На фоне коментариев к посту «Если сможешь в этой ситуации уснуть...»
Если сможешь в этой ситуации уснуть...
Я вырос в тайге, 200км южнее Тобольска. Дед охотник, отец охотник - с детства таскали с собой по местным болотам и лесам. Лет в 12 сам с ружьем и собакой мог куда-нибудь километров за 20 в лес ушароебиться. Зимой, конечно - летом ружье в лесу нахуя?
Эт я к тому, что, по моему скромному мнению, в лесу, имея источник огня, можно спокойно несколько суток прожить (потом можно от голода загнуться). Я молчу про горные районы - не приходилось, поэтому пиздеть не буду.
И поражают чудики, которые идут "на прогулку" даже без зажигалки.
https://ural-kp-ru.turbopages.org/turbo/ural.kp.ru/s/daily/2... эти, например, и подобные.
Из своего горького опыта: ваз 07, цепь грм поменял в Екатеринбурге, поехал к родителям. После Голышманово (~500км цепь прошла) лопнула. Температура минус 32°С за бортом. Повезло что стал как раз на границе леса и поля, а не в поле - Королево, вроде.
Резво натянул ватники, бушлат. Валенок тока не было, в зимних кроссовках остался. Сбегал в лес, наломал дров, десятка литров бензина в канистре - плеснул, разжег костер и начал с машиной разбираться. Сначала долил бензина в бак (вдруг датчик глюканул и просто бенз кончился) - не завелся. В лес в первую очередь сбегал - лучше оставить дрова на обочине, чем потом замерзшему пытаться развести костер.
Крутит как-то легко, сдернул трамблер - шестерня привода не крутится. Сбегал еще за дровами, поставил аккумулятор рядом с костром, чтоб не замерз, начал разбирать мотор. Крышку клапанов, переднюю крышку двигателя, убрал обрывки цепи. Сидел у костра до 7:30 (до магазина около 20км), периодически бегая в лес за дровами.
Что я оценил - проезжало машины 4-5 мимо, останавливался каждый! Даже девушка одна в машине на Волге остановилась: давайте на буксир, у меня гараж теплый, муж поможет!.. Ночью на трассе!
Утром сел в попутку, доехал до магазина - он, блин, круглосуточный, можно было и не ждать утра - купил цепь, вернулся к тачке, собрал и поехал дальше. Единственное - надо было при прогреве мотора клапанную крышку протянуть, а то задубевшая прокладка не протянулась и масло радостно напомнило о себе горящей лампочкой)){
Через пару лет опять были приключения - опять поехал к родителям, в этот раз по Тобольской трассе. Под Тобольском начал закипать - радиатор перехватило, минус 49 было. Фуфайка, картон на морде не помогали - выше 50км/ч набираешь и в радиаторе каша, циркуляции нет. Доехал с горем пополам. Возвращаться приспичило в минус 53, в Тобольске -57° было. И там, км в 40 после Тобольска, опять закипел. Вовремя осознал, что только обратно - обратно 200км с небольшим, до Екб почти 500, а где потеплеет - хз скока ехать. Развернулся, остудил мотор, поехал, остудил... И в очередной раз после охлаждения мотор не запустился, крутил, пока аккум не сел. Вокруг поле, машин ни одной не видел - в такой мороз нормальные люди дома сидят, мобила не ловит. Уже запаску бензином облил, но решил попробовать еще мотор крутануть - завелся! И топнул я, км 50 до Северного Вагая, с под капота дым валит, прокладки заживо горят, но на машину похуй..
Остановился у кафе в Вагае, отогрелся, попробовал тачку запустить - хер вам, покойник. И я расслабился: в поселке, вокруг люди, деньги есть - как тут можно замерзнуть. И, юный долбоеб, пытался тачку реанимировать. В итоге все-таки позвонил отцу, он приехал и на буксире меня обратно приволок. Пока пытался ведро оживить, обморозил пальцы на руках и ногах, кожа как напёрстки снялась. Смотрел потом новости по тв, как люди замерзали в эти дни.
Семерка так в металлолом и ушла.
А я в северные края зимой только на антифризе -60°С езжу - точно не замерзнет.
Так что горький опыт имеется и я не понимаю людей, которые с голой жопой ломятся в экстремальные условия. Не понимаю, как они умудряются погибнуть в лесу. Если у тебя даж спичек нет, не умеешь ты даже костер развести - тебя не должно там быть, ты должен в квартире у батареи сидеть
К волне постов "все брошу и уеду жить в глухую деревню" part 2
Продолжаем волну моих воспоминаний К волне постов "все брошу и уеду жить в глухую деревню"
В предыдущем посте читаю в комментах, что можно уехать и в «глухую деревню рядом с городом и потом ездить на работу и нахуй это домашнее хозяйство».
Дамы и господа! Ну серьезно!
Во-первых: ключевое было «брошу манагерство и уеду в глухую деревню», на что жить будете в деревне, бросив работу в городе? Город на то и город, что там зарплаты выше. Да и манагерствовать в деревне негде. По-вашему что - все в поселках и деревнях живут одни мазохисты, что вкалывают на работе, а потом домашним хозяйством просто развлекаются, что бы убить свободное время?
Во-вторых: на сегодня многое поменялось (хотя я и не верю, что прям кардинально), а я описываю свое детство, которое прошло в «святые 90-ые». И при этом не утверждаю, что у ВАС все будет так же. Это не попытка выставить себя лучше, чем кто-либо из вас, и не попытка вас унизить.
Продолжаем ворошить прошлое.
Как-то в «земледелии» маловато описал. Забыл про помидоры. Теплица тема очень забавная. Весной шамань каркас (потому что повредило снегом), а потом обделывай его пленкой. Не забывай поливать сами помидоры каждый день. Осенью – пленку необходимо снимать. Иначе зиму не переживет. С опытом приходят новые знания. Додумались выкладывать длинные и узкие грядки из чернозема, а над ними дуги. На дуги уже полиэтилен, а с развитием технологий и «дышащий» укрывной материал. Таким же макаром садили и перцы.
Так же дополню за качество земли. Как говорил выше, почва с огромным содержанием глины серо-коричневого цвета. Что бы «картопля» хоть какой-то урожай давала процесс усложнялся следующим образом: один копает лунки, второй кидает в эти лунки удобрения и перегной, и только третий уже кладет картошку с ростками.
Так же «охуенно» было ее было выкапывать, когда дожди пошли. По этой землице проходишь метров пять и у тебя на сапогах налипает столько глины, что если напялить сапоги на пару размеров побольше – нога сама будет из них вылетать. Наверно, до того, как цемент придумали, американские гангстеры вместо «бетонных башмаков» использовали глиняные из нашей землицы.
Снег. Снега не много. Его просто ПИЗДЕЦ КАК ДОХУЯ!!! В комментариях писали, про то, как возле школы откидывать надо было. У нас такой херней страдали. Перекидывать снег просто бесполезно. В самой школе с подветренной стороны всегда в коридоре горел свет. Ибо засыпало под крышу и окна всегда были засыпаны. До весны. Когда стали постарше – по весне нас отправляли на крышу его скидывать. Иначе он мог к хуям раздавить всю крышу, когда начинал бы таять. Фотка из группы в ВК, тем кто не верит.
Первые годы по неопытности дохера времени убили на прокоп траншей до стайки, сарайки с углем/дровами, туалета. За то время я этого снега накидался, наверно, больше чем среднестатистический пикабушник вообще просто видел (шутка… но недалека от реальности). Затем батя придумал по осени собирать из бруса тоннели. И сверху листами железа прокладывать. В итоге нас как обычно засыпало, но мы уже свободно передвигались по тоннелям. Оставалось только откапываться наружу. Лень – двигатель прогресса)))
Кстати, о туалете. Будка с дырой в полу. У нас примыкала к сараю и вход был под общим навесом. Большую нужду летом приходилось справлять под аккомпанемент «бомбовозок» - гигантских зеленых мух. Которые не стесняются по вам ползать. Зимой - время от времени ломом пробивать и сбрасывать в «бездну» какашечные «сталагмиты» тоже необходимо. Летом, в ночь на русскую версию хеллоуина (ночь Ивана Купалы), прям святое дело закинуть каким вредным бабкам дрожжей прям в дырку. «Говногоршочек! НЕ ВАРИ БЛЕАТЬ!!!».
И да! В этот же день пройти хотя бы двести метров сухим – тот еще квест. «Иван Купала – обливай кого попало!». Одним летом я даже до калитки дойти не успел – сосед со шланга из своего цветника меня обдал.
Тайга. Тайга – это сильно. Хочется посветить целую книгу. Но не смогу - это воспоминания уже, а там я не был с 1997 г. Наш дом находился прямо на краю поселка. Попробую описать как это выглядит. Если смотреть с горы – то это бескрайний зеленый океан, от которого по началу оторопь берет. Это не просто биом, это целый мир со своими правилами и порядками, которые нарушать себе дороже. Упавший ствол – дерева лучше обойти, чем перепрыгивать. Если идешь в паре – аккуратнее с ветками, ибо тому, кто идет сзади, может прилететь. В незнакомой местности с тропинки лучше не сходить, а если и сходишь – то и даже в знакомой надо держать ухо востро. Заблудиться как нехрен делать. Мама рассказывала, как ходила за черникой и заблудилась. Кружило ее несколько раз. «Иду прямо. Иду-иду и на то же самое место выхожу! Да как так-то? Спас Бобка! Сказала ему «домой!» - он и повел. Так и вышла» (Боб – это наш пес. Про кошатин/собакенов отдельный пост). Отец с работы шел - по протоптанной тропинке «кружил». Ладно лето мама – летом, а он то – ЗИМОЙ. Перекрестных тропинок никто не топтал. Пришел на час позже – замерзший, бледный, руки трясутся. В общем не шутки это.
Один мужик, вроде в девяностом году, летом пропал. Местный. Всю жизнь прожил там. Ушел в лес и не вернулся. Искали его – прочесывали всю округу. Жена в истерике. Около недели искали. Возвращаются с поисков – не знают как его жене в глаза смотреть. Через неделю уже смысла не видели. И вот подъезжает их бортовой «камаз» разгружаться с поисков, а он с автобуса с райцентра вылазит! Рассказывает отошел от тропинки ягод поесть – а назад вернуться не смог. Не нашел тропинку. Запаниковал – заплутал еще глубже. Ну и пошел, как ему казалось, в верном направлении. По дороге доедал, что с собой взял, да что тайга давала. Ночевал на еловом лапнике. Ну и добрел до райцентра. Там у друзей-знакомых занял денег на билет и на автобус – домой.
Отдельное развлекалово – заготовка сена. Наш первый участок для заготовки был прямо на болоте. Косишь и сапогами чавкаешь в жиже. Да и трава – осока. Выхлоп никакущий. Площадь скошенная – дохера. А травы с нее высыхает – нихера. И все это удовольствие под непрерывной вражеской атакой – оводы, слепни, комары, гнус. Репелленты – хрень полная. Спасает минут на двадцать. Дальше – им похрену. И все это под знойным солнцем.
Как-то утро перед поездкой на покос вообще не задалось. Завтрак разогревали – подгорел, инструменты найти не могли, хотя в итоге оказалось, мы вокруг них ходили, мотоцикл отказался заводиться, хотя вечером приехали – все нормально было. И потом резко вся нашлось и мотоцикл сам по себе завелся. Короч, приехали на час позже чем планировали. И прокосили буквально пару метров - натолкнулись на круги в траве. Свежие. Один большой кружок, диаметров метра два и два маленьких по метру рядом. Прибыли мы в то время, как собирались – успели бы застать на месте это «НЛО». Для тех мест обычное такое. Большое, бурое и мохнатое. И хз, как бы оно отреагировало на наше появление. Обычно они к людям не лезли. Обходили стороной. Но тут мамаша с дитями. Могла и посчитать за акт агрессии. А там хз как бы отреагировала. В общем в тот день мы, что-то очканули и свалили домой.
