Хотим помочь
Мы с почти мужем хотим поехать на восстановительные работы. У него золотые руки, а я вкусно готовлю. Дайте совет, как нам это осуществить?
Мы с почти мужем хотим поехать на восстановительные работы. У него золотые руки, а я вкусно готовлю. Дайте совет, как нам это осуществить?
Привет. Я думаю, нам найдется о чем. Я болею, не рак, и предлагаю побеседовать( и поспорить), о чем то хорошем. Мне нравится бродить везде, велики, я собираю травы, есть сын, уже большой. И собака, еще маленький, такой и будет, спаниэль. Скоро весна, какие планы, у кого как коленка скрипит) пишите, всем отвечу обязательно.
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Узнал что мантра "чукча - не пейсатель" добавляет 5 очков благосклонности пикабушников. Хотел составить текст из повторения этой фразы. Но потом решил, что уж лучше пусть будут неблагосклонны.
Никогда не тянулся к его творчеству. Слышал о нём только в контексте Первой Мировой Войны, представитель потерянного поколения. А ещё его книги жгли фашисты. Наверняка стоящий был Человек, как и все, впрочем, чьи книги сжигали в Третьем Рейхе. И вот данное произведение без моего участия попадает в мою Жизнь — Мама даёт его М. с уверениями, что ей понравится. И вот, лежащую на полке, я её почти машинально и схватил.
Забавно как много изменилось за сто лет. Как много и ничего.
Будучи детём девяностых, история бездомного из песни "Сектора Газа" возбуждала во мне тревогу и сопереживание. "Сгорел паспорт". Это серьёзно. Это.очень.большие.проблемы. "Не теряй паспорт, сынок." "Без бумажки ты — какашка." Аминь. Аллилуйа. Однако, сейчас это мне не представляется катастрофой. Прогресс. Не знаю как с этим обстоят сейчас дела в России. Но в той стране, в которую моя семья убежала, потерять паспорт — это дело исключительно неприятное. Исключительно потому что кроме того что бы быть неприятной сия ситуация ничем не характерна, она решается быстро и без трагедий. И - это хорошо. *гитарный риф* Именно результаты прогресса заставляют ужаснуться мраку ситуации, постигшей главных героев. Рейх (пока что только) гонит евреев, полуевреев, связанных с евреями, сочувствующих евреям и Коммунистов, которые для всех фошыстов до сегодняшнего дня были хуже евреев, либо от них не отличались. И вот, оказавшись изгоем, прокажённым,никому не нужным ты начинаешь скитаться от таможни к таможне как горячая картошка, пока не сдохнешь с голоду. Или пока не решишь стать нелегалом. И становились. И правильно делали. И правильно делают, к слову. (на старт-внимание-срач) Все Мы — люди. А наличие бумажки — это условность.
Автор, кстати — Гений. Сомнений быть не может. Написано без натуг, язык приятный, повествование через диалоги, описание чувственно и проникают прямиком в сердце. Чувствуешь и ветер, и слякоть, и голод, и горечь, и злость, и отчаяние, и Любовь, и заботу, и милосердие, и человеконенависть, и что совсем для современного человека ново — человеколюбие. На этом парадоксальном противостоянии много всего в повествовании строится. В воистину диалектичном единстве-борьбе противоположностей идут рука об руку противоречия нашей Жизни, в лучших традициях Гегеля (или реальности), так сказать. Роскошь с бедностью, смерть с Жизнью, роза с навозом. Тут тебе самое милое и романтичное, что может происходить между влюблёнными, на расстоянии метра от ишачих стонов и торга какого-то борова с проституткой. Высший пилотаж!
Ну и конечно религия: куда ж без неё. Она ведь в названии. Как говаривал Ганди: "Ваши христиане так не похожи на вашего Христа". У нас 21й век справедливости и равноправия. Не дадим христианам за всех отдуваться. Ганди, наверняка имел в виду: "Ваши верующие так не похожи на ваших святых". По крайней мере Ганди из моих фантазий. Ну да достаточно драматизьму. Герр Ремарк подчёркивает, что в такие моменты истории всё становится более явным. Видно лучше кто редиска, а кто — нет, вне зависимости от национальных и религиозных особенностей. Жизнь заставляет себя проявить. Снимает маски. (Тогда уже видел. Молодец он был всё-таки. Будь как Ремарк, уважаемый Читатель.) Буквально два дня назад спорил с близким человеком, у которого между "поставить свечку, во Благо" и "обезьяны эти с пальм понаехали" считанные минуты.
