Талибы продолжают "осваивать" Американскую технику
Большинство вертолётов UH-60A Black Hawk, которые достались талибам, можно использовать только так.
"Вертушка" ушла на Баграм.Ч.4
"ТАШАКУР" БУДЕТ В КАБУЛЕ...
У душманов свои счеты с вертолетчиками. Вертолеты не дают им безнаказанно творить произвол в кишлаках, разрушают их абсолютную и безраздельную власть в труднодоступных горных провинциях.
Не зря душманы прозвали вертолет "шайтан-арба". Однажды поздним декабрьским вечером к нам в полк поступило донесение.
В провинции Газни ведет тяжелый бой с душманами подразделение афганских войск полковника Низам Утдина. Есть тяжело раненные, нужна срочная квалифицированная медицинская помощь.
Я принял решение: полечу сам. Сурцуков говорил мне, что погода и обстановка в целом очень сложные, просил взять ведомым Садохина. Я согласился - Садохин самый боеготовый летчик, он мог сразу лететь со мной, без дополнительной подготовки, времени на которую у нас не было.
На аэродроме, обсудив план полета, действия в особых случаях и порядок пробивания облаков, дождались врачей из госпиталя и взлетели. Над своим аэродромом пробили облачность, включили бортовые аэронавигационные огни, чтобы облегчить пристраивание и занятие своего места в боевом порядке. Взяли курс на Газни.
Пролетев километров сорок от аэродрома, мы попали в "окно". Облака под нами разрывались, и была видна укрытая ночью земля. Внизу изредка мигала фарами одинокая автомашина. Может, кто-то рискнул проскочить под покровом ночи, а может, это была патрульная машина комендатуры боевого охранения дороги. Скоро мы опять оказались над облаками.
Пролет над площадкой вертодрома в Газни мы определили по развороту стрелки АРК на сто восемьдесят градусов. Получили информацию от руководителя полетов на площадке о наземной обстановке, условиях захода и пробивании облачности. Облачность была семьсот метров, но горы достигали в высоту четыре тысячи метров и более на удалении три-четыре километра от площадки.
Я дал команду: "Снижение по крутой спирали над приводом, ведомому до моего доклада о пробивании облачности и перехода на визуальный полет находиться в зоне ожидания над точкой".
Пробив облачность сам, я стал визуально искать место площадки. Надеяться на то, что над ней можно включать ночные огни, не приходилось. По земле проносились бело-голубые пулеметные трассы, были видны редкие вспышки красноватого цвета - это работали минометы.
Прямо под нами вокруг площадки шел бой. Опыт посадки в таких условиях у нас имелся. Надо выключить бортовые и строевые огни, снижение производить по крутой спирали, создавая слуховой эффект висения вертолета в одной точке, в то время, как машина за полторы-две секунды теряет до десяти метров высоты, и проходит расстояние в сто двадцать-сто пятьдесят метров по горизонту. В таких условиях эффективность стрелкового оружия, применяемого противником на звук, сводится до нуля.
Выходя на посадочную прямую, я услышал доклад Садохина; "Под облаками определить площадку не могу". На земле появилось сразу очень много мигающих ярких точек. В этот момент я ни чем ему помочь не мог, восемь-десять секунд до приземления. Внимание всего экипажа - на выполнение посадки.
Я сразу освобождаю место приземления. Руководитель полетов предугадывал мои действия, дал команду: "Сто первый, проблесковый не включать". И сразу Садохину: "Сто сорок третий, я - Буран, даю три зеленых строго вертикально, после этого включу два красных фонаря".
Я слышал в наушниках, как капитан Садохин отвечал: " Понял. Вижу. Точку определил. Ныряю". Уже выключив двигатели и зарулив на стоянку, я остаюсь в кабине на связи, чтобы при необходимости оказать ему помощь, мысленно выполняю вместе с ним все движения и действия в воздухе.
Мастерски приземлив машину, после небольшого пробега, он выключил двигатели. Подбежал к моему вертолету, куда уже подъезжали машины и приближались люди. Полдела сделано. Оставалось еще взлететь и добраться до базы.
На аэродроме был полный штиль - можно было взлетать в любом направлении, поэтому мы с Садохиным решили взлетать одновременно в противоположных. После взлета и перевода в набор - правым разворотом на курс тридцать градусов. При пробивании облаков у меня вертикальная скорость набора три-четыре метра в секунду. Садохину надо выдерживать не более двух метров. После выхода из облаков он включает бортовые и строевые огни и проблесковый маяк. Мы попросили афганцев в момент взлета прикрыть нас огнем.
Вместе с ранеными к нам подъехал командир батальона с переводчиком, который передал мне слова благодарности за помощь. Комбат сверкал глазами, просил меня обязательно спасти его лучшего друга - майора - заместителя. Комбат еще что-то говорил страстное, но врачи и мы начали заниматься погрузкой раненых в вертолеты.
В мою машину погрузили двоих тяжело раненных, одного из них врачи сразу стали готовить под капельницу прямо на борту. Садохин взял к себе на борт еще пятерых с ранениями попроще. "Ташакур. Ташакур!" - все приговаривал пожилой афганец, обращаясь по очереди ко всем членам экипажа. "Ташакур будет, когда мы вас в Кабуле в госпиталь доставим", - улыбаясь, отвечал ему комиссар, занимая свое место в кабине.
К взлету готовы. В небо метнулась сигнальная ракета. В это же время к близкому нам звуку работающих двигателей и свисту лопастей присоединились другие звуки. Многоголосое эхо автоматных очередей, солидный, с паузами лай пулемета и глухое уханье падающих мин.
Взлетаем, все для нас позади, а канонада на земле будет длиться еще не меньше пяти минут - командир батальона Зариф обеспечивает нам выход в безопасную зону. Верхняя граница облачности четыре тысячи сто метров. Я набираю четыре с половиной. Теперь надо обнаружить, вернее, отыскать своего ведомого, который с секунды на секунду должен доложить о выходе из облачности и включить огни. Яркие вспышки проблескового маяка на вертолете моего ведомого в эти минуты были для меня самыми желанными. Включив свою "мигалку" и строевые огни, со снижением, я обошел ведомого с левой стороны, чтоб он быстрее меня увидел. После этого занял свое место ведущего.
Наблюдаем друг друга. Маяк можно убрать. Садохин предупреждает меня по радио, что у меня излишне хорошо видны светящиеся иллюминаторы - в салоне при свете врачи склонились над раненым под капельницей. Свои огни замполит выключил, погрузив и кабину, и салон в темноту. В такой обстановке огни ведомому не нужны. Строевые огни ведущего - вот все, что ему надо видеть в полете.
Мой бортовой техник вернулся из пассажирского салона и доложил по СПУ: "Врачам необходимо освещение, они просят не создавать большой крен".
У меня не выходило из головы, что скоро мы попадем в "окно", а я расцвечен огнями, как новогодняя елка. Мы будем видны с земли, как на ладони! Вот, наконец, и "окно": надо проскочить несколько километров по чистому небу.
Я успокаивал себя - около четырех часов ночи, кому мы нужны! Проскочим...
Первым увидел огонь с земли капитан Садохин, рявкнув в радио: "Командир! Пулемет!" Трасса прошла ниже меня. Очередную трассу мой экипаж уже увидел своими глазами - она прошла впереди, чуть выше нас. Я взял ручку на себя в набор, еще одна очередь прошла ниже.
Внизу работали два пулемета, и они уже взяли меня в вилку. Замполит сказал мне, чтобы я на секунду выключил огни и уходил с набором. Я выполнил команду ведомого, увидел, как ниже меня со снижением, сверкая всеми огнями, с включенной фарой пронесся вертолет Садохина. И сразу опять темнота.
Было страшно нажать кнопку "Радио". Боялся, что не услышу ответа.
Показалось, прошла вечность, пока через секунду эфир не ожил голосом комиссара. Он спокойно докладывал, что "приборы нормально", что занимает место в строю.
Мой борттехник доложил, что вертолет получил пулеметную очередь и был ранен в ногу врач. Ранение не опасное, в мякоть, сделали перевязку, и раненый врач уже продолжает работать.
И тут постепенно я начал понимать, что Саша Садохин спас меня и мой экипаж. Прикрыл собой!
Мы вышли на схему родного аэродрома, пробили облака, зашли на посадку. После выключения двигателей, не ожидая окончания выгрузки раненых из вертолета, мы всем составом экипажа направились к вертолету Садохина.
Он помогал выйти из машины старику-афганцу, все еще повторявшему: "Ташакур! Ташакур! Бехе хубасб!". Старик с любовью смотрел на советских летчиков. А мы с любовью смотрели на Садохина, обнимали его...
"АФГАНЕЦ"
Провинция Гур. Ее жители, партийные активисты обратились к командованию с просьбой оказать помощь отрядам добровольцев этой провинции в борьбе с бандами душманов. Если территория других провинций Афганистана имеет долины и равнинные участки, то провинция Гур - поистине страна гор, где редкие кишлаки расположены на высокогорном плато вдоль быстрой и всегда холодной, как лед, темноводной реки Чагчаран.
