Как я ехал из Америки через Африку
Впервые в Африке я оказался в 1992 году. Попал я туда по пути домой из Америки. Билет с открытой датой у меня был ещё с первого прилёта в США – его наличие было необходимым условием въезда в страну, но за время моего пребывания в Америке авиакомпания Pan American успела обанкротиться, и ликвидационная комиссия в качестве компенсации выдала мне билет… до Марокко. Приземлившись даже не в Рабате, а в Касабланке, куда наш самолёт направили из-за разыгравшейся в Рабате песчаной бури, я решил добраться до столицы, чтобы обратиться там в русское посольство. Можно было б, конечно, обратиться и в генконсульство в Касабланке, но туда меня просто не пустила охрана. Правда, мне удалось поговорить с русским шофёром, водившим «Волгу» с дипломатическими номерами. Он-то и посоветовал мне ехать в Рабат, поскольку здесь, мол, всё равно никто ничем не поможет. По неэлектрифицированной линии Касабланка – Рабат – Фес ходили дизель-поезда марокканской королевской компании ONCF – L’Office national des chemins de fer. Быстроходный французский тепловоз таскал за собой четыре пассажирских вагона и один короткий почтовик. Однако билеты на этот маршрут иностранцам почему-то не продавали. Оказалось, что местная таксистская мафия штрафовала железнодорожных кассиров в случае, если кто-то из иностранцев уезжал поездом. Штраф мог выражаться либо деньгами, либо отрезанным ухом или пальцем – так было экономнее, чем приплачивать кассирам за непроданные билеты. Плата же за проезд до Рабата на раздолбанном Пежо-504 – лучшем автомобиле Европы 1969 года – была выше, чем стоимость билета на самолёт из Нью-Йорка в Рабат.
Холодную марокканскую ночь я провёл в номере привокзальной гостиницы, напомнившем мне советскую КПЗ. Дело в том, что в одном из углов, слева от двери, в номере располагалась самая натуральная параша – ржавый напольный толчок, именуемый в литературе чашей «Генуя». Однако тратить оставшиеся деньги на расположенные неподалёку апартаменты Роше-Нуар я посчитал неразумным.
От Рабата до Касабланки было всего 87 километров. Я подумал, что смогу покрыть это расстояние за светововй день, топая со скоростью 6 км/ч. В тот момент, когда часы на башне вокзала Casa-Voyageurs (буквально – дом путешественника), показали шесть утра, и когда на улице слегка потеплело, я двинулся в путь. Но уже к обеду, идя по шпалам, я совершенно выдохся из-за страшной жары, быстро сменившей ночной холод. В итоге к заходу солнца я прошёл лишь 25 километров и оказался на станции аль-Мухамдит (المحمدية), которую у нас традиционно называют Мохаммедия. В расположенном при станции 120-тысячном городке, некогда носившем название Федала, помимо морского курорта, известного своим казино, имелся крупнейший в Марокко нефтеперегонный завод. Оттуда по железной дороге шли в Рабат и дальше в Фес или Танжер составы цистерн с готовой продукцией. Попасть на территорию НПЗ я не сумел, но из ворот составы выходили на небольшой скорости, и я сумел зацепиться за одну из цистерн и взобраться по имеющейся на ней лестнице на её крышу. К счастью, вскоре началась песчаная буря, а может она и не кончалась, а была той самой песчаной бурей, из-за которой самолёт и не посадили в Рабате. Народ укутал лица в свои арафатки, и весь 60-километровый путь до Рабата меня, сидящего верхом на цистерне, так никто и не заметил.
Рабат выглядел гораздо цивилизованнее Касабланки: вместо 504-х Пежо здесь в качестве такси использовались дизельные 240-е Мерседесы с кузовом W123, выпуск которых прекратился с января 1986 года.
Марокканская столица удивила меня и дешёвым базаром, но денег мне тратить практически не пришлось: торговцы наперебой уговаривали меня попробовать их продукцию, и, напробовавшись до отвала, я принялся за поиски русского посольства.
Посольство оказалось практически за городом – в четырёх километрах за Рокад-Экспрессом – рабатским аналогом нашего МКАДа. Футуристическая вилла с белыми колоннами на проспекте Мохаммеда Шестого утопала в растительности, но попасть на территорию посольства оказалось не легче, чем в касабланкское генконсульство. Мне посоветовали записаться на следующий четверг, подготовить письмо на имя консула, после чего посольство отправит запрос в Москву для подтверждения моей личности.
Самое интересное, что наше генконсульство в Сан-Франциско за год до этого работало совершенно по-другому. Теперь же, спустя всего год, в бывшем советском, а к тому времени уже российском посольстве в Рабате мне дали понять, что с возвращением на родину мне не помогут. Возможно, уже сказывалось то обстоятельство, что советское посольство превратилось в российское, и дипломаты получили новые установки, а может они в состоянии неопределённости своей дальнейшей судьбы в связи с переменами на родине боялись предпринимать просто перестраховывались.
Если же на родине начнут поднимать вопрос о дате рождения, - подумал я, - которую мне год назад изменили, то вообще могут принять за шпиона, и тогда уже сообщат на все пункты паспортного контроля при въезде в Россию, чтобы меня тут же сцапали. Пришлось думать, как добраться до родины самостоятельно.