Позже переехал уже на другое поле. Там – склон. Трака уже другая. По большей части «волосец». Ниибу настоящее ботаническое название. Косился тяжелее, чем осока, но зато почти не усыхал. Но так же на том месте поджидала другая «засада». Земляные муравейники. В траве их нихера не видно. Вжух! И литовка врезается в эту кучу. А это значит, что мгновенно становится тупой и надо точить, а то траву будет просто приминать. Приходится на ходу затачивать бруском. Как-то раз заебись заточил! Так заебись, что в один из проходом палец соскочил и прям по лезвию. Большой палец повдоль. Кожу, мясо, ноготь. Кровищща потекла ручьем. В общем тоже занимательное занятие. Но зато сейчас, когда показывают, как косят в фильмах – на ржачь пробивает.
Коров доить – тоже тот еще квест. «Когда казаки плачут» помните? Вот мы его увидели после того, как завели корову. Садишься такой с ведром – а она тебе: НА-ХВОСТОМ-ПО-ЕБАЛУ! Кто маму учил доить – решила про это не рассказывать) Так сказать боевое крещение. Стали привязывать хвост к ноге. Помню - мне пятнадцать. Маму положили в районную больницу. Отец в Кемерово в командировку отправился на неделю. Мы с сестрой вдвоем остались. Благо уже готовились, что на следующий год уже свалим оттуда – скотины меньше держали: свиней не было уже. Вторую корову закололи. Гусей уже не было. Куры, корова, бычок, пес и пара недокаджитов (про них тоже отдельно). Сено не заготавливали – у бати вообще в последние годы своим темы были. Деньги для нашего поселка были ой какие Сестре вроде десяти не было еще. Вот я тогда оторвался! До двух-трех ночи гуляешь. А в пять утра подъем! Встал, подоил, выпнул и снова спать. Часов в девять она приперлась, запустил в стайку и можно еще поспать. По самому поселку только на мотоцикле! Не скажу, что я мотоциклом был обделен. Даже наоборот. Из-за мотоцикла я так и не научился ездить на велосипеде. С одиннадцати лет за руль сел. Ну не на постоянку, а так – если батя разрешит, и то под его присмотром. С тринадцати – уже сам. Верный «Иж» Юпитер 5. Сейчас я скорее всего и пяти метров не проеду – навернусь.
Самый прикол был, когда мама вернулась с больницы. Но я все равно встал, подоил корову и выпустил ее на выпас. И лег спать. А часов в семь утра псины устроили «перелай» - это когда одной псине где-нибудь выше (ниже) по улице чота в башку взбредет и она начинает брехать. Ее поддерживается псина с соседнего дома. Ее – с соседнего. И сильвупле блядь! Вся улица пустобрехов гавкает. Вот и наш подхватывал. На него обычно вылетал на веранду и орал на него в ответку - крыл хуями. Пес был умный. Понимал, что косяк за ним и затыкался. За неделю у нас прям ритуал сложился – он лает, я его – ебукаю, он затыкается и мы оба идем спать. Я – в кровать. Он в свою будку. Или просто замолкал от зависти, ибо глотка у меня - лужОная. Как шутил батя: «У тебя голос старшины! В армии даже офицеры бы сраться начинали». Так вот, то, что мама вернулась я спросонья забыл. Ну и высказал нашему предельное вежливо и с эпитетами, что думаю о нем и его родословной до десятого колена, на чем я их вертел, и в каких местах с упоминанием каждого кабысдоха. Ах да! Забыл сказать, что я до тринадцати лет вообще не матерился. Даже в компании друзей. Но потом я понял, что это выглядит странно и понеслась! Книг я читал много. Плюс фантазия. Так, что сказать, что мама охуела – ничего не сказать. Захожу домой после своего спича, а она - дар речи потеряла.
Отопление и с ним связанное. Печка в доме в Сибири зимой – это прям даже не знаю с чем сравнить. Это одновременно и спаситель, и убийца. Если не топить – замерзнешь к хуям. Если топить неправильно – угоришь. Растапливать тоже надо уметь. Меня батя научил растапливать холодную лет с семи вроде. Тоже уметь надо. Он показывал и объяснял. Я смотрел и учился. Потом экзамен сдавал. Лет через шесть произошел дичайший пиздец – прогорели колосники и трубы контура, что в топке были – тоже прогрели. И это в конце ноября. У знакомых насобирали электрообогревателей. В местном цеху в срочном порядке сварен был новый контур и нарыли новые колосники. Печник и сварщик все это в срочном порядке вварили и собрали. В тот же период научились вставлять в пробки предохранителей «жучки». Ибо вышибало электричество из-за такой нагрузки пару раз за вечер. Батя заботился о семье. Батю такая хуйня никак не обрадовала. Весной был приобретен и вварен в систему электрокотел. Питалово – один тен от розетки. Второй – мимо счетчика. Разгонял холодрыгу котел очень плохо. Желательно было хотя бы растопить печку парочкой поленьев и тогда становилось тепло дома минут за двадцать.
Так что к печке мастхэв – дрова и уголь. Уголь в девяностые стоил денег, поэтому стал опциональным. Дров было дохера. Приходилось колоть. Лет с двенадцати для меня летняя колка дров была ежедневным квестом. Пока не наколешь норму – гулять не пойдешь.
Развлечений выбор небольшой был: шароебиться стайками по поселку, тусить на какой-нибудь «своей» точке, если будут бабки – купить спиртяги и бухануть.
Хотя и практиковались «сухие» вечера. Набрать дома хавчика и свалить в лес с ночевкой. А помоложе – так собраться у кого-нибудь на сеновале и рассказывать страшилки.
Один раз пацаны намутили с заброшенного склада несколько больших бутылей с гексаном. Как раз вышла первая часть «Ворона» с Брендоном Ли. В поселке горело, все что весело и безопасно: дороги, речки, ручьи и лужи.
Пока все. Дальше в планах – блок по кошаков-псов. Ну и отдельные истории.
Дальше будет лучше… Больше не получится – ограничение по символам.
P.S. Я не настолько возомнил себя писателем, что прям считаю, что реально будет лучше. Это отсылка к мини мультсериалу, который ходил во времена Масяни и Творчества «Антимульт». Название не вспомню. Если что-то забыл - допишу. Спасибо, что прочитали.
Таёжный маршрут. Поход по Улу-Юлу. Часть четвёртая
Разумеется, первое, что мы сделали, придя на лагерь – затопили заранее разложенную именно для такого случая печь. По-хозяйски так затопили, «во всю ширь поддувала», не стесняясь.
Палатка мгновенно наполняется живительным теплом, внешний тент надувается, а я достаю из потайного кармана рюкзака «последний довод королей» - бутылку выдержанной «Кизлярки», припасенной именно для такого случая, а також стопки. «Кизлярка» разливается и выпивается, разливается еще раз, выпивается, и …заканчивается. По всему телу (всем телам) разливается живительное и блаженное расслабляющее тепло, а зубы перестают стучать.
Вот теперь можно и позавтракать нормально! Не ИРП или шулюмом надоевшим, а действительно нормально. Горячо, остро и вкусно. Как? А очень просто. Разжечь мангал и положить в него заранее приготовленные и замаринованные Мариной Маленькой свиные рулеты из пашины. Ну и что, что решетки для мангала мы забыли на Суслово? Можно подумать, что в моей продуктовой сумке фольги нет!
Есть! Там вообще много чего есть.
Рулеты получаются на зависть сочными и румяными. Именно то, что нужно!
Ну, к горячему неплохо бы и самоплясу! По опыту знаю, что после такого эйфория от первых двух стопок очень быстро пройдет, а организм вернется к изначально замерзшему состоянию. Тут нужно либо много есть и сразу спать в тепле (лучше - долго), либо, если нужно работать, много есть и при этом «усугублять»: в таком состоянии ты все равно не захмелеешь, даже при большом желании. Спать у нас возможности нет, а вот «усугублять – пожалуйста! Или вы думаете, что в моем рюкзаке всего один потайной карман?!
Тем временем печь выходит на проектную мощность и мы начинаем наслаждаться теплом, еще большим теплом, аномальным теплом, жарой и жарищей. От мокрой одежки валит пар, а мы нежимся в тепле.
Николай восхищается печкой и говорит, что «с такой в избушке хорошо», а потом «Да здесь уже париться можно!», что вызывает наш с Васей гомерический хохот: конечно, можно, палатка-то изначально - банная!
Потихоньку согреваемся и обсушиваемся, неспешно доедаем самопляс и рулеты, так же неспешно варим и пьем кофе, покуриваем (ну, это на улице: я в палатках курить не разрешаю никому, даже себе). Часа через три, просушившиеся и согревшиеся, мы быстро, но без спешки сворачиваем лагерь и стартуем домой… в смысле – на Суслово. Погода, все это время посыпавшая нас мелким и редким снежком, решает сделать нам прощальный подарок, снова «включает» мокрый снег «со всей силой пролетарской страсти». Но нам уже все равно. Мы переодеты в теплое и сухое, «сытые, пьяные и нос в табаке».
Дальше – никаких приключений, все штатно. Несостоявшаяся весна на берегах вновь превращается в зимнюю сказку,
а мы всем экипажем наслаждаемся пейзажами.
И штатный охотник Николай:
И егерь Василий:
И ваш скромный повествователь Большой Палыч:
Дальше все просто и прозаично. Мы доходим до Суслово, «протаптываем» забитый снегом фарватер,
Видим занесенную снегом базу,
И присоединяемся к остальной команде, щиплющей добытых вчера по хорошей погоде уток.
Поскольку дело к вечеру, решаем сегодня закончить дневку, а домой выдвигаться уже завтра. Можно, конечно, попробовать и сегодня, но мы имеем все шансы быть застигнутыми темнотой до конца дороги, а после такого – или ночевать, или рисковать. Ночевать вшестером в палатке 2 х 2 м, наверное, все-таки можно, но пробовать никому не хочется, а рисковать идти по Улу-Юлу ночью не хочется еще более.
Утром мы с Собакой, как более тихоходные, выходим на своей «Казанке» первыми. Надо отметить, что по течению лодка бежит бодрее, чем против него (привет Капитану Очевидность!). Пока я болтался неизвестно где и занимался неизвестно чем, Гав обслужил лодку и мотор, нашел течь в кокпите, ликвидировал ее и отчерпал воду. Оказывается, лодка шла вверх так плохо из-за набравшейся в форпик воды.
Здесь необходимо сделать небольшое пояснение для наших читателей, не являющихся водномоторниками. В соответствии с заводским конструктивом, на «Казанке», «Казанке-М» и «Южанке» никакого форпика нет. Весь носовой отсек (а это треть лодки) является одной сплошной систерной непотопляемости, поэтому переборка между ним и кокпитом герметична. Но хозяйственные сибирские мужики не могут пройти мимо таких огромных, но при этом неиспользуемых объемов! Поэтому либо переборка вырубается по шпангоуту (это реже), либо в палубе вырубается люк и на него мостится крышка (в просторечии – «бомболюк»), а получившееся пространство (форпик) используется в качестве грузового трюма. Так и было сделано и на доставшейся нам с Толей лодке.
Пока мы идем вниз, начинается самое паскудное явление на таёжной реке (за исключением разного рода ЧП, конечно): обложной дождь.
И, как ни странно, туман
Но уж к этому-то мы вполне готовы!Где-то уже на подлете к Аргат-Юлу лодка начинает вести себя совсем уж странно: она начинает зарываться носом в воду и вообще делает вид, что пытается утонуть. Поскольку до «Большой земли» ходу остаются какие-то минуты, мы просто сбрасываем газ и последние четверть часа идем на малых оборотах, что осевшей в воду лодке явно нравится больше, чем попытки вывести ее в глиссирующий режим!