Забавно как много изменилось за сто лет. Так много и ничего.
Здравствуйте.
Скоро дембель, как раз припадает на выходные. Не пил почти год, даже в отпуску обошёлся пару бутылками пива. Но на дембель алкогольного зашквара не минуть...Хотелось бы услышать совета от опытных бойцев как долго не пьянеть или как не напиться под утро).
— И все-таки я не понимаю, — восклицает парень с длинными рыжими пейсами. То есть, конечно, он рыжий вообще, но волосы скрыты под серой кепкой с большим козырьком, а пейсы свисают. Впрочем, поди разбери, у кого какого цвета волосы — свет в синагоге довольно тусклый, большинство ламп погашено, а за окном уже фактически ночь. Но молодежи некуда спешить, вот они, родные, и бушуют.
— Чего ты не понимаешь?! — возмущается юный сефард с орлиным носом и орлиным взором.
— Не понимаю, что значит «как самого себя»? Как можно любить другого, как самого себя?
Старый раввин, сидящий во главе стола, вздыхает. Устал он за день. Да и за жизнь, должно быть, устал.
Я тоже стар, но не настолько. И устал не настолько. Я зашел в синагогу у автовокзала одного из городов, расположенных на израильской прибрежной равнине. Помолился — и вдруг слышу, что раввин собирается дать урок минут на двадцать. А у меня автобус только через сорок минут. Почему бы не послушать? Но урока что-то не получается.
— А то и значит, что ты должен смотреть на ближнего, словно на самого себя! — горячится сефард. На то он и сефард, чтобы горячиться
. — Как это — «словно на самого себя»? — недоумевает рыжий пейсоносец.
— Ну-у… — сефард на долю секунды запинается. — Ну, представлять, что ближний — это ты и есть.
— С какой это стати?!
— А с той, — вдруг вступает в дискуссию, словно очнувшись, раввин, — что всегда может оказаться, что он это и есть ты.
— Чего-чего?! — в изумлении произносим мы все трое: ребята — на родном иврите, а я от неожиданности — по-русски.
— Расскажу-ка я вам одну историю, — начинает раввин, и я мысленно потираю руки: значит, урок все-таки будет, правда, с пятиминутным опозданием, но ничего, автовокзал близко.
— Дело было в конце шестидесятых, — рассказывает старик. — Телевидение тогда только появилось и поначалу обещало быть почти исключительно учебным. Религиозные люди еще не успели усмотреть в нем источник зла, и мы, ешибохеры, с удовольствием бегали к редким обладателям «волшебных ящиков» и наслаждались льющейся из них белибердой, безвредной или казавшейся нам безвредной. И вот однажды по единственному израильскому каналу выступает некий пожилой еврей по фамилии Бартов и сообщает, что его сыну предстоит тяжелая операция и понадобится переливание крови. Но вот беда — у сына очень редкая группа крови, и он никак не может найти донора. Поэтому, он, Бартов, обращается… В общем, спасай, кто может!
Ну, разумеется, на следующий же день вся иешива — и ребята, и раввины — дружно пошли сдавать кровь. И — о чудо! У одного из наших парней та самая группа крови! Ну, мы его, конечно, поздравляем, ведь это какая удача выпала — возможность спасти человеческую жизнь! Звоним в больницу, выясняем, что операция состоится ровно через неделю, на второй день Песах. А назавтра парень является на занятия жутко удрученным и рассказывает, что отец ему категорически запретил сдавать кровь для сына этого самого Бартова. Мы все потрясены. Религиозный еврей отказывается спасти жизнь другого человека! Как такое может быть?! Наш однокашник пожимает плечами — отец ничего не объяснил ему. С людьми, пережившими Холокост, зачастую бывает трудно разговаривать — упрутся молча, и все. Я гляжу на часы. Неторопливая манера изложения сама по себе очень приятна, но когда у тебя времени в обрез… Ладно, добегу как-нибудь.
