Я решил написать фанфик в антураже Вархаммера, где проведу мысленный эксперимент. Вопрос поставлен так: что будет если человечество решит искать счастья в индустриализации добродетели, не найдя отрады ни в чём другом. Вархаммер здесь не каноничный, это его переосмысление.
Закончил вступление и первую главу. Скажите, надо ли продолжать или лучше забыть сюда дорогу.

Спроси себя, читатель, счастлив ли ты? Может быть, в минуты радости, беззаботного веселья и кутежа ты не считаешь нужным ставить перед собой такие вопросы. Но, если ты человек тонко чувствующий, замечаешь красоту там где другие не видят даже если покажешь пальцем, если тебя обременяют заботы душевные и романтические, то наверняка ты спрашивал себя о счастье, пока ни руки твои не заняты работой, ни голова, пока язык в спокойствии, а глазам не нужно всматриваться ни во что важное. Словом, в моменты ничегонеделания, ты размышляешь о своей жизни, как и положено делать всякому воспитанному человеку. И я готов поспорить с тобой на воображаемый пятак, что однозначного ответа на вопрос о счастье ты никогда не находил. Я бы даже сказал так: ты наверняка был счастлив за секунду до того как об этом подумал.

Отчего такой несложный вопрос заставляет человека крепко задуматься? Тем более человека наших дней, когда явных поводов быть несчастным у него нет: он (ты) накормлен, одет, здоров, скорее всего молод, у тебя нет смертельных врагов, и есть какие никакие друзья, может быть даже настоящие и хорошие. Всё указывает на то, что ты обязан быть счастливым, но можешь ли ты назвать себя счастливым так, чтобы ноги не переминались одна с другой, чтобы взгляд не уплыл в пустоту, чтобы челюсть не расслабилась, словом, без сомнений и с твёрдым знанием дела заявить о своём счастье? Нет, если я правильно угадал и ты человек чувствующий, романтичный и так далее, то ответа на поставленный вопрос у тебя нет ни чёткого, ни даже расплывчатого. В самом деле, не овец ты перед сном считаешь, а занят размышлениями, вероятно, бесплодными. Ты такой же нищий на лёгкие и быстрые ответы, как и весь твой народ, народ людей думающих. Спешу тебя обрадовать — племя твоё многочисленно, у тебя есть старшие товарищи, мудрецы, воины и цари. О, знал бы ты с какой доблестью и упорством лучшие твои соплеменники штурмовали храмы знаний, рыскали в них с ищейками, разоряли как грабители сокровищницы премудростей, запечатанные Богом на крепкие и тяжёлые замки. И знал бы ты с какой горечью и с каким отчаянием твои соратники, дочитав уставшими глазами последний манускрипт последнего стеллажа в цитадели, так и не нашли ответа на искомый вопрос. Это был день великой скорби и тоски. Глубокая, бесконечная дыра упала в сердце человека, никогда не вернётся из неё эхо твоего крика.

Но самое вредное чувство для души вовсе не горечь, не тоска и не скорбь, а такое чувство, которое вынуждает руки обмякнуть и ладоням не позволяет сжаться в кулаки — отчаяние. Сильный враг и разрушительный, но, сомкнувшись фалангами, наши дали ему такой отпор, что вселенная гремит и звёзды теперь лихорадит.

Ярость стала ответом. Жестокая, неутомимая, не знает сопротивления, заставляет дрожать саму ткань мироздания. В этой ярости утонул весь видимый нам космос в тридцатом тысячелетии. Чужая душа — потёмки, но в своей личной — человек не нашёл источника счастья. Одно стало ясно со всей очевидностью: не в сиюминутных радостях, не во вкусной еде, не в красивой одежде и не в палатах каменных оно прячется.

Тогда, мудрейшие, ослеплённые яростью, пошли от обратного — нужно разрушить, раскрошить, предать огню всё в чём счастья нет.

Тогда пыль осядет, пепел дотлеет, и мы увидим где же оно, искомое. Пехота храбрая, артиллерия смертоносная, танки могучие, авиация великолепная — вот наши сердца, пламенем негасимым, пушками нарезными и гладкими, гусеницами цепкими, с рёвом моторов и скрипом шестерней — давите, крушите, ломайте, низвергайте в небытие все страсти, пороки, печали, заботы, несите свободу человеку и отчаяние гоните прочь. Конвейеры, фабрики, заводы, цеха малые и большие, мастера известные и подмастерья — куйте, шейте, высекайте, собирайте человеку одежды новые, дома, города и сады — такие, каких не бывало в истории — такие, в которых невозможен порок.

Рождение нового подхода к жизни пришлось на благодатную почву — у цивилизации есть опыт конвейерного производства, ведения точной статистики, инвентаризации, учёта. Эти умения применялись к благам материальным, в которых теперь не было нужды. Вернее сказать, которые стали презираемы.

Теперь, учёт будет добродетели: с конвейера сойдут блаженные, на заводах выкуют святых, на фабриках соткут праведных, а в огне ВОЙНЫ родятся мученики.
Так, в тридцатом тысячелетии нашей эры, люди разделились на 10 легионов, каждый отвечал за добродетель которую обязался пестовать в себе.

