А Моллом в тот же день с обрыва спрыгнул. Вот тут-то в деревне и начался переполох! Полинка так орала, так визжала, что уши закладывало. Муж её, безвольный Алик, молчал и слезы утирал – он сына больше Полинки любил, много больше. А она визжит, от дома к дому носится, всех на Ксанку поднимает. Народ бы может и пошел, да только если Ксанку бить, то тогда и всех дедов с бабками гнать надо – они же друг за друга горой.
Полинку кое как успокоили, напоили брагой до беспамятства, ну и Алика тоже напоили до кучи, а то сильно тот горевал – совсем с лица сошел и в глазах у него пустота. Но Полинка, стерва, посреди ночи проснулась, тихо уползла из хижины и пробралась к Ксанке с Ахмедом домой. И устроила то, чего у них еще в племени никогда не было: обсидиановым кинжалом Ксанке в сердце ударила, а Ахмеду горло перерезала, и из дома сразу бежать! Прибежала к богам и давай у них прощения молить, руки заламывать, кричать, что бесы это в нее вселились – духи подлых гуан и они ночью пошли на смертоубийство. Вся деревня сбежалась, а Яков сразу в хижину Ахмеда побежал.
Ахмед, оказывается, живой был. Не глубоко она его по горлу полоснула, еле как смогли кровь остановить, откачали, а вот Ксанку, ее Полинка убила наверняка. Ксанка даже не проснулась. Как спала так и померла: лицо спокойное, губы слегка приоткрыты, расслабленная – красивая, даже после смерти. Только щеки чуть впали и нос будто острее стал.
Деревенские в ту ночь по домам разбрелись, но ощущение грядущей беды над ними нависло. А утром и правда – грянуло! Когда проснулись люди, то оказалось, что не осталось в деревне ни одного из стариков, все ушли, будто испарились, и только Яков на площади сгорбился. Сидит, ждет – будто и не живой вовсе, неподвижный, как камень.
Собрались там все: их много уже было, сотни наверное четыре – если и детей и внуков и правнуков считать. А Яков молчит, не двигается. Подумали, что может помер он, подошли, толкнули, а он глаза открыл, голову поднял и от него отшатнулись.
У Якова у первого ментальный дар тогда открылся, но он у него от нервного перенапряжения появился, вот когда он на собравшихся глянул, он на них всю злобу свою и выплеснул через взгляд, да так, что всех проняло. Он встал, плащ из шкуры скинул, а под ним оказалось он в полной экипировке был: комбинезон цвета хаки, ботинки черные с высокими крагами, ремнями весь перетянут, фуражка под погон загнана, на поясе у него и фляжа и лопатка и мачете – все при нем. Встал он, и громким голосом зарокотал:
- Боги явились к нам, к старейшим, и сказали, что недостойны вы покровительства мудрых наших знаний. Боги нас призвали, и мы уходим! Знайте, что ваши отцы, ваши деды, ваши матери – теперь у богов, а вам туда будет ход закрыт, если вы не исправите своих грехов, если не станете жить по законам человеческим! – его слушали испуганно, боясь даже дышать. А Яков окинул всех на прощание взглядом и сказал напоследок: - Боги сказали, что должно карать за преступления и каждому, кто согрешил, вернется сторицей. Полина, бойся гнева божьего, молись, чтобы простили они тебя. Прощайте.
Яков ушел. А люди молча разошлись по домам. Только теперь поняли они, что произошло: сами боги от них отвернулись, первородные их сыны ушли, и то что раньше им казалось проклятием, теперь по другому увидели.
