Всем кто тоже...
А можете и мимо пройти, но весна заканчивается, а летом хочется в платье!💃☀️☀️☀️
А можете и мимо пройти, но весна заканчивается, а летом хочется в платье!💃☀️☀️☀️
А лето рыдало
А лето рыгало
А лето с похмелья
Сильно страдало.
(И перегаром оно отдавало.)
Рояль извергался
могучими воплями
По небу плыл месяц
Как будто утопленник.
Низвержен рояль
Стынет утро холодное
А по синим лесам
Рыщут волки голодные.
Табачном дыму
Еле брезжит рассвет
В бокалах вино
На столе сигарета.
Короткое северное лето
Это напевы шаманов
И завывание ветра
На стенах свинца и камня.
Короткое северное лето
Это тяжёлые тучи
Над самой землёю несутся
Туда где кончается небо.
Короткое северное лето
Это багряный отсвет
Пожаров далёких зарницы
И моря тяжёлый рокот.
Короткое северное лето
Это тяжёлого рока
Над каменистой тундрой
Сталью гремящие струны.
Короткое северное лето
Это битва железных титанов
Под одинокой сосною
Где лес охраняет тайну.
Цветы распустились...
Но поздно!
Поздно - лето пропало
Гарью и пеплом пропахло
Короткое северное лето.
2023г.
Москва.
На этом дубе сидит самая громкая цикада «на районе»
Гуляем вечером по дорожкам с собакеном. Наушники висят без пользы, наступило время философских цикад. Позади нас - циркулярная пила, впреди - просто оглушительный шум и треск. Это тринадцатилетняя цикада поёт серенады в поисках любви.
Фото из свободных источников
Тринадцатилетняя цикада называется так, потому что она проводит 13 лет под землей, в виде уродливой личинки. Наконец, личинка выбирается на солнечный свет. Разрывая спину страшненькой жуковатой праматери, на свет появляется зелёная во всех отношениях крылатая цикада. Живет она несколько недель и только ради любви. Сразу вспоминается монолог Янковского из Обыкновеного Чуда.
Нищие и безоружные люди сбрасывают свергают королей!
Из любви к ближнему.
Из любви к Родине солдаты попирают смерть ногами.
Мудрецы поднимаются в небо и бросаются в ад.
Из любви к истине.
А что сделал ты из любви к девушке?
Цикада вот сидела под землей, питалась перегноем, или чем там. Ждала принца. Ассоль мира насекомых. У Ассоль хоть, надеюсь, было больше, чем пара недель счастья и любви. А вот у цикады - лето. Влюбиться в ударника Металлики или оператора циркулярной пилы, отложить яйца - и все, лапками кверху, трупик, добыча муравьев.
Я в какой-то момент жизни перестала жить ради отдаленного счастья в будущем. Перестала быть тринадцатилетней цикадой. Мой лозунг по жизни теперь 👇
Взято откуда-то с просторов ФБ. Надеюсь заказать себе футболку с этой картинкой… но школа… нельзя ж…
Потому что:
Встречи случаются у того, кто выходит из дома.
Дни рождения не бесконечны, и если хочется посмотреть мир, то надо начинать сейчас.
Я не в ответе за желания и решения моих родных и близких.
А как вы проводите свою жизнь? Как цикада, затаившись в ожидании светлого будущего? Как стрекоза из басни? Как колибри, отгоняющий от кормушки остальных колибри?
Вчера сидела в саду у бабушки моей подруги и осознала, что смотрю на мир глазами живописца и биолога(с детства рисую и увлекаюсь биологией.) Глядя на цветы , невольно представляю как акварельные краски ложатся на бумагу. Та же история и с пейзажами - в них я вижу чуть больше , чем другие люди: я представляю процесс создания живописной картины . Иногда мой разум живописца переключается на мир биолога и я задаюсь научными вопросами . Например, вчера меня умиляла неуклюжесть птенцов воробья , которые старались быстренько стащить еду у Черныша ( собака моей подруги ). Я объясняла себе их проворность быстрым метаболизмом и потребностью в большом колличестве энергии.
Что касается других миров, иногда я пишу стихи , но мир поэта - это не мой мир . Поэт постоянно мылит и делает это красиво . Я же - просто вижу красоту и описываю ее красками , а описать словами - мне трудно . Могу , пишу , но долго и трудно . Стихи для меня - это целая работа , в то время , как знакомые мне поэты говорят , что стихи у них пишутся сами собой - они просто не могут не писать.
