В Пиктоне собралось целое гнездо шершней. Говорили, что он вот-вот потеряет ферму.

Мне не пришлось долго думать, прежде чем я уловил связь между этими фактами.

— Мэтти в порядке, — сказал он после ещё одной секунды молчания. — Просто немного приболела, спасибо, что спросил, — он оторвал взгляд от чёрных облаков и посмотрел на меня. У него на лице была бледная копия его привычной улыбки, а глаза жмурились от беспокойства. Казалось он хотел что-то сказать, но вместо этого только кивнул, а потом взял в руки поводья.

— Будь осторожен, Эдди, — сказал он и направился в сторону своей фермы. Он скакал галопом, всё ещё оглядываясь в сторону бури.

К полудню, я только и видел, как она приближалась, закрывая солнце.

***

Ураган пыли обволакивал нас. Подобно рукам Бога, он закрывал от нас небеса. Я, как мог, старался сдерживаться в употреблении спиртного, хотя в то утро мне очень хотелось выпить. Тем временем, чёрный ветер нёсся по земле так, что щепки летели. Во времена прежних штормов, бледных и вялых в сравнении с этой бурей, девочки прижимались к Адель, которая читала им Библию. Я помню, как её голос превращался в нервный полушёпот, когда она доходила до страниц Апокалипсиса. Прежде я смеялся над её страхом и трепетом, но сейчас, глядя на бушующее небо, я и сам еле сдерживал дрожь.

Когда к вечеру небо потемнело ещё на несколько оттенков, я приготовил себе яичницу и опустошил бутылку бурбона. Потом я лёг в постель, слушая, как гудит небо, а земля переворачивается с ног на голову.

К утру шторм стал только сильнее, и солнце только иногда мелькало сквозь смерч, как тлеющий уголёк. Не было ни намёка на то, что буря затихнет, а мне надо было покормить скот. Я надел защитные очки и обвязал вокруг рта платок, но всё равно кашлял от пыли, которая нахлынула на меня, как только я вышел на улицу. Иногда мне казалось, что вот-вот пойдёт кровь из горла.

В пыли хлев был едва виден, но, полагаясь на инстинкты, я всё-таки его нашёл. К его стене прижался высокий холм из чёрной пыли, и мне пришлось несколько раз ударить ногой в дверь, чтобы её очистить. Внутри всё было засыпано пылью, и коровы со свиньями были покрыты слоем грязи. Они стояли с покрасневшими глазами и дёргались от каждого треска балок в хлеву. Им было не до еды.

У меня что-то дёрнулось в груди, когда к моему дому подошёл Карл, ведя за собой напуганную лошадь. Борода у него была вся покрыта пылью, и ему даже пришлось зайти ко мне на крыльцо, чтобы протереть очки. Однако он не вошёл, а просто позвал меня жестом.

— Ты должен пойти со мной! — кричал он сквозь бурю. Его тон ужасал меня. Я не спорил, просто надел очки и протянул ему платок, чтобы закрыть рот. Я шёл за ним, придерживаясь одной рукой за лошадь. Карл с трудом пробирался сквозь пыль. Опираясь на свою память, он избегал ям и прочих неровностей на дороге. Мы осторожно прошли полмили, минули ферму Карла и направились в сторону клонящихся очертаний фермы Коллинза. С нашим приближением, страх всё крепче сжимал моё сердце.

Дверь была распахнута и сорвана с одной из петель. Теперь она со скрипом качалась на ветру. Я увидел Роджера Коллинза, осевшего в дверном проёме с запёкшейся кровью на лбу. Его глаза были открыты, левый глаз был залит кровью из отверстия от пули во лбу. В своих руках он сжимал ружьё.

Абигейл Коллинз и её ребёнок были в доме — они сидели, съёжившись в углу комнаты. Кровавые цветы на ткани их одежды были яркими и живыми.

За столом, словно приготовившись к обеду, сидела другая фигура, грязная и покрытая чёрной пылью. Она казалась собранной, стройной и гордой, несмотря на чистую и бескровную пулевую рану в горле. Кожа была сухой и морщинистой, глаза закрыты. У нас ушло несколько долгих секунд на то, чтобы узнать высушенное лицо. Это был Саул Хаттерсон, державший в руках револьвер. Он выглядел так, будто был мёртв уже неделю. Неприлично широкая улыбка открывала миру почерневшие сухие десна.