Попытались вспомнить хоть какое-то зло от дедов, никто ничего не вспомнил. Только помощь, умные вещи они придумывали, споры все решали, по справедливости, по уму решали, а не для себя. Единственное – в богов не верили и в колдовство, но большая ли в том беда, в их неверии? А теперь вот ушли, и уже не вернуть, ушли к тем, чье существование отрицали – боги их призвали, значит достойны они этого были. А вот они, в деревне кто остался, не достойны, да и поболе того – грешны, провинились, смертный грех совершили. Хоть не все, но ведь все же этому попустительствовали, сами еще и масла в огонь подливали, шептались, взгляды косые бросали. Сейчас они все об этом вспомнили, и не только вспомнили, но и испугались. Кто знает гнев божий? Может простят горние существа, а может и нет, может и решать покарать, а кара – она же всякая бывает. Придет тебе неудача на охоте и сгинешь, на поле ба скользнет мелким черным червем ползучка, куснет и будешь в горячке биться пока смерть не придет. У богов много кар, много смертей они для людей могут придумать…
Яков, после того как ушел из деревни, долго следы путал. Для него очень важным было, чтобы их новое место ни в коем случае не нашли. Место они, первые поселенцы, загодя начали готовить – знали, что придется уходить, вот только не думали, что это так скоро произойдет. Но если случилось, то лучше не затягивать – пусть уже сами своим умом живут, а то будут зло копить, и будут первые поселенцы по одному, по двое, а то и десятками погибать от рук своих же потомков. А это должно произойти, так их учил на социологии профессор, а ему можно было верить. Во всяком случае все, что происходило пока у них в поселении под ту схему, что давал профессор подходило.
Яков спустился вниз с горы, до самых джунглей, причем не в след за рекой шел, как всякий охотник бы пошел, нет – он огибал длинным витком всю скалу, заходил в теневую её сторону, где казалось джунгли сплошным морем стелились. Потом и вовсе стал из стороны в сторону, как пьяный шататься – уйдет влево на километр, вправо потом метнется, потом назад, и так долго плутал, свои же следы пересекал – это на тот случай, если кто сподобится его следы выискивать – пускай бедняга поплутает. И только когда уже темнеть начало пошел нужной дорогой. А чтобы следов меньше за собой оставлять, так все больше пытался по камням идти: взобрался на острый насыпной гребень, на котором ничего не росло, но и упасть с него было легче простого, и пошел вперед скоро, чуть не бегом, перескакивая с камня на камень.
Место под лагерь они выбрали такое, чтобы даже если задумаешь найти – не найдешь. Каменная чаша: с одной стороны её прикрывала отвесная стена скалы, а с другой, густые заросли леса, настолько густые, что через них и не проберешься, если не знать тропы, да и то в конце дороги надо пластом ползти, иначе уже никак. Но им как раз такое место и нужно было: если ушли к богам, то все – это навсегда.
По логике вещей, вроде и не должны были они, первые поселенцы, поощрять эту веру в идолов в своей деревне, но уже поздно, да и что они могли им еще предложить? Науку, которой сами не знали, технику, которую тут построить нельзя, да и опять же – познаний в этой области ни у кого не было. А вот боги – те подошли как нельзя лучше. Дети и внуки сами придумали и суеверия, и дали власть идолам над ними, стали выбирать для себя покровителей – сделали всю работу. Теперь оставалось только власть богов укрепить, чтобы люди по законам морали жили, а не скурвились бы в конец, как только безвластие почувствуют.
И именно поэтому в новое селение Яков не торопился. Ему надо было многое обдумать по дороге. Полинка, она же совершила грех, за какой её должен высший бог – Яхве, покарать смертью – иначе никак. Смерть за смерть – просто, примитивно, жестоко, но зато действенно. И за смерть же не кто-то отомстит, а сами боги. Тут уже никуда не убежать, не скрыться, а страх – это лучший механизм сдерживания. Полинку надо было убить, но ведь и Стас и жена, его – живы и дочку свою в обиду давать не захотят. Но надо как то им сообщить, о том что их необходимо, край, до зарезу, но надо убить. Только как? И еще один вопрос – кто убьет? Это же легко, мыслями суд вершить, подумать: надо убить для общего дела, но вот свои руки в кровь окунуть – это уже совсем другое.
Он пришел в новое поселение уже ночью, надеялся, что к тому времени все спать будут, и сможет он в тишине подумать еще, а потом с утра пораньше, на свежую голову уже, начать уговоры, выбирать убийцу. Только никто не спал, все его ждали. Спрашивали: «как они, дети, внуки да правнуки, там? Что делают? Испугались, когда ушли их пращуры? Что делать собираются?» – беспокоятся очень, всё же родня, дети – своя кровинка. Они же их всех с пеленок растили, какашки за ними по хижинам подтирали, а теперь вот – ушли, покинули своих детей… Тяжело. Очень тяжело.