Надо сказать, что нам повезло. Причем – дважды. Во-первых, со штилевой погодой, во-вторых, со слабым мотором. Если бы на реке был вал, то мы зарылись бы носом в волну и из лодки превратились бы в торпеду, идущую в толще воды, а не по ее поверхности. А если бы стоял более мощный мотор, то он вывел бы лодку на глиссер, после чего она бы «клюнула носом» и превратилась в торпеду совершенно самостоятельно, безо всякого вала. Причина – течь в районе форштевня. Оказывается, именно из-за этого лодка шла все хуже и хуже по пути туда и чуть не утонула по пути обратно! За счет течи лодка постоянно набирала несколько сот килограммов лишнего веса (потому и не выходила на глиссер) и вела себя странно. Следует отметить, что хороший (не отечественный) мотор даже под водой перестает работать далеко не сразу. Известны случаи, когда он продолжает тащить такую получившуюся из лодки «торпеду» десятки и даже сотни (до 2-х) метров под водой, причем – против течения! В общем, повезло нам!
На берегу нас уже ждет машина и трал, так что быстро повторяем все заездные операции в обратной последовательности: чемодан – вокзал – Израиль… в смысле – машина – перегрузка шмурдяка – дом. Теперь – скорее домой!
Вот так, с шутками и прибаутками прошла очередная экспедиция «Siberian professional hunting group» под предводительством Большого Палыча.
Таёжный маршрут. Поход по Улу-Юлу. Часть третья
Вода весной высокая и там, под берегом, где в межень лежит песчаный плес, сейчас вовсю течет река, а двухметровое весло не достает до дна, наметился проход, который, при должных усилиях и удаче можно сделать проходимым. Если внимательно присмотреться к фото, то в самой правой части, где лежит толстенная осина, его можно угадать.
В общем, мы пытаемся пробиться. И, о чудо, чуть больше трех часов «штилетерапии» и силовой акробатики (не пробовали перекидывать сырые и осклизлые пеньки, стоя на бревне по щиколотку в воде? Зря, весьма увлекательное занятие, рекомендую!) у нас это получается!
В общем, пробились! Более выразительных фото, к сожалению, нет (не до этого мне было), но увиденное, пожалуй, дает представление о процессе.
И о результате.
Там, где бревна лежали глубоко, либо длинны шины не хватало, пришлось прыгать, но таких бревен было всего четыре, а «Прогресс» - лодка крепкая, дополнительных течей от расшатывания заклепок не прибавилось.
Где-то на последней трети команда робко намекнула насчет того, что неплохо бы и самоплясу по пять капель, а то все уже устали и промокли от брызг. Идея, конечно же, заманчивая (и сам бы не отказался!), но потом же развезет и ничего доделывать не захочется! Предлагаю парням компромисс: не по пять, а по пятнадцать, но на другой стороне залома! Знаете, никогда не думал, что можно работать с таким энтузиазмом! Последнюю треть буквально разметали!
Итак, в ходе потребления законных «трех по триста» возникает вопрос: мечта исполнилась, что же делать дальше? Прикидываем варианты наших дальнейших действий. Дело идет к вечеру, по-хорошему, сейчас нужно вернуться в лагерь, переночевать, собраться и идти вверх. Но это по-хорошему. А что, если за ночь вода резко и сильно упадет и утром мы не сможем проехать по пропиленному проходу? Или проход за ночь забьет свежими бревнами? Или залом сорвет или переместит? А такие исходы возможны, тогда все наши усилия – насмарку. В общем, решаем идти вперед «до талого», докуда сможем. Полтонны бензина, завезенные парнями еще по снегу, ждут нас в брошенном вахтовом поселке Жаровка в 15 км выше по течению. Там же, если что, можно и переночевать, и помыться, а при оружии голодными мы не останемся. А одежда и снаряжение… Не сахарные, чай, не растаем; весна на дворе - не вымерзнем. Под все эти размышления радостно допиваем оставшийся самопляс, доедаем случайно завалявшийся в бардачке и по-братски разделенный на троих (а провизию тоже не взяли) кусок вяленой бобрятины и резво стартуем вверх по течению. И тут же упираемся в следующий залом!
Здесь нам везет еще больше, чем в первый раз: залом свежий, нынешний, а вода поднялась резко, поэтому справа, под яром, между деревьями остается узкий проход, который не успело забить бревнами. Течение здесь очень сильное, поэтому по проходу мы идем на среднем газу (обычно – на малом или самом малом), обдирая кору с елок, между которыми мы маневрируем и кожу с физиономий (об ветки тех же елок). В общем, десять минут страха – и мы на Жаровке.
В поселке нас встречает «губернатор Жаровки» Олег (на фото - слева).
Здесь следует сделать небольшое лирическое отступление. Таких, как он, здесь (да и не только здесь) называют «бичами». В советское время их называли БОМЖИР: «без определенного места жительства и работы». Не надо путать эту категорию людей с опустившимися и вечно пьяными, но привычными нам, городскими бомжами. Олег просто живет в тайге и тайгой. Он нигде не работает, нигде не прописан, и даже документов типа общегражданского паспорта у него нет. Говорят, что есть «Справка об освобождении», да только кто ее видел, эту справку? Понятно, что таких принято называть «человек трудной судьбы», но что у него произошло с законом и кем он был раньше – неизвестно. Напрямую об этом спрашивать не принято (все равно правды не расскажет), а все многочисленные версии (в том числе рассказываемые им самим) каждый раз разные и опровергают одна другую: не то беглый, не то освободившийся, не то расконвойник, не то от бандитов бегает. В общем, здесь, в поселке, он живет уже лет двадцать. Попутно приглядывает за пустующими домами и поддерживает их в работоспособном состоянии, чтобы водителям лесовозов было где переночевать (От Оленки до райцентра около 300 км, поэтому за сутки такое расстояние проехать даже без поломок - нереально). В сезон – собирает грибы и ягоду на сдачу или на обмен, но без фанатизма; рыбачит и охотится, если оголодал и не лень, тоже, впрочем, не особо напрягаясь. Разводит огород, где выращивает рекордных размеров капусту огурцы и махорку. Раньше они всей семьей здесь жили, с матерью и отцом, но отец умер, а мать перебралась в райцентр. Вообще, таких брошенных вахт здесь много и людей и семей подобной судьбы и образа жизни здесь не так давно тоже жило много. Но кто-то от самопляса сгорел, кого-то застрелили, кто-то замерз по синему делу… Так что Олег – последний из могикан. Почему не следует путать их с бомжами? Потому, что бомжи паразитируют на теле социума и живут подачками от этого же социума, а бичи все-таки работают. Не в том плане, что на работу ходят, а в том, что в тайге по-другому просто не выжить: приходится шевелиться. Так, например, при прибытии на вахту постоянных посетителей (типа нас) каждому выдается комплект чистого постельного белья и пара тапочек из олеговых личных запасов (Тот, кто стирал пододеяльники на руках, оценит трудоемкость процесса, особенно – с учетом полевых условий), в доме и на улице все чисто выметено, грязная посуда отсутствует как класс.
Олег рад нашему приезду, потому, что уже почти месяц живет в отрыве от «Большой Земли», а общаться здесь, кроме по-щенячьи дурашливого и истеричного кобеля Кучума и кошек Муськи и Лизки – не с кем. В поселке нет электричества (даже в виде генератора!), телевизора, радио, интернетов, сотовой связи. Местные шоферы, которые ездят через Жаровку постоянно и руководство нескольких еще действующих здесь лесозаготовок не один раз предлагали привезти и поставить Олегу генератор, и даже обслуживать и заправлять его, но он отказывается с неизменным упорством. Почему? Решительно непонятно!
Впрочем, узнав, что самопляса и заказанных им сигарет мы не привезли (а у нас все это есть на Чуйке; мы просто не думали, что сумеем пробиться через залом, т.е. не планировали сюда попасть!), его радужное настроение быстро меркнет. Он ворчит, что дрова у него кончились, баню топить нечем, есть нечего, все запасы подъедены… Насчет «есть нечего» - это правда. Кроме соли и перца Олег может предложить нам только перемороженной картошки, да и то - немного. Вот где пригодились взятые с собой утки! Мы, не сговариваясь, лезем по карманам и отдаем ему практически все свои запасы сигарет, оставив себе только необходимый минимум. С куревом у Олега беда еще большая, чем с продуктами: прошлогодний урожай махорки закончился, в связи с чем он может позволить себе четыре щепотки табака в день, т.е. две самокрутки.
Решаем до темноты идти дальше, а потом – возвращаться ночевать сюда. Пока Олег топит баню и готовит шулюм, мы успеваем пройти вверх километров двадцать, что достаточно для понимания факта отсутствия заломов на дальнейшем пути. Все-таки время мы чуть-чуть не рассчитываем, поэтому последние километры приходится идти на самых малых, пользуясь налобными фонариками в качестве габаритных огней и моим подствольником – в качестве прожектора. По пути понимаем, что попали в зоопарк. Многолетнее отсутствие человека на реке привело к тому, что лоси, завидев нас, долго на нас смотрят, а потом «вальгажно» отбегают. Если бы мы стреляли, то встреченных в течение часа лосей хватило бы на прокорм средней руки деревеньки (такой, дворов на тридцать) в течение нескольких месяцев. А бобры вообще не в курсе, что нужно убегать и прятаться: так и сидят на берегу, поворачивая свои усатые морды вслед проходящей лодке.
В поселке нас ждет горячий ужин, баня (Вася аж рычит от удовольствия, растираясь шахтерской мочалкой) и здоровый сон: завтра в 4 утра нужно быть уже на воде. Последняя мысль, перед тем, как я рухнул в сон «А все-таки сделать больше, чем запланировал, захотел, и даже не надеялся – здорово!»
От мерзкого писка будильника, еще раз будильника, и снова будильника, утро наступает внезапно, рывком. Парни еще спят, замерев павшими богатырями в живописных позах, и только Олег, слышавший будильник, но не проснувшийся, тревожно ворочается и что-то бормочет во сне. На часах двадцать минут четвертого, самое время вставать. Никаких, даже робких, следов рассвета еще не видно, что неудивительно: небо «вглухую» затянуто тучами. Но тучи вроде бы, не дождевые, а светлые; так, на «облачность и пасмурно» тянут.
Быстро разогреваем шулюм, быстро завтракаем. Организм еще не проснулся и есть совершенно не хочется. Еще бы, после вчерашних «попрыгушек» на заломе и прочих жизненных удовольствий, выспаться за три часа сложно, но «раз надо – значит надо!» Сильно помогла бы кружка горячего кофе, или, на худой конец, чая, с сигаретой, но ближайший кофе – на Чуйке, а чай – на Суслово (чай у Олега тоже, того, «был, да весь вышел»). С сигаретой тоже не все весело: их теперь, после того, как поделились с Олегом, в обрез, только до промежуточной временной базы на устье Чуйки, но туда еще нужно добраться. Да и вообще, в дороге всякое может случиться, поэтому курево тоже нужно беречь.
К четырем, когда мы уже спускаемся от поселка к реке, небо начинает светлеть, причем, не с востока, как положено, а сразу и полностью, что нам даже предпочтительнее. Значит, облачность более мощная и плотная, чем я подумал с утра. (В скобках отметим, что время суток в тайге – весьма условное понятие. Казалось бы, четыре утра – поздняя ночь или очень раннее утро. Ответ неверный: мы уже встали и работаем, значит, сейчас - день). Ночь сразу же превращается в серые сумерки без теней, что нас вполне устраивает: реку видно, ехать можно. Мы прощаемся с Олегом и гостеприимной Жаровкой и стартуем.
Идем аккуратно, на среднем газу; сумерки – дело хорошее, но все-таки еще не день, даже в колиных поляризационных стрелковых очках: налететь в таких условиях на корягу или балан (бревно) – как два пальца об асфальт, а последствия могут быть самыми разнообразными, от «плохих» до «ужасных» и даже «трагических». К слову отметим, что на открытие охоты реки и озера области ежегодно собирают с народа дань; рекордным был позапрошлый год, когда на открытие пришелся ураган и количество утонувших составило 32 человека, причем не всех нашли до сих пор; не хотелось бы украсить собой статистику, поэтому и идем потихонечку-полегонечку.
