Поля в Боливии и Перу
Сеть параллельных каналов, чередующихся с приподнятыми примерно на метр посадочными грядками, располагается в пойме реки или рядом с источником воды. Местные ещё называют этот стиль Верблюжьим.
Сеть параллельных каналов, чередующихся с приподнятыми примерно на метр посадочными грядками, располагается в пойме реки или рядом с источником воды. Местные ещё называют этот стиль Верблюжьим.
Как было бы прекрасно не оставлять эмоции на потом, а рефлексировать сразу после чего-то важного в жизни! Вы помните, я где-то уже рассказывала, что отправилась в пятимесячное путешествие по Латинской Америке и однажды оказалась в Боливии.
О ней я почти ничего не знала. Но после того как прожила там почти месяц, у меня появилось много мыслей… но не сейчас.
Хочу рассказать про свой подъём на вершину горы Huayna Potosí. Саммит находится на высоте 6088 метров — это очень высоко.
Я никогда не мечтала о подобных восхождениях и, честно говоря, вообще не планировала делать такие серьёзные подъёмы. Но меня манила неизвестность и красота. Поэтому, оказавшись в Ла-Пасе, я забронировала себе трёхдневный тур на вершину. Меня уверили, что это несложно и в целом безопасно. Спойлер-алерт: это пиздец как сложно.
Впереди меня ожидали три дня непрерывных подъемов, карабканья по горам и ледникам, первый опыт хождения в кошках и невероятно сложное ночное шестичасовое восхождение.
В итоге я поднялась. Мне было очень плохо, страшно и больно.
Подъём на вершину обычно проходит в группе один гид + два туриста. Я поднималась с молодым парнем из Германии — его звали Пол. Мы сразу совпали по темпу и силам за два дня, поэтому, когда нас делили на группы, не было сомнений, что мы пойдём вдвоём. Мы были привязаны друг к другу крепкой верёвкой: если один падает, второй должен удержать его. Это огромная ответственность, которая давит на тебя, когда ты идёшь.
Ты понимаешь, что остановиться нельзя. Ставки очень высоки. И, честно признаться, это не просто мера предосторожности — это реально необходимая мера на этой горе. Мы буквально шли по снежному гребню, прижатые к скале. В какой-то момент осознаёшь: если оступишься — полетишь вниз. Шансы выжить? Почти нулевые.
Сначала мы поднимались по 100 метров за 20 минут. Потом — за полчаса. Потом — ещё дольше. С каждым шагом идти становилось всё сложнее. Как и дышать.
Я помню момент, когда просто села — и не могла встать.
— Пол, я больше не могу идти.
— Вставай. Ты сможешь!
Я повернула голову налево — в трёх метрах от меня стоял другой парень с гидом. Его тошнило.
— Пол, посмотри вперёд. Там подъём почти под 90 градусов. Я не смогу. Слева блюёт француз, у меня замёрзли ноги, я не могу дышать, мне очень холодно. Нам сказали: 50% сил на подъём, 50% на спуск. Даже если я поднимусь — у меня не останется сил спуститься.
— С тобой всё в порядке. Ты не блюёшь. Просто посиди, отдохни немного — и пойдём шаг за шагом. Мы сможем дойти до конца.
Тогда я слушала Пола и думала: какой мудрый, поддерживающий парень. Он был младше меня лет на восемь, но почему-то именно он тянул меня вперёд, не сдаваясь сам.
— Хорошо. Пошли. Мы справимся.
Я молча встала и пошла.


Мы прошли ещё 100 метров. Снег хрустел под кошками, каждый шаг заставлял напрягаться все мышцы тела. Нас ждали самые опасные участки — там, где нужно вбивать топор в лёд и тянуть себя вверх. Я лезла наверх, глотая разреженный воздух, задыхаясь, внутри плача и ненавидя каждую секунду своей жизни. Я думала только об одном: "это пройдёт, это закончится, ещё немного…"
Как же я ошибалась.