Яков не стал рассказывать. Успокоил быстренько, сказал, что нормально там все, попросил расходиться. Разошлись, но спать не улеглись. Яков неторопливо пошел к своей хижине. Тяжело ему было, очень тяжело.
У хижины его ждал Стас. Без жены. Один пришел. Он видать там долго уже сидел, в ожидании, сгорбился весь, в темноте его толком и не видно было: как валун сбоку от хижины притулился.
- Яков. – окликнул он его из темноты. Яков остановился, оглянулся, но глаз не поднял, и молчал, ждал, что ему Стас собирается сказать.
- Яков. Я знаю, что Полинку надо убить. – сказал он бесцветным голосом. Яков посмотрел ему в глаза, кивнул, ждал, что дальше будет. – Я тебя за нее просить не буду. Надо… Знаю…
Повисла долгая пауза, такая долгая, что казалось разговор уже закончился, а стоят они друг напротив друга лишь потому, что разойтись забыли.
- Быстро убейте. – шепнул неслышно Стас, развернулся, и стремительно пропал в темноте.
- Хорошо. – в пустоту ответил Яков. Теперь только с убийцей определиться. А ещё лучше, чтобы никто не знал, кто это сделал, чтобы не оглядывались на него потом. Поэтому выбор должен быть один, и сразу – наверняка, чтобы не пришлось потом остальным предлагать и не ходили бы потом по их поселению разговоры: «и мне Польку убить предлагали, но я отказался» - нельзя допускать таких разговоров, ни в коем случае нельзя. Можно конечно пойти самому, взять грех на душу, но только Яков представил себе, как он стоит над спящей Полиной с оружием в руках, и понял – не сможет, просто не сможет.
Уже под утро он пробрался в хижину к Роману. Тихо, совсем неслышно, подобрался к спящим на большом топчане Даше с Романом. Медленно, чтобы не вспугнуть сна, положил руку на рот Роману, тот сразу глаза открыл, но не закопошился – Даша продолжала спать на его плече. Роман узнал гостя, моргнул медленно, мол можно руку убирать – не закричу. Яков кивнул, руку поднял, большим пальцем в сторону выхода показал, глаза скосил. Потом на улицу выскользнул, сел ждать. Через минуту выпростался из хижины и Роман. Яков кивнул и сразу пошел к кромке джунглей, Роман послушно зашагал следом.
Когда они отошли от селения метров на пятьсот, Яков остановился, по сторонам огляделся, полушепотом заговорил:
- Роман. – тут же сбился, опустил глаза. – Надо убить Полинку.
Роман промолчал, но глаза его широко открылись, ноздри раздулись.
- Надо! Если ее не убить, у людей не будет страха. – Роман кивнул. – Их надо удержать от преступлений. Сможешь?
Роман очень долго медлил с ответом, Яков стоял неподвижно, не торопил. В таких делах торопить ни в коем случае нельзя, что-что, а это он знал.
- Когда? – тяжело спросил Роман.
- Лучше скорее. Завтра. Ночью. – рублено сказал Яков.
- Стас знает?
- Да. Он ко мне приходил. Сам сказал, что надо убить. Кто исполнит – не знает. Он согласен. Только просил, чтобы быстро убили. Сможешь?
- Да.
- Ром, ты меня прости, что… Я просто не смогу.
- Ладно, пошли. – Роман зашагал обратно к поселению, только походка у него была деревянная, неправильная. Яков вздохнул и пошел следом. Уже начинало светать, на листья краснотой полило, скоро в деревне народ проснется – не надо, чтобы они их вместе видели, лишний повод для толков.
А днем, ближе к вечеру, Яков приказал неслыханное: он сказал, что необходимо вырезать подчистую семейство ноксы, что жило неподалеку. Всех, до одного, до каждого кутенка. Он давно нашел этих хищников, но раньше не было повода для их убийства, да и сейчас не было. Все равно – не полезет нокса через такие заросли, но Яков был тверд и ему подчинились. Все мужики на охоту собрались: дело серьезное, это не гуаны, не гонжи, - это ноксы! Самые опасные хищники на всей планете, тут уж лучше как в старой шутке: «лучше перебдеть, чем недобдеть!».