Отойдя от Жаровки меньше километра даже не слышим, а просто ощущаем (не знаю какой частью тела, но все вместе, одновременно и отчетливо) хлопок и нас тут же накрывает снежная стена. Не снегопад, не пороша, не метель-вьюга, а именно стена, плотная и почти осязаемая. Видимость падает до нескольких десятков метров и Коля поневоле сбрасывает газ: впереди поворот, за которым второй (не Линевский) залом, а течение очень сильное. Я запоздало думаю: «Облачно и пасмурно! Идиот! Это не дождевые, а снеговые тучи!» Впрочем, сделать уже ничего нельзя, только пробиваться дальше.
Из снежной мглы ожидаемо (но все равно ВНЕЗАПНО) выпрыгивает второй залом. Лодка, борясь с боковым течением, потихоньку идет к берегу, туда, где вчера был проход. Он и так-то не особенно бросался в глаза, скрытый нижними лапами елей, которые мы вчера объезжали, а сумерки и густой снег сделали его совсем невидимым. А нет, вроде бы, нашли, вот он! Стук бревен по обшивке и хруст ломаемых веток свидетельствуют, что не «нашли» и не «он»: лодку тут же разворачивает бортом к течению и прижимает к бревнам залома, да так, что мотор не может сдвинуть ее с места. Впрочем, здесь дело не в моторе: впереди и сзади бревна – не пройдешь, а бортом вперед, да еще и против течения, лодка плавать не умеет. Все попытки растолкать часть завала лодкой и выйти против течения на открытую воду для совершения второго захода не дают результата, нас только глубже забивает в залом, да еще и подпирает парой приплывших уже после нас бревен. После четверти часа бесплодных попыток бросаем попусту бить лодку и начинаем думать. Ситуация осложняется тем, что бревна, к которым нас прижимает, мелкие и лежат в один слой – на такие с пилой (в отличие от прошлого залома) не выйдешь, а с борта как следует их не распилить – слишком высоко. Да и какая разница, чем быть зажатым – десятком бревен, или сотней пеньков? И без пилы не выйдешь, чтобы перетащить лодку.
Делать нечего, мы с Васей беремся за весла, а Николай – за гашетку и начинаем выталкивать лодку, используя весла как шесты, а мотором не давая лодке уйти обратно в залом, пока мы перехватываемся. За весла Коля волнуется и бормочет про себя (но хорошо слышно) «Вася, аккуратнее, не сломай весло, Вася, аккуратнее, нежнее! Б…дь, Вася, ну я же просил! Кто его теперь чинить будет?!»
В общем, еще четверть часа такой гимнастики и мы «вырываемся на оперативный простор», разворачиваясь для второго захода. А что делать: велик Улу-Юл, а отступать неуда, позади жо… я хотел сказать – Жаровка.
Со второй попытки поход все-таки находится… ровно на полметра левее того места, куда мы тыкались. Со вчерашнего дня течение только усилилось, поэтому лодку болтает отраженной от яра, под которым мы идем, волной и течением и бьет о деревья. Да и видимость здесь, под пологом елей, да еще и в снег и в самом начале рассвета, практически нулевая. Ничего, через полсотни метров выныриваем уже за заломом, правда, с оббитой с бортов краской и исцарапанными мордами. Можно перевести дух.
Переводим. Выясняем, что снег, оказывается, был мокрым (раньше «на нервах» не заметили), а теперь из-за него, брызг и пота от работы по преодолению залома, мокрые и мы. Сразу становится холодно и зябко, а оставленные на прервалке бушлаты вспоминаются с особой теплотой. Эх, самоплясу бы!
Пока мы переводим дыхание, мотор уютно урчит на холостых оборотах, а нас несет течением метрах в десяти от берега. Снег же, шедший все это время, как из ружья, прекращается, будто ножом отрезали. Первое, что мы видим – стоящий на берегу прямо напротив нас лось. На спине и на голове у него небольшими сугробиками лежит снег, и мы понимаем, что он тут уже давно стоит, и, видимо, наблюдал всю нашу эпопею по прохождению залома прямо отсюда же, как в цирке. Вот ведь сволочь, а?! Экипаж хором выдыхает «Во, бля…» а на лосиной морде отражается усиленная работа мысли: кажется, он вспоминает, почему именно этих двуногих существ, сидящих на странной рычащей рыбе, следует бояться. Подумав несколько секунд, лось принимает какое-то решение и грациозной рысью (Не галопом, сцуко, а рысью!!!) убегает в согру. Да уж, точно зоопарк, а не угодья!
Тем временем мы подходим к Линевскому залому. Снег, как по команде, начинается снова.
За ночь пропиленный проход в одном месте слегка завалило бревнами, поэтому лодку приходится через них перетаскивать, что ни сухости, ни хорошего настроения нам не добавляет. Хотя, казалось бы, «мокрому дождь не страшен».
Но вот все преграды позади, а мы подходим к нашей базе! Как там наша база? Мысленно пересчитываю экспансивку в магазинах и по карманам, а также «Полеву-6» (замечательная, кстати, пуля) у парней (я знаю, у них есть, я в прошлый приезд привозил). Отвлеченно думаю о том, что по снегу следы видны хорошо…
У меня отлегло от сердца: все цело, и даже никто не подходил. Под «никто» я, разумеется, имею в виду медведя, людей-то, кроме нас, тут нет. А вот мишка, привлеченный запахом съестного, очень даже может придти и разгромить лагерь. Понятно, что после этого он – не жилец, найду и исполню (а парни поддержат и подстрахуют), и наплевать, что бумаг нету, но за свою тщательно и любовно отобранную проверенную снарягу, я кого угодно на британский флаг порву, не то, что какого-нибудь там сратого геморройного медведя.
На удивление, медвежьих следов за всю поездку не попалось вообще ни разу, хотя, казалось бы… Но рев слышали! Может быть потому, что весна нынче поздняя и «зеленка» еще не пошла? Для того, чтобы наладить нормальнее пищеварение, медведю нужно прочистить ЖКТ свежей растительностью и избавится от «анальной бронепробки» (а до этого он активно кормиться не пойдет), но травы нет еще даже в намеках. Вот он и орет. Ну, да. Мы бы в такой ситуации тоже орали!
Хотя, вообще, странный нынче год. Ему бы сейчас лосят давить или лосих на отеле, а он к ним даже на пойму не выходит. Чудны дела твои, Д-рвин!
Только зачалившись и выйдя на сушу, мы вспоминаем, что мы мокрые насквозь, замерзли и «зазябунели». Остервенело срываем с себя мокрые горки и флиски, достаем запасную одежду и впрыгиваем в нее. А снег продолжает идти. Когда я подошел к палатке, я поставил карабин на его штатное уличное место. Выглядел он вот так.
Пока я переодевался (чуть больше минуты), он стал выглядеть так:
Для понимания: на второй фотографии снятые минуту назад спасики, на которых уже наметает сугробы. Да уж, действительно: «вот такое вот х…вое у нас нынче лето!»
Итак, мы на промежуточной базе Чуйка. По-хорошему нам надо «вотпрямщас» идти дальше, (парни нас ждут до обеда, а потом начинают волноваться), но я, оглядывая «вверенный личный состав», пребывающий в замерзшем и промокшем состоянии, понимаю, что никуда мы сейчас не пойдем. В мокрой одежке, при отрицательных температурах, на ветру… Помнится, был такой вид смертной казни. В общем, объявляю дневку; по крайней мере, до тех пор, пока все не просушатся, мы никуда не пойдем.
На этом радиостанция "Таёжный маршрут" сегодня прощается с вами и говорит о том, что продолжение следует.
Берегите себя и оставайтесь на нашей волне, дорогие радиослушатели!
Перегон (Часть четвертая, финал)
Маша и Мала почти заиндевели. Сил звать на помощь не осталось, голоса охрипли, а результатом было лишь пугающе короткое эхо и боль в гортани. Машина нога давно уже стала частью груды мертвой плоти, и девочка теперь бы не отличила – где кончается своя и начинается чужая. Холод уже не казался лютым врагом, нет, он ощущался сладкой колыбельной, уютным одеялом, окутывающим, ласковым. Глаза слипались сами собой, Маша уже клевала носом, когда цыганская девчонка ткнула ее локтем под ребра.
– Не спи! Здесь кто-то есть! Я слышу.
Маша тряхнула головой, сбрасывая сонливость. Действительно, в темноте земляной пещеры грузно ворочалось что-то огромное, неповоротливое. С потолка посыпались комья – значит, чем бы это что-то не являлось, оно было очень большим.
– Застынь. Не двигайся, – шепнула Маша девчонке, зажала ей рот. Во тьме металось чье-то тяжелое хриплое дыхание. Покрывало из трупов ощутимо проседало под этим нечто, окоченевшая плоть перекатывалась и издавала звук, похожий на стук булыжников. Что-то стекало с огромного существа, капало вниз с громкими шлепками. Наконец, оно подобралось совсем близко, и Маша ощутила на своем лице чье-то зловонное, отдающее подвальной гнилью и стоячей водой дыхание. Оно было холодным.
– Беги! Приведи помощь! – скомандовала она Мале, подтолкнула девчонку под попку, и та рванулась прочь. Тварь издала какое-то грустное, протяжное «Э-э-э», повернулась было, но Маша пнула свободной ногой мягкую, вязкую плоть. – Ну, иди сюда, сука! Сожрешь меня, да? Сожрешь?
Когда сухие, похожие на прутья метлы пальцы коснулись лица Маши, она очень четко ощутила, насколько сильно хочется жить. Она заметалась и задергалась в плену трупной груды, и то ли вес существа как-то сместил расположение окоченевших тел, то ли паника придала девушке сил, но нога вдруг как по волшебству освободилась. Издав радостный вскрик, Маша было поднялась, но тут же вновь рухнула лицом вниз – нога онемела до полной неподвижности. Девушка уперлась руками в промерзшую плоть, попыталась подняться, но вдруг что-то там, внизу, схватило ее за волосы и теперь тянуло к себе, не давая выкарабкаться. Снизу скрипело знакомо:
– Пирожки горя-я-ячие, с ливером, с яйцом, с капустой…
– Отпусти, манда старая! – Маша принялась из последних сил колотить кулачками по затвердевшей и смерзшейся воедино массе, но хватка не слабела, а сзади накатывала чья-то холодная влажная плоть – будто подбирался к ней сугроб подтаявшего пломбира. Сначала пара рук-метелок легла на лицо, следом – на живот, еще три уцепились за ноги и подняли в воздух. Тонкие пальцы-веточки беспрепятственно проникали в Машину плоть, мяли органы, комкали их и выбрасывали прочь, как ненужный мусор, а внутрь пихали какие-то холодные склизкие комья. Маша чувствовала, что эти бесстрастные и умелые руки перешивают ее, перелепливают ее во что-то другое, меняют саму ее суть. И вскоре от Маши ничего не осталось, кроме оболочки, занятой теперь чем-то иным.
***
Надя упорно пыталась читать «Устав железнодорожного транспорта Российской Федерации» – что угодно, чтобы хоть ненадолго изгнать мысли об ужасах последних суток. Буквы скакали и расплывались, превращаясь в лапы-ветки, а вместо белой бумаги девушка видела бесконечную снежную пустошь. Вдруг дверь в купе резко отъехала в сторону. На пороге, румяный с мороза стоял Тимофей. В руке он сжимал пистолет. Выпалил сходу:
– Одевайся! Нужно уходить!
– Что случилось? Куда?
Надя недоуменно глядела, как парень мечется по купе, сгребая бушлаты и доставая из рундука старые валенки Степаныча.
– Надевай!
– Да я в них утону…
– Надевай, кому говорю!
– Да что произошло-то? – воскликнула девушка, застыв на месте и всем своим видом требуя объяснений. Тимоха сдался.
– Майор – не человек. И Нура тоже. Они Лешку… того. И походу всех здесь собираются грохнуть.
– Но зачем?
– Откуда я знаю? Похоже, многие из пассажиров уже тоже… не люди. Они их как-то заменяют или порабощают. Здесь оставаться опасно.
– И куда мы пойдем? Здесь же лес кругом…
– Ага. Помнишь, что говорил майор? Не ходить в лес! Думаешь, это он просто так? Это чтобы мы не ушли никуда. Он нас здесь всех похоронить решил. А мы, дураки, уши и развесили… Я особенно.
