Фонарщик ч.3
Добравшись до промзоны, я больше не нуждался в четырехлапом проводнике, он и сам это понял, а потому остался ждать у забора. Я прошёл мимо бетонных усыпальниц до нужной мне безликой постройки с единственным окном. Только я подошел к двери, она открылась, из темноты сооружения появилась рука. Я протянул сумку, железный страж принял её и громко брякнул, оставив меня наедине с тонкой полоской неба между бетонным забором и крышей. В этой небесной дороге мне виделись кружащие спирали, чуть задетые фиолетовым цветом. Они распадались, сливались, дробили друг друга и переплетались, чтобы потом снова пропасть.
Дверь открылась, когда в ночном небе больше не было возможности увидеть ничего, кроме сияющего лунного ногтя. Я принял сумку. Она стала тяжелее на несколько килограммов и её раздуло от какого-то круглого объекта, что поместили внутрь. Кажется, она была мокрой снизу, ведь я ощутил, как моя штанина пропиталась тёплой жидкостью, но времени проверять уже не было. Стоило поспешить, чтобы зрители успели превратиться в участников. Всю дорогу до дома я слышал шёпот, что подгонял меня, а местами и наставлял. Шёпот этот был мне не знаком, но говорил он точно старый наставник, спорить с которым не было ни желания, ни сил. Иногда шепчущий начинал рассказывать о других мирах, для которых наш мир лишь суть обеденный стол, в лучшем случае – обеденная зала в трактире. Но он быстро возвращался к деталям ритуала, что мне предстоял.
Собака все это время бежала чуть впереди и лишь один раз на обратной дороге нарушила сакральное звериное молчание, прервав шепчущего. Возле трансформаторной будки пёс резко ушел направо и стал призывать меня. Я заглянул за будку и увидел там стремянку бездомного. Шепчущий похвалил собаку за внимательность и четырехлапый привстал на задние лапы, и опёрся руками на сумку. Но тут шепчущий отругал собаку, ведь в сумке еще лежало последнее стекло, которое нельзя было повредить, ибо тогда церемонию пришлось бы отложить до наступления следующего благоприятного цикла внеземных светил, что открывали незримые двери для ужасов немых пустот.
Пёс бежал впереди, а я шёл следом мимо теней и силуэтов, мимо пустых подъездов и захламленных балконов, мимо домов и людей в них заточенных, что счастливо погрузились в сон, дабы не видеть того кошмара, что готов был к ним явиться. Сладкое забытие, дорогие соседи, надолго ли его хватит?
Я заметил, что свет остальных фонарей, что встречались на обратном пути, казался мне богохульным, еретическим. Эти фальшивые желтые лучи, за которыми ничего не скрывается. Эти бесхитростные вспышки ради вспышек – пустотелые волны, разбивающиеся о неприглядный барельеф городских окраин. Пёс избегал прямого контакта с лучами этих симулякров, я старался следовать за ним. Шепчущий уже не бормотал, он стал издавать лишь два звука, похожих на первобытную речь, как я её себе представлял. Сначала он быстро вдыхал, говоря «мар!», а затем резко выдыхал через сдвоенный «ха-ак!». И чем ближе мы подходили к цели, тем быстрее он чередовал эти звуки.
Вывернули к моему дому: из-за угла виднелся ореол света, быстро сменяющий ярко-фиолетовый на гипнотическую сирень и обратно, - настолько быстро, что эти колебания совпадали с голосом шепчущего. Собака замедлила шаг, я поступил также. Когда мы вышли на асфальтированную дорожку, из окон аварийного дома показались зрители. Судя по их безумным глазам и застывшим в немом повиновении ртам, они были готовы перейти в разряд участников. Я хотел пойти, но пёс схватил меня за ботинок. Я попытался высвободиться - собака схватила чуть крепче и сдавлено прорычала.
Одурманенные марионетки ползли по траве к фонарю, ползли, не отрывая глаз от земли. Впиваясь пальцами глубоко в землю, казалось, они ползли не по ровной земле, а вверх по склону. Эти куклы из плоти, сплетённой отравленными нитями, чуть дрожали каждый раз, когда менялся тон освещения, будто кто-то невидимый подстегивал их кнутом. Минуту спустя все пятеро сидели в поклоняющихся позах вокруг фонаря и тихо стонали, и стоны их вторили первобытному дыханию шепчущего.
Мар! Ха-ак! Мар! Ха-ак! Мар! Ха-ак!