Несмотря на бушевавший шторм, в доме была неземная тишина, и я слышал, как стучало моё сердце. Я повернулся к Карлу с лицом, умолявшим хоть о каком-то объяснении.

— Я принёс им кое-какие консервы. Роджер волновался, что их запасы долго не протянут, — крикнул Карл, закрывая Роджеру глаза и вытирая кровь с руки. Он посмотрел на меня и сказал:

— Джед пропал.

Я снова осмотрел комнату и повернулся к Карлу.

— Ты ведь не думаешь, что Джед… — я начал, но так и не посмел закончить свою мысль. Джед был тихим и болезненным ребёнком, но по какой-то непонятной причине он всегда вызывал у меня тревогу.

— Нет, — рявкнул Карл. — Не думаю, что 15-летний способен на такое. Но я не думаю, что это был Саул. В этом нет никакого смысла. — Он ещё раз протёр свои очки.

— Да, это бессмысленно, — согласился я.

— Надо ехать в Пиктон, сказать кому-нибудь, но ты должен вести форд Коллинза. Сомневаюсь, что мне удастся добраться до города на лошади, — Карл выглядел немного смущённым, хотя выражение его лица скрывали пыль и борода. Я последовал за ним к хлеву.

Модель А несколько раз прохрипела, перед тем как окончательно заглохнуть. Когда я открыл бензобак, наружу вырвалась смесь пыли и бензина. Я ещё долго от неё откашливался, пока мы шли к трактору Коллинза. Когда мы отвинтили крышку бензобака, внутри оказалась та же липкая смесь.

Обратный путь к нашим фермам прошёл в тишине. Моё сердце билось, и мне с трудом удавалось дышать ровно. Сперва мы проверили трактор Карла, потом мой, оба оказались бесполезными — забитыми пылью. Даже если Карл поддался панике, он это искусно скрывал.

— Эдди, я не знаю, что это значит, — крикнул он мне, когда мы согнулись над трактором. — Но я был бы рад, если бы ты остался на ночь со мной и Мэтти. Я уверен, что утром буря разойдётся. — Я увидел вспышку страха в его глазах, и это принесло мне немного спокойствия.

***

Карл шёл впереди, с тревогой думая о Мэтти, которая была больна и лежала в постели. Я согласился зайти к нему, но сначала зашёл к себе взять дробовик и коробку кофе. Не знаю, начинал ли я спиваться, но я точно помню, что сделал несколько жадных глотков бурбона.

Я помню, что в тот день я здорово утомился, но не припоминаю, как я оказался на холодном деревянном полу. Когда я проснулся с ружьём и пустой бутылкой в руках, небо стало посветлее, но чёрное облако смерча по-прежнему окружало нас со всех сторон. Вторник. Подумал я сквозь туман боли. Или уже среда? Как только я понял, что заставил Карла и Мэтти ждать всю ночь, на меня обрушились угрызения.

Убедившись, что вся вода в доме закончилась ещё вчера, я оделся и вышел к колодцу. Я нажал на ручку насоса в надежде услышать звуки воды. Она с трудом поддалась, но вместо воды полилось нечто чёрное и вязкое, густая чёрная паста. Я уронил ведро от отвращения, вспомнив вчерашний страх. Я быстро развернулся и пошёл в сторону фермы Карла.

По дороге я оглянулся, но не смог разглядеть даже очертаний своего хлева. Я был один, окружённый стеной ветра и грязи. Я не знал, что происходило. В панике я побежал к ферме Карла, полагаясь только на слабую надежду, что я бегу в правильном направлении.

Когда показался маленький некрашеный домик, я увидел лошадь Карла, неподвижно лежавшую на земле, всё ещё привязанную к перилам крыльца. У стены сформировалась небольшая дюна чёрной пыли. Дверь была открыта нараспашку и ударялась об стену от каждого дыхания бури.

Моя паника переросла в настоящую лихорадку, когда я вошёл внутрь.

Мэтти лежала на полу, рядом с ней валялись простыня и клочки её ночной рубашки. Шея была свёрнута, голова разбита, а стеклянные глаза смотрели прямо на меня. Изо рта высовывался почерневший язык.

На её кровати сидел высушенный труп Джеда Коллинза, пропавшего мальчика. Он сидел и улыбался, глядя на мир своими чёрными, пустыми глазницами.