– Но они же строят полозья, чтобы…
– Не то они строят. Смотри.
Тимофей осторожно подвел Надю к окну, сбоку, чтобы снаружи нельзя было увидеть.
– Видишь? На что это похоже?
– На какую-то… платформу. Или мост.
– Вот именно. И я не хочу быть здесь, когда они закончат.
***
Пробирались тайком. Тимоха набрал два термоса горячего чаю из титана, прихватил Лешкин паек – ему он уже ни к чему. Выходить решили через задний вагон – там почти никого не осталось: пассажиров уплотнили в немногие оставшиеся теплые вагоны ближе к локомотиву, работа кипела там же. Метался над тайгой визг неизвестно откуда взявшейся бензопилы, слышался треск деревьев. Добровольцы, как муравьи носились с бревнам туда и обратно, дружно тянули за тросы, трудились слаженно и синхронно, точно готовились к этому годами, и каждый назубок знал свою роль. У Тимохи отвисла челюсть, когда он увидел круглого и явно не привыкшего работать руками депутата, который теперь рьяно вгрызался топором в ствол молоденькой сосны.
– Когда ж он их всех успел... – выдохнул Тимоха.
Над «стройкой», взобравшись на какой-то пень, возвышался Филипп Михалыч. Одутловатое лицо сосредоточенно хмурилось, а глаза, свесившиеся на щеки, беспрестанно вращались, зорко следя за процессом. Стоило чему-то пойти не по плану, как механик широко не по-человечески распяливал рот и издавал какой-то скрипучий крик, похожий на звук, с каким лопаются столы деревьев на морозе, и добровольцы послушно меняли траекторию, перекладывали дерево или начинали по новой перевязывать тросы.
– Сука, и тебя, Михалыч...
– Что там? – спросила Надя, выглядывая осторожно из-за Тимохиного плеча.
– Плохо все. Идем, – отрезал тот.
Выйти удалось с обратной стороны вагона – через окно. Сначала Тимофей выпрыгнул сам, потом поймал Надю. Принялся вертеть головой, выбирая направление. Наконец, кивнул в сторону:
– Обратно по рельсам пойдем. Нужно только немного по лесу пройти, а то мы тут на виду.
– Тимофей, подожди, тут...
Тимоха схватился за кобуру, обернулся и облегченно выдохнул. Перед ними стоял мальчик лет шести и, наклонив голову, бесстрастно сверлил его глазами. Надя заворковала:
– Эй, малыш, что ты здесь делаешь? Да еще один, босиком, без куртки? Где твои мама с папой?
Действительно, босые ноги ребенка утопали в снегу, одежда – лишь тоненькая хлопковая пижама с Микки-Маусами. Рот малыша был дебильно приоткрыт, пальцы судорожно сжимали сломанный планшет с огромной трещиной во весь экран. Тимоха осторожно потянул девушку за локоть:
– Надя, пойдем, это уже не...
Стоило ему совершить это движение, как по ушам ударил резкий нечеловеческий вой. Так могли скрежетать по рельсам неисправные тормоза, так мог звучать скрип гигантского ножа по зеркалу размером с Байкал. Челюсть пацана отвалилась куда-то в район груди, из глотки торчало что-то похожее на дупло, и это дупло выло изо всех сил, трубя тревогу.
– Сука! – Тимоха быстро сообразил, что нужно делать, но было уже слишком поздно. Когда чай из термоса выплеснулся на лицо пацана, от поезда уже отделились несколько силуэтов и рванули к беглецам, на ходу опускаясь на четвереньки. Один понесся прямо по вагонам, вися на них, подобно пауку. Лицо мальчонки растеклось по плечам, как плавленый сыр, но дырка по центру продолжала голосить.
– Бежим!
Тимоха рванул с места, как спринтер. По путям, в отличие от сугробов, бежать было легко. Под бушлатом он сразу взмок, но крик, догнавший его, заставил Тимофея остановиться:
– Тима... Я... стой!
Надя бежала, насколько ей хватало сил, но тяжелый живот и валенки размера на четыре больше сыграли свою роковую роль – девушка споткнулась. Тимоха зарычал от досады – ведь почти оторвались. Преследователи приближались. Теперь он мог разглядеть их удлинившиеся конечности – на локтях и коленях кожа порвалась вместе с одеждой, и наружу торчали какие-то бледно-землистые коренья. Длиннопалые ладони, подобно снегоступам, позволяли ловко бежать прямо по ледяной корке, не проламывая ее. Озаренные звериным, первобытным азартом охоты глаза были неестественно выпучены и едва не вываливались из орбит.
Все это Тимофей успел разглядеть за долю секунды и принял решение: метнулся назад, добежал до Нади, поднял ее на ноги и скомандовал:
– Быстро, в лес!
Взгляд сам наткнулся на утоптанную мертвецами тропинку средь деревьев.
– Сюда!
Они бежали со всей мочи, а за спиной трещали ветки и хрустел снег под ногами (и руками) преследователей. Обращенные неведомой силой в верных слуг холода и ночи, они чувствовали себя в лесу как дома, и Тимофей понимал – нагонят. Не сейчас, так через пятьдесят метров. Не через пятьдесят, так через сто. В спину дышала сама неизбежность.
Вдруг снег под ногами заскользил, и Тимоха вместе с Надей ссыпались в какой-то овраг. Взгляд быстро выхватил нависающее над ямой корневище – если под таким спрятаться, могут и не заметить.
– Быстро! Залезай!
Надя послушалась, заползла под земляной полог. Тимоха скинул свой рюкзак, бросил туда же. Окинул взглядом наспех – все еще слишком заметно. Решение пришло быстро – с нависающего корневища он стряхнул снежную шапку прямо на Надю – ту укрыло, будто снежным одеялом.
– Сиди тихо! – скомандовал он. – Если не вернусь... через час – уходи одна.
– А ты куда?
– Попробую их отвлечь. Не отсвечивай. И это... – Тимоха замялся. – Если вдруг... Ну, ты понимаешь. Короче, если будет пацан – назови Тимофеем!
Надя кивнула, сомкнув заиндевевшие ресницы.
Тимоха путал следы, плутал меж деревьев, стараясь сбросить погоню, но твари, похоже, знали лес как свои пять пальцев – окружали, загоняли его в глубокий снег, отрезали пути к отступлению. Наконец, он вырвался на какую-то поляну, остановился перевести дыхание, уперся ладонями в колени. Под ребрами кололо, сердце казалось огромным чугунным колоколом и тяжело бухало в голове, ноги дрожали.
Вдруг где-то перед ним зашуршал снег. Тимоха нашел в себе силы лишь поднять глаза – сил на большее не оставалось. Из-за густого кустарника вынырнула... девочка. Та самая, которую майор отдал мертвецам. Смуглая, с черными косичками и в короткой ночнушке, она казалась галлюцинацией, предельно неуместной здесь, в морозном таежном лесу. Следом вышла еще одна девчонка постарше, лет четырнадцати, тоже босая. Ни одна из них не походила на ходячих трупов из леса или обращенных майором вахтовиков. Можно было подумать, что перед ним – самые обычные дети, если бы не маленькая деталь, проигнорировать которую теперь не получалось: как и у майора, глаза у девчонок были, со слов цыганки, «без мяса», мертвые. Эта мелочь, еле заметная, неуловимо меняла их облик, обращая внимание на прочие изменения – слишком симметричное лицо, неестественно-белая кожа, пальцы без ногтей, всего одна ноздря. Будто кто-то, не слишком сведущий в человеческой анатомии попытался наспех вылепить копии.
Тимоха подался было назад, но каким-то шестым чувством почуял – не стоит. Оглянулся – действительно, преследователи уже стояли за спиной. Вытянувшись в полный рост, они теперь были гораздо выше человеческого роста за счет удлинившихся конечностей. Медленно покачиваясь, подобно деревьям, они молча пучили на Тимоху свои тусклые зенки.
– Не бойся! – вдруг произнесла девочка-цыганка. В ее голосе слышался вой зимнего ветра и шелест ветвей. – Ты не станешь таким, как они. Мама постарается.
– Это совсем не больно, – подтвердила та, что постарше. – Сначала тебя как будто бы нет, а потом ты уже другой. Это как уснуть, а потом проснуться... не собой.
– Она долго ждала нас. Ты себе не представляешь. Тысячелетия под землей... Она рассказала нам.
– И что потом? – спросил Тимоха. Сейчас главное – незаметно дотянуться до Макарова. За деревьями появлялись все новые и новые силуэты, подходили ближе. Вот в толпе мелькнуло Лешкино лицо с навечно застывшим на нем выражением удивления. Голова была наклонена, а шея выгнута под неестественным углом. Тимоха попытался сосчитать мертвецов, но сбился на десятом. Неважно. Ему нужен только один патрон.
– А потом мы будем кормить маму. Представляешь, как она проголодалась? А когда мы скормим ей все, мы прильнем к ее груди, вернемся в ее лоно и уснем навсегда…
– Скормим все… что все?
– Вообще все, – девочка распахнула руки, насколько хватало длины, будто пытаясь обнять весь лес, все небо, весь мир. Тимохе стало по-настоящему жутко.
– А если я не хочу? – рука уже лежала на рукояти. Оставалось только быстро вытащить ствол и…
– Захочешь. Ты будешь ее любимым сыном.
– Нет уж, спасибо!
Тимоха решился. Выдернул ствол из кобуры, одним движением дослал патрон в патронник, прислонил к подбородку и в последний день посмотрел вверх – на тусклое северное солнце. Палец лег на спусковой крючок…
– Не-е-ет! – завизжала маленькая цыганка, и от этого крика земля под ногами задрожала, разверзлась, и Тимоха полетел вниз. Прицел сместился, но мозг уже дал сигнал мускулам, раздался выстрел. Пуля прошила край подбородка, превратила нос в кровавую кашу, но миновала череп. Сознание взорвалось болью, Тимоха было закричал, но в глотку тут же набились комья земли. Какие-то тонкие ветки оплели руку, вырвали оружие.
Тимофей метался, кашлял и выл от боли в странно-мягких и даже по-своему нежных объятиях чьих-то многочисленных тонких рук. Его накрыло студеной, склизкой массой, точно залило холодным киселем. Пальцы-ветки ласкали его, качали как младенца, пробираясь в глаза, нос и под кожу. Он и правда как будто засыпал – по очереди отключались слух, зрение, обоняние. А вскоре отключился и Тимоха. Теперь уже навсегда.
***
Надя послушно ждала, пока не стемнело. Чай в термосе сделался еле горячим и почти не согревал, а ноги приходилось то и дело массировать, чтобы те не потеряли чувствительность. Лицо покрылось какими-то корками, к которым было больно прикасаться. Маленькая жизнь в животе никак о себе не заявляла уже добрые часа три. А что, если она теперь носит мертвеца? Что, если он прямо сейчас гниет внутри нее, отравляя внутренности продуктами разложения?
– Нет-нет-нет, не может быть! Отзовись же, ну! Отзовись!
Надя положила руку на живот и напряженно вслушалась, надеясь уловить хотя бы эхо биения маленького сердечка.
– Ну же, малыш! Я знаю… Не у такой мамы ты хотел рождаться и не такую жизнь хотел прожить. Но я тебя люблю, слышишь? И сделаю ради тебя все что угодно! Мама ради тебя жизнь отдаст, только отзовись, солнышко. Отзовись!
Слезы застывали на щеках маленькими льдинками, пальцы почти онемели, но Надя упрямо ощупывала живот, стараясь почувствовать хоть малейшее движение, хоть какой-нибудь признак жизни.
Есть! Слабый, неуверенный толчок, ровно под ладонью, точно дитя услышало мать и теперь старалось сказать: «Я жив, мама! Я еще жив!»
– Солнышко! – расплылась в улыбке Надя. – Давай-ка выбираться отсюда, пока мама себе чего-нибудь не отморозила, да?