Когда все были на местах собака пошла вперёд, я за ней. В десяти шагах от столба пёс остановился и выполнил свой ритуальный жест. Я положил стремянку на землю и замер в поклоне. Только тогда я заметил, что багрово-алое пятно на штанине расползлось до самого низа. Простояв несколько секунд, собака отошла на свое обычное место, я взял стремянку и пошёл среди теневых узоров, что клубились на траве змеями, ползли по спинам пятерых согбенных фигур, струились среди примятой телами травы. Обойдя фонарный столб, я оказался в единственном монохромном сегменте, лишённом витиеватых теней. Моя работа началась.
Я приставил стремянку к фонарю. Вспомнил, как бездомный протирал её, чтобы не запачкать столб и тоже запустил руку в сумку. Сначала уткнулся пальцами во что-то волосатое, это что-то дёрнулось, перевернулось и каким-то образом тряпка оказалась у меня в руке, точное мне её подали. Протерев стремянку, я упёр один её край в основание столба и стал забираться наверх. Странно, но яркий свет нисколько не мешал видеть и не слепил. Наоборот, кажется, именно в тот миг я увидел сквозь фиолетовые лучи истинный облик мира, что скрывался от нас за тонкой пеленой разума, хрупкой, как первая ледяная корочка, нежной, как крыло последней бабочки.
Мар! Ха-ак! Мар! Ха-ак! Мар! Ха-ак!
Я коснулся последнего пустого стекла. Оно не было горячим. Снять его было совсем нетрудно, оно будто бы само выдавилось из плафона мне в руку. Я убрал стекло в пустой боковой карман сумки, и запустил руку в основное отделение, откуда извлек наружу… Не то чтобы я не мог поверить. Это было очевидно с самого начала, но пара секунд все же понадобилась мне, чтобы осознать, что я держу в руках голову бездомного. Волосы его уложили гелем, точно для похода в театр, бороду подстригли и придали ей заострённый вид, глаза его смотрели из-за полуприкрытых век, губы по-рыбьи шевелились, выдавливая: «Мар!», «Ха-ак!», «Мар!», «Ха-ак!»… Снизу головы торчал остаток позвоночника, покрытый чем-то вроде гипса, длины подходящей, чтобы взяться за него, как за рукоять.
И хоть мне не дали инструкций, все было ясно. Я погрузил голову внутрь фонаря. Оказалось, что там не было никакой лампы – свет шёл из пустоты внутри самого столба. Именно в эту пустоту я и воткнул остаток позвоночника. Тут же свет пропал. Голова захрипела, послышался сдавленный крик. Голова внутри плафона стала совершать эпилептические движения, срываясь то на крик, то на стон. Появился второй голос. Уже не тот, шепчущий, а другой: грубый, всепроникающий, сотканный из безграничной власти. Именно он принялся твердить доисторические звуки устами бездомного. Богобоязненный трепет разбил моё тело, я замер, боясь шелохнуться, как вдруг все затихло. Пару секунд я ждал экзальтации, всеразрушающей вспышки, но ничего не происходило. Тогда я вспомнил о последнем стекле, достал его из сумки и вставил в пустую рамку. Когда я спустился на землю, одурманенные свидетели таинства уже стояли на ногах и смотрели на плафон. Они едва заметно покачивались, как камыши под прохладным дыханием реки. Тут один из них повторил эти доисторические звуки, затем второй, затем третий и так далее. Они говорили это по кругу, оставляя все меньше пространства для тишины. Голова в плафоне начала дергаться, из полуоткрытых век показалось фиолетовое свечение. Рот некогда бездомного скривился и оттуда тоже полилось свечение, но теперь оно обжигало. Я попятился назад, прикрывая глаза рукой, а обезумевшие марионетки своих пороков уже не говорили, но кричали, надрывая глотки.
Мар! Ха-ак! Мар! Ха-ак! Мар! Ха-ак!