Центр провинции с Шиндантом связывала единственная дорога. По ней поступало продовольствие для местных жителей.
Душманы перерезали эту дорогу. Бандиты постоянно устраивали здесь засады, жгли колонны и уничтожали продовольствие, которого так не хватало голодающей блокированной провинции. Попытки пробиться туда двумя звеньями вертолетов подполковника Асад Усула и старшего капитана Фаиз Мамеда по ущелью Шинданта в Чагчаран успеха не имели. Главные высоты вдоль ущелья и дороги в нем оседлали душманы.
Эту трудную задачу поручили нам, советским летчикам. Маршрут полета был разработан до мелочей. Напрямую, через хребты Гиндукуша. Я дважды летал туда на рекогносцировку, согласовал все вопросы взаимодействия с местным командиром батальона народной армии. Во время полета хребты иногда проносятся прямо под брюхом вертолета, хотя высота полета пять тысяч метров. Нужна выдержка, физическая выносливость и твердая уверенность в себе и работе родной авиатехники, чтобы выдержать полет в течение двух часов с таким напряжением.
Но мы верили в успех дела. Эту задачу выполняли летчики капитанов Сурцукова и Садохина.
В горах где-то прячется банда. С прилетом на площадку приходится советоваться с местными. Садились, как правило, утром. Тогда я рассказывал Сурцукову, какая обстановка. Проверял готовность летчиков и врачей к выполнению задач. В этот момент появились отдельные очаги облачности.
Это признак усиливающегося ветра. А вслед за ним пришла довольно высокая облачность, через которую вертолету уже никак нельзя пробиться на базу.
Как руководитель полетов, прошелся по аэродрому и по площадкам, примерился к погоде. Начиналась пыльная буря. Это непривычное и запоминающееся зрелище для человека, прожившего всю жизнь на российских равнинах. Вдруг появляется ощущение, что тебя обмахивают медленным движением огромного веера. Движение веера убыстряется, и на тебя уже давит поток воздуха, смешанный с пылью. Здесь ему нет преград.
Кругом только горы, и поток воздуха мечется по обширному высокогорному пространству, срывая песок со скального грунта. Набирает силу, чтобы потом пробиваться через горный хребет, наваливаться всей силой на долину.
Пыльная буря - еще и страшная для нас неприятность. Она длится много часов. Потом резко стихает, и в воздухе зависает густая пелена из пыли. Она будет еще долго рассасываться, медленно оседая на землю.
Сверху, будто заполняя освобождающееся от пыльной бури пространство, быстро натекают облака, которые смыкаются прямо над хребтами гор. Четыре дня приходилось бездействовать. Капитан Садохин придумывал новые варианты атаки на Гур в обход зениток противника.
Судьба вертолета и его экипажа часто зависит от случая, от удачи. Однажды я вернулся из полета с двадцатью семью пробоинами. Главное, чтобы не были задеты какие-то жизненно важные узлы машины и, самое главное, пилоты.
Бывает, что вертолет изрешечен, как дуршлаг, но дотягивает до аэродрома.
Например, однажды снарядом пушки полностью обрубило нос вертолета. Приборная доска лежала у летчиков на коленях. Пилот еле двигал педалями. Так они смогли свою машину посадить. Летчики тихонечко все убрали, привели в какой-то порядок. Потом взлетели и пришли на базу. У пилота ноги практически висели в воздухе, у кабины "крыши" не было...
Еще могу рассказать об уникальном случае, хотя здесь летчик виноват сам. Наши вертолеты летели на бомбовый удар в район Усараш. Между Джелалабадом и Кабулом плотина и гидроэлектростанция. ГЭС, конечно, давно не работала, но кое-где сохранились линии электропередач. Летчик умудрился врезаться в провода этих ЛЭП и намотал их себе на винт. Услышал скрежет, но никому не доложил. Вместе с группой отработал по целям. Только по возвращении назад сообщил ведущему, что у него не все в порядке с техникой и нужна внеочередная посадка. Все, конечно, расступились, пустили его вперед, он приземлился. Всего он привез где-то метров семь этого провода.
Вся балка была порублена, лопасти перегнуты. Марат Николаевич Тищенко, тогда генеральный конструктор, когда это увидел, приказал отправить лопасть в Москву в музей.
А бывает наоборот.
Одному комэске единственная выпущенная по вертолету пуля попала прямо в грудь. Еще случай - майор Андреев, который был в Афганистане в качестве советника афганской армии, на афганском вертолете летел с генералом-лейтенантом Шкидченко. Шли на высоте десять метров со скоростью километров сто восемьдесят в час. Пуля сразила его в кабине, он навалился весом своего тела на рычаг. Правый летчик-афганец не успел среагировать, отвести машину. Все в вертолете погибли, а борттехник остался жив, его выбросило вперед. Он потом месяца полтора не разговаривал, заикался.
Или вот случай: экипаж вертолета погиб вместе с десантом, а один солдат и собака остались при этом живы.
Говорят, если суждено кому быть повешенным, то он никогда не утонет. Это грубо, но что-то в этом есть.
МЫ - ВЕРИЛИ
Любая война рано или поздно ставит вопрос: во имя чего гибнут люди с той и с другой стороны?.. Конечно, свободного времени в Афганистане было не так много, но иногда мы на эту тему задумывались.
Само собой, мы, офицеры, все были коммунистами, состояли в КПСС, понимали и принимали ту точку зрения, которая была официальной. Мы знали, что выполняем интернациональный долг перед народом Афганистана.
Мы находились на территории этой страны на законных основаниях, согласно договору о взаимопомощи от 1921 года. Наши войска пришли в республику по официальной просьбе правительства Афганистана.
Сейчас модно говорить о геополитических интересах СССР в той войне. Может, есть правда и в этом, но мы об этом не думали никогда. К сожалению, Советский Союз не преследовал в Афганистане экономических целей.
Это я до сих пор считаю неоправданным. СССР вполне мог бы компенсировать часть своих расходов на помощь Кабулу, например, добычей ископаемых. В том же Панджшере было довольно крупное месторождение алмазов.
Местные копали алмазы руками. Мы могли бы привезти современную технику, сами бы заработали денег в казну, дали бы заработать местным жителям. Ничего подобного не делалось.
Реальнее всего мы чувствовали себя в роли носителей цивилизации. У меня и сейчас хранится афганский зеленый пионерский галстук - мне его подарили, когда я встречался с одним местным пионерским отрядом.
Советский Союз кроме военных госпиталей строил там больницы для гражданского населения. Впервые люди смогли не только лечиться, но и проходить обследования, наблюдаться у врачей.
Молодых ребят, особенно тех, у кого погибли родители, отправляли в Союз. В Бишкеке, тогда это был Фрунзе, они учились на шоферов, трактористов, строителей, кулинаров...
В Афганистане открывались школы. Впервые заработало местное телевидение. Строились электростанции, много других промышленных объектов.
Не верьте тем, кто рассказывает вам, что мы кому-то навязывали там свои порядки, ломали местные обычаи, нравы, мораль, насильно насаждали светскость, западные нормы поведения. Это неправда. Я часто бывал в штабе армии, ездил по Кабулу, бывал в самых разных городах и селах страны. Политики вроде "снимай паранджу" не было.
Наравне со школами по советскому образцу мы строили школы и готовили учителей для школ с раздельным обучением мальчиков и девочек. Все афганцы имели возможность сами выбирать, по каким канонам им жить.
Многие афганцы искренне хотели перемен, с удовольствием приобщались к нашему, как теперь говорят, стилю жизни.
Особенно коммунисты сами хотели, чтобы их жены выглядели по-европейски, а дети учились в новых школах, вступали в пионеры, ходили заниматься в разные кружки. Существовала довольно большая прогрессивная часть населения республики, которая была утомлена старыми тысячелетними порядками, стремилась ко всему новому, что мы привносили в их жизнь.
Но, к сожалению, как я понимаю, делалось все это слишком медленно и в недостаточном объеме. Ведь советские войска вошли в Афганистан в декабре 1979 года, и после этого до лета 1980-го боевых действий практически не было.
Отношение к советским военным было самое дружественное, мы просто не успели этим воспользоваться. В Афганистане были довольны свержением власти Амина.
Нас встречали как освободителей. Но начало восьмидесятого года слишком многих разочаровало. Не последовало каких-то явных перемен к лучшему. Все строительство было начато намного позже.
Пауза между вводом войск и приходом благ цивилизации слишком затянулась. Мало того, партия, которую мы поддерживали у власти, сама начала репрессии в отношении своих противников. Причем притеснения касались именно простого народа, и получалось, что мы не тем помогаем.
Не имел нужного влияния в стране и Барбак Кармаль. До свержения Амина он был всего лишь послом в Чехословакии, в Афганистане его плохо знали, да и он сам был недостаточно знаком с обстановкой.