Мы прошли первые опасные 100 метров. Луна зловеще висела над нами, молчаливо наблюдая. Мы упали намертво в снег, радуясь, что не грохнулись со скалы. Улыбнулись друг другу. Отправили в желудок кусочки замёрзшего шоколада и ледяной воды.
Ко мне подошёл гид.
— Это последняя точка, где можно повернуть назад. Мы прошли половину пути. Если идём дальше, то идём до конца. Такое правило. Все, кто прошёл этот участок, ждут друг друга на вершине и потом вместе спускаются.
Я лежала в снегу и думала: "Чёрт, я прошла уже половину. Да, было сложно, но я смогла. Я залезла на этот дурацкий склон. И в целом… я чувствую себя в порядке."
— Как ты думаешь, я смогу дойти до конца?
— Думаю, справишься.
— Тогда пошли.
Это было наитупейшее решение в моей жизни.
Последующие три часа подъёма оказались адом. Дорога стала ещё уже, ещё резче, ещё опаснее. Стало очень холодно. У меня почти не сгибались пальцы на руках. Я думала, что финальный рывок будет последним, но он стал началом бесконечного карабканья вверх.
Последние три часа мы шли молча.
Просто останавливались на пять минут, ждали, пока ослабнет натяжение верёвки — и снова шли. И вот наконец мы увидели вершину. Она ничем не отличалась от всего пути, который нам пришлось преодолеть, но она символизировала конец страданиям. Солнце резко вздымалось над горизонтом. Мы прибавили ход и из последних сил карабкались дальше. Через десять минут мы стояли наверху. Вокруг были десять счастливых лиц.


Люди фотографировали друг друга, улыбались, поздравляли. Но на моём лице не было улыбки. Внутри меня что-то сломалось. Я не чувствовала радости, не ощущала облегчения. Только страх и огорчение. Я предала своё тело. Наплевала на его сигналы. И пошла дальше. Хотя не должна была. И самое страшное? Это ещё не конец. Впереди был спуск.
Гид заставил нас сфотографироваться. Я нехотя передала ему телефон. Он сделал пару снимков, посмотрел на нас и сказал:
— Ну что, chicos, пора спускаться вниз.
Пока солнце не растопило снег, нам нужно торопиться. Спускались мы торопливо, я просто старалась ни о чем не думать, на спуске я ощутила страшную боль в голенях, пластмассовые ботинки ужасно давили на подъемы стоп и я уже знала, что у меня образовались внушительные гематомы в тех местах, из-за этого любое прикосновения пластика к ноге вызывало невыразимую боль.
Стиснув зубы я шла. Другого выхода просто не было. Каждый шаг вниз отдавался ударом в мои ноги. В висках стучало, хотелось лечь прямо в снег и заснуть, но я знала — это означало бы конец. Так продолжалось еще несколько часов, и когда перед носом замелькал наш лагерь, у меня заблестели глаза.
Я знала, что увижу Эльзу, которая в отличие от меня приняла правильно решение и вернулась в лагерь. Подойдя ближе к каменным осколкам лагеря я увидела раздевающихся французов, они молча снимали с себя экипировку, кошки, куртки, шлемы. Я медленно качаясь прошла мимо них, скинула рюкзак и приложив невероятные усилия начала снимать ботинки. Стоил ли этот подъем тех эмоций, которые я испытала? Безудержный страх, одиночество, физическая боль, внутренее предательство, угнетение и отчаяние?
Нет. Я покорила вершину, но похоже она покорила меня сильнее.
Была ли это победа?
Возможно да, но точно не моя.
Кладбище поездов в Уюни, Боливия (Семетерио-де-Тренес) — это заполненное проржавевшими корпусами локомотивов и вагонов место на пустынной окраине города. Оно расположено в трёх километрах от железнодорожного вокзала Уюни, высоко на андской равнине.
В конце XIX века правительство Боливии решило финансировать большую сеть железнодорожных путей. Через Уюни должны были провозить полезные ископаемые, город уже в то время был важным транспортным узлом. Но когда залежи ископаемых истощились, оказались не нужны и пути, и составы. Их бросили неподалёку от города Уюни, где они ржавеют уже больше 50 лет.