Во время ночной охоты, в самом ее начале, Роман незаметно пропал. Но про него не вспомнили, итак народу было много. А когда поутру с большой охоты вернулись, то Роман уже с ними был. Сработало придуманное Яковом прикрытие. Только вот Стас неспокойный был, суровый, мрачный, злой. Все ругался на всех, ходил недовольный бурчал, а потом, когда с охоты вернулись, он у себя в хижине спрятался, да и разревелся там. Понял он зачем вся эта охота нужна была…
А в деревне, что на горе была, тем же утром нашли на площади, у идолов, тело. Вернее даже не тело – сложно было такое назвать этим словом. Полину словно бы на части изнутри разорвало, клочьями она перед идолами лежала, будто те её на куски всю ночь рвали, а у Яхве на коленях голова лежала её. Только странно: смерть такая ужасная была, столько крови кругом, а на лице её окровавленном – спокойствие, умиротворенность даже, и ни чуточки боли, ни чуточки испуга. Даже глаза закрыты мирно, будто спит… А может и правда, спала, когда все приключилось.
Богов стали бояться по настоящему, а Роман разговаривать перестал, как отрезало. И по ночам стал уходить, правда об этом только Даша знала, да и то случайно узнала, когда проснулась ночью и не увидела рядом своего мужа.
Один раз, когда спать легли, она глаза закрыла и стала ждать. И вроде бы на нем её голова лежала, вроде обнимала она его рукой, а всё равно – едва почувствовала, как он выскользнул из под нее. Вот вроде только что была под ней вздымающаяся от дыхания грудь, а в следующее мгновение уже скатка тугая из листьев, а рука вместо тела циновку чувствует.
Она за ним тихо выскользнула, увидела его силуэт вдали. Казалось, что призрак над землей летит: быстро, стремительно, как будто бежит, но ни единого звука, ни единого шума. Даше даже страшно стало. Она раньше не знала о том, что он так умеет.
Она за ним кралась до самого края их поселения: он к скале шел, что отвесно выступала. Когда он мимо последней хижины прошел, Даша удивилась. Ну ладно, если бы у него любовница появилась – это ничего страшного, это дело обычное. Итак вон уже сколько вместе живут, можно и простить измену. А он оказывается куда-то идет, где и людей нет.
Даша спряталась за большим черным валуном, выглянула и увидела, как Роман её, словно ящерица, вверх по отвесной стене карабкается, и блестит его голая спина в лунном свете от пота, и руки его мечутся по скале быстро, уверенно. Находит ведь же опору, там где её и быть не должно и всё выше, выше поднимается. Пока не вскарабкался на высокий уступ, уселся на него и тоскливо в ночь смотреть стал: на джунгли, на черное небо, на луну фобоса, на звезды. А ей на него снизу даже страшно смотреть! Ведь это какая высота! Если не удержится он на этом выступе, то насмерть расшибется. Сидела так, ждала, что же дальше будет. А Роман всё смотрел в ночь, и даже не двигался. Только когда тьма ночная на востоке молоком предрассветным подкрасилась, тогда спускаться начал – так же быстро, так же ловко как и карабкался. Тогда Даша из своего укрытия тайком выбралась и домой побежала. Залезла на кровать, спящей прикинулась. Вскоре муж подошел. Неимоверно легко влез к ней под руку, её голова каким-то чудом у него на груди оказалась. Ладонь огладила её рыжие волосы и совсем тихо, одними губами, прошептал Рома:
- Люблю тебя.
* * *
Когда Саати проснулся, Роома уже не было, а может быть еще не было? Когда Саати, уставший до полной бесчувственности за день поисков по округе у Зеленой горы, вернулся к месту их остановки, Роома еще не пришел. Саати развел костер, уселся рядом, дождаться думал, но нет – заснул, а сейчас проснулся около пепелища и не ясно: был Роом здесь ночью или не был?