И вообще вел себя довольно пассивно. За мою бытность в республике Кармаль всего раза три летал по регионам вместо того, чтобы каждый день быть на местах, знакомиться с ситуацией, лично встречаться с людьми, убеждать их.
Вместо этого он постепенно терял доверие к своему собственному окружению. Просил охрану себе от советских спецслужб.
Однажды он приехал к нам на аэродром лететь куда-то. Ему приготовили президентский самолет. Прямо на аэродроме он меняет решение, говорит, что полетит на советском борту. А у меня единственный представительский самолет - Ан-26 командующего армией. Борт, конечно, обустроенный, но не такой же, как у президента! И вот пришлось срочно наших пилотов и сам самолет готовить, с президентского борта перетаскивать ящики с водкой, все прочее...
В общем, многие его действия говорили о том, что человек не на своем месте.
Обижена была часть армии, которая разбежалась. Многие племена стали менять свою позицию.
А летом уже начались первые бои, в которые постепенно втянулись вся страна и наши войска...
Друг познается в чате
«Чат на чат» — новое развлекательное шоу RUTUBE. В нем два известных гостя соревнуются, у кого смешнее друзья. Звезды создают групповые чаты с близкими людьми и в каждом раунде присылают им забавные челленджи и задания. Команда, которая окажется креативнее, побеждает.
Реклама ООО «РУФОРМ», ИНН: 7714886605
Панджшерская «акробатика»
Во времена проведения моей первой Панджшерской операции в Афгане, в мае 1982 года, я был молодым, недавно назначенным командиром экипажа.
Про эту операцию, насыщенную разными событиями, написано много…
Я хочу привести лишь один небольшой эпизод, который врезался мне навсегда в память, и не только мне, но и всему моему экипажу…
Основой замысла командования при проведении той операции было занятие господствующих высот по верхушкам гор вокруг ущелья и выдавливание противника в низине действиями бронегрупп. С этой целью широко применялись высадка десантов, как на ключевые плацдармы внизу ущелья, так и на вершины гор вокруг.
Это удалось, несмотря на понесённые нашими войсками потери. В том числе и в авиации. Только в нашей эскадрилье при высадке десанта погибли пять человек, среди них – комэска и замполит, ранено было несколько лётчиков. Потеряли мы в течение нескольких минут два вертолёта и десять было повреждено, четыре – серьёзно.
Но основную задачу мы всё-таки выполнили, несмотря ни на что.
Через некоторое время у войск на верхушках гор закончилась вода, подходили к концу продукты и патроны.Нас посадили на площадку в районе Анава, загрузили всем необходимым, дали сопровождающих, потому что борттехник один не справился бы с выгрузкой. Высота площадок около трех тысяч метров, и мы собирались сбрасывать груз на проходе, не зависая.Площадок было две, первая очень сложная и, конечно, на нее стал заходить, будучи более опытным, мой ведущий.
Площадка в виде маленькой ниши в вертикальной полуторакилометровой стене. Размер площадки и её уклон в сторону пропасти не позволяли уместиться в нише целиком вертолету. Грузовая дверь на вертолете с левой стороны, поэтому самое простое – подойти левым бортом к нише и сбросить груз с висения. Но ветер дул сзади, мощности не хватало, и вертолет просто не висел.
Пришлось ведущему, Вите Парамонову, подходить против ветра правым бортом к площадке. Часть груза, сдуваемая потоком от несущего винта, уходила в пропасть, и, ожидавшие груз, ничем помочь не могли.
Потом настала наша очередь. Площадка на вершине горы в виде наклоненного вправо выпуклого стола. На площадки такой высоты я еще не садился. Выполнил проход, внизу подожгли шашку, поведение ветра нам не понравилось – дым от шашки крутило.
Поэтому решили однозначно, что в первом проходе не зависаем и сбрасываем только патроны в ящиках.
Обычно при заходе на посадку конус винта переходит на вертикальную обдувку на скорости 50- 60 км/час, тяга винта падает и вертолет начинает снижаться. Я знал, что с поднятием на высоту эта скорость увеличивается, кроме того, из-за температурной поправки указатель скорости дает завышенные показания.
Поэтому решил скорость меньше 70 км/час не гасить, пока не окажусь над площадкой. Там возникнет «воздушная подушка» и можно будет еще подгасить, да и вертолет облегчится после сброса части ящиков.
Внизу столпились бойцы – готовились принимать на грудь резиновые мешки с водой. Борттехник, Вася Панченко, ушел в грузовую кабину, открыл дверь и приготовился к выгрузке. Однако оказалось, что намеченного предела скорости оказалось недостаточно для такой высоты и непостоянного направления ветра. При заходе на площадку мой правак, Сергей Корнаухов, обычно диктовал мне значение оборотов несущего винта. Так и в этот раз повторял: «96. 95».
До начала площадки оставалось метров тридцать, когда мощность двигателей была выбрана полностью, шаг-газ увеличивать больше нельзя и цифры начали уменьшаться: «93, 92, 90».
Вертолет «просел», оказался ниже уровня площадки, и продолжал падать носом на наклонную стену.
Все получилось автоматически. Руки и ноги сработали без участия головы. Дал левую педаль до упора – продолжая падать, вертолет развернулся на 180 градусов, стал параллельно наклонной стенке и заскользил вниз.
Впереди стенка переходила как бы в небольшое, также наклоненное вниз ущелье.
Удар о стенку! Вертолет отскочил, второй удар, опять отскочил!
Ручку управления мотало от упора до упора. Скорость нарастала и, казалось, что вертолет просто падает вниз грудой вращающегося металла! Раньше я думал, что только в книгах придумывают о пролетевшей за миг жизни. Не придумали… Она действительно промелькнула перед глазами, вместе с мыслью: «Так просто».
В ущелье я все-таки попал. Еще один удар, и вертолет выскочил в километровую пропасть, но скорость уже была и о, чудо… он таки полетел! Такое чувство полета я испытывал только раз в жизни. В первом прыжке с парашютом, после его открытия.
Осмотрелись в кабине. У Сергея остались отпечатки ног на приборной доске. У меня болели внутренние стороны ног, от ударов ручкой управления, и место на руке под часами, с металлическим браслетом. Одновременно возникли мысли о борттехнике, повернулись к двери и тут же облегченно выдохнули: «Здесь, не выпал».
С круглыми глазами он заглянул в кабину, держась за плечо, и смог выговорить только: « Вы что, совсем ох..ли.»
Он, как положено, был привязан ремнем и выглядывал из кабины на площадку, держась рукой за скобу вверху.
Как он сказал, его вначале вытолкнуло из кабины наружу, он на мгновение завис над бездной, а потом с силой забросило назад.
Руку он не отпустил, и ее вывихнуло.Во время падения я думал, что задеваем склоны лопастями, но тряски не было и конус визуально не был размыт, борттехник сказал, что задевали колесами.
Я не мог поверить, что их не оторвало от таких ударов, и заставил его осмотреть оба задних колеса.
Все было цело и, недолго раздумывая, сразу развернувшись и успокоив ведущего, мы начали выполнять второй заход. Почему-то никакого сомнения ни у кого из экипажа не было.
Когда второй раз, уже на скорости 80, подошли к краю площадки, обратили внимание, что бойцов на пути полета нет.Сопровождающие начали из двери грузовой кабины сбрасывать груз, я стал аккуратно подгашивать скорость, и как бы заползать на середину площадки. К концу площадки вертолет завис. Левое колесо почти касалось земли, а правое висело в полуметре. Уклон был приличный, слева лопасти проходили низко над землей, и я опасался, что бойцов, которые опять бросились к вертолету, завидя воду, порубит винтом.
Однако они оказались ребятами сообразительными, попадали на колени и пробрались к двери. Когда разгрузились, уже я решил напугать вертолет. Просто толкнул его вперед, в пропасть, и пикировал, пока не начало потряхивать.
После посадки Виктор Парамонов, ведущий, рассказал: увидели катящийся вниз по горе клубок пыли, подумали: «П…ц», потом, когда вдруг из клубка выскочил и полетел вертолет – не поверили своим глазам.
А вечером в модуле, когда обсуждали события пережитого дня, он же прокомментировал: «Ну, блин, вы и акробаты! Особенно Васька! Цирк, да и только!
Автор -капитан Рачицкий Николай Евгеньевич.
Воздушные рабочие войны
Говорят, слово "душанбе" переводится с таджикского как «понедельник». Вряд ли поэтому в Душанбе мы прилетели именно в понедельник –это была чистой воды случайность. Равно как и то, что пришелся он аккурат на мой день рождения – 3 ноября, значит, можно считать, даром прошел.
Мы – это экипаж вертолета Ми-8, который перевели в Таджикистан с Сахалина: командир – Анатолий Помыткин, штурман – Александр Суханов, и я – борттехник.