Также, вчера увидела еще один мир - мир адвоката. Бабушка моей подруги работает адвокатом всю жизнь и смотрит на все сквозь линзы своей профессии, активно используя юридические термины в разговорной речи : гражданином называет человека , а паутину с пауками в огороде - бесплатной арендой жилплощади . Этим миром я не жила и мыслить так не могу , но понимаю бабушку подруги и мне нравится ее взгляд и манера изъясняться.
Человек замечает в мире то, что уже несет в себе? А что видишь ты?
Если дома стало холоднее, чем на улице, не стоит винить коммунальщиков. В осеннюю пору у них слишком много проблем, чтобы, сверх того, поддерживать тепло между людьми.
Я накинул болотного цвета куртку, влез в когда-то белые кеды. Обувная ложка соскочила с тумбочки и со звоном грохнулась на кафель. С кухни прилетело пожелание от Лены быстрее выметаться, я ответил в том же духе, только грубее. «Гандон!» — успела бросить она прежде, чем дверь захлопнулась.
— Спасибо, не нужен, — пробубнил я себе под нос и вышел на улицу.
Наступало рабочее утро, на остановку подтягивались люди. Пока ждал маршрутку, успел согреться. Что-то явно шло не так, раз остывающее солнце дарило больше тепла, чем горячая жена дома. Сложно сказать, в какой момент всё полетело в пропасть. Когда я поднял руку, или когда её отец на свадьбе угрожал? Если живёшь в моменте, звоночки не кажутся отголосками рокового гонга. Отношения — они как изба. Если не ухаживать, то сгниют изнутри, а потом сложатся, как карточный домик.
Передо мной стояли две девушки: одна в белом плаще, другая в чёрном, как две опции, которые я перебирал в голове: разводиться или терпеть дальше, надеясь на внезапную искру. И за какой идти? Какая из опций белая?
Я сел один. Прислонился лбом к стеклу, вперив взгляд в поддатого лохматого мужика, стреляющего сигареты. Внутри зачесалось — желание затянуться боролось с данным жене обещанием.
— Двиньтесь.
Надо мной нависла женщина в потёртой дублёнке. Сидение рядом было свободно, но её лицо, выложенное белым кирпичом, удавило желание поспорить. Я подобрался как мог и прилип к окну.
— Развалятся, как дома, а остальным стой, — она ворчала, даже когда села. Такие нарываются на ругань, чтобы хоть с кем-то поговорить, потому что дома всё покрылось коркой льда, а слова вылетают реже, чем мухи из мусорного ведра.
Она с надеждой взглянула на меня — я видел призрак отражения в стекле — и, не дождавшись реакции, заговорила:
— Вечное лето. — Я искоса глянул на женщину, она кивнула на спинку сидения перед собой. — Ещё и адрес написали.
На чёрной обивке белела надпись, намалёванная замазкой: “Наведёт в душе вечное лето. Барнаул, посёлок Степное. Спросить Клима”.
— Какой-нибудь пароль для наркоманов.
Я по-совиному угукнул и полез проверять карту в смартфоне. На берегу реки Карамы, в предгорьях Алтая, и правда был посёлок Степное, растянувшийся вдоль русла. Вот здание администрации, вот белая крыша местной школы в виде буквы «П», я словно воочию увидел её стены. Представил себя рядом. Сижу на корточках, курю, ни от кого не скрываясь, высоко в небе облако в форме калоши, а вдали леса и обветренные горные хребты.
Внезапной тучей карту накрыло окно уведомления. "Не приходи сегодня". От Лены. Я смахнул его, скрипнув зубами, и уставился на крышу школы. Внутри щёлкнула молния.
Я вытолкал женщину в проход и вылетел из маршрутки. Вернулся домой, заметался по комнате. Как остервенелый кидал вещи в походный рюкзак, который несколько лет лежал под кроватью забытый. На первом свидании Лена говорила, что любит походы, но скорее любила мысли о походах.
Её самой не было, успела упорхнуть. Ну и хорошо, подумал я, так даже проще. Мать ей постоянно говорила про мужей, ушедших за сигаретами. Я тоже уйду. За летом. Надоело мёрзнуть в родных стенах.
