Этот дирижабль (ага!) все еще остается самым большим аппаратом, когда-либо поднимавшемся в воздух

Не каждая женщина и в наше время имеет такую богатую на события биографию. Прасковья Юрьевна Трубецкая вместе с фамилией и родовыми имениями тесно вплетена в историю страны.

Прадед Прасковьи,  Юрий Юрьевич Трубецкой, надзирал за строительством одного из западных бастионов Петропавловской крепости. Названный в честь него «Трубецким бастионом». В знаменитой тюрьме этого бастиона кто только ни сидел: Петр Кропоткин, Вера Фигнер, Александр Ульянов, Максим Горький, Борис Савинков, Лев Троцкий...

О феноменальном дедушке, Никите Юрьевиче, мы говорили в прошлой части, повторяться не будем.

А вот о двоюродном брате скажем: полковник гвардии Сергей Петрович Трубецкой должен был стать диктатором после победы восстания декабристов, но так и не вышел на Сенатскую площадь.

Отец ее, Юрий Никитич, был единоутробным братом по матери Михаила Хераскова (поэта и драматурга, автора первой русской эпической поэмы и организатора московского Благородного пансиона), приятельствовал с Карамзиным и дружил с Николаем Новиковым, то есть был в эпицентре российского Просвещения. Только вот прозвище у него было очень уж легкомысленное – «Тарара», а всё из-за привязавшейся к речи присказки, звукового сорняка. Не контролировал себя, приговаривая «та-ра-ра». И в итоге остался в дворянской родословной базе данных в Интернете, как Юрий Никитич Тарара Трубецкой – следите за своей речью, не засоряйте ее!

Ну и мама нашей героини, Дарья Александровна Трубецкая, в девичестве Румянцева, – была родной сестрой самого знаменитого российского полководца XVIII века до Суворова, фельдмаршала Румянцева-Задунайского. Добавила историзма в семью тетка и тезка Прасковьи Юрьевны – Прасковья Александровна, в замужестве Брюс: именно в ее объятиях Екатерина Великая застукала своего девятого фаворита, красавца писаного Ивана Римского-Корсакова, о котором мы уже немного говорили, а ниже упомянем его имя еще раз.

Давайте полистаем удивительную книгу жизни удивительной женщины, олицетворившую смену эпох, столетий, характеров и нравов. Будем листать беспорядочно, нелинейно – Тарантино же так делает, чем мы хуже?..

Жениха всякая нагадывает. Попробуй зятя нагадать!

Выйдя замуж во второй раз и став Кологривовой, Прасковья Юрьевна собирала в своем имении в теплые летние деньки золотую молодежь: надо было отслеживать потенциальных женихов и свой актив из четырех дочерей показывать лицом.

Собравшиеся, дабы не скучать, коротали вечера игрой в «башмачок»: гадающей девушке надо было выйти за околицу и швырнуть со всей силы башмак, снятый с левой ноги, – чтобы до падения он многократно перевернулся в воздухе, как монетка, брошенная в качестве жребия. Все бежали смотреть – куда укажет носок упавшего башмачка: если на околицу – значит, помолвки гадающей до конца года не видать, в противном случае носок указывал направление, откуда приедет либо где живет суженый.

В один из таких вечеров гадающая оказалась на редкость атлетичной, и брошенный ею башмачок, долетев до середины ближайшего пруда, стал меланхолично уходить на дно. Тут-то и пошел кураж: молодые князья да графы, как профессиональные ловцы жемчуга, кинулись в пруд спасать утопающую девичью обувь. Среди прочих нырнувших был и 19-летний Петр Андреевич Вяземский, который кураж подхватил, а плавать не умел (все побежали, и я побежал…) и стал быстро тонуть вслед за башмачком. Вяземского спасли, но сил добираться до своего дома у неудавшегося Ихтиандра в тот вечер уже не оставалось, и заночевал он в имении Прасковьи Юрьевны под бережным присмотром старшей дочери Веры, первой на выданье.

Свадьбу сыграли через два месяца.

В этом не было бы ничего экстраординарного, если бы не одно обстоятельство. Женитьба Петра Вяземского на Вере Гагариной была предопределена его будущей тещей, Прасковьей Юрьевной Кологривовой (в девичестве Трубецкой).