Карла нигде не было.

Я тихо вышел из дома. Мой мозг ходил кругами, пытаясь понять смысл происходившего безумия. Страх заполнил мои конечности, и я вслепую побежал сквозь шторм к своему дому.

Я направлялся к неуклюжему силуэту своего хлева; лёгкие загорелись огнём, когда я вдохнул целую порцию пыли. Я ни о чём не думал, просто хотел выбраться из бури как можно скорее. Куда-нибудь подальше от опустевших домов моих соседей, пустых глаз и злобных улыбок.

Я сумел добежать до притока Миссури, который омывает край моей земли. Я издалека увидел очертания реки сквозь стену несущейся пыли. Когда я подошёл к реке, у меня горели лёгкие, а ноги вконец вымотались. Вода была чёрной и густой, и я, не веря своим глазам, увидел, как она текла под чёрным кипящим небом — медленно как смола. И вот тогда я начал всё понимать.

***

Я закрыл все окна, движимый стремлением действовать. Дверь я забаррикадировал при помощи шкафа Адель, сверху на который я положил деревянный сундук.

Я ещё не знал, что именно придёт ко мне этой ночью, и мне нужно было время, чтобы это понять. На полу лежала последняя пустая бутылка из под бурбона, и это обрадовало меня. Я должен был быть трезвым. Я сел, прислонившись к стене, и в ожидании смотрел на дверь.

Небо потемнело, а буря продолжала выть. Я смерил своё дыхание, стараясь сохранять спокойствие до тех пор, пока она не утихнет.

Оно явилось поздно ночью. Я услышал тяжёлые шаги на крыльце; кто-то стучал в окна, словно проверяя их на прочность. Мои ладони, державшие дробовик, немедленно покрылись потом.

Шаги застыли перед дверью, и я увидел, как она напряглась под давлением. Раздался треск, потом шипение, и моя баррикада начала отползать от двери. Сила, давившая на дверь, медленно, но верно возрастала, пока дверь наконец не открылась шторму и тьме.

В комнату тихо вошла фигура. Я был поражён, когда увидел её. Кожа Карла казалась потрескавшейся и рвалась как бумага, когда он двигался. В темноте его пустых глазниц засели два облачка пыли, сиявшие синим пламенем. Он улыбался. Я в жизни не видел такой широкой злобной ухмылки.

Тогда я ощутил странное спокойствие, уверенность, невероятную для всего этого безумия. Я поднял дробовик.

— Эдди, — прошипела тварь внутри Карла. Её голос напоминал скрип песка. Труп сделал ещё один шаг в мою сторону, и я увидел чёрную струйку, вытекавшую изо рта. — Давай, Эдди, стреляй. Посмотрим, поможет ли это тебе.

Я улыбнулся ему. Я был рад, что Адель и девочки уехали. Да, я был рад, что ударил её так сильно, что она решила меня бросить. По крайней мере, так они избежали гибели.

Оно уже прошло полкомнаты, медленно приближаясь ко мне. От меня ни на секунду не отрывались злобные огоньки в его глазах. Уже знакомый страх медленно поглощал моё временное спокойствие.

В чёрном водовороте его глаз я увидел великую бурю, покрывавшую всю землю последним мраком. Я увидел цепочки бесконечных убийств, опоясавшие весь мир в ту бесконечную ночь. Я увидел конец.

У меня оставалась лишь щепотка надежды, но этого было достаточно, чтобы вскочить на ноги. Я поднёс ружьё к своему подбородку и ощутил прикосновение холодного металлического ствола. Тварь внутри Карла застыла на месте и перестала улыбаться. Я знал, что мой ход был верным.

Я был ей нужен. Но ей меня не заполучить.

Я улыбался, упиваясь гневом и бессилием этой твари.

Она зарычала и в ту же секунду выпрыгнула из тела Карла. Его иссохшие мышцы рвались на куски, пока она срывала его с себя как одежду, сбрасывая куски плоти на деревянный пол. Это было облако пыли, полное чистой ненависти. Оно молнией кинулось в мою сторону, быстрее, чем я мог предположить. Тонкие щупальца извивались, подбираясь ко мне, к моим рту и носу. Я чувствовал, как оно ворвалось в мои лёгкие, живое и горячее.

Я нажал на курок.

Автор: Josef K

Источник