Тут меня за ногу схватил пёс и стал тащить подальше в сторону. Раздался звук, ближе всего похожий на рык какого-нибудь крупного доисторического хищника, по крайней мере так мне подсказала память вида человеческого, заключённая в моём теле. После этого рыка пёс рухнул на землю и закрыл морду лапами. Я поступил также. Последнее, что я увидел, прежде чем мир разродился ядовитым фиолетовым сиянием, как все пятеро безумцев оторвались от земли и стали медленно подниматься выше. Потом их голоса затихли, а среди титанического воя неизвестного существа послышался хруст костей и треск растянутых человеческих мышц. Теплые капли долетели до меня. Какая-то отвага приговорённого заставила меня чуть приподнять голову: я увидел свою руку в крови, а там, где еще минуту назад стоял фонарь, уже находился иномирный тотем, вокруг которого адской каруселью кружились останки тел пятерых безвольных кукол. Этот вихрь все сужался, заставляя остатки тел прилипать к тотему и тот, обрастая плотью, принимал очертания человекоподобного существа. Плоть, кожа, одутловатые розовые петли внутренностей бедняг расплетались на сотни и тысячи нитей, а затем вновь сплетались, чтобы лечь в основу Его тела. Голова же Его светилась теперь ещё ярче, но летающие вокруг ошмётки тел спасали меня от мгновенного ослепления. В какой-то момент голова в фонаре обернулась на меня, чуть не пронзив разум безумием иного миропорядка. Я уткнулся в землю и все затихло.
На фоне наступившей тишины моё дыхание казалось настоящим воем. Я дышал с хрипом, точно грудь мою сжимали железные тиски. Пёс лежал рядом и тоже тяжело дышал, изредка поскуливая.
Раздался треск. Так хрустят задеревенелые суставы. Только треск этот был в разы громче подобного человеческого. Поднялся такой шум, точно я лежал под старым и сухим деревом среди урагана, что вот-вот должен был вырвать дерево с корнем. Затем послышался глухой удар, затем ещё и ещё. Удары эти прозвучал совсем рядом с моей головой, а затем проследовали дальше, прочь со двора. Я услышал, как поднялся пёс. Он отошёл от меня и стал принюхиваться. Затем четвероногий напарник залаял, призывая меня. Подняв голову, я увидел, что фонарного столба больше нет, вместо этого в земле зияла дыра, которая в подлунном мире была чернее всего на свете. Казалось, у неё не было дна. Трава вокруг была усыпана миллионами сияющих капель: в лунном свете кровь блестела драгоценным холодом. И среди мириад упавших с неба алых звёзд я увидел следы. Больше человеческих, чем-то отдалённо на них похожих, но с каким-то корневым отличием, что ускользало от сознания, и от этого следы были ещё более жуткими.
Где-то неподалёку разбилось стекло. Собака побежала к углу дома и замерла. Я направился к ней, прихватив стремянку. В соседнем дворе, у самого дальнего подъезда, я увидел Его. Все фонари во дворе потухли, и единственным источником света были Его глаза. Они сияли на уровне второго этажа. Длинная рука, сверкавшая волокнами багровых мышц и бледными сухожилиями, наполовину скрывалась в окне одной из квартир. Через пару мгновений Он вытащил из окна человека. Тот не кричал, не шевелился. В Его руках человек выглядел игрушкой. Спустя ещё каких-то пару секунд человек точно растаял. Осталось лишь алое облако в воздухе, что медленно оседало вниз в свете фиолетовых глаз. Он скользнул сияющими глазами по другим окнам и пошёл к другому дому. Ноги повели меня следом, точно паломника за святым образом, но лай выдернул меня из подобострастного транса. Пока я следил за Его трапезой, пёс отошел в другую сторону. Лаем он призывал меня за собой. Я обернулся в последний раз, но увидел только пустой двор и лишь где-то вдалеке послышался треск стекла да мелькнула фиолетовая вспышка.
Пёс бежал в противоположную сторону, мне незнакомую. Мы шли через оставленные одноэтажные домишки, шли вдоль покосившихся заборов, обходили лужи чего-то зловонного, шли зачастую в полной темноте и лишь иногда путь нам освещали одинокие окна, в которых мелькали такие же одинокие, почти исчезнувшие, тени. Миновав глухое одноэтажное захолустье, мы снова выбрались в спальный микрорайон. Обходя желтый свет фонарей, мы пробирались вглубь меж безликих гробниц, в которых тихо спали приговорённые. Обходили стороной остывшие от рабочего дня машины, что тихонько перемигивались огнями сигнализаций. Обходили тенями редкие компании, что нарочито и самоуверенно смеялись в ночь, точно она была их другом. Я не заметил, как пёс оторвался от меня и убежал вперёд. Поискав немного эти белые пятна, что проступали в любой мгле, я обнаружил его на углу девятиэтажки. Он сидел, глядя точно на меня. Затем залаял и, радостно виляя хвостом, побежал за дом. Туда, откуда изливалась иная фиолетовая заря…