Они уже третий день искали хотя бы один обломок огненной колесницы, но ничего им не попадалось. Один раз только Роом при Саати нашел что-то в густой зелени куста, подозвал, его и сказал:
- Вот, смотри что мы искали. – и показал на плавно изогнутый бок, будто дерево шкуренного. Отогнал Саати подальше, сказал, чтобы тот спрятался где-нибудь. Саати влез на пригорок, чтобы видеть, что дальше будет: Роом потянулся, попытался поднять это из куста, да только рассыпался кусок тот в прах, в рыжую пыль и ничего не осталось у Роома в руках, кроме тлена.
Саати тогда сильно расстроился: вроде нашли, а оно прахом пошло. Может все куски огненных колесниц так же в руках рассыплются, но Роом его успокоил, сказал, что колесницы были из разного дерева-металла сделаны. Те куски, что рассыпались – это было простое земное дерево-металл, а есть еще и другое – нержавеющая сталь! Что это такое Роом объяснять не стал, но сказал, что эта нержавеющая сталь не рассыплется, что она как и в тот день, когда они со звезд прилетели, должна быть – крепкая, блестящая!
Вот и искали они дальше. А чтобы время зря не терять, разошлись в разные стороны, и каждый сам искал. Только Роом строго настрого наказал: если найдет вдруг Саати сталь, то ни в коем случае к ней не прикасаться, не трогать, а его, Роома, найти и привести – показать.
Ну Саати не дурак конечно, обещание данное богу он бы не нарушил, да вот только и сталь никак найти не получалось.
Саати поежился: в горах все же холоднее чем в джунглях – тепло вверх в горы уходит, а в джунглях его листва внизу держит, к небесам не отпускает. Да и от реки холодом веет, сыростью тянет. Вот и озяб.
Есть оставшееся со вчера мясо он не стал, подумал, что когда искать будет может найдет чего – вот-то и съест, а пока главное – это наказ Роома выполнить: сталь найти. Вон, сам то бог, себя не щадит – всю ночь небось искал, а придет к костру, а тут и пожевать нечего – не хорошо получится.
Саати встал, к костру руки приложил – уже совсем остыли угли, только пепел белесый остался. Надо бы хворосту натаскать, но это потом. Встал, размялся, посмотрел на пяту горы и полез вверх по холму, туда, где он еще не искал. Подниматься не просто было: по горам лазить Саати не умел, на дальней гряде он только чуть полазить успел, а на Лунч-ганур он не взбирался – Атхи-ко запрещала. В новинку ему это дело было, оттого он часто и оскальзывался, то и дело из под ног его выворачивались валуны, едва удерживался он за тонкие ветви, растущие казалось бы прямо из камня, из скалы.
И когда он уже почти до самого уступа добрался, на котором тоже зелень росла, и деревья ввысь тянулись, под его ногой предательски заскрипело каменное крошево, Саати едва успел прыгнуть, перехватиться за свисающую толстую ветвь от уступа, как внизу целым камнепадом обрушилось! Он посмотрел вниз и увидел, как летят, стукаются от скалу, отлетают, крутятся камни большие и маленькие. Но среди этого падения увидел он и еще что-то: искорка яркая блеснула, на молнию похожая. Он прищурился, чтобы получше разглядеть, а в следующую секунду появилось копье Хаоса, прямо под искоркой и рявкнул громоподобный раскат. Ударом ветра Саати выбросило наверх, забросило на уступ Милостью Яхова – цел Саати остался. Вот только бок у него болел безбожно, то ли от того, что он этим боком на уступ упал, то ли от того, что в этот бок его и толкнуло взрывом внизу.
Саати долго лежал, уставившись в небо, смотрел, как там кружат черными точками неспокойные птицы, и все орут что-то на своем птичьем – ругаются наверное. И правильно делают – небо чистое, ни тучки, ни облачка, а тут гром средь бела дня, да еще какой гром! Даже камни с самого верха Зеленой горы посыпались!
Саати с трудом перевалился через больной бок, подполз к краю уступа и глянул вниз. Дыра, огромная дыра в каменной скале, и только на чем уступ держится теперь? Ведь почти ничего не осталось от его основания. Внизу всю зелень снесло, берег реки оголился , русло её будто шире в одну сторону стало, а другой берег – весь мокрый. Это видать всю воду, что в реке была на тот берег этим взрывом и бросило. Даже рыба вон кое-где лежит, уже не трепыхается – наверное убило.