— Тогда наш раввин вызвал к себе юношу и попросил объяснить ему, что вообще происходит, и есть ли шанс как-то повлиять на заупрямившегося родителя. Парнишка почесал затылок и, подумав, сказал: «Знаете, есть вариант. На Пасхальном седере отец, выпив традиционные четыре бокала вина, обычно добавляет еще, причем частенько не вина, а чего-то покрепче…
(перед глазами предстает этакая толстобрюшечка, в которой плещется пейсаховка — самодельная виноградная водка, каковой положено, как и любой водке, быть сорокаградусной, но у некоторых умельцев количество градусов, говорят, доходит до семидесяти). Папаша размякнет, и тогда…»
В общем, ровно через неделю раввин наш проводит, поглядывая на часы, седер у себя дома, по-скоренькому проглатывает праздничную трапезу, в резвом темпе исполняет весь ритуальный репетуар от «Дай-дайейну» до «Хад гадья», хватает непочатую бутылку кошерного бренди и рысью — к отцу юного талмид-хахама.
Хозяин дома принял его приветливо, справился о здоровье, пригласил за стол. Но стоило нашему рабби открыть рот насчет несчастного сына несчастного Бартова, из глаз собеседника, словно два штыка высунулись. Однако наш рав не сдается. Вытаскивает бренди, наливает себе и слегка нагруженному уже упрямцу и произносит трехминутный «лехаим» с упоминанием той самой заповеди любви к ближнему, которую вы только что с таким жаром обсуждали. Упрямец выпивает, закусывает и погружается в молчание. Через какое-то время наш раввин вновь прерывает молчание, наливает и произносит речь с упором на великую заповедь. Опять молчание. И когда после третьего пламенного монолога о любви и последующего возлияния раввин жалобно произносит: «Ну…», его оппонент не выдерживает.
— Ладно, — говорит он, — я расскажу вам, как дело было, а вы уже судите. Я родом из Кракова. До войны у меня была сапожная мастерская, был дом… Но главное сокровище, которое у меня было, — мой сыночек Лулек. Он был гимнаст! Он был танцор! Он был акробат! У мальчика было гуттаперчевое тело. С девяти лет он начал выступать перед публикой — сначала для удовольствия, а затем и денежки стал в дом приносить. Не то чтобы я в этих деньгах нуждался, деньги эти шли в основном на сладости и прочие гостинцы для самого Лулека, но ведь сколько гордости — дескать, зарабатываю, как взрослый. И зарабатывал!
А потом пришли немцы — и начался ад. Всяческие запреты, унижения, желтые звезды, а затем — гетто. В гетто, как известно, повальная нищета. И тут моей семье не дал умереть с голоду все тот же Лулек. Началось с того, что он стал выступать перед жителями гетто не за деньги, а просто чтобы их подбодрить. И очень скоро оказался в немецкой комендатуре. Я думал — конец. А он появляется дома живой и здоровый в сопровождении полицейского, да еще с мешком картошки. Оказывается, немцы решили проверить, на что мой мальчик способен, и он произвел такой фурор, что мало того что они освободили его, еще и стали регулярно забирать на различные выступления — перед разными частями их гарнизона, перед офицерами, перед разными высокопоставленными гостями. И за все платили продуктами. Мы сами ели почти досыта, да еще и тех кормили, с кем нас в одной комнате поселили, и другим соседям подбрасывали. А немцы… Они ведь сами не хотели, чтобы их любимый актер вдруг ослабел или заболел цингой, вот и подкармливали мальца.
Словом, в аду вдруг появился просвет. И все бы ничего, если бы не Брандт! Кто такой был Брандт? Один из руководителей юденрата! О, это был мерзавец страшнее любого немца. И он возненавидел моего Лулека! Встречая на улице, оскорблял, орал на него! Когда Лулек выступал перед евреями, чтобы хоть как-то поднять им настроение, поддержать в них жизненные силы, приходилось делать это в тайне — нет, не от немцев — от Брандта! Стоило ему узнать о концерте лично, негодяй, являлся, чтобы запретить! «Я добьюсь своего! — кричал он. — Тебя отправят в концлагерь!» И, похоже, добился. Настал страшный день, когда Лулека забрали в комендатуру. В тот день была проведена облава, и многих подростков увели. Но я почему-то думаю, что за Лулеком охотился лично Брандт. Я ходил в комендатуру, я умолял отпустить моего мальчика! Я твердил немецкому офицеру: «Вы же сами так любите его номера!» А тот смеялся мне в лицо: «Обойдемся!»
Весь день я как потерянный бродил по гетто. Я не мог прийти домой. А ночью… Словно какое-то шестое чувство заставило меня подняться на крохотный, покрытый пылью и паутиной чердак, непригодный для жилья, где я не бывал со дня нашего переезда в гетто. «Тс-с-с…» — услышал я, пытаясь хоть что-то разглядеть в кромешной тьме. Это был мой Лулек! Он сбежал от немцев и теперь прятался, ибо даже соседи по дому не должны были знать, что он здесь. О, как я был счастлив! Но, увы, радость моя была преждевременной. На следующий день явился Брандт с пистолетом — представляете, немцы даже это ему позволили — с офицером и двумя солдатами! Они поднялись на чердак, стали заламывать моему Лулеку руки, вывели его на улицу. Мы с женой бросились на защиту нашего мальчика, но куда там! Солдаты скрутили нас, а Брандт, негодяй, заорал: «Уведите их!» — и нас потащили в комендатуру. Уже издалека я услышал за спиной пистолетный выстрел и понял: нет больше Лулека…
Нас отправили в Освенцим. Жену сразу же в газовую камеру, а меня в рабочий лагерь. Видно, не хотели тратить на меня циклон «Б» — сочли, что и без него можно обойтись — куда торопиться, результат все равно будет тем же. Они были правы, все шло к тому, и не раз я позавидовал участи жены. А как начинал думать о Лулеке… Потом нас пешком погнали в Германию… Рабби, вы слышали о «Марше смерти»? Вы представляете, что такое перешагивать через трупы тех, кто только что шел впереди, и думать о том, что кто-то из идущих сзади вот так же будет перешагивать через тебя?
Когда Берген-Бельзен освободили французы, первым делом они занялись захоронением трупов. Один из трупов при погрузке зашевелился. Это был я.
Рассказчик налил себе еще бренди, глотнул и продолжил:
— На свободе меня никто не ждал. Жена погибла. Лулек погиб. Сионистские эмиссары предложили мне отправиться в Палестину. Почему бы и нет? Здесь я сменил имя, женился, у меня родились сыновья. И вдруг на экране телевизора я увидел этого Брандта! Только теперь он — Бартов! И он, убивший моего сына, просит, чтобы мы с моим Мойше помогли спасти его сына? Не будет этого!»
Чуть ли не до самого утра просидел там наш раввин, убеждая несчастного человека отпустить Моше в больницу. Что он говорил? Наверное, объяснял, что сын за отца не должен отвечать, что надо спасти человека, что мы не должны уподобляться этому самому Брандту, что человек — творение Всевышнего и, следовательно, человеческая жизнь священна…
«Любопытно, — подумал я. — Рассказчик знает об этой встрече со слов своего раввина. При этом монолог отца ешибохера он передает так, будто сам его слышал, а вот о том, что сказал раввин, говорит: «Наверное». И вообще, интересно, который час?»
Но на часы я так и не посмотрел.
— …Короче говоря, вырвал он у отца нашего Моше вожделенное «пусть делает, что хочет! Я к этому отношения не имею». И на второй день Песах возле дома Моше останавливается машина, в которой сидит раввин, а из подъезда выходит… Нет, не Моше, а отец нашего Моше собственной персоной! В субботнем сюртуке! И с важным видом направляется к машине, а Моше семенит за ним. Решил, значит, все-таки!
Приезжают они в больницу. Моше забирают, готовят к переливанию крови. В общем, операция прошла успешно, все хорошо, и Брандт, он же Бартов, заливаясь слезами благодарности, встает на колени перед отцом Моше. Вот тут-то карты и раскрываются! «Негодяй! — грохочет тот. — Посмотри на меня! Я отец Лулека! Я отец того несчастного ребенка, которого ты, выродок, собственноручно застрелил! Я…» И, задыхаясь от ярости, он бросается с кулаками на Брандта.
«Выслушайте меня, — прошептал Брандт, когда их растащили. — Выслушайте меня, пожалуйста!» И когда наступила тишина, начал свой рассказ:
— Я был не только членом юденрата, я еще был и руководителем подполья. Мы организовывали доставку в гетто провизии, медикаментов, даже оружия — мы готовили восстание! Но главное, мы переправляли людей из гетто на свободу — подыскивали семьи, которые могли их укрыть, устанавливали связь с партизанами. Кто же были нашими связными? Дети! Бесстрашные мальчишки, которые незаметно от немцев и полицаев выскальзывали из гетто. Их называли «шмуклерами» — контрабандистами. У меня была целая армия шмуклеров. И знаете, кто был лучшим из них, кто был моим любимцем, кто был моим главным связным? Ваш Лулек! Этот парень просто творил чудеса. Казалось, он может сквозь стену проходить, сквозь толстую кирпичную стену, которой нацисты отгородили нас от мира. Я обожал его. Конечно, на людях мне приходилось его всячески третировать, чтобы немцы ничего не заподозрили. Даже пару раз, по договоренности с ним же, я приходил запрещать его выступления и разгонять публику. При этом я делал вид, будто об остальных его выступлениях знать не знал. Все это — для отвода глаз. И все-таки… как веревочке ни виться…
Сцапали немцы Лулека! Пока его не успели увезти, мне удалось устроить ему побег из комендатуры. А дальше? Решили, что день он пересидит на собственном чердаке, а затем… Все приходилось делать очень быстро. Я должен был прийти, чтобы якобы арестовать его, а потом незаметно вывести из гетто. Я понимал, что, возможно, вместе со мной на эту операцию отправят какого-нибудь немца. Ну что ж, ведь командование само доверило мне «вальтер». Пусть пеняют на себя! Моя жена должна была присоединиться к нам позже. Но все пошло не так. Вместо одного немца, со мной послали сразу троих — офицера и двух солдат. С тремя мне было не справиться, и пока мы шагали к вашему дому, я все ломал голову, как выпутаться из ситуации. И — о радость! Вы с женой мне помогли, когда бросились защищать Лулека! Солдат я отправил с вами, а с офицером… С офицером справился сам. Мы с Лулеком выбрались из гетто и на следующее утро уже вышли к хутору, который давно служил перевалочной базой для наших беглецов. Вот только моя успела! Немцы схватили ее и выместили на ней злобу — отправили в Освенцим! К счастью, она осталась жива, и после войны мы встретились. Но лагерные врачи ставили на ней эксперименты, и она уже никогда не могла иметь детей.
«О, вот ты и попался на вранье! — заорал притихший отец Моше. — Не могла иметь детей? А твой сын, которому мы сегодня спасли жизнь?!»
«Это не мой сын, — ответил Бартов. — Это Лулек!…»
Кажется, тишина, наступившая после того как раввин закончил рассказ, никогда не прекратится, будет греметь вечно. Я, наконец, заставляю себя посмотреть на часы. Ну, конечно же, мой автобус давно ушел, а следующий неизвестно когда будет, и будет ли. Да и черт с ним!
Автор: Александр Кузарновский
(тут есть непереводимые термины - не обращайте внимания, их долго объяснять)
Обидно очень... Прошла суббота была Вселенская родительская перед светлым праздником Троицы. Прихожане тащат в храм сотни тяжёлых пакетов, набитых разнообразными продуктами на панихиду, а после панихиды все пакеты, около тысячи,( сам носил, знаю), унесли на склад, а бедному человеку с поломанной рукой, который временно не может работать и бедствует(он тоже носил одной рукой, бабушки ещё охали...) не дали ничего, вообще, даже пачки чая. Он ждал до последнего и подошёл сам уже спросил! Отказали. Раньше, иногда, что-то давали таким людям, причём когда пакетов было в разы меньше, а тут, на великий праздник, обидно просто. Следует отметить, что работницы храма как обычно уезжают на такси с набитыми пакетами... Вопросов нет, морали нет, просто констатация факта...
P.S на литургии в проповеди настоятелем всё произносится, как положено, всё по Евангелию про помощь ближнему, любовь, сострадание и прочее... Всё, как Христос учил, но служба заканчивается и люди преображаются в "людей"... А человеку реально нечего есть!!! Он стоял у церкви на паперти полтора месяца и никто ни разу не позвал в трапезную хоть тарелкой супа покормить... Но пока не прогнали-ему эта тарелка и на фиг не нужна была, потому что прихожане у нас замечательные добрые душевные люди, спаси Господи их всех, кто помогал!!!