Самым удобным путём казался путь на север, где в марокканском Танжере работал парóм, перевозящий людей и машины в испанский город Тарифа. Однако, поговорив с бывалыми людьми, заседающими на базаре в рабатской Медине – старой части города, я узнал, что хотя попасть на паром и возможно, в Испании меня непременно арестуют за незаконное пересечение границы и, несмотря на русский паспорт, выдворят обратно в Марокко. Поэтому от этой затеи я отказался. Однако на том же базаре я разузнал, что можно добраться до Туниса, откуда итальянские рыбаки нелегально перевозят в Европу африканских беженцев.
Добраться до Туниса можно было только через Алжир. В Алжире, в вилайете Бешар, где когда-то располагался первый французский космодром, брошенный французами после ухода из Алжира, шло совместное с марокканцами освоение горнорудного месторождения. Совместной эта разработка стала после мароккано-алжирской войны 1963 года, когда Марокканцы решили просто захватить спорную территорию. Но после того, как их встретили кубинские войска на русских танках, марокканцы отошли на прежние позиции и подписали договор о совместном использовании месторождения. Руда ввозилась из сопредельного Алжира самосвалами, которые доставляли руду в порт Касабланки через Рабат. Оттуда руда отправлялась на экспорт – своей чёрной металлургии в Марокко тогда не было, и в обмен на руду марокканцы получали чугунные чушки. Обратно же эти самосвалы шли порожняком. На стоянке пустых самосвалов я познакомился с шофёром по имени Фуад.
Брать меня в кабину Фуад опасался, боясь пограничников, но если бы пограничники обнаружили меня в кузове, то водитель мог бы сослаться на то, что кузов у него из кабины не просматривался. Однако, как оказалось, граница не только не охранялась, но даже не демаркировалась, и встреча с пограничником была в этих местах редким явлением.
Дорога шла замысловатым путём. Сначала мы поехали на северо-восток через Тефлет, Хемиссет и Фес к пограничному городу Уджа. Незаметно проехав через Алжирскую границу, мы к утру прибыли в алжирский город Тлемсен. Там дорога поворачивала на юг, где в 560 километрах от Тлемсена находился город Бешар, являвшийся центром важного горнопромышленного района, из-за которого в 1963 году и разразилась вышеупомянутая война. В Бешар мне было не надо, но в этом самом Бешаре – на берегах реки Уэд-Бешар, пересекающей город с северо-востока на юго-запад, располагался плодородный оазис, в котором на площади в 910 гектаров произрастало более ста тысяч финиковых пальм. Финики были важной статьёй алжирского экспорта, и фуры с этим тропическим плодом колоннами шли из Бешара к алжирским и тунисским портам.
Тлесмен же находился как раз на перекрёстке дорог, одна из которых шла из Бешара в столицу Алжира город Алжир, а другая – от марокканской границы по шоссе «Восток–Запад» через пограничный город Аннаба в столицу Туниса город Тунис.
По счастливой случайности на стоянке грузовиков у кафе «Заглул» пустые самосвалы, идущие за рудой, пересеклись с колонной фур с финиками, и среди везущих финики шоферов оказался четвероюродный брат Фуада по имени Абдул. Абдул тоже боялся пограничников, и потому я также поехал в кузове, спрятавшись среди коробок с финиками. Чтобы не останавливаться в дороге, мне даже выдали пустую канистру из-под машинного масла, и через сутки мы были уже в Аннабе, а ещё через 12 часов в самом Тунисе.
В Тунисе я познакомился с теми самыми итальянскими рыбаками, которые перевозили в Италию беженцев из Чада и Нигера. Больше всего беженцев поставлял Нигер, о котором я кое-что знал из популярной малоформатной книжки Ласки Ошеровны Низской, прочитанной мною в 1982 году. Но та книга была написана за 10 лет до описываемых тут событий, и за эти десять лет многое изменилось: теперь на севере Нигера шли бои между армией президента Андре Салифу и Революционными Вооруженными силами Туарегов Пустыни Сахара. От войны и беспросветной бедности бежали как сами туареги, так и представители негритянских народов Нигера, причём бежали не только с севера, но даже из южнонигерского города Зиндера – родного города президента Салифу. Бедность в Нигере была такой, что через несколько месяцев после описываемых здесь событий президент Салифу был похищен солдатами и был отпущен лишь в обмен на выплату им многократно задержанного жалования.
Притвориться уроженцем Нигера я не имел никаких шансов, но рыбаков это даже не отпугнуло. Мой испанский они приняли за очень испорченный итальянский и назвали его lingua stravaganta. Однако за пару дней обезьянничанья и попугайства я стал произносить слова как заправский калабрииец, произнося dd вместо общеитальянского ll и коверкая r на английский манер. Правда, в лексике оставалось ещё много непонятного.
Через несколько дней рыбаки переправили меня на каблук итальянского сапога в трюме своего траулера. В Италии жила моя двоюродная сестра – ещё в 1982 году она вышла замуж за учившегося у нас югослава-словенца, а после распада Югославии перебралась с мужем и детьми в соседний со Словенией итальянский Триест, где и без них было много всяких югославов. Кузина купила мне за полмиллиона лир (в том самом 1992 году это было – 406 тогдашних долларов) микроавтобус Фольксваген-транспортёр, подарила мне свой бэушный 286-й компьютер, который она недавно сменила на новейший Intel 486, заправила мне бак под завязку и, дав на дорогу сто немецких марок, отправила меня в дальнейший путь.