- Саати! – громкий крик и следом эхо. - …аати…ати…ати…ти…и…и…
- Я здесь. – застонал разбитыми в кровь губами Саати. – Наверху.
- Лежи. Не двигайся! – крик ближе стал. И как только Роом его услышал? Ведь далеко был, а Саати шептал так, что сам едва слышал. Ну на то Роом и бог, чтобы все видеть, все слышать, про все знать.
- Лежу. – простонал Саати, усмехнулся. – Куда я денусь.
И только тут он увидел далекую, едва заметную фигурки Роома, тот только из джунглей выбежал. И как он только так громко кричал? Это ж какую глотку иметь надо для такого крика? Нет, видать сколько будет жив Саати, столько и будет он на силу богов дивиться.
Роом бежал быстро, легко перепрыгивал через завалы камней, в мгновение ока перемахивал через поваленные деревья, не сбавляя хода на скалу прыгнул и чуть не побежал по ней – как паук быстро наверх карабкаться начал. Саати только дивился такой прыти. Вот вроде только-только выбежал оттуда, а уже здесь, уже вон через край уступа переваливается, к Саати подбегает.
- Ну как? Жив? Дай посмотреть. Где болит? – он перевернул Саати на спину, тот застонал.
- Все болит. Бок сильно…
- Все, молчи. – он невесомо прикасался к ранам, Саати едва прикосновения эти чувствовал. – У тебя ребра сломаны… ушибы… это что? Нормально. Дышать тяжело?
- Да. – Саати кивнул.
- Плюнь. – Роом подставил ладонь, посмотрел на удивленно расширившиеся глаза Саати. – Плюй я сказал!
Саати плюнул, Роом поднес плевок к глазам, рассмотрел пристально, с облегчением выдохнул.
- Все хорошо. У тебя ребра только поломало, легкие целы. А может и даже ребра целы, может отшибло. – белозубо улыбнулся. – Жить будешь.
- Я… я его не трогал… - начал было оправдываться Саати, превозмогая боль.
- Тссс. – приложил палец к губам Роом. – Лежи, отдыхай. Если чего захочешь, говори. А лучше – спи.
Саати кивнул и попытался уснуть. Сон конечно не шел, сильно болел бок, под закрытыми веками плавали кровавые круги, было тяжело дышать.
- Роом. – тихо простонал Саати. – У меня голова. Пить хочется. Кровь когда глаза закрою.
- Что? – испугался Роом.
- Кровь. – просипел Саати и весь сморщился, так у него голова заболела, будто молотом ударили.
- Так, лежи. Глаза закрой, я сказал! Лежи. Молчи. Тссс… - ладони Роома легли на лом Саати. – Попытайся меня почувствовать.
- Что?
- Молчи! Руки мои чувствуй, через них меня. Пробуй!
Саати честно попробовал, но ничего у него не получилось: ладони на лбу он чувствовал конечно, но дальше, через руки самого Роома почувствовать у него не получалось никак. Руки Роома были сначала чуть прохладными, но потом Саати почувствовал, что они наливаются теплом, жаром, а потом и вообще – чуть не обжигают, а потом полыхнуло алым в голове у него и провалился он в бездну темноты, где нет ни единой мысли, ни единого чувства – где темнота, где тишина, где нечего и нечем чувствовать.
Когда он очнулся, чувствовал он себя неожиданно хорошо. Голова у него больше не болела, бок тоже едва тянуло, вот только пить хотелось нестерпимо. Он открыл глаза и увидел рядом застывшего неподвижно Роома. Тот сидел ссутулившись, голова чуть не в землю упирается, руки плетями на ногах лежат – непонятно, как не валится вообще. А сам он весь белый, и будто даже холодный.
- Роман. – тихо сказал Саати. – Рома, как ты?
- Рома? – удивленно спросил Роом. – Почему Рома?
- Мне так кажется. – Саати тоже удивился. А еще ему теперь вдруг показалось, что Роман вовсе не бог, а человек: очень старый, очень уставший, безмерно опустошенный жизнью – человек.