Смысл жизни.
Периодически мне хочется подумать о смысле жизни. Когда не знаешь, куда двигаться, каким путем достигать желаемого или просто наступила осенняя хандра.
Естественно, поиски не могут увенчаться успехом. Но тем не менее, каждый раз появляются все новые и новые выводы, после которых все симптомы проходят. Это как с насморком, если лечить, то выздоровление наступит на 7 день, а если нет, то само пройдет за неделю. Если после 7 дней поисков смысла жизни, депрессия закончилась, то в случае посиделок сложа руки, через неделю она бы все равно сама прошла.
Жаль, что в интернете, нет четких ответов на вопросы. Иногда читаешь эту кучу текста и диву даешься. Что оказывается люди то толком нихрена не знают. Так примерно что-то для себе определили и живут потихоньку. Типа, все понимаешь ли у каждого индивидуально. Все зависит от многих факторов.
Некоторое отступление, на счет темы, чтобы было понятней. Смысл жить, если все равно умрем? Смысл тратить столько энергии, если все равно это в пустоту. Завтра изменятся технологии и твои наработки уже устарели. Недвижку профукают дети или банально дом израсходует заложенный в его конструкцию ресурс. Или произойдет революция, или землетрясение. Да банальное ДТП. Ну и т.д.
Т.е. сохранить наработанное годами непосильным трудом, даже толком детям не передать. Нет гарантии, что хоть что-то сохранится из материального.
А дети... ты им улыбаешься в ответ, а сам понимаешь, что они ничего еще не знают, на что они обречены. По-моему как-то нечестно так, к своим детям то...
Так вот, у нашего подъезда, часто кто-то из пожилых сидит на скамейке. Просто воздухом дышат. И находясь в безответном вопросе о смысле жизни последние несколько дней я вижу старичка. Вот он сидит и о чем-то думает. Мне показалось было бы интересным узнать, вот зачем ты жил на этой земле столько лет. Уж явно больше 70, под 80 лет. Вот зачем тебе это было надо. Ходил на какой-нибудь завод, растил своих детей, может быть водил поезд или управлял самолетом или банально отмотал двадцатку на зоне... ну нахрена, скажи мне пожалуйста это надо было делать. Чтобы сидеть вот тут на скамейке?
И знаете, я что понял. Что наверное ему нужно сказать спасибо, за то, что он ходил на завод, что он вырастил своих детей, что он управлял поездом или самолетом, или что он отсидел на зоне совершив преступление. Ведь благодаря тому, что какой-то чувак сбил человека, появился светофор. Благодаря тому, что кто-то водил поезд, чьи-то родители ездили на юг и зачали нового человека, ведь благодаря тому, что он вырастил своих детей, его дети делали что-то полезное для общества, ведь благодаря тому, что кто-то отсидел за убийство, государство приняло какие-то меры, которые позволили не появляться таким вот людям снова. Т.е. все то, что мы сейчас имеем, мы имеем по факту на халяву. Взять 100 лет назад, или 200 или сколько хотите на Ваш вкус. Ведь у самого богатого человека, несколько лет назад не было таких возможностей, которые есть сейчас у студента первого курса. Телефоны, компьютеры, хавчик, пивасик в соседнем ларьке, клубы, а/б в любой конец мира, машины, дороги, интернет, книги, информация, медицина... А он такой, вот скромный родился, и ему все преподнесли на блюдечке, на дорогой, пользуйся. А ведь это благодаря тому, все есть, что кто-то до тебя, что-то сделал, ну или не сделал. Ведь благодаря тунеядцам, тоже принимаются меры на искоренение тунеядства. Т.е. каждый человек вокруг внес свой вклад, в наш нынешний комфорт. А если конкретно не он внес, так может его дед проливал кровь и хотя бы за это, можно ближнего своего и потерпеть.
А если тебе это не нравится, то иди как ты мой дорогой в лес и живи там в землянке. Сам себе ищи еду, развлечения, строй свое будущее... А если остался, то можешь попробовать внести свой вклад, хотя бы в благодарность, что имеешь возможность пользоваться всем этим вокруг. Хотя если ты профукаешь свою жизнь, потомки тоже тебе скажут спасибо, так как некоторые сделают на этом основании нужные обществу выводы.