В боковом кармашке рюкзака лежала заначка, которой хватило на билет до Барнаула и хватит на билет обратно в случае чего. Но об этом я не думал, потому что никогда ещё за тридцать лет жизни не чувствовал внутри столько уверенности в правильности выбора. Раньше что-то останавливало, какая-то призрачная ответственность на работе, где ты сидишь ради самого процесса сидения. Мешали мысли о родителях и Лене, а теперь их будто бы смыло, сдуло промозглым ветром, гуляющим перед трапом самолёта.
Только по прилёте, вместе со свежим воздухом, меня в первый и последний раз настигло сомнение. Скользкой рукой покопалось в кишках и не найдя за что ухватиться, отвязалось. Я предупредил родителей о долгом отпуске в горах, где не будет связи, отправил Лене сообщение, что всё хорошо, и выключил телефон.
На площади перед стеклянной стеной аэропорта замер сине-белый «кукурузник» Ан-2, давно отлетавший своё. Возле него, за оградой полосатых столбиков припарковалось несколько машин такси. От названной усатым водителем цены у меня перехватило горло. Местные жители сказали, что до Степного только через Бийск на автобусе, а рейсы оттуда только утром. Я не хотел тратить лишнюю ночь. Поэтому попытался придушить проснувшегося скрягу и вернулся к таксисту.
Сиденье скрипнуло, машина тронулась. Я односложно отвечал на вопросы водителя, изредка хмыкал над анекдотами, свистящими мимо ушей. Не заметил ни полей, ни реки, бегущей сбоку, ни встающих на горизонте вершин. Голову занимало лишь обещание вечного лета.
***
Я всегда знал, что путешествия способны уменьшать пространство, но впервые ощутил это на своей шкуре. Вчера я смотрел на школу через снимок спутника, пытался разглядеть в размытом пиксельном месиве детали, а уже сегодня оказался рядом с ней. И было что-то жуткое в том, что моё видение почти точь-в-точь совпало с реальностью. Кроме одного — на улице стоял собачий холод. Ничем не лучше родного Петербурга. Оставалось найти Клима. А его здесь, похоже, знали все.
Первая попавшаяся бабушка махнула куда-то и сказала чесать до села Чегон, а оттуда ещё пять километров вдоль одноимённой реки вверх по течению. Бабушка говорила, а я смотрел в её полупустой рот и думал, что в город бы ей, протез сделать. Горы — это здорово, на нашем фоне они кажутся вечными, но выветриваются не хуже песка из человеческого тела.
Посреди пути возле села Чегон на меня накатила дурнота. Я скинул рюкзак и привалился к одиноко стоящей сосне. Горный воздух казался сладким, но от него будто бы становилось только хуже.
Через четверть часа ко мне подошёл мужик в кепке, с тлеющей сигаретой в зубах и корзиной в руках.
— Приезжий, — он вздёрнул уголки губ в снисходительной усмешке. — Это кислород из тебя всё городское выгоняет. Давай помогу.
Он лихо подхватил тяжёлый рюкзак на одно плечо и повёл меня до своего дома, уговорив остаться на ночь. По пути предложил закурить, я не отказался, и совесть даже не шелохнулась, что не удивительно — она тоже городская. Наглоталась кислорода и теперь лежала в отключке.
Дома у мужика было натоплено. Стоило двери открыться, как из комнаты донеслось женское "Павлу-у-уш". Занавеска, отделяющая прихожую от комнаты, шелохнулась, и имя проскочило в щель, а следом показалась и сама тонконогая хозяйка, укутанная в узорчатый платок.
— Набрал? — спросила она. Потом заметила меня, выглядывающего из-за плеча Павла, и подозрительно прищурилась.
— Чё жмуришься, как кошка драная? — сурово спросил он. — Гость это.
— Да было б кому драть. — Она ехидно улыбнулась, а я выпучил глаза. — Грибов набрал?
Он не набрал, — на дне корзины болтались несколько шляпок — и на ужин была картошка лишь с запахом грибов. Но для закуски внезапно появившегося на столе пузыря она отлично подошла.
— И ты, значит, увидев хер на заборе, помчался через полстраны? — Павел гонял по тарелке скользкий кусок подосиновика, пытаясь наколоть его на вилку.
Я кивнул, и Павел рассмеялся.