Роман едва-едва, самыми уголками губ усмехнулся, в глазах его мелькнула озорная искорка:
- Тебе наверное теперь многое казаться начнет.
- Уже кажется. – легко согласился Саати, сел рядом с Романом.
- Да? И что же еще тебе кажется? – Роман тоже в себя приходил, очень быстро. Прямо на глазах розовела кожа, осунувшиеся черты лица становились не такими острыми, синеватые губы налились краснотой и даже глаза казалось бы становятся ярче.
- Мне кажется, что ты не бог.
- Даже так? А кто я?
- Ты. – задумался. – Ты человек. Очень старый человек.
- А Атхи-ко кто?
- Атхи-ко? – совсем замялся. С детства он её помнил, как богиню, да и была она богиней для него, для них – для всего поселения, а теперь почему-то разум кричит, что вовсе она не богиня, а тоже – человек, такой же старый, как и Роман. – Она… Она тоже человек. – с каменной уверенностью в голосе закончил. – Человек!
- Да? Сама Атхи-ко и простой человек?
- Она Даша. – сказал Саати и слов своих испугался, уставился на Романа не понимающими глазами.
- Да, она Даша. Ты только ей об этом не говори, а то обидится. Для тебя она всегда будет Атхи-ко, понял? – Саати кивнул. – Ты наверное теперь про всех нас знаешь? Кто такой Яхов?
- Яков. Яша.
- Молох?
- Стас.
- Локки?
- Костька.
- Всех знаешь? И тех что в чужих племенах?
- Знаю их по именам, но не знаю, что они за боги. – честно признался Саати. – Я много узнал.
- Рад?
- Не знаю. Когда вы были боги, все было просто и понятно: делай так как велят боги, не делай то, что не велят боги – просто. А теперь… Теперь вы для меня люди, и как мне поступать?
- А как сам думаешь?
- Думаю, что поступать мне надо, как я считаю правильно будет.
- Смешно. – усмехнулся Роман. – Говоришь как маленький ребенок. Но правильно.
Саати подумал и сказал:
- А я и есть маленький ребенок по сравнению с тобой. Мне столько не прожить.
- И никому не прожить. Знаешь, я бы и сам не хотел столько быть. Столько жить. – взял камушек, бросил в пропасть. – Скучно это. Очень скучно. Надоедает.
- Понимаю. – согласился Саати, и не понятно, то ли он согласился потому, что так надо было, то ли и правда понял. Роман давно уже не знал, чего ожидать от этого смертного. Не обычный он, не стандартный что ли. Можно конечно заглянуть ему в голову, почувствовать все о нем – вернулось к Роману все его ментальное могущество, когда они общими силами с Саати пытались контакт между собой наладить, но теперь, после всего того, что было, не хотелось без спросу лезть в голову другу. Да, именно другу, по другому его теперь и не назвать – заслужил. Да и давно рядом с Романом. Никого так долго не было: все как-то больше бродяжничал, причем опасно бродяжничал – никто с ним в эти опасные путешествия из смертных не шел. У него же какая работа была, у Романа: Яков глаза закроет, всех властителей – всех первых поселенцев спросит, есть ли у них в землях нехорошести какие? Они ответят где у них и что не так. Например стаи гуан на селения нападать стали, или рухи налетают, или еще что-нибудь приключилось. Нет, они бы конечно и сами бы с этими проблемами справились, но ведь их божественность в другом заключается! Ну в самом то деле: не будет же бог земледелия нокс пачками убивать и ходить потом с руками по локоть в крови? Вот и получается, что приходится им с этими напастями мириться, и вызывать в помощь карающую длань самого Яхова. Правда порой напасти и другие случались. Где ватага лихих людей вдруг появится, селения грабят, людей убивают… Тогда и в человеческой крови испачкаться приходилось.
- Слушай, а ты где сталь нашел? – поменял тему после затянувшейся паузы Роман.
- А я её и не искал. Она мне под ногу попала, когда лез, из скалы выпала, а на движение прилетел арте… копьё Хаоса прилетело. – улыбнулся.