С трудом поднимаясь из-под сугроба, девушка ворковала сама с собой и с животом, подбадривая себя. Выбралась из оврага и остановилась в нерешительности. Куда идти было совершенно не ясно. В сумерках лес выглядел совсем иначе – враждебно, незнакомо. Направления будто поменялись местами, и Надя осознала – она не знает, куда идти.
Она плутала по лесу, ходила кругами, утопая в снегу, вновь и вновь приходя к тому самому оврагу, где ее оставил Тимоха. Когда буквально в какой-то сотне метров раздался гудок поезда, она приняла свою судьбу – лучше уж так, чем замерзнуть насмерть в тайге.
Чем ближе она подходила, тем отчетливее слышала скрипучие перекликивания «обращенных» – тех, кого лес проглотил, пережевал и выблевал уже совершенно иными, лишь внешне похожими на людей, но ей было все равно.
Где-то совсем рядом, буквально в трех шагах от нее раздавался хруст ветвей; деревья качались, трещали стволы. Казалось, что из леса параллельно с ней выбирается что-то неизмеримо огромное и ужасное. За стволами мелькала какая-то громоздкая, вздутая тень, и Надя избегала смотреть в ту сторону, осознавая, что одного взгляда на это нечто достаточно, чтобы рассудок покинул ее окончательно.
Но все было напрасно. Из леса к поезду Надя вышла почти одновременно с этим громадным созданием, что неуклюже перекатывало свое тело по прорубленной «добровольцами» просеке. Оно почти задевало макушки деревьев бесчисленными тонкими лапами, похожими в темноте на скопления лысых метелок. Искривленные, окоченевшие мертвецы расчищали путь, оттаскивали в сторону разлапистые ветки, сметали ими сугробы и почтительно расходились в стороны, пропуская это вперед.
Поездной механик глухо каркнул, и кто-то из свиты создания по-звериному взвизгнул в ответ. В крикнувшем Надя узнала Тимофея – тот, как верный паж, шагал совсем рядом с тварью, держа руку на бледной рыхлой плоти, похожей на потекший воск или оставленное на солнце масло. Радость узнавания сменилась ужасом — нос и челюсть Тимохи провалились, как у резинового пупса, которому кто-то вдавил лицо.
В неторопливом движении этого неуклюжего, на первый взгляд, создания чувствовалась первобытная мощь, та, которую ощущаешь, глядя на снежную лавину или сход ледников. В беспрестанном мельтешении торчащих тут и там рук, в холодном могуществе, в стылом безразличии этой твари сквозила запредельная древность. На ум приходили каменные дольмены и разрушенные капища, на которых когда-то, в до-ветхозаветные времена приносили в жертву рабов, преступников и даже детей, чтобы задобрить безжалостных и неведомых хтонических божеств. И теперь Надя понимала, что видит перед собой одно из них.
Все пассажиры поезда выстроились перед поездом неровными рядами. Вагоны со сломанной ходовой частью валялись рядом с просекой и казались игрушечными по сравнению с этой тварью. Все было готово к отправлению. В кабине, странно наклонив шею, стоял Лешка и что-то колдовал над панелью. По снежным шапкам на столиках плацкарта Надя поняла – отопление в вагонах отключили.
Спрятавшись за широкой сосной, она думала, что останется незамеченной, но безымянная тварь, взбираясь по подмосткам, вдруг остановилась и безошибочно повернула свое вытянутое лицо к Наде. Черные, совершенно пустые, лишенные какого-либо отблеска жизни глаза равнодушно уставились на нее. Хоть и огромное, но почти человеческое лицо не выражало абсолютно ничего, с тонких губ, обрамлявших судорожно сомкнутый рот, капала на снег густая темная слюна.
– Не бойся, – раздалось от создания. Секунду спустя из-за громоздкой туши вышла цыганская девочка – босоногая, в одной ночнушке, она приветливо улыбалась и смотрела на Надю ласково и благодушно, как на щенка или котенка. Смуглая ручка держалась за одну из многочисленных лап, торчащих из брюха твари, – Она тебя не тронет. Ты же тоже мать.
Гигантское лицо, растущее прямо в центре бесформенной груды, едва заметно кивнуло. И Надя зашагала. В голове было пусто, ни единой мысли – все вычистил страх и взгляд пустых и холодных, как сам космос, глаз. Она шла мимо поезда и чувствовала, как пассажиры – то, что от них осталось – провожают ее колючими, голодными взглядами. Их заиндевевшие ресницы казались острыми зубами, а темные дыры запавших глаз – алчущими ртами, и Надя старалась не думать о том, что будет с городом, до которого доберется этот поезд.
Вскоре она миновала последний вагон, выбралась из сугроба на полотно и упрямо зашагала по шпалам. За спиной вновь раздался протяжный гудок, а следом – набирающий скорость стук колес.
Холодный ветер задувал под бушлат, бросал снег в лицо. Надя то и дело спотыкалась о шпалы, материлась, в голове будто взрывались бомбы, перед глазами вновь вставала кошмарная картина того, как порождение кошмарных снов всходит на поезд, но девушка мотала головой и гнала эти мысли прочь, продолжая упорно идти наперекор метели. Она дойдет. Обязательно дойдет. Ради Тимохи, ради своего маленького чуда под сердцем. А дойдя до следующей станции, сядет на первый же поезд и поедет как можно дальше и как можно южнее – туда, где холодные дети таежной матери до нее никогда не доберутся. Даже когда ветер сбивал ее с ног, метель залепляла глаза холодными хлопьями, а щеки покрывались ледяной коркой, она продолжала шептать потрескавшимися губами:
– Я дойду. Я дойду...
Перегон (Часть вторая)
Что делать дальше поездная бригада решала долго. Связи с «большой землей» не было – РВС сгорела, облитая крутым кипятком, а портативные рации проводников передавали только помехи. Мобильники дружно жаловались на отсутствие сети. Двигаться дальше состав не мог – у двух вагонов не было соприкосновения с полотном, прочие стояли вкривь и вкось – поползли по скользким от снега рельсам.
Кто-то из проводников предложил отцепить локомотив и поехать за помощью до следующей станции.
– Ты дурак что ли? А пассажиры здесь останутся? – возмутился Лешка.
– А ты захотел в Данко поиграть? Так это, братец, без нас! – ярился Тимофей, молодой и наглый сержант из «линейных». Раскосый и квадратный Нурлан, его напарник, согласно подтявкивал, коверкая слова:
– Да, Данка хуева. Хули здэсь сидэть?
Другие закивали, принялись роптать, мол, что это они тут торчать должны, и так вторые сутки в дежурстве, дома – семьи, дети.
– Да вы чё, люди? – удивленно вопрошал помощник машиниста. – Вы в своем уме? Целый состав народу посреди тайги бросить? А кто за это отвечать будет? А если что случится? Надо остаться. По инструкции даже...
Поездная бригада загомонила – сидеть в тайге и ждать у моря погоды никто не хотел.
Наконец, Аглая Семеновна – дебелая тетка за сорок, опытная проводница – из тех, кто не боится заходить в полный вагон дембелей – громыхнула:
– Ша! Лешка теперь за старшего – как скажет, так и будет! – и бригада притихла, только Тимофей что-то недовольно шепнул Нурлану. – Ну что, командуйте, Алексей Батькович, что делать-то?
Лешка не сразу понял, что вопрос адресован ему – выходит, теперь он начальник поезда, заместо дядьки и убитого Дмитрия Григорьевича. Замялся, пожевал губами, наконец, выдавил:
– Поезд сам дальше не поедет. Нужны рабочие, тягач и эвакуационный рейс. К тому же, нас уже неплохо замело. В пункте назначения про нас если и не забыли — то вряд ли могут прислать помощь по такому бурану. Будем ждать, пока не подъедет следующий состав, у них одолжим РВС и свяжемся с Благовещенском. Топить сможем еще пару дней; пассажирам раздадим пайки из вагона-ресторана. Палыч, соберешь?
– А недостачу ты мне из своего кармана закроешь? – возмутился Андрей Палыч, грузный, с внушительным вторым подбородком, перетекающим в свисающее брюхо директор вагона-ресторана.
– РЖД оплатит. Чрезвычайная ситуация! – отрезал Лешка, почувствовав всю угнездившуюся на его плечах ответственность. Палыч только хмыкнул, но возражать не стал. – Сейчас пройдитесь по вагонам и успокойте пассажиров. Скажите, что ситуация под контролем, РЖД извиняется и все такое, не мне вас учить.
– А про Степаныча, – Тимофей брезгливо сморщился, – Что расскажем?
– Ничего. Пассажирам ничего не говорить! Паника нам ни к чему.
Бригада нехотя разошлась по вагонам, переругиваясь и недовольно хмурясь. Лешка отер со лба выступивший пот – следующие часы обещали быть самыми непростыми в его недолгой жизни.
***
Тимофей Меленчук заступил в наряд сопровождения недавно. До этого вместе с другом детства Нурланом он служил в патрульно-постовой службе Минусинска. На поезд их устроили, как и Лешку, по знакомству. Работа была не пыльная: знай себе следи за порядком, разнимай раз в месяц перепившихся вахтовиков, щупай смешливых проводниц да знакомься с симпатичными пассажирками, которые вдали от дома и мужей становились куда сговорчивее. Наверное, срабатывал «синдром попутчика». Впрочем, такими тонкостями Тимоха себе голову не забивал, а просто пользовался тем, что, как он считал, доставалось ему по праву. Нурлану с прекрасным полом везло меньше, но и тот не унывал – в дороге, вдалеке от глубоко консервативной мусульманской семьи, он мог беспрепятственно и без остатка отдаваться своему любимому хобби – употреблению горячительных напитков.
Тимоха с Нурланом шли через вагоны, сквозь зубы матерясь на взявшего слишком много на себя Лешку. Вечер, обещавший быть томным, теперь затянулся на неопределенный срок, и они хищно оглядывали полки плацкарта в поисках «добычи». Тимофей наметанным взглядом подмечал тут и там стройные ножки и круглые попки, затянутые в дешевые спортивные костюмы; поблескивающие же глаза Нурлана искали блики в пузатых боках бутылок на столиках и в сумках. Именно посреди этого будничного занятия их застал дикий визг в одном из вагонов:
– Помоги-и-ите! На помощь! Скорее! Полиция!
Сердце Тимохи глухо бухнуло в ушах. Рука сама собой дернулась к кобуре. Тяжесть надежного табельного ПМ-а придала уверенности.
– С дороги! – толкнул он плечом какого-то замешкавшегося в проходе мужичка в футболке «Зенита» и поспешил на голос. За спиной нога в ногу бежал Нурлан, шумно сопя своим плоским бульдожьим носом.
У туалета стояла беременная девчонка в пижаме со слониками. Тимоха даже не удержался, оглядел ее получше – совсем ведь молодая, можно сказать ребенок. А личико смазливое, хоть заплаканное.
– У ей парень помер! – угодливо квакнула какая-то бабка под локоть, и Тимохино сердце кольнуло не пойми откуда взявшееся ревнивое злорадство. – Прям на очке и... Ох, прости, Господи!
– Разберемся! – Тимофей отодвинул старушку и бесстрашно шагнул в тесное помещение туалета, откуда, помимо привычных ароматов хлорки и продуктов жизнедеятельности, теперь тянуло чем-то сырым, мясным, как когда батя разделывал порося. Зрелище, представшее его глазам заставило Тимоху выгнуться дугой и оставить съеденный на ужин тульский пряник на грязном полу – рядом с практически вывернутым наизнанку человеком. Головой тот упирался в пол, а ногами все еще сидел на унитазе. Внутренности сизо-бурой грудой свисали с металлического края.
Кое-как взяв себя в руки и сдержав второй приступ тошноты, Тимоха пробулькал:
– Нурлан, не пускай никого!
Ни сержант Меленчук, ни его напарник Нурлан никак не могли в тот момент предположить, что несчастный Сережа был лишь первым из восьмидесяти шести других «вывернутых наизнанку» пассажиров, отведавших бабкиных пирожков.
