Пушкин и Достоевский
Итальянский художник Фабрицио Биримбелли изобразил Александра Пушкина и Федора Достоевского в футболках сборных СССР и России .
Итальянский художник Фабрицио Биримбелли изобразил Александра Пушкина и Федора Достоевского в футболках сборных СССР и России .
Итальянский художник Фабрицио Биримбелли посвятил своей новый проект чемпионату Европы по футболу-2020. Писателей, музыкантов и ученых он одел в цвета сборных. Пушкина и Достоевского автор нарисовал специально для газеты Metro.
Фабрицио известен красочными портретами, на которых изображал спортсменов в образе рыцарей и полководцев. К чемпионату Европы 2020 года он запустил новый проект, соединив футбол и искусство.
"Euro-2020 будет уникальным и пройдёт в 12 городах по всей Европе. Я думаю, что культура, искусство и, конечно же, футбол могут представить нас как единое целое. Поэтому я выбрал самых знаковых персонажей от каждой страны и изобразил их в образе футболистов", – заявил он.
Как родилась идея проекта?
Я давно хотел поговорить о футболе с точки зрения искусства. "Гол века" в исполнении Диего Марадоны на чемпионате мира 1986 года – это идеал, движения Джорджа Беста – мазки на полотнах Караваджо, а передачи Андреа Пирло всегда представлялись мне японским хайку. Футболисты – художники, но а что, если изобразить художников, писателей и музыкантов футболистами? Так это и родилось.
Почему среди российских культурных деятелей вы выбрали именно Пушкина и Достоевского?
Говоря об искусстве, нельзя не упомянуть российскую культурную традицию. На мой взгляд, современный роман был изобретён Достоевским и Толстым. А с Пушкиным у меня связана личная история. Прошлым летом я был в Петербурге на чемпионате мира и вместе со своими русскими друзьями пошёл смотреть на разводку мостов. Вдруг на набережной мой друг неожиданно начал наизусть читать поэму Пушкина "Медный всадник".
Так как по-русски я знал только "привет" и "спасибо", то, конечно же, ничего не понял, но стихи звучали так мощно и страстно, что я был невероятно впечатлён. По возвращении в Италию прочитал поэму в переводе и понял, как же это круто. В тот момент я и осознал, что Пушкин значит для России.
Источник текста: www.metronews.ru
UPD: новость от апреля 2019
Недавно литературный журнал "Кот Бродского" выкатил немного холиварный материал про русских классиков. Если ты сноб - не читай. Если ты учитель литературы - на всякий случай запастись валерьянкой. Ибо быть великим русским классиком литературы – это вам не только сочинять нетленное. Это еще и творить такое, о чем на уроках рассказывать или смешно, или стыдно.
Быть Михаилом Афанасьевичем Булгаковым — это…
• Вкидываться морфием и ловить глюки с сердитым Гоголем.
• Косить под Гоголя по жизни.
• Быть собачником, а написать про кота.
• Считать свою жену прототипом ведьмы.
• Продать душу Сталину.
• Стать автором самой попсовой русской классики.
____________________________________________________________________________________________
Быть Николаем Семёновичем Лесковым — это…
• Окончить только два класса гимназии.
• Жить по правде, но юзать 30 псевдонимов.
• Прославиться своим коварством.
• Ездить по России в поисках хороших людей.
• Фанатеть по Льву Толстому.
• Первым придумать персонажа-вегетарианца.
• Бороться со спиритизмом.
____________________________________________________________________________________________
Быть Александром Исаевичем Солженицыным — это…
• Носить крестик и быть за это битым в школе.
• Сочинять проекты устранения Сталина.
• Быть сосланным в пустыню, потому что совок отстой.
• Отказаться от предложения свалить в Европу.
• За непослушание получить укол яда.
• Выжить после укола яда.
• Бесить всех правителей, кроме Хрущева и Путина.
____________________________________________________________________________________________
Быть Львом Николаевичем Толстым — это…
• Рамсить с церковью так, чтобы она делала обидные иконы с тобой в огне.
• Стать вегетерианцем до того, как это станет мейнстримом.
• Проиграть в карты дом своего детства.
• Вести учет своих любовниц в блокноте, а потом показать его жене.
• Тусить по юности с золотой молодежью, чтобы в старости этого стесняться.
• Написать про дуб.
____________________________________________________________________________________________
Быть Максимом Горьким — это…
• Косить усами под Ницше, но всем говорить, что под Сталина.
• Придумать такой псевдоним, чтобы никто не забыл, что тебе grustno.
• Терять нобелевку столько же раз, сколько ДиКаприо − Оскар.
• Хайпить на всю Европу с пьесой о русских маргиналах.
• Разочароваться в революционерах и свалить в Италию, откуда ехидно наблюдать, как правительство такое: «Вот еще одна улица в твою честь, только вернись, Лешка, ну че ты».
____________________________________________________________________________________________
Быть Александром Сергеевичем Пушкиным — это…
• Судить о характере всего народа до того, как это станет мейнстримом.
• Уехать в ссылку и стать трендсеттером.
• Написать пару фривольных стишков и хвастать императрице, что тебя «комментят и лайкают».
• Звать на дуэль за рассказ о любой незнакомой книге.
• Строить имидж на враках, что тусишь с Якубовичем.
• Не быть Байроном.
____________________________________________________________________________________________
Быть Федором Михайловичем Достоевским — это…
• Прийти на собственный расстрел, а потом узнать, что это пранк
• Играть в «50 оттенков серого» со своей женой.
• Падать в обморок при отказе проститутки.
• Изобрести слово «стушеваться».
• Проиграть в рулетку последние штаны.
• Наклониться за упавшей ручкой и умереть.
Не знаю, можно ли в Книжной лиге указывать ссылку на автора, но если интересно - журнал легко гуглится.
Меня часто обвиняют в излишней ленинградчине. Правда делают это те, кто, либо в силу обстоятельств, либо в силу собственной принципиальности, в городе моем или не бывали вовсе, или бывали, но проездом. Чтобы полюбить Петербург всем сердцем, здесь нужно прожить не меньше недели, однако, если в ваши планы никогда не входил переезд – не рискуйте, этот город способен зацепить и одурманить даже самые стойкие и консервативные умы.
Если спросить коренного жителя, за что он любит Петербург, вы никогда не получите однозначного ответа. Все эти «архитектура», «культура», «белые ночи» - всего лишь рассказявка для туристов. Не этим славен город трех имен и трех революций. Мы любим его за другое: за неумолимую мятежность духа, за благородный аромат свободы, за непокорную стихию, вновь и вновь не оставляющую попыток смыть навязчивых жителей с узких улиц центра, за тихое биение его ночного пульса, за редкое солнце, яркими бликами золотящее стены старого фонда и, конечно же, за пламенную юность Петровского детища, за нас самих – ленинградцев, петербуржцев.
Я боролась с городом с самого детства, но он, конечно же, победил. Я стенала по беспечным деревенским денькам, запаху свежескошенной травы, тяжести вязанки дров за хрупкими детскими плечами, петушиному крику поутру, вкусу парного молока с воздушной, чуть присыпанной мелким сором пенкой, мягкости теплого домашнего хлеба, неповторимому аромату запеченных в чугунке блюд, но, каждый раз, покидая свою сельскую летнюю резиденцию, со слезами на глазах встречала огромный плакат «Город-герой Ленинград».
Лично для меня, дух Петербурга явственнее всего ощущается на первомайском параде. Год на год не приходится, иногда он может проходить под ледяным ветром и злым дождем, а иногда под палящим солнцем, сопровождаемый запахом, высаженной вдоль Казанского, сирени, но, тем не менее, в какую бы природную ловушку не попадались жители города, первое мая – время очищения и единения с городом. Рожденный во время войны, поднявшийся в хрупкую эпоху непрочного перемирия, выстоявший три революции, блокаду и обстрелы, этот город пропитан духом тех, кто положил в его основу свои жизни, судьбы и души.
Не знаю, как у других, а я всегда в районе Черной речки слышу голос, низкий и хриплый, с детским азартом выкрикивающий пламенные строфы, я знаю, чей это голос, как знает и любой петербуржец. Каждый слышит его по-своему, но всегда, всегда он наполнен дерзостью, азартом, непокорностью и мятежом. Но, стоит обернуться на звук, как он тут же замирает, лишь чуть слышным эхом долетает размеренная дробь конских копыт, и мелькает сквозь ветви деревьев тень неприлично высокого цилиндра.
Гуляя вдоль Фонтанки, задумавшись буквально на минутку, заглядывая вглубь себя самой, я нет-нет, да улавливаю краем глаза призрачный силуэт высокой женщины, худой, болезненной, кутающейся в старую, изъеденную молью шаль. Она всегда напряжена, как перетянутая гитарная струна, провалы ее воспаленных глаз чернее ночи, что накрывает Питер в самое ненастье, ее узловатые нервные руки настойчиво теребят неровные узелки плетения единственного ее платка, из потертой сумки на длинной ручке неизменно торчат исписанные серые листы.
Или вот на Итальянской. Там живет дама совсем иного сорта. В ней нет той надломленности и боли, что у ветхого призрака Фонтанного дома, она легка и воздушна, щеки ее полны, румяны, узкий высокий ворот платья нежно поддерживает хрупкую шею. Она манит тебя заливистым смехом, но за вычурной доступной, отчаянной бравадой чайки русской сцены скрывается все та же петербурженка: неистовая, противоречивая, беспокойная мятущаяся душа. Она вернулась домой, у ног ее пальмовая ветвь, руки раскинуты, глаза с укором глядят в низкие стальные тучи. Там у Лавры, она грустна и задумчива, но здесь, в своей вотчине, на Итальянской, она все еще смеется и танцует, и будет продолжать, пока вагон третьего класса не позовет ее в Елец, а тишину усталого дома не нарушит громкий выстрел.
Или еще один наш призрак.
Орфей петербургской тоски. Тщетный противник города, его вечный хулитель и самый жаркий поклонник. Высокий, мрачный, насупившийся. Бродит он вдоль Мариинской больницы, у Инженерного замка стучит тяжелыми подкованными каблуками сапог, на Пионерской площади, проклинает монархию, цензоров и досужих клеветников, горящим взором пепелит прохожих на углу Вознесенского и Малой Морской. Проникновенно и сочувственно взирает на нас из Кузнечного переулка, где ему суждено чахоточно кашлять в сумерках до самой смерти так и не отпустившего его грязного, больного, сурового города.
И последний. Последний, кто всегда является мне, и первый кто явился на болотистой земле тогда еще безымянной пустоши. Дерзкий, молодой, амбициозный, как и город, которому он дал жизнь, летит на своем лощеном жеребце мой верный покровитель. В глазах его ни тени сомнения, всегда напролом, без оглядки, без сожалений, только вперед! Туда, куда волевая его десница уверенно указывает дорогу, бронзово искрясь меж дворцом и верфью, туда, куда летит душа каждого, кого успел коснуться его город, его детище, его совершенное творение. Туда, к свободе.
Меня часто обвиняют в излишней ленинградчине, в петербургском снобизме, в петроградской прямоте, но, знаете, мне плевать. Я горжусь своим городом, я горжусь каждой душой, что хранят его камни, каждым голосом, что звучит из его гулких дворов, каждой волной, что год от года неизменно подтачивает безмолвные набережные, каждой свинцовой тучей, что гонит отсюда слабых и покорных, каждым громовым раскатом и каждым отблеском далеких молний, грозящих с залива. Я горжусь его притворной сахарностью и его истинной гранитной стойкостью. Я горжусь его мнимой покорностью, терпимостью и лояльностью, горжусь и знаю, что, когда придет время, он снова поднимет свою упрямую каменную грудь и вновь выстоит, как делал это уже не раз.
В тот день я буду рядом с тобой, мой драгоценный город. Мы связаны. С первого дня и до тех пор, пока мое дыхание не растворится в холодном северном ветре, превратившись в новую ноту твоей и так беспокойной мелодии.
Все мы знаем про известный миф, что попасть в современный шоу-бизнес можно только через постель, а что делать, если ты мост? Как тогда добиться мировой популярности, если ты неказист своим видом и названием? Это таким как Дворцовый, Большеохтинский, Львиный, Банковский все награды и медали, вспышки камер туристов и размещение на магнитиках, а если ты средней руки переправа в центре Петербурга у не самой красивой Сенной площади? Что делать тогда? Но даже в таком случае не стоит унывать, все изменится после того, как тебя коснется своей филейной частью поэт, великий поэт, ну и дополнительно в награду опишет это мимолетное касание в своих стихах:
Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись жопой о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой.
А.С. Пушкин, эпиграмма на рисунок А. В. Нотбека "Пушкин и Онегин"
Хотел бы отметить, что это не единственное гневное произведение классика на иллюстрации в этом журнале, так к еще одному отрывку "Евгения Онегина" и его картинке за 1829 год он дописал следующие строки:
Пупок чернеет сквозь рубашку,
Наружу титька — милый вид!
Татьяна мнёт в руке бумажку,
Зане живот у ней болит:
Она затем поутру встала
При бледных месяца лучах
И на потирку изорвала
Конечно «Невский Альманах».
А.С. Пушкин, эпиграмма на рисунок А. В. Нотбека к произведению "Евгений Онегин"
Но суть моего повествования не будет сводиться к задаче очернить репутацию русского гения, описывая его шаловливые строчки в адрес этого журнала. Наоборот, в этом опусе я хочу рассказать про Кокушкин мост, который благодаря целой цепочке событий стал одним из главных действующих лиц русской литературы.
Начальный посыл Пушкина подхватил малоизвестный в те годы Гоголь, который в этом же, вышеупомянутом 1829 году, переехал в дом ростовщика Зверкова по адресу Екатерининский канал, 69 (ныне Грибоедова). Именно в этом доме он поставил пером жирную точку в цикле "Вечера на хуторе близ Диканьки", но главное герой его романа из "Записок сумасшедшего" проходит по этому мосту и останавливается у хорошо знакомого для Николая Васильевича здания:
Перешли в Гороховую, поворотили в Мещанскую, оттуда в Столярную, наконец к Кокушкину мосту и остановились перед большим домом. «Этот дом я знаю, — сказал я сам себе. — Это дом Зверкова. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих! а нашей братьи чиновников — как собак, один на другом сидит. Там есть и у меня один приятель, который хорошо играет на трубе»
Подхватить литературное знамя вместе с важной задачей по раскрутке в обществе образа моста решил и Лермонтов, но вот свою повесть "Штосс" он так и не окончил, по всем известной причине, хотя именно в ней он рисует это утро:
По тротуарам лишь изредка хлопали калоши чиновника, — да иногда раздавался шум и хохот в подземной полпивочной лавочке, когда оттуда вытаскивали пьяного молодца в зеленой фризовой шинели и клеенчатой фуражке. Разумеется, эти картины встретили бы вы только в глухих частях города, как например… у Кокушкина моста
Сделать мировой знаменитостью этот мост удалось только Достоевскому, и каждый влюбленный в его роман "Преступление и наказание" знает, что начинается он с этих строк, где свои скрытые роли играют Столярный переулок и Кокушкин мост:
В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту
Таким вот образом один невзрачный скромный мост в районе Сенной площади из актера легкого шутливого произведения одного очень известного автора дорос до роли в главном романе другого классика и вцелом всего Санкт-Петербурга.
Ребята, я тут задумалась, что если бы наши гении литературы, проживали в современном мире, какие бы ники они выбирали? PushKING? Abroudskiy? Dostoevsky.ru?
Вот такой пакет был замечен в магазине "Республика"