Немедленно вспомнились образы дореволюционных официантов, с которыми пришлось работать главному герою "Как закалялась сталь" Николая Островского:

... Ночами, когда прекращалась толкотня в обоих залах буфета, внизу, в кладовушках кухни, собирались официанты. Начиналась бесшабашная азартная игра: в «очко», в «девятку». Видел Павка не раз кредитки, лежавшие на столах. Не удивлялся Павка такому количеству денег, знал, что каждый из них за сутки своего дежурства чаевыми получал по тридцать — сорок рублей. По полтинничку, по рублику собирали. А потом напивались и резались в карты. Злобился на них Павка.

«Сволочь проклятая! — думал он. — Вот Артем — слесарь первой руки, а получает сорок восемь рублей, а я десять; они гребут в сутки столько и за что? Поднесет — унесет. Пропивают и проигрывают».

Считал их Павка, так же как хозяев, чужими, враждебными. «Они здесь, подлюги, лакеями ходят, а жены да сыночки по городам живут, как богатые».

Приводили они своих сынков в гимназических мундирчиках, приводили и расплывшихся от довольства жен. «А денег у них, пожалуй, больше, чем у тех господ, которым прислуживают», — думал Павка. Не удивлялся он и тому, что происходило ночами в закоулках кухни да на складах буфетных; знал Павка хорошо, что всякая посудница и продавщица недолго наработает в буфете, если не продаст себя за несколько рублей каждому, кто имел здесь власть и силу.

...

Сверху по лестнице еще кто-то сбегал поспешными легкими шагами, и Павка услыхал знакомый голос:

— Прохошка, подожди.

Прохошка остановился и, обернувшись, посмотрел вверх.

— Тебе чего? — буркнул он.

Шаги на лестнице застучали вниз, и Павка узнал Фросю.

Она взяла официанта за рукав и прерывающимся, сдавленным голосом сказала:

— Прохошка, где же те деньги, которые тебе дал поручик?

Прохор резко отдернул руку.

— Что? Деньги? А разве я тебе не дал? — говорил он озлобленно-резко.

— Но ведь он дал тебе триста рублей. — И в голосе Фроси слышались приглушенные рыдания.

— Триста рублей, говоришь? — ехидно проговорил Прохошка. — Что же, ты хочешь их получить? Не больно ли дорого, сударыня, для судомойки? Я думаю, хватит и тех пятидесяти, что я дал. Подумаешь, какое счастье! Почище барыньки, с образованием — и то таких денег не берут. Скажи спасибо за это — ночку поспать и пятьдесят целковых схватить. Нет дураков. Десятку-две я тебе еще дам, и кончено, а не будешь дурой — еще подработаешь, я тебе протекцию составлю. — И, бросив последние слова, Прохошка повернулся и пошел в кухню.

— Подлюга, гад! — крикнула ему вдогонку Фрося и, прислонясь к дровам, глухо зарыдала.

Не передать, не рассказать чувств, которые охватили Павку, когда он слушал этот разговор и, стоя в темноте под лестницей, видел вздрагивающую и бьющуюся о поленья головой Фросю. Не сказался Павка, молчал, судорожно ухватившись за чугунные подставки лестницы, а в голове пронеслось и застряло отчетливо, ясно:

«И эту продали, проклятые. Эх, Фрося, Фрося…»

Еще глубже и сильнее затаилась ненависть к Прохошке, и все окружающее опостылело и стало ненавистным. «Эх, была бы сила, избил бы этого подлеца до смерти! Почему я не большой и сильный, как Артем?»

Огоньки в печке вспыхивали и гасли, дрожали их красные языки, сплетаясь в длинный голубоватый виток; казалось Павке, что кто-то насмешливый, издевающийся показывает ему свой язык.

Тихо было в комнате, лишь потрескивало в топке, и у крана слышался стук равномерно падающих капель.

...

Пишут, что в рукописи романа есть целая главка, исключённая из печатного издания, в которой Климка рассказывает Павке о том, что Прохошка сумел уговорить Фросю провести ночь с Мусин-Пушкиным, обещая ей триста целковых. В печатном виде мне её найти не удалось.

Из книги:

В комнате стоял обитый зелёным сукном стол, за ним сидели четверо. Милид кивком указал мне на свободный стул у окна и сбросил две карты:

—  Десять треф.

— Ложимся, — согласился игрок в мундире с погонами сержант-майора. — Десятерная не играется, а проверяется.