Большинство паровозов на кладбище были изготовлены в начале XX века в Великобритании. Здесь насчитывается более 100 железнодорожных вагонов, местами исписанных граффити.
Источник в Телеграм: https://t.me/zabroshennyy_mir/592
Боливийская Русь — это самая крепкая и многочисленная община русских старообрядцев в Южной Америке. Жизнь в ней удивительна и проста.
Первое, что поражает – язык. Они употребляют слова, которые в России можно встретить не очень часто. «Хошь», «знашь», «понимашь» вместо хочешь, знаешь и понимаешь. «Пуще» вместо сильнее, «могёть» вместо может и «изба» вместо дома. Постепенно начинаешь привыкать к этим «сколь», «евошный», «туде-сюду» и «подле», но плавный, словно широкая медленная река, говор не перестает удивлять.
Удивляет также внешний вид – яркие рубахи, подпоясанные немудреным пояском, обязательно навыпуск поверх вполне современных джинсов, нарядные сарафаны до земли, босые дети в холщовых рубахах. Повсюду колоритная натура, словно из фильма про быт русского крестьянства. Но это не актеры и не историческая реконструкция. Это община старообрядцев в Боливии, самая большая из всех в Южной Америке, в которой живет около 2000 человек.
Латиноамериканские старообрядцы – потомки тех, кто спасался в XVIII–XIX веках от церковных гонений. Сначала они компактно расселялись по Сибири и Дальнему Востоку, а когда туда пришла советская власть с ее коллективизацией, были вынуждены переселиться в Китай, в основном в Маньчжурию. Старообрядцы создали там крепкие хозяйства и жили исключительно ими, но когда в 1949 году к власти в Китае пришли коммунисты, пришлось покидать и эти места.
В поисках нового убежища носители культуры старой Руси сначала оказались в Гонконге, а потом широким веером расселились по всему миру. Часть их уехала в Австралию и Новую Зеландию, часть в Северную Америку, а многие предпочли Бразилию.
Однако там у старообрядцев жизнь не сложилась – климат неподходящий, жара сильная, урожаи маленькие. Поэтому они покинули Бразилию и компактно расселились в соседних странах – Боливии, Уругвае и Перу. Боливийская община – самая крепкая и большая.
К южноамериканской жизни русские приспособились довольно быстро. Правительство Боливии выделило им земли вдали от промышленных городов, на которой старообрядцы стали заниматься тем, что испокон веков могли и умели – земледелием и скотоводством. Они выращивают рис, кукурузу, бананы, сою, ананасы и подсолнухи – такой вот несочетаемый, на первый взгляд, набор. Живут в тихих деревнях, отстающих друг от друга на пяток километров.
Как живут? А по своим старым церковным законам, которые прописаны в толстых книгах на старославянском языке. Алкоголь под запретом, мирские развлечения типа телевизора и интернета – тоже. В семье положено иметь столько детей, сколько «Бог пошлет», поэтому семьи очень многочисленны – по 5–7 отпрысков. Рожают здесь же, при помощи бабок–повитух. Если случай особенно сложный, то едут в городскую больницу.
А вообще связь с остальным миром у боливийских старообрядцев хоть и регулярная, но довольно непрочная. Они периодически выезжают в город, чтобы закупиться там необходимыми продуктами, которые не вырастишь у себя, контактируют с властями, покупают сельскохозяйственную технику. И на этом, пожалуй, все. Остальное имеется в колонии, и нужды ездить по стране особой нет.
Браки с боливийцами не то, что под запретом, а не приветствуются. Допустим, захотела девка (именно «девка» – так правильно) замуж за потомка индейцев – да на здоровье! Только он должен жить в колонии, сменить веру, выучить язык и полностью соблюдать христианские традиции, включая чтение книг на старославянском языке. Кто же это сможет? Вот поэтому смешанные браки чрезвычайно редки.