В 1980 году, весь наш боевой потенциал составляло звено от Марыйского авиаполка, которым поначалу командовал майор Юрий Мирошниченко, а затем майор Виктор Лазарев: несколько вертолетов, два самолета и людей – в обрез.
Потому и без дела никто не сидел. Хлопот было столько, что не хватало времени даже на обязательные в ту пору политинформации с призывами к честному исполнению интернационального долга.
Сейчас это, конечно, мало кого впечатлит, а тогда – могло бы!
Впрочем, и без этого ответственность и моральный дух каждого офицера в стимулировании не нуждались: все осознавали, насколько важная работа нам поручена. Отчасти потому, что у этой работы был слишком узкий коридор – между жизнью и смертью…
Вертолеты звена обеспечивали охрану не только линии границы, но и самой территории Афганистана, где полным ходом шла война и куда время от времени уходили на боевые операции машины. После патрулирования удивительно мирной сахалинской прибрежной акватории мне иногда казалось, что я очутился в ином измерении.
Приземляешься на площадке в том же Московском погранотряде или Пянджском, а рядом в укупорке бомбы лежат, ящики со снарядами и патронами… И каждой клеточкой тела ощущаешь: война где-то совсем близко. В 1980 году боевые действия разворачивались по нарастающей. Пограничникам «нарезали» зону ответственности до 300 километров в глубь Афганистана, и экипажи звена посменно летали дежурить на площадках погранотрядов.
Такие командировки обычно длились по двадцать-тридцать дней, в зависимости от сложности проводившейся операции. Правда, начинались они не с первого дня службы в «южных» широтах – прошло четыре месяца, прежде чем состоялся мой первый боевой вылет: все это время новички проходили всестороннее обучение и адаптировались к обстановке.
Оно и понятно: неумелый или растерявшийся боец – не подмога, а помеха на войне. И от того, что он не пеший, а «лопастый», ситуация только усугубляется.
Свой дебют в боевых условиях я и сейчас помню в деталях. И не потому, что произошло нечто из ряда вон выходящее, а просто потому, что этот вылет был первым. Впрочем, ждать из ряда вон выходящего тоже долго не пришлось. 13 марта 1981 года наш экипаж погрузил на борт десант, и мы направились за «черту» – так в обиходе называли линию государственной границы – в сторону Московского погранотряда.
Пройдя перевал, начали снижение, и тут машину неожиданно стало дико трясти. Оказалось, у вертолета, говоря техническим языком, произошел отрыв хвостового винта. С высоты шестисот метров вертушка совершила три оборота вокруг собственной оси и рухнула, как подстреленная птица, на правый борт. Причем основной удар пришелся на кабину экипажа. Говорят, в такие моменты перед глазами проносится вся жизнь.
То ли это была не «такая минута», то ли все произошло слишком быстро, но я думал только о том, как минимизировать риски, а перед глазами плясали неуловимые от тряски показания приборов.
Существенно одно: после падения я успел сделать главное – перекрыл топливные краны, предотвратив возгорание двигателей, а стало быть, спас вертолет. Упали на афганском берегу, где-то на стыке Пянджского и Московского погранотрядов.
Итог. "Компрессионный перелом позвоночника" – такой жутковатый диагноз поставили каждому члену экипажа. Кроме того, штурман получил перелом ноги и глубокий порез шеи, так что долгое время ему пришлось питаться через трубочку. Пострадали также четыре десантника.
Почти тут же рядом сели четыре вертолета: раненых эвакуировали на наш берег, остальных добросили до района десантирования. Позже я узнал, что это был второй случай в Союзе, когда отрыв у вертолета хвостового винта квалифицировали не как катастрофу, а всего лишь как аварию, а значит, обошедшуюся без человеческих жертв.
И пример этот стал поучительным: после того, как наши действия признали верными, с оглядкой на них переработали инструкцию для экипажей вертолетов Ми-8.
Чем не очередное подтверждение того, что подобные нормативные документы чаще всего пишутся кровью?
Два месяца всем экипажем – на госпитальных койках. Долгие переговоры с врачами, живо обсуждавшими тему нашего списания на берег (между нами говоря: так до конца службы мы и летали с этими травмами, а куда от них денешься?), затем – отпуск по ранению… Словом, вновь подняться в небо удалось только осенью.
А работы, между тем, день ото дня прибавлялось - душманы активизировались, боевые операции шли одна за другой. А где война, там и потери: в октябре 1981 года в Куфабском ущелье погиб экипаж Скрипникова из Марыйского полка…
В марте 1982 года очередная операция проводилась в городе Тулукане, на окраине которого располагался старый аэродром. Вот его-то со всеми многочисленными строениями и облюбовали себе душманы под полевой лагерь. По сути, под боком у десантно-штурмовой группы пограничных войск, дислоцированной в городе, что было вдвойне обидно.
Ей и поручили под прикрытием авиагруппы избавиться от нежелательного и весьма опасного соседства.
Накануне операции меня включили в состав экипажа капитана Николая Мизина.
Сначала было проведено бомбометание, затем последовала высадка десанта. Настал и наш черед, но перед этим следовало хорошенько «обработать» ракетами позиции душманов, расположенные в домах-мазанках.
Один заход, второй, третий…
«Духи» яростно отстреливались из оконных проемов. Командир угощал их НУРСами, а я вел огонь из автомата, закрепленного на шкворневой установке. Однако, к сожалению, ракеты закончились раньше, чем наш боевой задор. Причем выяснилось это уже тогда, когда мы в очередной раз легли на боевой курс, грозно надвигаясь на противника.
Вот тут-то душманы и ударили по нам, молчаливым, из всех пулеметных и автоматных стволов. Буквально в шаге от меня две пули прошили пол и, немного не долетев до двигателя, застряли в перегородке. Уже позднее мы вспоминали, сколь много деталей и нюансов вместили в себя эти несколько коротких секунд полета под перекрестным огнем.
А тогда… Тогда нам, наверно, просто повезло. А вообще-то поначалу везло всей части: за первые два года войны в Душанбинском авиаполку, в отличие от Марыйского, – ни одной потери. И это было особым предметом нашей гордости. А потом – как сглазили!
Хотя всему есть свои объяснения. К примеру, в начале восьмидесятых вертолетчикам воевать было намного проще, чем, допустим, в 1985-м: неопытные и необстрелянные афганцы наивно веровали в то, что «нам сверху видно все, ты так и знай». Они забивались в щели и не поднимали головы, пока в воздухе грозно кружили вертолеты. Позднее поняли, что мы далеко не так всемогущи, что мы тоже уязвимы, а значит, нас можно сбивать. А как только поняли, осмелели настолько, что при нашем появлении тут же открывали огонь по бортам из стрелкового оружия, гранатометов.
С появлением ДШК и «Стингеров» ситуация еще более ухудшилась. Неудивительно, что во время операций в Тулукане и Куфабском ущелье противник огрызался столь упорно и агрессивно. Дальше – больше. В очередную переделку я попал весной 1983 года на сей раз в составе экипажа Сергея Быкова. В то раннее утро летели с парой на «буфетах» – так для удобства мы окрестили невооруженный вариант Ми-8. При себе – только автоматы. Задача: провести разведку в районе Рустака и подыскать площадку для высадки десанта. Подыскали. Но прежде чем записать объект в свой актив, непременно следовало уточнить его превышение над уровнем моря. Ничего проще не придумаешь: достаточно на эту самую площадку сесть, как на высотомере отразится искомая отметка.
Аккуратно снижаемся. Смотрю на наш новый «аэродром» и глазам своим не верю: прямо на нем – серьезно оборудованный опорный пункт душманов, которые спросонок, да вдобавок не ожидая такой наглости, разбегаются во все стороны, как тараканы. Крикнув, предупредил командира, и он тут же поднял шаг-газ, однако вертолет продолжал «сыпаться» вниз. Лопасти молотили что есть сил, но машина неумолимо снижалась, поскольку воздух был разрежен. Вот мы коснулись передней стойкой земли и… медленно начали подниматься.
Но «духи» уже опомнились и открыли огонь из всех стволов, которыми располагали. Пули прошивали машину, словно она была из картона, свистели вокруг, грозя ужалить, а мы степенно и величаво набирали высоту… Надо ли говорить, что когда мы вернулись на своем решете домой, на нас все смотрели, как на заговоренных…
Заслуги моих боевых товарищей, не пропустивших ни одной операции, не остались незамеченными. Как оценкой своего ратного труда гордились мы орденом Красной Звезды, которого удостоили наш авиаполк.
И рады были за своих коллег из старейшего в пограничных войсках Марыйского авиаполка, заслуги которого отметили еще более высокой наградой – орденом Красного Знамени. Зато пилоты – Герои Советского Союза той войны – появились именно в Душанбинском полку!
В июле 1983 года я прибыл к новому месту службы – в Воркуту. Началась очередная глава в моей жизни. Видать, недаром говорят, что Бог любит троицу: в июне 1986 года с экипажем капитана Валерия Коваленко я вновь оказался в Афганистане.