ЛЕГИОН ПЕРВЫЙ — МУЖЕСТВЕННЫЙ

Ненавидим трусость, не терпим пустого геройства

ЛЕГИОН ВТОРОЙ - БЛАГОРАЗУМНЫЙ

Бесчувственным среди нас нет места, распущенным путь закрыт

ЛЕГИОН ТРЕТИЙ — ЩЕДРЫЙ

Скупость нам противна, а расточительных — образумим

ЛЕГИОН ЧЕТВЁРТЫЙ — ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ

Мелочность не полезна, напыщенность — вредоносна

ЛЕГИОН ПЯТЫЙ — ВЕЛИКОДУШНЫЙ

Трусов поведём за собой, дерзких — укротим

ЛЕГИОН ШЕСТОЙ — ЧЕСТОЛЮБИВЫЙ

Поможем застенчивым, а тщеславных укротим

ЛЕГИОН СЕДЬМОЙ — СДЕРЖАННЫЙ

Безгневных распалим, гневливых — умерим

ЛЕГИОН ВОСЬМОЙ — ПРАВДИВЫЙ

Притворство, ложь, хвастовство — уничтожим!

ЛЕГИОН ДЕВЯТЫЙ — ОСТРОУМНЫЙ

Неотёсанных обучим, а шутов — закроем в клетках

ЛЕГИОН ДЕСЯТЫЙ — ДРУЖЕЛЮБНЫЙ

Найдём управу на зловредных, а угодливых поднимем с колен

Легионы, ах, наши могучие покровители, каждый станет медной трубой человечества, которая сообщит о его триумфе.

Глава I

[Не думай что у тебя ещё десять тысяч лет жизни. Уже БЛИЗОК ЧАС. Пока есть время — старайся стать хорошим.]

Четвёртый легион своим ослепительным блеском служил как бы вторым солнцем для планеты Росс b. Могучий флот висел на орбите, а люди атлетичного телосложения сквозь иллюминаторы смотрели на планету. Высокие и грациозные, с тупыми, насупленными лицами, немигающими глазами.

Трудолюбивый мир, честный, благопристойный, наслаждение смотреть на него — Железным голосом чеканит легат — Сколько в нём блаженных?

— Тысячи, милорд — Отозвался серв — миротворцы, милостивые, нищие духом, алчущие, плачущие, кроткие, чистые сердцем, изгнанные за правду — шипами украшают венок на челе планеты.

— А много монашествующих?

— Население городов-монастырей растёт очень быстро, милорд, шоссе расползаются как щупальца, а по ним стекаются нищенствующие, бродяги света ищущие.

— А есть ли святые?

— Показатели святости выросли на треть с последнего анализа, милорд. Стяжательство духовное очень велико.

— Полагаю, братья, этот мир готов к жизни вечной — Легат обратился к офицерам на мостике и все согласились.

— Вызывайте сюда легион минус восьмой, гадов лживых и ползучих. Планета готова.

Ответом на зов телекома из флагманского корабля стал скрежет зубов. Мерзкие глубины варпа изрыгнули из себя флот кораблей покрытых какой-то противной глазу слизью и наростами такими, которые брезгливому человеку портят самочувствие. В грязный иллюминатор смотрело лицо с вытаращенными в разные стороны глазами, покрытое свежими шрамами. Из пасти с наточенными до остроты зубами он вытянул длинный, раздвоенный змеиный язык и протёр им глаза. Затем пошёл на мостик, утыканный пиками с головами мучеников. Там его ждали офицеры и поглаживали свои лица ножами, наслаждаясь холодом стали. На шеях, спадая на грудь, висели бусы из человеческих ушей.

Убивать! Нам скармливают. Пока. Скоро, мы их всех сожрём, честных четвертуем, языки правдивые вырвем. Головы, не помышлявшие о лжи, здесь висеть будут!

Он затрясся в судорогах и по-животному заквакал и зарычал, достал нож и стал им стучать о поручень офицерского мостика, вызывая небольшой сноп искр.

Убивать! Убивать! Убивать!

Его слушатели затопали ногами, некоторые стали подпрыгивать, сжимали кулаки и били себя по голове.

Сияние четвёртого легиона стало мигрировать подальше от планеты, а ощетинившаяся рептилия минус восьмого — крадётся ближе.

Мальчик роста невысокого, по пояс в колосьях, смотрит в небо, провожает убывающих воинов.

Слова просятся в его сердце. Стучатся, стучатся, порог души обивают, хозяина кличут.

— Что за слова такие? Вы представьтесь, странники, кто вы, откуда?

— Мы — гимны ненависти. Слова ядовитые, жгучие, губительные проклятия. Впусти нас, поднимем тебя, ветром унесём далеко, силою напоим, неуязвимостью наградим.

Покинули меня сторожа, без присмотра оставили врата разума моего, отворю их для хозяина нового, великолепие прогоню, постояльца ненадёжного, ложь и ярость впущу, жителя решительного, неостановимого.

Мальчик повернулся к другой части небосвода, где злобная ухмылка всё ширилась и приближалась. Потянулся к ней мозолистыми руками и запел, а трава у его ног стала чахнуть.

Возрадуйся человек! О, сколькими мучениками пополнилось небесное воинство. Без ропота, с трепетом и благостью шагают святые в объятья Господа! — С теплом в голосе, торжественно произносит легат четвёртого легиона.

Реки Росс b окрашиваются алым, Кхорн всегда в дураках — ему достаются грязь и непотребства — зубы, волосы, кожа, ногти, черепа.
Золотые души, что и составляет человека, вольные теперь, недоступные злу, пребывают в блаженстве.