Пыль медленно оседала в узкой камере, просачиваясь в коридор сквозь щели в бронированной двери – той самой, что теперь лежала вмятой у противоположной стены, будто её сорвал с петель не человек, а гигантский кран. Под ней что‑то тёмное растекалось по полу. Жидкость напоминала кровь, но слишком густую, почти чёрную, с маслянистым отливом, будто из вен твари вместо крови текла смола.
Существо, которое врезалось в дверь, явно не было человеком. Ни зверем. Оно было сделано. Собрано из кусков, скреплённых не швами, а чем‑то хуже – болью и Силой.
Я осторожно вышел в коридор. Воздух в нём был спёртым, пропитанным запахом озона, пота и чего‑то сладковато‑гнилого – будто здесь уже несколько дней не убирали трупы. Вокруг – такие же камеры, как моя, только двери у них попроще: стальные, но без брони. Большинство выбиты снаружи – спецназ или охрана пытались зачистить этаж. Но несколько – изнутри. Грубо, яростно. Кто‑то ещё пытался сбежать. И, судя по всему, не успел.
У стены, у самой двери соседней камеры, лежало что‑то тёмное и бесформенное. Я подошёл ближе – и замер.
Обглоданный труп. Не просто убитый. Разорванный. Одежда почти вся в клочьях, но на плече ещё держалась полоска ткани – тёмно‑синяя, с выцветшей надписью: «Объект…».
Такая же куртка, как у меня.
Через час. Через минуту. Через следующий поворот.
Рядом на полу – несколько густых капель чёрной, почти смолистой крови. От твари.
Я отступил, сжимая кулаки. В ладонях снова защекотало – тихо, но настойчиво, как будто под кожей просыпалась змея. Сила. Она не исчезла. Она ждала. И теперь, когда страх стал острым, как лезвие, она откликнулась.
Если я не побегу – лягу здесь. И никто не узнает, где я пропал.
Где‑то вдалеке снова раздались выстрелы – короткие, отрывистые, будто стреляли в упор. И чудовищный рёв, от которого мурашки побежали по коже, а зубы заныли, как от ультразвука. Сирена, которая уже минут десять сводила с ума, вдруг смолкла. Тишина обрушилась на коридор, как гробовая плита. И в этой тишине я услышал своё дыхание – прерывистое, испуганное.
Страшнее выстрелов. Страшнее рёва.
Коридор вывел к лестнице. Я начал подниматься. Ступени были в крови – свежей и засохшей, перемешанной с осколками стекла и обломками брони. На следующем этаже пахло порохом и чем‑то сладковато‑гнилым – запахом разлагающейся плоти и перегретого металла. Там прошёл бой. Жестокий. Бессмысленный.
Спецназовцы в форме лежали разорванные на части – будто их рвали не когтями, а промышленным станком. Руки оторваны по суставам. Черепа расколоты, как скорлупа. Рядом валялись тела персонала – в халатах, с бейджами, с пистолетами в руках. Убитые очередями из автоматов. Кто‑то стрелял без разбора – и в охрану, и в учёных. Может, это были те самые «силовые структуры». А может – просто хаос, в котором все стали врагами.
Я обошёл это место, стараясь не смотреть. Но взгляд цеплялся за детали: обломок очков, палец с обручальным кольцом, записную книжку с надписью «Маша, не забудь про лекарства».
Это были не монстры. Это были люди.
Но едва я завернул за угол – замер.
В пяти метрах от меня стояло нечто, напоминающее гигантскую собаку. Только ростом – с человека, а тело покрывал толстый панцирь, будто у броненосца. Глаза – мутные, без зрачков, с красным отсветом. Тварь жадно рвала плоть убитого солдата, хрустя костями, будто жуёт сухари. И, кажется, меня не замечала.
Голова гудела. Воспоминания – обрывки: подъезд дома, шаги за спиной, лёгкий щелчок… и резкий удар током, будто молния ударила прямо в позвоночник. Потом – укол в шею. Тьма.
А потом – Разин. Кружка на столе. Боль.
Иногда всплывали образы: как я поднимал руку, и сталь гнулась, как пластилин. Как стена взрывалась от одного взмаха. Как я лечил рану на руке – просто представив, как плоть срастается.
Но всё это казалось сном. Кошмаром после тяжелых дней.
Настоящим было только одно – страх.
И странное покалывание в ладонях, будто по нервам бежал ток.
Тварь вдруг перестала есть. Несколько раз шумно втянула воздух – ноздри дрожали, как у гончей. Потом медленно повернула голову. Глаза нашли меня. И в них не было ни ярости, ни голода. Был… расчёт.
Просто… махнул рукой – как в том кошмаре, когда Разин заставлял меня «сдвинуть кружку». Не как удар. Не как приказ. Как рефлекс. Как крик тела: «Не трогай меня!»
И вдруг – тварь разлетелась на две части. Аккуратно. Чисто. Будто её перерезали лазером по самой тонкой линии.
Сердце колотилось так, что, казалось, вот‑вот вырвется из груди. Руки дрожали. Но не от страха. От узнавания.
Это… этому меня учили. Но я почти ничего не помню. Только обрывки. Словно учил меня кто‑то во сне. Или… как будто моё тело помнит то, что разум стёр. Собравшись с мыслями, я попытался вспомнить хоть что‑то целое. Не картинку. Не голос. А ощущение. То, как Сила течёт от груди к ладоням. Как воздух сжимается перед ударом. Как боль превращается в ярость – а ярость – в оружие.