А накануне во время операции в Мармоле был сбит воркутинский экипаж отличного парня и классного летчика Валерия Рускевича. Вышло так, что, когда он уже возвращался после ракетного обстрела противника, рация сообщила: на площадке десантирования – раненый. И Валерий решил его подобрать. При заходе на посадку машину подбили дважды, и до площадки пылающий вертолет не дотянул, рухнув в глубокое ущелье…
До сих пор вспоминаю, с какой радостью всегда встречали пограничники вертушки, которые ассоциировались у них с самым важным и насущным на войне – с огневой поддержкой, доставкой грузов и эвакуацией раненых. Само присутствие в небе вертолета, пусть даже транзитного, «чужого», воодушевляло пехоту. И эту надежду на наши возможности, как технические, так и психологические, мы должны были постоянно оправдывать.
Нередко – рискуя жизнью. Яркий пример подобных действий – боевая работа майора Шагалеева, которому позднее присвоили звание Героя Советского Союза.
Как-то в Куфабском ущелье душманы плотно обложили нашу десантно-штурмовую группу. Ночь и без того была такой темной, что хоть глаз выколи, так еще вдобавок эту черноту заволокло туманом. Словом, сказать, что погода была нелетная – значит, ничего не сказать.
Но десантники надеялись на подмогу, и Шагалеев вылетел в район боя. Три часа барражировал в Куфабском ущелье, балансируя на лезвии бритвы, но риск оправдался: шум вертолета заставил душманов, опасавшихся удара с воздуха, сначала ослабить натиск, а затем и вовсе отойти.
Прошло уже много лет и я вправе судить, что те пропахшие порохом восьмидесятые были самыми сложными годами моей службы. И самыми памятными. Потому что причислен я был к славной когорте воздушных рабочих войны.
Вячеслав Зиновьев.
Михаил Болтунов — Небо войны, поле войны…
Анатолий Лебедь
Анатолий Лебедь на парашютных прыжках. На аэродроме ДОСААФ в Кохтла-Ярве. 1980 г.
Признаться, когда впервые услышал эту историю, не знал, как быть: верить – не верить? Вроде не вчера родился, темой спецназа занимаюсь много лет, людей видел разных, многим из них мужества не занимать, но чтоб такое… Cпас только авторитет рассказчика. Им оказался весьма заслуженный спецназовец, Герой России.
А началось все с телефонного звонка.
– Хочу вас познакомить с уникальным человеком, – сказал Герой России.
– Буду очень рад. А в чем его уникальность, можно узнать?
– Разумеется. На войне, в Чечне, ему оторвало ногу, вернее ступню, и он после операции вернулся в строй.
Закончив разговор, я позвонил знакомому военному хирургу. Тот внимательно выслушал меня и сказал:
– Это тяжелая травма. Инвалид. Вторая группа, железно.
Но еще до совета с хирургом я и сам предполагал нечто подобное и потому подумал: «Молодец, мужик! А еще больше его командиры, не выбросили, оставили в армии, служит, наверное, себе спокойненько в штабе».
На сто процентов был уверен, что этот офицер теперь штабной работник. Куда ж ему бедному податься с таким ранением, только в штаб или в военный вуз, обучать молодежь.
Собственно, это я и высказал звонившему. Но Герой России только рассмеялся в трубку.
– Какой штаб? Да он в составе разведгруппы в Чечне по горам-лесам бандитов гоняет.
– С оторванной ступней? На протезе?
– Именно так. Летом 2003-го ему сделали операцию, а зимой он с разведчиками 45-го полка ВДВ банду Гелаева преследовал. Одиннадцать суток в снегах, по горам…
Одиннадцать суток! Откровенно говоря, я был в растерянности. Суровая зима, горы, снега, бандиты Гелаева и инвалид второй группы с оторванной ступней, на протезе, в составе разведгруппы спецназа.
Такое не каждому здоровому под силу. Вот и получалась какая-то совсем нереальная, скорее фантастическая, история. Может, пошутил Герой? Но разве такими вещами шутят? В подтверждение этого телефонная трубка пророкотала геройским баском:
– Я ж вам говорил, уникальный мужик.
– А как зовут-то его?
– Лебедь. Майор Анатолий Лебедь.
* * *
…Он встретил меня у КПП батальона. Среднего роста, крепкий, с обритой наголо головой, одетый в камуфляж. Шел, едва заметно прихрамывая. Однако, если не знать о его ранении, не приглядываться, можно этого и не заметить.
На поводке держал собаку.
– Паштет, – представил он пса.
Оказалось, пес военный, приблудился к спецназовцам в Чечне, и Лебедь забрал его с собой, как говорится, на зимние квартиры. А кличку «Паштет» получил из-за любви к одноименному продукту из войскового пайка.
Майор, как и многие другие офицеры, живет на территории части, в общежитии, в небольшой комнатке. Условия – спартанские. Главные атрибуты – стол, кровать и спортивный уголок, если его так можно назвать – наклонная гимнастическая доска, гантели. В тот день на доске лежал парашют.
– Прыгаете? – спросил я Лебедя.
– Прыгаем, – ответил он.
Вообще журналисту с майором Лебедем – мýка. На любой вопрос отвечает кратко, скупо, односложно – «да», «нет», «конечно». Когда я расшифровал записанную на диктофон нашу беседу, за голову схватился – как писать? А рассказать этому человеку о своем житье-бытье, военной службе, поверьте, есть что. Вот даже история с тем же парашютом. Это я потом от сослуживцев Лебедя узнал, что в батальоне сейчас осваивают новый тип парашюта. По своим характеристикам он значительно превосходит предыдущий, но десантника-первогодка на него не посадишь, нужна хорошая предварительная подготовка.
Как оказалось, такая подготовка у майора Лебедя есть, поскольку парашютным спортом он увлекается с юности и сегодня на его счету 840 прыжков(!).
Но ничего этого не рассказал мне Лебедь. Все у него вместилось в одно емкое слово: «Прыгаем».
С другой стороны, слово «прыгаем» для десантника звучит сегодня, как музыка. Это значит живем, работаем, служим, занимаемся своим делом. Ведь совсем недавно, на нашей памяти, были иные времена, когда по сути не было ни службы, ни дела. Пережил такие горькие моменты и Анатолий Лебедь, но это отдельный рассказ, и он впереди.
А сейчас возвратимся в комнату майора. Как сказал бы об офицерском жилище персонаж популярного фильма «Иван Васильевич меняет профессию»: «хоромы не царские». Да и откуда им быть царским хоромам у современного российского офицера. Даже если это не простой офицер, а очень заслуженный. Как, например, майор Анатолий Лебедь.
А в том, что он именно такой, сомнений нет. В подтверждение этого в его комнатке в общежитии справа на стене висит примечательное фото: Президент России Владимир Путин вручает Золотую Звезду Героя капитану Лебедю, а слева красуется сама Звезда в окружении многочисленных орденов и медалей.
Когда смотришь на «иконостас» Лебедя, понимаешь, и до мая 2005 года, когда в Кремле «За мужество при выполнении боевых задач в Чеченской Республике» ему вручили медаль «Золотая Звезда», он уже был Героем. По сути своей. По делам своим. А там высокому званию только придали официальный статус.
Нет, неспроста его товарищ по спецназу, который познакомил меня с Лебедем, сказал о нем – «уникальный мужик». Вот рядом с геройской Звездой три ордена Красной Звезды и орден «За службу Родине в Вооруженных Силах».
– Эти за что? – спрашиваю.
– За Афганистан.
– Четыре ордена!
– Так получилось…
– А два ордена Мужества?
– За Чечню, – отвечает.
– Ну а Золотую Звезду Героя за что получили?
Усмехается майор Лебедь и все переводит в шутку.
– Наверное, начальству моему надоело представления на ордена писать, вот и присвоили Героя.
Я смотрю в глаза майора и понимаю, чтобы ответить на мои многочисленные «за что», надо рассказать обо всей жизни. Пусть и небольшой, всего в сорок три года, но такой непростой, в которую уместились детство, юность, две войны, два ранения и еще многое из чего складывается человеческое бытие.
* * *
Военная жилка у Анатолия Лебедя, наверное, от отца. Вячеслав Георгиевич Лебедь прошел Великую Отечественную, что называется, от звонка до звонка.
Войну встретил на Северном флоте, морским пехотинцем. В 1943-м воевал под Сталинградом. Победу праздновал в Кенигсберге. Дважды был ранен. В рукопашном бою едва не погиб, спас боевой друг.
За храбрость получил ордена Славы, Красной Звезды, медаль «За оборону Сталинграда».
После победы капитана морской пехоты Вячеслава Лебедя отпустили на «гражданку», но вновь направили теперь уже на трудовой фронт, как тогда говорили. Уехал капитан запаса поднимать целину в Казахстан.