***
Как угорелые, линейные полицейские метались по вагонам, фиксируя труп за трупом. То тут, то там раздавались новые крики, и Тимофей с Нурланом неслись на очередной гражданский зов. К концу часа насчитали восемьдесят шесть усопших. Стражи порядка уже не успевали ужасаться и успокаивать население, лишь отирали пот со лба и рутинно фотографировали очередного покойника, ключом проводника запирали туалет и запрещали приближаться к мертвецам. В натопленных вагонах те начали распространять вокруг себя зловонные миазмы чуть ли в первые минуты после гибели. Пострадали и двое проводников – их нашли в проходных тамбурах в лужах собственных испражнений с неизменным шлейфом внутренностей, торчащих из анальных отверстий.
– Да какого ж хера здесь произошло? – напряженно чесал затылок Тимофей. Нурлан предпочитал молчать, но и в его раскосых глазах читалось непонимание.
– Пироги это все! На них махарипе – проклятие! Эта старуха – не человек, бэнк, черт лесной! – со знанием дела встряла цыганка.
– Какая старуха? Гражданочка, вы употребляли?
Но обеспокоенные пассажиры подтвердили – действительно, ходила вдоль вагонов бабка с пирожками, и в самом деле погибли именно те несчастные, что польстились на ее угощение.
– Целый остался у кого-нибудь? А?
– Вот! Есть! У меня! – на вытянутых руках принес румяный кругляш теста щуплый интеллигент в очочках. Он с опаской глядел на пирожок и беспомощно оглядывался на толпу пассажиров, часто моргая за толстыми линзами. – Представляете, люди, только собирался поесть! Хотел руки помыть, а в туалет – очередь. Вот, не успел. А если бы...
– Благодарю за помощь следствию, – кивнул Тимофей, пряча панику за казенными фразами. – Нурлан, прими вещдок.
Мордатый казах, не изменившись в лице, протянул руку к «вещдоку», интеллигент поторопился разжать пальцы, и выпечка, выскользнув из целлофанового пакета, шлепнулась на пол. Румяные бока лопнули, и из щели полезло то, что поначалу показалось Тимофею лишь ливером. Но вдруг из серо-коричневой массы выросло что-то, похожее на два крошечных пальчика, на конце которых вместо ногтей росли их братья-близнецы еще меньшего размера. Эти странные конечности уперлись в пол, наподобие паучьих ног и с усилием вытягивали из пирожка оставшийся ливер, который вдруг из рассыпчатого и рыхлого стал какой-то склизкий и цельный. Кто-то из пассажиров взвизгнул, интеллигентишка отшатнулся в ужасе и бухнулся на задницу; Тимофей застыл, скованный ужасом, а пальчики уже уцепились за его штанину и начали восхождение.
Вдруг прямо в середину пирожка опустился тяжелый армейский берец, раздавив неведомое существо. Ботинок покрутил каблуком на месте, растирая бурую жижу, после чего одним движением размазал ее ровным слоем по полу.
– Дайте кто-нибудь совок соскрести эту гадость! – скомандовал тихий, но от того ничуть не менее мощный голос. В его басовитых обертонах чувствовалось, что владелец голоса привык не просить, но отдавать приказы.
Подняв глаза, Тимофей увидел перед собой невысокого, коротко стриженого мужчину. На квадратном подбородке сахарными крошками поблескивала седая щетина. В серых глазах плескалась расплавленная сталь. Под их взглядом Тимофею захотелось тут же встать по стойке «смирно». Образ дополняла тельняшка без рукавов.
– Фамилия, сержант! – рявкнул мужик, и Тимоха, вжав голову в плечи, переспросил:
– Я?
– Головка... от часов «Заря». Кто еще, ну?
– Сержант МВД Тимофей Меленчук, наряд сопровождения! – представился Тимоха с перепугу по форме.
– Хорошо, Меленчук. А я – офицер запаса, звать меня Анатолий Валентинович, можно просто «товарищ майор». Так вот, сержант, – офицер наклонился и поманил Тимофея пальцем, понизил тон, – Сейчас нужно здесь порядок навести. Во-первых, выкинуть эту дрянь, а во-вторых – вынести тела на мороз, пока они здесь не потекли. Ты же не хочешь, чтобы у тебя поезд мертвечиной провонял?
Тимофей не хотел.
– Пассажиров успокой и собери мужиков поздоровее да покрепче. Сейчас быстренько покойников на снежок перетаскаем, простынками накроем – чай, не обеднеете. А как состав на рельсы поставят – мы под них какой-нибудь отдельный вагон выделим.
***
Найти добровольцев для переноса тел оказалось задачей непростой. В конечном итоге пришлось договариваться с вахтовиками – посулить им ящик водки из вагона-ресторана. Андрей Палыч подсчитывал расходы и рвал с головы свои и без того жиденькие волосья.
Провозились едва ли не два часа. Задачу осложнило то, что внутренности волочились за телами по вагону, оставляя кровавый след. Наконец, было принято решение заворачивать усопших полностью в простыню – под горестный вой проводниц. Наконец, все восемьдесят шесть трупов лежали аккуратным рядком вдоль поезда. Зрелище было жуткое: кровь просачивалась сквозь простыни и окрашивала снег. В голове Тимофея проносились сцены из старых военных фильмов – про концлагеря и карательные отряды. Кажется, в одном из таких немцы расстреляли всю деревню, а потом сложили таким же аккуратным рядком за избами. Его снова вывернуло.
– Давай, солдат, не стесняйся! – хлопал его по спине Анатолий Валентинович. – Лучше наружу, чем внутрь!
Вахтовики тоже приходили в себя – курили, притопывали на снежном ветру и матерились, поглядывая на шеренгу мертвецов. Лешка тоже стоял рядом, пускал облачка пара и глядел в небо, избегая смотреть на импровизированный «морг», и с содроганием думал о том, как потом, когда приедет помощь, примерзшие трупы придется отколупывать при помощи ломов и лопат.
На самом деле переживал он почем зря, ведь едва над тайгой поднялось блеклое северное солнце, мертвецы бесследно исчезли. На снегу валялись лишь разодранные простыни и плотные комья, оказавшиеся на поверку смерзшимися внутренностями. Их же бывших владельцев и след простыл.
***
Смерть почти сотни людей и последовавшее за этим исчезновение их трупов скрыть уже не просто не удалось — не было смысла. Пассажиры высыпали в сугробы, нахохлившись, точно воробьи, закутавшись в свои пуховики и куртки; они нервно перекрикивались, скандалили друг с другом и с проводниками. Со стороны все это напоминало натуральный птичий базар. В воздухе витала паника.
– Успокойтесь, граждане, пожалуйста, мы во всем разберемся! – увещевал Лешка толпу, но люди не слушали, требовали полицию, милицию, армию, директора РЖД и чуть ли не самого Путина. Тимоха стоял в стороне и нервно подрагивал, держа руку на кобуре – ситуация могла в любую секунду выйти из-под контроля.
– Ты, чтоль, начальник поезда? – раздался вдруг властный голос из толпы.
– Ну, я, – неуверенно ответил Лешка. Раздался щелчок, на Леху откуда ни возьмись навалился бугай, приподнял за грудки, прижал к подножке. Тимофей дернулся было, но уткнулся носом в какую-то наспех показанную корочку, присмирел. Следом неспешно подошел круглый маленький человечек, затерявшийся в своей соболиной шубе. На лице человечка застыла гримаса крайнего недовольства и презрения. Закурив, он обратился к Лешке:
– Ну что, начальник, что делать будем? Работы ты и так лишился, это я тебе обещаю. Сейчас и твоя свобода на кону, и зависит все от твоего ответа на вопрос: когда мы поедем дальше?
Лешка сглотнул. Из-под расстегнутой шубы блеснул на пиджаке вопрошавшего депутатский значок.
– Послушайте, – попытался оправдаться он, – Часть вагонов потеряла сцепление с рельсами, движение состава по маршруту невозможно. РЛСка накрылась, связи нет, рации не работают. Нужно дождаться следующего поезда, чтобы вызвать тягач и ремонтную бригаду.
– И сколько ждать? – набычился депутат.
– Дня три, может и дольше, – упавшим голосом ответил Лешка. Депутат тут же покраснел; кажется, даже лоб его покрылся испариной, несмотря на собачий холод и метель. Он оттеснил своего помощника и уже сам схватил Лешку за ворот пуховика и притянул к себе. На этот раз Лешке пришлось нагнуться.
– Три дня? А где другие поезда? Товарняки, электрички, а?
– Послали в объезд из-за заносов. Или вовсе отменили. Ни вертолетов, ни бригады спасения в такую метель можно не ждать. Так что не меньше трех суток.
– Слушай сюда, ты, двуногое, у меня завтра в Благовещенске встреча с застройщиком. Сделка на сорок лямов, понимаешь, не? Сорок! Ты столько за всю жизнь не заработаешь!
– Ну, идите пешком, – пожал плечами Лешка. Сейчас его мысли были заняты тем, кто или что забрало трупы пассажиров, и это нечто пугало его куда больше колобкоподобного депутата.
– Чё ты, сука, сказал? Матвей, поучи-ка его...
Бугай двинулся к Лешке, играя желваками, занес кулак и... опрокинулся в сугроб, совершив какой-то немыслимый кульбит. За его спиной оказался невысокий седой мужчина в желтоватом армейском бушлате, будто из старых фильмов про войну.
– Не думаю, что стоит портить настроение нашему единственному машинисту, – произнес он негромко, но, кажется, слышала вся толпа. Галдеж прекратился. Депутат зашипел как раскаленная сковородка, на которую брызнули водой:
– Ты охерел? Ты вообще знаешь, кто я?
– Знаю. Депутат заксобрания Амурской области, Георгий Пилипенко. Ты об этом всему поезду уши прожужжал, – спокойно ответил седой, продолжая ногой удерживать в снегу депутатского прихвостня. – А я – Анатолий Валентинович Кузнецов, майор запаса. Будем знакомы.
Майор протянул руку, поймал вялую ладошку депутата в свою стальную хватку и сдавил так, что у человечка глаза полезли на лоб. Офицер же продолжил:
– И раз уж мы теперь все, так сказать, в одной лодке – предлагаю не устраивать свары, а искать решение проблемы. Алексей, – обратился он уже к Лешке, понизив голос. – Скажите, на сколько нам еще хватит угля и дизеля, чтобы держать поезд в тепле?
– Дня на три-четыре, если расходовать экономно.
– Ага. А следующий поезд, я слышал, будет через трое суток, так?
– В лучшем случае так.
– Получается безвыходная ситуация, – подытожил военный, отпустив, наконец, руку депутата. Тот затряс ей, будто обжегся. – Нужно что-то решать.
– Что тут решать? Отцепить локомотив и на нем ехать до Благовещенска, – огрызнулся депутат. – Там уже и тягач вызовем, на уши всех поднимем.
Лешка было возмутился, но майор его опередил:
– И оставить толпу людей на морозе? Без связи, без света? Ты, депутат, представляешь, что тут может произойти? И на кого, как ты думаешь, все повесят? Спросят ведь, чья была инициатива? Я молчать не буду.
Пилипенко сжал губы и злобно уставился на майора. Бугаю, наконец, было позволено подняться на ноги. Тот отряхнулся и присоединился к своему патрону. Майор же, точно позабыв о депутате, теперь оглядывал поезд, толпу и лес, оценивая ситуацию. Поразмыслив, спросил Лешку:
– А что, если вагоны эти убрать, поезд поедет?
– Куда ж он денется? Да только как их убрать?
– Это мы сейчас придумаем. Есть же у вас этот, как его... Механик? Зови его сюда.
Инженера-механика поезда нашли в вагоне-ресторане. Филипп Михалыч сидел, закинув ноги на накрахмаленную белую скатерть и пил горькую. Увидев начальство, да еще в таком количестве – депутат, помощник машиниста, мент и какой-то незнакомый дед с квадратным подбородком – поперхнулся, закашлялся, но ноги со стола убрал.
– Здорово, Михалыч. Не нервничай, – успокоил его Лешка. – Тут вот граждане спросить хотят.