Хроника предопределения

В октябре 1803 года, по другим сведениям в мае 1804 года – в Москве в районе нынешнего Курского вокзала при большом скоплении граждан состоялась презентация воздушного шара. Необычное транспортное средство представлял бывший инспектор революционной французской армии, первый человек, прыгнувший с парашютом (за шесть лет до этого), Андре Гарнерер.

Француз спросил – нет ли желающих прокатиться по небу за две тысячи рублей серебром, и в ответ услышал что-то краткое, резкое и энергичное на местном диалекте. «Желающих нет, – догадался первый парашютист Гарнерер, - и могут еще и навалять, судя по интонации». Оценив ситуацию адекватно, Андре тут же делает компенсирующее предложение: он готов прокатиться по небу совершенно бесплатно с самой красивой женщиной Москвы. Такой вот маркетинговый ход. И все оглянулись на Прасковью Юрьевну, на тот момент еще Гагарину, поскольку самой красивой в Москве была она, тут сомнений быть не могло. Не было сомнений и у самой Прасковьи: согласилась она (мать шестерых детей вообще-то на тот момент) не раздумывая.

Через час упоительной прогулки по небу, воздухоплаватели, не совладав с ветром, произвели посадку средней жесткости на территории усадьбы Остафьево, где их встречал удивленный хозяин, Андрей Иванович Вяземский (отец Петра Андреевича), долго еще потом хранивший остатки диковинного шара в одном из местных амбаров (а совсем скоро после этого в Остафьево горячий поклонник Прасковьи Юрьевны, Николай Михайлович Карамзин, будет писать в течение пяти лет «Историю Государства Российского»).

Андре Гарнерер и Прасковья Трубецкая-Гагарина-Кологривова

Но главное во всем этом то, что, приземлившись у Вяземских, Прасковья Юрьевна Трубецкая-Гагарина таким неординарным образом определила, за кого выйдет замуж через восемь лет ее старшая дочь Вера. Не гаданием на кофейной или любой иной гуще, не бросанием башмака.

Судьбу своей старшей дочери Прасковья Юрьевна нагадала полетом на воздушном шаре. И по ходу гадания стала первой русской воздухоплавательницей.

Пощечина №1 в русской истории

Перелистаем книгу жизни назад – храбрая Прасковья Юрьевна отправляется вслед за мужем, генерал-майором Федором Сергеевичем Гагариным, в Яссы (румынский город на границе с Молдовой), где заканчивалась очередная русско-турецкая военная кампания (1787 – 1791). Прасковья только что отошла от родов – второй сын, тот самый Федор Федорович Гагарин, который заставит московского хама съесть 12 рябчиков и принесет чай Наполеону, не мог не родиться в начале победоносной военной кампании. Следующего ребенка – дочку Веру, будущую княгиню Вяземскую, Прасковья Юрьевна произведет на свет уже в Яссах, в условиях утихающей войны.

А продюсировал ту войну наисветлейший князь Потемкин, который оставался одним из влиятельнейших людей России, несмотря на то, что его интимно-сердечные отношения с императрицей завершились 10 лет назад, и в данный момент сердце Екатерины занимал молодой выскочка Платон Зубов, который был на 38 лет, то есть на жизнь Пушкина, ее моложе. Но Потемкину инерции своего могущества вполне хватало.

Война клонилась к блестящему завершению, а значит, скоро нахлынет очередная слава с орденами, премиями и подарочными деревеньками. И в один из вечеров на торжественном приеме по случаю грядущей победы, находясь в приподнятом настроении и прекрасном расположении духа, Потемкин стал хвастаться, что всякую женщину всегда можно поцеловать, и ничего страшного от этого не случится. Такую вот князь развивал тему.

Все соглашались – старшему по званию редко когда возражают. Но присутствующей здесь же храброй красавице Прасковье Юрьевне тема не понравилась, и она, в отличие от всех, возражала: вы неудачно обобщаете, князь. Если вас окружают женщины, которых можно невозбранно целовать, то это не означает, что так происходит повсюду. Обобщайте аккуратней, наисветлейший!