Поднял, но оставаться в казахских степях не захотел, переехал с семьей в Эстонию. Там в 1963 году родился Анатолий, самый младший из сыновей. Старшие братья его хотели стать моряками, а он, наоборот, летчиком. Чтобы быть ближе к небу, еще в строительном училище в Кохтла-Ярве занялся парашютным спортом, да так активно, что ко времени призыва в армию у него было более 300 прыжков.
До ухода на срочную службу Анатолий предпринял попытку осуществить свою мечту – стать пилотом. Поступал в Балашовское летное училище, но увы, не сдал математику.
После этого бросился в Борисоглебское училище летчиков, но было уже поздно, набор курсантов закончился. Пришлось возвращаться в Кохтла-Ярве и собираться в армию.
Имея основательную парашютную подготовку, он без труда попал в Воздушно-десантные войска – сначала в учебную Гайжунайскую дивизию, потом в Актагайскую штурмовую бригаду, что в Среднеазиатском военном округе. Служба в ВДВ ему нравилась, хотя климатические условия были тяжелые, да и нагрузка на солдата-десантника в ту пору была немалая. Но, главное, занимались своим делом – стреляли, водили боевые машины, десантировались, совершали марш-броски по пустыне, словом, учились воевать настоящим образом.
Армейская действительность, тяжести военной службы не испугали его, наоборот, укрепили мечту о небе.
С неба – на землю. Борттехнику вертолета Анатолию Лебедю приходилось в Афганистане передвигаться и на ослике.
Отслужив положенные два года, сержант Лебедь подал документы в Ломоносовское авиационно-техническое училище. Шел 1983 год, война в Афганистане была в разгаре, вертолетчиков не хватало, и в Ломоносове, что под Ленинградом, открыли училище. Лебедь пошел учиться на борттехника.
Почему на борттехника? Трудно объяснить это словами, но за все годы службы он никогда не усомнился в правильности своего выбора. Значит, верный был выбор.
Это ведь только далекие от вертолета люди считают, что борттехник – некая третьестепенная должность в экипаже. Всем, кому приходилось летать на Ми-8, видели, – клацнет тумблерами борттехник, двигатель наберет обороты, а дальше за работу – командир и «правак». А борттехник вроде как и не у дел, сиди – дремли.
Но все не так, как кажется на первый взгляд, все иначе. Первоклассный борттехник сродни хорошему пианисту – по звуку набирающего обороты двигателя слышит, все ли в норме, или, как говорят в авиации, у вертолета «легкий винт», и на это надо обратить внимание. Ведь у каждой винтокрылой машины собственный характер. И борттехник должен изучить его не хуже, чем характер дорогой жены или родного сына.
В полете – у каждого свои заботы. У борттехника – контроль за работоспособностью систем машины, за расходом топлива, за функционированием насосов.
Анатолий Лебедь у винтокрылой машины. Афганистан.
Все датчики на приборной доске Ми-8 видит своим цепким взглядом опытный борттехник. Не ждет, пока командир спросит: «Что там у нас с двигателем?» Идет на опережение, предупреждает: «Командир, обороты пошли, температура растет». А случается и попросит: «Командир, шаг под мышку». На языке борттехников это значит: «Сбрось немного скорость, уменьши шажок, температура слегка упадет, камера не прогорит, и ласточка подольше летать будет». Ведь любит «бортач» свою машину, как родную дитятю.
Нечто подобное испытал и лейтенант Лебедь, выпускник Ломоносовского училища, когда прибыл к месту назначения. А местом назначения молодого офицера стал, почитай, легендарный населенный пункт Магочи, что в Забайкальском военном округе.
Помните всем известную армейскую прибаутку: «Бог создал Сочи, а черт Магочи». Вот в этом суровом краю и оказался Лебедь. Правда после Актагая, Среднеазиатского военного округа, Забайкалье совсем не испугало офицера. В Актагае было жарко, здесь холодно, но жить и служить можно. А самое главное – нужно. Ведь так приказала Родина. А ее приказ в те годы был превыше всего. И это не высокие слова. Это реальность того времени.
* * *
С командиром экипажа лейтенанту Лебедю повезло. Он попал служить к капитану Николаю Майданову, тогда еще никому не известному вертолетчику. С годами Николай Сайнович станет не просто известным пилотом, он станет легендой армейской авиации. Единственным в наших Вооруженных Силах Героем Советского Союза и Героем России. Правда, Героя России полковник Майданов получит уже посмертно. Он погибнет на чеченской войне при выполнении боевого задания.
Герой Советского Союза и Герой России Николай Майданов. Погиб в Чечне в 2000 году.
Но уже тогда, в далеком 1986-м, капитан Майданов во многом отличался от других командиров экипажей. Но особенно он раскрылся в Афганистане, когда их полк улетел «за речку» весной 1987-го.
Молодому борттехнику было чему поучиться у командира. За глаза некоторые звали его «Колей-счастливчиком». Казалось, удача сопутствовала ему везде: и на земле, и в небе. Он «брал» караваны с поразительной частотой и регулярностью.
Но борттехник Майданова Лебедь знал: удача удачей, однако залогом результативности их экипажа было совсем иное. Через много лет в беседе со мной он объяснит это так: «Майданов был летчиком от Бога. Он постоянно летал туда, где опасно, а часто и туда, куда не разрешали. Поэтому и мы, члены экипажа, и десантники, спецназ, были довольны, знали, если летит Майданов, значит, караван найдем».
По официальным данным, Николай Майданов выполнил 1.500 вылетов на боевое применение с огневым поражением противника, с общим налетом 1.200 часов. Принимал участие в десантных операциях в районах Панджшер, Ташкудук, Мазари-Шариф, Газни, Гардез, Джелалабад, Бараки, Файзабад.
Высадил более 200 разведывательных групп.
В большинстве из этих вылетов, десантирований принимал участие и борттехник вертолета Анатолий Лебедь.
В Афганистане Анатолий Лебедь (на снимке – слева) летал в одном экипаже с Героем Советского Союза Николаем Майдановым (на снимке второй слева).
По этому поводу у меня с Анатолием Вячеславовичем состоялся интересный разговор. Скажу откровенно, не знаю, входит ли в служебные обязанности борттехника десантирование с борта вертолета первым номером. Подчеркиваю, не в числе первых, вместе с десантом, а именно первым. Но слыхал, такая традиция есть. В кино обычно показывают так: вертолет зависает над площадкой, и оттуда, словно горох, сыплется натренированный спецназ. В жизни все несколько по-другому. Прыгает борттехник – ему главное увидеть, каков грунт на площадке, куда встали колеса машины, не сядет ли вертолет на брюхо.
Однако, надо признаться, делают так далеко не все борттехники: традиции традициями, а жизнь жизнью. Кому хочется подставлять голову под пули.
Разумеется, я не мог не спросить у Анатолия Вячеславовича, а как поступал он?
Ответ был однозначным: высаживался первым. Более того, Лебедь пошел дальше. Он уходил вместе с десантом и работал на земле.
«Когда идет уничтожение банды или каравана в горах, – признается майор Лебедь, – не знаю, как для других, а лично для меня лучше и полезнее действовать в составе десанта. Сначала я делал это вроде, как в нарушение инструкции, но потом вышел приказ: борттехникам разрешалось работать в составе десантной группы. Разумеется, не бросая машину, не уходя от нее на далекое расстояние».
За две командировки в Афганистан, которые по времени вылились почти в двухгодичное пребывание на войне, было всякое – поиск и уничтожение караванов, высадка десантов, эвакуация раненых, пленение душманов, захват боеприпасов и снаряжения. Было и такое, что возвращались на машине, изрешеченной пулями. Но Бог миловал.
3 июня 1987 года их экипаж засек самый большой караван за всю девятилетнюю историю афганской войны – двести три вьючных места.
Анатолий Лебедь как сейчас помнит, случилось это в районе Газни в 4.15 утра. Караван еще находился на отдыхе, верблюды и лошади лежали, охрана тоже не ожидала налета «шурави». Два Ми-8 под прикрытием «двадцатьчетверок» нанесли первый удар, потом зашли на второй круг, на третий… Когда закончилось топливо, на смену их вертолетам пришли другие машины.
Вскоре в воздухе уже работало четыре вертолета Ми-8 и четыре «двадцатьчетверки», потом восемь… Бой шел целый день и закончился за полночь. Оставшееся оружие, боеприпасы, медикаменты вывозили вертолетами.
За этот бой экипаж наградили орденами Красной Звезды. Это был первый боевой орден борттехника Анатолия Лебедя.
Второй, третий и четвертый он получил все вместе уже после окончательного возвращения из Афганистана в 1989 году.
Потом, когда война ушла в прошлое, Лебедь уехал на замену из Магочи в Западную группу войск. Вертолетный полк их стоял в Мальвинкеле под городом Магдебургом.