— Ты чего ржёшь? — влезла Ольга, так звали его жену. — Сена подложить?
— Ты посмотри какая язва.
Павел пристально смотрел на Ольгу, поджав губы. Они весь вечер собачились, но как-то по тёплому, без зубов и злости.
— А с чего ты взял, что Клим тебе поможет?
Я был изрядно захмелевший, и сама постановка вопроса показалось неуместной.
— Если ты способен подарить душевное спокойствие, то не сможешь отказать. Дарить добро, смотреть на то, как человек расцветает — оно же, как наркотик. Вот с этого и взял.
— Ты против Клима сейчас что-то сказал? — Павел опрокинул в себя стопку и вместе с водкой проглотил весёлость.
— А ну, брось, — Ольга дёрнула мужа за плечо. — Угрожать гостю он будет.
— Я не дам поносить имя хорошего и нужного человека, который столько всего для нас сделал.
— Да Боже упаси! Я просто люблю копаться в истинных мотивах, а они очень часто далеки от идеалов.
Павел поигрывал желваками, не сводя с меня взгляда.
— Ты свою городскую логику забудь, Клим её на дух не переносит. Если думаешь, что лето даётся первому встречному, то ты дурачок. Лето заслужить надо. А если думаешь, что уже настрадался и тебе по статусу положено, то ты наивный дурачок. Неважно сколько лишений ты перенёс в жизни, все они были преподнесены судьбой. Для чего-то стоящего надо страдать добровольно.
Хотелось что-то ответить, но Ольга незаметно махнула рукой, мол хватит, не надо ругани. Отодвинув стопку, я откланялся и ушёл спать, сославшись на слабый городской организм, неготовый к такому количеству спиртного.
Утром простился с хозяевами и взял путь дальше, по тропинке, круто забирающей вверх.
***
Клим жил скромно. В глубине души я надеялся, что он сможет сломать образ нужного и хорошего человека, как выразился Павел, но нет — серая, ветхая халупа с покосившимся крыльцом и дырами в шифере, обнесённая щербатым забором, полностью совпадала со сложившимся фольклором.
Я осторожно шагнул за калитку и окликнул хозяев. В углу на картофельных грядках стоял мужик лет пятидесяти, опираясь на черенок лопаты, загнанной в землю. В резиновых сапогах, расстёгнутой телогрейке и растянутых спортивных штанах. На голове чернела корона из остатков волос, гладковыбритый подбородок оголял впалые щёки. Он молча смотрел на меня.
— Клим? — неуверенно спросил я.
Он моргнул вместо внятного ответа.
— Я Егор, увидел ваше послание в маршрутке, в Питере.
Удивительно, но это объяснение показалось мне вполне исчерпывающим. И Климу, видимо, тоже. Он указал на ещё одну лопату и кивнул на картошку. Так начался мой путь к вечному лету.
Грядками дело не ограничилось — за забором оказалось целое поле, которое предстояло выкопать, отчего на следующий день я слёг с больной спиной, неспособный согнуться. Клим принёс пояс из собачьей шерсти, картошку, перетёртую с мёдом, и наложил компресс. Весь день я то лежал, то осматривал уголки дома, который оказался на удивление захламлённым и запустелым, как будто самому Климу не было дела до него. Пыль, грязь, коробки какие-то.
Вечером я попытался расспросить его о жизни в уединении, о значении надписи в маршрутке, но остался ни с чем. Взгляд Клима говорил: «Ешь и иди спать».
Каждое утро он уходил в горы, оставляя на кухонном столе тарелку каши и записку, где ровным, как у отличницы почерком, был составлен список дел. Наносить воды с реки, нарубить дров, перекопать грядки, покосить. Без вопросов я выполнял все поручения, в чём сильно помогало детство, проведённое в деревне. Вечерами я продолжал бессмысленные расспросы, но уже не с целью добиться ответов. Хотелось почувствовать хотя бы иллюзию разговора, которого стало не хватать. За всё время Клим не проронил ни слова, но я не был против. В его смиренном молчании чудилась благость, наполнявшая меня спокойствием, потому что не будь у него какого-то недуга, я почуял бы подвох.
Вскоре проявилась закономерность — чем усерднее я работал, тем теплее становилось. Столбик термометра медленно, но уверенно полз вверх. По градусу в день, за две недели я раскочегарил лето до двадцати четырёх. Внутри вроде бы тоже потеплело. На тридцати я остановился, позволив себе выходной. Провалялся в кровати до обеда, в записку даже не заглянул. Клим за ужином не сводил с меня угрюмого взгляда, будто полного разочарования. А ночью землю сковал мороз.
Я стоял на крыльце, ловил в глаза первые лучи солнца и не мог поверить, что трава покрылась инеем. Лето вылетело в трубу, словно кто-то забыл задвинуть заслонку. Впервые за месяц я включил телефон, чтобы проверить прогноз погоды. Уведомления о пропущенных звонках всплывали одно за другим, а под ними чернели цифры. Сегодня произошло резкое похолодание после аномально жаркого бабьего лета. И тут я не выдержал. Сорвался с места и побежал в сторону перевала, куда, как обычно, ушёл Клим.
Он сидел лицом к восходящему солнцу, привалившись спиной к путевому камню. В руках держал какую-то табличку и что-то вычерчивал на ней с помощью ножа. Я опустился рядом с ним на корточки, сунул под нос телефон.
— Что это? — ткнул пальцем в экран.
Клим даже не оторвался от своего занятия.
— Это всё лажа, да? Вечное лето, свобода, радость. Ты вообще Клим? — Я поднялся и стал нервно расхаживать кругами. — Сорвался с места, приехал чёрт знает куда. Пахал неделями без продыха. И из-за чего? Из-за надписи! В маршрутке! И кто меня ждал в конце пути? Вонючий дед и старая халупа. Пиздец!
— Полегчало? — гулкий бас Клима вогнал меня в ступор. — Чего молчишь?
— Вы… говорите.
— Говорю, если надо. — Он отложил нож и табличку с абстрактным пейзажем. Встал. — Но ты понимал всё без слов, да и на диалог настроен не был, больше жаловался, поэтому я дал языку отдохнуть.
Меня словно бросили одного в открытом море, и лодка затонула, и шторм начался.
— Жаловался? — переспросил я.
— За целый месяц я наслушался какая Лена дура, и что мать у неё гадюка, и что сам ты в белом пальто. Вот здесь уже, — он стукнул ребром ладони по кадыку. — Если бы ты действительно хотел наладить отношения, то жену привёз бы тоже. Но нет, лишь о себе родном печёшься. Помахал топором пару недель и словно этого достаточно. Ты действительно подумал, что от твоей работы теплеет? Что ты такой особенный? Вас будто на фабрике клепают, как под копирку.
— Но на сиденье написали…
— На заборе тоже пишут. И силы духа у тех людей больше, чем в вас всех, вместе взятых, плетущихся сюда, чтобы их замёрзшее хилое сердце погрели в ладошках. — Клим поморщился. — Только давай без слёз, я тебе не двойная радуга.
А они сами навернулись, потому что Лена была права, я оказался гандоном, и обида заскреблась под кожей. Клим выругался. Посмотрел на восходящее солнце, покатал губами из стороны в сторону, словно решаясь на что-то.
— Ай-й-й, ладно.
Подойдя, он положил ладонь мне на грудь, и здесь я разрыдался по-настоящему. Внутри разом расцвёл райский сад, запели соловьи, закружилась бабочки. Столько розовых соплей в голове у меня ни разу не было, и я не хотел, чтобы этот насморк прекращался. Я любил весь мир, и мир дарил любовь в ответ.
Когда Клим отнял руку, ощущение слегка притупилось, но не исчезло. Промозглый ветер гнал мурашки по гусиной коже, но было всё равно.
— Почему вы…
— Сжалился над тобой, сопляком? — устало спросил Клим. — Ты не первый приехал ко мне, но первый, кто без вопросов взял в руки лопату.
Я мысленно поставил галочку напротив строки «Не совсем гандон».
— А теперь уходи, — Клим махнул рукой. — Уходи и не возвращайся. А в благодарность мне за то, что изменил твою никчёмную жизнь, сотри все надписи, которые сможешь найти. Я хочу отдохнуть.
Он вернулся к своему пейзажу, потеряв ко мне всякий интерес, а я остался один на один со своим вечным летом. Не сгореть бы.
Автор: Игорь Яковицкий
Оригинальная публикация ВК
Всем хорошей осени Но лето я люблю больше ))