– Чего им?
– Вас Филипп Михайлович звать, да? – протянул руку майор. – А меня Анатолий Валентинович, офицер запаса.
Электромеханик выпучил глаза, ощутив давление майорской клешни, даже немного протрезвел.
– Скажите, Филипп Михайлович, можно ли как-то снова привести поезд в движение? Так сказать, своими силами?
– Не-е-е, вы чо! Тут целая рембригада нужна, как я вам один-то? – замахал руками механик.
– Ну, а если подумать? Теоретически? Что нужно сделать? Вы же просто представьте сами – тут триста с лишним человек, в лесу, посреди тайги... Да и про трупы вы тоже знаете. Поймите, люди на нервах, случиться может что угодно.
– Ну, теоретически... – облизнул вдруг пересохшие губы Михалыч. Нестерпимо захотелось выпить еще водки, но майор продолжал крепко удерживать вечно перепачканную в масле руку. – Самые проблемные – первые три вагона, их неслабо покорежило. Я осматривал, там ходовая часть повреждена. Если поедут – застрянут. По-хорошему, их бы надо отцепить...
– А пассажиров куда? – перебил Лешка.
В пропитых глазах механика мелькнул давно дремавший профессиональный азарт.
– Пассажиров уплотним. Ничего, чай, не в Париже. В целом, остальные вагоны достаточно подцепить и по направляющей вернуть на рельсы. Нужны рычаги там, там и там, – тыкал Михалыч пальцем куда-то себе за спину. – А эти – приподнять и спустить на полозьях. Их можно установить по бортам, укрепить снизу, зафиксировать в одном положении и тогда…
Механик спохватился:
– Но это все только на пальцах. Так-то тут целая рембригада нужна, деповская, а здесь...
– А здесь есть вы и человек пятьдесят здоровых мужиков, – подытожил майор. – Я не сомневаюсь в вашей компетенции. Вы руководите, а мы как-нибудь справимся. Пойдемте.
– Куда? – испуганно спросил Михалыч, и стоило офицеру отпустить его руку, тут же нацедил себе рюмку и немедленно выпил.
– Проведем инструктаж.
***
Когда Лешка ушел в вагон-ресторан, пассажиры накинулись на проводников. Те быстро смекнули, куда ветер дует и разбежались по своим купе, заперевшись изнутри. Поняв, что ловить на морозе кроме ангины, нечего, народ тоже стал расходиться. Пришлось запустить Тимоху с Нурланом по вагонам, чтобы выгнать всех совершеннолетних и дееспособных опять наружу. Пассажиры откровенно роптали, отмахивались и огрызались, но все же повиновались требованиям служителей закона.
Когда, наконец, Анатолий Валентинович решил, что людей собралось достаточно, он взгромоздился на заблаговременно расчищенный пень и толкнул речь следующего содержания:
– Товарищи пассажиры. Как вы видите, с составом произошла внештатная ситуация. Мы в некоторой степени тут... застряли. Связь со станционными диспетчерами ввиду непредвиденных обстоятельств стала невозможна. Часть вагонов окончательно вышла из строя и неспособна продолжить движение.
– Так отцепить их и дело с концом! – крикнул кто-то из толпы.
– Да, именно так! – поддержал Анатолий Валентинович. – Отцепить! И наш высококлассный инженер – Филипп Михайлович... Как вас по фамилии?
– Титяпкин, – выдавил ошалевший механик. Еще никогда на него не было обращено столько глаз.
– Филипп Михайлович Титяпкин проинструктирует добровольцев, как это осуществить. Работа предстоит нелегкая – нужно будет свалить несколько стволов, вырубить на них полозья и при помощи коллективного труда привести, наконец, наш поезд в движение!
Толпа сразу поскучнела, многие даже решили по-тихому свалить от греха подальше. Майор, заметив это, поспешил добавить:
– Добровольцам в благодарность за помощь в спасении состава от Амурской области и лично от депутата заксобрания Георгия Андреевича Пилипенко будет выплачена премия в размере пятидесяти тысяч рублей! – тяжелая рука хлопнула по плечу скривившегося в неестественной улыбке депутата. – Всех добровольцев прошу записываться у самого Георгия Андреевича.
Толпа одобрительно загудела, вахтовики тут же протиснулись вперед, образовали нестройную очередь, хищно нацелившись на депутата.
– К сожалению, инструментов на всех не хватит, поэтому мы будем способны принять ограниченное число желающих. Однако, – поднял палец вверх офицер, – При наличии собственного инструмента вы будете зачислены сверх норматива.
Тут же зашевелились мужички в дальних рядах – из тех, кто не успел выстроиться за вахтовиками.
– У меня топор есть! – кричал какой-то заросший бородач.
– А у меня шуруповерт! Новый!
Желающих помогать в деле отцепления пострадавших вагонов все прибавлялось. Офицер удовлетворенно кивнул, прочистил горло и продолжил:
– Также РЖД и лично директор вагона-ресторана бесплатно предоставит каждому пассажиру стандартный паек.
– А водка входит? – крикнули из толпы.
– К сожалению, сто грамм фронтовых гражданским, да еще и в мирное время, не положены, – отшутился майор, после чего посерьезнел. – Несмотря на чрезвычайные обстоятельства, мы должны вести себя цивилизованно, соблюдать законы, а также некоторое количество простых правил. Первое – в лес ходить запрещено. Если вы там замерзнете или потеряетесь – искать вас никто не будет. Второе – если у кого-то из пассажиров есть огнестрельное или травматическое оружие – его нужно сдать нашим блюстителям закона, Тимофею и Нурлану, разумеется, под расписку. Если спустя час оружие не будет сдано, его хранение будет считаться преступлением, а утаивший будет наказан по всей строгости. И последнее – если вдруг за время нашего пребывания на этом перегоне вы заметите что-то странное, необычное и пугающее – обращайтесь лично ко мне. В любое время.
– Что-то вроде пропавших трупов? – ехидно спросила цыганка.
– Да, что-то вроде, – не изменившись в лице ответил майор.
***
Майор Кузнецов как-то очень быстро и ловко перенял на себя командование поездом. Лешка, не сильно-то рвавшийся в начальники, с удовольствием передал бразды правления в руки офицера в запасе, а Тимофей так и вовсе заглядывал майору в рот после спасения от ливерного пирожка. Нурлан, как и всегда, следовал за другом безмолвной и раскосой тенью.
Механик Михалыч, опрокинув еще стакан водки, раздухарился и, войдя в раж, вовсю командовал группкой угрюмых вахтовиков, раздавал инструмент и объяснял, размахивая руками:
– Мы их на полозьях – ррраз и набок. Потом локомотив на тросе подтащим, и погнали наших городских...
Депутат, конечно, посокрушался относительно обещанной майором премии, но здраво рассудил, что снявши голову по волосам не плачут. Заперевшись в своем купе вместе с помощником, он пил из горла дорогой ирландский виски, предназначенный в подарок мэру Благовещенска.
Андрей Палыч тоже оплакивал потери, обнимаясь с бутылкой двенадцатилетнего коньяка из заначки. Пайки собирали хоть и скромные – чтобы хватило всем – но увесистые, и каждый директор вагона-ресторана провожал печальным взглядом.
Пассажиры же, не попавшие в ряды добровольцев только и судачили, что об отравленных пирожках и пропавших трупах. Какие только версии ни выдвигались: грешили и на инопланетян, и на беглых зеков, что с голодухи готовы были наброситься на любое мясо. Обвиняли масонов и мировое правительство, кто-то даже предположил, что это какой-то хитроумный эксперимент, наподобие тех, что проводили в семидесятых в США. Цыганка, прижимая непоседливую дочь, не переставала говорила о каких-то «бэнк» и все твердила, что про «глаза без мяса». Объяснить в подробностях, что это означает она так и не смогла – плохо владела русским.
Надя в обсуждениях не участвовала. После пережитого ее то и дело тошнило. В туалет своего вагона она ходить никак не желала, хоть проводники все засыпали хлоркой. Есть не хотелось, но сердобольные попутчики наперебой предлагали ей то холодную вареную курицу, то яйца вкрутую, а один дед даже пытался всучить ей чекушку водки со словами: «Я вам как фельдшер говорю, сразу легче станет!» Беременность девушки его, похоже, ничуть не смущала.
Ближе к полудню Надя все же приняла простую истину – либо она сейчас встанет и пойдет «по делам», либо придется лежать на мокром матрасе. Вздохнув, она села на своей полке, надела тоненькую курточку – ничего теплее у нее не было – и вышла в метель. Мороз вцепился в нее сотнями маленьких коготков, принялся щипать и кусать за щеки, пробирался под одежду, исследовав худенькую девичью фигурку под пижамой, сдавливал сердце ледяным обручем.
Надя хотела отойти совсем недалеко, до ближайшего сугроба, но все вокруг поезда было плотно утоптано после «инструктажа». Девушка оглянулась на поезд – вереница окон с любопытством пялились в ответ. Стеснение победило, и Надя захрустела по насту в сторону сплошной стены сосен. Стоило сделать шаг в лес, как небо тут же заволокло густыми ветвями, будто кто-то выключил свет. Надя приспустила резинку штанов, присела в сугроб, собираясь все сделать быстро, как вдруг где-то среди ветвей хрустнула ветка. Девушка вздрогнула, едва не села голой попой в снег. Наконец, взяла себя в руки, спросила:
– Кто здесь?
– Кто-о-о здесь? – раздалось скрипучее из бурелома. Зашуршали по снегу чьи-то стопы, и из груды сваленных ветвей вынырнула взъерошенная голова Сережи. Рот, распяленный в стороны шевелился сам по себе. Шел Сережа неуверенно, то и дело спотыкаясь, точно только учился пользоваться ногами, а глаза его смотрели в разные стороны, как у хамелеона. – Кто-о-о здесь?
Надя вскрикнула, подтянула штаны, попыталась встать, но не удержалась и бухнулась спиной в сугроб. Сережа приближался. Выйдя из бурелома, он сделал пару шагов в сторону подлеска и встал как вкопанный, словно давая получше себя рассмотреть. Мертвенно-бледный, он даже стоя на месте издавал морозный хруст, и девушка догадалась, откуда эта деревянная походка – Сереже мешало трупное окоченение. Не было никаких сомнений – парень был мертв. Глаза глубоко запали, челюсть безвольно отвисла, голый живот лип к позвоночнику.
– На помощь! – завизжала девушка, закопошилась в снегу, пытаясь встать на ноги, а оживший мертвец пошел на нее. Хруст усилился, а кожа на парне неестественно натягивалась в одних местах и свисала клоками в других – будто ее надел кто-то другой, лишь отдаленно напоминающий человека. Сережа нагнулся над Надей, и та стукнула его каблучком сапога в лицо. Щека тут же сползла на сторону, кожа порвалась, а глаз выпал и повис на тонкой ниточке. Парень застыл, скрюченная рука, которую он тянул к девушке повисла плетью, а из глазницы высунулись два длинных черных пальца. Найдя на ощупь глаз, они подтянули его и поставили на место – теперь тот смотрел куда-то внутрь черепа.
От этого зрелища в Надином рассудке лопнула какая-то тонкая стенка, отделяющее человеческое от звериного, и сознание ее деградировало до состояния самки, готовой любой ценой защитить своей помет. Надя издала что-то между всхлипом и рыком и принялась остервенело работать ногами. Удар, удар, еще удар. Сережа отшатнулся, голова его выкрутилась на сто восемьдесят градусов и смотрела теперь куда-то назад и вверх. Это ее шанс!
Надя вскочила на ноги и побежала прочь, проваливаясь под толстый наст и утопая в сугробах, оставляя позади чудовище, что попыталось прикинуться ее погибшим попутчикам, а в ушах звенело скрипучее «Кто-о-о здесь?»
***
Автор — German Shenderov
В дебрях сказочной тайги...
Комментарий к посту человека, как он золото в Забайкалье приехал мыть.
p.s. К сожалению, не в курсе, начислялась ли потом ЗП этому мужику - давно это было, со слов комментаторши)