Как сказал сам Анатолий Вячеславович: «Служба в Германии пролетела быстро. Там все было поставлено таким образом, что без дела не посидишь. Боевая учеба шла постоянно – учения, полеты – работа над водой, буксировка, днем, ночью, в облаках, в тумане. Выброска парашютистов, собственные прыжки. Лето начинается, немцы к нам приезжают, вместе прыгаем, учимся друг у друга. Словом, Германия – это было здорово, но не долго».
В 1994 году последние части российских войск покинули германскую землю. Вместе с ними вышел на Родину и вертолетный полк, в котором служил Лебедь.
Но на Родине их никто не ждал.
Анатолий Лебедь с четвероногими друзьями. Чечня.
Полк посадили на старый досаафовский аэродром в Бердске и… жизнь словно замерла – учебы никакой, топливо отсутствует, полетов нет, квартир тоже нет, жить негде. Лебедь для самого себя определил этот период, как годы для проверки человека на излом, кто ты есть на деле?
В армии, в полку обстановка становилась все хуже, начались задержки с выплатой зарплаты, о боевой подготовке не было и речи. Выходит, оставалось прозябать и ждать. Но чего?
Старший лейтенант Лебедь подал рапорт на увольнение из Вооруженных Сил. Его уволили. Тогда с этим было просто. Орденоносец, боевой офицер… И кому ты нужен? В общем, забрав жену, ребенка, он переехал в Подмосковье, в г. Железнодорожный. Теперь Анатолий Вячеславович был сугубо штатским человеком, но связи с армией, с боевым прошлым не терял, работал в фонде ветеранов Афганистана.
Трудно сказать, как бы сложилась его дальнейшая судьба, если бы не грянул 1999 год, вторая чеченская кампания.
* * *
После того как Басаев ударил по Дагестану, Лебедь уже не мог сидеть сложа руки. Вместе со старым товарищем Игорем Нестеренко они поехали на войну.
Через три месяца вырвались на несколько дней в Москву, заключили контракт в 45-м полку ВДВ и вновь возвратились, теперь уже на территорию Чечни. Напрасно говорят, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Лебедь вошел. Во второй раз в жизни стал десантником. Так уж получилось, что на афганской войне он был борттехником вертолета, на чеченской – десантником, спецназовцем.
Работа обычная, боевая. Действие в составе разведгруппы – ночные вылазки, засады, разведка, вылеты, уничтожение бандформирований.
Лебедь об этом рассказывает так же коротко: «Солдатский десантный опыт, а потом афганский, не пропали даром. Все пригодилось. А работа есть работа. Что тут говорить? Нашли, засекли, уничтожили. Оружие, боеприпасы забрали, раненых вынесли. Вот, собственно, и все».
Однако народная мудрость гласит: быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. В июне 2003 года ровным счетом так и вышло.
В районе Улус-Керта, недалеко от Аргунского ущелья, у боевиков располагалась база. Крепкая база, человек на тридцать – блиндажи отрытые, окопы, пулеметные точки. Все грамотно и серьезно. Месяца за полтора до этого уже приходилось эту базу штурмовать, но тогда на мине подорвался десантник, и главным было эвакуировать его. С бандитами решили разобраться попозже. Укрепили разведгруппу, учли просчеты прошлого штурма, хорошо продумали подходы к базе, прикрытие с тыла, поскольку рядом находилось чеченское село, и к боевикам могло подойти подкрепление. Словом, подготовились основательно.
К бою – готов!
На этот раз все прошло удачно. К полудню база была в наших руках. Но бандиты, они на то и бандиты, и обучают их учителя умелые, грамотные, в том числе и минной войне. Не стала исключением и эта база – мин там наставили «духи» хоть отбавляй. На одну из таких мин-ловушек и наступил капитан Анатолий Лебедь. Взрыв – и ступни нет.
«Посмотрел на ногу, – рассказывает Анатолий Вячеславович, – полботинка как не бывало. Думаю, ладно, мне еще повезло, наверное, на край мины наступил. Видели мы кое-что и похуже».
Но, несмотря на весь оптимизм, положение было более чем серьезное. От места расположения вражеской базы до лагеря десантников ходу полтора дня. И это если все здоровы и тренированы. А тут раненый.
Оставалось единственное – выбрать площадку для посадки вертолета и вызывать машину. Так и сделали. Но база находилась в горно-лесистой, труднодоступной местности, и потому до площадки предстояло идти не один час и нести на себе раненого Анатолия Лебедя.
Я не оговорился, когда сказал: нести на себе. Во многих местах горная тропа очень узкая, шаг влево – шаг вправо, и можно нарваться на такую же мину. А двое раненых в горах для разведгруппы – совсем не подъемная ноша. Поэтому Анатолия Лебедя на некоторых участках несли на плащ-накидке, а иногда и прямо на спине, сменяя друг друга.
Офицеры и солдаты разведгруппы сделали все, чтобы спасти раненого товарища. В 16 часов в далеком горно-лесистом районе он подорвался, а в 22 часа ему уже делали операцию в госпитале в Ханкале.
«Хирурги посмотрели, – вспоминает Лебедь, – и предложили, можем по колено отрезать, можем так оставить. Я сказал лучше так.
Они, ребята опытные, лишнее отрезали, сколько можно оставили. Нормально.
Потом в Москву, в госпиталь Бурденко отправили. Июль, август я там провалялся. В сентябре протез сделали, подогнали. Ногу перешивали, зашивали. Потом реабилитация. Пока к протезу привык. К зиме на службу вышел, а в декабре уже в командировку в Чечню поехал».
Да, в декабре 2003 года он уже попросился в командировку. И попал, что называется, из огня да в полымя.
Кто бывал в горах Дагестана в декабре, тот знает – зима здесь страшна и жестока. Скалы словно вымерзают на ветру и морозе. Снег готов обрушиться в любую минуту горной лавиной, пожирающей все на своем пути. К тому же в тот год в этих местах прошли большие снегопады.
Однако один из самых кровавых террористов Чечни Руслан Гелаев решился-таки уходить в Грузию. Другого выхода у него просто не было. Все лето и осень он творил свои черные дела – взрывал, убивал, сжигал. В ходе этой террористической войны банда его оказалась весьма потрепанной. Спешил уползти в Грузию, отсидеться, отдохнуть, вооружиться, и с новыми силами весной идти опять убивать.
Собравшись в районе поселка Чадыри, гелаевцы ушли в горы. Проводник перевел их через перевал Ягодак. А дальше им не повезло. Хотели ускользнуть через перевал Сунгротль, да новый молодой проводник заплутал.
Две недели искали гелаевцы дорогу в ущельях. Снег, ветер, мороз сделали свое дело, и Гелаев решил повернуть обратно, в глубь Цумадинского района.
В середине декабря бандиты вновь пытались перейти границу, но уже в другом месте. Здесь их заметили местные жители и дали сигнал на заставу «Мокок».
Гелаевцы устроили засаду и расстреляли пограничников.
На поиск и уничтожение бандитов были подняты спецподразделения ГРУ, Пограничных и Воздушно-десантных войск. Работали авиация и артиллерия.
В составе спецподразделения 45-го полка ВДВ работал и капитан Анатолий Лебедь. Одиннадцать суток провел он в заснеженных горах Дагестана, выполняя боевую задачу. Да, банду Гелаева, а потом и самого главаря, уничтожили другие. Но, как говорят, на войне, как на войне у каждого своя задача. А свою задачу десантники выполнили с честью. На равных, вместе со всеми воевал и человек на протезе – Анатолий Лебедь.
С боевыми трофеями. Чечня.
Когда я спросил сослуживцев Анатолия Вячеславовича, капитана Дмитрия С. и старшего лейтенанта Владислава И., мол, трудно, наверное, Лебедю с молодыми тягаться, те только улыбнулись:
– Это молодежи нашей трудно с ним тягаться. Он не уступает никому и ни в чем.
…Второе ранение капитан Лебедь получил тоже в бою. Вновь в горах, зимой 2004 года. Бандитский дозор выстрелил в спину. Пуля дошла до позвоночника и, к счастью, остановилась.
В Ханкале его вновь резал тот же хирург, что и в первый раз. Фамилия его Щукин. Он узнал Лебедя, принял его, как родного.
А через полтора года в Кремле, пожимая руку капитану Лебедю и вручая Золотую Звезду Героя, Президент России Владимир Путин спросит его:
– Как дела?
– Нормально, – ответит Герой, – Служу Отечеству!
«Слава Богу, мне перестало это сниться»
«Слава Богу, мне перестало это сниться»: самый титулованный российский военный рассказал, как воевал в Чечне
Герой России, выпускник Сызранского вертолетного училища Игорь Родобольский спас от смерти больше 500 человек
Самый титулованный российский военный с внуками Игорем и Полиной
- Когда первая кампания началась, я до последнего не верил, что наши войска войдут в Чечню. Когда колонны пошли на Грозный, Майкопскую бригаду почти всю положили. Я оттуда вывозил людей. Вертолет был до потолка набит мясом, понимаешь? Вот прямо груды. Ну, я сидел спиной к ним, в пилотской кабине. А те, кто грузил их, кто рядом был… Я не знаю, какое их состояние было. Когда видишь, что 20 бойцов как мясо лежат, тяжело.