Надо сказать, что муж возражавшей, Федор Сергеевич Гагарин, был в прямом подчинении Потемкина и находился здесь же – смущенно придерживая кресло, на котором сидела невоздержанная на язык супруга. Тем временем Потемкин, выдержав паузу, подошел к Прасковье Юрьевне и грамотно сменил тему: в Яссах-то обещают дожди, и красивым женщинам ох как пойдут элегантные зонтики... Сделав неторопливый сближающий шаг, князь неожиданно целует собеседницу и быстро отходит назад, довольный собой и своей теорией невозбранного поцелуя.

Прасковья Юрьевна не падает в обморок, как героини Достоевского, которых без спросу целовал Николай Ставрогин. Она спокойно держит паузу, а затем, подойдя к радующемуся Потемкину, говорит, что предстоящие дожди в Яссах предполагают еще и прочную обувь. При этом она делает аналогичный сближающий шаг и звонко бьет великого князя Таврического правой ладонью по улыбающейся физиономии.

Аудитория впадает в абсолютный ступор. Это примерно как дать публичную пощечину императору или президенту. Муж нашей героини на 90 процентов умер: он сжался, скукожился и пропал за спинкой кресла, на которое элегантно села, возвратившись из боевого подхода к князю Таврическому, Прасковья Юрьевна.

Потемкин, побледнев, вышел из залы. Гробовое молчание.

Вернувшийся вскоре светлейший князь был прежним, светлым: улыбался и шутил о погоде в Яссах, а подойдя через короткое время к Прасковье Юрьевне, подарил ей изящную бонбоньерку – коробку неотравленных конфет, с патетическим названием «Храм дружбы».

Потемкин, оказывается, умел быть благородным, а храбрость и независимость Прасковьи Трубецкой стали легендарными после пощечины в Яссах.

Историю об обмене поцелуя на пощечину любила пересказывать будущая княгиня Вера Федоровна Вяземская (Вера была близкой знакомой Пушкина, поэт доверял ей тайные планы и секреты, неслучайно именно она сидела рядом с умирающим национальным гением).

Еще более экстремальное

Главнокомандующему русским гарнизоном генерал-аншефу Игельстрому удалось бежать во время Варшавского восстания: 17 апреля 1794 года жители Варшавы, воодушевленные победами Костюшко, напали на русский гарнизон, расквартированный в столице Польши. Шла пасхальная неделя, и многие русские были застигнуты нападавшими врасплох во время церковного богослужения. По одним данным, генерал-аншеф прорвался с оставшимися солдатами и двумя пушками, по другим – бежал, переодевшись до неузнаваемости с помощью местной знакомой графини (то есть если Керенский все-таки переодевался при своем побеге, то он шел по тропинке, проложенной Игельстромом). А вот Федору Сергеевичу Гагарину не повезло: знакомых графинь у него в округе не было, и, отражая атаку местной толпы, он был убит кузнецом, ударившим его в висок железной шиной.

Прасковья Юрьевна жила тогда в Варшаве и была беременна шестым ребенком. То есть под ее присмотром находилось пятеро детей: старшему 7 лет, младшей меньше года.

Узнав ночью о смерти мужа, княгиня берет с собой несколько солдат с фонарями и отправляется на место бойни, где между другими убитыми находит труп князя. В эту минуту ее арестовывают, и около полугода она вместе с пятью детьми находится под стражей. Говорят, что сам король Станислав-Август, чтобы спасти княгиню и ее детей от голодной смерти, делился с ней отпускаемым ему раз в сутки хлебом.

Можно только догадываться – что пережила, находясь в польском плену, отважная и упорная Прасковья Юрьевна Трубецкая-Гагарина. Через два месяца после освобождения она благополучно произвела на свет девочку Софью (а через 24 года Софья выйдет замуж за Василия Николаевича Ладомирского, внебрачного сына красавца Ивана Римского-Корсакова и графини Екатерины Петровны Строгановой, в девичестве Трубецкой, двоюродной сестры Прасковьи Юрьевны: отцы Екатерины Петровны и Прасковьи Юрьевны – родные братья).