— Эт ты верно подметил Экиль, — ухмыльнулся Милид и разложил карты.

Судя по выражению лиц остальных преферансистов — шулер брал десять взяток. Я подошёл к окну и занял стул. Рядом на сервировочном столике стояла початая бутылка вина и два бокала. Можно и горло промочить теперь.

— Так, — одноухий потирал руки. — Тебе значится вливаю семь, а три… а три с горы списывают. Ну? Расписываем?

— Стой! — воскликнул игрок, сидевший ко мне спиной. — Я, как хозяин горы, имею право заказать три круга распасов.

— Ты чё, Сиплый? — четвёртый игрок воспротивился. — Мы тут не в веренку играем, какие распасы-то?

— А я бы сыграл, — сказал служивый.

— Ферзь, дай человеку отыграться? — подмигнул Милид. — Сиплый, сдавай.

Я попивал вино и наблюдал за игрой. Судя по всему, Экиль надевал мундир только по вечерам и играл на пару с Милидом. Эти двое довольно ловко переглядывались, сообщая друг другу свои карты. Приём старый, но с невнимательными игроками всегда работает верно.

— Слышал историю, говорят, чистая правда, — сказал Милид.

«Зубы заговаривает».

— Дело так было. Схватили нашего брата законники, мол, по что священника угробил, ну тот, как на духу всё и выдал. Рассказывает: «Собрались мы пульку расписать: я, брат мой и священник. Ну играем. Я — в трефу, брат — трефу и священник — трефу. Я снова в трефу, брат — трефу и священник — трефу. Я в третий раз в трефу, брат — в трефу и священник — в трефу». А законник глаза выпучил, да как заорёт: «Да за такое же канделябром по башке надо!» А мужичок: «Ну я так и сделал».

Экиль и Ферзь заржали, что кони ретивые. А вот Сиплый юмора не уловил.

— Ну и в чём соль, за что он его убил-то? — спросил он.

— М-да, — протянул Милид. — То-то я гляжу у тебя бочка в горе. Карт сколько?

— Ну без шестёрок, тридцать две. — Сиплый задумался.

— Ну. А мастей четыре. Восемь карт на масть. Где священник девятую взял?

— А-а-а-а, ну да…

Помниться в студенческие годы мы частенько расписывали пульку. Играли в основном вчетвером, но порой и на троих расписывали и даже в "гусарика". Иногда доходило до того, что в одной комнате играли сразу два стола, прям казино. Стоимость виста, конечно, была смешная: треть копейки, пол копейки. Впрочем, тогда и рубль был поувесистей.

Из курьёзов помнится такое: выключить свет и порвать пульку — единственный шанс у того, кто забрался в гору, правда можно и по мордасам схлопотать. А ещё, помню, как научился прикуп подмешивать, и был я, кажется, первым. У нас в правилах оговаривалось, что мизер можно сыграть на двоих — с тем, кто на прикупе. Ух… Помню я глаза друзей, когда объявившему мизер две семёрки приходило. Вскоре научил я этому трюку всех. Дошло до того, что каждый мешал в прикуп тузы или марьяж. Правда, интерес тут же к игре угас, и мы договорились не подмешивать, а за раздающим строго следили. Но порой у кого-то в прикупе на распасах оказывалась семёрка и тут уже возникала куча вопросов, вплоть до десяти в гору умнику. Ну, конечно, ловля мизера: порой против объявившего играли чуть ли не двумя столами сразу — так уж хотелось подцепить «паровоз».

Были у нас тогда и тайные знаки, или слова. В то время почти все гоняли в CS, кажется, я застал ещё времена версии 1.5, и мы взяли на вооружение в будничном разговоре ляпнуть: «Калаш», «Эмка», «Петух» и т.д. «Калаш» — это значится b:4 1 при покупке в CS, а значит у тебя пика. «Эмка» — 4 3, значит бубна. Ну и в таком духе.

Со знаками сложнее, я уже и не помню их все. Но суть такова: посмотрел на левое ухо — трефа, правое — пика, лоб — бубна, подбородок — черва. Правда у нас это не прижилось всё, так как сложно, да и друзьями мы были — цели «обуть в лапти» не ставились. Главное — весло провести время.

Да, были времена. А у вас есть истории, связанные с этой замечательной игрой? Нынче, как по мне, преферанс растерял былую популярность.

Мы с друзьями любим настолки, ККИ и литературу. Ради смеха стали придумывать писателям уникальные карточки.