На войне Игорь Родобольский провел почти 10 лет. Сначала Афганистан, потом от начала до конца две Чеченские войны. Правда, вспоминать об этом не любит. Говорит, война для него давно закончилась.
«Видишь, ракета летит на тебя, и умудряешься от неё уйти»
- Родители медиками были. Хотели, чтобы я тоже стал врачом. А я насмотрелся, как они возвращались с ночного дежурства после нескольких операций и валились трупами. Я еще и крови почему-то боялся, - вспоминает летчик. – Это потом уже привык.
В 1983 году курсант окончил вертолетное училище в Сызрани (СВВАУЛ). Вместе с женой Ларисой летчик уехал служить в Венгрию, там он стал командиром экипажа Ми-8. У Игоря Олеговича родился сын, когда Олегу исполнилось три года, папу забрали в Афганистан.
- Что сказала Лариса? Да что она скажет, она ведь жена офицера. Сказала, что долг есть долг.
На войне экипаж Родобольского занимался эвакуацией российских солдат и офицеров.
- Спасали наших ребят, которые попадали в ситуации, из которых их никак нельзя было вытащить. Они были обречены. Оставалось два варианта у них: либо умереть, либо сдаться в плен. Многие выбирали умереть. Когда ты знаешь, что только от тебя зависит жизнь этих людей, тогда не думаешь ни о чём. Я мог погибнуть раз 20-30. Может, больше. Видимо, Бог следит сверху, оберегает.
Весной 2001 г. эскадрилья из трех вертолетов Ми-8 под командованием Родобольского начала эвакуации спецназовцев, окруженных под Центороем. Сесть в горах было негде. Летчики поставили вертолеты на одно колесо, зависли в воздухе и ждали, пока ребята запрыгнут в машину. По ним начали лупить. Тогда Игорь Родобольский поднял вертолет в воздух и стал обстреливать боевиков, отвлекая их на себя. Неравный бой шел до приказа к отступлению. На вертолете было больше 30 пробоин, поврежден топливный бак – из него выливался керосин, который мог в любой момент вспыхнуть. За это время в два других вертолёта успели погрузиться половина россйских военных.
- Так бывает: тебя собирались убить, а ты остался жив. Когда уже начинаешь прощаться с жизнью своей, а выходишь из ситуации победителем. Видишь: всё, ракета летит, а ты умудряешься от неё уйти. И если бы ты не смог этого сделать, то всё, кранты...
«Спасибо, что живы»
В открытых источниках указывают, что герой России Игорь Родобольский вывез с поля боя 500 человек. Полковник признаётся: не считал, но намного больше.
- Первое время мы общались, — улыбается полковник. — Когда забираешь ребят, они запрыгивают в вертолет под пулями, а потом узнают фамилию командира вертолета. Писали мне: «Спасибо, что оставили жизнь». Убитых, «груз 200», возить намного тяжелее.
- Вам это не снится?
- Нет, слава Богу, уже нет.
- Уже?
- Да. Даже у меня и ностальгии нет по полётам, я уже отошёл от войны. Нет, не хочу, честно, не хочу. Одно желание – отойти от всего, забыться.
Шесть лет назад Игорь Родобольский создал Центр патриотического воспитания Свердловской области и до сих пор руководит им.
- Я уже забыл эти войны, всё забыл. Иногда бывает, смотришь фотографии, и Афганистан очень вспоминается. Начинаешь думать, анализировать, какой я фанатик был, когда выполнял невыполнимые задачи. А сейчас хочется просто отдохнуть. Уволюсь и поеду к себе на юг (смеётся).
Игорь Родобольский уволился в запас в 2010 году — на пенсию. За год до этого лётчику предложили служить на Дальнем Востоке. Родобольский отказался: «Больше не хочу».
Подполковник, успокойтесь
В 2003 году Игорю Родобольскому присвоили звание Героя России за 12 эпизодов. Начальник управления кадров тогда сказал: за каждый из них можно было бы дать звание. Руководитель наградной комиссии, когда читала перечень подвигов, расплакалась.
- Когда нас привезли в Кремль, в Екатерининский зал, провели инструктаж: фамилию называют, надо встать, пройти по ковровым дорожкам, подойти к президенту и встать, как положено, — рассказывает лётчик. — Меня вторым назвали, прошел по этому маршруту, представляюсь: «Товарищ Верховный Главнокомандующий! Подполковник…» И меня заклинило! Фамилию забыл. Владимир Владимирович увидел и по плечу похлопал: «Подполковник, успокойтесь». Он так улыбнулся. Может быть, в зале ничего и не поняли. Потом всё-таки собрался, вспомнил: подполковник Родобольский.
Игорь Родобольский награжден двумя орденами Красной Звезды, орденом «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» 3-й степени, российскими тремя орденами Мужества, орденом «За военные заслуги» (7 ноября 1997). О наградах мало кому рассказывает.
- А зачем ими хвастаться? Я к ним и не стремился никогда. Просто хотел выполнить свой долг, быть гражданином России. Вот и всё. А то, что государство оценило меня — приятно, конечно. Я не распространяюсь об этом. Мне, честно говоря, так… Отслужил — и отслужил.
БЛИЦОПРОС
- Что вы ели сегодня на завтрак?
- Яичницу с колбасой, кофе.
- Когда вы в последний раз плакали?
- Сегодня, расстроили меня. Ну не страшно.
- Что любите готовить?
- Грибной суп. Остальное по мелочам. Картошку сварить-пожарить, яичницу пожарить, в микроволновку закинуть пару сосисок.
- Как вас называли в школе?
- Киса. Или потому, что характер мягкий, или внешность располагала. Я такой был смазливенький мальчишка.
- А какой любимый мультфильм?
- «Маша и Медведь».
- А вы дрались когда-нибудь?
- Кто в детстве не дрался? Стенка на стенку, город на город.
- О чем вы мечтаете?
- Улететь в космос. Шутка.
- Если б вы поймали золотую рыбку, какие бы три желания загадали?
- Ничего. Я не привык барствовать, все есть.
Сыграем в змейку?
Правила классические: собираете цепочку и стараетесь ни во что не врезаться. Чем длиннее змейка, тем выше шанс получить награду в профиль.
Из неклассического: змейка будет танцевать!
Рассказы вертолётчика-"афганца". Услышанное.
1992 год. Июль, заволжская степь, посреди которой жарится на солнце славный город Пугачёв. Здесь принимали в ВКП (б) В.И. Чапаева (на здании есть мемориальная доска и современная вывеска "Кафе Иргиз", по берегу обмелевшего и разделённого на пруды дамбами Большого Иргиза ржавеют баржи, охреневшие от жары солдаты охраняют КПП аэродрома (на котором мирно пасутся коровы, пришедшие через многометровый пролом в заборе), а не менее охреневшие от жары московские студенты (то есть мы - МИРЭА, "ВВС-наземные", будущие офицеры-техники РЭБ) в курсантских погонах сбивают в щиты старые лыжи, чтобы убрать их под крышу склада, потому что на станции стоит вагон с новыми лыжами...
В курилке сидят товарищи офицеры, мы в перерыве присоединяемся к ним. Капитан-вертолётчик, летавший в Афгане, рассказывает (воспроизвожу по памяти):
Эскадрилья вылетала на караван. С ней увязался какой-то хер из Москвы, с большими погонами. Ну там на боевые слетать, дырку для ордена потом проковырять...
Взлетели, идут по ущельям. Ну и очередная развилка, комэск хочет влево, а хер из Москвы командует: "Вправо!". Комэск спорить было начал, но у хера-то погоны толще и звезды крупнее. Повернули вправо, короче. Ну вышли на кишлак, обработали НУРСами, сели как на параде, по линеечке в ряд, в кишлак спецназ пошёл, красивые такие, в белых кроссовочках.
И тут кто-то замечает, что над "сельсоветом"-то флаг ИРАНСКИЙ. И два F-15 из-за гор выскакивают, тоже иранские. Правда, пилоты дурака сваляли - врезали, проходя поперёк строя, не попали. Стреляли бы вдоль - п#зд@ была бы. Пока те разворачивались, спецназ руки в ноги, попрыгали, на бреющем взлетели и в ущелье ушли без потерь...
Ну или другой случай - пара "крокодилов" пошла на душманскую территорию на патрулирование. Своих внизу нет, всё что движется - цели. Идут - горы-ущелья-горы... о, паровозик пыхтит... Боевой разворот, атака... с паровозика "эрликон" (да-да, именно так запомнилось) огрызнулся... отвернули от греха. И потом задумались - а в Афгане-то ни одного километра железных дорог нет и не было. Никогда. Ну... значится, уже Пакистан. Свалили, чо.
Так, товарищи курсанты, покурили?.. Ну так лыжи вас ждут!