Софья и Василий Ладомирские, а также их красивые родители

Опять на выданье

Прасковья Юрьевна вернулась с детьми в Москву. Соблюдала траур, – в серьге носила щепотку земли с могилы мужа, а затем – вернулась к обычной бойкой жизни. Да и красота Прасковьи Юрьевны не уменьшилась после шести родов и экстремальных событий, красивая вдова притягивала толпы поклонников, в городском и загородном домах устраивала представления, вплоть до итальянских опер, где исполняла первые партии...

Вполне вероятно, что под именем виртуального грибоедовского персонажа – Татьяны Юрьевны – скрывается именно наша героиня, ставшая влиятельной московской красавицей.

Прасковья Юрьевна отказала многим женихам. Особое место занимает в этом списке отказ самому влиятельному литератору той поры – Николаю Михайловичу Карамзину.

30-летний Карамзин делает предложение 34-летней Гагариной в стихотворении «К верной», предлагая построить домик над тихою рекою, где Прасковья будет жить «с любовью, счастьем и со мною, – для прочего умрем…».

Но Прасковья Юрьевна вовсе не хотела умирать для прочего. Ей нравился свет, театр, приятное обхождение. Перспективы, обозначенные Николаем Михайловичем, были крайне сомнительны. И, разрушив виртуальный домик отца русского сентиментализма, наша героиня закручивает новый роман. А ошарашенному Карамзину ничего не остается, как написать стихотворение «К неверной»:

Еще ты рук не опускала,

Которыми меня, лаская, обнимала,

Другой, другой уж был в объятиях твоих...

В общем, обман и облом. Но зато много чувств, которые как раз и воспевает сентиментализм. Возможно именно после этого невероятного отказа, Карамзин – из либерала, лоббирующего частную жизнь (над тихою рекою), – превращается в государственника-империалиста. Что с нами делают женщины!..

Но поклонение красивой московской вдове продолжалось с новой дьявольской силой. Поклонялись совсем юные, двадцатилетние… Один из тех, кто был сражен сначала красотой Прасковьи Гагариной, а затем ее отказом – застрелился. Во избежание дальнейших суицидов Прасковья Юрьевна в 43 года выходит замуж за полковника Петра Александровича Кологривова, который был на десять лет моложе ее.

Уровень неувядающей красоты Прасковьи Юрьевны с шестью детьми даже трудно себе представить.

Полковник Кологривов – как и полагается военному, который не является при этом поэтом, был прямолинеен и грубоват, но в делах проявлял завидную эффективность, а Прасковье как раз и нужно было, чтобы супруг пристроил всех дочерей замуж, а сыновей – в военные училища…


Эпилог книги жизни

Выйдя повторно замуж, Прасковья Юрьевна стала писать последнюю, спокойную часть своего романа – плавно перешла в эпилог. Войну с Наполеоном Кологривовы пережидали в Пензе, в усадьбе мужа, а вернувшись в Москву, в феврале 1818 года принимали у себя дома императора Александра I.

Счастье принять у себя императора стоило пятьдесят тысяч рублей (на наши деньги – в районе 70 миллионов), что включало полную реконструкцию дома со строительством огромной залы для торжества с полонезом. В наше время для приема высших должностных лиц денег тоже не жалеют. Но, как правило, все-таки не своих – бюджетных.

Последние годы Прасковья Юрьевна жила в Петербурге на Конногвардейском бульваре, а финальную запись в книге жизни сделала в апреле 1846 года, покинув этот мир в один год с Федором Толстым-Американцем.

Последними словами ее были: «Я перехожу».

Удивительный путь Прасковьи Трубецкой-Гагариной-Кологривовой я бы назвал срединным: ведь она не была ни патриархальной мужниной женой, ни феминисткой.

При этом за полет на воздушном шаре и пощечину светлейшему князю ей бы позавидовали самые отчаянные суфражистки, а за искреннюю любовь к своим мужьям и заботу о шести детях ей всегда перешлют респект те, кто почитает «Домострой».

Но кроме всего – поразительного и экстравагантного, это была одна из самых красивых женщин в истории России.

Источник "Ревизор"

Публикация с разрешения автора

Часть 8