Как же в таком случае им удается не скатиться в межродственные отношения? А вот с этим у староверов строго. Мало того, родственные, так еще и браки с дальними родичами (до восьмого колена) под категорическим запретом. Молодые старообрядцы находят себе пару в других колониях по всему Новому Свету. Благо, их хватает – и в Аргентине, и в американском Орегоне и даже на Аляске, не говоря уж про соседние Уругвай и Перу.
Дети, родившиеся в браке до семи лет, воспитываются в деревнях по домам. Родители обучают их русскому языку: мамы рассказывают старинные русские сказки, а папы осваивают грамоту по церковнославянским книгам. После семи лет ребятишки начинают ходить в обычную школу, где преподавание ведется на испанском языке. Параллельно с этим углубленно учится и русский язык. Хотя особой нужды в этом нет – в общине все прекрасно говорят по-русски, и испанскую речь в деревнях встретишь нечасто.
Имена у боливийских старообрядцев часто греческие – Афанасий, Кузьма, Василиса, Прасковея, Дионисий, Евлампия… И они не только у стариков и людей среднего возраста, а и у молодежи тоже. Они, кстати, вовсе не рвутся из старообрядческой «клетки» в открытый мир, а живут, заводят семьи и работают там, где родились.
Правда, старикам часто приходится объяснять молодым смысл некоторых запретов – например, почему нельзя пить алкоголь, пользоваться интернетом и зачем учить испанский язык, если на нем никто не разговаривает? Зачем молиться с трех до шести утра каждый день, зачем поститься и креститься, к чему все эти сложные религиозные ритуалы? Вопросов много, но пока старшим удается отвечать на них.
Кстати, о запретах. Не стоит думать, что русские старообрядцы в Боливии живут как в медвежьем углу. Хоть интернет и телевизоры под запретом, у некоторых есть маленькие переносные ТВ-тюнеры, которые главы семейств смотрят втайне от старейшин. Да и в мобильных телефонах интернет имеется. Другое дело, владеют ими не все. И не сказать, чтобы старообрядцы испытывали от этого какой-то дискомфорт – жизнь без телевизора и ежедневного потока новостей для всех уже стала привычна. Ну если не было отродясь в семье телевизора и интернета, чего же сожалеть об их отсутствии?
Да и с алкоголем все тоже не так строго. Жители общины варят бражку – исконно русский напиток, не прочь они и пива выпить. Разумеется, и речи нет ни о каком повальном пьянстве, его не может быть в принципе.
Хорошо они живут или плохо? Гораздо лучше многих боливийцев. Если брать материальную сторону, то старообрядцы – богатые люди. Ежегодно они продают государству урожай и мясо, на вырученные деньги покупают современную технику – комбайны, всякие веялки и поливалки. Да и на личные нужды остается – во всяком случае дорогие джипы по 40–60 тысяч долларов не редкость в семье. При этом тратить деньги особо некуда – жизнь без излишеств не подразумевает больших расходов.
Много еще можно рассказать про жизнь этих удивительных людей с открытыми лицами и лучистыми глазами. Например, про то, как они приезжали в Россию на разведку, чтобы потом вернуться на родину уже навсегда. Про их самобытные, песни и праздники, про русский язык, на котором говорят все, а пишут единицы… Но формат одной статьи, к сожалению, не позволит это сделать.
В заключение хочется сказать вот что. В обществе принято думать, что любые ортодоксальные верующие – люди непонятные, сами в себе и очень странные. Но что касается старообрядцев, то они свои, такие же как мы – обычные люди. Ничем не хуже и не лучше нас. Просто со своими устоями, традициями и законами, которые стараются не выпячивать наружу.
И да, любому репортеру или корреспонденту старообрядцы всегда расскажут о своей жизни так, как должно быть, а не так, как есть на самом деле. А вот настоящую жизнь носителей старой русской культуры не знает никто. Но ее точно нельзя назвать несчастной – уж больно много искренних улыбок на фотографиях…
Телеграм-канал Ozzysports — https://t.me/ozzysports/8969
А тем временем в Боливии, на любом карнавале, целыми колоннами: