К стене были приколоты выписки из реестра, из кадастра, из налоговой, из БТИ, топографические карты, спутниковые снимки, варианты генерального плана, личные данные жильцов — всё было разбито на блоки, к каждому из которых были приклеены красные и жёлтые бумажки с суммами. На жёлтых суммы были по десять раз перечёркнуты, на красных – сумма была окончательной. Оставалась только одна жёлтая бумажка, не перекрытая красной. Там жили бомжи. Проделана гигантская работа по выселению трущоб, со всеми удалось договориться, оставался лишь бомжатник, который я оставил напоследок, потому что тут требовался иной подход. Проблема в том, что эти бомжи оказались неподкупными.

Я позволил себе отпуск. Ночные клубы, друзья, бухло, кокс, девочки – я отдыхал на износ, так же, как и работал. Каждое утро, которое у меня начиналось в 16.00 – капельница, потом спа-центр, немного фитнеса и снова кутёж. Моя карьера неслась вверх, ещё два года назад я был менеджером среднего звена, теперь я метил в верхний эшелон. Крупный застройщик нанял меня на ответственный объект – застройку жилого квартала премиум-класса. Я ловко разруливал тяжёлые ситуации, плотно работал с чиновниками, договаривался с собственниками участков, воевал с коммунальными службами, добивался выгодных условий на присоединение к сетям, работал с группой архитекторов – дома проектировались заранее, чтобы привлечь инвесторов. В этом вся сложность и все риски моей работы – дать инвесторам красивые картинки будущей застройки ещё до того, когда земля будет выкуплена.

И я привлёк инвестора. Он зашёл на наш объект на стадии проекта планировки территории. Проект ещё не был утверждён, у нас даже ещё не было земли, там ещё жили люди – а у меня уже был детальный проект жилых высоток. Инвестор дал нам половину средств на строительство и получал половину продаваемой площади квартир. А что я? Я получал с этого проекта двухуровневый пентхаус в будущем доме. Пентхаус, стоимостью 40 лямов, который обойдётся мне всего в 20. Я тоже был инвестором – я вложил все свои деньги в этот проект. Я работал не на застройщика, а на себя, на своё прекрасное будущее. У меня была чисто символическая зарплата в 200 косарей, которая целиком шла на поддержание моего элитного образа жизни – для будущей карьеры топ-менеджера нужны связи и знакомства.

Я отдыхал на шезлонге возле бассейна и приходил в себя после грандиозной попойки, когда пришло сообщение: «Срочно проверь почту». Во вложении был проект планировки соседнего квартала, который осваивала конкурирующая организация. Сначала они сильно отставали от нас, я не обращал на них внимание, но теперь у них тоже есть проект планировки! Это значит, что если его утвердят — они могут начать строиться раньше нас. Это значит, что они перетянут инвестиции и обрушат нам ценник. Я позвонил друзьям и сообщил, что сегодня они гуляют без меня. Меня вызвали на срочное совещание. Гендиректор начал с вопроса ко мне:

– Максим Денисович, что скажете на счёт новой инсайдерской информации?

– Мариф Орханович, мы начнём строиться раньше.

– У вас был год, чтобы уладить проблемы с собственниками.

– Последний участок будет выкуплен в ближайшее время.

– Максим Денисович, кажется, вы не понимаете, в чём проблема. Я прошу архитекторов выступить с докладом.

К экрану вышел пожилой руководитель проектного отдела:

– Мы проанализировали их проект и хотим обратить внимание Совета на вот это здание, – он ткнул пальцем в экран, – у них здесь планируется 25-этажный дом, как раз через дорогу от нашего. Мы сделали расчёт инсоляции и выяснилось, что их здание будет полностью затенять наш дом с первого по пятые этажи.

– Максим Денисович, теперь Вы понимаете, насколько всё серьёзно? – тон гендиректора повышался с каждым последующим словом, – если они получат разрешение на строительство раньше нас, то мы потеряем один дом! Флагманский дом всей нашей концепции!

«И мой пентхаус», – пронеслось у меня в голове.

Я вернулся в офис, снял со стены все бумаги, касающиеся бомжатника и разложил их на столе. Пётр – собственник, 55 лет, жил на наследство, нигде не работал, ничего не делал, пока не пропил всё. В его ветхой лачуге жили без прописки собутыльники – Василий, 48 лет, трижды судимый, Катерина, 52 года, бездетная, отдавшая квартиру мошенникам, Сархат, 42 года, беженец, Ольга, 39, наркоманка, Николай, 69, пропил хозяйство, уехал из деревни. Бомжей нужно выселить любой ценой. Но какая этому цена? Я всегда знал, что человека свободным делают деньги, но не догадывался, что их отсутствие тоже обеспечивает свободу. Ни деньги, ни квартиры – им ничего не нужно. Вечно пьяные, они шарились по мульдам, жрали объедки, сдавали алюминий, пластик, макулатуру и покупали в аптеке «перцовку». Что предложить людям, у которых свобода уже есть? Спалить их дом к чёртовой матери. Я встретился с «решалой» и отдал ему свой автомобиль в качестве гонорара.

Через день меня вызвал гендиректор:

– Слышал про попытку поджога? Твои ребята? Ты молодец – здорово нас подставляешь. Ты уволен. Выкручивайся сам. Но это не самое страшное. Конкуренты обскакали тебя – слушания по их проекту будут раньше, чем по нашему. Ты провалил наш проект. Мы будем менять концепцию. Инвестор уходит из проекта. Мы несём убытки и твоего вложения недостаточно, чтобы покрыть твою часть ущерба. Мы будем судиться с тобой.

Я позвонил «решале» чтобы забрать машину, но он пригрозил тем, что переведёт на меня стрелки. В один миг я потерял свой пентхаус, зарплату и машину. Я больше не мог содержать шикарную съёмную квартиру. Я больше никакую не мог содержать. Вдобавок, нависла угроза преследования по суду и вероятность того, что на меня выйдет следствие по поджогу. У меня оставался только один выход – исчезнуть.

Я вглядывался в витрину ресторана, в котором раньше зависал – в отражении на меня смотрел незнакомый человек в грязной одежде с опухшим лицом и растрёпанной бородой. У человека была сумка из Икеа доверху набитая алюминиевыми банками. Человек улыбнулся. У него больше не было проблем. Сейчас ему вынесут объедки, он сядет на остановку, поест, потом пойдёт сдавать банки, накопит рублей 70, купит пару фунфыриков, разведёт их с водой, жгучее тепло наполнит желудок, он проведёт прекрасный вечер в парке и заснёт на скамейке. Не зря он изучал образ жизни тех бомжей – теперь всё это ему пригодилось в жизни.

А потом я встретил её – женщину с собакой. Было сложно определить её возраст – у неё было красное лицо, язва на шее, опухшая нога. Она рылась в контейнерах, а собака, с висящими по бокам кусками линяющей шерсти сидела рядом и грозно рычала на меня. Каждое утро они следовали по одному маршруту, обходя все мусорные площадки хрущёвок. Я следил за женщиной. Она жила в собственном доме. Мне хотелось иметь собутыльника, и лучше, если это будет подруга. И уж совсем замечательно, если у неё есть место для ночлега. Сам же я ночевал где попало. Сегодня, например, шёл дождь, и я спал в тамбуре вокзала. Я выпил неразбавленную перцовку и меня вырвало во сне прямо на штаны. Потом меня разбудили менты и выгнали на улицу. Было жутко холодно, сыро и меня трясло от похмелья. Я слонялся вдоль ларьков и опрокидывал в себя пустые бутылки, собирая капли живительного пива. Потом я вновь увидел своё отражение в стекле – под глазами висели синюшные мешки, на щеках появились морщины, висок был испачкан грязью вокзального пола, на штанах красовалось ещё сырое пятно от сблёванной перцовки. Я был доволен своим преображением – саморазрушение стало моей новой философией.

К вечеру она уже была в хлам, стояла сильно пошатываясь, держась за край контейнера. Не обращая внимания на лающую собаку, я подошёл к женщине, взял за руку и проводил до дома. Дом был добротный, просторный и уютный, не смотря на отсутствие мебели – всюду на полу валялись тряпки, столом служил деревянный ящик, на который я вывалил яства из ресторана. Накормив женщину, я уложил её на матрас, а сам соорудил себе лежбище из тех тряпок, которые меньше пахнули мочой. Её звали Светой, она была отчаянно одинокой, у неё никогда не было мужа, не было друзей. Я вдохнул в неё жизнь, хотя было уже поздно – она явно скоро загнётся от цирроза печени. Мы стали парой, я помогал ей во всём, она ухаживала за мной. Мы любили ходить на речку и пьянствовали там до ночи, мы целовались и возвращались домой всегда в обнимку, а Барбос признал во мне нового хозяина.

Она рассказала, что к ней приходил застройщик с деньгами, но она отказала. Ей хотелось спокойно умереть в своём доме. Я был рад за неё, за это решение, я был рад, что застройщику утёрли нос, теперь я понимал всю логику этого решения. Я вдруг вспомнил про персонажей бомжатника, который сам мечтал выселить – как они там живут? Однажды мы встретились с ними – Петей, Васей, Катей, Сархатом и Колей. Оля к тому времени уже умерла. Они со скрежетом волокли по асфальту остов холодильника, были веселы и беззаботны. Мне захотелось, чтобы у моей подруги были друзья. Мы влились в их компанию и часто ходили к ним в гости. Их условия были ужасными – в крыше зияла дыра после пожара, печь не работала, от холода они разводили огонь в бочке прямо в доме, пуская дым сквозь дыру в потолке. Но всё компенсировал их весёлый и дружный образ жизни. С ними Света была ещё счастливей. Вскоре посиделки перекочевали в нашу избу, где было тепло и просторно. Иногда наши новые друзья оставались на ночь.

Света стала чувствовать себя всё хуже и хуже. Она сама предложила переписать на меня свой дом, и я согласился. После этого она прожила лишь две недели. И я остался один с Барбосом. В конце сентября стало совсем холодно и друзья перебрались жить ко мне. Стало страшно за их оставленный дом – в любой момент его могли снова поджечь. Нельзя допустить, чтобы застройщику досталась их земля. Я был виновен за тот поджог и меня мучала совесть, поэтому я предложил Пете поменяться домами. Мы оформили договор мены, и вся компания окончательно покинула бомжатник. И буквально через несколько дней его сожгли, на этот раз дотла. Я принёс на пепелище коробку из-под холодильника, укутался в тёплую одежду, залез в коробку и стал ждать. Пепелище ещё давало тепло.

– Тук-тук, здесь есть кто-нибудь? – в воротах стоял незнакомец.

– Что вам нужно? – из коробки выглянула косматая голова с опухшим лицом.

– Я представитель застройщика. Мэрия обязала нас предоставить погорельцу бесплатное жильё.

– Я буду говорить только с генеральным директором.

Гендиректор прибыл уже через пару часов:

– Добрый день, мне очень жаль, что ваш дом сгорел. Какая нелепость: ведь мы вам предлагали 3-комнатную квартиру, Пётр! К счастью, наше предложение ещё в силе.

– Пётр здесь больше не живёт. У вас устаревшая информация. Вот мои документы на участок.

– Максим Денисович. Хм. Максим… Денисович… – он стал пристально вглядываться в моё лицо.

– Да-да, это я, собственной персоной. Мариф Орханович, мне пожалуйста пентхаус и двойной оклад, прошу так же погасить долг за прошедшие месяцы.

– Чёрт подери, Максим Денисович, какого… ты здесь делаешь?

– Я же говорил, что всё устрою. Более того, у наших конкурентов теперь большие проблемы – Пётр переехал к ним.

https://vk.com/pshikotan

Главная сложность в освоении Мирового океана — это давление: на каждые 10 м глубины оно увеличивается еще на одну атмосферу. Когда счет доходит до тысяч метров и сотен атмосфер, меняется все. Жидкости текут иначе, необычно ведут себя газы… Аппараты, способные выдержать эти условия, остаются штучным продуктом, и даже самые современные субмарины на такое давление не рассчитаны. Предельная глубина погружения новейших АПЛ проекта 955 «Борей» составляет всего 480 м.

Впрочем, на глубину существует и альтернативный путь. Вместо того чтобы создавать все более прочные корпуса, можно отправить туда… живых водолазов. Рекорд давления, перенесенного испытателями в лаборатории, почти вдвое превышает способности подлодок. Тут нет ничего невероятного: клетки всех живых организмов заполнены той же водой, которая свободно передает давление во всех направлениях.

Под поверхностью.

Кислород. Дыхательные трубки из тростника были известны еще могиканам Фенимора Купера. Сегодня на смену полым стеблям растений пришли трубки из пластика, «анатомической формы» и с удобными загубниками. Однако эффективности им это не прибавило: мешают законы физики и биологии.

Уже на метровой глубине давление на грудную клетку поднимается до 1,1 атм — к самому воздуху прибавляется 0,1 атм водного столба. Дыхание здесь требует заметного усилия межреберных мышц, и справиться с этим могут только тренированные атлеты. При этом даже их сил хватит ненадолго и максимум на 4−5 м глубины, а новичкам тяжело дается дыхание и на полуметре. Вдобавок чем длиннее трубка, тем больше воздуха содержится в ней самой. «Рабочий» дыхательный объем легких составляет в среднем 500 мл, и после каждого выдоха часть отработанного воздуха остается в трубке. Каждый вдох приносит все меньше кислорода и все больше углекислого газа.

Чтобы доставлять свежий воздух, требуется принудительная вентиляция. Нагнетая газ под повышенным давлением, можно облегчить работу мускулам грудной клетки. Такой подход применяется уже не одно столетие. Ручные насосы известны водолазам с XVII века, а в середине XIX века английские строители, возводившие подводные фундаменты для опор мостов, уже подолгу трудились в атмосфере сжатого воздуха. Для работ использовались толстостенные, открытые снизу подводные камеры, в которых поддерживали высокое давление. То есть кессоны.

Глубже 10 м.

Азот. Во время работы в самих кессонах никаких проблем не возникало. Но вот при возвращении на поверхность у строителей часто развивались симптомы, которые французские физиологи Поль и Ваттель описали в 1854 году как On ne paie qu’en sortant — «расплата на выходе». Это мог быть сильный зуд кожи или головокружение, боли в суставах и мышцах. В самых тяжелых случаях развивались параличи, наступала потеря сознания, а затем и гибель.

Проблема в том, что количество растворенного в жидкости газа прямо зависит от давления над ней. Это касается и воздуха, который содержит около 21% кислорода и 78% азота (прочими газами — углекислым, неоном, гелием, метаном, водородом и т. д. — можно пренебречь: их содержание не превышает 1%). Если кислород быстро усваивается, то азот просто насыщает кровь и другие ткани: при повышении давления на 1 атм в организме растворяется дополнительно около 1 л азота.

При быстром снижении давления избыток газа начинает выделяться бурно, иногда вспениваясь, как вскрытая бутылка шампанского. По счастью, физиологи разобрались с этим механизмом довольно быстро, и уже в 1890-х годах декомпрессионную болезнь удавалось предотвратить, применяя постепенное и осторожное снижение давления до нормы — так, чтобы азот выходил из организма постепенно, а кровь и другие жидкости не «закипали».

В начале ХХ века английский исследователь Джон Холдейн составил детальные таблицы с рекомендациями по оптимальным режимам спуска и подъема, компрессии и декомпрессии. Экспериментируя с животными, а затем и с людьми — в том числе с самим собой и своими близкими, — Холдейн выяснил, что максимальная безопасная глубина, не требующая декомпрессии, составляет около 10 м, а при длительном погружении — и того меньше.

Глубже 40 м.

Гелий. Борьба с глубиной напоминает гонку вооружений. Найдя способ преодолеть очередное препятствие, люди делали еще несколько шагов — и встречали новую преграду. Так, следом за кессонной болезнью открылась напасть, которую дайверы почти любовно зовут «азотной белочкой». Дело в том, что в гипербарических условиях этот инертный газ начинает действовать не хуже крепкого алкоголя. В 1940-х опьяняющий эффект азота изучал другой Джон Холдейн, сын «того самого». Опасные эксперименты отца его ничуть не смущали, и он продолжил суровые опыты на себе и коллегах. «У одного из наших испытуемых произошел разрыв легкого, — фиксировал ученый в журнале, — но сейчас он поправляется».

Несмотря на все исследования, механизм азотного опьянения детально не установлен — впрочем, то же можно сказать и о действии обычного алкоголя.  Внешне то и другое проявляется тоже схожим образом. Водолаз, «словивший азотную белочку», теряет контроль над собой. Он может впасть в панику и перерезать шланги или, наоборот, увлечься пересказом анекдотов стае веселых акул.

Избавиться от анестезирующего действия азота можно, снизив его поступление в организм. Так работают дыхательные смеси нитроксы, содержащие увеличенную (иногда до 36%) долю кислорода и, соответственно, пониженное количество азота. Еще заманчивее было бы перейти на чистый кислород. Однако кислород — элемент активный, и при длительном вдыхании — токсичный, особенно под давлением.

Лучше других подошел бы легкий водород, если б не его взрывоопасность в смеси с кислородом. В итоге водород используется редко, а обычным заменителем азота в смеси стал второй по легкости газ, гелий. На его основе производят кислородно-гелиевые или кислородно-гелиево-азотные дыхательные смеси — гелиоксы и тримиксы.

Глубже 80 м.

Сложные смеси. Здесь стоит сказать, что компрессия и декомпрессия при давлениях в десятки и сотни атмосфер затягивается надолго. Настолько, что делает работу промышленных водолазов — например, при обслуживании морских нефтедобывающих платформ — малоэффективной. Время, проведенное на глубине, становится куда короче, чем долгие спуски и подъемы. Уже полчаса на 60 м выливаются в более чем часовую декомпрессию. После получаса на 160 м для возвращения понадобится больше 25 часов — а ведь водолазам приходится спускаться и ниже.

Поэтому уже несколько десятилетий для этих целей используют глубоководные барокамеры. Люди живут в них порой целыми неделями, работая посменно и совершая экскурсии наружу через шлюзовой отсек: давление дыхательной смеси в «жилище» поддерживается равным давлению водной среды вокруг.

Методы длительного пребывания в среде с повышенным давлением прорабатывались с середины ХХ века. В 1962 году Роберт Стенюи провел 26 часов на глубине 61 м, став первым акванавтом, а тремя годами позже шестеро французов, дыша тримиксом, прожили на глубине 100 м почти три недели.

Здесь начались новые проблемы, связанные с длительным пребыванием людей в изоляции и в изнурительно некомфортной обстановке. Из-за высокой теплопроводности гелия водолазы теряют тепло с каждым выдохом газовой смеси, и в их «доме» приходится поддерживать стабильно жаркую атмосферу — около 30 °C, а вода создает высокую влажность. Кроме того, низкая плотность гелия меняет тембр голоса, серьезно затрудняя общение. Но даже все эти трудности вместе взятые не поставили бы предел нашим приключениям в гипербарическом мире. Есть ограничения и поважнее.

Глубже 600 м.

Предел. В лабораторных экспериментах отдельные нейроны, растущие «в пробирке», плохо переносят экстремально высокое давление, демонстрируя беспорядочную гипервозбудимость. Результат можно наблюдать и в нервной системе человека под огромным давлением. Он начинает то и дело «отключаться», впадая в кратковременные периоды сна или ступора. Восприятие затрудняется, тело охватывает тремор, начинается паника: развивается нервный синдром высокого давления (НСВД), обусловленный самой физиологией нейронов.

Добавление к кислородно-гелиевой смеси небольших (до 9%) количеств азота позволяет несколько ослабить эти эффекты. Поэтому рекордные погружения на гелиоксе достигают планки 200−250 м, а на азотсодержащем тримиксе — около 450 м в открытом море и 600 м в компрессионной камере. Законодателями в этой области стали — и до сих пор остаются — французские акванавты. Чередование воздуха, сложных дыхательных смесей, хитрых режимов погружения и декомпрессии еще в 1970-х позволило водолазам преодолеть планку в 700 м глубины, а созданную учениками Жака Кусто компанию COMEX сделало мировым лидером в водолазном обслуживании морских нефтедобывающих платформ. Детали этих операций остаются военной и коммерческой тайной, поэтому исследователи других стран пытаются догнать французов, двигаясь своими путями.

Пытаясь опуститься глубже, советские физиологи изучали возможность замены гелия более тяжелыми газами, например неоном. Эксперименты по имитации погружения на 400 м в кислородно-неоновой атмосфере проводились в гипербарическом комплексе московского Однако тяжесть неона продемонстрировала свою обратную сторону.

Можно подсчитать, что уже при давлении 35 атм плотность кислородно-неоновой смеси равна плотности кислородно-гелиевой примерно при 150 атм. А дальше — больше: наши воздухоносные пути просто не приспособлены для «прокачивания» такой густой среды. Испытатели ИМБП сообщали, что, когда легкие и бронхи работают со столь плотной смесью, возникает странное и тяжелое ощущение, «будто ты не дышишь, а пьешь воздух». В бодрствующем состоянии опытные водолазы еще способны с этим справиться, но в периоды сна — а на такую глубину не добраться, не потратив долгие дни на спуск и подъем — они то и дело просыпаются от панического ощущения удушья.

Новые рекорды погружения еще могут быть поставлены, но мы, видимо, подобрались к последней границе. Невыносимая плотность дыхательной смеси, с одной стороны, и нервный синдром высоких давлений — с другой, видимо, ставят окончательный предел путешествиям человека под экстремальным давлением.

За помощь в подготовке статьи автор благодарит заведующего Отделом барофизиологии, баротерапии и водолазной медицины ИМБП РАН Владимира Комаревцева

Статья «Под давлением» опубликована в журнале «Популярная механика» (№2, Февраль 2016).

https://www.popmech.ru/technologies/235827-sverkhglubokie-po...

Зы картинка ужасный баян, но как нельзя лучше отражает чувства при чтении блядских историй

Еду в автобусе с работы, читаю горячее в пикабу. Дохожу до истории про таракана в ухе https://pikabu.ru/story/tarakan_v_ukhe_5272773

Думаю вот жесть таракан в ухе шевелится, потом еще и выползает и падает на пол..,  пздц полный. Ставлю лайк прокручиваю ниже как на пол экрана выползает ЭТО

В этот момент я проникся историей про таракана еще больше. Спасибо тебе яндекс за полное погружение...